Оглавление

Атлас далёких дворов

Предисловие

Ребята, перелистывая страницы атласа, вы совершите увлекательное путешествие в ещё недостаточно известный вам мир далёких дворов.

Знакомство с ним начнётся с рассказа, который можно так и назвать «Этот загадочный мир». Он повествует о маршруте самого обычного человека, о том какие мысли порой приходят в голову при такой прогулке, о прошлом, будущем, и, возможно, о чём-то ещё.

Дальнейшие тексты помогут вам познакомиться с деталями городского пейзажа, пугающими объектами и греющими душу пустячками, огромными территориями, покрытыми лесом. Описанное в атласе простирается от кажущегося реальным до земель откровенной фантазии. Что-то происходило давным-давно, а чему-то, быть может, еще предстоит случиться.

Сколько же всего удивительного в далёких дворах? Вместе с героями атласа вы сможете найти ответ на этот вопрос. В данном издании отсутствуют иллюстрации, поэтому не бойтесь использовать воображение. Будь то привычная для современного города «Карта беззвёздного неба», или значки на плане местности, скупо описывающие виды растительности или форму рельефа — всё это скрыто в атласе с помощью слов. Так что смотрите по сторонам, читайте не спеша, ведь хорошая прогулка — не спринт и не бег с препятствиями.

На пути вам встретятся Здания с большой буквы и прочие чудеса архитектуры и культуры, на которые смотрят снизу вверх. Если же кто-то из прохожих покажется вам смутно знакомым, не сбавляйте шаг. Ведь посетить далёкий двор, а стало быть, и очутиться в атласе, может каждый и каждая.

Ребята, надеюсь, что этот атлас откроет вам много нового и интересного. Доброго пути!

ЩА

Ленин смотрел влево и усмехался чему-то, навеки скрытому в багровых полях.

— Ценность в мелочах. А мелочей в нашем деле не бывает! — без видимой причины обратился он к Илье.

Ленин не картавил, не козырял приставкой «архи», не называл Перелогова товарищем. Было в его интонациях что-то, напоминающее результат работы синтезатора голоса.

— Вот что такое десять рублей? В чём их ценность? — не унимался вождь. — Казалось бы, в кусочке золота, который где-то там лежит и обеспечивает… Обеспечивает. Даже если никакого конкретного кусочка золота и нет. Но это обманчивое впечатление. Может быть, ценность десяти рублей в кусочке человека, который где-то там лежит и обеспечивает? Обеспечивал. Без ложной скромности, дельная мысль. Однако если закрыть глаза и задуматься, то станет очевидно — сила десяти рублей в благодати, идущей из-за пределов всех сфер, прямоугольников и овалов. От неё крепость железобетонных заборов, ослепительная белизна извести на бордюрах, святость мозаики с космонавтами, решимость слов на крыше к полету всё дальше и дальше…

Перелогов вернул купюру в бумажник. В первой половине дня он не мог думать ни о чём сложном. Кисловатый привкус кофе почти исчез, а мысли так и не собрались в кучу. Впрочем, совой Перелогов был всегда. За то и ненавидел когда-то первую смену, ведь приходилось топать по снегу в школу сквозь чёрное январское утро. Жизнь начиналась после обеда. Жизнь начиналась после апреля. Вот топать по земле на дачу или в лес сквозь янтарный летний вечер — другое дело. Правда, к сорока годам Перелогов растерял всю уверенность и чувствовал себя собакой на линолеуме. Все куда-то разъехались. Приходилось двигаться от одной подработки к другой мелкими шажками, от женщины к женщине, пригнувшись, спотыкаясь и оглядываясь. Но особенно странно всё стало после спуска в подвал.

Знакомая искала видеомагнитофон, чтобы посмотреть кассету с утренником из девяностых, а Перелогов возьми и ляпни, что у него сохранился. Пришлось через пару дней, во вторник, беспокоить главную по подъезду, просить ключи от подвала, и ковылять вниз, надеясь, что раритетная техника всё ещё в коробках, а не потеряна навечно. Открыв решетчатую дверь, Илья достал из кармана лампочку и вкрутил в патрон под потолком. Пространство осветилось, таинственные контуры в углах превратились в трубы, мешки с мусором. Перелогов прищурился, глядя на оранжевое подвальное солнце. До свисающей паутины можно было дотянуться рукой, рядом кто-то выжег спичками неприличное слово. Ничего здесь не поменялось за десятилетия. Дверь в личную сокровищницу дома Перелоговых открывалась тем же ключом, что и во времена, казавшиеся теперь Илье мифическими. Когда белка могла запрыгнуть в окно, когда слух пытал похоронный оркестр, когда стёкла покрывались инеем, а балкон представал огромным…

Видеомагнитофона в коробках не нашлось. Илья ругнулся, понимая, что желаемое отдалилось. Впрочем, на смену разочарованию быстро пришло любопытство. В одной коробке лежали старые игрушки, в другой — пыльные книжки. Перелогов с жалостью покрутил в руках грязную плюшевую коалу, полистал книгу сказок народов СССР, стараясь не обращать внимания на отпечатки жирных пальцев. Ещё в одной коробке были погребены всяческие документы. Под порченой контурной картой, покрытой названиями стран из сказок, под грамотами за участие, под рентгеновским снимком нижней челюсти покоился альбом с марками. Илья поднял его со дна, отряхнул от пыли и открыл.

Как он и помнил, все марки были гашеными. Ни продать, ни подарить. А ещё все марки были красивыми. По бедру Венеры катился чёрный обруч, филиппинский попугай наклонил голову, стараясь уклониться от угрожающего PHILI, заслуги перед Венгерской Народной Республикой не спасли некоего Шандора Петёфи от печати на лоб. Илья вспомнил, как придумывал, кто все эти люди со странными именами, чудными усами, бородками или бакенбардами. Вспомнил, как хотел попугая. Как не хотел Венеру, потому что она была белая и без рук, а на других марках хватало рукастых, раскрашенных, да ещё и в декольтированных платьях. Разнообразие марок заканчивалось примерно на середине альбома. Дальше следовали фантики от жвачек. Картины жизни Дональда Дака и Микки Мауса выгодно отличались от марочных сюжетов динамизмом. Последние страницы оказались пустыми. Альбом закончился, а интрига осталась — из-под обложки торчал красный уголок бумажки. Перелогов потянул за него и вытащил на оранжевый свет купюру. Присмотрелся к профилю Ленина на десятке.

— По правде, ценностью можно наделить даже листья клёна. Достаточно договориться о том, чему они эквивалентны. И наслаждаться куличом из песка, а то и…

Купюра выпала из рук. Голос Ленина, затихая, улетел вслед за ней.

С того дня будни Перелогова преобразились. К специалисту из особой больницы он не пошёл, рассказывать кому бы то ни было о своём новом собеседнике не стал. Но всё вокруг казалось теперь ненадёжным. С подозрением глядел Перелогов на портреты и статуи, избегал любых иллюстраций. К счастью, новая способность распространялись лишь на купюры, да и то не на все. Так, глядя на Аль-Фараби с банкноты в пять тысяч тенге, Илья слышал далёкие звуки флейты, завывание ветра и неразборчивую речь. А вот смурные немецкие гении со старых дойчмарок — молчали. Доллар в первые минуты изучения тоже безмолвствовал, но через некоторое время медитации на Франклина откуда-то сверху начал нарастать странный гул, тревожный и пугающий. Заначку пришлось спрятать обратно в конверт, больше к такому опыту Илья не возвращался.

Спровоцировать Ленина на комментарий могло что угодно, требовалось лишь достать купюру на свет. Со временем Перелогов заметил: чаще всего монологи касались ценности какого-либо явления или предмета. К сожалению, светлый путь бумажка не указывала. Стоило дать Ленину время, и он в своей проповеди приходил к утверждениям противоположным начальным. Взгляд его вечно был направлен в прошлое, выискивал там кирпичики смысла, из которых потом складывались какие угодно строения. Но слова его чудесным образом резонировали с чем-то внутри Перелогова, и Перелогов внимал.

— Вещи, которые мы наблюдаем сейчас, имеют важнейшее значение, — вещал Ленин, временно определённый в сервант между бабушкиными часиками и сахарницей, наполненной пуговицами. — Смеяться над хрусталём, который тридцать лет простоял на полке — глупо. Тем самым, мы сужаем его функционал до временного хранения жидкости. А ведь долгие годы он преумножал нечто более важное. Славная советская филактерия, придававшая Полине Павловне сил и энергии. Не источник, но накопитель и усилитель неких…

В квартире Ленин становился более разговорчивым. На улице запустить трёп могли советские муралы, старые здания, знакомые маршруты. В отдалённых дворах Ленин поначалу тушевался, но быстро выискивал элементы прошлого: рассуждал о связи детских «ракет» со звёздами, объяснял роль брошенных