Б

БАЛАБАНОВ АЛЕКСЕЙ (1998)

Балабановский «Брат» захватывает.

И от этого еще страшнее! Я посмотрел фильм и стал думать, что где-то по улицам ходит человек, на совести которого несколько жизней – праведных или нет, в данном случае не имеет значения. Человек совершил противобожеский поступок, преступление…

У Балабанова нет катарсиса, его идея не совпадает с нравственно-эстетическими законами, по которым жил и творил, допустим, Достоевский, посвятивший пятьсот страниц истории о том, как молодой человек кокнул старушку и что потом с ним произошло. Созидательная идея осталась для меня (подчеркиваю – для меня!) основой русского искусства. Наверное, поэтому я люблю передвижников и прохладно отношусь к декадансу.

Нельзя обожать распад. (II, 30)

(2001)

Интервьюер: Данилу Багрова, героя балабановских «Братьев», Вы не принимаете. Тогда каков он, ваш современный герой?

Почему же не принимаю? Я принимаю его, он у меня вызывает те же эмоции, что у любого нормального зрителя.

Но поймите, Багров – человек без корней. Он человек вне времени, спонтанно совершающий поступки в тех условиях, которые сложились. А мне интересно проследить, откуда и куда идет человек, а не просто взять его, прошедшего Афган, без веры, без глубинной культуры, без защищенной корневой системы… Багров действует, потому что его заставляет действовать несправедливость.

Понять истоки этой несправедливости – вот что важно. (II, 35)

(2004)

Я люблю Балабанова, считаю его человеком одаренным и глубоким. Он очень образован и очень хорошо технически вооружен. (XV, 7)

(2004)

Я очень уважаю этого человека, я очень люблю его картины, и я считаю его человеком с тайной. Он человек самостоятельный, он человек независимый, и он человек просто талантливый. И поэтому я у него соглашаюсь сниматься…

Есть Балабанов, который снимает серьезные картины, где есть кровь, где есть экшн, а есть развлекательные вещи, как «Брат», «Брат – 2», но это не пустое кино.

Я не пересмотрел свою точку зрения. Потому что моя точка зрения зиждется не на том, чтобы было, как было, а на том, чтобы в любом движении, которое у художника существует, оставалась корневая система национальных традиций. (V, 19)

(2005)

Интервьюер: Балабанова Вы когда-то сильно критиковали?

За фильм «Про уродов и людей».

Разве не за «Брата»?

Не-ет! «Брат» мне очень нравится – и первый, и второй!

Хотя сам факт, что мне может нравиться этот метод общения с миром, меня обижал. Но это очень здорово, качественно было сделано.

«Война» – по-моему, декларативная картина.

Но Балабанов – мастер, этого не отнять. (I, 117)

(2009)

Интервьюер: Вам картина Балабанова «Груз-200» понравилась?

К сожалению, я ее не видел.

На диске Алексей просил не смотреть, а в кинотеатр я не попал – не успевал, поскольку снимал сам… Так она и прошла мимо. Посмотрю, но пока не знаю когда. (I, 137)

(2013)

Я считаю, что Леша был выдающимся режиссером. Это был странный, неудобный, но с потрясающей внутренней, стержневой структурой человек, потрясающий кинематографист, он чувствовал и знал кино. Совершенно непоказной, в нем не было ничего такого «режиссерского», он был абсолютно погружен в то, что делал.

Я считаю, что Балабанов – это целая планета, которая будет существовать столько, сколько просуществует кинематограф.

Думаю, что много-много людей, которые не знали его фамилию, но знали картину «Брат», тяжело вздохнут, узнав, что его больше нет. Я выражаю соболезнование всем нам, нашему кинематографическому цеху, потому что ушел замечательный, мощный, талантливый художник. (XV, 78)

БАЛАЯН ЗОРИЙ

(2005)

С одной стороны, довольно легко говорить о Зории Гайковиче, с другой – очень трудно, потому что по разносторонности своей, по полярности поступков и жизненных коллизий, в которые он попадал в течение своей жизни, я думаю, мало кто может с ним конкурировать.

Однако от того, что нас связывало в течение какого-то периода жизни (это было тридцать с лишним лет назад), у меня лично остались воспоминания о самой, может, привлекательной и прекрасной поре в моей жизни – о моей службе на флоте, на Дальнем Востоке, на Камчатке, и о нашем легендарном походе на собаках и оленях в течение ста семнадцати суток.

Я должен сказать, что Зорий, как я понимаю, был, наверное, с детства абсолютно самостоятельным человеком со своим оригинальнейшим мышлением, со своей очень острой хваткой ума, с очень порой парадоксальными решениями. В то же время ему совершенно доступно было как бы и наивное, трогательное внимание и интерес к самым простым вещам, которые волнуют любого человека.

И в этом смысле Зорий уникальная личность. И я лично благодарен ему за то, что в довольно тяжелый период моей жизни, когда в отрыве от дома оказался в новых, непростых для московского человека условиях, Зорий был настоящим другом. Кто знает, тот поймет, что такое, когда, скажем, после долгого пребывания в казарме вдруг оказываешься в квартире, в тепле, с ванной, с едой, в уюте – словом, на свободе. Это вот тепло камчатское для меня во многом связано исключительно с личностью Зория как старшего товарища, как доктора, а в какой-то ситуации еще как заступника. Он был на свободе, по одну сторону ограды, а я – по другую сторону контрольно-пропускного пункта. В таких условиях начинаешь ценить самые простые вещи, на которые не обращаешь внимания в обычной жизни… Поэтому в этом смысле школа, которая была мной пройдена там, на Камчатке, равно как и конкретные уроки этой школы, а также многие страницы нашей общей тетради, которые мы написали вместе с Зорием Балаяном, – это как бы часть моей жизни. И я за это Зорию благодарен.

А еще, мне кажется, поразительное и очень важное качество, человеческое и мужское, оно заключается в том, что Зорий относится к такому типу людей, которые ставят цель и непременно ее добиваются. Вряд ли кто может представить себе, как это было сложно – организовать экспедицию на собаках и оленях с юга Камчатки до севера Чукотки. Это ведь не просто сложно, это все муторно, да еще в рутинной обстановке. Это только он мог убедить нас, чтобы экспедицию назвали «Карабахом». Почему «Карабах»?! На собаках. Зимой. Через Камчатку. И вдруг – Карабах. Казалось – непонятно. Но это – Зорий. Для него Карабах – это не просто место на земле, географическая точка. Это его жизнь. Тогда я и впрямь не очень понимал. Лишь потом я понял, когда все началось там. Понял, что к чему. И понял, почему Карабах. В то время я понимать не мог. Ну предложил назвать Карабахом, давай и назовем. Но Зорий уже тогда во все вкладывал несколько более глубинный, более объемный смысл, нежели просто географическое понятие, географическое название.

Зорий, как я уже сказал, очень разносторонний, одаренный человек. И, как я понимаю, в течение всей дальнейшей жизни эта разносторонность не покидала его. И я знаю, что совсем недавно он совершил морское путешествие. Кстати, Зорий меня тоже туда звал. Он куда-то плыл. С друзьями они шли морем к океану. И снова его настойчивость, его молодость, его авантюризм. В этом смысле он абсолютно из тех, кто открыто говорит: «Да, я авантюрист, но я из тех авантюристов, которые рискуют своей шкурой, а не чужой». Наверное, в этот раз на море он рисковал опять. И, надеюсь, выиграл, добился своей цели. Меня, естественно, это ничуть не удивило.

Я хорошо помню, как Зорий вместе со своим другом, капитаном небольшой яхты «Дельфин» Вячеславом Пантелеевым, летом 1972 года чуть ли не ежедневно выходили в знаменитую Авачинскую бухту. Мне посчастливилось несколько раз, по выходным, когда получал увольнительные, выходить с ним на яхте в море.

Вот что писал Зорий о тех днях наших походов в своей книге «Белый марафон»: «Дух захватывало каждый раз, когда приближались к Трем братьям – трем гигантским скалам, стоящим бок о бок у входа в открытый океан. Туда нас всегда тянуло – на простор, где и цвет воды другой – более небесный, где и волны покруче, и белые «барашки» побелее и покрупнее! Но слишком маленький наш «Дельфин». Он даже меньше тихоокеанского «барашка». Да и не делается это просто так – захотел и вышел в океан. А главное – тогда у меня была другая цель, другая дорога».

Да, тогда у нас была другая дорога. Мы готовились в те дни к походу на собаках по тундре.

И однажды на яхте Зорий сказал мне, что он сделает мне уникальный подарок. Он попросил капитана «Дельфина» выйти из Авачинской бухты на несколько кабельтовых в Тихий океан. Потом попросил, чтобы я спел из фильма «Я шагаю по Москве» строки из песни: «А я иду, шагаю по Москве, но я пройти еще смогу соленый Тихий океан, и тундру, и тайгу». И затем как-то уж очень уверенно добавил: «Вот походим сейчас по Тихому океану, но несомненно пройдем и тундру, и тайгу». Через несколько месяцев мы прошли и тундру, и тайгу.

И я впрямь получил, может быть, самый бесценный подарок в моей жизни. Слова из песни, которую я пел в фильме «Я шагаю по Москве», песни, которую пела вся страна, оказались пророческими благодаря Зорию. Он, повторяю, всегда добивался своей цели.

Поэтому я желаю Зорию <в день семидесятилетнего юбилея> самого главного: чтобы не была потеряна в жизни эта его гармония, которая для меня лично – целая философия.

Это когда то, что ты хочешь, совпадает в жизни с тем, что ты можешь. Ведь все беды людей от того, что они думают, что могут, потому что хотят. Уверен, что Зорию удалось избежать такой беды в жизни и, надеюсь, он избежит этого в дальнейшем.

Я поздравляю тебя, Зорий, дорогой, с твоим славным юбилеем. Помню каждый день, буквально каждый час нашего путешествия. Недавно я перечитывал дневники, которые, думаю, когда-нибудь опубликую.

А тебе, брат, желаю, чтобы ты желал того, что можешь. Это и есть настоящая гармония любого человека и любого мужчины на земле.

Будь здоров. (XV, 10)

БАРИН (2001)

Интервьюер: Вы барин?

В чем же я барин, если применять это слово ко мне в качестве ругательства? Я что, целый день лежу на диване, пока на меня крестьяне пашут?

Пока не пашут, но постельное белье у вас уже с фамильными вензелями.

У меня и скатерти с вензелями, и салфетки. Ну и что? У меня еще есть носовые платки, носки, трусы…

Продолжать?

Все это сделано на заказ?

Нет. А если бы и да, так что из этого? Закажи я простыни и наволочки с вензелями герцога Букингемского, это было бы странно, но ведь я использовал символику моего рода, не чужого…

В вензелях, что ли, мое барство? Ответьте: как можно, будучи барином, за десять лет снять пять кинофильмов и десять телесерий о живописи, написать четыре сценария?

Мой рабочий день длится по восемнадцать часов в сутки!

А должностей у меня столько, что листа бумаги не хватит, если подряд их писать… (I, 80)

(2006)

Про меня в «Известиях» вышла статья – вот такими буквами в заголовке было набрано слово «БАРИН».

Интервьюер: Ага. Кичин, по-моему, написал. Лет шесть назад.

Хорошо, что не лет пятнадцать – двадцать. А то я бы стал невыездным, и моя карьера не рухнула бы, но сильно покачнулась…

Вы считаете слово «барин» обидным?

Я говорю сейчас о контексте. О том, как это слово звучит для ушей советского человека. Хотя вообще в нем ничего плохого нет.

Насчет барина. Крестьяне Нижегородской области, где у Вас имение и где идут съемки «Утомленных солнцем – 2», действительно попросили Вас построить им дорогу?

Попросили, конечно. Запрос трудящихся будет удовлетворен?

Мы все равно станем улучшать дорогу для себя, значит, она улучшится и для них. (II,55)

(2008)

Про меня часто говорят: высокомерный, барин. А я считаю: те, кто вкладывает в слово «барин» негативный смысл, сами – холопы в душе. Потому что для них барин – это тот, кто лежит на диване. А для меня – тот, кто несет ответственность за большое количество людей. (I, 130)

(2009)

Интервьюер: Некоторые называют Вас барином новой России – насколько это соответствует действительности?

Ну если уж барин, то не новой, а старой – нашему роду более пятисот лет, а что касается навешиваемых ярлыков…

Я из таких бар, которые пашут по восемнадцать часов в сутки, и ничего предосудительного в этом не вижу. Мне так работать нравится, и нужно немного – чтобы мой труд не пропал втуне…

В тех же, кого это раздражает, говорят слабость и зависть – качества, которые были и остаются уделом холопа. (I, 137)

(2011)

А что в барстве плохого? Знают ли те, кто меня в этом попрекает, что Толстого величали барином, Пушкина Александра Сергеевича? По-моему, не самая плохая компания. Это уже после революции слово «барин» вдруг получило негативную, даже ругательную окраску.

Меня, кстати, многие считают высокомерным. Но это не так. Я никогда не откажу своему зрителю в общении. Всегда открыт для диалога. При этом я терпеть не могу панибратства: когда кто-то подходит ко мне и запросто говорит: «А пойдем, Никитка, пропустим по стаканчику».

Тогда да – я высокомерен. (XV, 58)

БЕЗБОЖИЕ, БЕЗВЕРИЕ (1994)

Новый большевизм поменял свою окраску, но принцип остался тем же: зачеркнуть все то, что было до него. Совершенно не думая о том, что такого рода политика через какое-то время может привести к тому, что следующее поколение уже перечеркнет все сегодняшнее.

В чем дело? Почему это происходит?

Всему этому – одна причина. Одна. Глобальная и очень простая – безбожие. Только безбожие, больше ничего.

Безбожие… Оно распространяется как зараза, как болезнь, оно влечет за собой много-много разных последствий. (I, 64)

(2001)

Я уже много раз об этом говорил и порядком, верно, многим надоел, но, что бы про меня ни говорили и ни писали, я еще раз повторю: я убежден, что все то ужасное, что случилось с нашей страной и русскими людьми в прошлом, XX веке, на сто процентов связано с безверием.

Потому что, когда пришло безверие, вопрос «зачем жить?» заменили на вопрос «как жить?». А на второй вопрос «как жить?» нельзя ответить без первого вопроса «зачем жить?».

Все. Точка ру. Больше ничего!

Можно ссылаться на красный и белый терроры, голод, разруху, индустриализацию, коллективизацию, репрессии; но все то, что мы получили, связано, прежде всего, с безверием.

Из этого, кстати говоря, во многом произошел итог Гражданской войны. Большевики, не стесняясь, обещали дать то, чего не могли дать. А их противники (белые офицеры), такие, как Туроверов и подобные ему, не могли обещать того, чего не могли исполнить. Совесть и воспитание не позволяли.

И не обещали… А народ доверился и повалил валом за теми, кто сначала наобещал, а потом закабалил их больше, чем до реформы 1861 года.

Поймите, что колхозное крестьянство было гораздо более изощренным злом, чем крепостничество. Представьте себе, что в XX веке появиться в свет молодому хлеборобу можно было только тогда, когда он через военный билет получал паспорт. А все остальное для него было закрыто, его даже в гостинице не могли прописать, потому что кроме справки из сельсовета у него никаких документов не было.

Убежден, что в основе всех наших бед – безверие.

Однако как преступно и глупо было выбивать из людей веру палкой, так же бездарно и бессмысленно будет ее в них вбивать…

Я думаю, что рост веры в душе человека торопить нельзя. Ведь, в конечном счете, речь идет не о бабушках, которые испокон веку ходили в церковь, и не о тех молодых людях, которые нацепили огромные кресты поверх рубах.

Речь о наших детях. О тех детях, которые во время Божественной литургии копошатся в ногах, собирают огарочки, плачут, балуются, шумят, получают подзатыльники.

Эти дети через двадцать лет будут решать судьбу страны. И слава Богу, что сегодня Божественная литургия втекает в них как энергетика веков, пусть даже ни единого ее слова они не понимают.

Для них «Верую» и «Отче наш» станут частью их жизни… Это новое поколение, для которого церковь и культурные ценности будут носить характер абсолютно естественный. (II, 38)

(2002)

Я плыл недавно по северной реке и вдруг подумал: а ведь эту реку еще недавно хотели повернуть на юг.

Если можно совершить преступление против Бога, то этот поворот был бы таким преступлением. Значит, опять мы упираемся в безбожие. Я буду повторять это с маниакальной тупостью, ведь каждый день вижу подтверждение этому.

Я и в себе с этим сталкиваюсь.

Оправдаться человеку не трудно, стоит просто сравнить себя с другими: я убил одного, а он – пятерых, значит, я лучше. Это бесконечный путь вниз!

Зачем все спрашивают у Бога: «Почему, Господи, мне так плохо?!» И никто не спросит: «Почему мне, подлецу, так хорошо?»

Недаром старец сказал: «Не требуй справедливости у Бога, ибо, если бы Бог был справедлив, он давно бы тебя наказал». (I, 87)

БЕЗОПАСНОСТЬ

Национальная безопасность

(2009)

Я бы хотел, чтобы этот круглый стол <в Липецке, «Российский кинематограф сегодня и завтра»> не остался пустым звуком и сотрясанием воздуха.

То, о чем сегодня говорилось, это в определенном смысле проблема национальной безопасности: это дети – будущее страны, нравственное положение – состояние страны. Это то, как выглядит страна из окна поезда, машины, дома, иллюминатора самолета. Сегодняшний разговор затронул самые животрепещущие темы. Разговор носил конструктивный, осмысленный характер. Я думаю, что документ, который будет его результатом – манифест нашего сегодняшнего собрания, должен сформулировать то, о чем мы сегодня говорим, и призвать тех, от кого это зависит, прислушаться к нашему мнению.

Разнузданность и безапелляционность, абсолютное смещение вкусовых нравственных критериев, которое происходит сегодня в СМИ и вообще в жизни, – все это стало волновать достаточное количество людей, родителей, молодежи…

Пример тому вчерашний Всемирный Русский Собор, на котором говорилось о невероятной опасности, о гибели нации от алкоголя, от суррогатов, от безысходности, которая приводит к алкоголизму, о том, что вопрос «как жить?» стал выше, чем вопрос «зачем?», что в принципе противоречит всей нашей культурной традиции.

Это стало серьезной темой для обсуждения. И я очень хочу верить, что это станет поводом для того, чтобы принимать решения.(XII, 15)

БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Коллективная безответственность

(1991)

Какая замечательная система – коллективная безответственность! Высшая мудрость была в словах: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…» Все очень смело – и сказано вроде все, и ничего. Страшно это. Мы ведь как Петя Трофимов. Все время учимся. Ведь Чернобыль – это не трагедия 27 апреля. Она началась с целого каскада беззаконий, с уничтожения крестьянства, с поголовного, как было подписано товарищем Свердловым, уничтожения казачества.

А мысль Бухарина о том, что мы должны сделать из человеческого материала насилием – вплоть до истребления – коммунистического человека? То есть человеческий материал для них – это и Достоевский, и Пушкин, и Лев Толстой, и Дмитрий Донской, и Суворов, и Кутузов, и Тимирязев, и Боткин… Все это материал.

А коммунистический человек – это то, что нужно. Мы его почти получили. И сейчас расплачиваемся за это. (I, 36)

(1993)

Я в последнее время уже не могу слушать ностальгические песни о Белой гвардии. Такая тоска, такой несчастный поручик, все со слезой…

Надо встряхнуть себя, надо воспитывать в себе волю жить! И иметь силы эту волю применять в жизни.

Сколько можно сетовать?

Это ведь напоминает заседания Верховного Совета, некое «фигурирование», когда выходит человек к микрофону и говорит: «У нас ужасная ситуация в регионе, потому что у нас протекают…» – «Спасибо. Пятый микрофон»…

Он сказал… По телевизору все увидели… А будет то, о чем он сказал, делаться или не будет – это никого не интересует.

Такая коллективная безответственность в результате приводит к тому, что все потихоньку, постепенно само собой разваливается. А в результате мы у остова нашей обглоданной державы разведем руками и скажем: «Ну как же, обстоятельства…»

«Обстоятельства» – это не выход для русской культуры. (I, 49)

БЕН ЛАДЕН

(2001)

Интервьюер: Чубайс утверждает, что у Путина появилась историческая задача после 11 сентября – это новое место России в новом мировом устройстве. Вы с этим согласны?

Я не согласен, что не было никакой миссии, и вдруг 11 сентября Бен Ладен прислал нам посылку…

Я думаю, что эта трагедия сблизила мир с точки зрения понимания единых человеческих духовных проблем. Мы начинаем понимать, что цивилизация и культура – разные вещи. Цивилизация в лице Америки обогнала культуру. Но, право, наивно думать, что если ты можешь за двадцать миллионов купить Тициана и повесить его картину у себя дома, то тем самым ты прошел путь от Адама и Евы до Тициана. Нет. Ты купил результат того, что прошел Тициан от Адама и Евы, став Тицианом. Это дайджест жизни, это спрессованное ощущение ближайшего пути к результату.

Сто процентов людей, включивших телевизоры 11 сентября и не слушавших звук, решили, что показывают очередной блокбастер. Америка подготовила свою страну к тому, что с ними такого быть не может, это со съемочной площадки! И вдруг выяснилось, что нет, не со съемочной площадки.

Что произошло дальше?

А дальше произошел тот же самый интеллектуальный Макдоналдс.

Потому что стали говорить о терроризме (и правильно!), но не стали думать о другом – о внутреннем мире и ценностях тех, кто это совершил.

Что же это за психология у человека, который может отдать свою жизнь с наслаждением за какую-то идею?

Если человек может так легко отдать свою жизнь, то ему сказать: «Мы тебя убьем», это все равно, что вегетарианца наказать: «Мы тебе мяса не дадим!» – «Да я его и не ем!»

Чем мы их напугали – что они будут уничтожены? А мама этого камикадзе принимает цветы и счастлива, что ее сын отдал за Аллаха свою жизнь.

Хорошо это или плохо – я не это оцениваю. Я говорю о другом подходе, о другом восприятии мира. И для того чтобы бороться с этим минусом духовным, нужно выходить на духовный плюс. А не просто брать бомбы и крошить все вокруг. Ну убьют этих мальчиков, у которых еще не растет борода… Я имею в виду не терроризм, а абсолютно конкретную духовную направленность.

Когда-то шах в Иране поднял страну до огромного уровня, а Иран скатился в результате до Хомейни. И это постоянная парабола, это слоеный пирог, его невозможно решить одним бомбовым ударом.

Но Иран считает, что поднялся при Хомейни?

Вы правы. То, что я сейчас сказал, я сказал как европеец, но это и есть та же самая ошибка. Я сказал: «скатился», а для них, напротив, «поднялся».

И если я, все мы не будем понимать, что не только по законам нашей цивилизации живут люди, а по другим, такие ошибки будут постоянно.

Не говорю, что надо жить, как они, но понимать, уважать других – надо… (I, 83)

«БЕСОГОН» (2011)

Интервьюер: Немало шума наделал ваш блог «Бесогон». Зачем Вы тратите время на все эти интернет-баталии?

Так я разговариваю с людьми. Мне важно, чтобы те, у кого есть ко мне вопросы, могли задать их мне.

А название «Бесогон» – это в честь моего небесного покровителя святого великомученика Никиты. (XV, 58)

(2011)

Интервьюер: Вы завели свой блог в Интернете. Зачем?

Я вынужден был это сделать, потому что появилось около двадцати блогов и сайтов под моим именем, где писались глупости несусветные, мерзости и хамство, к чему я не имею никакого отношения. Но для людей несведущих – это был я.

Причем, если вы обратили внимание, я не просто где-то пишу, я выхожу на экран и говорю: «Хотите меня слушать – слушайте здесь. Это я. Все остальное – фальшивка». (II, 69)

(2012)

Интервьюер: Как Вы оцениваете результаты вашего недавнего эксперимента по выходу в Интернет в качестве видеоблогера и прямого общения с публикой в Сети?

Двадцать лет назад я легко перешел из одного времени жизни страны в другое. Мои товарищи собрали книгу моих интервью за сорок лет. Я открыл текст 1986 года и с опаской подумал о том, что я мог в то время такого наговорить? Но выяснилось, что я и сегодня подписываюсь там под каждым словом. У меня это вызывает ощущение внутренней радости. Значит, стержнево моя сущность не изменилась. Я могу стареть, могу быть не прав, но сущность моя остается все той же. Я не изменил своему стержню вне зависимости от того, нравится это кому-то или нет. Это касается и моей жизни, и моего творчества, и моего существования в Интернете.

Я не заигрываю с ним и не лукавлю. Те, кому интересно, слушают меня. И я слушаю тех, кто мне интересен… В Интернете очень много интересного. Я читаю, что пишут обо мне люди, и иногда случайно наталкиваюсь на потрясающие вещи. У меня есть постоянные слушатели и зрители в Интернете, я не могу их обмануть.

Так что эксперимент пока будет продолжаться. (XV, 66)

БИЗНЕС (2001)

Полжизни работаешь на имя, а полжизни имя должно работать на тебя. Если это не так, ты должен задуматься: как ты жил?

Мой сын открыл ресторан «Vаниль» в Москве, а мне сейчас интересно открыть издательский дом «Сибирский Цирюльник». А еще Академию мечтаю создать, где молодые актеры и режиссеры из нашей провинции и из-за рубежа могли бы поработать по системе Михаила Чехова, Питера Брука и Вахтангова.

Говорят, что у меня в Карловых Варах гостиница и рестораны. Пишут, что в моих руках вся Ульяновская область. Бред и чушь полная. Я вообще в Ульяновске был два раза в жизни, а в Карловых Варах – один. И на Западе у меня никакого бизнеса нет. Другой разговор – есть компании, которые создаются на время съемок со стороны западного партнера. Западу удобнее работать со своими, нежели организовывать производство в России, и мы сотрудничаем с ними на договорных отношениях…

Нам предлагали купить студию «Баррандов», но у нас таких денег нет. А если бы были, то купили бы обязательно. Это классная студия, я на ней работал.

Но отвечать на заведомую ложь, судиться и вообще суетиться по поводу того, что о тебе говорят и пишут, я не собираюсь, помня казачью пословицу: «Если будешь разговаривать с каждой собакой, никогда не доедешь до дома». (II, 36)

(2002)

Мне не дают возможности заниматься серьезным бизнесом.

Интервьюер: Кто же Вас может не пустить в большой бизнес? Ваши враги, завистники?

Мой отец сказал: «Пусть лучше завидуют, чем сочувствуют».

Речь идет не только о людях из моей среды. Многим почему-то кажется, что Никита Михалков открыл ларец и там все уже лежало готовенькое…

Пока не возникает необходимости, что называется, «дать в торец», я в конфликты стараюсь не вступать. Мне приятнее снимать кино, которое мои недруги смогут обсуждать, ругать, злословить, но это будет обсуждение моего творчества, а не моих поступков. (I, 87)

(2011)

Интервьюер: Бизнесом занимаетесь ради азарта?

Это спортом можно заниматься ради азарта, а бизнес – вещь жесткая.

Но я никогда не претендовал на «сверхбизнес», потому что он близок к одиночеству и опустошению. Есть опасность того, что друзья приходят не к тебе, а к твоему бизнесу… (XV, 52)

БИРЖА

Актерская биржа

(1994)

Я планировал проводить «семинар русского провинциального артиста» в Нижнем Новгороде. Это может быть очень интересная работа.

При том что это не семинар для актеров-новичков, для студентов. Это не обучение, это работа с теми актерами, которые уже работают в театре и которым необходимо некое академическое движение дальше, чтобы они не засыхали в своем соку. Здесь очень важно обновлять соки.

И если наша Студия <«ТРИТЭ»> будет развиваться, то мы даже создадим некую биржу.

Примерно такого характера: допустим, актер из Челябинского театра, который уверен, что он может сыграть Гамлета, но в репертуар театра не вписывается… Он присылает нам свою концепцию, несколько соображений, некое видеописьмо: кусочки, которые он играет, как он это видит и так далее.

Мы посмотрели. Потрясающе! Самородок! И начинаем подбирать для него актерский ансамбль для спектакля «Гамлет». В него могут войти актеры из самых разных городов. Мы делаем спектакль, и они ездят с ним по стране. Сколько они продержатся, сколько этот спектакль будет пользоваться успехом, столько они как коллектив будут существовать. Закончилось – они рассыпались, разъехались по домам.

Это делается для того, чтобы в театре существовала все время некая живая, реальная, бурлящая, текущая актерская жизнь… (XI, 1)

БЛАГОСОСТОЯНИЕ

(1993)

Я думаю, что должен настать момент, когда человек поймет, что больше одной пары обуви он на ноги надеть не может…

Когда в Чечено-Ингушетии я снимал свою первую картину, нас пригласил в гости один начальник. У него был большой дом, и в каждой комнате стоял арабский спальный гарнитур. Таким было представление этого человека о благосостоянии. Но наступит день, и он, наверное, поймет, что спать одновременно на семи кроватях невозможно. Вот тогда он будет думать о том, чтобы его дети знали историю и языки, жили в безопасности, а в стране была стабильность и работали законы. (I, 50)

(1995)

Что это значит – хорошо жить?

Во-первых, мы никогда в том понимании, которое содержит в себе само выражение «хорошо жить», жить не будем, потому что русский всегда недоволен.

Ну всегда он недоволен!

История нас учит тому, что она ничему нас не учит. Вот писатель Алданов однажды высказал одну смешную и печальную мысль, что «любое новое правительство всегда хуже старого». Сегодня, к сожалению, я в этом начинаю убеждаться. Ведь это действительно так! Только что-то появится, только к чему-то привыкнут, только возникнет профессионализм – все, сметайся! Пришли новые – доесть то, что не доели старые… и пошла учеба заново! Опять чешем в затылках…

Поэтому «хорошо жить» – для русского человека это нечто особое. Ему не свобода нужна, а отсутствие неволи… Для него по-настоящему «хорошо жить» будет тогда, когда он вернет себе свою веру… и обретет внутренний покой и гармонию. (V, 4)

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

(1987)

Пусть не покажутся мои слова громкими и выспренними, но я был бы счастлив всю мою энергию посвятить столь прекрасному делу – творить благо для моего народа, моей страны…

Сохранять, восстанавливать, бережно относиться ко всему, что относится к нашей истории, нашей культуре, – долг каждого человека, если он хочет честно смотреть в будущее и самого себя ощущать частицей народа.

Старинная библиотека или памятник, участок земли или дерево, книга или дом, имеющие отношение к нашему героическому прошлому и настоящему, – все это должно быть бережно сохранено.

И самое главное – такое отношение мы должны передать нашим детям и внукам… (I, 24)

(2012)

Вопрос: Не хотели бы Вы создать свой благотворительный фонд, направленный на воссоздание старых храмов?

Я вообще считаю, что благотворительность – это вещь интимная очень. И не люблю, когда люди все время рассказывают о том, сколько они вложили денег. Но поверьте мне на слово – я много помогаю и приходам, и монастырям. У нас в Студии «ТРИТЭ» есть церковный фонд, и мы покупаем большие прачечные в те монастыри, где много насельников или насельниц, где есть школы церковные, где живут дети из неблагополучных семей, покупаем тракторы и автобусы и так далее.

Так что мы помогаем…

Я не люблю только другого: помогите, как сможете… Вот этого я не понимаю, и этим людям я не помогаю. Что значит – как сможете? Сто рублей вам хватит? Или миллион вам надо, десять? Это неконкретно. Вот когда мне пишут, допустим, что у нас проблема с крышей, у нас протекает крыша в трапезной или в алтаре и для того, чтобы ее починить, нужно то-то, то-то и то-то; вот счет от организации, которая обязуется нам это сделать – это другой разговор. Это конкретика, на которую я могу ответить: могу я это сделать или нет. Если это тридцать миллионов, то не могу, а если это другие деньги, то да. Или же комплексное решение вопроса: нам нужно то-то, то-то и то-то; мы знаем, как это сделать, а вот это – мы просим сделать вас. Единственно, что я прошу – это присылать мне какую-то документацию о том, что это было сделано, чтобы не чувствовать, что ты что-то кинул куда-то в бездонную бочку, и неизвестно, сделано ли было на эти деньги что-то. (XV, 69)

БЛИЦВОПРОСЫ

(2011)

У Вас в жизни была цитадель, на взятие которой нужно было идти с одной палкой наперевес?

Я думаю, что последние лет пятнадцать сплошная цитадель была.

Как боретесь со своими бесами?

Исповедью и причастием. Ваше отношение к войне в Ливии?

Я за Каддафи! Кто из мировых политиков является для Вас эталоном?

Уинстон Черчилль, а из российских – Петр Столыпин, император Александр III.

БЛОГИ

(2011)

Вопрос: Что для Вас общение в блогах? Стоит ли тратить на это свое время?

Дело в том, что если бы в блогах было только то, что обычно отличает блоги от нормальной переписки, то не было бы никакого смысла.

Я разговариваю с людьми, и я нахожу отклик у людей, которые хотят общаться, а другого общения, кроме как в блогах, у нас быть не может. Мне очень хочется, чтобы люди, у которых есть ко мне вопросы, могли ко мне обратиться. И я мог на эти вопросы ответить.

Именно поэтому я завел свой блог. (VII, 5)

БОГ

(1994)

Мне думается, что, скажем, Франция, Италия, Англия могут существовать без Бога, потому что для Европы богом является закон, а свободой называется порядок – когда можно то, что можно, а нельзя то, что нельзя. Несвобода же для них – когда сегодня нельзя то, что можно было вчера.

А в России законом всегда был Бог. И демократия в высшем смысле этого слова (не в узкопрактическом и бытовом) в России была только в Храме, когда перед алтарем и государь, и нищий были абсолютно равны и равноправны. Это самое главное отличие наших исторических истоков от многих других стран и народов.

Причем я не имею в виду только узкорелигиозный смысл понятий, о которых говорю… (I, 64)

С Божьей помощью (2008)

Интервьюер: <После съемок картины «Утомленные солнцем – 2»> Вам стало понятно, почему советский солдат победил немецкого солдата?

Я так и не нашел ответа на этот вопрос. Можно сказать про русский дух, но я считаю, что без Божьей помощи ничего бы не произошло.

На Афоне в монастыре был настоятель, он был капитаном во время войны. На Курской дуге он был обожжен, лежал раненым и умирал, и он видел над собой Покров Божьей Матери. И дал обет: «Если выживу – уйду в монахи». Покров Божьей Матери на Курской дуге видели очень многие.

Не хочу мистифицировать, но я убежден, что количество унижений, оскорблений, боль и ужас достигли пика. То, что сумел наш человек подняться над этим, это и Божья воля, и русский дух. (I, 60)

БОГАТСТВО (1990)

На телевидение пришло письмо от одной женщины. Она пишет, что готова до конца своих дней жить впроголодь, но только не видеть рядом с собой богатых.

Это письмо – яркая иллюстрация того, как понимается у нас демократия – как праздник всеобщей нищеты.

Обратите внимание: эта женщина не ратует за брошенных детей, за улучшение жизни престарелых. Нет, она не хочет видеть рядом с собой богатых! И что показательно: ее не волнует, откуда взялся достаток у тех, кого она называет богатыми, честно или нет они его достигли.

Это самое главное и страшное. Это наследие долгих лет подавления естественной человеческой инициативы.

Мы часто задаем себе вопрос: почему Владимиру Ильичу Ленину достаточно было объявить НЭП – и вскоре прилавки стали ломиться от продуктов? Почему же сейчас перестройка идет с таким трудом, почему сегодня так необходимое нам кооперативное движение порою превращается во что-то уродливое, да и просто уголовное явление?

Причин на то много, но одна из них – почти полная утрата нами чувства хозяина; радости от чего-то хорошо сделанного, гордости за это.

Ведь, в конце концов, чем умная, честно проведенная сделка купца хуже хорошо сделанной лопаты, хорошо построенного дома, талантливо написанной симфонии? Почему раньше на Руси уважали богатых людей, а теперь в них видят только потенциальных жуликов и рвачей, место которым в тюрьме?

Да потому, что большинством наших социальных институтов в нас воспитывалось сознание: лучше всем жить одинаково плохо, чем по-разному хорошо. Этот принцип удивительно удобен для любого тоталитаризма, распределяющего блага не по возможностям человека или его таланта, не по результатам сделанного им, а по степени верности самому тоталитаризму. (I, 33)

(1993)

Кто сказал, что богатство – это плохо? Нет! Ведь даже большевики сумели евангельскую истину подогнать под себя, когда трактовали фразу из Евангелия, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Но самое-то поразительное, что большевики этим требовали свести счеты с богатыми. Но не о колбасе пекся Христос, а о душе богатого: ты богат – поделись.

Когда я сегодня вижу компанию, организацию, которые выше интересов своей компании ставят личные интересы, то я понимаю – у них нет никакого будущего.

Я знаю волжское купечество, например Седова – русского купца, купца из Нижнего Новгорода. У него гигантские возможности, у него много денег. Но деньги эти нужны ему для того, чтобы реализовать себя, чтобы чувствовать себя достойно и уверенно у себя на родине.

Достоинство – вот что, на мой взгляд, являет собою знак, необходимый сегодня. (V, 1)

(1993)

А что касается богатых, то человек ведь не насытится никогда… Так не лучше ли отдать деньги воскресной школе, философскому театру, музею? И я говорю таким людям: вложи в свою страну; вложись, если ты хочешь здесь жить, а если нет – уезжай, свое ты уже наворовал…

Я не циник. Просто пытаюсь любую ситуацию использовать во благо Отечеству. (I, 50)

(2010)

Интервьюер: На ваш взгляд, можно объединить Россию идеей личного благополучия каждого – тем, на чем стоит Европа?

Нет. У нас богатые никогда героями не были, да и русская зависть не позволит.

А чем можно?

Верой. (I, 144)

БОГАТЫРЕВ ЮРИЙ (1989)

Это был великий русский актер… Нет, даже не так. Он был великий русский артист, ибо мощный его талант распространялся на многое, далеко выходя за границы кадра или театральной рампы. Бог дал ему невероятные возможности: фактуру, внешность, безукоризненное актерское чутье, блистательную технику, удивительную душевную тонкость. У него были те самые, определенные еще Пушкиным, лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность. Не дал же Юрию Богатыреву Господь Бог иммунитета к нашей лицемерно прагматической жизни, подчиняющей, а зачастую и перемалывающей тонкую сущность беззащитного художника. Почти вся моя, да и не только моя, а многие художественные биографии связаны с именем Юрия Богатырева.

Впервые я увидел его на учебной сцене в самостоятельном отрывке из «Подростка» Достоевского. Тогда уже меня потрясла его удивительная мастерская способность создавать истинную напряженность, столь необходимую и столь резко точную, которая невидимой наэлектризованной нитью связывает сцену и артиста с публикой в зале. С того самого момента я ощутил ту завораживающую актерскую притягательность, которая всегда отличала Юрия Богатырева. От того часа началась наша творческая дружба, которая продолжалась до самой его кончины…

И вообще он весь как будто был соткан из контрастов: шумный, с мощнейшим голосом, он совершенно не умел накричать на человека, то есть накричать-то он мог, но в крике этом никогда не было того, пусть самого малого заряда злости, способного человека оскорбить или унизить.

Он мечтал о славе, но никогда ничего не делал для достижения ее. Он не делал ничего из того, что выходило бы за рамки его профессии и искусства. Я, например, могу представить Юру, ну, скажем, народным депутатом, всегда пытающимся кому-то помочь, но я не могу себе представить его кандидатом в народные депутаты, когда ему было бы необходимо отстаивать, а тем более нахваливать себя в предвыборной борьбе.

Еще одно удивительное качество для актера: обладал он завидной внешностью, но абсолютно не старался, как это частенько бывает, эксплуатировать ее возможности. Сколько мы знаем актеров, боящихся больше всего на свете быть некрасивыми и жалкими. Они знают, какой профиль у них более выгоден, и никакая сила не заставит их повернуться «не тем» профилем. Юра был начисто лишен этого комплекса, мало того, он сам выдумал самые невероятные приспособления, предполагающие ярче и полнее донести характер персонажа. Когда мы мучительно бились над образом Сержа Войницева в «Неоконченной пьесе для механического пианино», неожиданно после долгих проб и метаний Юра вдруг предложил:

– А что, если я подожму пальцы на ногах? Мы не поняли. – Вот… смотрите… Он стал ходить по кабинету, широко расставляя ноги и выворачивая носки.

– У него плоскостопие… Понимаете? И вдруг этого обманутого и никчемного Сержа Войницева стало так нестерпимо жалко, что я лично тогда с трудом сдержался, чтобы не выразить не к месту возникшие эмоции, а проще – я чуть не заплакал.

Или «Свой среди чужих»… Может ли кто-нибудь себе представить, что того мощного и бесстрашного чекиста играл артист, никогда никого в жизни не ударивший и даже кулаки сжимающий по-женски – большим пальцем к торцу! Это я обнаружил уже на съемках.

А Штольц в «Обломове»: веселый прагматик Андрей Штольц и нежный, слабый, жаждущий любви и сострадания Андрюша Штольц, уезжающий из родного имения в неизвестную самостоятельную жизнь, – и это все он, Юрий Богатырев.

Я не анализирую других его блистательных работ в театре и в кино, не потому, что считаю их менее значительными, чем те, о которых я говорю здесь. А только потому, что с Юрой меня связывает нечто такое, что, с одной стороны, выходит за рамки наших профессиональных отношений, а с другой – неотделимы от них.

Я уже говорил, что он жаждал славы, жаждал признания мучительно и самозабвенно. Он часто жаловался мне, искренне страдая от того, что на улице его не узнают, что он никому не нужен, все созданное им плохо… Его задетое актерское честолюбие, наверное, мешало ему понять, что именно эта его как бы внешняя анонимность и есть залог и фундамент огромного его актерского многообразия.

И в этом тоже была определенная раздвоенность Юрия Богатырева: на экране, на сцене – ярок, многокрасочен, словно мощнейшим магнитом притягивающий к себе внимание зрителей; на улице же невидим, неотличим от спешащих и озабоченных людей. Русский созерцатель, любитель меланхоличных разговоров, он был изумительным собеседником, умеющим слушать, в суете всеобщего всезнайства не утерявший дара удивляться новому, ему незнакомому. Он так и не съехал со своей дороги в одну из тех обочин, которые ему так щедро подсовывала наша действительность.

И жаль только, что дорога эта была столь коротка. Великий вождь и учитель всех народов, поучая их, воскликнул как-то, что «незаменимых людей не бывает». Я с удовольствием соглашусь с ним, когда мысль эта будет относиться к партократии, созданной этим вождем. В безликом бюрократическом механизме действительно «все и вся» заменимы, мы иногда даже не замечаем этой замены. Но в творчестве, в искусстве, особенно русском, потери наши невосполнимы.

Разные артисты разных поколений будут играть те роли, которые играли Михаил Чехов, Николай Хмелев, Борис Ливанов, Михаил Яншин, Ольга Андровская… Но место их с их уходом никем не заполнено, оно навсегда осталось пустым.

Навсегда опустело и место Юрия Богатырева в искусстве и еще в жизни многих его друзей, почитателей.

В том числе и моей… (X, 2)

(2001)

Я познакомился с Юрой в «Щуке», потому что учились вместе. Он учился на два курса младше меня. И я помню его невероятно дородную внешность…

Мы с Юрой пересекались на студенческих показах-спектаклях. Юра там играл, а я смотрел. Уже тогда он считался очень перспективным актером. К тому же у него еще было дарование художника. А также замечательный юмор, деликатность в обращении. То есть это был как бы образ артиста начала XX века – мхатовской школы, с интеллигентными манерами и веселыми шутками.

Но мы не были еще близко знакомы… А когда я начал снимать свою дипломную работу «Спокойный день в конце войны», то совершенно естественно обратился к своим однокашникам по «Щуке» – Сереже Артамонову, Вале Смирнитскому, Саше Пороховщикову… И конечно, к Юре Богатыреву – хотя с ним мы не учились вместе, но это была одна компания. Тогда-то Юра и попал к нам на съемочную площадку в первый раз.

У него была очень маленькая роль. У других, правда, еще меньше, но там были хоть какие-то слова.

Но у него была замечательная фактура – белоголовый, голубоглазый, с русой щетиной… Потрясающая фактура уже тогда была.

Потом я начал готовиться к «Своему среди чужих»… Вместе с Эдиком Володарским мы написали сценарий. И конечно, уже тогда в нем была роль для Юры. Потому что я видел его на экране, уже знал – по отрывкам из Достоевского, которого он очень любил, и по очень смешным ролям в водевилях – какой он универсальный артист, какой замечательный характер. Но… я ушел в армию, и все отложилось на год с лишним. Когда я вернулся, у меня столько накопилось энергии и жажды работы, что мы тут же включились и стали всех пробовать… Но на роль Шилова я никого не пробовал, кроме Юры.

Его физическая форма вызывала у всех уважение. Если меня группа называла «лось номер один», потому что я очень много бегал, занимался спортом, то его – «лось номер два». Он был совершенно фантастической выносливости. Его огромные руки все называли «верхние ноги» – они были с гигантскими кистями и толстыми мощными пальцами.

Вообще Господь одарил его совершенно невероятной фактурой. Юра был сложен так потрясающе, что когда мы снимали сцену, где он бежал в маечке навстречу товарищам, то он, никогда не занимавшийся спортом, выглядел настоящим ширококостным атлетом с рельефными мышцами…

Помню, спросил его: «А верхом ты ездишь?» – «Никогда не ездил…» – «Ну и как ты?» – «Я научусь».

И он сделал это просто в считаные дни, и виртуозно – сел на коня и тут же поехал… Когда мы закончили картину, я еще раз убедился, что, выбрав Юру, был прав. Я просто не представлял себе, где еще можно было найти такое свежее лицо и такие гигантские актерские возможности, как у него.

С этого началась наша серьезная совместная работа. Дальше уже все писалось как бы для Юры…

Мы уже настолько сблизились, настолько уже не могли друг без друга существовать в творчестве, что я предложил: «Юра, там тебе играть совершенно, абсолютно нечего (речь идет о фильме «Раба любви»), но пускай твой образ будет все время с нами – некий мифический возлюбленный Ольги Вознесенской на обложке журналов. Пусть он все время фигурирует в картине». И он согласился присутствовать в фильме как фотоартист.

Это был наш «мостик» к следующей картине – «Неоконченная пьеса для механического пианино», где для Юры уже просто писалась роль. И сумасшедшее удовольствие была эта работа – то, как мы искали и находили образ Войницева… Мы понимали, что Серж – это такое большое, трогательное, глупое, наивное, слабое и в то же время очень искреннее и честное существо, такой Пьер Безухов, только глупый.

Но глупость тоже бывает разная. Это была не глупость, а скорее такая звенящая ограниченность. Труднее всего играть это. Потому что Серж говорит простые банальные вещи. И в общем людям нормальным эти мысли могут показаться естественными: «Вольтер, маман и ты… впрочем, еще и Глинка».

Все это никак не резало уха обывателя. Человек любит Вольтера, маман, свою жену и Глинку – чего уж тут поделаешь? Самое сложное – так сыграть, чтобы это стало смешным. И Юра сделал это ювелирно, на каких-то невероятных полутонах.

Его образ родился от походки героя – это Юра предложил сам. У него было плоскостопие, поэтому ему специально делали очень большие ботинки: размер такой гигантский – сорок восьмой или сорок девятый. Ему изготовили ботинки еще больше, и он поджимал пальцы на ногах, поэтому его походка становилась такая… шлепающая. Он шел, как ходят плоско-стопые люди – с пятки, с развернутыми носками и шлепая. И как только он пошел этой походкой – все сразу стало ясно. Все слилось в один образ: и шляпа с высокой тульей, надеваемая прямо, и огромные руки, и трость, и косоворотка – все сразу заработало.

Юра очень тонкий артист, тончайший. И что самое главное – у него были абсолютно потрясающие интуиция и вкус. Он точно чувствовал тонкость юмора. Он не мог играть средне – мол, это проходная сцена, и бог с ней… Он не мог быть просто тупо органичным артистом. Ведь вот есть органичные артисты, которые очень хорошо произносят текст и все делают очень мило… Но он не мог.

Он был по-настоящему театральным артистом – в самом прекрасном смысле этого слова.

Поэтому все его реакции, все повороты характера его героя были удивительно крупны. Но эта крупность была не театральным нажимом, а выразительным мощным мазком, как у художников «Бубнового валета», скажем, такой жирный, сочный, очень на своем месте.

И в то же время он держал тонкость паузы. Вдруг дрогнувший голос, вдруг наполнившиеся слезами глаза… Это он делал просто ювелирно. И в этом отношении сегодня я не знаю такого актера. Может, только Олег Меньшиков…

Ему совсем не мешала его «театральность»… Юра был просто как выезженный скакун. Он мог по ходу импровизировать – достаточно было из-за камеры ему шепнуть, что делать, и он мгновенно разворачивался, и это было абсолютно органично. Он был совершенно мастерский импровизатор. Хотя он, как и я, любил импровизацию, хорошо подготовленную, а не просто спонтанную – оттого, что не знаешь, что делать.

После «Неоконченной пьесы для механического пианино» были «Несколько дней из жизни И.И. Обломова». И все заранее знали – Штольца будет играть Юрий Богатырев.

Хотя, по-моему, он хотел пробоваться и на роль Обломова. Но было много тех, кто хотел и имел право на это, в том числе и Александр Калягин. Но уже как бы априори Обломова должен был играть Олег Табаков. Это должен был делать именно он – хорошо ли это, плохо ли, молод он или стар… И он сыграл, на мой взгляд, достаточно убедительно.

Мне кажется, что Юра очень очеловечил Штольца. Он сделал из него не бездушную машину, а человека, который просто искренне не понимает, что такое русская душа. Он знает точно: то, что он предлагает, это правильно, это хорошо. И не может заглянуть за эту границу дальше. И в этой незыблемой убежденности Штольца, что именно так хорошо, так правильно для Обломова, Юра достиг высокой убедительности.

Квинтэссенция этой роли – эпизод, когда отец провожает мальчика Штольца учиться. В сцене прощания с отцом Юра сыграл безупречно точно. И конечно же, для меня чрезвычайно важна сцена с риторикой Штольца у Обломова в бане. Эти две кульминации Юра провел замечательно. (III, 3)

(2004)

В Юре было удивительное соединение. С одной стороны, мощный, огромный, выше всех на голову, шире всех в плечах, а с другой – доверчивый, трогательно-ранимый…

При своей мощности и дородности Юра казался необыкновенно легким, было ощущение, что он очень спортивен, хотя он никогда не занимался спортом. И это ощущение подтвердилось во время съемок «Своего среди чужих». Ничто не могло остановить его от прыжка без дублера с обрыва с гигантской высоты в реку. Когда Юра очутился в воде, их с Костей Райкиным так быстро потащило по течению, что мы не успели оглянуться, как они исчезли за поворотом. Выловили их только через два с половиной километра, самим из такой бурной реки было выбраться невозможно… Но дело не в этом даже.

Он был великий артист. Если ему нужно было сыграть музыканта, он бы выучился играть, если летчика – научился летать. Его делал костюм, надев его, он сразу преображался. Он был невероятно пластичным актером.

Честно говоря, такого артиста я больше не встречал… (II, 44)

БОЕЦ (1992)

Интервьюер: Вы боец?

Для меня экстремальная ситуация есть нормальная ситуация для жизни. Диванный покой меня убивает, лишает сил.

Невзгоды многих расслабляют, и они идут пить, махнув на все рукой. А я, наоборот, начинаю наращивать бицепсы и с наслаждением кидаюсь в бой. У меня это вызывает обратную реакцию – я оживаю. (II, 23)

БОКС (2012)

Вопрос: Понравился ли Вам бой Лебедева с Коксом, и за что он Вас благодарил?

Рой Джонс сказал, что, если Лебедев достоит до шестого раунда, он может выиграть. Лебедев не стал ждать до шестого раунда, а просто во втором раунде уложил Кокса на ринг, и на этом все закончилось.

За что благодарил?.. Я не вижу необходимости это рассказывать, но если тебя за что-то публично благодарит чемпион мира по боксу в тяжелом весе, то тому, кого он благодарит, должно быть приятно.

Я вообще этих ребят очень люблю: и Поветкина, и Пирога, и Дениса Лебедева. И должен вам сказать, что меня поразило, когда я стал ближе с ними общаться, – насколько это тонкие, искренние, благодарные люди, люди, которые не имеют зависти и зла, которые, как говорил Че Гевара: «Да, я авантюрист, но я авантюрист, который рискует своей шкурой, а не чужой». Они на ринге рискуют «своей шкурой». И тут все видно. Это или есть, или нет. И вот это их товарищество, когда после жесточайшего боя один человек укладывает другого и потом к нему подходит, и тот его тоже прощает, потому что каждый из них в равных условиях. Это очень достойно, по-мужски.

Я их очень уважаю и люблю, и надеюсь, что это взаимно. (XV, 70)

(2012)

Вопрос: Может, Вы и сами когда-то боксом занимались?

Только на школьном уровне.

Бокс – ваш любимый вид спорта?

Один из. Так же, как теннис и футбол.

И кто же ваши любимые спортсмены?

Если говорить о боксерах, это Саша Поветкин, и Дмитрий Пирог, и Григорий Дрозд. Они мои товарищи.

А если окунуться в историю бокса?

Это, конечно же, Мухаммед Али и Джордж Форман. Они – боксеры моей молодости, мои кумиры. Конечно, и впоследствии было много достойных боксеров, но Али и Форман – все равно на первом месте. (XV, 74)

БОЛЕЗНИ (2000)

Интервьюер: Что случилось, Никита Сергеевич?

Ничего страшного. Своевременная операция на желчном пузыре.

Неужели желчи в Вас много накопилось?

Ну-у-у… да. Я ведь веду активный образ жизни, постоянно двигаюсь, занимаюсь спортом, поэтому желчь до поры до времени прокачивалась. Если бы в креслах сидел да на диванах валялся, прихватило бы еще раньше. А так до пятидесяти пяти лет продержался. Но меня, кстати, и тряхануло сразу после дня рождения.

Наверное, немало приняли на грудь в честь юбилея?

В тот день я почти ничего не ел, а только пил. Было полно народу, со всеми нужно было пообщаться, рюмку поднять, и к вечеру оказалось, что я в одиночку уговорил два с половиной литра виски…

Однако! Это ведь смертельная доза.

Верно. Но, как говорится, что немцу смерть, то русскому хорошо.

Поскольку Вы определенно не немец, выжили, и Вам было хорошо!

Не просто выжил – ночью приехал на Николину Гору и там отпраздновал с рабочими, которые дачу достраивают. А на следующий день с утра продолжал принимать гостей.

В общем, торжества затянулись.

В понедельник я был уже в форме. По обыкновению пробежал десять километров, тренировался, все шло нормально. Во вторник играл в теннис, в среду вечером пошел в ресторан «Изуми» и, видимо, съел или выпил то, от чего мне резко поплохело…

Так и попал сюда. Видишь, семнадцать камешков из желчного пузыря вытащили. Вот они.

Хорошая коллекция.

Стоило хотя бы одному «экспонату» двинуться и закупорить протоку, и мои дела были бы совсем плохи. Поэтому врачи советовали не тянуть с операцией. Сначала думал отложить до будущего года, не хотел, чтобы резали в високосном, а потом решил: ни к чему рисковать, и выбрал день Николы зимнего. Я ведь восстанавливал в деревне Аксиньино храм Святого Николая Чудотворца, колокола для него лил. Словом, прилетел из Нижневартовска, заехал в церковь, поставил свечку, получил благословение от батюшки – и под нож.

Вовремя лег: когда распахали мне брюхо, увидели воспаление, гнойный перитонит.

Могли опоздать!

Ничего, с Божьей помощью обошлось. Шрамы, надеюсь, затянутся, а камни останутся.

На память сохраните!

Ограню. Или на аукционе выставлю… Все это, конечно, шутки. Хихикать можно сейчас, а неделю назад настроение было другое. Операция все-таки достаточно серьезная, два часа под общим наркозом. Мне ведь заодно и пупочную грыжу удалили, чтобы не мешала спортом заниматься.

А больше ничего не отрезали?

На бис? К счастью, обошлось. Правда, анестезиологи ввели какой-то препарат, от которого у меня разыгралась аллергия. Лекарство, что называется, не пошло. Я очнулся от страшного колотуна, от стука собственных зубов.

Ды-ды-ды-ды-ды! Меня в буквальном смысле слова трясло, и три бедные медсестры держали мои руки и ноги, чтобы я с кровати не свалился. Потом вкололи что-то, и я – ш-ш-ш-ш! – опять уплыл в небытие.

Через четыре дня из реанимации перевели в палату. Что врачи говорят о том, когда на ноги встанете?

Месяца полтора рекомендуют щадящий режим. Но к марту рассчитываю вернуться к привычным нагрузкам. До операции я ежедневно пробегал три километра за четырнадцать минут с копейками.

Буду возвращать форму.

Вокруг Патриарших прудов круги наматываете или на Николиной Горе?

На даче, конечно. За последние двенадцать лет я всего пару раз ночевал в московской квартире. Готов ехать на Николину Гору в любом состоянии и в любое время суток.

Стройку там когда завершите?

Это процесс перманентный, какое-то время он еще продлится, но главное уже сделано, дом вполне жилой. Я настолько привык к Николиной Горе, что даже неделя, проведенная в больнице, кажется вечностью.

По случаю выздоровления врачи разрешат чарку выпить, как думаете?

Надеюсь. Хотя, должен сказать, сейчас получаю удовольствие от того, что не пью алкоголь… (II, 33а)

«БОЛОТНАЯ» (2012)

Среди тех, кто приходил на Болотную и Сахарова, были люди, которые хотят здесь жить, но они хотят, чтобы им ответили на их вопросы. И это одна из самых главных проблем, которая стоит перед властью.

Думаю, если Путин услышит это, то поймет, что от многого нужно отказываться и многое нужно менять. Определенный этап закончился. Путин сделал великое дело, он спас страну от развала, когда пришел к власти. Сумел создать человеческую атмосферу в очень тяжелых условиях благодаря, в том числе, и цене за нефть.

Но! Сегодня приходит новое время и встают совершенно новые вызовы. (I, 159)

БОЛЬШЕВИЗМ (1992)

Подтасовка истории и идей – вот большевистская тенденция, которая и до сих пор, в сущности, имеет хождение.

Вспомните, каким образом сталинизм консолидировал народ во время войны: на возврате, на использовании именно тех корневых, настоящих ценностей, которые революцией были разрушены. Когда возникла необходимость консолидации, то и на историю глянули по-другому, и форма военная вернулась, и обращение Сталина к народу: «братья и сестры» – это уже совершенно другой уровень духовного общения.

Прием был сильный, в нем был заложен мощный объединяющий импульс. (II, 25)

(1993)

Напомню из истории, что для большевиков убийство царской семьи стало поводом не останавливаться ни перед какими нравственными преградами.

Если «убрали» царя, царицу, детей, прислугу, то что после этого могла значить травля Шаляпина, Рахманинова, Бунина? И что там судьба каких-то философов, которых, слава богу, догадались не расстрелять, а «всего лишь» депортировать в другие страны… (I, 53)

Новый большевизм (1993)

Мне кажется, что новые большевики, с крестоносной расчетливо-безнаказанной жестокостью расстреляв парламент, пролив в огромных количествах кровь (в том числе и совершенно невинных людей, оказавшихся в Белом доме случайно), вкусив радость цензурных ограничений, запретив накануне выборов многие оппозиционные партии, должны будут и дальше действовать согласно уже укоренившейся логике.

А выглядит сегодня она так: если «революционная целесообразность» диктует разогнать парламент, но этому мешает Конституция, значит, можно ее отменить, как сталинско-брежневскую. Ну а если надо ввести цензуру, то та же сталинская Конституция для этого оказывается вполне пригодна…

Не фарисейство ли это, не цинизм ли победителей, для которых произошедшее не стало пережитым, осмысленным уроком?..

Чем отличились новые большевики? Они прогнали старых, справедливо обвиняя их во всех преступлениях, но сами-то только и сделали, что сели на нагретые места, а сев, тут же забыли обо всем, кроме себя.

Разве они восстановили справедливость? Разве приняли на свою совесть бремя греха и стыда за то, что было сделано с Россией? Разве прислушались сердцем к ее чаяниям и мечтам? Нет, не случилось этого.

Только на то и хватило их: часть улиц обратно переименовать да, подчиняясь моде, тупо стоять со свечками во время освящения продуктового магазина, ни слова не понимая из того, что говорит священник…

А что сделано новыми большевиками в экономике, что построено ими?

Посмотрите рекламу приватизации. Акции – по телевидению. Чем предлагают владеть акционерам? Да только тем, что было сделано до них другими, по сути, теми, кого они прогнали. Я уж не говорю о запущенной социальной сфере, размахе преступности, казнокрадстве, которых в таких масштабах никогда не было на Руси. Вот и приходишь к выводу: нам не надо изобретать ничего нового, надо отмыть старое и проложить дороги…

Можно ли было избежать большевистского синдрома? Думаю, что нет – ни народ, ни сами демократы к подлинной демократии оказались не готовы.

Вот почему страну продолжает пучить… (I, 53)

БОЛЬШИНСТВО И МЕНЬШИНСТВО (1988)

Есть одно спорное утверждение, в котором имеется определенный смысл и над которым, наверное, стоит задуматься: «Большинство никогда не бывает правым».

Как это ни парадоксально звучит, но, если вдуматься, скажем, в проблему экологии, когда большинство совершенно однозначно утверждает, что техническая революция – вещь необходимая, какое-то меньшинство, но глядящее чуть дальше, говорит: «Нет, не надо строить на Байкале комбинат! Не надо поворачивать реки, не надо разрушать и нарушать то, что создано природой!»

И даже если большинство начинает поддерживать эти слова, жить оно продолжает по тем законам, по которым им удобней.

Поэтому я думаю, что в этом спорном утверждении есть определенный смысл. (II, 17)

(1993)

Так уж повелось в нашей стране, что правда всегда на стороне меньшинства, а не большинства…

Поэтому я политическому хоровому пению не верю. Всеобщее единодушие меня как раз и настораживает. Все эти коллективные письма, митинги «в защиту демократии», в организации которых так преуспел наш творческий Союз кинематографистов… (I, 53)

БОНДАРЧУК СЕРГЕЙ ФЕДОРОВИЧ

(1994)

Маленькие, кусачие, злые, недовольные – напрасно вы думаете, что с уходом этой глыбы вам станет легче жить.

В этом мире сегодня, и завтра, и послезавтра бесконечной волной будет жить то, что сделал этот человек, мощный, искренний, лукавый. Да, он лукавил, но он лукавил безбожно для того, чтобы сохранить Бога в себе, в окружающих его. В тяжелое время он пронес эту веру. Он ее пронес, сумел.

Сумел! Как много людей отвергшихся, которые юлили, изворачивались, делали то, что прикажут. Он мощно шел своей широкой поступью. Вы посмотрите на его лицо. Я только сегодня увидел, сколько в нем намешано всего: степных ветров, песен казачьих, сколько в нем огромного дыхания, и как в нем все слилось, как в России, как все в нем переварилось, как все в нем существовало…

Я вижу здесь замечательные лица. И потрясающий день. И он ушел. Он ушел спокойно, достойно, исповедовавшись, будучи соборован, ушел в свой день ангела. И вот сегодня последний раз на его лице играют лучи солнца, но они играют, и душа его светла. Он может быть спокоен. Есть дети, есть товарищи, есть Россия, есть то, что им сделано.

Прощай, дорогой! Пусть тебе пухом земля будет. (X, 3)

(2004)

Все свои фильмы мосфильмовского периода, начиная со «Свой среди чужих», я снял в Первом творческом объединении, которым руководил Сергей Федорович Бондарчук.

Но его впечатлений, замечаний по поводу моих картин припомнить не могу. Вообще-то он меня не баловал лестными отзывами, хотя, конечно же, все мои режиссерские работы смотрел. Наверняка знаю, что относился он ко мне тепло, даже с любовью, но вот особо одобрительных слов я от него не слышал. Он в первые годы моей работы на «Мосфильме» в достаточной степени был закрыт для меня.

Наши более близкие, более серьезные отношения установились, когда подружились наши выросшие сыновья – его Федор и мой старший сын Степан. Нас объединили отцовские тревоги.

Так что мы стали общаться чаще, и со временем не только на темы воспитания наших юношей. Я говорил ему о каких-то своих задумках, и чем дальше во времени и пространстве, тем серьезнее относился он к нашим беседам, мне даже казалось, он оценивал их глубоко, с пониманием, а иногда даже с долей восхищения.

Бондарчук – художник по-настоящему страстный. И всеобъемлющий. Почему его волнует «Война и мир», или «Тихий Дон», или «Они сражались за Родину»?

Его волнует мощь! Как он ставит чеховскую «Степь»? Ведь и в этой, казалось бы, спокойной, лиричной повести он открывает гигантский, потрясающий масштаб: соединение маленькой жизни маленького мальчика с этим постоянно движущимся обозом в этой бескрайней степи.

Сергей Федорович нес в себе понятие чести, понятие святого, к чему нельзя прикасаться грязными руками, понятие серьезности отношения ко всему тому, к чему он, Бондарчук, прикасается. Любой русский художник, глубоко чувствующий то, что он делает, и то, что его мучает, – это часть русской идеи. Я не имею в виду: русский художник по крови. Исаак Левитан был евреем, а по чувствованию России в пейзажной живописи рядом с ним мало кого поставишь! Не кровь определяет русского художника, а реальное ощущение значения жизни в России, ощущение ее вкуса, ее запаха, видения этой жизни, ее осязания. Конечно же, Сергей Федорович во всех отношениях глубоко русский художник: по своему своенравию и по силе своей любви.

Причем это выражалось не в пафосных речах с трибун, эта любовь была его нутром, его энергией. С другой стороны, Сергей Федорович принадлежит к той плеяде русских художников, которым не чужд византизм, то есть сознание, что ради главного в своем произведении иногда можно и нужно поступиться неглавным. В тех условиях, в которых ему пришлось работать, иначе было невозможно. Для того чтобы спасти народную, солдатскую правду «Они сражались за Родину», он снял в финале картины, прямо скажу, плакатную сцену со знаменем. Про него злословили: партийный бонза; гнусно шипели: уж больно чересчур обласкан Советской властью. Но как замечательно написал мой отец: кого любят цари, того не любят псари.

Никогда Сергей Федорович не поступился своим существом, своей натурой. Я однажды присутствовал при его разговоре с одним большим начальником, это было впечатляюще. Не знаю, жаловался ли потом кому-то тот большой начальник, а может, предпочел промолчать, потому что Сергей Федорович, выражаясь современным языком, так на него наехал, что этот высокопоставленный самодовольный чиновник на моих глазах превратился в жалкого писаришку. Наверное, он почувствовал в Бондарчуке такую силищу, с которой лучше не связываться, отступиться, дать все, что просит, и забыть об этой встрече навсегда.

Все, что Сергей Федорович имел от Советской власти, он имел совершенно заслуженно!

Предположим, была бы в России монархия, а Бондарчук создавал бы то же самое, что создал, он был бы признан точно так же, потому что он настоящий, крупный русский художник! Потому-то и от советской империи он получил все. Причем его пример довольно редкий.

В Советском Союзе предпочитали вознаграждать тех мастеров, искусство которых было не связано с идеологией. Солистов балета и оперы, например, или дирижера, или пианиста. Рихтер есть Рихтер. Какая разница, состоит он в КПСС или нет, если его фортепьянному гению рукоплещет весь мир. А тут кино, искусство, призванное в том числе и отражать идеологию государства, и мы знаем среди кинематографистов народных артистов СССР и лауреатов, которые получали звания и награды, но совсем по другим критериям. Не за то, что они выдающиеся художники, а за то, что… «с Пал Васильичем вдвоем, что прикажут, то поем». А Бондарчук делал только то, что хотел, но делал так, что не признать его на государственном уровне было невозможно. А это раздражало. Поэтому, когда на Пятом съезде разрешили его топтать и сказали: к нам пришла демократия, и ничего вам за это не будет, то злобный лай понесся изо всех углов.

Что касается моего выступления на том Пятом съезде Союза кинематографистов СССР, то ведь у меня не было никакой специальной задачи защищать Бондарчука. Для меня само по себе было дикостью, когда бездарные, ничтожные неудачники, которые считают виновными в своих неудачах кого угодно, только не самих себя, наслаждаясь вседозволенностью и безнаказанностью, топтали мастеров старшего поколения, и в первую очередь Бондарчука. Я им сказал: «Ребята, вы можете его не любить, каждый из вас лично может не признавать его, но от того факта, что он вошел в историю мирового кино, никуда не деться, не говоря уже об истории родного кинематографа. Кого вы наказываете, не избирая делегатом Всесоюзного съезда кинематографистов Бондарчука?!»

Замечательная есть в русских церковных тропарях фраза: «Демонов немощные дерзости». Вот это и были демоны, вот тогда они и разгулялись. Они из кожи лезли, чтобы унизить Большого Художника, в надежде, что таким образом возвысятся, обретут вожделенную значительность. Глупцы. А я просто сказал, что думал, не ожидая никаких выгод от Сергея Федоровича или еще от кого-то, поступил так, потому что просто не мог поступить по-другому, не мог я быть вместе в этой своре.

Правда, меня поразило, что я оказался единственным, кто его защитил. Вот это для меня явилось тогда настоящим потрясением. А сейчас, когда меня пытаются уколоть, оболгать, я, может быть, острее, чем тогда, понимаю его чувства. Но опыт Сергея Федоровича мне очень многое дал: я видел, как сильно он переживал и даже иногда пытался отвечать, а с демонами разговаривать не надо, эта «немощная дерзость» пусть остается при них. Один очень хороший человек, игумен Агафон из Свято-Николо-Тихонова монастыря, мне сказал: «Никита Сергеевич, не отчаивайтесь и запомните: клевета ложится черным пятном на души клеветников, а вашу душу просветляет, поэтому радуйтесь клевете и знайте: она как очистительный ветер для души». Я это высказывание воспринял всерьез, и сейчас оно мне очень помогает выстоять и выдюжить.

Ниша Бондарчука невосполнима, незаменима. Он был настолько обособлен в своей самобытности, неповторимости; он был настолько всегда нужен, именно на том месте, которое занимал, что мне сейчас его очень не хватает.

Очень! Не хватает его мощи, его иронии. Бывало, он только входил на «Мосфильм», или в Госкино, или в Союз кинематографистов, снующие «мыши» сразу по углам разбегались, только коготки по паркету царапали. Те самые «мыши», которые потом, упиваясь разнузданной «свободой слова», посмели его шельмовать. Они и сейчас успокоиться не могут, да и не должны бы успокаиваться, потому что его отсутствие не освобождает их от страха перед его творениями, перед этой мощью как таковой.

Они боятся его до сих пор. Да только немощны они перед ним. Заметил я в тот горький день, 24 октября 1994 года, среди притихшего, плачущего людского моря и их перекошенные лица. Пришли на панихиду с тайной надеждой хоть постоять у стен, как они думали, поверженной крепости. Тяжко я переживал кончину Сергея Федоровича и, хоть глаза застилали слезы, разглядел их бегающие глазки, их лицемерную скорбь. «Маленькие, кусачие, злые, недовольные, напрасно вы думаете, что с уходом этой глыбы вам станет легче жить», – сказал я им тогда в своей траурной речи.

И всегда готов это повторить… (I, 102)

(2006)

Интервьюер: Вы отвоевывали у ваших любимых итальянцев «Тихий Дон» Сергея Бондарчука. Как Вам теперь кажется, результат стоил усилий?

Я очень люблю Сергея Федоровича и обсуждать это не берусь. Сделано и сделано. (I, 126)

БОЯРСКИЙ МИХАИЛ (2002)

Вопрос: Когда можно увидеть ваш новый фильм с Михаилом Боярским в главной роли?

Для этого господин Боярский должен проявить недюжинные способности, чтобы убедить меня, что, скажем, в «Утомленных солнцем – 2» он должен сниматься. (I, 90)

БРАКИ

Однополые браки (2013)

На сегодняшний день все то, что когда-то было безобразным, недопустимым и постыдным, становится нормой и правилом.

И это поощряется! А ведь то, что сегодня поощряется, в принципе является патологией.

Патология, когда у ребенка нет отца и матери, а есть родитель № 1 и родитель № 2. Ребенок в этом случае лишается ощущения того, что такое мужское и женское начало.

И эта патология уже законодательно утверждена во Франции, где, слава богу, уже миллионы людей против этого протестуют. Но и в Англии уже это одобряется, «на носу», так сказать, первое однополое бракосочетание, признаваемое государством.

Можно, конечно, над этим посмеяться…Но все это не так безобидно, потому что на смену тем принципам, которые являются нравственными и нормальными, приходит то, что называлось уродством и патологией. И это поощряется! А все естественное и нормальное для человека отодвигается и объявляется анахронизмом.

Однако в России при всем желании определенных кругов сделать все так же, «как у них», – это вызывает резко негативную, даже агрессивную реакцию.

Мне кажется, что это очень серьезная проблема. Идет ясная и понятная борьба – между теми, кто пытается защитить естественные человеческие ценности, и теми, кто пытается их извратить и нормальных людей превратить в изгоев или выставить на посмешище. На поверхность выплывает все то, что так или иначе, изнутри пытается заставить нас поменять наш национальный код, поменять свою ментальность.

А ведь если человеку все время говорить, что он – осел, то он когда-нибудь скажет: «И-а…»

И наше будущее, если мы не сможем этому противостоять, очень печально… (XV, 82)

БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ (2005)

Два чувства дивно близки нам – В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам…

Александр Сергеевич Пушкин написал эти строки в XIX веке. Думается, что под словом «нам» поэт имел в виду не только своих современников, но и предков. И хочется верить – потомков! Однако то, что происходило с нами и нашей исторической памятью в советские времена, и то, что порой происходит сегодня, свидетельствует о том, что мы обманываем надежды великого русского поэта и не следуем его заветам.

Девяносто лет назад по представлению великой княгини Елизаветы Феодоровны Московская городская управа приняла Решение о создании Братского кладбища воинов, павших в Первую мировую войну.

Россия в Первой мировой войне потеряла убитыми более шести миллионов человек, почти восемнадцать тысяч из них были похоронены на Братском кладбище. Здесь же нашли свое упокоение юнкера и офицеры, погибшие в октябре 1917 года в Москве в боях с большевиками.

В 1925 году кладбище было закрыто, а в 1932 году его сровняли с землей. Надгробья были уничтожены, на их месте выросли дома, был разбит парк, открыта танцплощадка!

На протяжении пятидесяти лет о кладбище просто забыли, и лишь в 1987 году усилиями Героя Великой Отечественной войны Ерофея Михайловича Левшова и по благословению Патриарха Московского и Всея Руси Пимена был установлен памятный крест, который в дальнейшем, к сожалению, был уничтожен.

Так началось возрождение Братского кладбища, возрождение нашей памяти, пробуждение нашей совести.

В 1998 году была построена часовня в честь Преображения Господня, в которой ежедневно служится панихида в память погибших героев Первой мировой войны и жертв революции.

И все же кардинально положение до сих пор не изменилось! Поэтому в 2005 году я обратился с письмом к Президенту России

Владимиру Владимировичу Путину. Я попросил его взять под личный президентский контроль решение вопроса об установлении на месте Братского кладбища памятника воинам Первой мировой войны, памятной стены с указанием имен всех захороненных воинов и сестер милосердия, включая воинов стран-союзниц, восстановлении храма Преображения Господня, установлении памятника великой княгине Елизавете Феодоровне – основательнице Братского кладбища, придании этому историческому месту прежнего названия «Всероссийское военное братское кладбище героев Первой мировой войны».

Я уверен, возрождение Братского кладбища состоится, как состоится и возрождение нашей исторической памяти, основанное на понимании истинной роли, которую играет подвиг русского народа, совершенный в тяжелую и великую пору Первой мировой войны.

Вечная память ее героям! (VII, 3)

БРАТСТВО

Цеховое братство (2002)

Если ты уважаешь свою профессию, если ты уважаешь человека, картина которого тебе не понравилась, и если ты хочешь, насколько это возможно, помочь и себе, и ему, то надо честно сказать о том, что не понравилось, услышать ответ и согласиться или не согласиться с ним.

На мой взгляд, это и есть цеховое братство, о котором мы почти забыли. (XIII, 1)

«БРИГАДА» (2003)

Вопрос: Не кажется ли Вам, что модный сериал «Бригада» – это вредный фильм? В нем все менты и чиновники плохие, а бандиты хорошие?

Дело в том, что я профессионал, и я не могу оценивать произведения только с точки зрения зрителя. Эта картина очень грамотно сделана, и в ней очень хорошие актерские работы.

Я совершенно с вами согласен, что после просмотра остается очень простое резюме: власть продажна и подла, а если и есть порядочные люди, то они бандиты.

Хотим мы того или не хотим, но наш опыт это подтверждает. И именно поэтому картина практически во всех эшелонах власти вызывает огромный интерес. Я знаю людей, которые посмотрели картину, понимают ее пагубность, однако говорят: «Мы посидели, подумали – это все правда».

Но нужно снимать еще и другое кино, которое расскажет о людях, которые борются за справедливость в своем Отечестве и достигают успехов. (I, 93)

(2003)

Мне дали видеокассеты с «Бригадой». Это – профессионально.

Ну и пусть, что сериал снят о бандитах. Другое дело, какой вывод люди сделают. Но его-то надо делать не из фильма, а из того, как, например, работает Госдума, как депутаты между собой разговаривают, кто становится «народным избранником».

Давайте представим себе, что мы запретили «Бригаду» и больше не снимаем такое кино. Это поможет только тем, кто вуалирует свою непорядочность и работает «уличными» методами. Я предпочитаю, чтобы «Бригада» была только в кино, а не на улице. Наивно полагать, что если бы «Бригаду» не сняли, то ситуация сразу исправилась бы. А если начнут делать плохие фильмы про хороших, добрых людей, то будет только хуже. (I, 99)

«БУЛГАРИЯ» (2011)

Гибнут люди, тонет корабль… Человек выходит в плаванье с людьми на корабле, который не готов, который не имеет лицензии. Возникают вопросы: виноват капитан, который это делает? Наверное, да. Но он за это расплачивается своей жизнью. Виноваты ли те, кто ради наживы выпускает такой корабль в рейс и рискует людьми? Да, конечно.

Ну а люди, которые видят с другого корабля тонущих и проходят мимо? Почему?! Почему так происходит? Почему то, что называлось состраданием, то, что было одним из главнейших качеств русского человека, вообще русского общества – оно исчезло.

Отчего? Отчего мы так любим смотреть мерзости по телевидению про других людей? Почему мы с удовольствием читаем откровения криминально-интимные, питаясь этим?

Конечно, разговор не о том, чтобы лакировать действительность, как при советской власти, и рассказывать о наших трудовых подвигах и победах… Я про другое – почему мы не хотим этих побед, почему нам не интересно побеждать, почему мы разъединены в добром и объединены в дурном?

Понимаю, кто-то скорее всего скажет: «Это Медведев, Путин, олигархи…» Все, что угодно, можно сказать. Но ведь мы же понимаем, что довольно унизительно про себя самих считать, что нами настолько руководят правительство, государство и олигархи, что уже нет силы внутри себя, чтобы противостоять этому безбожью и отсутствию сострадания?

У меня нет готового ответа… Хотя, может быть, и есть, но он не окончательный.

Почему так получилось – это понятно. Но я хотел бы сегодня этот вопрос всем нам задать и подумать о том, каким образом нам всем из этого выходить, причем, по возможности, без крови… (XV, 61)

БУНИН ИВАН (2001)

Бунин сегодня писал «Антоновские яблоки», а завтра писал одиннадцать страниц «Cолнечного удара». Да?!

Из ничего? Из ничего! Вот я советую вам: когда-нибудь возьмите и перепишите (я попробовал это сделать – взять и переписать), просто от руки перепишите «Солнечный удар».

Почему там слова так расставлены, тут запятая, что это такое, из чего все произошло, что происходит? Мужчина встретил даму на пароходе. Они понравились друг другу. Сошлись. Провели любовную ночь. Утром она уехала. Потом он ходил бессмысленно по городу, ждал вечернего парохода. Ел холодную ботвинью, выпил водку. Жара. Мухи. Вернулся в этот номер (он уже убран). Нашел шпильку… «Поручик сидел… чувствуя себя постаревшим на десять лет».

Все. Больше ничего! Но это сделал Бунин. И это волнует так, что ты не знаешь почему… Там нет ничего: ни убийств, ни острого сюжета, ни измен – ничего; просто выхваченный образ, да?

Но это образ художника. Это Бунин. Это гений. (V, 6)

(2004)

Вопрос: Вы хотели снять фильм по рассказам Бунина. Есть еще эти планы?

Да, я хотел поставить фильм по рассказу «Солнечный удар». На одиннадцати страницах изложена такая глубина духа, трагедии, счастья, одновременности и бесконечности…

Честно вам скажу: если бы я был уверен, что я хотя бы на шестьдесят процентов смогу передать это на экране с последней фразой: «Поручик сидел… чувствуя себя постаревшим на десять лет», то уже снял бы.

Даст Господь, дозрею. (I, 104)

(2010)

Чем больше я читаю Бунина, тем яснее вижу его как человека. Невозможно описать некоторые вещи, если сам их не испытал. Это относится и к «Солнечному удару», и к «Окаянным дням». Когда я улавливаю живого Бунина, это вызывает у меня просто дрожь. Не знаю почему.

Сейчас у меня практически готов сценарий «Солнечного удара», но я шел к нему тридцать пять лет. Переписывал рассказ от руки, хотел понять, как это сделано, как именно эти слова складывались в таком порядке…

Я считаю Бунина величайшим писателем и не перестаю удивляться, что же это было за время, когда он в череде других не был первым. (XV, 46a)

БУРБУЛИС (1993)

Пожалуйста, послушайте этот текст: «Важные проблемы, встающие в ходе уяснения места и роли сознания в коммунистическом воспитании человека, могут быть осознаны только с позиций марксистско-ленинского обществоведения. В частности, задача формирования научного материалистического мировоззрения в условиях современной идеологической борьбы, обеспечивая единство знаний и убеждений в словах и делах, о которых говорилось на XXV и XXVI съездах КПСС, не может быть рационально и конструктивно осмыслена без обращения к методологическому арсеналу материалистической философии…»

Я не буду продолжать цитировать, потому что я ничего не понимаю, что здесь написано… Здесь важно другое…

Как вы думаете, кто автор этих строк?! Думаю, что можно было бы назвать много народу, начиная от Генерального секретаря ЦК КПСС, секретаря обкома и так далее, и тому подобное. Но эти слова принадлежат философу-марксисту, и зовут его Геннадий Эдуардович Бурбулис. А написаны эти слова, этот реферат в 1981 году.

Причем написан он не под пистолетом, не в пыточной, не в тюрьме, не в одиночке, не в кандалах, не на галерах, не под страхом быть разжалованным или изгнанным. Совершенно осознанно написаны эти слова человеком, который строил свою жизнь и свое будущее именно на марксистско-ленинской философии. И практически тот кабинет, который он занимает сегодня, это было бы будущим, могло бы стать будущим господина Бурбулиса, если бы не случилось перестройки. Но парадокс заключается в том, что и сегодня он занимает этот кабинет, тот, который мог занять, продолжая развивать мысль марксистско-ленинской философии. Но он занимает его с другой стороны, видимо, потому, что Земля все-таки круглая…

И сегодня он говорит: «Нас… конечно же, объединяет не чувство безысходности, а чувство победителей над этим, достаточно унизительным руслом – советским, коммунистическим. Богатейшая страна, талантливейший народ оказались в тупике мировой истории, понеся при этом конечно же плату за все человечество».

Ну и как вам это?! (V, 1)

В

ВЕРА (1991)

Интервьюер: А Вы сами верующий человек?

Да. Я православный христианин. Плохой, к сожалению…

Не соблюдаете обряды?

Нет, я стараюсь соблюдать пост, но все равно я неграмотен в этом смысле, как и огромное количество людей.

Меня интересует, не приходится ли Вам преодолевать какое-то внутреннее препятствие для того, чтобы, скажем, перекреститься в церкви?

Абсолютно нет. Меня это смущало, когда обо мне говорили как о сыне Героя Соцтруда поэта Михалкова. Или как о начинающем артисте. Дескать, он в церковь ходит…

Но вот, скажем, сейчас я почти полгода жил в Париже и чуть ли не каждое воскресенье ходил в православную церковь. Самое печальное, кстати говоря, это когда люди теряют ощущение того, где они находятся. Когда у тебя просят в церкви автограф – это просто немыслимо, это означает какую-то полную потерю духовного слуха, это катастрофа. (I, 37)

(1992)

Интервьюер: Вы всегда были верующим человеком?

Да, хотя я очень боялся за отца, когда ходил в храм. Но это воспитание матери, духовный мир которой был связан с православием. Мои дети пели в церковном хоре. Младшая пятилетняя дочь на вопрос, что самое важное в жизни, отвечает: «Терпение», а что самое трудное: «Богу молиться».

Это действительно труд – большой, требующий огромных усилий.

У Вас есть любимый храм в Петербурге?

Да, Никола Морской.

Почему?

Не знаю. Может, еще из Достоевского, когда Раскольников выбежал из подворотни, и эти купола ослепили его. Когда я снимал «Обломова», из окна Захара был виден Никольский, и я часто ходил туда во время съемок.

А в Москве?

На Неждановой, Питиримовский. Это была любимая церковь моей матери. (I, 43)

(1994)

Я верующий человек.

Хожу в церковь в Брюсовом переулке и в маленькую церковь в деревне

Аксиньино. Ее разрушили много лет назад, сейчас вернули людям, и уже через три дня там шла служба, хотя в куполе зияла огромная дыра… (I, 57)

(1994)

Когда у человека есть корень, есть Вера, есть Надежда, Любовь и мать их София, то бишь мудрость, то он ищет ответы на экстремальные вопросы именно в этом.

Когда у него этот стержень вынут, ситуация обычно развязывается кровью и насилием. (I, 57)

(1997)

Основой культуры в России всегда был не этикет – умение правильно держать вилку и эстетично одеваться, – а вера.

Православная вера…

И это было принципиально важно. Это держало, цементировало общество… (I, 68)

(2000)

Интервьюер: А что такое детская вера, точнее, домашняя вера, идущая из детства?

Это мама.

Мы ежедневно читали утренние и вечерние молитвы и 90-й псалом

«Живущий под кровом Всевышнего…», а каждый Великий пост, как и положено, перечитывали все четыре Евангелия.

Отец никогда этому не мешал. Но и не фарисействовал: мол, дома – православие, а на партсобрании – персональные дела за религиозные пережитки. Все было поставлено таким образом, что мама оберегала отца от всего того в нашей жизни, что было связано с церковью. Когда приходил духовник, который исповедовал нас и причащал, отца, как правило, не было дома. И он никогда не вступал в спор по поводу веры, хотя по всем остальным вопросам (коммунизм, Брежнев) в семье были кровавые битвы…

Мама (она была беспартийной) тоже никогда ничего не навязывала и не делала из религии культа. Все шло само собой. У мамы был прекрасный вкус и замечательное чувство меры, которые гарантировали от пошлости.

Дома вера была в безопасности, но я знал, что для внешнего мира – это подполье. И когда я уходил в армию, а мой духовник подарил мне замечательный образ священномученика Никиты, я прятал его, зашивал в вещи. Всегда было ощущение двойственности и огромного страха. Я с ужасом думал о том, что папу выгонят из партии, а меня – из комсомола.

Ощущение постыдное, но оно было.

Я помню себя восемнадцатилетним на Пасху в храме Воскресения Словущего на улице Неждановой, помню ужас от того, что мне даже в храме перекреститься было очень непросто.

А для моих детей это уже совершенно естественно. Когда мы как-то в Питере зашли на службу в храм Николы Морского, наш шестилетний Тёма исчез. Я нашел его среди нищих, он сидел у одного из них на коленях. Такой абсолютный выплеск чувств, и никакого страха, что за это что-то будет.

Меня это поразило. Мое чувство страха усугублялось еще и тем, что профессия моя публичная, многое на виду, многие узнают. Мне это всегда мешало, особенно на службе, где и так довольно трудно бывает объяснить себе, зачем это делаешь.

Зачем стоишь на службе, молишься, читаешь Евангелие?

Конечно, со временем этот вопрос отпадает сам собой. Потому что каждый раз открываются совершенно невероятные вещи. И это всеобъемлюще: Господь дает тебе именно в эту минуту услышать то, что является ответом на твой вопрос, и ты как будто впервые слышишь слова, которые, казалось бы, давно знакомы.

Вот! Вот он, ответ!

Скажем, после выхода новой картины искушения просто наваливаются. Вдруг в Евангелии от Матфея читаешь притчу о зависти: помните, работники в винограднике, нанятые хозяином, пришли получать плату за свою работу. И первые говорят: мол, как так? Мы работали с раннего утра, а эти последние работали один час, а получают столько же, сколько и мы.

И хозяин им отвечает: вы не о том беспокоитесь, что я вам мало плачу, а о том, сколько я им плачу.

Прочитаешь такое, и все так ясно про себя становится! (II, 34)

(2000)

Интервьюер: Вы ощущаете себя молодым христианином?

Нет. Ни молодым, ни старым. Это действительно как воздух. Наверное, поэтому для меня сейчас уже мучительно провести месяц без исповеди. Такое ощущение, что не мылся.

При этом я никак не могу считать себя ни праведником, ни исполняющим заповеди в том виде, в каком это необходимо…

А тяжело жить по вере, с верой?

С верой нет, а по вере тяжело. Тяжело от осознания, а легко тоже от осознания.

Наверное, любой из нас, особенно в молодые годы, ищет разного рода оправдания. Но я думаю, что самое опасное – это оправдание гордыни.

Одно дело – быть лучше других, другое – просто лучше. Быть лучше других совсем не трудно, ведь всегда найдется кто-то хуже тебя: ты причащаешься раз в неделю, а он раз в месяц, ты постишься в среду и пятницу, а он только в Великий Пост…

Но вот стать лучше – трудно, так как неизмеримо труден путь осознания греха в самом себе, а не в сравнении себя с другими. (II, 34)

(2000)

Интервьюер: Как взаимосвязаны ваша вера и ваш кинематограф?

Я думаю, что сегодня не должен в своих фильмах впрямую говорить о Боге. Так же уверен, что нельзя играть Христа.

Ну как это? Артиста гримируют, и он в гриме Спасителя сидит на стуле и пьет кофе.

А вот если Он действительно в тебе, то, что бы ты ни делал, Его присутствие во всем сделанном тобой будет очевидно. При этом (хотя я не беру на себя смелость это утверждать, так как не богослов и не проповедник) я считаю, что в искусстве отражение всегда сильнее воспринимается, чем прямая авторская декларация.

Например, в «Казаках» Толстого ощущаешь его живую веру намного сильнее, чем во всех его философско-дидактических произведениях позднего периода, в которых он пытается объяснить читателю, что такое Бог.

Невидимость и неосязаемость Его присутствия во всем и вся – вещи всеобъемлющие и всепроникающие. И если Господь сподобил тебя видеть Божий мир открытыми глазами и передавать другим свои (пусть самые малые) откровения, то ты должен понимать, что Он тебя именно на это подвигнул, а вовсе не на проповедь.

Например, в «Детстве Обломова», где нет ни одного прямого разговора о Боге, Обломов вспомнил давно умершую и горячо любимую мать, и на его ресницы «выкатилась слеза и стала там».

И все.

Для меня это и есть молитва.

А что может быть в искусстве больше этого? (II, 34)

(2000)

Розановская фраза: «Человек без веры мне неинтересен» когда-то поразила меня своей резкостью, а потом я понял, что в ней есть такая правда!

Потому что человек так или иначе пытается восполнить отсутствие веры знанием. А знание без веры только умножает скорбь внутри человека.

Как только вы задаете себе вопрос: «А есть ли Бог?» – все. У верующего человека таких вопросов не должно быть.

Как же без Бога? Зачем тогда жить?

Я помню, в Вологде, на пресс-конференции, встает молодой человек, бледный, издерганный, в таком шарнирном, нервическом состоянии, и говорит: «Может ли быть такой человек: хороший, честный, образованный, благородный, который помогает другим, который умеет слушать, умеет любить, но не верит в Бога?» – «Может! – говорю. – Но он мне неинтересен».

У меня просто вырвалась эта розановская фраза.

И она его убила, потому что он говорил про себя. Это он верный семьянин, он образован, он помогает родителям, а вот веры нет.

Я, наверное, потряс его своими словами…

Когда в одиннадцать лет я по частям печнику Давыду продавал свой велосипед, доставшийся мне от старшего брата, то никак не мог понять, почему весь велосипед он покупал у меня за семь рублей, а если по отдельности (втулки, цепь, руль), то чуть ли не за шестьдесят.

Тот молодой человек из Вологды разложил свою жизнь на добродетели, которыми был полон. И в его сознании не укладывалось: раз он не крадет, не прелюбодействует, зарабатывает деньги своим трудом, то разве такая малость, как отсутствие веры, может сделать его человеком неинтересным?

Я не пытался, но вряд ли, даже если бы попробовал, сумел бы объяснить ему, что никакая из его добродетелей не интересна мне сама по себе. (II, 34)

(2003)

Человек без веры неинтересен – это мысль русского философа Василия Васильевича Розанова… она бытует во всей русской культуре, будучи связанной не только с православием, но со всеми религиями.

Я думаю, что в России любое метафизическое вероисповедное начало (независимо от религии) имеет огромное значение… Произведения Достоевского, Толстого или Чехова, даже если в них не говорится напрямую, так или иначе основаны на этом. (I, 97)

(2005)

Как только вы начинаете пытаться понять веру, то тут же перестаете верить.

Почему, как мне кажется, Всевышний перестал являть чудеса, как это было в IX–XI веках? Потому что ему стали говорить: «Ты покажи, тогда я поверю». (I, 118)

(2008)

Интервьюер: Вы всегда открыто говорите о своей вере. Даже имя свое трактуете не только как «победитель», что понятно – корень греческий, но еще и «бесогон». Почему «бесогон»?

Есть икона «Святой Никита, изгоняющий бесов». В святцах несколько Никит, мои именины как раз выпадают на бесогона. На меня подали в суд и требовали моего медицинского освидетельствования, когда я на прошлом съезде Союза кинематографистов сказал с трибуны: «Ребята, я же слышу, как вы там копытцами по углам щелкаете и хвостами о ножки стульев бьёте…»

Не боитесь, что Вас назовут не бесогоном, а мракобесом? Корень один, но смысл разный…

Да пусть называют. Чем больше клевещут, тем чище душа. Это не мои слова, это мне священник однажды сказал.

Кстати, как результаты освидетельствования?

Здоров. Даже слишком. (I, 129)

(2009)

Интервьюер: Вы глубоко верующий, православный христианин…

Да, хотя Библию так до конца и не дочитал.

Вера – это же как душа: или она есть, или нет… Недавно я был на фестивале военно-патриотического фильма имени Сергея Бондарчука в Волоколамске, и меня там спросили: «Вы не хотите снять православное кино?» – «Это какое? – я удивился. – Чтобы в кадре были церкви, монахи?»

Я не знаю, как помогает мне вера, – знаю только, что без нее нельзя… (I, 137)

(2009)

Православная вера давала русскому человеку ощущение нравственности и закона, а мы, славяне, законов не любим, терпеть их не можем.

Знаете почему? Очень скучно по ним жить, тоска! Ну день, два, ну месяц, а дальше: «Ой, не могу уже так!»

Об этом, кстати, мы говорим и в картине «12». (I, 137)

(2012)

Вопрос: Что Вас питает, каков внутренний подток?

«Блажен, кто верует, тепло ему на свете…» Чудо веры в том, что ты никогда не чувствуешь себя одиноким. (I, 160)

Вера, Надежда, Любовь

(2002)

Вне зависимости от того, как изменился мир за эти годы, рано или поздно, хочет того человек или нет, Бог ставит перед ним вопросы самые простые, одинаковые для всех, вне зависимости от образования, социальной принадлежности или вероисповедания, и человек на эти вопросы должен отвечать. В конечном итоге от того, как он ответит, зависит, каким этому человеку быть и что он оставит после себя.

Для России эти вопросы умещались в три понятия, в три женских имени – Вера, Надежда, Любовь: во что и в кого ты веришь, на что и на кого надеешься, что и кого любишь.

И как бы ни изощрен был мир сегодня, эти три силы являются основой в защите бытия перед небытием. (II, 41)

ВЕРОТЕРПИМОСТЬ

(1993)

В России, когда принималась присяга в Александровском училище или в любом военном Пажеском корпусе, при принятии присяги был и священник православный, и мулла, и ксендз, то есть это было едино – все принимали присягу на верность Царю и Отечеству. Каждый представитель своей конфессии.

Русский офицер всегда был русским офицером, вне зависимости от своего вероисповедания и национальности. Но самое главное, существовали некие законы, которые были выше законов человеческих. И это было самое главное. И это была идеология. И это был сдерживающий центр.

Как только это разрушилось – все стало возможно…

И тогда возникло то, о чем говорил Александр Сергеевич Грибоедов: «Колебание умов ни в чем не твердых». (V, 1)

ВЕРЕВОЧКИ

(2001)

Веревочки… Как сейчас помню. В Столешниковом переулке, в самом знаменитом магазине пирожных, стоит тетка за прилавком, которая пирожными торгует и кладет тебе в коробку «корзиночку», «картошку», а ты стоишь и предвкушаешь удовольствие… Наконец она закрывает все это крышкой, завязывает, а потом начинает с кем-то разговаривать и навязывает, и навязывает узлы.

Вяжет она и вяжет, а я думаю, мама родная, что же ты делаешь…

Ведь привезу я эту коробку, которую ты завязала, наверное, узлов на сорок, домой. И что?

Казалось бы, возьми ножницы или нож, разрежь веревку, и все. Ан нет. Нам с сестрой и братом дома категорически запрещалось резать бечевки и ленты, которыми были завязаны покупки и подарки. (Я помню, на кухне в буфете открывался ящик, и в нем лежали пробки, на которые были намотаны эти самые ленточки и веревки.) И вот ломались ногти, доставались иголки, чтобы все это поддевать и разворачивать.

Для чего? Почему?!

А потому, что, как говорил Серафим Саровский: «Паче поста и молитвы есть послушание». Это была для нас настоящая школа, урок – всегда доводить начатое дело до конца.

Вот и раскручивали мы эти веревочки. За это время много чего передумаешь. Даже и пирожное есть порой расхочется, пока эту коробку развяжешь… (V, 6)

ВЕРТИНСКАЯ АНАСТАСИЯ

(1993)

Я влюбился в нее, посмотрев «Человека-амфибию»…

Она была очень красивая. Когда я поступил в Щукинское училище, уже выходил ее «Гамлет» со Смоктуновским. Там была невероятная история… хотя ничего невероятного в ней нету. Я не знаю, любила ли она меня когда-нибудь так, как я в нее был влюблен. В тот момент у нее был такой выбор! Такой пасьянс лежал перед ней… Она могла снять с полки любого. Именитость ей была не нужна, она сама была дочкой Вертинского. Фамилия Михалков не могла произвести на нее впечатление.

Я мучительно был влюблен, мучительно. И мучил ее, наверное, всякими звонками, ревностью. И наступил момент разлада, мы расстались.

Я уехал из Москвы на пробы. У нас была близкая подруга, Лена Матвеева, замечательный человек, балерина. Мы с ней, когда я вернулся, пришли на день рождения Вани Дыховичного, а компания там была веселая: Вика Федорова, Полянский, Дыховичный. И туда пришла Настя с Андреем Мироновым. Я сидел наискосок от нее за столом… И дальше очнулся на лестничной клетке – в поцелуе с ней. Она меня увела оттуда – дело не в том, кто кого увел, но было ясно, если бы она этого не захотела, никогда бы в жизни ничего не было. Во мне не имелось той силы, обаяния и тех возможностей, которые могли ее сломить. Она ко мне приспустилась, снизошла. Я помню как сейчас ощущение того электричества, которое возникло. Должен сказать, не вдаваясь в подробности, что у Насти мужской ум и мужской характер…

Мы прожили вместе три года, но вместе-вместе – полтора. Известие, что она беременна, меня так обрадовало: теперь «не соскочит», не уйдет. Это подтверждает, как я безумно был влюблен. У нас родился сын. Потом его воспитывала бабушка, ее мама, и мне было мало знакомо ощущение отцовства. Я думал, что, может быть, это наследственное…

Настя ни разу в жизни не дала мне понять и почувствовать, что она мною восхищена или что ей нравится то, что я делаю… В общем, я так и не научился быть тем, кем она хотела меня видеть.

Сначала я пытался, потом бросил… (III, 2)

(2000)

Интервьюер: Пожалуй, единственная неудача в вашей жизни – это ваш первый брак с Анастасией Вертинской, с которой Вы вместе учились на одном курсе в «Щуке»…

Нет, абсолютно нет.

Как можно назвать неудачным брак, в котором родился хороший парень по имени Степан?!

Но Вы же быстро расстались? Вы прожили вместе всего три-четыре года…

Года четыре, да.

Ваш друг Евгений Стеблов в своей книге вспоминает, как Вы незадолго до разрыва с Вертинской с ним встретились и сказали ему с горечью: «Она меня не любит».

Вы знаете, я верю всем, кто пишет воспоминания.

Я лично этого не помню, поэтому у меня есть основание предполагать, что это было именно так. Вероятно, я сказал Стеблову, что она меня не любит. Очень может быть. Понимаете какая вещь: я, когда снимаю картину, могу про нее все сказать – почему я стал ее снимать, почему я снимаю так или этак… А потом проходит какое-то время, и это как ступень ракеты, она отпадает, начинает жить своей жизнью.

Вот сейчас спросите меня, как мы снимали «Обломова», я и не расскажу…

Это Вы к тому говорите, что для Вас и брак с Вертинской – это пройденная ступень, и Вы уже не помните, как это было?

Я помню все, как это было, но у меня нет осадка горечи.

Но Вы ее добивались?

Да.

В то время Вертинской добивался еще и Андрей Миронов. Говорят, он сходил по ней с ума…

Сходил. И Миронов, и, если не ошибаюсь, Смоктуновский. Много людей. Один парень у нас был на курсе… такой сумрачный, сумасшедший. По-моему, он от нее с ума и сошел на самом деле…

Я очень много из-за нее дрался, это точно.

Правда?

О! Жуть! Кошмар!

Как дрались? Где?

Ну, всего не упомнишь – и в ВТО, и в Доме кино.

Не так посмотрели… Вот видите мой нос…

У Вас сломан нос из-за нее?

Да…

Но в моей памяти не осталось каких-то конкретных эпизодов, случаев, которые послужили бы причиной разрыва. Я не могу сказать: «Вот она сделала то-то, и поэтому мы с ней разошлись». Мы просто поняли, что в одной корзинке двум таким «фруктам» не усидеть.

Когда я встречаю ее, я испытываю замечательное чувство теплой ностальгии. Тем более, что вырос сын, который умно и иронично относится и к нашим тем отношениям с ней, и к сегодняшним, и к ней отдельно, и ко мне отдельно… (II, 33)

(2007)

Интервьюер: И чем же Вы покорили Ассоль? Это случилось в «Щуке»?

Мы учились на одном курсе, пока меня не выгнали, но познакомились раньше, еще до поступления в Щукинское училище.

Андрон ухаживал за Марианной, старшей сестрой Насти, но ему нравилась и младшая. Мой бедный брат разрывался, как двуглавый орел, поглядывая то в одну сторону, то в другую.

Марианна была раскованная, веселая, компанейская, Настя выглядела закрытой и сдержанной.

Она уже начала сниматься и ощутила вкус обрушившейся славы, знала себе цену и никого близко не подпускала, держа поклонников на расстоянии.

Обстоятельства первой встречи стерлись из памяти, но факт, что я был отвергнут. Точнее, даже не отвергнут, а попросту не замечен. Словно и нет меня на свете. Мы пребывали, что называется, в разных весовых категориях. После «Алых парусов» по Насте сходила с ума вся страна, стоило ей появиться где-нибудь, тут же сбегались восторженные толпы. Вскоре к Ассоль прибавилась Гуттиэре из «Человека-амфибии». Настя много гастролировала, с творческими бригадами объехала весь Советский Союз… Уже шла работа над «Гамлетом», Настя готовилась к съемкам. Ё-моё! Шекспир, Козинцев, Офелия…

А кем был я? Мальчиком из «Приключений Кроша» и «Туч над Борском»? Смешно! Несопоставимые величины!

Разве Вы еще не снялись у Данелии?

Фильм «Я шагаю по Москве» пользовался успехом, меня начали узнавать на улицах, но это было несравнимо с популярностью Насти! Понимал: никогда не будем рядом, слишком уж она высоко взлетела…

Свет далекой звезды.

Недосягаемость Насти сильно меня обломала, внутренне осадила. Я играл без козырей и даже призрачных шансов на победу. Мог лишь набить морду кому-нибудь из очередных Настиных ухажеров. Ради самоутешения. И бил.

Миронову?

Нет, Андрей был человеком деликатным, тонким, на открытый конфликт не шел, поводов не давал. Я ведь до сих пор даже не знаю степени близости Миронова и Вертинской.

Не спрашивали?

Никогда! Настя все равно не сказала бы, задавай вопросы или нет…

А Вы до этого, извините, по-настоящему добивались Настиной взаимности или сразу отступились, поняв, что головою стену не прошибить?

Разве я похож на капитулирующих без боя? Пытался завоевать расположение, порой вел себя не вполне адекватно…

Типа?

Хотя многочасовое ожидание с букетом цветов у подъезда дома в надежде на случайную встречу не в моем стиле, но под Настиными окнами я выстоял достаточно. Понимаешь, в определенном смысле я хищник, принадлежу к породе людей, привыкших приходить и брать. Если с первой попытки не получилось, то и… ладно. Нет – значит, нет. Набиваться не приучен.

Вероятно, Анастасия Александровна тоже хищница?

Не могу так сказать. Применительно к женщинам это слово приобретает иное звучание…

Короче, когда в гостях у Вани Дыховичного встретил Настю, меня затрясло…

И как она Вас увела?

Знаешь, специально для тебя мог бы сейчас присочинить историю, в деталях расписав, кто первым взял другого за руку, что сказал один и ответил второй, но ничего этого не помню. Провал, потеря сознания наяву. Очнулся на лестничной клетке этажом ниже квартиры Дыховичного. Стоял с Настей у окна и целовал ее в губы… Все, обратно к Ване мы уже не возвращались…

Не оправдываю себя, но с Настей мне попросту снесло крышу. С того момента, как вышел от Дыховичного, полетел кубарем, не разбирая дороги. На какой-то временной отрезок голова и ноги перемешались, не вполне отдавал отчета, что со мною происходит, на каком свете нахожусь.

Оглядываясь назад, понимаю, что не в состоянии вычленить из той каши отдельный день, неделю или даже месяц. Все слилось в сплошную гулянку, мы с Настей кочевали из одной компании в другую: пили, пели, говорили.

Я, правда, еще дрался. Бесконечно! Пил и бил.

За что?

Да за все! За слово, за взгляд…

Настя давала поводы для ревности?

Мне этого и не требовалось, я, как пионер, был всегда готов, на боевом взводе.

В милицию после рукоприкладства попадали?

Сколько раз! Со счета сбиться можно.

И Настя сидела с Вами?

Ну конечно. Куда же я без нее?

Как думаете, Вертинская Вами играла?

Это часть женского естества, они не могут иначе, вечно играя нами или с нами… С нюансами надо разбираться в каждом конкретном случае.

Понять пытаюсь: снос крыши, случившийся с Вами по вине возлюбленной, он в плюс или в минус? Мордобои, разумеется, не в счет.

Любовь, по-моему, всегда во благо, а вот безумная страсть… Она похожа на извержение вулкана: может засыпать пеплом и сжечь города, вызвать землетрясения и цунами, но в то же время создает новые ландшафты, иногда целые острова…

К Насте я испытывал совершенно особенное чувство. И очень боялся ее потерять. Многие молодые мужчины страшатся известия, что их девушка ждет ребенка, а я, узнав о Настиной беременности, был абсолютно счастлив. Шел по ночной Москве с идиотской улыбкой на лице и думал: «Все, теперь точно «не соскочит», будет моей, никуда не денется».

Вы уже расписались к тому моменту?

Нет, поэтому так и радовался!

Где вы жили?

Каждый у себя. Я с родителями, Настя – с мамой. Никто не ставил нам условий, мол, сначала – под венец, потом – в постель, но все же существовали определенные устои. Настя переехала в нашу квартиру на улице Воровского, когда официально расписались. Свадьбу играли в ресторане ВТО. Нет, путаю, в ВТО гулял Андрон, а мы праздновали в «Метрополе».

Наверняка и на собственном торжестве умудрились подраться?

Надо бы у Насти уточнить, кажется, что-то такое было. Да вел себя безбашенно, но пикантными деталями опять-таки не порадую, поскольку лез в драку в изрядном подпитии, когда башка не соображала и запоминала плохо…

Мы начали жить у моих родителей, а параллельно строили жилье в кооперативе на улице Чехова. Правда, въехать в него не успели. К моменту окончания строительства пришлось менять общую квартиру на две отдельные, поскольку наша семейная жизнь дала окончательную и бесповоротную трещину.

Недолго музыка играла? Любовная лодка разбилась о быт?

Если бы так просто!

Поначалу все шло хорошо. Родился Степан, как две капли воды похожий на меня, и это положило конец сплетням, будто он не мой ребенок, а Андрея Миронова или Иннокентия Смоктуновского.

Боялись, что слухи окажутся правдой?

Об этом шептались за спиной, в глаза никто ничего не говорил. В таких ситуациях ты узнаешь все последним, живешь как в вакууме. Наш социум – вещь поразительная! Читай «Горе от ума» Грибоедова…

Совместной жизни с Настей нам было отпущено года три или четыре. Почему так мало? Нет однозначного ответа. Наверное, оказались не готовы к ролям мужа и жены. Я тогда даже плохо понимал, каково иметь маленького ребенка, хотя сейчас благодарен Господу, что Степа рано появился на свет…

Почему совместная жизнь с Ассоль не заладилась? Могло сложиться по-другому?

Думаю, все же нет.

Трудно в одной берлоге ужиться двум сильным характерам. У Насти была своя, особенная дорога, по которой она шла не сворачивая. «Современник», МХАТ, кино…

А Вы искали домохозяйку, стирающую закаканные отпрысками подгузники и готовящую мужу обеды?

Не в том дело…

Как ни парадоксально, мы оказались очень разными людьми. Настя сильная, умная, целеустремленная, полная чувства собственного достоинства, умеющая строить отношения с миром вокруг.

Нахожу эти черты и в себе, но все же я с другой планеты. Не говорю, лучше или хуже, – с другой. Мы могли двигаться параллельно, однако не должны были пересекаться.

Пытались подмять друг друга, проверить, кто кого?

Вроде бы нет. Поводы не появлялись…

Так отвечу: меня интересуют несколько иные вещи, нежели ее.

Не понял. Конкретнее.

Если начну приводить примеры, получится, что я хороший, а она плохая. Так нечестно. Посмотри наши работы, тогда, может, поймешь…

Вертинская щадила ваше мужское самолюбие?

Молодость жестока и бескомпромиссна, но я не позволял себя жалеть, был агрессивен и верил, что обязательно покажу всем, чего стою.

Но это когда еще должно было случиться, а пока не чувствовали себя бесплатным приложением к удачливой жене: мол, вон Вертинская с мужем?

Да, Настя получала одно интересное предложение за другим, снялась в «Алых парусах», «Гамлете», «Войне и мире», «Анне Карениной»… Мне же по-прежнему нечего было положить на другую чашу весов. Кроме известной фамилии. Нас не сравнивали. А если бы кто-то и шепнул гадость, тут же получил бы в лоб.

Кстати, не хотели, чтобы Настя стала Михалковой?

Даже тема не возникала.

Мама моя не меняла фамилию, и я этого не требовал от жен. Таня захотела, но это личный выбор.

И все же с чего-то ваш разлад с Настей должен был начаться?

Пожалуй, тень набежала после моего возвращения из деревни Ирхино Вологодской области.

Кажется, в журнале «Новый мир» прочитал очерк Юрия Черниченко о местных кружевницах и поехал к ним в надежде найти материал для съемок. Увиденное легло потом в основу характера героя моей дипломной работы «Спокойный день в конце войны».

Поездка произвела столь ошеломляющее впечатление, что, вернувшись рано утром домой, не стал ждать, пока Настя проснется, а растолкал ее и принялся рассказывать о солдатских вдовах, потерявших мужей на войне, но продолжающих хранить им верность, о нравах, царящих в русской деревне, о хлебосольстве и гостеприимстве простых людей, встретивших нас, московских студентов, как ближайшую родню.

Я говорил, говорил, говорил, а потом поднял глаза и увидел вежливую, чуть печальную улыбку.

Наверное, с таким видом Елена Андреевна слушала доктора Астрова, рассказывавшего, как русские леса трещат под топором. В какой-то момент Михаил Львович остановился на полуслове и спросил Серебрякову: «Да Вам, похоже, это вовсе не интересно?»

Вот так и со мной: реакция Насти меня надломила. Смешно, правда?

Из сказанного совершенно не следует, будто я прав, а она – нет. Разбудил человека, нес какую-то ахинею и требовал живого участия. В принципе Настя могла сразу послать меня далеко-далеко, но не сделала этого. Слушала, хотя хотела спать. Встав на ее сторону, готов все понять и оправдать, но… Степень моего восторга и возбуждения была так высока, что отстраненность жены неприятно резанула. Какая-то струна внутри лопнула, и с этого момента трещина между нами стала расти.

Неужели не было ничего более существенного, типа измен?

Попадались сумасшедшие, пытавшиеся за ней ухаживать. Вокруг Насти постоянно вились мужчины. Так было на киноплощадках, где ее окружали знаменитости, и в «Щуке», из которой меня уже успели выгнать за участие в съемках, что у нас категорически запрещалось.

А почему Вас из училища выперли, а ее за то же самое –