когда любишь, видишь человека таким, каким его Бог сотворил, а не таким, каким его жизнь сделала
печаль мертвых из могилы не поднимает, а вот живых туда укладывает
– Хромоногай рыбак што без яйка елдак, – где-то в темноте каркал Мореслав. – Годный, да не до конца.
Своя комната – на то и своя, чтобы в ней происходило только то, о чем знаешь лишь ты.
«Практично». Совсем не так важно, как «красиво».
Выживет ли он сейчас? Доживет ли до конца войны? Переживет ли то, что будет потом – оставят ли в покое сына репрессированных?.. Да, можно с ужасом думать обо всем этом; страх – брешь, страх – яд. Но лучше подумать о том, как он однажды пройдется по набережной Невы, вдохнет теплый воздух над умудренными, многое повидавшими за два с половиной столетия камнями, пригретыми слабым северным солнцем – и отраженные в тихой воде летние облака будут так высоки и торжественны в безмятежном, забывшем о бомбардировщиках мирном небе.
– Из-за леса, из-за гор навернулся я в сугроб.
– Боже, мы как будто во времени перенеслись. Я таких бабушатников уже лет десять не видел, – покачал головой Климов.
– Как ты сказал? Бабушатников?
– Ну запущенных советских квартир: горка, серванты, старинный телик…
«в тихом омуте черти водятся».
Прихватили у артельного бутылку виски и две банки консервированного языка.
Мы как-то быстро сошлись на фоне нападок капитана. Начальник экспедиции – неторопливый мужчина между сорока и пятьюдесятью, выбритый череп, черные усики.
