Оглавление

Запотевшее зеркало в ванной комнате

Я очень хотел бы сказать сейчас, все, что у меня есть, это ты. Но врать не буду.

Все, что у меня есть, это прохладная зашторенная комната в жаркий июльский день. И соленый запах моря, принесенный норд-остом. Хруст апельсиновой корки. Арбуз — такой холодный, что немеют руки и ломит в зубах. Первый абзац «Постороннего». Предпоследний эпизод «Капитана Фантастика». Вино на пляже. Марк Болан на луне из фольги. Тихая радость от хорошей строчки и крепко забитого гвоздя. Какашки нашего мальчика. Линклейтер. Какашки нашей девочки. Скрип иглы в паузах между песнями. Мамин кашель — сухой и теплый. Кока-кола перед сном. Блуждающий бас в балладах Сержа Гинзбура. Муравьи. Запотевшее зеркало в ванной комнате. Таксист, который говорит привет, спрашивает, куда ехать, и мы мчимся в аэропорт.

Понимаешь, с одной тобой в этой жизни каши не сваришь. А без тебя — никак. Ну никак, хоть тресни.

Гена дней

Льет как из ведра. И по самой середине улицы идет девушка. Босиком, балетки в руках. И, размахивая этими балетками, она подставляет лицо дождю. Картинка из старых советских фильмов. Тарарура-парарура и все такое. Мальчишки пялятся на девушку из подъезда. И все на нее смотрят — кто из дверей магазина, кто из-под навеса на автобусной остановке.

Гена едет на велике, в кедах и с зонтом — девушка мечтательно оборачивается.

Он лишь проносится мимо:

— С дороги, с-сука!

Гена жил в небольшом городе. Нет, не так. Он жил в маленьком городе. Таком маленьком, что когда выходишь на улицу, как будто остаешься дома. В маленьком городе не берут с собой паспорта — здесь тебя и так знает каждая собака. Их в маленьком городе много: три дворняги, пекинес, немецкая овчарка и пара такс.

Гена жил на Летнем проспекте. В кирпичной трехэтажке. В квартире на втором этаже. Под ним был магазин «Товары повседневного спроса». Там продавали хлеб и грабли. Такой вот повседневный спрос у жителей маленького города.

По пятницам он ужинал в ресторане «Волна». Садился за любимый столик у окна, ел уху и, конечно же, выпивал — иногда коньяк, но чаще водку.

Пьяным ему казалось, что он писатель. В такие вечера, между ухой и десертом Гена закуривал и, вытащив из левого кармана маленький как этот город блокнот, думал над сюжетными линиями.

«Ну, например, я — китобой, — размышлял Гена: Что бывает с китобоями? Чем они живут? Едят ли уху по пятницам? А если едят, то где?»

— Клара, как ты думаешь, где едят уху китобои? — спросил он у официантки. Она как раз принесла новый графин.

— В гарпунной, — не задумываясь, ответила Клара.

«Как-то в пятницу компания китобоев ела уху в гарпунной у порта», — записал в блокноте Гена.

Обычно ресторан закрывался в одиннадцать. Гена оставлял Кларе пару монет, рассовывал по карманам свои вещи и прощался. Он немного сутулился и ходил на полусогнутых — в темноте казалось, что по ночным улицам гуляет горилла.

В один из таких пятничных вечеров Гена и понял, что реальная жизнь ему до лампочки. Он, как обычно, возвращался домой. Моросил колючий дождь. Капли били по капюшону — удивительное сочетание суеты и комфорта. Гена знал эти улицы наизусть, каждую трещинку на асфальте. Но, свернув на Пионерскую, он вдруг увидел ее совсем другой — с аккуратно подстриженными кустами по обе стороны дороги, с барами и бистро, с летними верандами, в которых выпивают и танцуют беспечные девчонки в тюрбанах. И дождь как-то сразу закончился, и старые разбитые фонари наполнились неоном, и сам Гена почувствовал, как его прокуренные легкие начинают раздуваться от воздуха приключений — еще чуть-чуть и он улетит за облака.

Все из-за «Фиесты». Гена совершенно случайно нашел эту книжку. Во дворе мальчишки разводили костер. Они бросали в огонь бумажный хлам. Гена сидел на скамейке, курил и думал о своем. Начинался вечер, похолодало. Гене захотелось погреться у костра. Он сел на корточки и вытянул руки. Под ногами валялась книга без обложки. Края страниц почернели от огня, корешок, наоборот, заметно отсырел. Гена сунул ее в карман пиджака.

Уже дома он бросил книгу на кухонный стол и до ночи занимался своими делами — чистил ботинки, разгадывал кроссворд, передвигал шкаф, слушал пластинки, стриг ногти. Потом разделся, почистил зубы, принял душ и заглянул на кухню за стаканом воды. Книгу взял с собой в кровать — он любил почитать перед сном. «Фиеста» убила Гену с первой строки.

Он жадно проглатывал каждую главу, а потом жалел, что страниц в книге становится все меньше. Закончив, Гена начал читать ее снова, как будто боялся, что утром за книгой придут мальчишки.

На следующий день Гена взял в библиотеке все книги Хемингуэя, которые лежали на полке с буквой «Х»: «Прощай, оружие!», «Праздник, который всегда с тобой», «Старик и море», «У нас в Мичигане», «Острова в океане», «Райский сад». Они ему тоже понравились, но все же не так, как «Фиеста».

По воскресеньям Гена полдня мыл окна — он любил этим заниматься. А вечерами до самой темноты сидел на балконе и писал. Иногда в его голову приходили странные мысли. «Здесь как в Сан-Себастьяне. Без моря конечно, но с чайками. Откуда они прилетают и зачем?»

Недалеко от церкви и кладбища протекала хилая речка Река. Полметра в ширину. Зимой она покрывалась льдом, и дети катались по ней на санях. От улицы Сомова через Реку был маленький деревянный мост с прогнившими перилами, на которых висели замки влюбленных — большие и маленькие, старые и совсем еще новые. Дурацкая традиция, Гена ее не понимал. «Аня + Ваня = любовь», «Сима и Зураб навеки вместе», «Сергей и Марина. Совет да любовь».

Свадьбу Ани и Ивана играли три года назад в «Волне». В разгар праздника в туалете невесту отшпилил дружок жениха — урка из Иркутска. Об этом все знали. И Ваня догадывался. Но сначала терпел, а потом привык.

Сима зарезала кухонным ножом Зураба, когда тот спал. Это случилось как раз на прошлогодних январских выходных. Почему она его грохнула — никто так и не понял. Вроде жили нормально.

А вот Маринка Корчная и Сережа Емельянов купили квартиру, нарожали детей. Все у них в шоколаде — есть даже мини-бар. Бывает, Сергей по пьяни колотит Марину. Но их ссоры быстро проходят. Однажды Емельянов порвал жене ухо. Их семья превратилась в местных героев — приезжали журналисты из Москвы.

Гена знал всех этих людей. Кого-то уже нет, а замочки висят себе и не парятся.

А сам Гена жил один. Мама умерла три года назад. Отца он никогда и не видел. Из родственников в живых остался лишь старший брат Алик. Но и он уже давно осел в Бухаресте — нашел румынские корни по маминой линии, получил ихний паспорт, женился на дунайской татарке. Иногда Алик приезжал, раз в месяц переводил Гене четыреста евро — на жизнь хватало.

После смерти матери женщин у него не было. И до ее смерти — тоже. Нет, он, конечно, спал по пьяни то с одной, то с другой. Но так, чтобы по любви или, хотя бы, от скуки, не получалось. Не жила в этом городе его Брет Эшли. Даже проездом не останавливалась.

«Вырваться из этой дыры — не вариант, — размышлял Геннадий: В таком случае остается одно — слепить здесь свой личный Сан-Себастьян и жить в нем по максимуму долго. Не замечать провинциальную рутину или что-то вроде того».

Под диваном лежали коробки со старыми вещами. В одной из них Гена, наконец, нашел мамин берет с хвостиком на макушке. И еще пионерский галстук — в школе он его ненавидел. Потом Гена взял на кухне длинный чулок с луковицами чеснока и надел его на шею. В берете, галстуке и чесночной вязанке ему казалось, что он выглядит как натуральный баск.

В таком виде Гена и решил идти на день рождения Артема Тенева. Вызвал такси, взял ящик игристого «Абрау-Дюрсо» (как сказал продавец в вино-водочном, по фактуре — один в один «Шабли Ле Финаж»), положил в плетеную корзину сервелат «Рижский», баночку паштета из форели и ржаной багет.

Пока Гена сидел на скамейке возле подъезда в ожидании перламутрового «ИЖ-Комби», в небе совершал виражи старенький кукурузник. Гена поднял голову и, прикрывая ладонью как будто от солнца глаза, долго за ним наблюдал. Он увидел в нем себя.

— Геннадий, на фига тебе пионерский галстук? — Гена и не заметил, как к нему подошел младший сержант полиции Исса Айдаров.

— Это не галстук, а баскский шейный платок.

— Ебаскский у тебя шейный платок, — зачем-то уточнил хмурый полицейский. А потом добавил:

— Не забывай, ебаск, в среду мы едем на рыбалку.

Понедельники бывали разные. У вторников тоже случались вариации. А среды и четверги пролетали со скоростью звука — у Гены все эти дни смешались в один бессмысленный и безобразный поток.

— Скажи «поток», — попросил его Айдаров.

— Ну, поток, — сказал Гена.

— Говна кусок! — радостно закричал младший сержант.

Подъехала серая в желтых разводах тачка.

— А где же перламутр? — сам себя спросил Гена.

Водитель, вцепившись за руль, уточнил:

— Так, мы едем в Сосновку, я правильно понял?

— Ага, — ответил Гена. — Но сначала покатаемся по городу. Где тут у нас Елисейские поля?

Таксист равнодушно посмотрел на чесночную вязанку, дернул рычаг коробки передач, и они рванули к кинотеатру «Юность». «Ну хоть так», — подумал Геннадий.

На улице Грина он заметил официантку Клару. Она сидела на автобусной остановке и палочкой ела щербет.

— Клара, хотите шампанского? — Гена опустил стекло.

— Хочу! — ответила Клара.

Бум! В городе начиналась ночь, люди спешили по своим домам, а они — счастливые и беспечные — ехали в Сосновку, выпивая из бутылки и закусывая сервелатом. Бум!

— Представь, что мы едем в Бургете. Ты понимаешь, в Б-У-Р-Г-Е-Т-Е! — Гена неловко обнял Клару на повороте. Берет валялся под ногами.

— Мы едем в Сосновку, — уточнил таксист.

На берегу карьера, заполненного водой, Артем Тенев с размахом справлял денюху. Гена с Кларой подъехали, когда все гости уже собрались. На камне на полную катушку гремел двухкассетник «Шарп» — в четырнадцать лет Гена бы продал за него брата. Алена Петухова танцевала с Егором из трамвайного депо. Артем по-хозяйски возился с шашлыками, на шампурах они шипели как гадюки. Лиза, его девушка, резала огурцы и помидоры. Соня Мечтаева, Денис Подкорытов, Мелик Айвазов, Жанна и Борис Зайнутдиновы разухабисто выпивали на бревнах. Или не разухабисто, но Гене казалось, что выпивали они именно разухабисто.

— Хэллоу, друзья! — Гене очень хотелось, чтобы все было как в книжках Хемингуэя. Клара зачем-то сразу убежала в кусты.

— Ого, блеск! — Артем принял от Гены ящик шампанского — в нем не хватало пары бутылок.

— Ну че, я поехал или нет? — с надеждой спросил таксист.

— Оставайтесь! — крикнула Соня.

— Ну, если так просите…

— У меня есть все, чтобы нравиться мужчинам, — Соня слегка укусила его за ухо.

И, кажется, он ей поверил.

Напиваться в компании Гена не любил. Ему больше нравилось бухать в одиночестве. Как-то Клара намекнула, что это попахивает алкоголизмом. Гена принюхался — пахло свежей выпечкой. «Если так пахнет алкоголизм, я уже сейчас хочу быть хроническим алкоголиком», — сказал он тогда.

Вот и теперь он, скорее, делал вид, что пьет и веселится. Гена сидел на бревне между Меликом и Аленой, чистил ветку перочинным ножом и вяло поддерживал беседу. Неожиданно завязался спор, начнется война или нет.

На фоне разговоров о политике почти идеальную фразу выдал таксист. Он приобнял Соню и сказал:

— Знаете, я женат, у меня дети, но по старой привычке хочется нравиться.

И Гена вдруг вспомнил, как однажды в «Волне» Соня Мечтаева призналась ему, что полжизни имитировала сарказм.

Борис Зайнутдинов был терапевтом в местной поликлинике. С Геной они познакомились как раз в медкабинете. Борис задумчиво разглядывал результаты анализов, а потом с сочувствием сказал: «Видимо пришла пора платить за бурную молодость». «У меня не было бурной молодости», — ответил Гена. Борис пожал плечами и предложил выпить спирта.

Обычно врач Зайнутдинов начинал врать с того, что, указывая на Гену, сообщал:

— Вот он не даст мне соврать.

И вроде как все это знали, но почему-то вруном в итоге обзывали Гену, а не Бориса.

— Геннадий не даст мне соврать, до апокалипсиса остаются считанные дни. Американцы давят санкциями, но Москва не пойдет на уступки. Войны не миновать! — кричал Борис в пьяном угаре. Он начал пить еще с утра.

— Кому мы на хер нужны? — это был риторический вопрос от Егора с трамвайного депо.

Артем разлил еще водки, а Денис Подкорытов поставил новую кассету. Танцевали все, кроме Гены и Жанны Зайнутдиновой. Ее муж крутился возле Лизы. Артем пару раз отпихивал его ловким движением, но Борис невозмутимо подкатывал снова.

Гене захотелось отлить. Он направился в сторону леса. Ходил долго, никак не получалось найти укромное местечко. Наконец, Гена спустился в овраг и спустил штаны. Он попытался попасть струей в муравья, но тот спрятался за камень. Гена улыбнулся: «Слинял, зараза!» И ему вдруг вновь показалось, что он не здесь, а где-нибудь в Байонне на вокзале. И вот он сходит с поезда, несет чемодан и удочки, проходит через темный зал ожидания на освещенную площадь, где ждут пассажиров фиакры и гостиничные автобусы. Он садится в фиакр, кучер пристраивает чемодан на козлы и, щелкнув хлыстом, везет Геннадия в ближайший пансион. «Он срезал кончик сигары золотой гильотиной, висевшей на цепочке от часов», — Гена прошептал это перед тем, как вернуться к друзьям и реальности.

Тем временем, на берегу началась пьяная драка. Выйдя из леса, Гена увидел, как Артем добивает ногами лежащего на земле Зайнутдинова. Лиза визжала. Жанна сидела на бревне как ни в чем не бывало. И даже попросила сигарету у Сони Мечтаевой. В этом момент Подкорытов подбежал к Артему сзади и начал его душить. Остальные суетились, но близко к ним не подходили. Тенев скинул с себя Дениса и, криво улыбаясь, ударил с разворота ногой. Подкорытов отряхнулся и ответил мощнейшим хуком.

Это было почти как в «Фиесте». Но это «почти» висело невидимой, но осязаемой пропастью между Геной и корридой в Памплоне. Подкорытов и Тенев хватались друг за друга с бычьими глазами, Клара посылала им воздушные поцелуи, но боем быков здесь и не пахло. Таксист был прав — это Сосновка, а не Бургете.

Гена подбежал к Артему и попытался схватить его за руку.

— Не суйся, баран! — рявкнул Тенев и отшвырнул Геннадия к кустам.

Гена уткнулся лицом в землю. Берет валялся в грязи. В метре от него сидел на корточках таксист и курил с каким-то остервенением, зажав сигарету большим и указательными пальцами. Тень его лежала на Гене, плоская и некрасивая. Геннадий чувствовал ее своим затылком. А потом из ничего, как это часто случается в этих местах, начался дождь. И Гену накрыла холодная ярость.

Он быстро поднялся, отряхнул с берета пыль. Затем посмотрел вокруг, увидел Соню Мечтаеву и крикнул ей:

— Лови!

Соня поймала берет одной рукой — другой она держала пластиковый стакан.

— Алле-оп! — сказала она, и все засмеялись.

Гена наблюдал за Артемом, тот как в сказке превращался в быка. Странно, что другие этого не замечали. Драка скисла, Тенев и Подкорытов спрятались от дождя под навесом и вроде как даже помирились. Праздник продолжался. Гена взял шампур и стянул со стола красную скатерть. Он еще раз посмотрел на Соню, вытер рукавом лицо и побежал на Артема. В левой руке Гена держал шампур, в правой — красную скатерть. Мокрая она выглядела почти как мулета.

Артем Тенев рассказывал анекдот. «Смотри на дебила!», — заржал Мелик, и все повернулись в сторону бегущего Геннадия. Но было поздно. Артем, почуяв опасность, успел схватить камень:

— Гена, ты чего?

Гена швырнул скатерть ему в лицо. А потом, не задумываясь, всадил шампур в Артема живот. Тенев посмотрел на Гену, потом на шампур в животе и рухнул на землю.

— Гондила, я тебя ушатаю! — застонал Артем.

На Гену налетели другие мужики — Денис, Мелик, Борис, Егор. Его втаптывали в грязь, били ногами по голове и ребрам. Таксист с Соней, прихватив бутылку, быстро уходили в лес. «Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни малейшего изгиба», — пронеслось в голове у Геннадия.

— Тёма! Тёма! — кричала Лиза.

Гена сплюнул кусок зуба и кровь. Отбиваться и защищаться уже не было сил. Тогда он приподнял голову и сказал:

— Maté al Toro.

Бум! И сразу потемнело в глазах.

Дорога была неровная. В лицо хлестал дождь. Гена сидел в люльке-коляске. Он смотрел в спину Иссы Айдарова — когда он приехал, кто его вызвал? Младший сержант жал, не сбавляя скорости на поворотах. В плащ-палатке он почти сливался с темнотой. В ночи блестели одни уши. В ногах у Гены валялся чулок с луковицами чеснока. На нем была кровь. «Моя или чужая?», — подумал Гена и тут же удивился своей глупости.

— Ну, рассказывай! Или даже так, объясни мне, тупому менту, с чего ты набросился на него с шампуром? — Айдаров даже не повернулся.

— Сплошная показуха и имитация, — ответил Гена.

— Что? — переспросил Исса.

— Показуха и имитация! Плохие играют в хороших. Хорошие — в плохих. Взрослые косят под подростков. Подростки — под взрослых. Иногда так стыдно за людей, что хочется встать на ходули и пройти над этими никчемными существами куда-нибудь за горизонт.

— Ну и ушел бы молча на ходулях за горизонт! Чуть человека не убил! На зоне будешь рефлексировать, Геннадий!

— Я думал, он — бык.

— Бык? Попробую все замять. Поговорю с Артемом, он выпендриваться не будет — подумаешь, пара царапин. А ты, ебаск, пока сиди дома и никуда не выходи. Понял меня?

На детской площадке — лужи, грязь. На ветках висят варежки разных цветов и размеров. Дерево потерянных перчаток. Над турниками летает одинокий полиэтиленовый пакет. В деревянном домике с кривыми треугольными окнами прячется от дождя Геннадий. Он еле поместился в этот домик и сейчас сидит там внутри, согнувшись в три погибели, — кажется, именно так и говорят в подобных случаях.

— Не получилось, — он вытирает рукавом пиджака сопливый нос и вдруг резко бьет кулаком об асфальт.

— Не получилось, твою мать!

Мимо площадки проходит старушка в синем насквозь промокшим плаще. Она с любопытством смотрит на Гену.

— Не бойтесь, — говорит она. — Все будет хорошо.

Гена поднимает голову, смотрит на нее через треугольное окно спокойными светлыми глазами и с теплотой в голосе отвечает:

— Я не боюсь, бабуля. Не боюсь.

В среду — на рыбалку. Завтра лучше проснуться пораньше, после дождя в палисаднике за домом будет полно червяков.