В память о моих родителях

В память о моем кузене Бернаре

Посвящается моему мужу и детям

Моей семье

Родственникам моего мужа

Бобби, нашим друзьям и их детям, которые помогали нам и до сих пор нас поддерживают

Нашим адвокатам

Взгляни на свой вклад в беспорядок, на который жалуешься.

Зигмунд Фрейд

Введение

Сегодня днем в тишине кухни, опустевшей после полуденного звона, я приняла это решение. Мне очевидно, как я к этому пришла, как наконец все осознала. И все же поворотным моментом стал разговор, состоявшийся накануне вечером с Бобби, или Робером Пюже де Сен-Виктором, моим боссом. Что же дальше? Предстояло после стольких лет проявлять инициативу такого масштаба, да еще и действовать в одиночку!

Шарль-Анри встречает меня у дверей. Каждый день он сопровождает меня сюда и забирает вечером. На это есть причины. Привязанность – одна из них, но она не все объясняет… Мы возвращаемся домой. На торговых улицах Оксфорда загораются вывески пабов, шумными стайками проносятся на велосипедах студенты. Какое-то время мы шагаем вдоль старых фахверковых домов, затем пересекаем квартал, где здания с обветшалыми неровными стенами окрашены в розовый и бледно-зеленый цвета. Они уступают место элегантным коттеджам с их крохотными садиками и окнами, выходящими на идеально ухоженные лужайки. Так много картинок из реальной жизни.

Мы идем медленно, потому что я сильно хромаю – у меня болит нога. Прохожие не замечают пару, молча и отрешенно бредущую мимо них. Они не смотрят в нашу сторону, мы зомби. Каждый день уходит около часа, чтобы добраться пешком до работы, и столько же на обратный путь. У нас нет денег на автобус и тем более на машину. Наша зарплата урезана на девяносто процентов.

Коттеджи сменяются небольшими кирпичными зданиями, зелени почти нет. Ранняя английская весна не так уж нежна. Вечер, резкие порывы ветра хлещут нас по лицу, пока мы не достигаем Коули-роуд – обшарпанного бетонного дома. Остается преодолеть шестьдесят ступеней черной лестницы. Затем я брошусь на тахту и закрою глаза. Усталость окончательно одолеет меня, я смертельно захочу спать. Шарль-Анри предложит что-нибудь перекусить и разогреет банку супа.

Но сегодня, как бы измучена я ни была, волнение и нетерпение пульсируют во всем моем теле. Пока я этого не осознаю, но по венам снова течет жизнь. Я не могу ничего рассказать Шарлю-Анри, он ни о чем не должен догадаться. Мы укладываемся спать рано, он сразу засыпает, а я еще долго лежу неподвижно в темноте, ожидая наступления следующего дня. На мгновение встаю и запихиваю в сумку необходимые документы – все, что удалось сохранить. Доказательства. Следы. Моя история. Затем снова ложусь, дрожа от мысли, что Шарль-Анри меня видел или слышал. Но нет, он спит.

Но сегодня, как бы измучена я ни была, волнение и нетерпение пульсируют во всем моем теле. Пока я этого не осознаю, но по венам снова течет жизнь. Я не могу ничего рассказать Шарлю-Анри, он ни о чем не должен догадаться.

В шесть утра я поднимаюсь, принимаю душ и поспешно одеваюсь. Ничто не должно измениться ни в моем поведении, ни в моем наряде: я натягиваю старую блузку, джинсовую юбку, свитер, вытертый на локтях, и туфли на плоской подошве, требующей замены. В любом случае это весь мой гардероб. Мы с Шарлем-Анри снова отправляемся в дорогу, повторяем вчерашний путь в обратном направлении. Он провожает меня до кухни Бобби, а сам принимается за свои обязанности садовника.

Вот бы вести себя так, будто ничего не произошло. Заняться бы, как обычно, чисткой и нарезкой органических овощей. Однако об этом больше не может идти и речи. Бобби выдает наличными мою месячную зарплату. У дверей ждет машина с водителем. Бобби обнимает меня и желает удачи. Хлопает дверца. Всю дорогу до вокзала Сент-Панкрас я не могу произнести ни слова из-за тревоги. Водитель паркуется, и мы вместе с ним направляемся к набережной.

В нос ударяет вонь бензина, отбросов и пластика, я утопаю в ярком свете, падающем из окна вестибюля. Запах и свет вновь обретенной свободы. Толпа меня подавляет. Кружится голова, кровь стучит в ушах, сердце колотится так, что перехватывает дыхание. Но я иду – к поезду, где меня ждут двоюродная сестра и лучшая подруга. Я возвращаюсь к своей личности, к собственной жизни. Я готова к борьбе. Меня зовут Кристина де Ведрин.

Часть первая

Паук плетет свою паутину

1

Гислен: «Я знаю человека, который, возможно, нам поможет!»

– Ну конечно! Так и думала, что он притащит ее с собой.

Я иду по лужайке, и фраза ударяет меня, словно пощечина. Шарль-Анри, мой муж, стоит немного поодаль, возле машины, которую он только что запер. Через приоткрытую стеклянную дверь гостиной видна фигура Гислен, сестры мужа. Застыв со скрещенными на груди руками, она наблюдает за нами, не подозревая, что я ее вижу и слышу. Понадобилась секунда, чтобы вспомнить о ее неприязни, которая со временем, кажется, только усилилась. Последние несколько лет Гислен демонстрирует мне свою антипатию, но я с детства научилась сдерживать обиду и гнев. Вхожу с улыбкой, будто ничего не случилось. Сидя на диване, нас ждут моя свекровь и Филипп, старший брат Шарля-Анри.

Гислен обустроила Борденев – старый фермерский дом в Ло-и-Гаронне, в трехстах метрах от нашего семейного поместья Мартель и недалеко от Монфланкена. Все было сделано со вкусом, включая просторную гостиную – помещение с мезонином, куда выходили двери других комнат. Мартель достался Шарлю-Анри, младшему в семье, согласно воле его отца, умершего в 1995 году. На территории площадью в полсотни гектаров расположились сельскохозяйственные угодья и лес. Мой свекор, будучи прагматичным человеком, позаботился о том, чтобы поместье осталось в семье. Завещая Мартель Шарлю-Анри, он знал, что у младшего сына есть средства на его содержание. Из этого не следует, что мой муж назначался вождем племени Ведрин. Семейство живет в режиме матриархата: правящей силой является бабушка – ей девяносто девять лет, и она неизменно прислушивается к Гислен, своему «министру». Филипп, старший сын, и Шарль-Анри, самый младший, обожают мать, относятся к ней с бесконечным уважением и рады признавать ее главенство. Что же касается меня, чужеродного элемента, то вот уже двадцать пять лет, с самого дня нашей свадьбы, я изо всех сил стараюсь быть принятой… к сожалению, это стало еще менее достижимым после смерти свекра, а затем, в 1997 году, и Анны, старшей дочери в семье.

В конце лета 2000 года нас собирают на семейный совет. Дело сложное: около пятнадцати лет назад свекровь и ее сестры продали Лаказ – семейный дом, находящийся в этом районе. Однако покупатель, судя по всему, обнаружил скрытые дефекты конструкции, в том числе проблемы с водоснабжением, и подает в суд. Гислен говорит много и громко. У нее полномочия директора школы – вот самая точная ее характеристика. Четыре года назад Дама Сухарь (так Гислен прозвали коллеги в парижской школе секретарей, расположенной на рю де Лилль, в престижном Седьмом округе) столкнулась с непростым вызовом. В той же школе училась дочь моей золовки Гийеметта – без пяти минут обладательница диплома секретаря высшей квалификации. Родители студентов решили провести реорганизацию. В результате Гислен назначили директором. Возможно, она и не обладала достаточной квалификацией, но ей удавалось блестяще справляться со своими обязанностями. Гислен – парадоксальный персонаж. У нее репутация сильной личности. За ужином она с радостью берет на себя инициативу в разговоре и больше не выпускает ее из рук. Эта женщина лезет во все дела домочадцев и командует ими. Впоследствии Жан, ее муж, скажет: «Гислен – прирожденный лидер, что всегда давало ей ощущение превосходства над родителями и братьями… Думаю, эта ее самонадеянность и позволила Тилли проникнуть в нашу семью… Заполучить Гислен означало для Тилли возможность опутать остальных». И все же! Несмотря на энергичность и готовность свернуть горы, Гислен часто чувствует себя жертвой. Нашей обеспеченной жизни в Бордо она противопоставляет свое непростое существование: непосильная работа, двое детей, муж, которого она называет безработным, что не вполне соответствует действительности. Неприятности никогда не случаются по ее вине. Всегда находится кто-то, кого можно обвинить. Этой лазейкой Тилли и воспользуется с самого начала.

У сестры моего мужа всему есть оправдание. Сначала Гислен потеряла жениха. Затем вышла замуж, но развелась и впала в депрессию. Оправившись, она снова вступила в брак, однако впоследствии ее дети скажут в суде: «Родители переживают непростой период». Это объясняет отсутствие ее супруга на том заседании. Накопившиеся разочарования сделали Гислен унылой. И возможно, успех ее младшего брата Шарля-Анри, а также вид нашей дружной пары усугубляет ее чувство неудовлетворенности. Добавим к этому неприятие самой мысли о том, что я когда-нибудь стану хозяйкой Мартеля.

Мартель – дворянская усадьба XVIII века, отреставрированная прадедом мужа в стиле Виолле-ле-Дюка. Все эти башенки и шпили не особенно в моем вкусе, но мне здесь комфортно. Поместье расположено недалеко от Монфланкена, к северу от Ло-и-Гаронны, менее чем в двух часах езды от Бордо. Оно представляет собой бастиду[5], каких много на юго-западе. В поселке, раскинувшемся на холмах, проживает около двух тысяч человек. Когда-то здесь были укрепления, и в Нантском эдикте это место упоминается как безопасное для протестантов. Надо сказать, что мы живем в самом сердце реформатской Франции. С отменой Нантского эдикта Мартель утратил крепостные стены, но сохранил прямые улочки, ведущие к центральной площади, окруженной аркадами и большими белокаменными домами. Из дома Черного Принца открывается прекрасный панорамный вид – холмы и равнины уходят за горизонт. Эти края называют Французской Тосканой. Готова согласиться. Я люблю их и особенно Мартель с его полями, рощами и лужайками, которые окружают дом и спускаются к пруду.

Пока мой муж и его брат снова пересказывают историю продажи поместья, я вспоминаю недавнее лето, проведенное в Мартеле. Месяц семейных каникул много значит для меня: я мечтаю, чтобы мои дети познакомились со своими двоюродными братьями и сестрами, которые живут иначе, чем мы в Бордо, и наладили связь друг с другом. Мне бы хотелось, чтобы они были близки с единственной оставшейся у них бабушкой, чтобы у них появились общие воспоминания. Долгое время, пока дети не стали подростками, Мартель был домом счастья. Мы собирались все вместе, по любому поводу устраивали праздники. Бесконечные танцы, беготня, детский смех, велосипеды, купание, пикники и прогулки с друзьями. Лето детства – воспоминания, которые хранишь всю жизнь. Милая пастораль.

С другой стороны, несмотря на хорошие отношения с бабушкой, с тех пор как Шарль-Анри унаследовал Мартель и стал его хозяином, для меня начался сложный период. Не проходило дня, чтобы я не выслушивала скептических замечаний по поводу сделанных мной улучшений, недостаточно хорошего вкуса и плохой организации питания… Что тут скажешь. Семейная критика – вещь достаточно распространенная. Со временем Гислен становилась все жестче. Она жаловалась на гнетущую атмосферу в школе: у нее за спиной шепчутся, плетут интриги. Все происходящее воспринималось ей как постоянная угроза. Даже на их сына Франсуа напали в метро. Гислен бросалась на всех, кроме своей матери.

Вместе с тем эта энергичная женщина была полна идей, ей удавалось все, за что бы она ни бралась. Вместе со своим мужем Жаном Гислен организовала в Монфланкене фестиваль «Музыка в Гиени». Профессионалы и любители на две недели поселялись у местных жителей и объединялись, чтобы сочинить парочку произведений, которые затем исполнялись в Монфланкене, в местных церквях или концертных залах. Это было очаровательно. Деревня пробуждалась, наполняясь радостным оживлением, повсюду слышались музыка и пение. Собиралась целая толпа. Гислен могла по праву гордиться проделанной работой.

Но сегодня вечером нас занимает дело Лаказа, и мы чувствует себя слегка беспомощными. Филипп – вышедший на пенсию менеджер компании Shell, Шарль-Анри – акушер-гинеколог. Юристов среди нас нет. У наших семей есть девиз: лучше плохая договоренность, чем хороший судебный процесс.

Начинает Гислен:

– Я знаю человека, который, возможно, нам поможет!

Она переглядывается с Филиппом и бабушкой. Я перехватываю этот взгляд, и у меня создается впечатление, что им известно что-то, чего не знаем мы. Как уточняет Гислен, это друг мэтра Винсента Давида, адвоката с улицы Монтень в Париже, ее делового партнера по школе:

– Кстати, именно он познакомил меня с этим человеком, когда у меня были проблемы, и это знакомство оказалось на удивление полезным! Откровенно говоря, у него связи в самых высоких кругах, он очень умен…

Подумав, Филипп добавляет:

– Это прекрасный человек, он окончил Сен-Сир[6] и выполняет какую-то миссию в ООН. Полагаю, что он имеет отношение к спецслужбам, но предпочитает не распространяться на эту тему. К тому же, похоже, он разбирается в законах, так как владеет несколькими управляющими компаниями…

В разговор вмешивается бабушка:

– Ну да, чудесная мысль! Этот человек хорошо воспитан и во многом разбирается. Он произвел на меня отличное впечатление, когда был у нас…

Мы с Шарлем-Анри озадачены: все трое знают этого субъекта, его приглашали сюда, но мы никогда о нем не слышали. Это закрытый человек – вот и все объяснение. Бабушка и Филипп, по-прежнему расположившись на диване, с самым безмятежным видом предупреждают все наши вопросы.

– Да, – спокойно подтверждает Филипп. – Его зовут Тьерри Тилли. Но полагаю, это неполное имя. Его род очень древний…

Для семьи Ведрин военный с хорошей родословной, прекрасно воспитанный, отрекомендованный знакомым адвокатом, подходит для решения подобных проблем. Гислен вскакивает с места, сгорая от нетерпения взять дело в свои руки: «Я звоню ему прямо сейчас!» Она снимает трубку и набирает номер по памяти. Подсознательно я отмечаю эту деталь: должно быть, она с ним на короткой ноге и часто звонит ему, если знает номер наизусть! Тьерри Тилли немедленно отвечает, и Гислен передает телефон Шарлю-Анри, который объясняет ему суть дела. Разговор продолжается достаточно долго. Муж внимательно слушает собеседника. Несколько раз я слышу, как он говорит:

– А, так вы в курсе!.. Очень кстати!.. Да? Хорошо. Очень хорошо.

Шарль-Анри разъединяет вызов; судя по всему, он убежден, что Тилли – прекрасный переговорщик и сумеет повлиять на решение по нашему вопросу, заручившись поддержкой на самом высоком уровне, а значит, беспокоиться не о чем. По его просьбе Тилли будет держать нас в курсе.

На обратном пути я спрашиваю Шарля-Анри, какое впечатление произвел на него этот Тилли. Оказывается, тот прекрасно осведомлен: в частности, он напомнил мужу, что в 1995 году его включение в список Алена Жюппе[7] в муниципалитете Бордо вызвало сопротивление со стороны некоторых членов «внутреннего круга». Поскольку эта должность не была избираемой, дело быстро замяли. Тилли также намекнул на то, что в этом районе некоторые люди завидуют семье Ведрин, и такие нападки – угроза судебного разбирательства по делу Лаказа – хотя и не представляют особой опасности, все же служат ярким тому подтверждением. Нужно поостеречься. Хотя эти объяснения были достаточно туманными, Шарль-Анри не удосужился узнать подробности. Скоро мы увидим, к чему это приведет. Если этот Тилли сумеет помочь семье, к чему отказываться? Шарль-Анри перегружен работой и не горит желанием бегать по юристам и вникать в документы по делу, которое гроша ломаного не стоит.

Хотя эти объяснения были достаточно туманными, Шарль-Анри не удосужился узнать подробности. Скоро мы увидим, к чему это приведет. Если этот Тилли сумеет помочь семье, к чему отказываться?

Мне интересно: почему Тилли заинтересовался нашим делом? Он очень занятой человек и никакой выгоды не имеет. По версии Шарля-Анри, Тилли поддерживает контакты с бывшими участниками Сопротивления по всей Европе благодаря своим миссиям, которые он выполнял для ООН. Во время войны, пока ее муж находился в плену в Померании, моя свекровь жила в Мартеле – одна с двумя старшими детьми. Подобно остальным, она находилась на самообеспечении, питалась продуктами из поместья и помогала жителям деревни. Ей приходилось следить за хозяйством, заботиться о свекрови, слабослышащем девере и двух малышах. Поведение этой женщины в годы войны было во всех отношениях достойно похвалы. В округе она пользовалась всеобщим уважением. Могла ли свекровь тайно принимать участие в Сопротивлении? Об этом она никогда не распространялась, но Шарль-Анри делает эти выводы, основываясь на высказываниях Тилли. Подтверждением становится и загадочная фраза, которую бабушка в последнее время часто повторяет с легкой улыбкой: «Я унесу свои секреты с собой!» Похоже, Тилли поручено поддерживать таких малоизвестных храбрецов, оказавшихся в трудной ситуации. Представители высших кругов признают мужество, проявленное матерью Шарля-Анри, и это заставляет его еще больше ею гордиться. Любовь и уважение, которые он питает к матери, лишь усиливают эту убежденность. Глубже он не копает. И потом, Филипп и Гислен, судя по всему, абсолютно уверены в Тилли – лишний довод не сомневаться в этом человеке. В Бордо мы возвращаемся, окончательно успокоившись.

2

«Наконец наши семьи встретились»

Мы с Шарлем-Анри познакомились в 1969 году, столкнувшись у дома моей подруги, к которой я шла на день рождения. Никогда не забуду, как передо мной возник смуглый юноша с голубыми глазами, чрезвычайно забавный. Помню, как властно сунула ему в руки торт, чтобы позвонить в дверной звонок. Вошли мы вместе.

Это не было любовью с первого взгляда, скорее, планомерной осадой. Мне вот-вот должно было исполниться двадцать. Последние пару лет я встречалась с молодым человеком, от которого, по правде сказать, тогда немного отдалилась. Мое знакомство с Шарлем-Анри ускорило разрыв. Он учился на втором курсе медицинского факультета, я – на филологическом. В тот вечер мы немного поболтали, и ничего особенного не произошло. Затем мы снова встретились. У нас были общие друзья, и нередко появлялась возможность где-то пересечься. Мы оказывались на одних и тех же вечеринках, а затем стали ходить туда вместе. Он пригласил меня в кино, мы обнаружили, что наши вкусы совпадают – обоих интересовали лекции о путешествиях и философии. Постепенно я поняла, что он мне действительно нравится. У него было хорошее чувство юмора, и в то же время он серьезно относился к учебе, своему будущему и жизни в целом. У нас было одинаковое мировосприятие.

Брак был обязательным условием счастливой жизни. Я видела себя любящей женой любимого мужчины, матерью и состоявшимся профессионалом, и довольно быстро Шарль-Анри в моих глазах превратился именно в такого человека – в будущего отца моих детей, главу семьи. Он двигался в том же направлении. Мы нашли друг друга.

Члены семьи де Ведрин жили в Бордо, у них была собственность в Монфланкене. Отец, инженер-агроном, служил в Министерстве сельского хозяйства и управлял фамильным имением. Сестра Анна и брат Филипп были старше Шарля-Анри – оба родились до войны. Шарль и Гислен появились на свет позже, в 1946 и 1948 годах. Де Ведрин в шутку называли старших довоенной парой, а младших – послевоенной. Их дальние предки, землевладельцы-протестанты, были родом из Оверни, а в этом регионе они обосновались более четырехсот лет назад. Мне не пришлось рассказывать родителям о семье моего избранника. Наши матери знали друг друга с тех пор, как моя, будучи намного моложе, поселилась в Ло-и-Гаронне. Обе прекрасно знали, кто есть кто в обеих семьях. Все выглядело идеально: одинаковый уровень образования, схожий образ мыслей, равное происхождение. Но когда наши отношения стали действительно серьезными – примерно через полтора года, – камнем преткновения оказался религиозный вопрос. Ведрины были протестантами, а мы католиками. Это огорчало моих родителей. Они не были ни фанатиками, ни фундаменталистами, но соблюдали обряды католической церкви. Их объединяло общее убеждение: мы должны пожениться в соответствии с нашей религией. Брак – очень непростое дело, и, если мы расходимся во мнениях по поводу веры, это в конечном итоге создаст немало проблем. Особенно в том, что касается воспитания детей.

Первое время мама была крайне обеспокоена ситуацией. Наше различие порождало бесконечные споры – у меня с родителями и между нами двоими. Я впервые видела, чтобы мои близкие настолько расходились во мнениях. Несмотря на все, что мама думала о протестантизме, она желала мне счастья, отец же оставался непримиримым. К счастью, двоюродный брат – священник и директор семинарии в Бордо – умел сглаживать углы.

Наконец наши семьи встретились. Матери прекрасно поладили, а вот отцу оказалось труднее с моим будущим свекром. Вдобавок к разным вероисповеданиям, они еще и обладали совершенно несхожими характерами. Протестанты, как правило, лояльнее относятся к смешанным бракам, и родные мужа переживали гораздо меньше, чем мои. С другой стороны, воспитание наших будущих детей оставалось непростым вопросом. Мы все больше спорили с Шарлем-Анри, наши позиции становились все жестче, а двери хлопали все чаще. Мысль о разрыве настолько внедрилась в наше сознание, что однажды весной мы расстались, снова воссоединившись только в конце лета.

Помню, как тяжело переживала это время: впервые я причиняла реальную боль родителям. Однако, противостоя им, я доказывала, сколь сильна моя любовь к жениху. Именно это в конечном счете заставило их уступить. Возможно, поверить в серьезность наших намерений помогло и то, что мы планировали пожениться по окончании учебы, когда у нас появится заработок, позволяющий обрести независимость. На это им нечего было возразить. Все тщательно взвесив, они благословили наш союз. Шарль-Анри очень естественно влился в нашу семью.

3

«Мы никогда не задавались вопросом о скрытых разногласиях»

Мы обвенчались в 1975 году в департаменте Ло-и-Гаронны – в маленькой романской часовне, расположенной рядом с владениями моей бабушки по материнской линии. Экуменический брак, заключенный пресвитером и пастором. Тогда церковь попросила меня подписать документ, в котором я обязалась приложить все усилия для воспитания наших детей в католических традициях. Мы же дали им основы обоих учений, чтобы они могли сделать свой выбор позже. Зная, что у Шарля-Анри учеба продлится дольше, я получила диплом специалиста по документообороту, чтобы поскорее начать зарабатывать. После свадьбы мы поселились в небольшом доме, арендованном родителями мужа. Шарль-Анри учился экстерном в медицинском, я работала в центре Бордо – специалистом по документации в Институте управления бизнесом. Я искала информацию для студентов и научных сотрудников, и работа мне очень нравилась.

Дом я обставила мебелью, купленной на сбережения, сделанные до свадьбы. И вот мы, будучи еще, по сути, студентами, стали молодоженами. Наша жизнь не сильно отличалась от прежней: мы виделись с друзьями, гуляли, проводили выходные на море или в сельской местности. Короче говоря, были счастливы, беззаботны и очень активны.

Шарлю-Анри нужно было закончить учебу и начать специализироваться в области акушерства и гинекологии, поэтому в 1977-м, в год рождения нашего старшего сына Гийома, он принял решение поехать в Тунис. Там мы прожили два года: четыре месяца в Бизерте и двадцать месяцев в Бедже, на северо-западе страны. Изгнание давалось мне нелегко, особенно поначалу. Только представьте: молодая женщина двадцати семи лет, с новорожденным ребенком на руках, почти ничего не знающая о стране, живет в скудно обставленной квартире в центре небольшого городка и предоставлена сама себе в течение целого дня. Шарль-Анри уходил утром и возвращался вечером очень уставшим. Изредка я встречалась с семьями иностранных служащих – немцев, поляков, чехов, итальянцев, – и в большинстве случаев их жены работали. В моей памяти сохранились затяжные периоды одиночества: с местными я тоже не общалась, за исключением Сами, тунисского начальника Шарля-Анри, и Гаэтаны, его жены. Для досуга и культурного времяпрепровождения в Бедже не было абсолютно ничего.

Радовало, что Шарль-Анри был в восторге от работы и прекрасно ладил с персоналом больницы. Он пользовался уважением и подружился со своим начальником, получившим образование в одном из лучших парижских университетов.

Я привыкла к насыщенной общественной жизни и бесконечно скучала по друзьям и родным. Однако в итоге мне удалось превратить одиночество в преимущество, изменив приоритеты и поставив на первое место ребенка и свое саморазвитие. Таким образом, я стала меньше зависеть от других и взяла себя в руки. Я много размышляла, научилась находить ценных людей в новой для меня среде немцев, чехов, поляков. В итальянской общине женщины обладали очень теплыми «мамиными» качествами. Они принимали меня с любовью, угощали, давали советы. Немки, будучи замечательными хозяйками, научили меня обустраивать быт. Также я постепенно вошла во французское сообщество. Эти связи оказались весьма прочными, и мы дружим по сей день. Наконец, я открыла для себя доброту тунисцев: по отношению к малышу Гийому и ко мне самой. Помню, как почти ежедневно ходила на рынок и однажды утром увидела в одной из лавок юбку. Она мне очень понравилась, но примерить ее было негде. Продавщица, не задавая лишних вопросов, сказала:

– Я тебя знаю, ты жена врача. Так что бери юбку, примеришь дома. Если вещь тебе приглянется, заплатишь за нее завтра, а нет, так вернешь.

Мне нравился этот мир, где можно быть щедрым и доверять незнакомому человеку. Это вызвало в моей душе глубокий отклик. Я ни разу не столкнулась со злостью или подлостью, даже представить себе такого не могла. Людям, которые мне встречались, подобное было несвойственно. Более того, они поощряли меня к такому же поведению. У нас бывали гости: на несколько дней приезжали родители Шарля-Анри, следом мои родители, затем моя сестра и другие родственники.

По возвращении в Бордо, безусловно, будучи счастлива оказаться в привычном мире, я ни капли не пожалела о своем пребывании в Тунисе. Шарль-Анри начал брать подмены и стал лучше зарабатывать, мы смогли занять денег и купить небольшой дом.

В 1980 году родился Амори, а в 1985-м – Диана. Шарль-Анри решил объединиться с коллегой, которого очень ценил. Этот сложный и интересный человек стал для мужа настоящим другом, и мы были в восторге от их совместного проекта. Август Шарль-Анри намеревался провести в Бордо. Поскольку рождение Дианы ожидалось в сентябре, я отправилась на Кипр, в деревню Пила. У моих родителей там была своя квартира, выходившая на набережную. Я должна была вскоре вернуться в Бордо, но однажды в конце дня – помню, я любовалась закатом, – позвонил крайне потрясенный Шарль-Анри: его друг, которого он заменял во время отпуска, скоропостижно скончался. Я поспешила домой, чтобы поддержать мужа, после чего прямиком отправилась в клинику, где на несколько недель раньше срока родила Диану. Малышка стала отдушиной для Шарля-Анри, который был рад, что у нас появилась дочь.

Помню те дни, когда счастье от того, что после двух мальчишек у нас появилась девочка, резко контрастировало с горем и разочарованием мужа, который потерял друга и должен был заново выстраивать свое профессиональное будущее. Шарль-Анри не экспансивен, он сдержан, а за его кажущейся авторитарностью скрывается природная застенчивость. В те дни я впервые подумала, что он более ранимый, чем хочет казаться окружающим. Утрата дружбы и остановка проекта причиняли ему боль и так сильно печалили его, что я задавалась вопросом: создан ли мой муж для того, чтобы двигаться по жизни в одиночку? Работа в тандеме с другом означала для него больше, чем обмен мнениями и взаимную поддержку. Больше, чем обычное деловое партнерство. И скоро всего этого ему будет остро не хватать. Возможно, я была единственной, кто знал об этой его слабости, поскольку Шарль-Анри являл собой противоположную картину – уверенного в