Оглавление

Эпилог

Вот уж нигде и никогда я не думал, что такое может произойти. «Ох, ох, ох — как сказали бы самые прошаренные домохозяйки, — молоко убежало!» Молоко убежало, да на фиг, убежало все, включая наш космический корабль.

Глава 1

Мы не привлекали к себе избыточного внимания, жили просто, тихо, и вот уже несколько десятков тысячелетий лишний раз не высовывались на этой Земле. Все потому, что все эти годы мы вели изнурительную, выматывающую нас и забирающую все последние силы войну. Об этом знал каждый, проживающий на этой планете и помогал нам, как мог. Те люди, что не состояли в действующем войске, всегда помогали: едой, средствами передвижения, крышей над головой, советом. Мы не жаловались. Мы терпели. Мы привыкли к этой бесконечной битве. Народ ждал Армагеддона, а я лично ждал Второго Пришествия. Ждал, лелеял в своей душе: я очень хотел, чтобы, наконец, эта планета очистилась от зла. Земля заслуживала самого лучшего. Она, годами угнетаемая бесконечными войнами, злом, развратом, насилием и жестокостью заслуживала быть спасенной. Что я мог? Обычный светлый солдат, «солдатик», как ласково называли нас гражданские, вчерашний студент, «хлюпик», по мнению тьмы. Со мной даже толком не воевали, не строили сложных ловушек, не заманивали в западни: так, давили примитивно энергетическим прессом, и все. Я не знаю, почему небо решило доверить мне эту миссию. Хотелось бы сказать, что там совершили ошибку, как на любой фабрике или производстве, но фишка в том, что ТАМ никогда не ошибаются. Просто никогда.

Я пою свою тихую песенку, сидя на надувном детском плоту с розовыми слониками в открытом бушующем океане, полным акул, и я, как никогда спокоен, спокоен как удав. Потому что небо не может ошибаться. Вам может не нравиться его решение, это да. Но небо не может ошибаться. Мы все это знаем, а теперь знаете и вы. Небо не может ошибаться.

С началом военных действий я стал строже к себе. Собраннее. Я понимал, что за моими поступками наблюдают. И наблюдают те, о которых я бы хотел, чтобы они никогда не узнали о моем существовании. Мы не будем сейчас говорить об издержках профессии воина Света, потому что это не профессия. Это состояние души. Не то, чтобы я был не строг к себе в остальное время — нет. Но я, в общем то, бывал ленив. Бывал обжорлив. Бывал попросту туп, особенно, когда дело касалось планирования моего будущего. Я, бывало, унывал на ровном месте. Был уверен, что ничего не добьюсь в этой жизни хорошего, мой уровень — ниже среднего и это пора бы принять и уже успокоиться. Но… «Шило в жопе?», — подскажете вы. Нет, ребята, тут все гораздо серьёзнее. Какая-то часть меня была уверена, что придет мой час, и я буду управлять космическими кораблями. Придет этот золотой момент, эта минута, это секунда, когда по взмаху моей руки в воздух будут подниматься целые светлые эскадрильи. Я знал, что я не совершенство, я знал, что я не эталон. Я знал, что до этого самого момента мне придется выкорчевать из моей души все мои видимые и невидимые несовершенства и пороки, все мои страсти, все грешные порывы, все корни гордыни и самолюбия, все блудные помыслы, хорошо сдобренные чревоугодием, осуждением, гневом, мшелоимством и унынием, все-все-все, что я, идиот, успел накопить за мою юность и те хвосты, что по законам кармы притащил с собой из прошлой жизни. Какой же я был дурак! Встревал в каждый спор, лез со своим «ценным мнением». Разнимал каждую драку так, что неделями ходил с синяками. Те, чьи глаза были налиты кровью, пытались убить друг друга, а когда я пытался их разнять — уже меня. Неделями потом зализывал раны. Эх. Ну не дурак ли? В моей серенькой душе маленькой мышки-полевки гнездились настолько великие мечты и замыслы, что в один прекрасный день она перестала вмещать все это, и я чувствовал, как меня распирает изнутри. Я был максимально незаметным мелким грызуном с грандиозными планами льва. Жизнь вторила мне, как мать вторит агуканью неразумного дитяти. Жизнь давала те знаки и намеки, за которые я всегда мог ухватиться, которые подтверждали то, что я был избран для великих дел.

Глава 2

Но каждое утро хаос засасывал меня, как и всех остальных, с жадным причмокиванием. Эта суета, эта утренняя мегаполисная спешка, бег по кругу с препятствиями, все, что задурманивает мозг, опускает усталость в ваши мышцы, все, что делает невосприимчивой вашу душу, все, что отдаляет вас от цели, все то же, что происходит и у остальных жителей этой славной планеты. Монахи избавились от страстей, а я нет. Я не был святым, я не был праведником, каждый день я сражался с темными энергетическими атаками, направленными на меня. Да, ничего серьезного не было, но этот извечный энергетический пресс был стабильно неприятен. Меня давили те, кто думали, что рано или поздно смогут меня пробить, сломать, раздавить. Но я был с Богом. Я держался за молитвы крепче крепкого, как за последнюю соломинку. И моя соломинка была мощнее стали. С каждым днем я становился все сильнее и сильнее. И этого не могли не заметить темные. Мои космические корабли ждали меня. Я был капитан без курса, команды и корабля. Я был капитан без плана на жизнь, хотя уж этот то план любой здравомыслящий человек должен быть в состоянии себе простроить. Но моими планами заведовала поднебесная канцелярия, и я твердо знал, что «хочешь рассмешить Бога — расскажи Ему о своих планах» (с). И я не смешил. Я не отсвечивал. Я хранил молчание. Я бегал в шкурке мышки- полевки по Москве, изо всех сил скрывая, что внутри неё вырос медведь. Скрывать удавалось плохо, я не был мастером маскировки, а такого уровня я достигал впервые. Я знал, что рано или поздно темные поймут, что я справляюсь с их ежедневным прессом на «раз-два» и замутят что-то более серьезное. Возможно, меня ожидает сражение. Да, к бабке не ходи, будет заваруха. Соответственно, к этому времени я должен найти свои корабли. Каждый капитан в этой жизни должен найти их. Мы все должны найти свои корабли.

Для прикрытия я работал на обычной работе. Мы все трудились на обычных работах, чтобы не привлекать внимания. Вот уже которую жизнь я клянчил у высших работу булочника в маленькой пекарне и магазинчике при ней. Слезно просил, временами даже требовал. Все дело в том, что меня сводил с ума запах свежевыпеченного хлеба. Я мгновенно «делал стойку», покупал тут же горячий хлеб и сжирал по дороге половину, не взирая на изумленные взгляды прохожих. Да, я знаю, так делают только дети, но мне было все равно. Абсолютно по барабану. В вопросах хлеба я был один большой сплошной Деть. Не мог удержаться. Я был как Рокфор, безвольно идущий на запах сыра, я всасывал запах хлеба обеими ноздрями, он проникал в мое нутро, легкие, сердце, желудок, а я все никак не мог им насытиться. Возможно, там, наверху мне и отказывали жизнь за жизнью работать в булочной, потому что я был хлебный маньяк? Хм.

Надо подумать.

Еще хотел работать горшечником на юге Италии веке этак в 19м. Жить в маленьком домике на скале, разрисовывать горшки. Тоже не дали. Эх. Воспитателем в детском саду. Отказали. Капитаном авиалайнера. Тоже нет. Смотрителем детских аттракционов. Нет. Продавцом сладкой ваты. Нет. Дворником. Пришел отказ.

Мужская скупая слеза скатилась по моей щеке — самые «рыбные» места для светлых были не для меня. Я чистил зубы и грустно смотрел на свое отражение в зеркале ванной. Никто и никогда меня толком не спрашивал, кем в этой жизни я хочу быть. Решали там, на небе, и только то, что будет полезно моей душе. В общем, булочником я так и не стал. А жаль. Свежевыпеченный хлеб и кофе были моими легальными наркотиками в этой жизни. Запах ароматных булок, круассанов и кофе всегда сбивал меня с ног, не мог спокойно пройти мимо кофейни, неведомая сила всегда засасывала меня внутрь, не важно, что за погода была на улице — летняя жара или зимняя стужа, мой организм в любое время дня и ночи мог принять в себя булку и чашку кофе. Хвала небу, что оставило нам наши маленькие радости на этой планете, не смотря на то, что мы должны постигать тут жесткие жизненные уроки, всегда есть повод выпить кофе, сожрать круассан и чуток оттаять душой. Нам всем просто крайне необходимо оттаять душой.

Я собирался на совершенно обычную работу, ту, на которой работают тысячи трудяг в Москве, ту, которая не похожа на красочную открытку. Что тут бродить тут да около, если станет каждому понятно, что я, целиком и полностью был не лучше мышки- полевки. Сер, незаметен, мал. Не отсвечивал в энергетических битвах. Так, подавал патроны. В лучшем случае для стороны зла я был невзрачной, ничего не значащей пешкой. На меня и сил то тратить не хотелось, так, пшик один. Тем страннее события, последовавшие тем утром, когда я собирался на работу. Ничего не предвещало, как говорится, и вот…

Глава 3

Эх, где бы мне найти настолько большие и крепкие крылья, чтобы в любую секунду опасности они меня уносили прочь от моих тревог и забот? Эх, где бы мне найти их? Я был слаб, сер, неприметен. Я жил свою маленькую жизнь, не встревая в траблы. Я не был монахом, молельником, праведником, святым. Единственное, что во мне было хорошего — я был очень предан Богу. Я любил Его, всегда любил. Молился, как мог. Старался творить Иисусову молитву. Читал жития святых, сопоставляя свою маленькую незаметную жизнь с их подвигами, ужасался своим грехам. Читал акафисты. И даже на секунду, на долю секунды, на одну сотую ее мне не приходило в мою бедную голову, что очень скоро я попаду в эпицентр борьбы Добра и Зла. Что очень скоро мое имя появится в списках темных на первом месте в графе «Враг номер один». Что очень скоро я перестану принадлежать самому себе, потому что я полностью буду служить Богу и Ему одному. Очень скоро мышка- полевка превратится в огнедышащего дракона с крестом на спине, раздирающего зло в клочья, встающего огненной стеной для защиты добра. Очень скоро в мою спину полетят стрелы, мечи, штыки, пули, бомбы, но не смогут нанести мне и царапины. Очень скоро моей силе позавидуют живые и мертвые. Очень скоро я стану верным орудием в руцех Божиих, и никто, кроме Него самого, не сможет остановить меня. Огонь внутри меня невозможно будет потушить, потому что он нерукотворен. Пламя, разгоревшееся внутри меня, сожжет темных, превратив их замыслы и дела в пепел, развоплотив их души навеки. Очень скоро я увижу, как целые полчища тьмы провалятся в тартар и уже никогда сюда больше не вернутся. Мне доведется узреть жалкий бесславный конец тьмы, над которым можно будет только посмеяться. Тот, кто хотел править миром, будет скрежетать зубами от бессилия в вечном огне, ибо мир этот принадлежит Богу, и только Ему одному.

Глава 4

В то утро я, как обычно, почистил зубы, умыл лицо, брызнул на себя дорогими нишевыми духами, которые подарили добрые коллеги и которые пахли, как моча собаки из подворотни, надел свой красивый костюм, взял кейс и вышел за дверь. Стояла та самая тревожная пора августа, когда солнце уже выполнило свой план, испепелив город за два первых летних месяца, и теперь чиллило, попивая на шезлонге вкусный коктейль, и изредка, приподнимая свою летнюю шляпу, посылало лучи на наш Москвабад. Из-за организовавшейся внезапной прохлады москвичи выдохнули, привели себя в чувство, и погрузились в этот же чилл. Томный августовский воздух, отсутствие каких-либо срочных и важных дел, приторно сладко-горькая-тоскливо-курортная атмосфера на набережных и парках делали свое дело: все знали, что этот чилл ненадолго, что скоро придет сентябрь, порадует десятком бабьих солнечных дней, если повезет, и почти сразу наступит холодная тоскливая осень, а за ней ужас беспросветной зимы, этот холод, этот снег, это уныние… бррр….Поэтому москвичи чиллили, чиллили, как в последний раз, пытаясь надышаться августовским воздухом, распихать этот воздух по карманам, как вор в магазине, пытаясь впихнуть невпихуемое, удержать то, что уже начало просачиваться сквозь пальцы; пить ароматы августовских томных роз, цветущих отчаянно, безудержно; провожать оранжево-малиновые закаты; забирать, впитывать все это августовское дыхание в себя, как в последний раз, как в последний раз. Еще не время прощаться с летом, еще не слышна агония осени, но август уже горек: на дне золотого бокала самого сладкого, самого томного его вина тебя ждет разочарование. Потому что рай на Земле не может длиться вечно. Здесь ничто не может длиться вечно, тренировочная база предназначена для того чтобы на ней проливали кровь, пот и слезы, а не для того, чтобы здесь кайфовать always&forever. Многие пытаются обосноваться здесь так, как будто они тут навсегда. Это смешно, как если бы бабочки-однодневки начинали строить себе дома из камня, едва родившись, и подавали документы на оформление паспорта. Здесь всего лишь чистилище, место, где душу трут между двух ужасных жерновов, чтобы снять с нее все грехи, все наросты, все уродства. Все зло, что было сюда притащено из прошлой жизни, все, что успело налипнуть в этой. Да, больно, да, неприятно, но крайне необходимо. Без этой чистки в Рай не попадешь. А в ад мы не хотим, спасибо, кушайте сами. Поэтому, все, что остается делать — терпеть. Терпение — единственная добродетель, что нам остается в последние времена. В том, что последние времена уже наступили, я ни капли не сомневался, проходя мимо детской площадки с матюгающимися детьми и утонувшими в своих телефонах, ничего не замечающими, взрослыми. Мы все похожи на мальчика Ваню, которого Баба- Яга засовывает в печку. Как, в какой момент мы не заметили, что мы сидим, уткнувшись в свои смартфоны, на большой лопате, в которой нас засовывают в печь, в самое пекло, в страшный огонь? Почему ни до кого, кроме горстки бодрствующих, никак не может это дойти? Почему для некоторых уже поздно даже кричать «караул», почему души спят беспробудным сном? Где мимо нашего внимания проскочил тот момент, когда на нашу прекрасную планету окончательно просочилось зло? Где мы все были?! Сидели в телефонах, листали бесполезные веселенькие секундные видосики, чтобы не знать, не видеть, не чувствовать, чтобы не жить эту жизнь, а чтобы она жила нас. Уж как- нибудь. Лишь бы не чувствовать боль. Не прилагать усилий. Лишь бы не чувствовать себя отверженным, никчемным неудачником. Лишь оно как- нибудь само. И оно само, оооо, поверьте, как нагло, нахраписто и быстро оно само — и вуаля, половина ада у нас! И если бы не монахи, праведники, отшельники и святые — сюда бы приперся тартар целиком. Мы держимся, пока за нас молятся наши старцы, пока наши православные бабулечки в полуразрушенных храмах в заброшенных деревнях стоят и молятся за Россию и весь мир. Вы даже и на долю секунды не можете себе представить, сколько весит слово таких бабушек, и как их боятся бесы. Чего стоит взгляд настоящего старца, у которого окормляются сотни людей, и как его трепещет тьма. Вначале было Слово. Молитвенное слово держит Россию (а с ней и весь мир), и никогда не даст ей упасть. Пока в далекой деревне бабулечка в белом платочке, еле стоя на больных ногах, шепчет слова литургии в деревянной старой церквушке, насквозь продуваемой ветром, пока старец в монастыре без устали 24/7 принимает своих чад и отпускает им грехи после исповеди, нас не сломать, нас не перебить, нас не уничтожить. Выстоит земля русская, посрамятся вороги.

Глава 5

Каждый из нас должен думать, как бы не добавить своего зла ко всеобщему. Захотелось разгневаться, накричать на кого-либо — закусите губу. Можете до крови, я разрешаю. Лучше рана на теле, чем рана на душе. Идите сожрите что-нибудь. Побеждайте страшный большой грех мелким грехом, если нет сил на борьбу. Лучше сожрать кусочек горького шоколада в пост, чем накричать на мать, отца, детей, жену, мужа. Да на любого человека. Осуждение и гнев весят намного больше и влияют на душу в миллион раз страшнее, чем мелкое глупое чревоугодие. Даже если идет пост или вы на диете, есть способы заткнуть свой гнев: «Иногда лучше жевать, чем говорить». (с) Шрамы на душах ваших детей, супруги, мужа или родителей после ссоры с вами могут никогда не зажить. А ваш желудок отлично переварит несанкционный бургер или жареную картошечку после 18:00. «Разделяй и властвуй» (с) — тщательно фильтруй все, что ты говоришь или делаешь, особенно в отношении других людей. Держи себя в руках, не позволяй внутренним демонам разрушить свою жизнь и жизни близких и не очень людей. Молитва, пост и причастие — вот что освобождает от темных, вот что разрезает цепи, вот что делает светлым твой путь.

Ничто не предвещало этим томным августовским утром. Я позавтракал арбузом — говорят, они особенно хороши в августе. Я вышел из дома на солнце, которое устало пепелить столицу России за два летних месяца и немного успокоилось. Внутри себя я продолжал «читать лекцию» всем людям, я шел и разглагольствовал внутри себя, каким же именно способом нам всем нужно спастись. Глупое, глупое фарисейство, ведь спасти в первую очередь нужно самого себя. «Спаси себя сам и около тебя спасутся тысячи» (с). Я знал, я ведал про это, я вовсе не был так глуп. И все же, и все же, каждый раз объяснял сотням и тысячам невидимых людей в моем подсознании, как лучше всего нужно спастись. Знаю, это было достаточно наивно и самонадеянно с моей стороны — читать в моей гулкой голове лекции по спасению души, в то время как моя душа, в общем то, была не очень-то и спасена, но я не мог этого избежать. Я шел по улице, размахивая кейсом, и в то же время внутри себя проповедовал. Глупее ничего и представить то невозможно, но я жил так, как умел. Внутри мышки- полевки проворачивался огромный бурый медведь, и я уже практически ничего не мог с этим сделать. Аура. Аура, будь она неладна. Аура выдавала меня. Разумеется, я нацепил на себя какие-то отрепья на днях убитого серого засранца, но моя аура пробивалась жизнерадостной радугой сквозь это дерьмо, и как я ни старался, я ничем не мог ее заткнуть. Мне не хотелось лезть на рожон и организовывать на ровном месте сражение, отстаивая перед темными мой новый уровень, но отовсюду в моей жизни торчали белые нитки, было понятно и ежу, что я не тот чувак, за которого себя выдаю. Москва регламентировалась несколькими великими светлыми, за каждым из них был закреплен свой район. Я знал это, я не высовывался. Чтобы тебе под твою ответственность выдали хотя бы улицу, нужно изрядно повоевать. Я же был штабной крысой, так, в голове моей проходили электроразряды по поводу планов темных и светлых, но это все, чем я мог, собственно, похвастаться. Я не был воином, я не был великим, я читал бесконечные лекции о спасении мира в моем мозгу, который любой серый или темный с готовностью обозвал бы бредовыми, и я даже с точностью не могу сказать, что за этим стояло: очередная моя искренняя и глупая попытка спасти мир или гордыня? Почему я решил, что могу спасать других, если сам еще не был спасен, и находился в том же самом чистилище по имени Земля, что и они? Но «если звезды зажигают — значит это кому-нибудь нужно». (с) Итак, это утро ничем не отличалось от других таких же утр. Солнце светило ярко, я был в приподнятом настроении и особенно бодро вещал в моем мозгу незнакомой публике, как действительно нужно спастись, и что для этого нужно сделать. Я был сапожником без сапог — я знал, что нужно делать остальным, чтобы спасти свою душу, и очевидно допускал неприятные промахи и ошибки в бесконечной войне, которую вели против меня темные. Как полевая мышь могла привлечь к себе внимание темных? Чем я смог навлечь на себя бесконечный энергетический пресс? У меня нет ответов на этот вопрос. Я знал одно: полевая мышка должна добежать до финиша во что бы то ни стало. Полевая мышь должна пересечь финальную линию, она должна вытерпеть все невзгоды, падающие на ее голову, она должна выдержать. И каждый день я перебирал лапками. Я бежал к моему финишу, я знал, что я должен туда прийти «со щитом», а не «на щите». Я старался, правда. Бог видит, я старался.