Оглавление

Вступление

Солнечный летний денёк, двенадцать часов — самый разгар жары. Сижу на краю скамейки в скверике и, прячась от палящего солнца в тени берёзы, думаю о том, чтобы я сделал для жителей родного города, будь у меня много-премного денег. Бестолковое занятие, разумеется, но надо же чем-то себя занять, чтобы скоротать вынужденное ожидание.

Остальную часть скамейки занимают две старушки. Они что-то вяжут и, ловко работая спицами, оживлённо беседуют. Изредка отрываются от дела, чтобы построжиться на пробегающих мимо правнуков, и снова возвращаются к беседе и вязанию. Внимания на меня они не обращают. Я на них, в общем-то, тоже, и потому над нами витает атмосфера мирной идиллии.

Посреди скверика возвышается памятник Владимиру Ильичу Ленину, вождю мирового пролетариата. Перед ним разбита огромная прямоугольной формы клумба, на которой разноцветные цветочки изображают замысловатый узор. Вокруг них проложены асфальтовые дорожки и расставлены скамейки чугунного литья. И почти все они забиты мамами и папами, бабушками и дедушками, терпеливо ожидающими, когда же их шаловливая малышня, орущая и бегающая по округе, наконец-то наиграется, устанет и запросится домой. Мои шалопаи резвятся в недрах надувной крепости, установленной неподалёку.

Невольно подслушивая разговор соседок, которые довольно-таки громко — наверное, обе были тугоухими, — и не очень-то лестно отзывались о зятьях своих то ли дочек, то ли внучек, и, продолжая мечтать, изредка пробегаю глазами по сидящим на скамейках людям и неожиданно натыкаюсь на неё. Она сидит напротив меня через клумбу и, закинув нога на ногу, читает книгу.

Краем глаза я видел, как она пришла сюда с молодой парой и шустрой девчушкой лет шести-семи, мельком глянула вокруг и села на только что освободившуюся скамью напротив. Молодые расположились рядом, а ребёнок тут же побежал играть к своим сверстникам. В общем, ничего необычного. Поэтому на этом мой беглый интерес к ним ограничился. А чего углубляться? Очередная молодая семейка с бабушкой и дочкой пришла в скверик отдохнуть. Вот и всё.

Витая в несбыточных мечтах, я не заметил, как парочка с ребёнком ушла. А вот теперь, увидев, что она осталась одна, решаюсь от нечего делать присмотреться к ней поближе. Вдруг знакомая какая. А если повезёт и окажется, что очень даже хорошо знакомая, так ведь можно тогда провести время куда как интереснее: поболтать, посмеяться.

Зря я это затеял. Оказалось, что она не просто хорошо знакомая, а даже очень, очень хорошо знакомая.

Только глянул на неё внимательнее, как моментально что-то оборвалось внутри, сердце бешено заколотилось, а потом вдруг сбилось с ритма и заработало с перебоями. Пугаюсь не на шутку: не случилось бы чего. Быстро делаю несколько глубоких вдохов и массирую грудь. Затем успокаиваюсь и прислушиваюсь к себе. Сердцебиение вроде бы восстановилось. Слава богу, а то уже подумал, что мне хана.

Узнаю её сразу, едва приглядевшись. Казалось, время нисколько не изменило её. Обесцвеченные, наверное, для того, чтобы спрятать седину, волосы уложены в знакомую причёску, те же брови с красивым изгибом, выщипанные на концах, то же красивое с правильными чертами лицо. Даже фигура осталась та же — разве что раздалась немного. Так ведь зрелая женщина всё-таки. Очки в тонкой позолоченной оправе не давали возможности разглядеть её глаза. Хотя вряд ли я смог бы их рассмотреть с такого расстояния.

Это была она…

Она никак не среагировала на мои треволнения и манипуляции с грудной клеткой. Наверное, не заметила. Это хорошо… Облегчённо вздыхаю и быстренько отвожу взгляд. В голове сразу появляется рой вопросов: «Что делать? Как поступить в данной ситуации? Подойти к ней или сделать вид, что не узнал её?» Пока соображаю, ловлю себя на том, что время от времени украдкой поглядываю в её сторону.

А та по-прежнему продолжает читать, лёгким движением перекидывая страницы. Иногда вскидывает голову, обеспокоенно высматривая кого-то вокруг и, видно, увидев это «кого-то», успокаивается и снова возвращается к книге. Похоже, шустрая девчушка осталась с ней, и теперь она за ней приглядывала. Судя по тому, что её взгляд ни разу не остановился на мне, она просто не удостоила меня вниманием. А если и удостоила исподволь, так, чтобы я не заметил, то не узнала. А если узнала, то сделала вид, что нет. В любом случае, согласитесь, трудно не заметить человека, сидящего в семи метрах напротив тебя.

Давно забытая обида вспыхивает ярким пламенем и начинает жечь изнутри. С чего бы это? Ведь столько времени прошло, и всё давным-давно позабыто. Получается, что — нет, не забыто. Она меня не узнала! Да, скорее всего, сделала вид, что не узнала. Ну что ж, тогда я тоже не узнал тебя, дорогуша. Вот так и будем сидеть друг против друга и делать вид, что заняты своими делами. Правильно, зачем ворошить прошлое? Нужно жить настоящим. Хотя… если бы она меня окликнула, то я, наверное, пересел бы к ней. А так… Она меня игнорирует, а я к ней: «Привет, Свет!» — да никогда! Так обида пересилила, и я даже не пошевелился, чтобы пойти на контакт. Возвращаюсь к прежним мыслям и пытаюсь вспомнить, на чём остановился. Но глаза всё равно нет-нет да и глянут в её сторону помимо моей воли, а в голове набатом прозвучит: «Светка…»

Глава 1

Первое сентября: первый раз в первый класс. Сколько раз за свою жизнь я слышал эту, ставшую избитой, фразу. Но тогда, давным-давно, этот день был для меня настоящим праздником.

Утром мать разбудила нас с братом и сказала, что пора собираться в школу. Раньше это относилось только к Серёге, а теперь коснулось и меня. Сегодня я стану учеником, и от осознания этого меня просто распирало от гордости: я наконец-то буду учиться!

Пока братела потягивался и протирал глаза, я умылся, попил чай с хлебом и колбасой и стал одеваться. Отутюженная белая рубашка с накрахмаленным воротничком, чёрный костюм, чёрные туфли — всё новое, купленное специально для этого случая.

Серёга был старше меня на три года, перешёл в четвёртый класс, и потому снисходительно ухмылялся, наблюдая, как я, не скрывая волнения, старательно застёгивал пуговицы и завязывал шнурки.

Затем мать дала нам по букету цветов, которые мы должны были вручить своим учителям, и мы отправились в школу.

Отец не пошёл с нами. Он был в ночную смену, на ремонте, и прибежал с работы чумазый в грязной спецовке, благо работа была рядом, за забором, чтобы поздравить нас с первым сентября. Брателе, круглому отличнику, он пожал как взрослому руку и пожелал «так держать». А мне напоследок потрепал чуб и сказал с надеждой:

— Ну, Шурец, не подкачай.

— Не подкачаю! — радостно сияя, заверил я и, взяв мать за руку, вприпрыжку зашагал рядом с ней.

— Не балуйся, сынок, — тут же приструнила она меня. — Ты уже не маленький. Теперь ты ученик. А ученик должен быть дисциплинированным.

Это подействовало. Ещё бы, я же теперь первоклассник, а не шалопай детсадовский! И перестав скакать, перешёл на шаг.

Начальная школа номер три. Как-то мне везёт на тройки. Ясли номер три, детсад номер три, теперь вот школа — тоже номер три. Когда сообщил об этом матери, она улыбнулась и сказала:

— Главное, чтобы цифра три не стала твоей любимой оценкой. А на остальное не обращай внимания.

Утро было тёплым, да и день обещал быть солнечным, и поэтому нас всех выстроили на торжественной линейке возле школы. Девчонки в белых бантах, коричневых платьях и белоснежных фартуках. Мальчишки — в белых рубашках и чёрных костюмах. Родители — счастливые и разодетые так, будто это у них сегодня праздник. Учителя — нарядные, радостные и в то же время взволнованные торжественностью момента. Господи, сколько же сил, терпения и выдержки им придётся приложить за этот учебный год, чтобы втемяшить в наши бестолковые головы вечное, светлое, доброе!

А цветы! Их было так много, что казалось, вся площадка заполнена ими, словно это была не школьная линейка, а цветочный рынок. Красные, розовые, жёлтые, белые… Тогда я не знал, как они называются, даже те, которые сам стискивал в потной ладошке, но они все мне нравились. Это сейчас, напрягая память, я могу их назвать: гладиолусы, каллы, хризантемы, розы… Точно, и розы тоже там были. У Ольги Балякаевой, которая стояла рядом со мной. Это я на всю жизнь запомнил.

Когда директор школы закончила нас поздравлять, все захлопали. И мы с Ольгой тоже. Та, бедняжка, так старалась, что хлестнула своим букетом меня, и шипы укололи мне кисть. Не больно, правда, я даже не закричал — скривился только немного и всё. Так что Ольга и не заметила это…

Наконец-то закончили свои назидательные речи наши шефы — директор и председатель профкома угольного разреза, — потом учителя, и наступил кульминационный момент. Старшеклассник из четвёртого «А», не по годам рослый мальчишка — из таких потом вырастают здоровенные детины, -подошёл к самой маленькой первоклашке и поднял на руки. Подскочившая к ним пионервожатая в синей плиссированной юбке, белой рубашке, перехваченной на шее красным пионерским галстуком, и синей пилотке вручила ей колокольчик. И та, гордая оказанным доверием, подняла его над головой и с силой стала им размахивать. Послышался звон, хорошо знакомый всем школьникам.

Звонок на урок. Пора учиться. Зинаида Андреевна, наша учительница, ещё перед построением на линейку забрала нас у родителей, тщательно сверяясь со списком, и заботливо сгруппировала вокруг себя. И когда прозвучала команда разойтись по классам, схватила двоих, стоявших рядом с ней, за руки и, распорядившись зычным голосом: «Дети, идите за мной и не отставайте», повела нас в школу, как гусыня выводок.

В школе нас ждала неприятность: двери в первых классах оказались заперты. Пока учителя суетились в поисках техничек и ключей, мы столпились в коридоре перед своим классом, на дверях которого висела табличка «1 Б». Свой класс я знал больше, чем наполовину, потому что в основном он состоял из тех, с кем я когда-то ходил в детский сад. Поэтому скучно мне не было.

Мы стояли с Ванькой Хохлиным около окна и вспоминали детсадовское прошлое, как вдруг кто-то сходу налетел на меня и сбил с ног. Спасибо Ваньке, не растерялся и успел меня подхватить. А так бы я точно грохнулся на пол. Конечно, я оглянулся, чтобы посмотреть на наглеца, и увидел незнакомую девчонку, раскрасневшуюся от бега. Видно, убегала от кого-то, да так рьяно, что меня не заметила. Вот корова слепая!

— Ты чего толкаешься? — накинулся я на неё.

— А ты чего стоишь, где попало? — ответила та с вызовом, без всякой тени раскаяния.

— Сама ты «где попало»! — парировал я. — Смотреть надо, куда бежишь.

— Сам смотри, где стоишь! — фыркнула та, поправляя чёлку.

Девчонка нарывалась на грубость. Ну что ж, пожалуйста.

— Ещё раз толкнёшь, в лоб получишь! — предупредил я её.

— Свой побереги!

За такое хамство я хотел было сразу ей по лбу заехать, но в этот момент ко мне подошла моя мать и, взяв за руку, отвела в сторонку.

— Сынок, нельзя обижать девочек, — назидательно сказала она. — Запомни это.

— А чего она? — насупившись, буркнул я в ответ.

Не люблю несправедливость. Она меня толкнула, а я, оказывается, ещё и виноват. Это же не честно!

В это время прибежала запыхавшаяся Зинаида Андреевна и открыла замок.

— Дети, все в класс! — скомандовала она, и орава первоклашек, толкаясь, хлынула к дверям.

Мать подвела меня к ней.

— Ты уж построже с ним, Зинаида Андреевна, — попросила она, передавая меня ей, — а то он у меня вертлявый.

— Не беспокойся, голубушка, — заверила та, — у меня он будет как шёлковый. Ну, чего стоишь, ученик? — улыбаясь, обратилась она ко мне. — Заходи, не бойся. Но помни, у меня есть хорошая указка. Как только начнёшь шкодничать, так сразу ею и получишь. Понял?

Я вопросительно посмотрел на мать. Она говорила, что Зинаида Андреевна очень хорошая и очень добрая училка. А тут что получается?

— Не балуйся, сынок, и будь внимательным, — сказала она мне напоследок и пошла к своему второму «А».

Глава 2

В классе парты стояли в три ряда по десять штук в каждом. Зинаида Андреевна выстроила нас в проходах и потом принялась рассаживать. Начала с меня. И не потому, что я сын её коллеги и подруги, а потому что был самым маленьким в классе.

Не пойму, почему у меня была проблема с ростом. Вроде бы не курил, как некоторые, и ел как все мальчишки нашего посёлка. Правда, летом, когда с утра до ночи играешь то в индейцев, то в войну, вроде как бы не до еды. И те два куска хлеба, которые отрезаешь украдкой, пока родителей нет дома, а потом намазываешь вареньем или просто мочишь их в воде и посыпаешь сверху сахаром, и есть практически твой суточный рацион, который вряд ли можно было бы назвать калорийной пищей, способствующей росту. Зато зимой, когда наиграешься так, что одежда от снега сначала вымокнет вся, а потом от мороза заледенеет, и ты на негнущихся ногах приходишь домой, чтобы отогреться и обсушиться, родители на тебе отыгрываются на полную катушку. Раздевают, моют, одевают во всё сухое и тёплое и заставляют тебя зараз съесть всё, что не съел за день. А за день так набегаешься да напрыгаешься, что съедаешь это запросто, без натуги. То есть всё компенсировалось, и должно было урегулироваться само собой.

С пацанами так всё и получилось — к школе они подросли, а я почему-то нет. Впрочем, несмотря на маленький рост, я был шустрым малым и заводилой среди шпаны. Поэтому не парился по этому поводу, хотя иногда бывало обидно: почему не расту-то?

— Саша, — окликнула меня Зинаида Андреевна, — иди сюда. Ты будешь сидеть здесь.

И она усадила меня за первую парту среднего ряда прямо перед доской. Правильный выбор. И я буду постоянно у неё на глазах, и мне будет лучше видно доску. Не надо будет приподниматься и высовываться из-за чужих спин. А может, я не стал роптать и выказывать недовольство потому, что увидел на столе длинную указку с толстым концом? Такой огреют — мало не покажется. Это я сразу усёк.

— Сейчас мы подыщем тебе соседку, — продолжала вещать тем временем Зинаида Андреевна, всматриваясь в класс. — А вот, Светочка, иди сюда. Иди, моя хорошая, иди. Вот, Саша, это Света Казанцева, она будет сидеть с тобой.

А мне-то какая разница, кто она такая? Я со знакомыми девчонками не очень-то любил общаться. Просто не знал, как вести себя с ними и о чём болтать. То ли дело с пацанами! А это имя вообще слышал впервые. Чего тогда заморачиваться? Поэтому даже голову не повернул, чтобы посмотреть хотя бы, как она выглядит, не говоря уже о том, чтобы просто познакомиться. Краем глаза заметил только, что белобрысая.

Светка молча уселась рядом и, сунув портфель на полку, сложила руки на парте как прилежная ученица.

Но любопытство — это же такое подлое чувство, не одного любопытного сгубило, — словно змея подколодная жалило и жалило меня: посмотри да посмотри, ведь весь учебный год будешь сидеть с ней за одной партой. Ну, я и посмотрел, и обомлел тут же. На меня глядело зеленоглазое чудовище, которое только что сбило меня с ног в коридоре и, вместо того, чтобы извиниться, меня же в этом обвинило. Вот нахалка-то!

Увидев, с кем её посадили, Светка была поражена не меньше моего. Она открыла было рот, но я её опередил.

— Я не буду с ней сидеть! — твёрдо заявил я и встал.

— Я тоже не буду с ним сидеть! — в свою очередь заявила Светка и демонстративно отвернулась.

— Это почему же, Саша? — удивилась Зинаида Андреевна.

— Она невоспитанная и наглая!

— А он ещё хуже! — воскликнула Светка. — Он хотел меня ударить!

— Саша! — укоризненно всплеснула руками учительница. — Ты чего же это?

— Врёт она всё, Зинаида Андреевна! — решительно запротестовал я. — Я только обещал дать ей по лбу, если она ещё раз меня толкнёт.

Зинаида Андреевна ещё не успела нам представиться, но я-то знал, как звать подругу моей матери. Помню, на Новый год или на Седьмое ноября они гуляли у нас, а мы, детвора, вокруг стола бегаем, мешаемся. Зинаида Андреевна подозвала меня к себе, по головке погладила и ласково так спросила:

— Что, балуешься, да?

— Мы играем, — возразил я.

— Ну, смотри, Сашок, попадёшь ко мне в класс, я тебя быстро приструню.

Видно, они с матерью давно уже определились, у кого я учиться буду.

Вот и сбылось её предсказание. Я попал к ней в класс, и она сразу взялась за моё воспитание.

— Нельзя так, Саша, ты же мальчик, — увещевала она меня, — ты сильнее. Девочек надо защищать, а не обижать. Тебя как звать? Александр! С древнегреческого это означает «защитник». Помни это!

Насупившись, я слушал её нравоучения. Я не знал, что такое «древнегреческий», но слово «защитник» мне понравилось.

— Хорошо, Зинаида Андреевна, — буркнул я в ответ, — я буду её защищать.

— Молодец, Саша, умница, — похвалила она меня и занялась рассаживанием по местам остальных.

Я гордо посмотрел на Светку, вопрошая, ну и как я? Та закатила глазки и скорчила противную рожицу: мол, тоже мне защитник нашёлся!

После того, как все были рассажены, Зинаида Андреевна взяла классный журнал и, читая фамилии по алфавиту, стала с нами знакомиться.

Как оказалось, я был последним не только в строю, но и в журнале. После меня был только худой, высокий, светловолосый мальчишка с нерусскими чертами лица по фамилии Ялолеев и со странным именем Исуп.

Помнится, позже, в классе четвёртом мы дразнили его так:

— Это кто такой? — удивлённо интересовался кто-нибудь у своего товарища, кивая в сторону Исупа.

— А, — махал тот рукой, — и суп, и картошка, и окрошка. Сам выбирай.

Но Исуп не обижался на это, а лишь улыбался в ответ, показывая крупные с жёлтым налётом зубы.

Но это обстоятельство меня тоже не задело. Ведь моя фамилия начиналась на букву «Ч», а она стоит в конце алфавита. Так чего уж тут обижаться? И когда, наконец, она произнесла: «Чебышев!» — я, как и все, откинул крышку, поднялся и громко, чтобы все знали чья это фамилия, ответил: «Я!»

— Садись, Саша, — кивнула она мне головой и снова уткнулась в журнал.

Пауза затянулась, и я подумал было, что я последний, но она вдруг, запинаясь, прочитала:

— Яло… леев… И.. суп!

Тот сидел в третьем ряду, у стены за шестой партой. Услышав свою фамилию, поднялся и смущённо уставился перед собой, как будто ему было неловко за то, что родители так его назвали.

Затем Зинаида Андреевна отложила журнал и представилась сама. А после торжественно начала:

— А теперь, дети, мы с вами начнём первый в вашей школьной жизни урок. И начнём мы его с азбуки…

Глава 3

Вспомнив школьное детство, тяжело вздыхаю, а глаза сами по себе тут же обращаются на противоположную скамейку.

Светка поверх очков смотрит по сторонам, наверное, пытается найти свою подшефную. При этом её взгляд несколько раз проходится по мне, но никаких эмоций за этим не последовало. Наконец-то увидев то, что искала, она успокаивается и снова возвращается к чтению. Обида, прошедшая из-за погружения в воспоминания, вспыхнула с новой силой. Так ты не узнала или сделала вид, что не узнала?

Она и тогда в первые дни нашего знакомства делала вид, что меня не существует. Долго игнорировала, пока не произошёл инцидент. А случилось это перед моим днём рождения, в конце октября. Получается, что два месяца она упорно не хотела со мной знаться. Но здороваться, по-моему, здоровалась. Или нет?

Напрягаю память.

Она всегда заходила в класс почти последней и громко произносила: «Здрасьте!» Конечно, она здоровалась со всем классом, но при этом глядела на меня. Вернее, в мою сторону. А, может, она просто смотрела на своё место, куда должна была вскоре сесть? Может быть. Но рядом с этим местом сидел-то я, а, значит, её взгляд относился и ко мне. И поэтому, когда она плюхалась на сидение, я, подражая ей, всегда отвечал: «Здрасьте!»

Но она, сделав вид, что я пустое место, молча раскрывала портфель, доставала из него чернильницу-непроливайку и аккуратно ставила её в специальное углубление на парте, затем извлекала пенал с ручками и карандашами, тетради с учебниками и раскладывала всё это аккуратно перед собой. Потом прятала портфель в полку, и в это время как раз звучал звонок на урок, а вместе с ним в класс заходила Зинаида Андреевна.

И так продолжалось почти два месяца. За это время я успел хорошо рассмотреть свою соседку. Она была немого выше меня, плотно сбитой и бойкой девчонкой, очень симпатичной и обещала в будущем вырасти в зеленоглазую блондинку-красавицу.

Конечно, меня тяготило такое её демонстративно негативное отношение ко мне, но у меня тоже был характер, и я не собирался ей уступать и первым идти на сближение.

Вот так мы и жили, пока не произошёл этот случай.

Учился в нашем классе Серёга Локтунов по прозвищу Локтя. Черноволосый черноглазый, похожий на цыгана, пацан. Он был самым высоким у нас в классе, и поэтому Зинаида Андреевна усадила его на последнюю парту в первом ряду. Соседки ему не досталось, и он сидел один, как барон. Типом он был наглым и, видимо, считал, раз он самый высокий, значит, и самый сильный. Ну и вёл себя со всеми соответственно. Он быстро подмял под себя половину класса. На тех, кто, по его мнению, мог дать ему отпор, он не рыпался, но других постоянно задирал, строил им козни всяческие и бил исподтишка. Проходит, например, мимо кого-нибудь, без разницы — девчонка это или мальчишка, поравняется с ним и пнёт его через ногу пяткой. Не сильно, но всё равно неприятно. Взбрыкнётся пострадавший: «Ты чего, дебил?» А тот отскочит в сторону, удивлённую морду скорчит: «Мол, а я что? Я ничего. Я просто мимо проходил. Так что это не я». Тот успокаивался, потому что связываться не хотел, а Локтя, довольный, что пакость удалась, шёл дальше, выбирать новую жертву.

Как-то за это время наши пути с ним не пересекались. Вернее, пересекались раза два-три, но всегда заканчивались для меня благополучно, а, может быть, для него. Нам всегда кто-нибудь мешал. То звонок не вовремя прозвенит, то кто-нибудь из учителей в класс заглянет: «Зинаида Андреевна здесь?» В общем, обходилось пока.

Все перемены я проводил в коридоре, играя с такими же, как я, непоседами в догонялки. Трудно всё-таки было просидеть сорок пять минут без движения. А попробуй только пошевелись, как на плечо сразу ложился толстый конец указки. Зинаида Андреевна держала своё слово и строго бдела за мной. Вот и приходилось скопившуюся за урок энергию выплёскивать за пятнадцать минут перемены.

А иногда на большой перемене, которая длилась целых двадцать пять минут, наскоро пообедав, мы с Костей Константиновым из второго «А», которого учила моя мать, уходили в кабинет «группы продлённого дня» и играли в шахматы.

Шахматы я любил. Наверное, я научился в них играть раньше, чем читать. К ним меня пристрастила мать — творческая личность. Она неплохо рисовала, хорошо играла в шахматы и на семиструнной гитаре. Не бренчала, как это делали взрослые парни в подворотнях, а задушевно, с перебором. Это к ней от бабы Поли перешло, её матери. Бабуля настолько виртуозно владела балалайкой, что любой профессиональный балалаечник позавидовал бы.

Что и говорить, мать у меня — педагог от бога. Несмотря на вечную занятость и на работе, и дома, куда она приносила со школы две стопки тетрадей своих учеников, которые нужно было проверить, а потом написать ещё поурочный план на следующий день, выискав из методичек и журнала «Начальная школа» наиболее интересные вещи, и нарисовать к ним аппликации, она всегда находила время заниматься со мной. Временами ей помогала её младшая сестра. Она была старше меня всего на четырнадцать лет, и потому строго-настрого наказала нам с Серёгой не называть её тётей, а звать просто Люся. Своих детей у неё не было, поэтому она с увлечением принимала участие в моём обучении. Ну, иногда и братела от нечего делать по вечерам играл со мной в школу, где он, естественно, был учителем.

А я не артачился, наоборот, с удовольствием впитывал в себя всё, чему учили. И к шести годам уже бегло читал, считал до ста, складывал и вычитал двузначные числа и писал, причём прописью, правда, левой рукой.

Так что с таким багажом знаний я считал себя полностью подготовленным к школе и потому на пожелание отца первого сентября уверенно ответил, что не подкачаю его.

Но на первом же уроке правописания у меня появилась проблема. Зинаиде Андреевне не понравилось, что я пишу левой рукой. Пришлось заново учиться писать. И я вместе с остальными, высунув от усердия язык, старательно выводил на бумаге палочки, крючочки и прочие загогулины. Это, конечно, было нелегко, а куда деваться-то? Стоило только взять ручку в левую руку, как тут же указка больно шлёпала по кисти, отчего в тетрадях появлялись некрасивые чернильные кляксы. Но, как говорится, опыт не пропьёшь: я быстро научился писать правой. По крайней мере, всё равно быстрее своих одноклассников.

Ну а в шахматы со мной всё больше занимались Серёгины друзья: Витька Берников и Лёвка Зуин. Особенно Витька. Тот вообще был фанатом этой игры. Однажды он даже организовал на нашей улице чемпионат по шахматам. Среди шпаны и подростков, разумеется. Я даже удивился, когда узнал, сколько народу собирается участвовать в нём. В этом чемпионате я занял второе место, уступив первое Витьке. Тот посещал городской шахматный клуб и имел второй разряд, а, значит, был подготовлен лучше.

В школе я тоже всех обыгрывал, включая старшеклассников. Только вот иногда проигрывал Косте Константинову. Стоило мне зевнуть или, поторопившись, сделать неправильный ход, как он тут же ловко этим пользовался и начинал на меня давить. В ответ я злился, делал ошибку за ошибкой и в результате проигрывал.

Так что, благодаря догонялкам и шахматам, я сталкивался с Локтей очень редко.

Глава 4

Тогда я забежал в класс задолго до звонка. Обычно вместе с ним. Но в тот раз мы попались на глаза техничке и по совместительству звонарю бабе Дусе.

— А ну, сорванцы, марш по классам! — прикрикнула она на нас. — Звонить иду!

Вот мы и разбежались раньше времени.

Запыхавшийся от бега и мокрый от пота я влетел в класс и сходу плюхнулся на своё место. И тут услышал возмущённый голос:

— Отвали, кому сказала!

Обернувшись, увидел красную от возмущения Светку, стоящую около четвёртой парты третьего ряда, за которой сидела Маринка Андронова. Недалеко от неё стоял Локтя и нагло ухмылялся. Как только Светка успокоилась и снова обернулась к Маринке, он быстро подался вперёд и дёрнул её за косичку. Да так, что та аж вскрикнула от боли. Светка резко обернулась и с криком «Пошёл вон, дурак!» ударила обидчика по руке. Но тот успел вовремя её убрать, и удар прошёлся по воздуху. Но Светка на этом не успокоилась, пошла в атаку и со второй попытки всё же врезала по руке, сделавшей ей больно.

— Ты чё, беззубая? — сразу вскинулся Локтя и грубо пихнул её в плечо, отчего она едва не упала: благо успела ухватиться за спинку сидения. — Страх потеряла, что ли?

— Отвали, ненормальный! — ответила Светка, нисколько его не испугавшись.

Недавно со Светкой приключилась ужасная беда: у неё выпал второй передний зуб. Первый она потеряла ещё недели две назад. Эта щербина, конечно, её не красила, но всё же было терпимо, так как у нас больше половины класса ходили беззубыми. Но когда вывалился второй зуб — это уже стало катастрофой. Она всё же была красивой девчонкой, но после этого случая, стоило ей открыть рот, как она становилась страшнее бабы Яги. Все мальчишки в классе над ней смеялись, и некрасивые девчонки, некогда завидовавшие ей — тоже. Светка стала редко разговаривать и в основном открывала рот только, когда её спрашивали на уроке. Вот Локтя сейчас её и донимал, чтобы она сказала что-нибудь и при этом открыла свой страшный беззубый рот.

— Щас как отвалю, зубастая, так колготки потеряешь! — ответил он на Светкин выпад. — А то размахалась тут граблями.

Несколько человек захихикали над его репликой. Глядя на них, Локтя тоже довольно загоготал.

— Из своих не выпрыгни! — огрызнулась Светка.

— Не волнуйся.

— Тебе чего от меня надо, дурак?

— Открой нам свой прелестный ротик, — противно оскалился тот.

— Ещё раз тронешь, получишь по морде. Понял? — сурово заявила ему Светка, покрасневшая от возмущения.

— Да ты чё? — хмыкнул тот и снова дёрнул её за косичку.

Светка ойкнула и тут же ответила ударом. Но Локтя перехватил руку и стал с силой заворачивать её за спину. Светка скривилась от боли, слёзы брызнули из глаз, но не закричала.

Все — и девчонки, и мальчишки — молча наблюдали за этой сценой, и никто из них не пошевелился, чтобы помочь ей. Только Маринка Адронова попыталась заступиться. Но Локтя так её пихнул, что та больше не осмелилась с ним связываться.

И тогда встал я. Не то чтобы мне стало жаль эту воображалу, которая до сих пор со мной не разговаривала и относилась ко мне никак. Просто надоело смотреть, как здоровый детина издевается над девчонкой. К тому же, я вдруг вспомнил, что дал слово Зинаиде Андреевне её защищать. Как и остальным, мне тоже не хотелось связываться с Локтей, но слово-то своё нужно держать.

— Эй, Локтя, — окликнул я его, — ну-ка, отпусти её!

Тот изумлённо посмотрел на меня.

— Ты-то ещё куда, шмакодявка, лезешь? — с вызовом ответил он, но Светкину руку всё же отпустил. — Страх потерял, что ли?

— А когда это я тебя боялся?

Назревал конфликт, скорее всего, сейчас будет драка, но я уже настроился и останавливаться на словесной перепалке не собирался. Я поднялся, обогнул парту и, подойдя, вклинился между ними, заслонив Светку спиной.

Представляю, как мы смотрелись со стороны. Малявка и верзила, а между ними шибздик, метр с кепкой ростом. Картина — обхохочешься. Но мне было не до смеха. Локтя меня оскорбил, унизил перед всем классом, назвав шмакодявкой, и теперь должен был за это ответить. Получалось, что сейчас я не столько заступался за Светку, сколько защищал свою репутацию.

Люсиного мужа мы с Серёгой тоже звали по имени. Этот молодой, здоровый парень, весельчак и балагур, любитель выпить, всегда возился с нами и учил жизни. И частенько говаривал: «Парни, если кто-то на вас будет задираться, бейте всегда первым. И бейте сразу в пятак. Нос у человека самое больное место, и тот сразу отстанет».

И вот стоя перед ухмыляющимся уверенным в своей непобедимости Локтей, я вспомнил дядькины слова, но тут же, прикинув этот вариант, понял, что он не подойдёт. Я едва доходил противнику до груди, и если бы смог дотянуться до носа, то удар вряд ли получился бы мощным.

Несмотря на малость лет, я всё же знал, что у человека есть ещё два слабых места: солнечное сплетение и пах. Я выбрал солнечное сплетение. И бить по нему проще, и не промажешь. А пинать между ног… Вдруг он успеет отскочить, и тогда удар будет сделан зря и эффект внезапности не сработает. А ведь это тоже немаловажный фактор. И если он не сработает, а Локтя надумает на меня напасть, то, благодаря своему росту и большему весу, сможет запросто меня одолеть. Нет, бить надо наверняка. Приняв такое решение, я задрал голову, чтобы видеть обидчика, и твёрдо произнёс:

— Чего пристал-то? Тебе же сказали «отвали».

— А то чё будет? — с гонором спросил тот и тут же влепил мне «пиявку».

«Пиявка» — это разновидность щелбана. На голову ложится вся пятерня, другой рукой у неё оттягивается насколько возможно средний палец и затем отпускается. Палец, словно пружина, возвращается на место, и получается удар. Если правильно поставить «пиявку», то из глаз могут посыпаться искры, а в голове зазвенеть, как в будильнике. Конечный результат такого щелбана — это шишак в длину пальца.

Но «пиявка» у Локти не получилась. Он поторопился, а, может, просто не умел их ставить. Щелбан вышел слабым и как-то вскользь.

Ответная реакция с моей стороны на эту выходку последовала незамедлительно, словно его указательный палец, коснувшись моей головы, нажал на кнопку механизма, запустившего в движение мою левую руку.

От удара под дых Локтя скрючился и отскочил на несколько шагов. Спесь и гонор сразу слетели, и теперь, ловя ртом воздух и корчась от боли, он выглядел испуганным и жалким. Вообще-то я планировал ударить его дважды — один раз за себя, второй раз за Светку, — но, глянув на него, ограничился лишь угрозой:

— Ещё раз её тронешь, морду набью, — пообещал я ему и, не глядя на обалдевшую Светку, неспешно направился к своей парте.

Я шёл и буквально чувствовал на себе ошеломлённые взгляды всего класса. Всемогущий, грозный Локтя был повержен и кем — шибздиком! Но я не успел всласть упиться лаврами победителями. Зазвенел звонок — баба Дуся, наконец-то, до него добралась, — и все поспешили разбежаться по местам, в том числе и я. А только звонок прервался, в класс вошла Зинаида Андреевна.

Глава 5

Когда урок закончился, и все, как обычно, побежали в коридор играть, Светка осталась сидеть за партой. Я, уж было сорвавшийся с места, задержался и удивлённо посмотрел на неё: чего это она? Она повернулась ко мне и, словно отвечая на этот вопрос, сказала: «Спасибо!» Я даже оторопел от такой неожиданности — она со мной заговорила! — и потому, не поняв о чём речь, спросил:

— За что?

— За то, что заступился.

— А, не за что! — отмахнулся я и добавил. — Я же обещал тебя защищать.

Светке такой ответ не понравился.

— Вообще-то я и сама могу за себя постоять, — отвернувшись, с апломбом заявила она.

«Ага, как же, можешь! — усмехнулся я про себя. — Видел я, как ты могла, когда Локтя тебе руку за спину выворачивал, — тут вспомнилось, как она мне дерзила, вместо того чтобы извиниться. — Отбрить-то ты можешь запросто, но вот если дело дойдёт до драки, то…»

Она снова повернулась ко мне, явно ожидая ответа, и я почему-то ляпнул:

— Конечно, можешь!

Светка довольная улыбнулась, и у меня на душе стало вдруг тепло и хорошо. Как в те моменты, когда я маленьким взбирался к отцу на колени и, прижавшись к нему, погружался в атмосферу добра и заботы, исходящих в этот момент от него. Я даже испугался: от чего бы это? Но, глянув на Светку, понял, что это тепло излучает она.

Не успел толком сообразить, чтобы это всё происходящее со мной значило, как она встала и протянула руку.

— Хочешь, давай дружить.

— Давай! — не раздумывая, сразу согласился я и пожал её ладошку.

— А ты где живёшь? — поинтересовалась она.

— На Карла Маркса.

— А, знаю, — оживилась Светка, — это на горе. Там, наверху, за автобазой, да?

— Да. А ты где?

— А я на Нижнегорской.

На Нижнегорской находился детский сад, куда я ходил почти четыре года. Поэтому я знал там всю шпану в округе. Но её увидел почему-то только в школе. Может, переехали недавно?

— А у меня есть маленький братик, — похвасталась вдруг она, прервав мои размышления. — Двоюродный. Ему недавно два месяца исполнилось. Мы в субботу к нему в гости ездили. А ещё у меня есть сестра Катя. Ей уже пять лет.

— Ау меня брат большой, — отозвался я, — в четвёртом «А» учится.

Отвечая, вдруг поймал себя на мысли, что мне хочется, чтобы наш разговор никогда не прекращался. Я так долго ждал этого момента, столько раз мысленно представлял его себе, поэтому он не мог вот так вот просто взять и закончиться. Но для этого ведь надо что-то говорить. Но что? Я же не знал, о чём надо с девчонками разговаривать. А потому брякнул первое, что пришло в голову:

— А ты умеешь на велике кататься?

Правда, я сам-то научился этому всего за две недели до школы. На «школьнике», который Ваньке Худойкину подарили на день рождения.

— Только на трёхколёсном, — смутившись, призналась Светка.

— Ничего, — махнул я рукой, — я тебя мигом научу.

— Правда?

— Конечно!

— Ой, какой ты хороший! — обрадовалась она.

Волна непонятного чувства захлестнула меня, и я едва им не захлебнулся. Робость, которая всегда довлела надо мной, когда я пребывал с девчонками один на один, пропала. Это чувство подействовало на меня как наркотик. Хотя нет, неправильное определение. Тогда я не знал этого слова. Тогда и взрослые-то не все знали про это. Скорее так, это чувство подействовало на меня как алкоголь. Точно! Я опьянел от него и почувствовал себя смелым. Ведь пьяному всё пофиг.

— А знаешь что… — начал я и осёкся, испугавшись своей смелости.

— Что? — в нетерпении спросила Светка.

— А хочешь, я сегодня тебя до дома провожу?

— А почему только сегодня? — искренне удивилась она.

Этот вопрос сбил меня с толку. Действительно, почему только сегодня? Да я готов провожать её каждый день и хоть всю жизнь!..

Невольно улыбаюсь, представив себе возбуждённое состояние шестилетнего мальчишки. Эка как меня тогда занесло! Хоть всю жизнь! Разве мог я в ту минуту, думая такое, предположить, что впоследствии так оно почти и будет? Глаза опять невольно устремляются в сторону противоположной скамейки. Моя визави преспокойно продолжает читать. Убедившись в этом, снова окунаюсь в прошлое…

Как же я тогда выпутался из того неловкого положения, в которое загнала меня Светка своим невинным вопросом: «А почему только сегодня?» Кажется, она задала ещё один вопрос, который подсказал мне ответ. Да, так оно и было. Она спросила:

— А завтра, что не хочешь?

— И завтра, и послезавтра, — с пылом ответил я. — А если хочешь, то каждый день.

— Хочу!

Услышав такое, я вообще растерялся. То два месяца знать меня не желала, а тут: «Хочу, чтоб провожал меня каждый день». С чего бы это вдруг такая перемена? Влюбилась, что ли, после того, как я за неё заступился? Но я-то ведь не дурак, и знал, что далеко не красавец. Правда, и уродом себя тоже не считал. Но всё равно — не красавец. Да ещё два верхних передних зуба у меня залазили один на другой, что не прибавляло привлекательности. Это мне досталось от отца, а тому от деда Степана. Так сказать, Чебышевская наследственность. А Светка-то — вон какая красивая!

К тому же, я шепелявил немного, а букву «р» вообще научился выговаривать буквально за несколько дней до первого сентября. Мать моя давно и постоянно твердила мне: «Сынок, как только у тебя появится свободная минутка, повторяй вот эти слова — пар-роход, р-рыба, бур-ратино, р-рюкзак, р-рестор-ран, — и ты обязательно научишься выговаривать эту букву». Поначалу я как-то прохладно относился к этому, но потом, по мере приближения первого сентября, всё чаще и настойчивее стал твердить: «пар-роход, бур-ратино».

И вот однажды, совершая перед сном вечерний моцион до общественной уборной и, как обычно, бубня под нос заученные наизусть слова, я вдруг чётко и ясно произнёс: «р-рыба, бур-ратино, р-рюкзак». Я даже остановился от неожиданности. И как мне не хотелось в туалет, постоял немного, а потом снова повторил: «пар-р-роход, р-р-рестор-ран». И у меня снова получилось! Всю дорогу до уборной и обратно я не переставал проговаривать слова с буквой «р», которые мог только вспомнить. Домой я забежал радостный и с порога объявил матери: «Пар-р-роход, пар-р-ртизан, кар-р-рандаш!»

Мать обрадовалась этому больше, чем я. Обняла меня, прижала к себе и счастливая, целуя в лоб, сказала:

— Я знала, сынок, когда ты захочешь, у тебя всегда всё получится…

Да, вот такая странная получалась пара — шепелявый шибздик и белокурая красавица. Пока я молчал, не зная, что сказать, Светка не мигая смотрела на меня большими зелёными глазами и ждала ответа.

Меня выручил звонок. В класс хлынул запыхавшийся и возбуждённый народ, а вместе с ним топот, смех, крики и стук крышек парт. Но вот в класс вошла Зинаида Андреевна и сразу стало тихо.

— Так, дети, — начала она сходу, подходя к своему столу, — возьмите буквари и откройте…

И тут увидела наши со Светкой сияющие физиономии. Оборвав фразу, она внимательно посмотрела на нас и удивлённо поинтересовалась:

— Помирились, что ли?

— Да, Зинаида, Андреевна, — ответила Светка, — мы с Сашкой теперь друзья.

— Ну, наконец-то, — вздохнула та и, взяв со стола книжку, обратилась к классу. — Ладно, ребятишки, кто из вас подскажет мне, на какой странице мы вчера с вами остановились?

Весь урок я просидел как на иголках. Зинаида Андреевна то и дело одёргивала меня, а один раз не выдержала — так я её достал, — и огрела указкой. Правда, потом подошла и, как бы извиняясь, вполголоса пробормотала:

— Господи, прости, да когда же ты угомонишься-то, окаянный? — и погладила меня по тому месту, куда ударила её указка, то есть макушку.

А как тут угомонишься, когда изнутри тебя всего распирает от счастья, от предвкушения того, что сегодня ты пойдёшь провожать девчонку? И не просто девчонку, а Светку Казанцеву — первую красавицу в классе! За ней вон какие пацаны ухлёстывали, например, Борька Вальчек или, вон, мой детсадовский дружок Ванька Хохлин — и высокие, и красивые — не чета мне. А она почему-то выбрала меня. Представляю, как они мне будут завидовать! Да и не только они. За ней половина класса бегала, чтобы хоть на секунду привлечь к себе её внимание. И, честно сказать, я был в этом не исключение, ибо она мне тоже нравилась. Злость на её хамство у меня давно прошла, но я уже чисто из принципа не шёл первым на примирение. А так как Светка меня игнорировала, чувства к ней я тщательно скрывал в потаённых местах своей души. Ну а раз мы подружились, значит, скрывать больше ничего не надо, и я открыл свои тайники. И чувства эти, которые копились долгое время, вырвавшись на свободу, теперь будоражили меня и не давали покоя.

Хорошо, что это был последний урок. Ещё один я бы точно не выдержал. Я бы тогда, наверное, умер от нетерпения.

Но вот, наконец-то, прозвенел звонок. Уроки кончились, и все сломя голову с шумом и криком помчались к раздевалке. Я подскочил к своим товарищам, с которыми всегда приходил и уходил со школы, ожидавших меня около дверей класса и радостно сообщил им, что сегодня я с ними не пойду и поэтому ждать меня не надо.

— Почему это? — удивился Костя Белов.

— Ты чего, Костян, не понял? Он же со Светкой Казанцевой подружился! — с ехидцей ответил за меня Вовка Табаков, по прозвищу Кеша. — Теперь — всё, мы у него не в почёте.

— Брось молоть чепуху, — одёрнул я его и объяснил. — Я только провожу её до дома.

— Да ты чё? — не поверил Костя.

Крепыш и симпатяга, он тоже заглядывался на Светку. Наверное, мечтал с ней дружить. А тут такая новость!

— Вот тебе и «чё»! — с гордостью ответил я и сказал им напоследок. — Так что не ждите меня, пацаны. Встретимся, как всегда, на улице вечером.

А Светка, наверное, в это время предупредила своих подружек.

Поэтому, когда мы с ней вышли из школы, нас никто не ждал. Мы постояли на крыльце, потоптались, я в нерешительности — в первый раз всё-таки иду провожать девчонку, — а Светка — не знаю от чего. Потом я набрался храбрости и предложил:

— Пошли, что ли?

— Пошли, — согласилась она и первой спустилась с крыльца.

Я догнал её и спросил о том, что давно меня терзало:

— Свет, а где ты там живёшь на Нижнегорской? Я вроде бы всех там знаю, а тебя что-то никогда не видел.

— А мы недавно сюда приехали. Из Белова. Здесь у нас баба Галя жила, папина мама. Она заболела и умерла. Вот мы и переехали сюда жить, в бабушкин дом. А свой дом тёте Оле оставили, маминой сестре. Ей жить было негде.

Так, разговаривая о том, о сём, и никуда не торопясь, мы пошли к её дому, распинывая ногами лежащие ковром на дороге опавшие листья.

Солнце светило по-летнему ярко, но не грело. Было довольно-таки холодно. Лёд в лужах даже не растаял, что обычно случалось после обеда. Скоро должен был выпасть снег и ударить морозы. Поэтому на ноябрьские праздники мужики, и мой отец в том числе, как обычно, будут забивать свиней, чтобы заготовить мясо на зиму.

Но холод нам был до лампочки. Ведь мы были одеты по сезону: тёплые ботинки, осенние пальто, на мне фуражка, на Светке — вязаная шапочка с балаболкой на конце. Да и атмосфера, окружившая нас, грела лучше июльского солнца.

— А анекдот такой слышала? — вспомнил я вдруг рассказанную на днях Костей Беловым побасёнку. — Встречаются два парня. Один другого спрашивает: «Ты что, в кавалерии служил?» Слышала?

— Нет, — Светка заинтригованно посмотрела на меня. — Расскажи.

— Так вот, встречаются двое. Один другого спрашивает: «Ты что, в кавалерии служил?» А тот отвечает: «А как ты догадался? Ноги кривые?» «Нет, морда лошадиная!»

Светка задорно рассмеялась. Я вместе с ней. И тут в поле моего зрения попал её беззубый рот. До этого я его никогда не видел, потому как мы не общались, а только слышал о нём от одноклассников. От увиденного меня парализовало. И стоял я так, парализованный, до тех пор, пока Светка не заметила этого и не сообразила закрыть рот. Тогда меня отпустило как по мановению волшебной палочки, и я снова смог шевелиться.

— Что — страшная, да? — услышал я её голос.

— Только не обижайся, Свет, — я отвёл глаза, чувствуя себя виноватым, — но тебе пока лучше рот так не открывать.

— Спасибо! — фыркнула она.

— Я же сказал, не обижайся. Я же не виноват, — попытался я оправдаться, — что у тебя…

— Да, ладно, — отмахнулась Светка, а потом снова посмотрела на меня, — я и так стараюсь не раскрывать его слишком широко. Но анекдот был такой смешной, что я не удержалась.

— А хочешь, я ещё расскажу?

— Хочу!

И я рассказал ей анекдот про Петьку и Василия Ивановича. Светка снова не сдержалась и рассмеялась во весь рот. На этот раз я отвёл глаза в сторону, от греха подальше, и повернулся к ней только тогда, когда смех прекратился. А потом Светка стала рассказывать о своём двоюродном братике. Оказывается, этот малыш был не промах и, когда не спал, требовал к себе повышенного внимания. А так как его родителям было некогда, им пришлось заниматься ей с Катькой.

Нижнегорская улица располагалась недалеко от школы, в каких-то метрах двести всего. Достаточно было перейти железнодорожную одноколейку, по которой доставляли шахте вагоны под уголь, и вот она — улица. Светкин дом находился где-то посередине, практически напротив проулка, который вёл вверх на соседнюю улицу. Это ещё метров двести. В общем, от школы до её дома можно было по-пластунски минут за пятнадцать доползти, ну, а шагом дойти, чего говорить, минут за пять. А если очень-очень медленным шагом, то — минут за десять, не больше. И как мы не старались растянуть время, еле переставляя ноги, всё же быстро добрались до её дома. Тогда, не горя желанием расставаться, мы остановились около ограды и продолжали болтать. Неизвестно, как долго бы мы там простояли, если бы на крыльцо не вышла Светкина мама и не позвала её домой.

— До завтра, — сказала тогда мне Светка и зашла во двор.

— До завтра, — отозвался я и, закрыв за ней калитку, поспешил домой.

Дома меня уже потеряли. Обычно, чтобы дойти от школы до дома, я с друзьями тратил минут пятнадцать-двадцать. Иногда тридцать. Помимо того, что мы каждый месяц сдавали Зинаиде Андреевне по рублю на питание, родители давали нам ещё мелочь, чтобы мы на перемене могли купить в буфете пончики, пирожное и перекусить ими с чаем или компотом. Но, в принципе, нас и так кормили как на убой, поэтому эта мелочь у нас скапливалась, и тогда мы делали налёт на магазин №6, именуемый местными «Шестой», который находился недалеко от школы, чтобы купить себе сладости: конфеты, шербет или халву. Лично я всегда покупал шоколадные конфеты «Спортивные», рубль тридцать за килограмм. Вот тогда и выходило у нас минут тридцать на дорогу.

А тут я отсутствовал почти час! Мать уже с работы пришла, а меня всё ещё нет. Стали волноваться, и тут, наконец-то, заявился я.

— Я Светку Казанцеву до дома провожал! — похвастался я с порога, отвечая на материн вопрос: «Где ты так долго пропадал?»

— Да ну? — удивился отец.

Мать, конечно же, была в курсе моих отношениях с соседкой по парте. Зинаида Андреевна каждый день рассказывала ей обо мне, ну а мать, разумеется, отцу. Так что он тоже был в курсе.

— Мы сегодня подружились, — продолжал я хвастаться, находясь в радостном возбуждении. — Теперь я буду каждый день её провожать!

— А где она живёт? — поинтересовался отец.

— На Нижнегорской, — ответила за меня мать, — рядом с Толей Скударновым.

Толя Скударнов был отцовским напарником, и отец знал, где тот жил. Это было по пути, и он не стал возражать.