Оглавление

В тексте полностью сохранены авторская орфография и стиль. Автор также несет полную ответственность за все иллюстрации и фотоматериалы, представленные им в книге.

ТАЙНА ЛЕТА ЮЛИИ

О своей беременности в сорок восемь лет Юлия Борисовна Крестовская узнала нечаянно, во время планового визита к врачу.

И это известие так ее озадачило, что некоторое время она просто не решалась сказать об этом близким: мужу, оканчивающему докторскую, и недавно женившемуся сыну.

Ян был у них с Вадимом единственным, но не избалованным, решительным и немногословным.

Сын умел быстро оценивать ситуации, давать разумные советы, правильно связывать страховочные тросы при восхождениях в горы. Пел отлично под гитару Окуджаву и Визбора. Иногда даже и стихи собственного сочинения. Жил Ян отдельно от родителей с 19 лет. Женился во время похода на Алтай, просто поставив родителей перед фактом.

Так же вот, просто — перед фактом — о своём положении поставила Юлия Борисовна и сына.

И чтобы всё это не выглядело, как маленькая родительская месть, она впервые, в жизни говорила тихо и нерешительным голосом, давясь от пауз в собственной, прежде уверенной, профессорской и лекторской, речи.

— Я и не думала… В таком-то возрасте. Теперь не знаю, что и делать!

Ян решительно прервал ее:

— Мама, если это ничем не угрожает тебе, рожай! Это теперь модно, рожать в зрелом возрасте. А что, нашей Машке будет с кем поиграть! — Сын медленно улыбнулся и будто бы луч солнца озарил его лицо.

— Машка? Кто это? — растеряно протянула Юлия Борисовна.

— Внучка твоя. Мы с Анькой ждем девочку. Вчера были на узи. — Ян подмигнул матери.

— Когда? — ошеломленно охнула та, невольно погладив рукой живот.

— В апреле — спокойно ответил Ян. — А ты?

— Я?! Я пока не знаю. Если рожать, то в сентябре… Где-то так…

— Что значит, «если»? И почему ты ничего не скажешь отцу? В конце концов, он то больше всех имеет право знать. — решительно прервал ее сын.

.

Юлия Борисовна сообщила мужу о беременности с замиранием сердца. Вадим с удивлением взглянул на нее, и ей вдруг показалось, что в глазах его промелькнули и удивление, и нежность.

— Юлька, хмм, а ты — молодец! Рожай, не думай. Поднимем и воспитаем. Если тяжело, оставь лекции, я поговорю о замене, найдут. А что, как раз закончишь диссер? Было бы только здоровье. Знаешь, я немного подумаю, и, может быть, мы в конце июня сможем уехать к морю, как раз до сентября. Снимем дачу.

Дачу, конечно, сняли. Юлия Борисовна переносила беременность на удивление легко: много гуляла по берегу, купалась, рискнула даже загореть так, что у нее облез нос.

Она прочно пристрастилась к отварной рыбе, зеленому салату, абрикосовому соку и грецким орехам. Такие вкусы не сильно обременяли семью и не вызывали даже и легкой тошноты.

Удивлялся всему только местный врач — гинеколог, загорелый, седой человек, с пронзительно синими глазами. Ему было сорок пять. Он был чуть моложе Юлии Борисовны.

— Вы уж очень мало отдыхаете, мамочка. И быстро набираете вес. Это не есть хорошо! — Легко укорял он иногда Юлию тоном ровесника.

Да, да, они с врачом, как два заговорщика, уже точно знали, что там, внутри нее, мирно спят двое близнецов, но для родных это на время было тайной, главным секретом самого непостижимого лета в ее жизни.

***

Рождение близнецов прочно и навсегда изменило всю жизнь семьи. «Два рыжих бесенка», как прозвал их отец, едва начав ползать, переворачивали вверх дном весь дом, неудержимо веселя и очаровывая беззубыми улыбками и ямочками на щеках и соседей, и родных.

Яркая, пышная, неумолимая рыжина, смешливость, озорство, добросердечие, любовь к морю и волнам, вспыльчивость, мимолетность гнева, все это пылало, кипело, бурлило в крови и нраве Марины и Валерии Крестовских. И всё в них родные принимали безоговорочно. Всё. Кроме цвета кудрей близняшек.

— И в кого же это такие они «солнечные», Юленька? — порою вопрошал супругу Вадим Дмитриевич, осторожно обнимая за плечи и словно не замечая, как гаснут, меркнут ее глаза, словно бы пряча в себя тайну непостижимую и ненужную другим.

Впрочем, он редко задавал ей это вопрос. Одолевали другие заботы, жизненный бег, суета мирская и мирная.

***

К двадцатилетию сестер родные задумали перестаивать дачный домик, перестилать полы. И в одну неделю все прочно занялись разбором хлама на чердаке.

Валерия и Марина, деятельные и шумные, как всегда, быстро управились со своей частью работы, и уселись в плетеных продавленных креслах отдохнуть и посмотреть старые альбомы со слегка поблекшими уже фотографиями.

Полчаса с лишком близняшки — сестры с любопытством и неудержимыми смешками рассматривали в альбомах то самих себя разных возрастов, то — брата Яна, рядом с яркой брюнеткой женой Аней, бородатого и солидного, в инженерных очках и бейсболке, с курносой и серьезной Машенькой на руках.

Или — многочисленные туристические достопримечательности: Египет, Италия, Норвегия, Дания. Они с родителями объездили почти весь мир, фотографий было много.

Но вот неугомонная Лера добралась, наконец, до альбомов, где было множество фотографий разных студенческих курсов Юлии. Борисовны, общих и отдельных. Множество было всего интересного среди этих фото.

Но внимание Леры почему то привлек большой, неформатный снимок выпавший тотчас же из выцветшего альбома на пол. Лера подняла его.

— Мама, а кто это? Это твой студент? Я его не знаю. Он к нам не приходил никогда. Я бы запомнила. Такой стильный, лохматый…

С гитарой. Кто это? Ты помнишь?

Юлия Борисовна взяла из рук дочери снимок. Помолчала несколько минут, потом лениво, задумчиво произнесла:

— А -аа, это Павлик Светозаров. Он погиб в тот год, когда вы родились, девочки. Спасал какого-то малыша в реке. Тот тонул. Малыша спас, а сам — утонул…. Двадцать четыре ему всего было. Я и не знала ничего. Меня тогда и в городе не было. Я жила у моря, вот здесь.

Юлия Борисовна поморщилась, потерла лоб рукой: Лицо ее было слегка бледно, а глаза будто бы — погасли, помрачнели, похолодели.

— Пойду я, чайник поставлю. Чай пора пить. Будете спускаться, позовите отца с Яном, они что то совсем с этими досками заработались. День почти прошел, а мы и не заметили!

Чуть поблекший, цветной снимок тихо спланировал из рук заторопившейся Юлии Борисовны на пол, как большой кленовый лист. С него в солнечное пространство мансарды белозубо улыбался широкоплечий, спортивного вида парень, с гитарой.

Парень был неимоверно кудряв и солнечно, ослепительно, победно рыж.

Опаленные янтарем

Алла Корина еще с первого класса слыла, да и была, слишком странной девчонкой.

Странной во всем: например, в манере заплетать косы — без бантов, по девичьи, сложнее, затейливым, толстым пучком, стянутым каким то уродливым гребнем.

Прическа была взрослой, бесила мальчишек, сердила учителей, возмущала директрису. Мальчишки, радуясь возможности быть со взрослыми на одной волне, то и дело срывали гребень с головы девочки… Волосы Аллы рассыпались по плечам, густые, мягкие.

И шуму вокруг непокорной Кориной становилось тогда еще больше, тем более, что и форму она носила не так, как все, а с неизменным белым воротничком, вывязанным так тщательно, что видны были все края фиалковых лепестков или остроугольных снежинок.

Математику и прочие точные науки Алла не любила, отдавала душу языкам и биологии, до страсти, упоенно, возилась с растениями и колбами, с подкормкой и перегноем, но так гармонично возилась, что умудрялась при этом сохранить безупречными и передник, и руки.

На руках у нее всегда были прозрачные медицинские перчатки.

Она ловко стаскивала их со своих маленьких ручек, будто бы — вторую кожу, без единой дырочки, только чуть растягивала.

Одноклассницы знали, что в доме молчуньи Аллочки много таких перчаток и еще — странных блестящих инструментов — ее мать работала хирургической сестрой в местной больнице — но попросить Аллу принести перчатки и для них они как-то стеснялись.

Просто иногда подбирали чуть надорванную пару за нею.

***