автордың кітабын онлайн тегін оқу  Королевская кровь. Огненный путь

Ирина Котова

КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ
Том 7

ОГНЕННЫЙ ПУТЬ

Часть первая

Глава 1

Глухо рванула земля, в щит врезалось темное тело, заверещало — больше всего этот крик походил на плач маленького ребенка, и было это так жутко, что у видавших виды вояк волосы на голове шевелились.

— Еще одна тварь справа!

Вспышка, рев огня — и свалилась на снег бьющаяся в конвульсиях нежить, все еще пытаясь подползти ближе к желанной пище. Сержант Те́ржок удовлетворенно выругался, потер грудину: от напряжения последнего месяца пошаливало сердце.

— Еще лезут! Лупи!

Вокруг лопалась мерзлая земля, вскрывая все новые могилы и выпуская на свободу созревших тварей. Боевой маг, сопровождающая отряд, уже не участвовала в бою — она отдала почти все силы, — но без нее бойцы не справились бы с первой волной нежити. Молоденькая девчушка с испуганными глазами какие-то минуты назад давила нападающих Таранами, рассекала Лезвиями, жгла огненными Смерчами, пока не выдохлась. Сейчас ее хватало лишь на удержание и укрепление щита. А солдатам оставались только огонь и гранаты.

Отряд — три десятка бойцов с огнеметами, пожилой усатый и круглолицый сержант и армейский маг — медленно продвигался по заброшенному, поросшему кустарником кладбищу, и непрерывно, с гудением лилось во все стороны спасительное пламя, уничтожая взбесившуюся нежить…

Три часа назад в части раздался звонок: на проезжающую по тихой вечерней дороге машину с обочины выпрыгнуло нечто непонятное, разбило стекло и откатилось под колеса. Напуганные сообщениями в прессе граждане не стали проверять, кто там, тем более что свет фар высветил явно не человеческие фигуры, выбирающиеся из придорожного кустарника. Свидетели рванули оттуда что было сил и, отойдя от испуга, первым делом набрали полицию.

— Да сколько же их!

В зеленоватом сиянии осветительных ракет, медленно планирующих к земле, вставали над сугробами мрачные шестиугольные надгробия. А на них и между ними виднелись скользкие черные твари, похожие на бульдогов. Урдова́ры. Крупные, человеку по пояс, с широкой грудиной. Голова — одна сплошная четырехстворчатая пасть с зубьями-иглами в три ряда, задние лапы короткие, вывернутые — благодаря им твари прыгали далеко, отталкиваясь, как на пружинах. Пасти непрерывно раскрывались и закрывались, показывая черные сокращающиеся воронки из плоти — будто урдовары постоянно сглатывали. И воняло от них тухлятиной и ацетоном. Как, богам на милость, бороться с теми, кому неведомы боль и страх? Кто существует только ради уничтожения живого, ради поглощения горячей крови и мяса?

— Занять оборону!

Опять ударили по ушам пробои открывающихся могил — и сержант выматерился, вытирая вспотевший на морозе лоб. Где же подкрепление? Опытному вояке было страшно, хотя это была далеко не первая зачистка. Слишком много нежити успело здесь переродиться и созреть. Слишком мало у него людей. Сержант Тержок посмотрел на волшебницу, выставившую вперед дрожащую руку, подмигнул, чтобы поддержать, — ой, не здесь тебе надо быть, девонька, детей бы тебе растить да за домом ухаживать — и скомандовал:

— Огонь!

Урдова́ры словно ждали этой команды: с верещанием начали срываться с места и набрасываться на защиту, корчась в пламени. На горящих собратьев прыгали следующие: десятки тварей пытались проломить щит массой.

Сержант размахнулся, бросил в месиво из нежити гранату, присел, хотя в этом не было необходимости. Прогремел взрыв, и щит заляпало черными ошметками. Огляделся: его ребята сосредоточенно поливали урдова́ров огнем. Бледная волшебница вцепилась в амулет-накопитель: бой шел уже больше двух часов, и от нее зависело, продержится ли отряд до прихода подкрепления или их всех сожрут. Полчища тварей все не заканчивались, зеленоватые пасти щелкали вокруг, царапая щит, издавая тоненький плач, и казалось, что все это — какой-то безумный кошмарный сон.

— Сержант, слышите?

Тержок повернул голову: с десяток тварей сорвалось с места и бросилось к выходу с кладбища, где раздавался шум подъезжающих машин. Вместе со светом фар в той стороне начало растекаться голубоватое сияние.

— Наконец-то. Подкрепление.

— Еще усилие, бойцы! Помощь идет!

Девушка с облегчением всхлипнула. Снова заревело пламя. Щит постепенно уменьшался — на ладонь, на две, — и сужался круг солдат. Еще немного продержаться, и будет легче. Кто же знал, что обычный проверяющий отряд наткнется на такое гнездо урдова́ров?

Через несколько минут ладони сержанта потеплели, а в душе начало разливаться спокойствие. Солдаты повеселели, то и дело оглядываясь на выход. Оттуда в окружении бойцов шел, загребая ногами снег, старенький и щупленький служитель Триединого, сосредоточенно бьющий в маленький колокол и что-то напевающий, — звон этот расходился от него голубоватыми волнами, и нежить замирала. Вяло трепыхалась на снегу, как засыпающая рыба, — и со следующим ударом растекалась черной жижей.

Две группы соединились и до утра чистили кладбище спасительной молитвой и огнем. Молитвой и спасительным огнем.

15 января, воскресенье, Иоаннесбург
День возвращения Марины из Блакории

Начальник разведуправления Рудлога Майло Тандаджи смело мог бы работать нянечкой в детском саду. Дети под его голос засыпали бы моментально. А те, которые не заснули, притворялись бы, что спят, дабы не сердить тидусса.

— …Число проснувшихся кладбищ растет, но отработанная схема приносит свои плоды, — монотонно зачитывал господин полковник, и Василина едва удерживалась, чтобы не зевнуть. — Нежить уничтожают гораздо быстрее и с меньшими потерями. Прежде всего работа ведется в населенных пунктах. В Иоаннесбурге, например, уже прокалены огнем все кладбища. Однако существует реальная опасность распространения нежити из старых и забытых могильников. Известны случаи, когда крупные особи атаковали автомобили на дорогах, поезда на полустанках. Международная комиссия считает, что поднятие захоронений сдерживают холода и весной по всему миру разразится катастрофа.

Королева Василина кивала, прижимая руки к столу, чтобы не потереть глаза. Как она устала от этих катастроф!

День сегодня выдался тяжелый: с утра они с Марианом присутствовали на торжественных похоронах инляндской королевы Магдалены. Пришлось извиняться за отсутствие сестер перед Луциусом. Впрочем, ему, мрачному и немногословному, похоже, было все равно. После возвращения Василина привычно потянулась к Ани — проверить, где старшая сестра, — и растерялась, обнаружив, что она не на востоке, в гостях у Хань Ши, а гораздо южнее.

Не успела улечься паника, как позвонила сбежавшая в пятницу с Дармонширом Марина. С ней все было в порядке; хоть тут отлегло от сердца. И вот теперь плановое совещание: в стране чрезвычайное положение, и пусть сегодня воскресенье, отдыхать не положено, будь ты хоть сто раз королева. Провела три дня полнолуния в поместье Байдек — и изволь дальше работать на благо страны.

— Между армейскими подразделениями поделены зоны ответственности, во всех есть маги, работа идет. Также обнаружена эффективность отчиток на кладбищах жрецами Триединого. Неизвестно, навсегда ли кладбище утихомиривается или на какое-то время, но нам, сами понимаете, ваше величество, любая отсрочка важна. К сожалению, не все служители обладают достаточной молитвенной силой, но по просьбе Его Священства те, кто способен помочь, временно оставили посты в храмах и монастырях и поступили в распоряжение частей. Хочу сказать, что это, помимо чисто практической пользы, поднимает и боевой дух солдат.

Королева кивнула и пометила для себя поблагодарить Его Священство за помощь.

— Также вступил в действие ваш указ о кремации умерших, — продолжал Тандаджи. — Конечно, это не очень популярная мера, но пресса гудит о нежити, и народ в большинстве своем относится к указу с пониманием.

— Спасибо, полковник. — Василина украдкой скинула под столом туфли и вытянула ноги.

Совещание с участием военного руководства и начальников внешней и внутренней разведки шло уже третий час. Присутствовал тут и пытающийся незаметно накастовать себе бодрости похмельный придворный маг.

Одна радость: рядом был Мариан. Слушал, делал себе пометки. Потом они обсудят все наедине, и у нее в голове наступит ясность.

— Господа, я рада, что все понимают серьезность нынешней ситуации. Моя настойчивая просьба: провести серию проверок в подразделениях. Не хочется, чтобы из-за халатности кого-то из командиров мы получили неконтролируемый район.

Военные смотрели на нее с почтительной вежливостью, и королева, как всегда, подавила в себе самоедские мысли: «Кому ты приказываешь — тут все куда компетентнее тебя».

— Господин Кляйншвитцер. — Придворный маг поднял на нее глаза. — Что с нашим семейным кладбищем?

— Проверяю каждую неделю, ваше величество, — ответил Зигфрид. — К тому же гвардейцы постоянно его патрулируют. — Мариан кивнул, подтверждая. — Там все чисто. Я уже говорил: похоже, огненная кровь бережет ваших родных.

Королева успокоенно кивнула.

— Игорь Иванович? — позвала она.

— В других странах, кроме Йеллоувиня, те же проблемы, что и у нас, — отчитался Стрелковский. — Захоронения вскрываются все чаще, армия занята купированием ситуации. Только у Желтых затишье, случаи поднятия кладбищ можно пересчитать по пальцам, и все в отдалении от столицы. Также не зафиксирована нежить на храмовых и монастырских землях.

— Что с возможными открытиями порталов, из которых появляются насекомые-чудовища? — поинтересовалась королева.

— В тех районах, где ранее видели порталы, установлены камеры, способные уловить стихийные возмущения, — ответил Тандаджи. — Этим занимается рудложский отдел международного МагКонтроля, они активно сотрудничают с нашим МагСоветом. Пока все тихо. Ни порталов, ни чудовищ. Но камеры — это капля в море, и в этот самый момент вполне могут открываться порталы, которых мы не видим.

— Из других государств пока тоже не поступало информации, — добавил Стрелковский.

— Есть ли возможность справиться с этими тварями немагическими способами?

— Оборонные заводы получили заказ на боевые листолеты и танки, ваше величество, — пояснил министр обороны. — Но в деле они еще не проверены. По нашим прогнозам, на основании анализа брони тха-охонга мощности оружия должно хватить для поражения подобных ему существ.

— Хорошо. — Василина сделала еще одну пометку: «посетить испытания», подняла голову. — Вы свободны, господа. Полковник Стрелковский, полковник Тандаджи, господин Кляйншвитцер, вас прошу задержаться.

Генералитет, министр обороны с помощниками, глава МагСовета, чья должность была выборной и равнялась министру магии, поклонившись, вышли, провожаемые печальным взглядом придворного мага. Зигфрид едва слышно вздохнул и уставился остекленевшим взглядом в стол.

Василина подождала, пока закроется дверь, и чуть расслабилась.

— Удалось выяснить у драконов, где моя сестра Ангелина? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Драконы исчезли, ваше величество, — с привычной невозмутимостью доложил Тандаджи посмурневшей на глазах королеве. — С утра все, кто был в Теранови, поднялись в воздух и улетели, не предупредив. Их половина дипкорпуса пуста.

— Спасибо, полковник, — хмуро проговорила королева. — Что скажете, Зигфрид?

— Я не могу пробиться к ней, моя госпожа, — с едва уловимым отчаянием сообщил Кляйншвитцер. — При всем моем опыте защита вокруг Песков этого не позволяет.

— Есть кто-то, кто может? — поинтересовалась королева. — Может, Александр Свидерский?

— Мы обращались к нему, когда ее высочество была похищена, — вмешался Тандаджи. — Он попытался, но не смог установить связь. Но если пожелаете, я попрошу его попробовать еще раз.

— Попросите, — согласилась Василина и вздохнула. — Я говорила с Хань Ши, он утверждает, что Ангелина ушла в Колодец и из него не возвращалась. Каким образом она могла оказаться в Песках, он не объяснил, но сказал нечто вроде: «Сила Колодца велика и нашему разуму недоступна». Так что вся надежда — на Александра Даниловича.

— Если и он не поможет, рекомендую найти Алмаза Григорьевича Старова, — осторожно заметил Стрелковский. — Но это трудно, его обычно не застать дома.

— Да, — грустно проговорила королева. — Сообщаю вам также, что принцесса Марина возвращается во дворец. Полковник Тандаджи, полковник Стрелковский, я сожалею, что в пятницу была резка с вами.

Полковники, вызванные в пятницу в поместье Байдек и получившие гневный выговор за то, что упустили третью Рудлог, молча склонили головы.

— На этом, видимо, все, — сказала Василина, и Зигфрид встрепенулся, с надеждой уставившись на королеву. — Господин Тандаджи, жду от вас ответа Свидерского. До встречи, господа.

 

 

Марина появилась из дворцового телепорта незадолго до ужина. Забежала к Василине, обняла ее, прошептала: «Прости. Я была в безопасности». Опустила глаза перед внимательно разглядывающим ее Марианом Байдеком. Ноздри его дрогнули, и он едва заметно покраснел. То ли от гнева, то ли от смущения.

Впрочем, даже не обладай он берманским нюхом, понять, отчего так тиха и испуганно-улыбчива третья Рудлог, отчего так туманны ее глаза и воспалены губы, было несложно.

Марина убежала, отговорившись тем, что очень устала и голодна, а принц-консорт поцеловал жену в висок и сообщил, что уйдет на полчаса по важному делу. И обязательно вернется к ужину.

— Мариан, — с укоризной попросила королева, — не нужно.

— Нужно, — коротко ответил Байдек и направился к телепорту, откуда недавно вышла Марина. Василина только вздохнула — здесь она не имела власти. Да и мог ли он поступить иначе?

Принц-консорт, которому и довелось сообщить жене новость о Маринином побеге, шел по коридору, вспоминая, как утешал супругу, мечущуюся, злую, стараясь не обернуться, — и как до боли сжимала она его плечи и рычала не хуже медведицы: «Мариан! Ну за что она так со мной?! И почему именно Дармоншир? Из всех мужчин, которые были бы счастливы составить ей пару, она выбрала того, кто потакает худшим ее качествам. И как мы за ней не уследили?!»

«Невозможно остановить того, кто хочет уйти, Василек, — сказал Байдек чуть позже, раздувая ноздри и зализывая ее слезы. Пахло от жены, как всегда в эти дни, будоражаще, и во рту сами собой появлялись клыки и по холке вниз начинала пробиваться шерсть — предвестники оборота. — Во всяком случае, я уверен, что Дармоншир не причинит ей зла».

Уже потом, обессиленная своим гневом, она послушно улеглась рядом, прижалась к нему и пробормотала: «Пусть совершает собственные ошибки. Я умываю руки. Не хочу, чтобы она потом кричала, что у них проблемы из-за меня».

Марина, с ее сумасбродностью и отчаянностью, не могла отвечать за свои поступки. А вот тот, к кому шел принц-консорт, должен был уберечь ее. Обязан был сдержать себя. Как мужчина и как дворянин.

В Дармоншир-холле Байдек появился через несколько минут. Приказал дворецкому проводить его в покои герцога — у бедного старика даже не нашлось слов, чтобы отказать. Поднялся по лестнице, вошел без стука.

Небрежно брошенная на кровать одежда, запах табака, шум воды в душевой. Байдек остановился; терпения ждать у него хватало всегда.

Люк появился скоро — с мокрыми волосами, в полотенце, обернутом вокруг бедер. Увидел барона, понимающе усмехнулся.

— Надеюсь, вы позволите мне надеть штаны, ваше высочество?

— Позволю, — ровно ответил Мариан, закатывая рукава рубашки.

— А закурить? — продолжал ерничать герцог.

— Обойдетесь, ваша светлость.

Люк оделся, помял левое плечо, чуть поморщился и поклонился.

— Я к вашим услугам, барон.

Бил Байдек жестко и страшно. Через пару минут Дармоншир уже не двигал левой рукой и судорожно вздыхал, пытаясь прийти в себя после удара под дых. Еще через некоторое время поднимался, уцепившись за стул и слизывая с губ кровь. И, как всегда, не просил пощады.

И увернуться не пытался — снова атаковал, нарывался на кулаки, с глухими стонами отшатывался после ударов. Самого Байдека задел всего пару раз — но что боевому офицеру разбитый нос и шум в ушах?

Наконец Люк упал на ковер, перевернулся, оставляя после себя кровавые пятна, оскалился, стараясь подняться. Не получалось.

Мариан встал над ним, наблюдая за попытками опереться на руку.

— Я просил тебя не трогать ее, — сказал принц-консорт спокойно и чуть глухо. — Не бесчестить. У тебя есть обязательства перед ее сестрой, у тебя есть титул, который накладывает ограничения. Она — не та, с кем можно просто переспать. Если у тебя осталась хотя бы капля чести, ты возьмешь ее в жены.

Люк в конце концов сел, со смешком вытирая кровь с лица, и Мариан, оглянувшись, взял со стола салфетку, бросил противнику. Тот прижал ткань к разбитой брови и все-таки встал, потряс головой.

— Я, — произнес герцог очень внятно, — могу повторить только то, что я уже говорил, барон. Это не ваше дело. Не лезьте сюда.

— Все, что касается семьи Рудлог, — мое дело, — так же ровно ответил Байдек. — Их некому защитить, кроме меня.

Веселая наглость в глазах его светлости сменилась задумчивостью. Принц-консорт, коротко кивнув, отправился к выходу, на ходу расправляя рукава рубашки.

— Я предложил ей замужество, — неохотно произнес Люк ему вслед.

— Отказалась? — поинтересовался Байдек, не оборачиваясь.

— Да. Не вмешивайся, — Дармоншир помолчал и добавил с трудом: — Прошу.

Барон взялся за ручку двери, повернул ее.

— Ты все равно поступил не по чести.

— Да, — не стал спорить Люк.

— Исправь это.

Дверь открылась; за нею стоял бледный дворецкий, держа в руках поднос с чаем.

— Думаю, — вежливо проговорил Мариан, пропуская слугу в покои, — его светлости сейчас предпочтительнее врач.

Позади раздался хриплый смех — и Байдек едва удержался, чтобы не покачать головой. Ну и родственничка ему сулит судьба. И какой же удивительной стойкостью наделили боги этого человека… наряду с не менее впечатляющим набором недостатков.

 

 

Василина, увидев потрепанного мужа, не сказала ни слова. Принесла мокрое полотенце ему на нос, погладила кисти со сбитыми костяшками и позвала виталиста. К ужину Байдек был уже в форме: зашел в детскую, подхватил мальчишек на руки и направился в столовую.

Вечернее застолье прошло с привычным уже привкусом тревоги за кого-то из семьи. И, как всегда, они изо всех сил делали вид, что все хорошо, — будто эта оживленность и легкость могли убедить судьбу, что и с Ани, и с Полей ничего страшного не происходит. И что бы ни случилось, в конце концов семья снова будет сидеть за общим столом и болтать обо всем на свете.

А пока можно притвориться, что все в порядке.

Болтали маленькие принцы, лепетала в своем кресле уже пытающаяся вставать Мартинка. Святослав Федорович рассказывал о поездке в поместье, о том, как обживаются там бывшие соседи, Валентина с детьми и матерью, и Каролинка, ездившая с ним, оживленно кивала, вставляя реплики, и что-то черкала вилкой на салфетке. Алина поела очень быстро и убежала дальше готовиться к экзаменам; ее провожали жалостливыми взглядами, в которых тем не менее сквозила гордость. А принцесса Марина была непривычно, до кротости, тиха и рассеянна — и только иногда в ее глазах загорались веселье и лукавство, и губы норовили расплыться в улыбке.

И эта улыбка так напоминала королеве собственное мечтательное состояние много лет назад, что она не могла не любоваться сестрой. И старалась прогнать тревогу за ее выбор подальше.

 

 

В этот вечер телефонная связь между Инляндией и Рудлогом дрожала от затаенной нежности и разрывалась от невозможности передать словами желание быть рядом, вжаться друг в друга. Уткнуться и общаться синхронным дыханием и стуком сердец, легкими прикосновениями и теплом, согревающим в самую холодную зиму.

— Тебя не съели?

— Нет. Даже не покусали. Что делаешь?

— Думаю, что пора выкрасть тебя еще раз.

Смешок.

— Ни капли терпения у вас, ваша светлость.

— Неправда. Если бы это было так, я бы тебя не отпустил.

Пауза и волнующий шепот:

— Может… может, и не нужно было.

— Марина, — опасные нотки в хриплом голосе, — я в течение двух часов буду у тебя.

Вздох — и провокационное:

— А ты можешь?

— Я все могу.

— Нет. Не нужно, Люк. Дождемся Ани.

— Ты теперь правильная девочка?

— Ну… нужно хотя бы попытаться.

Приглушенный, царапающий сердце смех.

— Попытаемся. Спокойной ночи, принцесса.

— Спокойной ночи, Люк.

Хорошая девочка Марина, положив трубку, с той же рассеянной улыбкой и ощущением щемящей нежности в сердце побрела в ванную. Ноющее тело требовало горячей воды.

А его светлость Люк Дармоншир кивнул заглянувшему виталисту, который вышел на время разговора, затем поджег сигарету, закрыл глаза и затянулся разбитыми губами. И поморщился, когда начало пощипывать и тянуть в снова онемевшей после встречи с Байдеком левой руке.

Тот же день, монастырь Триединого

Александр с утра в воскресенье появился у кровати Катерины, напугав ее до полусмерти. Несколько раз моргнул недоуменно — глаза были красные, воспаленные, — извинился заплетающимся языком и принялся открывать Зеркало к себе.

Катя помаялась, глядя, как наливается серебром портал, встала и потянула Свидерского в постель. Пахло от него жженой сладковатой травой, как от осеннего костра.

— Не хотел тебя пугать, — пробормотал он, уже засыпая.

— Ничего, — тихо ответила она, — спи.

Катерина полежала с ним немного, прислушиваясь к себе и улыбаясь воркованию голубей под крышей, прижалась, погладила мага по голове и снова задремала. Через часок проснутся дети, а пока можно и понежиться здесь, в тепле и безопасности.

Александр, несмотря на дикую занятость, не забывал о ней, и Катерина каждый раз встречала его чуть настороженно и смущенно, греясь о расцветающую внутри радость. Свидерский рассказывал о делах учебных, с удовольствием ужинал с ней и детьми, показывал простейшие плетения, приносил учебники и даже договорился с несколькими преподавателями, чтобы те днем приходили и обучали Катю по программе первого курса университета.

Дочери Симоновой тоже привыкали к нему — и пусть не встречали дядю Сашу таким же восторженным визгом, как иногда заглядывающего обожаемого дядю Мартина, но быстро смекнули, что частый гость знает ответы на все вопросы, и мучили его после ужина своими «почему», перебивая друг друга. Александр не сюсюкал и не дурачился, но умел объяснять так, что и маленькой Анютке все было понятно.

Иногда, уставший и измотанный после рабочего дня и встреч с Алмазом, он задремывал у них в гостиной на диване, ожидая, пока она уложит детей спать. И тогда Катерина, как примерная жена, стягивала с него обувь, подкладывала под голову подушку, укрывала — и уходила в свою комнату одна.

Они так и не были вместе после событий в пещерах. Алекс не торопил и не настаивал, а Катя, скучающая по его крепким рукам, все никак не могла решиться и позвать его в спальню под теплой крышей храмового дома. Так что они пока обходились тихими разговорами на ночь и осторожными, редкими поцелуями.

Но несмотря на отсутствие близости, Катя ощущала, как спокойнее ей становится, — и отмечала в зеркале, что уходят и горестные складки у рта, и привычка чуть склонять голову при разговоре. Александр оказался тем самым столпом уверенности, которого ей так не хватало. И единственное, чего она боялась сейчас, — что опять случится какая-нибудь беда и ее жизнь снова перевернется.

 

 

Александр проснулся во второй половине дня от звонка телефона. Потянулся к трубке, зевнул. В окно лилось яркое и радостное зимнее солнце. Сверху, над потолком, деловито ворковали голуби, слышен был сыпучий шорох падающего снежка, и спалось здесь, на природе, где поблизости не было ни одного крупного города, куда слаще и крепче, чем в Иоаннесбурге.

— Да?

— Александр Данилович, добрый день. Это Тандаджи.

В голосе тидусса Свидерскому послышались какие-то обреченные нотки.

— Нужна помощь, полковник?

— Как всегда, Александр Данилович, как всегда. У нас проблема. Принцесса Ангелина опять в Песках, и, к сожалению, не удается установить с ней связь. Вы не могли бы попробовать открыть к ее высочеству портал? Да, я помню, что у вас не получалось, но, кроме вас, не к кому обратиться…

Александр вспомнил Макса, шастающего туда-сюда сквозь Стену Песков, как из кухни в гостиную, Мартина, который от дурости великой проверял себя — и ведь получилось! — и решил, что самое время снова попробовать. Когда он пытался сделать это в прошлый раз, то был в теле старика и сознательно сливал резерв. А сейчас силы не только восстановились, но и возросли благодаря магическим битвам и встречам с Алмазом Григорьевичем, где приходилось выкладываться до предела.

— Подождите пару минут, господин Тандаджи. Я постараюсь вам помочь.

Но то ли ночные бдения с Алмазом не прошли даром, то ли он переоценил себя — выстраиваемый на ее высочество переход шел волнами, рассыпался серебристой пылью и не поддавался, как Свидерский ни лил резерв и ни старался стабилизировать его.

— Увы, — с тяжелой досадой сказал он в трубку через некоторое время, — не вышло. Но я знаю того, у кого должно получиться. Перезвоню вам, полковник.

— Буду очень благодарен, Александр Данилович, — степенно ответил тидусс и отключился.

Свидерский еще раз потянулся, набрал номер Макса и, поднявшись, подошел к узенькому окну. Там, во дворе, под солнцем и неизвестно откуда падающим снежком, носились Катерина с дочерьми. Успели уже слепить кривоватую снежную горку — сугробы выросли огромные — и катались с нее. Герцогиня в яркой вязаной шапочке и толстой лыжной куртке выглядела очень юной. Заметила его в окне, неуверенно улыбнулась и помахала рукой. И он тоже поднял руку в ответ, слушая гудки.

Макс, видимо, опять работал в лаборатории в наушниках, и дозвониться до него, пока природник не выйдет из исследовательского транса, было невозможно.

Алекс сунул телефон в карман и ушел к себе домой, в Иоаннесбург. Надо хоть показаться на глаза слугам, пока не начали думать, что он пропал. Принять душ, переодеться — и обратно сюда. Может же он позволить себе немного отдохнуть? Особенно после того, как переусердствовал ночью, чуть не оставшись в надпространстве.

За прошедшие с памятной битвы в вулканической долине две недели ректор МагУниверситета не имел ни минуты покоя.

Во-первых, пришлось держать ответ перед комиссией международного МагКонтроля с приглашением глав служб безопасности всех стран Туры: появляющиеся из порталов чудовища другого мира и предполагаемая опасность для держателей тронов были весомыми аргументами, чтобы проблема обсуждалась на самом высоком уровне. Макс на заседание идти отказался.

— Вы видели то же, что и я, — сухо пояснил он, — только время потеряю. Если у уважаемых коллег останутся вопросы, пусть приходят ко мне сами. Я отвечу. Но тратить время на бесконечные пустые разговоры не собираюсь.

Вики в этот день сопровождала короля Инляндии, Мартин — короля Блакории в совместной поездке, и пришлось Алексу отдуваться за всех, рассказывая и о похищении, и о роли Черныша в прошедших событиях, и о бое с чудовищными «стрекозами». Теперь Данзана Оюновича и его сообщников искали и магическая полиция, и секретные службы по всей Туре — но, увы, безрезультатно.

Во-вторых, Алмаз Григорьевич, уязвленный в самое сердце противостоянием с давним другом-соперником, тоже прикладывал немалые усилия по его поиску — и привлекал к этому Алекса, параллельно обучая его. Так что почти восьмидесятилетний Свидерский снова чувствовал себя студентом у ворчливого преподавателя.

Черныш сотоварищи как сквозь землю провалились. Хотя почему как — скорее всего, они и находились под землей, там, где стихийные колебания и узость помещений не позволяли на них сориентироваться. Или же Данзан Оюнович окружил себя множеством глушилок, экранирующих поиск.

— Нужно найти его, пока он еще что-нибудь не удумал, — бухтел Алмаз Григорьевич, подготавливая инструменты для очередного ритуала. — Слишком уперт всегда был, слишком уверен в своей правоте. Хоть поговорить с ним, постучать по дурной голове.

И Алекс после рабочего дня в университете отправлялся к старому ворчуну, вдыхал дым травяных, расширяющих сознание сборов или чертил на ладонях, ступнях и висках усиливающие концентрацию знаки — и вместе с ушедшим в транс учителем «перебирал» мир, пытаясь уловить тонкую вибрацию ауры Черныша.

Поговорить с Данзаном Оюновичем удалось только сегодня ночью. Точнее, говорил Алмаз, а Александр парил в надпространстве, удерживая канал и глядя, как идут навстречу друг другу, сшибаясь и переплетаясь, желто-сине-фиолетовые ментальные волны. Но если у них с Троттом сил хватило только на отрывочные слова-сигналы и короткие предложения, то у старых магов получился вполне себе развернутый разговор.

«Черныш».

«Все не угомонишься, Алмазушко?»

«Чего ты хочешь?»

«Предотвратить конец мира и конец магии, друг. Вернуть в мир бога».

«Почему ты не обратился ко мне? К нам?»

«С твоим чистоплюйством ты предпочтешь ничего не делать и ждать катастрофы. А остальным, кроме их исследований, ничего не интересно».

«Ты понимаешь, что порталы опасны? Что эти чудовища нанесут не меньше вреда, чем исчезновение магии?»

«Чудовищ можно уничтожить. Популяция людей восстановится. А Тура без магии станет местом без будущего. Подумай. У тебя тоже не будет будущего, Алмаз».

«Но у вас не получилось. Портал открылся, но ничего не изменилось. Вполне возможно, что ты ошибаешься. Что нет там никакого Жреца».

«Возможно. Не получилось, да. Но я предпочитаю пробовать дальше».

«Ты фанатик, Данзан».

«О нет, друг мой. Я — тот, кого никогда не признают героем. Мы сделаем то, что потом лицемерно назовут ужасным и антигуманным. Уже называют. Но именно мы спасем этот мир».

«Что вы задумали?»

«Не считай меня идиотом, Алмаз. Я не дам вам возможности остановить нас. Прощай, друг».

Они таки засекли район, где находился Черныш, но это мало что дало. Блакорийские горы, чуть в стороне от его владений. Увы, когда видишь сверху горные вершины и где-то глубоко под ними — тусклое сияние искомой ауры, очень трудно потом конкретно перенести место на карту.

Да и как перепахать двадцать квадратных километров горной системы, как найти вход в пещеры, где скрывается Черныш? Алмаз Григорьевич истеребил бороду в лохмотья, но пока они зашли в тупик, и оставалось только пробовать все новые способы, надеясь, что хоть что-то поможет. Увы, магические умения имели свой предел. И хотя к поискам подключились-таки маги из старшей когорты, Черныш оставался недосягаемым.

Встреча четверки магов со старшими коллегами прошла около недели назад в Лесовине, в доме Алмаза Григорьевича. И быть бы ей деловой и суховатой — ибо опытные товарищи весьма сдержанно выслушали рассказ Алекса о его похищении и последующих событиях в вулканической долине, — если бы профессор Тротт не притащил с собой цветочный горшок, в котором над узловатым стеблем с вычурными листьями подрагивал налившийся золотом вытянутый цветочный бутон. Впереди было полнолуние, и редкая орхидея готовилась цвести.

С абсолютно невозмутимым лицом Тротт вручил горшок и несколько луковиц Гуго Въертолакхнету, который до этого хмурился и ворчал что-то себе под нос, поглядывая на веселящегося Мартина и чуть виноватую Викторию. Горшок сыграл роль миротворца: старый маг усадил инляндца рядом с собой и углубился в сканирование растения и обсуждение свойств измененного цветка, не обращая внимания на присутствующих. Иногда от уголка, где расположились погодник и природник, доносились экспрессивные возгласы:

— Невероятно! Как, как вы додумались до этого, профессор?! Нет, это, простите, совершенно извращенное плетение!

— Зато рабочее, — снисходительно отвечал Макс.

— Да, — радовался Въертолакхнет. — Прощаю, прощаю вам мои пионы, коллега! А на каких растениях еще вы пробовали эту усиливающую формулу? Вы же понимаете, что это целая область в магнауке, которую вы походя открыли? Измененные растения могут превращать пустыни в пастбища, выживать в высокогорных районах…

— У меня, к сожалению, нет времени на это, уважаемый коллега, — с той же великолепной небрежностью пояснял Тротт. — Орхидею я усиливал, потому что мне нужна была вытяжка из ее корней, а мотаться в Тидусс каждый раз не хотелось. Остальное — побочный эффект.

Гуго смотрел на него так, будто готов был расцеловать. И снова потрясал руками:

— Невероятно!

Старшие участники встречи поглядывали на него, младшие — на Макса с одинаковым выражением ласкового понимания. Мол, чудик, да, но наш, родной. И последующие излияния почтенного Гуго («Очень талантливые ребята, ох, простите, леди Виктория, и прекрасная дама, очень интересные…») растопили ледок в общении: все дружно договорились приложить усилия к поиску Черныша, а разговор постепенно перешел в обмен опытом и налаживание контактов.

 

 

Макс отзвонился только вечером, когда Александр показывал Кате упражнения для растяжки пальцев. Выслушал его просьбу, буркнул: «Подожди». И ответил через несколько минут:

— Я не могу сейчас пройти в Пески, Данилыч. Не удержу. Там сильнейшие стихийные возмущения, Зеркало сминает, как тряпку. Вряд ли попасть туда сейчас вообще под силу человеку…

ГЛАВА 2

Вне времени
Ангелина

Тишина. Не слышно ни дыхания, ни стука собственного сердца. Да и тела нет — горстка огненных искр, опускающихся на пол золотистого круглого зала. Он похож на ракушку: одна стена начинается по центру и уходит спиралью по кругу, расширяясь; вторая закрывает его снаружи от вечности, пронизанной нитями чужих жизней, и зыбкий, похожий на дымку пол едва заметно движется по этой спирали так, будто под туманом несет свои воды мощная река.

Стены сотканы из солнечных и голубовато-холодных лунных лучей, словно обретающих плотность, и в сплетениях сияющей лозы то тут, то там проглядывают синие окошки-зеркала, выпуклые, будто кисти винограда. Все стены усыпаны этими зеркалами, как дерево плодами или одуванчиковые поля озерцами.

Искорки обретают плоть, и у выхода из «ракушки», в самом начале — или конце? — зала, там, где туманная река завершает свой ход и изливается в чернеющую вечность, встает худенькая женщина с очень светлыми волосами. Оглядывается, невольно ежится от черноты и бесконечности за ее спиной. И идет поперек движения пола, туда, где стена подернута темным кружевом, похожим на морозные узоры на стекле.

Женщина не отражается в зеркалах: совсем другие лица, пусть и похожие на ее собственное, смотрят оттуда, и мелькают в осколках времени тени предков, приветствуя осмелившуюся прийти к ним.

Черное кружево тонкой вязью бежит по стене — и Ангелина идет за ним, и каждый шаг все труднее, все невозможнее, словно на ее плечи ложится вся тяжесть жизней, прожитых родом Рудлог. В синих озерах памяти появляется и движется параллельно с ней прекрасная женщина с чуть вьющимися льняными волосами.

«Мама!»

«Не задерживайся, доченька. Иди дальше».

«Поговори со мной. Побудь со мной».

«Я и так всегда с тобой, родная».

Прикосновение ладони к изломанной фигуре за стеной жизни — и теплый поцелуй в лоб, и объятия, теплые, успокаивающие. Ани идет вдоль стены — и Ани стоит, прижимаясь к той, кого ей дали увидеть, и плачет.

«Не нужно. Ты у меня самая сильная девочка. Я так горжусь тобой, Ангелина».

«Я не защитила тебя, мама. Но я стараюсь защитить девочек. Хоть так простить себя».

Горький вздох и крепче объятия.

«Не все в наших силах, доченька. Иногда нужно просто смириться. Иди. Не останавливайся. Не оборачивайся».

Последнее прикосновение — и Ани остается одна. И все тяжелее поднимать ноги: невозможно шагать против времени, невозможно одной вынести груз чужих лет.

Но она — Ангелина Рудлог. Для нее нет невозможного.

Снова движение в стеклах-оконцах. И перехватывает дыхание от того, кого она там видит. И, как в далеком детстве, начинает болеть сердце и сжиматься горло.

«Отец».

Светловолосый мужчина за пятьдесят, с голубыми глазами и уверенными чертами лица. И опять Ани идет дальше, против ровного движения пола, хватаясь пальцами за ускользающие стены, чтобы не отшатнуться, — и одновременно стоит, вглядываясь в забытые черты.

«Мне жаль, что я не увидел, как ты растешь, дочь».

«И мне. Я так скучаю, папа. Я очень хотела, чтобы вы с мамой жили вместе и всегда».

«Прости. Я сделал много ошибок».

Воспоминания. Теплые и сильные руки, прижимающие к плечу, на котором так безопасно спать. Пальцы, почесывающие спинку. Приглушенный голос.

«До-чень-ка. Любовь моя. Красавица».

У папы щетина и обожаемый нос, который можно обслюнявить, потянуть пальцами. Папа щекочет и смеется вместе с тобой. Гладит по голове. Исполняет все капризы — стоит только зареветь или просто нахмуриться и засопеть.

«Избалуешь ее», — смеется мама. Сама еще совсем девчонка, чуть старше Алинки.

«И пусть. Кто еще ее побалует?»

 

 

Детям, маленьким, не объяснили, куда внезапно пропал отец из дворца и почему они больше его не видели. Василина была совсем малявкой и не реагировала так, как Ани; а для старшей принцессы рухнул привычный и безопасный мир. Именно тогда закончилось для нее детство и началась жизнь Ангелины-наследницы.

Уже потом, когда Ангелине исполнилось двенадцать, мама прямо и спокойно рассказала, что случилось у нее с первым мужем. Но старшая Рудлог уже умела держать лицо и отреагировала так же спокойно. Только сны из детства на некоторое время возобновились да подушка по утрам отчего-то оказывалась мокрой.

 

 

Принцесса уже далеко от места, где видела отца, — а в глазах соленая дымка, и Ани скользит пальцами по неровной черной вязи проклятия, считая шаги. Ноги будто схвачены страшнейшей судорогой и вплавлены в гору, и непонятно, как у нее получается переставлять их. До места, где начинается вязь, совсем немного. Двадцать шагов? Тридцать? Целая вечность.

Из осколков-зеркал, покрытых черными трещинами, начинает сочиться кровь — и стены полыхают от огненных капель, скатывающихся по сплетению света, словно слезы. Ангелина уже не смотрит туда — склонила голову и идет вперед, и кажется, что еще шаг — и она упадет и будет отнесена рекой времени назад, в самое начало.

Но она дошла. Не могла не дойти.

Наконец перед ней — последнее треснувшее зеркало. Мутное, ничего не разглядеть, но именно от него идут побеги тьмы, прошивая все последующие оконца на огненном древе ее рода.

И принцесса прикладывает к нему руку — и снова рассыпается роем жгучих искр, впитывающихся в стекло времени.

 

 

Огненная искорка вылетела из камина, поднялась в воздух в старом замке Рудлог, слилась с трепещущей свечой на столе. Не было здесь еще ни пышного убранства, ни знакомой облицовки стен — все серое, монументальное, закрытое гобеленами, и только узкие окна позволили догадаться, что это малый салатовый зал в центре нынешнего дворца, бывший ранее королевскими покоями.

В комнате при свете свечей разговаривали двое мужчин, очень похожих друг на друга. Отец и сын. Оба с длинными льняными волосами, с очень светлыми глазами, широкие в плечах, невысокие. Лица резкие: упрямые подбородки, фамильные скулы, поджатые губы, — и голоса громкие, рокочущие, агрессивные, хотя разговор мирный. И одеты они похоже: темные вышитые туники с длинными рукавами, широкие штаны, вправленные в сапоги, теплые плащи. За окном холодно, и в замке, видимо, тоже.

— Полетишь в драконью страну, — говорил старший, — с посольством. Мы их ласково встречали, сейчас они нас зовут, на спинах своих понесут вас. В полете на Рудлог сверху смотри да карту черти: пригодится. Прилетишь в Лонкару — себя показывай хорошо, вокруг гляди да запоминай, как что устроено, с Владыками общайся как с равными, норов свой держи в узде. Пески — страна богатая, многими чудесами полна, нам нужна как добрый сосед.

— Воля твоя, батюшка, но я бы пригодился и здесь, — отвечал второй. — На Севере неспокойно, окорот нужен.

— Ты славный воин, Седрик, но и у меня рука пока сильна, — усмехнулся первый, — меч удержит. Пробудешь там год, может, два — сколько понадобится, чтобы объехать все города Владык и понять их уклад. А будешь в Тафии, пойдешь в их университет: давно хочу наш сделать таким же славным, как у драконов, вот и разузнаешь для меня, как что там устроено.

Искорка в свече на искусно сделанном столе из черного дерева беспокойно шевельнулась, свеча вспыхнула, осветив два лица. Еще юное — нет, наверное, и восемнадцати лет — Седрика-Иоанна Рудлога. И тяжелое, заматеревшее — отца его, Ве́льгина.

— За тобой пущу корабли по океану, пройдут по реке Неру и будут ждать сколько нужно в Тафийском порту; на них и вернешься, когда увидишь все, что нужно. Это оговорено.

— Да, отец. — Седрик едва заметно склонил голову в знак покорности, хотя лицо его было мрачным и сердитым.

— С тобой полетит широкое посольство, бери и гвардию свою — негоже королевскому сыну без свиты. Довольно они пили твою кровь; теперь запечатлены и в чужой стране прикроют, если понадобится. До конца жизни не будет вернее у тебя людей.

И опять Седрик склонил голову.

— Да, отец.

Взметнулось пламя костра — то во дворе огромного дворца в Лонкаре жарили мясо, встречая высоких гостей. Полетели искры, и среди них одна — живая, маленькая. Высоко взлетела: все видно с небес, все слышно.

Владыка Владык, Те́рии Вайлерти́н, устроил пир, чествуя посольство из Рудлога, и юный Седрик, сидя за столом по правую руку от огромного красноволосого дракона, пил вино и посматривал на окружающую роскошь.

Были здесь и Владыки других городов, и прекрасные драконицы, смелые, не склоняющие голов — в отличие от женщин Рудлога, — и видели они силу сына Красного, и взгляды их горячили кровь.

Жарко было этой ночью в Песках, и вовсю били фонтаны, и ворочалась на горизонте далекая гроза, и пахло зеленью и близким морем. Прекрасны и свежи были Пески, и сердце королевского сына, привыкшего к битвам и стали, смягчалось — не мог он не любоваться окружающим великолепием.

Обилен и шумен был пир — а Седрик и Терии вели неспешные разговоры, как равный с равным, и благосклонно слушали они песни сладкоголосого барда Мири, и с азартом наблюдали, как гвардейцы и драконы меряются силой, испытывая друг друга в поединках.

Сильны были пришедшие из Рудлога, но не уступали им и драконьи бойцы. А в конце встал из-за стола высокий дракон-воин, перебросил красную косу через плечо и крикнул:

— А кто против меня осмелится встать? Кого поучить сейчас, на славном пиру?

Замолчали и люди, и драконы. Слава Четери, Мастера клинков, гремела по всей Туре, и не было бесчестьем проиграть ему — ибо никто до сих пор не мог его победить.

Один за другим стали выступать вперед воины из рудложской гвардии — и драконы тоже кланялись, просили дать им бой. И под короткий мотивчик, наигрываемый Мири, великий Мастер, быстрый, как молния, и такой же смертоносный, сразился с каждым — и никто не продержался против него до окончания мелодии. Кроме Нории Валлерудиана.

Искорка в небе задрожала, спустилась вниз звездочкой, засияла радостью и тоской.

Такой же, как сейчас, только в зеленых глазах нет смертной печали, воспоминаний о боли. Такой же — но выглядящий куда младше, беззаботнее и веселее, хотя и чувствовались от него знакомые прохладные волны силы, и виднелась в глазах мудрость.

— Мой сын, — с затаенной гордостью сказал Терии Седрику. — Владыка Истаила. Он и его брат будут сопровождать тебя по Пескам. Придет время, и он станет Владыкой Владык; и как вам нужно узнать нас, так и ему будет полезно узнать вас за время твоего пребывания здесь.

Славным был этот поединок, но и Нории упал, обливаясь кровью, — со смехом помог ему подняться Мастер клинков, похлопал по плечу. И зарычал, оглядывая всех безумными глазами:

— Неужели никого не осталось? Неужели больше никто не порадует Владыку и Седрика?

И тогда выступил вперед долговязый юноша, и снова затрепетала искорка, но уже от печали — это был Марк Лаурас, убитый Четом в ее страшном сне. Он поклонился с почтением, поднял слишком большой для него меч — и начался бой.

И преобразился нескладный парень. Зажглись глаза его тем же вдохновением, что сверкало во взгляде Четери. И был поединок так красив, так совершенен и длился по сравнению с другими почти вечность, что замолчала давно музыка и стихли разговоры, а сталь все звенела, и юный гвардеец все стоял против Мастера. Но не выдюжил — упал, пропустив удар, — и Четери сам залечил его раны, поднес ему чашу с вином и подошел к столу, где сидели Седрик и Терии.

— Сын огненного бога, — сказал дракон, улыбаясь шальной улыбкой, — нашел я сегодня себе ученика. Отдай его мне в обучение. Отпущу, как только научу всему, чему могу.

Седрик посмотрел на Лаураса, самого юного среди его гвардии, — и кивнул. И просветлел лицом Мастер. А огненную искорку подхватило ветром и снова понесло куда-то сквозь время, останавливая на мгновения и опять увлекая вперед.

 

 

Вот дворец Истаила; Ангелина мгновенно узнала его. Тлели в золотой курительнице благовония, и потрескивали искрами, сгорая, драгоценные масла. А вокруг были покои Владыки, хорошо знакомые ей. Неподалеку от курительницы, в просторном холле, Нории учил Седрика играть в шахматы, и повзрослевший сын Рудлога старался не горячиться, продумывать ловушки, выдерживать характер.

Как все привычно. Даже шахматный столик стоит на том же месте, где она видела его в последний раз. Где играли они с Нории.

Тут же и Энтери: расположился на софе, наблюдая за игрой. Мужчины пили вино и разговаривали. И тон разговора был шутливый и дружеский.

— Ваши женщины, конечно, хороши, — жарко и со знанием дела говорил Седрик, — но, простите меня, друзья, очень уж своевольны и свободны. Я люблю наших дев, теплых и мягких, мужчинам не перечащих; мять такую — одно удовольствие.

— Все мужчины любят тихих, — рокочуще согласился Нории, — поэтому у нас многие остаются неженатыми до конца дней своих. Одно дело — брачный полет, другое — жить вместе.

— И ты не собираешься брать жену? — удивился Седрик.

— У меня полсотни нани-шар, друг, — ответил Нории с улыбкой, и искорка сердито затрещала, заполыхала в ароматном табаке, — нежных, как пух, так зачем мне приводить в дом колючку?

Мужчины захохотали, и огненная искорка беззвучно смеялась вместе с ними.

 

 

Дальше была Тафия. Самый большой на Туре город, бело-лазурный, как все драконьи города, заполненный народом. Несла мимо белых стен свои воды широкая река Неру, и порт ее был полон огромных кораблей, торговцев и моряков. Стоял посреди Города-на-реке величественный дворец Владыки, а неподалеку, на холме, возвышался старейший университет в мире.

Ани видела мгновения из жизни далекого предка, вспыхивающие перед ней картинками и обрывками разговоров, но нигде не задерживалась, не останавливалась — река времени несла ее к ответу на заданный вопрос.

Седрик провел в Тафии год после поездки по Пескам, проживая в роскошном доме недалеко от дворца Владыки. Был он принят и там как дорогой гость, и Владыка Тео́нии с супругой, невероятно красивой Огни, и с их детьми-подростками на несколько лет младше самого Седрика — часто приглашали его разделить с ними обед или ужин. Прилетали навестить друга Нории с Энтери, и славные у них были пирушки, да и Седрик то и дело наведывался в Истаил. Писал отцу подробные отчеты о том, что да как здесь устроено, и не без ревности признавал, что Пески и богаче, чем Рудлог, и люди здесь живут лучше, и маги сильнее, и даже чудо-университет, собирающий под своими сводами научных людей со всей Туры, вряд ли получится повторить в Иоаннесбурге. Видно было, что драконы понимают свою силу и именно поэтому так радушны: кто решит ссориться с богатым и крепким соседом?

Прощался королевский сын с драконьей страной нехотя. Но за Милокардерами ждали наследника престола его страна и отец, и нужно было возвращаться.

Увозил он с собой не только знания о Песках и богатые дары. Накануне отъезда последний раз обедал Седрик у Владыки Тафии и с замиранием сердца смотрел на прекрасную И́нити, младшую сестру Огни. Ему, молодому, яростному, непривычно тепло делалось от ее улыбок и лукавых зеленых глаз.

Сын Красного бога за два года в Песках сполна вкусил горячей любви свободолюбивых и гордых дракониц. Наблюдал он и брачные полеты: от гортанного рева поддавшихся инстинкту драконов ему самому хотелось обернуться и полететь вместе с ними, вслед за ускользающими крылатыми девами. Но только одной он готов был простить и свободу, и высокомерие, ибо хотел видеть ее своею женой в своей стране. Седрик писал отцу просьбы посвататься к Инити, объясняя это государственной необходимостью: будет крепче союз между двумя странами, будет сильнее и сам Рудлог. Никто из правителей Туры не имел еще в супругах дочь Белого и Синей, и кто, как не он, Седрик, достоин и достаточно силен, чтобы стать первым?

 

 

Оставила искорка предка, потянуло ее сквозь мутную пелену времен — и снова выбросило в родном дворце. Горели факелы и свечи, и множество людей сидели за широкими столами, кричали здравицы, и текла рекой хмельная брага. То король Рудлога, Вельгин-Иоанн, встречал сына своего, Седрика, наконец-то вернувшегося домой. Пьян был король и радостен, а в глазах молодого наследника стыла трезвая тоска, и холод шел от него, выбивая облачка пара из ртов близсидящих людей. Схватил он золотую чашу с вином, выпил, заскрипел зубами, сминая драгоценный металл, — и потекло расплавленное золото меж его пальцев.

— Значит, не хорош я им! — рявкнул он наконец. — Отказали! Чем же я не хорош? Разве не честь для любой женщины стать моей женой?

— Отказали, да в утешение богатые дары прислали, — сурово отрезал король, хлопнув сына по плечу. — Дольше живут они, чем мы, для них что ты, что Инити — дети еще. Ей двадцать пять, по-нашему — перестарок, а у них до тридцати пяти женщина не рожает, лунные дни не наступают — на кой тебе жена, что десять лет наследника не принесет да на пять лет старше? И будешь ты уже стариком, а она все еще молодой да юной.

— Люба она мне, — мрачно проговорил Седрик. — Никого не хочу, кроме нее.

— Ой, ой, — захохотал король. — Знаю, сын, я тоже кроме матери твоей видеть никого не мог; как увидел ее — решил: моя будет. Но у них свой обычай, у нас — свой; не в обиду они отказали, а по уму. А жениться тебе надо, да. Присмотрел я тебе жену…

Длился и веселился пир, а за стенами замка всю ночь метался в обличье красного волка наследник короны — ушел в лес гнать оленей и рвать острыми зубами живую плоть, пить кровь и выть от тоски. А через месяц женился он на светлокосой да голубоглазой Ольге, дочери сильного герцога — тем крепче страна, тем вернее люди, — и ушел воевать с очередным непокорным племенем. Уже через девять месяцев родила супруга ему первенца, и, хоть не был Седрик с женой ни ласков, ни жесток, за сына одарил ее вниманием сполна.

Но привычка уходить в лес волком и охотиться осталась с ним на долгие годы.

 

 

 

Опять понесло искорку дальше. Бой, снег, грязь, кровь. Седрик славу свою и отцовскую увеличивает, страну расширяет: не приведены еще к покорности ни Север, ни Юг, есть еще племена, не склонившиеся перед Рудлогами, есть еще куда Стену двигать. Не юноша уже — мужчина: рубит врагов, жжет их пламенем, и в глазах его ярость, и расступаются перед ним противники — так ужасен его лик. Знают враги: когда входит будущий король в боевой раж, оборачивается он огненным вепрем — и тогда не остановить его, и горе тем, кто попадет под его клыки.

Один из противников со спины подобрался, замахнулся — и упал, сраженный клинком матерого зеленоглазого воина в доспехах с гербом старой династии Гёттенхольд. Кивнул блакориец союзнику — и снова разошлись их дороги в этом бою. Потом, после победы, поделят они по чести завоеванные земли, и встанут Стены друг напротив друга, оставив тонкую нейтральную полосу между ними.

 

 

Вот и картинки мирной жизни. Разросся Иоаннесбург, много жителей пришло в него, привлеченных силой Рудлогов, — а все равно не сравниться ему с драконьими городами. Здание МагУниверситета в столице выросло, взял его король под свое покровительство, выделил много золота на развитие. Собрали в него волшебников со всей страны, дали им учеников, в которых талант к волшбе замечен был. А через некоторое время старенький профессор продемонстрировал во дворце королю и его сыну переход-Зеркало.

— Это как дверь, что можно открыть в любое место, — тонким голосом вещал старик, — к любому человеку. Давно мы над этим бились, и наконец получилось. Только должен открывающий знать человека, к которому идет, или место, куда хочет попасть.

— А далеко-то пройти можно? — спросил заинтересованный Седрик. В глазах его снова видно было что-то юношеское, как тогда, когда он взирал на чудеса Песков.

— Зависит от силы мага, мой господин, — горделиво ответил старый волшебник, — кто-то — на сто шагов, а кто-то — и на дневной лошадиный переход. Никто так не может, даже в драконьем университете только чаши портальные придумали, а до переходов не дошли.

— А к супруге моей сейчас открыть можешь? — поинтересовался Седрик. — Ты же ее видел.

— Могу, — величаво кивнул старик и начал шевелить пальцами. Открылось с тонким звоном Зеркало, профессор поманил королевского наследника за собой — и вышли они в покоях будущей королевы. Та побледнела, закричала и лишилась чувств, а старший сын Седрика, даром что всего семь лет ему, нож схватил и над матерью встал: защитить, как положено мужчине. Отхохотался буйный сын Красного, жену по щекам похлопал, к груди прижал, сына похвалил да велел старику отмерить золота мешок за труды.

 

 

Прилетали к Седрику драконы, встречал он и Нории, и Энтери как самых дорогих братьев. Ни словом, ни жестом обиды своей не показывал — наоборот, радушием их окатывал, словно стыдясь злости, что внутри жила, никуда не делась. И смотрел на него Нории задумчиво: ощущал он, как терзает что-то друга, которого полюбил всем сердцем, а Седрику казалось, что не спокойствие, а высокомерие светится в глазах гостей, что относятся они к нему как к мальчишке. Не менялись совсем дети Песков, хоть Нории родился еще при прадеде Седрика. У наследника трона уже и первые морщины у глаз пошли, а драконы все так же были молоды. И ни разу не спросил Седрик про Инити, не излил обиду, не дал зажить нарыву. Так бы поругались да помирились по-мужски, за дракой и вином, — но нет. Гордость не позволила, что всем Рудлогам в довесок к огненному нраву дана.

 

 

Огненную искорку снова подхватило ветром времени и выбросило из чадящего факела в темной пещере. Посреди пещеры стоял странный камень, похожий на широкую мраморную чашу с двумя ручками-рогами. Полумесяцем поднимались высоко вверх эти острые и тонкие вершинки, похожие на клинки, и по ним текла кровь из ладоней бородатого черноволосого мужчины с сияющими зелеными глазами — того самого, что помог в битве Седрику Рудлогу. Только что он сам положил на острия руки и нажал — и застонал сквозь зубы, когда камни пробили ладони.

Кровь собиралась в углублении между «рогами» и впитывалась в камень, и очень это все напоминало ритуал, который проводила королева Ирина на глазах у старшей дочери.

Долго текла кровь, пока наконец чаша не полыхнула чернотой и не втянулись в нее клинки-острия. Лишь тогда мужчина, бледный, почти обескровленный, опустился на пол без сил. И тут же со всех сторон из темноты пещеры полетели к нему летучие мыши — прикасались, отчаянно пища, и сыпались, сыпались на землю, мгновенно иссыхая.

Через несколько минут человек пошевелился. Разгреб гору летучих мышей и пошел к выходу. Глаза его приобрели обычный зеленый цвет.

Вышел он из пещеры у подножия горы, где ждали его верные люди. Поклонились ему, накинули на плечи мантию черного и серебряного цветов — цветов старой династии Гёттенхольд, — подали меч и подвели коня, и он, зычно рыкнув что-то, понесся вниз по склону к густому лесу, что покрывал землю до самого горизонта.

Искорка пометалась на ветру — и вдруг оказалась в другом месте, в богато украшенном зале. Стоял у стены трон, а на троне сидел тот самый, зеленоглазый. Король блакорийский. За его спиной висел на стене большой щит с гербом старой Блакории: черным вороном на фоне двух изогнутых клинков на серебряном поле. Рядом с королем расположились еще несколько людей — все пожилые, матерые, как
он сам.

— В этот раз еще хуже, — скупо роняя слова, говорил король Блакории. — Алтарь-камень много взял. Слабеет наша сила, слабеет Стена; сколько пройдет, пока падет она и станем мы легкой добычей для соседей? А если, как и предсказано, род наш иссякнет и кровь ослабнет без влияния господина нашего Черного Жреца?

— Мой король, Ви́ланд, — басовито вступил один из сидящих, — говорил я тебе: нужно было выкрасть дочь Вельгина, стала бы она тебе женой, смог бы позвать Жреца из небытия. Раз уж Рудлог отказал тебе, когда ты честь по чести ее руку просил.

— Вельгин против бога своего не пошел, — невесело усмехнулся блакорийский монарх, — а сейчас поздно по покрытой кобыле сокрушаться, Герман. Рудлог хитер: прознал, что нужна она мне, но не стал дразнить, выдал Саи́ну замуж. Ждать, пока у Рудлога еще дочери родятся, некогда, так что нужен нам Рубин.

— Рубин сейчас на Маль-Серене, — угрюмо напомнил еще один из советников. — Бабы стерегут его пуще, чем свою царицу, да и никто из соседей нам его добровольно не отдаст.

— Запрещено, — кивнул Виланд Черный. — Но следующий в очереди — Рудлог, за ним — Пески, и что нельзя сделать силой, можно сделать хитростью. Если выйдет все, как я задумал, то и Рубин у нас будет, и трон Рудлога пустым останется. Не простят драконы оскорбления. Их ослабим — а там, глядишь, и пророчество сбудется. Полно нам ждать, пока боги решат, пора и самим дело делать…

 

 

Искорка хотела послушать еще, но снова сменилась перед ней картинка. Похороны. Ярко горели костры на старом кладбище, провожая могучего короля Вельгина в последний путь. Король Седрик стоял рядом с супругой — тонкой, молчаливой. По правую руку от нее — старший сын, уже юноша, лицо один в один с молодым королем; по левую — младший, вот-вот стукнет ему десять годков.

Над саркофагом с телом мужа раненой птицей плакала мать Седрика, любимая жена Вельгина, и вой ее леденил души стоящих тут же воинов. И силен ее муж был, и хорош, и править бы ему еще и править, греть ее постель и душу своей любовью. Не было ему соперника ни в бою, ни на охоте, медведей голыми руками ломал, а умер не в честной схватке, а от чужого вероломства: устроили ему засаду на крутом речном берегу, сдвинули сверху огромные камни, обвалом короля в воду снесло — не выбраться, будь ты трижды потомок бога.

Хоронили короля, горели костры, плясала между ними искорка, жадно слушая разговоры, — а за спиной Седрика стоял король Виланд, прибывший проводить в последний путь великого правителя, и глаза его были темнее тучи, и лицо жестокое.

 

 

И опять показали искорке-принцессе замок Рудлогов. Огромный воин с тяжелым мечом подошел к трону короля. Преклонил колени, положил перед собой меч.

— Закончил я свое обучение, мой господин. Позволь снова встать в твою гвардию, прикрывать твою спину, службу свою кровную нести.

— Долго же ты, Марк, — удивленно произнес Седрик-Иоанн.

— Ученичество длится всю жизнь, — гулким басом ответил воин, — но тянуло меня сюда, повелитель, с каждым днем все труднее было там оставаться, кровь твоя меня звала. Многому я научился, смогу и твоих воинов поучить. Окажи милость, прими меня обратно.

Меньше чем через год стал Марк Лаурас во главе королевской гвардии — и про силу его и умения долго еще ходили легенды среди воинов и простого народа.

Шли годы, воевал Седрик, и, казалось, ярость его и жажда крови не иссякнут никогда. Часто приходил на помощь ему Виланд Гёттенхольд. За прошедшие годы стали они не просто друзьями — верными союзниками. И первым с королем Блакории поделился Седрик открытием своих магов, и часто навещали они друг друга через Зеркала: любо было рудложскому королю, что принимал его Виланд как равного, хоть был старше на двадцать лет. До того доверял Седрик блакорийцу, что сговорился: если Ольга разрешится от нынешней беременности дочерью, то отдаст он ее в жены сыну Виланда — вопреки воле господина своего, Красного Воина. Но Ольга родила третьего сына: крепко было семя Красного, не ослабло еще, чтобы девочек зачинать.

И в очередной раз вынырнула из небытия искорка. Завертелась, закрутилась: вокруг был храм, и стояли статуи богов, и в чаше у изножья Красного Воина горел красными и фиолетовыми всполохами маленький камень, похожий на свернувшуюся кровь.

— Подарил ты мне сегодня радость, друг, — глухо говорил Виланд Гёттенхольд. — Знаю, что не ладят мой бог и твой, и тем больше тебе благодарен.

— Боги тоже ошибаются, — бесстрашно ответил Седрик прямо перед лицом Красного Воина. — Сколько раз мы с тобой на врага вместе ходили, сколько ты мне спину прикрывал? Была бы моя воля — устроил бы так, чтобы и Блакория не была обделена Рубином; но никогда на это не пойдут ни желтый тигр, ни дракон, ни медведь. А уж о бешеной царице и говорить нечего.

— Я не печалюсь, — хохотнул Виланд и хлопнул Рудлога по плечу, — Блакория и без него богата. Хотя драконам Рубин тогда и вовсе не нужен: и земли у них много, и богатств неслыханно. И живут втрое дольше, чем мы.

— Да, — помрачнел Седрик.

— Невольно станешь свысока к нам, жалким червякам, относиться, — словно в шутку продолжил Виланд. Но искорка видела и еще кое-что: как льется от него фиолетовый ментальный поток, не встречая сопротивления, ибо глубоко доверие ее предка к черному королю.

Задумался Седрик, а блакориец хмыкнул удовлетворенно, глаза его полыхнули — и зашептал мысленно: «Оскорбили тебя, обидели, прилетают, другом зовут, а одной женщины пожалели. Что с того, что хлеб с ними разделял, если они на тебя как на зверушку диковинную, мало живущую, глядят? Лукавы драконы и хитры, а ты силен, всех победил — вот и летают к тебе, задабривают».

Не первый раз он так шептал — и ничего не замечал яростный и гневливый Рудлог, потому как на благодатную почву упали зерна лжи. Слишком горд был Седрик, дабы понять, что поддался внушению. Все же он был лишь вторым сыном — как ни могуч, как ни закален в боях, а только Виланд, старший сын своего отца, опытнее
и сильнее.

— Да, — совсем тяжело ответил Седрик, развернулся и ушел. А Виланд, прежде чем последовать за ним, жадно посмотрел последний раз на Рубин и втянул в себя воздух.

— Какая мощь, — проговорил он, — какая мощь!

Глаза его снова начали светиться, и он через силу заставил себя сделать шаг назад.

И вновь замок Рудлогов. Опустились перед ним белые драконы, перекинулись — прилетели в гости к другу Нории и Энтери, и с ними сам Владыка Владык, Терии Вайлертин. Вышел им навстречу Седрик, обнял как братьев. Счастлив он был в этот момент, действительно счастлив. И встретил их пиром, и королева сама обносила гостей вином, и дорогую утварь выставили перед ними, и в самом богатом зале приняли, и лучшие покои отвели.

Отшумел пир, пришло время поговорить о делах. Собрались мужчины в покоях Седрика; королева тихо удалилась в свои комнаты, детей увела. Мужской разговор предстоял, не нужно отвлекать.

— Не только погостить мы к тебе прилетели, — говорил Нории, а волшебная искорка притаилась у него в волосах и замерла в предчувствии беды, — но и за помощью. Знаешь ты, наверное, что пришла в Пески невиданная засуха. Не было у нас никогда такой. Хоть и держим мы землю, а неладно что-то в мире, раз равновесие нарушилось. Большая часть урожая засохла на корню, реки обмелели, начался падеж скота, люди страдают от голода.

— Чем могу я помочь вам? — спросил Седрик, глядя на сильнейших, что прилетели к нему с просьбой.

Ответил Владыка Терии.

— Просим мы тебя отдать нам Рубин на год раньше. Не хватает даже нашей силы сейчас, чтобы призвать дожди, трудная пора наступила для Песков. Не как друга прошу — как короля сильного Рудлога: обдумай, скажи нам свое решение. Если откажешься — поймем, справимся, но с Рубином куда проще нам будет.

Задумался Седрик. Терпеливо ждали ответа красного короля драконы, не сомневаясь в его согласии. Ибо в памяти их он был не только правителем великой страны, но и юношей с горящим взглядом и честным сердцем. Но удивил их старый друг.

— Знайте, — произнес он наконец, — что, не будь у меня короны, я бы ни минуты не сомневался. Но в следующий раз Рубин будет в Рудлоге только через тридцать лет. Имею ли я право забирать целый год процветания своей страны?

— Ты отказываешь нам? — спокойно и терпеливо уточнил Терии.

— Нет, — раздраженно отозвался Седрик. В сердце его вина и торжество оттого, что просят его помощи, смешались со злостью: он тоже просил, но ему не пошли навстречу. — Но мне, как вы и сказали, нужно время, чтобы обдумать вашу просьбу и принять разумное решение. И я очень надеюсь, что в любом случае оно не повлияет на наши отношения. А пока, прошу, будьте моими гостями.

Через некоторое время в своих покоях тихо беседовали драконы. И слушали их соглядатаи, чтобы каждое слово передать своему королю. Но были там и люди, что работали не только на Рудлог.

— Что будем делать, если Седрик откажет? — спросил Нории, стоя у распахнутых ставней и любуясь на пышную зелень, омываемую налетевшей к ночи грозой.

— Постараемся убедить его, — ровно ответил Владыка Терии. — А если не получится, придется принимать другие меры. Нам нужен Рубин, некуда деваться. Надеяться на внезапные дожди бесполезно, слишком долго мы их ждали.

— Он согласится, — с уверенностью сказал Энтери. — Разве может он оставить нас в беде?

С печальными улыбками посмотрели на него Терии и Нории. Энтери повезло не быть правителем, и не знал он, что дружба — это одно, а политика — совершенно другое. Там, где дружба и симпатия заставляют отдать последнее, политика велит воткнуть нож в спину и провернуть, чтобы урона больше нанести.

За окном заполыхали молнии, и уже все три дракона зачарованно обратили свои взоры на потоки дождя, барабанящие по подоконнику, проникающие в комнату.

— Матушка разгулялась, — с почтением проговорил Нории, вытянул руки за окно, набрал в ладони воды, умылся. — Красный свой сезон празднует, супругу встречает.

— Полетать бы, — мечтательно выдохнул Энтери. — Давно я под дождем не летал.

— И я бы слетал, — глухо пророкотал Нории. — Заглянул бы в храм, поклонился Красному, попросил бы помощи — чтобы смягчил Седрика.

— Полетайте, — согласился Владыка Терии. — А я спать. Завтра нелегкий день.

 

 

Ани-искорка нырнула в темноту. И не должно болеть сердце у крошечной точки — а болит; не должно сжиматься от будущего горя — а будто задыхается она. Куда сейчас выкинет ее Колодец памяти? Нужна ли ей такая страшная память?

Нужна.

И понеслись видения, забрасывая ее то в прошлое, то в будущее, смешиваясь, — и все страшнее были они, все неотвратимее.

 

 

Зазвенели на ветру тонкие бамбуковые палочки и серебряные трубочки. Вставал рассвет над вишневыми садами, пока в Рудлог спускалась ночь. И в эту рань в маленьком павильоне неподалеку от императорского дворца уже горели свечи. Там кипела работа, там слушал срочный доклад своего соглядатая глава императорской тайной службы. Выслушал, хищно глаза его блеснули: любят Желтые вмешиваться в политические узелки, свои нити вплетать.

Наградил шпиона, подождал, пока закроется Зеркало, по которому маг отправил своего человека обратно в Рудлог, и поспешил на встречу со старым императором.

Тей Ши, ослепший на оба глаза, но видящий больше иных зрячих, сидел на скамье, пока супруга его, стоя на коленях перед мужем, расчесывала его длинную бороду. Стар был йеллоувиньский тигр, но зубы его оставались крепки, и хитер он был так, как другим монархам и не снилось. Договорил глава тайной службы, замолчал. А старик кивнул величественно.

— Мудра природа, Хин Ву, не терпит дисгармонии. Слишком возвысились Пески, а в союзе с Рудлогом и вовсе непобедимы стали. Если переступит через себя мальчишка Рудлог, то уйдет драконья страна вперед так, что и вовсе не догнать ее будет, а с такой мощью рано или поздно захотят они расширить свои владения. Хорошо, если на Эмираты пойдут, а если на Йеллоувинь?

— Что прикажешь делать, великий? — с поклоном спросил Хин Ву.

— Заберите камень. Даже если стерпит это Седрик, засуха в Песках пойдет нам на пользу: будут драконы закупать у нас зерно и фрукты, за счет них усилимся. А если не стерпит — тем лучше. Сразу два сильнейших будут истощены войной, а наш благословенный край тем временем станет первым, и поклонятся нам другие страны. Спрячь Рубин, чтобы не знал никто, где он, а через год, как придет время, подкинем обратно. Так и порядок вещей не нарушим, и мальчишку от неверного решения убережем.

 

 

Не успела возмутиться искорка-принцесса, как перед нею — новая картинка. Мечется по покоям блакорийский король: передали ему шпионы, зачем прилетели драконы с утра в Иоаннесбург. Тихо наблюдали за ним верные советники, ближе которых нет у него.

— Сколько лет, — рычал блакориец, — сколько лет впустую! Еще немного — и сам бы отдал мне камень, но прилетели эти твари; не откажет он им, не сможет. Когда еще возможность такая представится?

— Что прикажешь делать? — спросил один из советников — ровно так, как в далеком Йеллоувине спрашивал своего господина глава тайной службы.

Виланд Черный остановился, устало рухнул в кресло.

— Сейчас хороший момент забрать его, Герман. Только нужно поспешить. И сделать так, чтобы никого из наших людей не заметили.

Той же ночью в охраняемый храм всех богов в Иоаннесбурге проникли воры. Проскользнули черными ловкими тенями мимо охраны, как невидимые. Подхватили камень в шкатулку, выбрались — и ушли в Зеркало.

Только наутро священники обнаружили, что свершилось святотатство: опустела чаша в изножье статуи Красного Воина.

А королю Седрику о краже сообщили как раз тогда, когда собирался он завтракать с дорогими гостями. Много он думал этой ночью и так и не принял решения. Донесли ему также, что Нории и Энтери вернулись под утро, и заполыхал он гневом, ворвался в покои гостей. Обернулись ему навстречу драконы, нахмурились — вслед за королем стража вошла, окружила их, замерла.

— Что это значит, Седрик? — поинтересовался Нории. — Что случилось?

— Сегодня ночью, — рыкнул красный король, едва сдерживаясь, — пока вы летали, пропал из храма Рубин, который вам так нужен. И я спрашиваю у вас: не вы ли его взяли? Вы были в храме, видели вас!

Почернел Владыка Владык Терии. Но попросил терпеливо:

— Остынь; не ведаешь ты, что говоришь. Прилетели мы к тебе как к другу, за помощью; уж не думал я, что получу оскорбления. Один раз скажу только из уважения к твоему гневу и нашей дружбе: никто из нас не трогал камень. Веришь ли мне?

Седрик повел красными глазами, выдохнул и заревел, срываясь в бешенство:

— Некому больше, никому он не нужен более! Сейчас обыщут ваши покои; если нет его и поклянетесь вы на крови, что не брали, не спрятали куда-то, то извинюсь перед вами.

Закружилась вокруг лютая вьюга, снося мебель и гобелены со стен, — и тут же выставил Нории круглый щит, а Энтери зажег в ладонях две сферы.

— Да в своем ли ты уме? — резко ответил Терии. — Или не видишь, с кем говоришь? Я кто тебе, вассал твой, чтобы ты слову моему не верил, а кровную клятву требовал? Гнев застил тебе разум, Седрик Рудлог. Обыскивай покои. Но знай: если ты это сделаешь, сюда мы больше не вернемся.

Еще больше разъярился король, что его как мальчишку отчитывают. Махнул стражникам, рассыпались те по комнатам. И опустил голову Нории, отвернулся от бывшего друга. Знал он, что перегорит тот, пожалеет, но есть поступки, которые не прощаются.

Ничего не нашла стража в покоях драконов. Ни слова не сказав хозяину, ушли красноволосые гости из дворца, и горе было бы тому, кто посмел бы их задержать. Поднялись дети Синей и Белого в воздух и улетели.

Остыл к вечеру Седрик. Стало совестно ему, что друзей обидел. А повиниться гордость не давала. Да и Рубина не было больше в храмовой чаше.

И пошел он с горя пить, вином заливаться, и думать, как дело поправить, — и метался от самых черных подозрений к горькому самопорицанию.

Затаились все во дворце, только великан Лаурас бесстрашно сносил гнев короля, заламывал его, когда крушить все начинал да на слуг руку поднимать. И сыновей своих Седрик не трогал с супругой. Но не имела тихая Ольга достаточно власти над его сердцем, чтобы утешить и утихомирить буйного мужа, поэтому хоронилась в своих покоях да терпеливо сносила, когда приходил он к ней в постель ярость свою плотской любовью приглушить.

В те дни понесла она четвертого ребенка, и так и назвали его потом — Ярин Рудлог.

А на третий день после отлета драконов решил Седрик наведаться к союзнику своему, Виланду Черному. И застал его пьяным и мрачным: встретились два горя, смешались, вспенились, и снова под влиянием темного начали в душе красного короля крепнуть подозрения.

А на четвертый день донесли ему, что в Песках впервые за долгое время пошли дожди.

Недолго думал король Рудлога, прежде чем принять решение. Ярость его не знала границ, и начал собирать он войска, отправляя их на нейтральную территорию между Рудлогом и Песками. В драконью страну же направил он с послом письмо, в котором было всего два предложения: «Верните Рубин в храм до окончания этого месяца. Ежели это не будет исполнено, я приду за ним сам».

Послу не ответили, но после тот рассказывал, как потемнело от гнева лицо Владыки Владык, как налились красным его глаза, когда он прочитал послание. Но выдохнул дракон, успокоил себя. Все же он был старше большинства живущих на Туре. И мудрее был, понимал, что нет ничего хуже войны.

Полетели от него к Седрику послы в последней попытке достучаться до короля, затуманенного гневом от нанесенного оскорбления и предательства друзей. Понесли письма примирительные с предложениями приехать в Пески, самому убедиться, что нет у драконов Рубина.

Но все сильнее становилось влияние Виланда Черного. Мучился он оттого, что упустил камень, способный спасти род и страну и вызволить