Я опять наливался старухой: наливается так дряблый зоб индюка — вярко-красные пучности; протяжение, натяжение в окружающем, в глотающем, в лезущем — в суетном, в водоворотно-пустом — оказывалось: незримо-лежащим, припавшим, сосущим; стоило тебе тронуться, как оно, лежащее рядом и откровенно старушечье, — опрометью кидалося прочь;
что ты — и ты, и не ты, а какое-то набухание, переживалось теперь приблизительно так: — ты — не ты, потому, что рядом с тобою старуха — в тебя полувлипла: шаровая и жаровая; это она набухает; а ты — нет: ты — так себе, ничего себе, ни при чем себе… — Но все начинало старушиться
Нет, не сны они, а — сказал бы я — подсматривания себе за спину; и — желание тронуться с места; не носимости в вихрях бессмыслицы, развиваемой тысяче крыло, мгновенно и распадающейся в тысячи тысяче крыло летящих смерчей, — не такие носимости в «Я»,[89] а… — движение в чем-то: меня самого…[90]
Титан — душит меня; и сознание мое вырывается: вырвалось — нет его… — за исключением какого-то пункта, низверженного — в нуллионы Эонов! — осилить безмерное… Он — не осиливал… Вот — первое событие бытия; воспоминание его держит прочно; и — точно описывает; если оно таково,[88] — до телесная жизнь одним краем своим обнажена… в факте памяти.
Мое детское тело есть бред «матерей»; вне его — только глаз; он — пузырь на летящей пучине; возникнет и… нет его; я одной головой еще в мире: ногами — в утробе; утроба связала мне ноги: и ощущаю себя — змееногим;и мысли мои — змееногие мифы: переживаю титанности.
Мир и мысль — только накипи: грозных космических образов; их полетом пульсирует кровь; их огнями засвечены мысли; и эти образы — мифы. Мифы — древнее бытие: материками, морями вставали когда-то мне мифы; в них ребенок бродил; в них и бредил, как все: все сперва в них бродили; и когда провалились они, то забредили ими… впервые, сначала — в них жили
