Андрей Васильевич Шамин

Ветер летящей зари

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Андрей Васильевич Шамин, 2018

Ранним утром, когда нежный туман ещё окутывает дремлющую землю, странные люди, которых называют «не от мира сего», стряхивают остатки сна неспешной прогулкой. Они выходят на берег реки или моря и замирают, прислушиваясь к чему-то, что растворено в начинающем розоветь воздухе… Так рождаются стихи и сказки — слетают с пера, начинают свой путь к читателю…

С уважением, автор.

18+

ISBN 978-5-4485-8656-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Ветер летящей зари
2. Ветер летящей зари
   1. Вместо пролога
   2. Глава 1
   3. Глава 2
   4. Глава 3
   5. Глава 4
   6. Глава 5
   7. Глава 6
   8. Глава 7
   9. Глава 8
   10. Глава 9
   11. Глава 10
   12. Глава 11

Ветер летящей зари

Светлой памяти Пелагеи Поликарповны Шаминой бабушки моей, посвящаю

Ветер дышит, где хочет, и
голос его слышишь, а не
знаешь, откуда приходит и

куда уходит

Иисус Христос

Есть ветер такой,

Что волос не растреплет

Не шевельнёт даже листьев

А просто вдруг налетит

Неизвестно откуда

И заставит подумать

Внезапно прошелестев на

Рассвете:

Что-то от нас далёкое

Существует на свете

Стефан Раичкович.

От автора

«Идёт ветер к югу, и переходит к северу

кружится, кружитсяна ходу своём,

и возвращается ветер на круги свои».

Екклесиаст, глава 1, стих 6.

Всё было, всё есть, всё будет…

Вместо пролога

Что — если настала бы тишина,

Не на день — навсегда?

Отражение долгого сна —

Тишина навсегда тишина…

Тишь — бездонная пропасть —

Улететь, раствориться, пропасть

В ней, в тиши…

В ней —

Нирвана…

Тишь — она —

Отражение долгого сна.

Мир сошёл бы с ума —

Шум исчез, гам исчез — тишина,

Как немое кино —

Суета, толкотня и —

Тишь —

Она —

Голубое окно

К себе, если не спишь.

Если сам с собой в тишине,

Если мир ликует в весне…

Отражение долгого сна,

Избавленье и боль —

Тишина

Глава 1

Чёрной тенью метнулась из ослабших пальцев и закачалась гудящим маятником трубка. Я до боли, так, что побелела ладонь, ударил, (хотя зачем? — ведь он же не виноват!) серый ящик. Чёрт!.. Эти цифры… Они набирались с трепетной надеждой, всё во мне затихло. Чего я хотел бы сейчас — это чтобы там подняли трубку, этот кусок пластмассы, ставший весом равный моей судьбе. И когда пискнула последняя цифра, и когда длинный безжалостный гудок пронзил сердце, внутри что-то оборвалось и мир замер. И только во мне тягуче медленно раскачивался маятник. Вот остановился и он; время застыло.

Я хотел стряхнуть это тягостное оцепенение и ударил, ударил безмозглую штуку, отказывающуюся мне помочь. Телефон захлебнулся рваным режущим уши писком, но я уже ничего не слышал… Из забытья меня вывел бесцеремонный стук.

— Ну, сколько ещё можно пиздеть — люди ждут! — мордастый тип, весь в коже, сверкнул золотым ртом.

— Извините… ­– послышался мой голос, словно записанный невесть когда на ленту и только сейчас воспроизводимый.

«Золотой зуб» сделал ручкой и захлопнул дверцу. К нему судьба оказалась благосклонней, — уже через пару секунд он, скалясь, отрывисто что-то кричал в трубку, выплёскивая далёкому собеседнику всё накопившееся нетерпение.

Эх, судьба, — всплыло в голове, — если она — дама, то здесь применимо — чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей. Хм… Жизнь… Судьба… Да. Если у вас депрессия, то не о чем больше жалеть…

Глава 2

Солнце стояло в зените, когда я преодолел часть расстояния до своего убогого (убого — убога, мы все живём у Бога, — каламбур, однако!) жилища.

Тень задыхалась под ногами. Вминая её в расплавленный асфальт, я брёл в никуда… Если тебе надоело жить, то прольётся масло на рельсы трамвая…

Визг тормозов лишь на миг вернул меня в покинутую реальность.

— Ты! Что!? Придурок!

Хлопья звуков, плавно кружась, сыпались с белёсо-голубого свода и падали в бездонный колодец, забитый облачной ватой. Тело моё встряхнулось.

— Твою мать! Глухонемой, что ли?! — чёрные зрачки, полыхая гневом, надвинулись; искры посыпались на самое дно — Твою мать! — и, почти участливо, — чокнутый… Ну и хуй с тобой.

Меня куда-то потащило.

— Вот это — тротуар, а то — улица. Надо по тротуару идти. Понял? Ну… Топай!

Глава 3

Что ни случается — всё то к лучшему, — встряска помогла — иначе я так бы и затерялся в этом, ставшим сразу чужим лабиринте. В короткое мгновение прояснения увидел я табличку — оставалось всего-то, да ладно, какая там разница… Вот это меня и угнетало.

Я растягивал эти жалкие метры как кондом. Я убивал время, а оно убивало меня. И всё же то, что я задумал, эта проклятая ситуация, этот миг развязки, кульминация, апогей или, наоборот — перигей приближались неотвратимо — расстояние сокращалось.

Я ещё имел возможность… Канавой улицы миновать дом и отдаться суетному потоку. Он подхватил бы меня, как в паводок пьяная свободой река кружит дерево, сорвавшееся с яра, омывая пеной некогда величавый ствол, и унёс. Унёс в иллюзорную неизвестность бордового вечера, полного хрустальных миражей и томных ароматов. Но я не мог.

Мир ещё существовал, — но меня в нём не было. Я принял решение ещё до того, как… Ну не связала Фортуна оборванную нить и… Отступать? Хм… просто уже не было причин. Не было! И от осознания этого глаза подёрнулись влагой…

Видимо злой дух следил за мной — мир размыло именно в тот момент, когда я зашёл в подъезд и поднялся к двери. На ощупь я вставил ключ и вошёл. Лёгкое дуновение осушило слёзы. Дверь, щёлкнув шлепером, отсекла остальной мир. От удара из-под номера выпал маленький, сложенный вчетверо, листок — мелькнула лишь светлая тень.

Глава 4

Дальше я действовал с завидной решительностью. Перво-наперво навёл полный порядок — даже пыль, веками копившуюся на полках, вытер. Взял томик, наугад открыл — Руах[1], хм… Кисло усмехнулся. Потом аккуратно сложил книги; накрыл пледом пишущую машинку. Умылся и с наслаждением почистил зубы, машинально отметив: надо б к стоматологу, и сам себе улыбнулся в серебряный туман. Отражение среагировало адекватно, но вместо улыбки я почему-то увидел осуждение.

— И ты, Брут! — сказал я ему — Грустно… В этом мире даже отражение против. Ну… Хрен с тобой, дорогой! — и нараспев прочёл, скорее для себя, — «Как ни жаль — всё ж когда-то умрёшь: раз посеял печаль, значит, лихо пожнёшь…»

Засим я с ещё большей энергией продолжил наводить марафет. Горящие волны уходящего дня плеснули в окно. Несчастливая любовь — потухшие облака над морем…

Запираться не стал, оставил все, как есть (почему-то стало жаль двери, — небритые садюги-слесаря с их ломами, фомками и другим снаряжением). Брр! — пусть всё будет цивильно. Будильник зазвенел остатками завода. Уже можно вставать… — Забавно! — автоматически отметил я, — комедия ля финита!

Глава 5

Как говорят: «Ху есть ху, а все мы — актёры большого театра». Вот и способ был потому несколько артистичный выбран, но такая уж художественная (видимо от слова «худо») я натура; не буду описывать все его тонкости и достоинства. Это был мой выбор. И точка. Точка и ша!

Процесс происходил в две стадии: сначала расслабление, ну а потом и отбытие, если получится. Получиться же, по моим расчётам, должно было стопроцентно.

На первом этапе, как ни странно, меня одолела бессонница; до стадии второй времени оставалось ещё порядочно, и я решил заняться мемуарами; а что? Чем чёрт не шутит!? Да и записку полагается черкануть — по традиции. Я перещёлкнул цвета — в начале было заглавие.

«Любопытство движет всем и всеми…» Любовь пытать — искать, аскать — шиза какая-то! Фраза спланировала на лист. Я догнал колёсики водой, прикрыл глаза и представил, как главный редактор и издатели (первый отвергнувший «несчастного» (издатели стали вторыми), друзья, критиканы и просто тусовочный люд, стоят у гроба и перешёптываются, — А вы знаете, коллега… Я иногда в нём замечал… М-да… Какой талант… Ах! и как рано… Вай-вай-вай…

Отчего-то это «Вай-вай» меня взбесило, и я решил ускорить ход событий. Моя рука ещё что-то карябала, когда в глазах замерцало, виски сжал тугой стальной обруч; из желудка потянулись ледяные щупальца; члены оцепенели. Холод коснулся сердца и дополз до макушки. Сумерки очей сменились ночью, и я провалился в заклубившуюся тьму.

Прошла вечность… или миг? Незаметно посветлело. Всё приобрело синевато-чёрный окрас.

— Надо бы включить свет, — подумал я и обнаружил, что настольная лампа включена, но света от неё как от одинокого светлячка в мрачном сыром бору.

По углам шевелились расплывчатые тени. Там, где висело зеркало, зиял вход в тоннель, словно занавешенный водой. Мне даже показалось, что там мелькнуло нечто розовое и хвостатое (не поросёнок!). Раздавались странные звуки.

— Начинается! — вспыхнуло в мозгу. Кошмара мне только и не хватало! Вот и решился с жизнью! Да я в гро… — моя речь оборвалась на полуслове — странное полупрозрачное, светящееся тёплым бело-розовым внутренним светом крылатое существо стояло? в дверях.

Я услышал голос, правильнее было бы сказать, голос звучал во мне самом.

— Ты сделал выбор?

— Да! — ответил я почти гордо.

Повисло неловкое молчание. Наконец, светлый гость нарушил его:

— Пойдём.

— Куда это? — насторожился я.

— Туда, — он возвёл «очи горе», — давай руку.

Если это — сон, то… — я протянул руку и…

Комната и всё в ней поплыло. Вначале я испугался. Затем пришло состояние, похожее на обкурку, но гораздо светлее и приятней — просто неописуемое! Мы воспарили сквозь потолок, крышу и: алмазы, аметисты, рубины, сапфиры засверкали, заиграли на тёмно-синем своде космического собора. Полная Луна горела, словно серебристо-алая лампада. По ней пробегали разноцветные полосы. Мостом из самоцветов уходил вглубь Вселенной Млечный путь; звал и манил в беспредельность звёздных скитальцев…

С красот неба я перевёл взор на грешную Землю. Город спал, укутанный туманным одеялом. Поверх него заботливая Ночь разостлала тонкое кружевное покрывало. Мерцающий узор из огней автомашин, сполохов неона, казалось, дышал, а фея продолжала вышивать люрексом дорог и златом окон матово-чёрную бязь, вкрапляя нежно-розовые жемчужины фонарей и бисер светофоров.

Старый Город нежился в меланхоличном потоке. Шпили его соборов царапали облака и казались ирреальными, принесёнными из древних легенд каким-то неведомым волшебством.

— Всё — прах. — вернул меня из сказки голос, — Творец — вечен.

И, помолчав, продолжил, — вы — рабы материи, разум же ваш — беспределен.

И, не успел я спросить о Добре и Зле, снова заговорил:

— Не знаю… Вам всё дано, и сверх того… Сейчас смотри же…

Мы поднялись выше облаков, к самым небесным сокровищам, и повисли в эфире. Если бы я хотел, то мог бы спокойно погладить Большую Медведицу. Интересно, какая шёрстка у звёздных животинок?

Глава 6

Неожиданно лампада дохнула шафранным дымом. Флюиды невидимых свечей размыли густую синь… Хоровод огоньков закружился недалеко от нас. Огонёчки переливались всеми цветами радуги, принимали самые причудливые формы. Они жили и наслаждались жизнью.

— Это — Сны, — бесстрастный голос отозвался во мне тягучей тоской, — они вольны прийти, когда хотят и к кому… Хочешь их увидеть?

— !

Мы, сделав крутой поворот, вплыли в самую их гущу. Вблизи оказалось, что на самом деле это сияющие, ежесекундно изменяющиеся, сгустки.

— Теперь молчи, — приказал попутчик.

На моих глазах один сгусток заискрился, окутался облачком, словно тончайшим газом, и мерно запульсировал. Потом по нему побежали светящиеся пятна и злато-алые змейки. Он весь переливался, дрожал…. Покров истончился до эфира и женщина, трепетная и нагая, возникла среди звёзд; блики играли на её нежной коже, распущенные волосы, словно воздушный плащ, прикрывали совершенные формы; сквозь них и ещё не сгустившееся тело проблёскивали созвездия, осыпая пери алмазной пудрой… Из ничего возникла одежда, что-то бархатное, очень короткое — верно, какой Ромео грезил о своей Джульетте. Потом красавица вспыхнула золотистым лучом и унеслась к Земле…

Я отпрянул. Совсем близко, ещё не погас радужный след, развернулась огненная спираль… Пылающий БТР, разбрасывая искры и горящие лохмотья покрышек, валился в кювет. Из люка, бессильно свесив голову, торчал водила; шлем его тлел.

Несколько фигур в хаки распростёрлись на ослепительно-белом песке — тень под ними, пропитав кожу Земли, матово светилась как клюквенный морс пролитый в сахарную пудру. Откинулся люк. Боже! Человек — он рвётся; лицо его побелело, от напряжения черты свело в жуткой маске…

…БТР опрокидывается. Рот перекашивает немой крик. Нечеловеческая мука в глазах. Ааа!!! Длинная очередь; бессмысленная стрельба в никуда… Страшная картина сворачивается в пурпурный шар… Он улетает тревожить чей-то сон явью давно прошедшей войны.

Когда ещё один сгусток начал изменяться, желание смотреть поостыло, но существо настояло, — пришлось мне наблюдать.

Голубая сфера. Поле. Детская фигурка, трогательная в своём одиночестве, — как это всё-таки красиво — звёздное море колосьев… Что-то до боли знакомое… Господи, да ведь это! — я чуть было не вскрикнул. Внутри прозвучало укоризненно: Смотри. И я, скрепя сердце, подчинился.

Пейзаж между тем приближался. Поле прорисовывалось всё ярче и ярче — проявились отдельные колоски и стерня на скошенных местах… Мальчик шёл мне навстречу. Глаза его были широко раскрыты, словно небушко отразилось в родниках; невинные — теплом и любовью одаривали они мир. Босые ноги в синих, малость выгоревших штанах ступали по грязно-жёлтому ёжику, взбивая пыль.

Он нагнул стебли, сорвал несколько колосков и растёр их меж ладоней. Сдул сор, — И отделит зёрна от плевел… — опять голос или это сам я…

На розовой ладошке дитя Человеческого покоились дети Земли. Свет чистых глаз лучился сквозь меня… Мальчик втянул, смешно шевеля губами, добытую пшеницу и потопал Бог весть куда по своим детским делам.

— Сыно-ок! — прилетело из дали.

— Иду, ма! — откликнулся он звонко и помчался, раздвигая золотые волны. Мелькали загорелые икры, лопатки под выцветшей рубашонкой пузырём ходили ходуном — пацанёнок очень спешил…

И этот сгусток так же стал лучом, но не улетел, как его братья, к ночной Земле, а стал пульсировать странным печальным светом, с каждой секундой слабея и слабея.

— Что с ним? — я знал ответ, и всё-таки задал вопрос.

— Адресат выбыл — так говорят у вас. Люди умирают, умирают и сны их… Они становятся снами: и живые и мёртвые, но редко… Если только это очень важно. Может и ты станешь чьим-то сном…

— Как!? — взорвалось у меня всё внутри.

— Смотри, — голос окатил меня ледяной волной.

Подо мною распахнулось окно, правильнее было бы назвать это нечто экраном. Я увидел свою пятиэтажку. Вопреки всем законам физики, я увидел свою квартиру. За столом, уронив голову, сидел человек. Исписанные листы валялись на полу. Горела лампа. Янтарный круг отсекал кисти, скрывая остальное в серой тени.

В правой, пальцами, сведёнными судорогой, была зажата ручка; левая же покоилась открытой ладонью вверх — узоры на коже резко выделялись чёрной сеткой. Под лампой лежала записка: дата, подпись фиолетовыми, ставшими чёрными с плесенью в жёлтом овале, чернилами.

В комнате хозяйничала Луна. Её безразличный свет лился на стаканчик и смятые лафетки[2], сгустками крови разбросанные среди бумаг. Окно было полуоткрыто. Ночная бабочка, примчавшаяся на свет, задела абажур, круг качнулся вправо, влево; показалось — сейчас человек проснётся и продолжит начатое, но он не шевелился. И я знал почему: я был здесь; меня не было там. Я отбросил тело как футляр или, может, это оно отбросило меня. Не знаю… Да и какая!..

…Листы затрепетали; сквозняк взметнул их вверх. Они стали парить в комнате, словно огромные бабочки из садов Снежной Королевы. Один обвил ножку стула и, подрожав, устало замер. Остальные, восторженно шелестя, радовались обретённой свободе и упивались порывами, но мало-помалу тоже пристроились по местам; все, кроме первого.

Этот непоседа метался, кружился по комнате, жадно изгибаясь, пока очередной порыв не забросил его на стол. Там он втиснулся под пальцы левой руки и затих… Сверкнуло красным заглавие. Вмиг заныло, затрепетало там, где должно было биться сердцу…

— Нам пора, — спутник повёл рукой. Экран стал подёргиваться дымкой… И тут раздался звонок. Он был весел и ясен. Благовест и Пасхальный перезвон слились в нём в оду радости. И понял я, — меня звали, звали обратно.

— Нам пора, — повторил светящийся летун.

— Я остаюсь. Возвращаюсь! — закричал я.

— Будет сложно, — бесстрастно сказал он.

— Я готов!

— Тогда — пока прощай… — летун взмахнул крыльями и растворился среди звёзд…

Глава 7

Я проводил его долгим взглядом. След Ангела осыпался золотым дождём. И сны куда-то исчезли…

…Странная дрожь пробежала по всему моему существу. Я глянул вверх и замер. Огромный глаз, именно! — глаз — белок, радужка и… горсть бриллиантов, утонувших в бархатной подушке.

Я жалкая амёба — безмятежное бытие в капле, но вот мой мир растянут радужной плёнкой… — Вся Земля простёрлась подо мною. Гигантская панорама? на которой всё жило — города переливались, вздыхал океан, джунгли полнились криком. Видения проносились как в карнавале. Я ощущал сгоревший ветер, острый запах йода и чего-то изысканно-пряного…

Карта сменилась зелёным полем без конца и края. Множество разнообразных существ и люди в том числе, заполонило его. Шелест травы, холодный блеск Звезды на траурном крепе коснулись серебряных струн души… Око исчезло. На его месте возникла в полнеба, с ртутным холодным блеском, воронка. Я дёрнулся было — ну куда: меня втянуло как пушинку. Замерцало. Мерцание слилось в ровный муаровый свет…

Пьянящий аромат Леты… Нектар забвения… В перламутровом потоке зарезвились лазурные змейки… Странно далёкий и близкий одновременно аромат. Грудь перехватила острая боль… Она вспыхнула и погасла, а запах остался. Настойчиво лез в ноздри, щекотался. Я не выдержал и, чихнув, открыл глаза.

— Утро доброе, — голос, мягкий, колкий, словно сено.

— А? — я ещё в чарах сна.

— А я вот пышек испекла, твоих любимых…

— ?..!

— Вставай, умывайся, — пока не остыли.

В мгновение ока — прозрачная струйка — Фрр, тьфу! — теперь полотенце — и за стол, покрытый свежей скатертью. Румяные, с пылу, с жару пышки так и прыгают на зубок.

— Ешь, ешь, — тёплая шершавая ладонь коснулась щеки…

Стук в дверь, — Я сам! — вскочил я. Табуретка обиженно скрипнула.

— Здоров! Как там насчёт прогуляться? — на крыльце стояли: один мой знакомый, по его мнению, крутой, и та, о которой я и не смел подумать. Да какое там не смел! Сам заварил кашу, сам её и съедай. Да какой мерой мерил, той и отмерялось…

— Я погуляю. Хорошо?

— Конечно, внучек — возьми пышечку, вот, — лучистые глаза безмолвно ободрили.

Я прикрыл калитку и зашагал по пыльной дороге, и не заметив, что губы горестно прошептали, — Обереги его, Господи — слова, засияв, сгустились в янтарный полупрозрачный крест, что плавно полетел следом…

…обернулся я — ни забора, ни калитки, ни дома — ничего.

— Не тормози! — крутой дёрнул меня за рукав. Так мы и шли. И вдруг. Мои попутчики как сквозь землю провалились. Впрочем, и земля исчезла. Я парил над ядовито-жёлтым туманом. Он зловеще светился. Иногда пелена истончалась, и я видел сквозь прорехи: Брр! — не к ночи будь сказано.

Но почему я не падаю в смрадную трясину? Тут краем глаза я заметил крестик на простенькой цепочке; они светились ровным золотым огнём; пахло ладаном…

Небо раскололось от громового удара. Ослепительный белый свет пронизал всё — звёзды померкли в его сиянии. Потоки живительной силы наполняли меня. Великая Любовь нисходила и пропитывала каждую частицу меня. Ласкала и нежила. Внутри меня вспыхнуло «Я есмь Альфа и Омега…» — словно протуберанцы полыхали эти слова. Я ощутил их живительную энергию и силу.

— Простите мне, — я всего лишь человек…

Сверкающий поток начал слабеть. Поднялся ветер, переросший затем в невиданный ураган. Я держался как мог, лавировал, но он был сильнее — меня швыряло как лист в осеннюю бурю. Все земные шторма, смерчи, тайфуны и шквалы меркли рядом с этой Адской свистопляской.

Я взмётывался выше звёзд и низвергался в бездну. Мрак сгустился — впереди выросли горы, порождения самой тьмы. Острые, как клыки дракона, они поднимались с каждым мгновением. И, наконец, неодолимой стеной стали предо мною. Я собрал все силы. Удар! Я сползаю по жестоким скалам. Просто чудом я удержался за острые грани. Кровь сочилась из разодранных пальцев. Под ногами разверзлась бездна; она слегка кровавила.

Пальцы мои слабели. Накинулся злобный вихрь. Он рвал и терзал меня. Ещё один бросок свирепого демона и я сорвался.

Глава 8

Я с трудом разлепил веки. Густая тьма залила зеркала души. В кромешном мраке не видно было даже пальцев; их я чувствовал — дикую пронзительную боль раздавленной плоти.

Раздался хриплый кашель — смех; мой смех, — Им никогда не найти Священный Холм. Забывшие всё… Вы! Эх вы! — волна гнева пробежала по истерзанному телу. Огонь и боль сплелись в яростный клубок… Я застонал, больше от бессилия…

Толстощёкий, с глазками-щёлками, похожий оттого на раскормленного порося монах, тряся пузиком с массивным крестом на нём, визгливо кричит. Угрожая всеми муками их Ада клеймит в служении Сатане. Иногда голос его обволакивает приторно медово:

— Сын мой. Ну, зачем, скажи, так упрямиться… Подумай о душе — гореть ей в огне!

— Ты говорил, — просипел я — Господь милосерден… Как же…

— Проклятый язычник!! — толстяк срывается, брызжа слюной, — Колдун!!!

Тело загорелось. Я видел гвозди золотые от жара; они впивались в плоть, невидимый молот безжалостно загонял их в дымящееся мясо по самые шляпки. Боль, урча, вцепилась мёртвой хваткой. Я попытался произнести заклинание — вырвалось несвязное мычание. Гнусь!

Боль заполнила меня; мыслей, чувств — ничего не осталось. Только молот мерно вбивающий всё новые стальные штыри… Я рванулся в прошлое — ничего не приходило..!

Собравшись, я увидел перед собой грубо оструганное дерево. Каждую прожилку страшной явью. Я слышал плеск волн и крик чаек; все чувства обострились неимоверно, — Прибой? Если лодка перевернётся, то… Нет!!! — Скрежет. Треск…

…свет ясных глаз. Белые крылья… Порхающие лучи касаются смоляных волн… Серебряный венец — знак посвящённого успокоил их. Мы падаем ниц пред Старейшим…

Снежно-белый шар слетает с морщинистой, как кора дуба, ладони. Я принимаю Священный Огонь. Мир распахнулся. Вот и алтарь. Примут ли Боги мой дар? Камень с тихим шелестом впитывает сияние.

Хмарь разодралась на клочья. Могучий воин с белым вороном на плече сверкнул очами — прокатился гром и…

…взвизгнув распахнулась дверь. Идти я не мог — меня волокли как куль. Конец пути одолел сам, еле-еле ступая на распухшие, в язвах и струпьях, ноги.

Боров и ещё двое, с крестами литого золота, сидели за столом. Лица скрывали капюшоны. Толстяк улыбнулся.

— Здравствуй, сын мой.

Я молчал, — думал, сколько каши можно было б сварить на этом сале.

— Нехорошо, сын мой, не отвечать на приветствие.

— Не меняю полновесное золото на дрянное серебро.

Из мрака под капюшоном сверкнула сталь, — Он?

Тройной подбородок кивнул.

Двое наклонились друг к другу и зашептались. Один что-то сказал толстяку — тот, хрюкнув, подозвал стражников. Стих топот кожаных подошв и воцарилась тишина.

— Сын мой — промурлыкал жирнявчус — всё ещё при своём?

Я смотрел сквозь него — пропитанная стонами стена гасила все мои усилия.

Послышались шаги. Среди грузных тяжёлых светлой мелодией вплелись другие — лёгкие воздушные шаги эльфа. О, Светлые Боги, только..!

Дверь отворилась. Я едва сдержал крик. Капюшоны довольно рассмеялись. Крайний отбросил ткань.

Со своим острым гибким носом и торчащими вперёд зубами он походил на крысу… С крысами подземелья я дружил, — они таскали мне целебные коренья; я делился своей скудной едой. Без трав я бы просто сошёл с ума, как и многие мои соседи…

Эта же крыса… Пламя факелов плясало в чёрных выпуклых зрачках вампира. Голос, полукашель, полувизг задавал вопрос за вопросом. Я не слушал. Я исступлённо умолял Богов спасти её…

Грубые лапы схватили юное тело и швырнули на колоду. Ремни впились в нежную кожу. Я обезумел. Шестеро дюжих стражников пытались меня остановить — я расшвырял их как щенков. Ринулся…

Поток ледяного воздуха ударил между лопаток и сковал мои члены. Когда я отогрелся, крепкая цепь обвивала руки.

Она ничего не знала. Знал я. Раскалённый метал сдавил тонкие её пальцы. Волны отчаяния, боли захлестнули меня. Выступили слёзы и, не успев скатиться, сгорели в пламени гнева.

Боров и Крысоподобие подошли ко мне.

— Доволен ли платой, сын мой? — Истекающие похотью глазёнки и ониксы совсем близко — миг: стальная змея свернулась у ног; не стих звон, как рваная тень рассекла спёртый воздух.

Рясу Борова залила карминная река, её горячие струи несли студенистые комки. Выбитый глаз повис на нити. Крыс завертелся. Две смоляных капли ударились о пол — тело дёрнулось и застыло, нелепо скомкавшись в липкой чёрной луже.

Оставшийся за столом вскочил. Преодолевая сопротивление я шёл к нему. Слишком много сил я потратил, когда оттянул её боль… Чёрный шар ударил в грудь; в глазах потемнело…

Стояла прозрачная летняя ночь. Равнодушно перемигивались небесные коровы. Щит горел на вратах. Покой и тишина. Я забылся. Сильный толчок вернул в суровое настоящее.

По обеим сторонам шли монахи, похожие на воронов. Тяжёлое дыхание перемежалось звяканьем. Вот и вершина.

Ни Борова, ни Крысы. Третий — благородного вида, со странно знакомым лицом: со стальными глазами и презрительно сжатым маленьким ртом, нервно сжал распятие.

— Покайтесь пред лицом Господа!

Тишь…

— Смерть язычникам! Смерть колдунам! Смерть им!!

— Смерть!!! — подхватила стая.

Чёрное кольцо, ощетинившись огнём и сталью теснило нас к пропасти. И тут я сделал ошибку. Наши глаза встретились. Я упал в волны тоски, в серое море страха и сомнений… Над ним вспыхнула радуга — счастье нечаянной встречи — оно сразу стало ласковым и добрым…

— … У тебя…

— Скажи — и ей сохранят жизнь! — кинжалы впились в самое сердце.

Сверкнула алая сталь. Уклонившись, ступила она на самый край; светлой лебедью замерла между Жизнью и Смертью моя любимая. Боги ждали их…

Горестно вскрикнув, слетела снежная птица в пропасть, и вслед — вторая, ибо нет смысла жечь лишний миг, когда самое дорогое утеряно навсегда…

И завертелась земля, закружилась земля, приближаясь с неимоверной быстротой…

…зелёная былинка на груди камня. Хрустальная чаша, полная игристого вина, разлетается на множество осколков…

…Я взмыл над долиной. Вековые дубы проплыли подо мной. Я поднимался всё выше и выше — в Вальхаллу. От радости я ошалел и забыл всё и всех, и… Где ты? — Я огляделся по сторонам — нигде никого.

Внезапно подо мной возник чудовищный водоворот. Светло-серая по краям воронка к центру перетекала в аспидно-чёрную тьму. Тьма втягивала с неимоверной силой. Я взмолился покровителю рода. Золотистое свечение окутало меня, падение замедлилось, но не остановилось. О, Боги, не оставьте нас!..

Глава 9

Падал я — может миг, может тысячелетие. Затем вспышка… Перекошенное Солнце висело одновременно с зелено-синей Луной. По растрескавшейся земле бегали твари, похожие на пауков, но размером с дога.

Паукособы имели гротескно-карикатурные, словно намалёванные, рожи. Всех их как ветром сдуло, только я шевельнулся. Ногтем ковырнул землю, — Даа — неуютное местечко…

Видимо в знак согласия, диск затянуло свинцовое облако. Померкло. Взвился сухой колючий ветер; бил шипастыми крыльями, швырял жгучую пыль, целя в глаза.

— Мда-а, — протянул я — Ну, ничего.

Я схватил наглеца за хвост и хорошенько припечатал к прокалённому грунту, ажно звон пошёл. В серое существо впился (в заднюю часть) тонкий голубой луч. Громыхнуло. Мга смылась за горизонт, освободив лазурное небо.

— Прогулка обещает быть интересной! — я уверенно зашагал по пустыне.

Ни из чего возникла дверь — толстые доски, кольцо вместо ручки. Она полыхала. Я взял горсть песку и швырнул в жадные щупальца. Пламя, недовольно урча, втянулось под порог. Я подождал — дверь, скрипнув, распахнулась в тоннель. Со стен капало. Невыносимо воняло. Как ни странно, но меня ждали два персонажа: «крутой» и девушка (Неужели она?! В этом Аду?!).

Знакомый переминался с ноги на ногу.

— Пойдём к Хозяину! — буро начал он — А то ей будет плохо! Очень! — Он сделал движение — девушка пронзительно закричала. Сердце мне уже подсказало: подстава, но и иллюзии надо жалеть — раз сам их породил.

Шли мы долго. Петляли. Поднимались и спускались. Казалось, этому лабиринту конца не будет, но вот впереди затлело. Финиш — центр всей мути. Он просто кишел людьми и разнообразными тварями. Все (и люди, и твари) торчали по закуткам, занимаясь всяк своим делом.

Кого-то пытали или истязали — раздавались душераздирающие вопли. В других нишах стонали в экстазе слитые в дикой страсти тела; острые ногти в кайфе прокалывали матово-золотую кожу. Капли крови сворачивались в бабочек. Бабочки взмахивали огромными, чёрными с вороньим отливом, крыльями и исчезали в багряном полумраке.

Черти в косухах дули кроваво-багровый напиток. Сухопарый парень с отсутствующим взглядом взял хрустальный шприц и пустил по вене розовое лохматое существо с томными глазами…

Время от времени все они посматривали в мою сторону и тогда стена ненависти и злобы вздымалась вокруг…

— Хозяин, он здеся!

Провожатый подобострастно склонился перед густо-синим человеком; лицо его скрывала тень.

— Ах, святая простата — купился. И на что!

Былая страсть и «крутик» менялись прямо на глазах. «Знакомый» стал уродом с зелёной безволосой головой, да ещё покрытой соплями — ну и вид. У девушки губы растянулись до ушей, нос расплылся, вывернув ноздри наружу; уши заострились; в глазах загорелось злобное рубиновое пламя; рот наполнился множеством острых как иглы зубов.

Довольный метаморфозами, Хозяин захохотал. На этот глумливый полусмех-полувзвизг, чуть подвсхлипывающий, потянулась со всего Тартара всякого рода тварь: люди с головой в виде фаллоса, фиолетовые существа, имеющие три пары птичьих ног и прочая дрянь, наподобие коричневого студня, усеянного множеством глаз.

— Я — владыка сего! — оскалился Синий.

— Ты зол и одинок, и мне жаль тебя. — я, шагнув вперёд, сжал его запястья. Холод, в тысячи раз леденей могильного. Ладони точно добела раскалённого железа коснулись. Моя энергия окутала это по-своему несчастное создание — мгновение, и я сам, обвитый по рукам и ногам серебряными жгутами, лежал у ног моих. Я долго смотрел в глаза, пока я (тот) не перестал визжать и утих.

Его трусливое окружение попряталось в самые дальние углы. Выбираться придётся самому. Самый верный путь — кратчайший. Я поднял ладони вверх — каменный свод вспучился и разверзся, брызнув агатовыми искрами.

В рваную дыру заглянуло Солнце. Зловоние и смрад вспыхнули в животворящих лучах. На лазурном своде — ни облачка. Лишь Луна, танцующая вальс…

Донёсся обрывок фразы… Топ топ, и я уже на месте. Группа людей, одетых более чем разнообразно, горячо о чём-то спорила. Один же сидел в стороне; плакал. От слёз костюм его почти расползся, а в камне, на коем он сидел, выело лунку. Как только он меня увидел, так сразу вцепился мёртвой хваткой в ногу и возопил.

— О, Светлый, пожалей, не оставляй, не бросай — меня никто не слушает, не понимает!

Любви во мне было достаточно — мягкий поток её унёс слёзы рёвы. Он спокойно растянулся на траве и неожиданно сказал — А я даже и не знал, что небо — голубое…

И ещё что-то, но что я уже не услышал — галдёж стал столь силён, что трава волновалась под ним, как под ветром.

— Надо уважать, обожать, ублажать себя! — это человек в одеянии, вышитом золотом.

— Тогда возникает зависимость от других. — возразил старец, в рванине, препоясанной верёвкой; седой, с измождённым лицом, — Покой. Тишина. Вот — главное.

— А как же женщины!? Эти цветущие создания, ради очей и ножек которых только и стоит жить? — влез третий — в алом плаще с аккуратно заштопанной дыркой.

— Целомудрие! — некто в чёрном камзоле, — Животворящий крест… Хрустальный дождь… Пылающие строфы. Ритм стихий в унисон с биеньем двух любящих сердец. Воркование голубков под миртом… Звёзды, планеты — и этого безумно мало для прославления Богини…

— Со скалкой! Нет уж, дудки!…

— Женщины — соблазн! Покой. Тишина. Мудрость. Вот главное!

— Сам для себя? Ну, ну… — это крепыш в спецовке — Значит, — в пещеру и сиди там век бука букой? Так повымрем все — как энти — мамонты!

— Драконы! — выкрикнул кто-то.

— Покой и Созерцание! — всплыл над гамом голос аскета.

— Женщины!

— Семья!

— Дело! Главное — Дело, которым ты живёшь!

— Нет, други мои! Смысл жизни — вот главное! Поиск Истины — вот главное!

Спор взвился крещендо.

— Минуточку внимания…

Никто даже и не услышал нового голоса — все продолжали галдеть. Кое-кто погорячее схватили друг дружку за грудки.

— А ну тише! — рявкнул я. Гул разом смолк.

— Рассуди нас! Что правильно — Тишина и…

— Женщины!

— Нет, Дело!

— Нет! Истина! — спор начал разгораться с новой силой.

Не суди и не судим будешь, но, к сожалению иногда приходиться. И самый жестокий суд — суд самого себя…

Я поднял руку.

— Истина — это вы, это ваша жизнь, идите с миром. Занимайтесь каждый тем, что ему по душе.

На какое-то время спустилась тишина, чем я не преминул воспользоваться, — А пока суть да дело — погуляйте, отдохните — Солнышко так и голубит. И я пойду.

Некоторое время мы шли вместе. У края светлого леса простились и я ступил на хохочущую траву. Пара десятков шагов и в смех вплелось журчание ручья. Я неторопливо пошёл вдоль него. Постепенно говор его становился всё тише и, наконец, перешёл в еле слышный шёпот, истекающий из почерневшего заросшего мхом сруба. Я стал на колени. В прохладной тишине мерцали звёзды. Мои пальцы мягко вошли в чёрное зеркало и рубиновая звёздочка задрожала в лодочке ладоней. Прозвенела капель. От холода заныли зубы…

Звёздочка мягко снялась с ладошки и растаяла в небе. Я стряхнул прилипшие травинки и сор и вернулся на тропу. Трава уже успокоилась и я шёл в полнейшей тишине.

Глава 10

Местность всё более и более пустела. Исчезли последние чахлые растеньица. Чувство острой заброшенности витало над краем. Внезапно в сердце будто клещи впились. Прямо передо мной омерзительные существа, помесь мертвецов-монстров, преследовали юную девушку в белом подвенечном платье.

Она ступала босыми ногами на каменистую равнину и почерневшая выжженная земля на мгновение вспыхивала салатовыми островками нежной молодой травы. Шелковистые нити ласково обвивали лодыжки, ненадолго нежа молочно-розовую полупрозрачную кожу…

Твари каждый раз разражались злобным воем. Вздымая пепел, они тяжело топали. Презрев опасность, я устремился стае наперерез и внезапно понял: победа не будет лёгкой.

Стоило мне разозлиться — и тут же одна выросла со слона. Стоило испугаться, отступить на пядь — и другая, более омерзительная, мигом прибавила прыти.

Эти твари — Сомнение, Ненависть, Жестокость, Гнев, Спесь, Страх, Лживость — травили мою Любовь и, значит, и я метался из крайности в крайность. Отчаяние и Бессилие ликующе взвыли. Я увидел — стая окружила девушку…

Она стояла на небольшом пятачке, покрытом короткой травой… В пределы его лапы порождений Хаоса проникнуть не могли. Они натыкались на невидимую раскалённую стену. Одно, особо рьяно тянувшееся, взревело — его когти заполыхали; оно, визжа, стало царапать грунт, пытаясь сбить пламя.

И понял я — Отец Небесный не даёт растерзать красавицу этим мерзким существам…

Я нырнул в океан Утекшего… Я вспомнил последние встречи, потом первые свидания, первый несмелый поцелуй. Я отрешился от всего… Я жил Любимой. Я дышал ею. Мы стали одним целым. Я поблагодарил Отца Небесного за Жизнь, что дала нам столь чудесно встретиться…

И — трава из-под ступней побежала по равнине. Монстры истошно завизжали. Они улепётывали со всех ног, а хризолитовый, изумрудный, малахитовый потоки заливали склоны возникающих тут и там холмов. Вот проклюнулись первые цветы. Неподалёку вспыхнуло и громыхнуло.

Монстры, охваченные аквамариновым сиянием, теряя кровь и плоть становились призраками. Из дымящихся капель прорастали маки и розы — пурпурные, алые — очень большие… Потом и призраки сгорали в вешних лучах. Грохнуло последний раз. Настала тишина. И в этой величественной паузе и Вселенная затаила дыхание, я шагнул к Любимой.

Как ни жаль… Но я помну волшебный этот ковёр… Ещё не раскрывшиеся бутоны и уже пламенеющие цветы проплывали подо мной; ветерок игриво покачивал душистые костерки. Я приблизился к Любимой; наши пальцы переплелись — мир ещё более посветлел. Из маковых домиков взлетело множество бабочек, да нет же — не бабочек. Прелестные крошки, — у юношей с блестящими как у стрекоз крыльями, нырнули в прозрачную чашу, полную лазури… Крошки подняли золотые и серебряные рожки и полилась чарующая музыка… Мы пошли по цветочному океану вдаль, к бирюзовому горизонту…

Я проводил взглядом счастливых влюблённых, забывших обо всём на свете, и собрался было возвращаться, но тут вспомнил о скованном самом себе в подземелье и решил сделать крюк.

— И хорошо сделаешь! — рука деловито поддёрнула помочи, — Вона какой вымахал, а толку? А, ладно, некогда мне — лето на дворе. Мальчиш вскочил на низко летящее облако, мигом ставшее конём. Роскошная белоснежная грива ниспадала до копыт, ноздри полыхали жаром, — Счастливо!

Я махнул в ответ — увидимся, мол, и направился туда, куда и собирался.

Глава 11

Я (тот) лежал спокойно. Только мрачный огонь горел в глазах. Неподдельное изумление скользнуло по лицу, когда путы исчезли.

— Неназываемый протянул своё щупальце, — после неловкого молчания выдавил он, — Я решил с ним побороться…

— Вижу.

Взор его засверкал:

— Он появится! Обязательно!., — я почувствовал страх в его голосе.

— Ну как…

Всё изменилось. Мгновенно. Горизонт смялся. Равнина вздыбилась, по ней загуляли волны.

— Оно!!!

Я взмыл в космос.

Хаос надвигался. Чёрная змея плавно струилась меж пылающих звёзд. Какая-то незадачливая планета оказалась на её пути. Только лёгкая дрожь напомнила, что ещё недавно жил целый мир.