Сны
Где-то очень глубоко, там, на дне наших снов, живет Бог,
Простуженный и печальный, с копной седых волос,
с глазами цвета тайны.
Он держит на ладонях дыханье сказочного мира,
Мелодию всех бед и слез, и звуки радостей эфира.
Он лепит чаши наших снов и наполняет их водою,
И отраженье в глади вод завешивает пеленою.
Сквозь эту пелену на свет выходят призраки ночные,
С улыбкой в десять тысяч лет и обликом не уловимым.
Их голоса полны тоски, как похоронные напевы,
Глаза печальны и пусты, как статуи окаменелы.
А мы как бабочки на свет, летим, страшась своих поступков,
И наших снов полночный бред не кажется нам чьей-то шуткой.
Насмешкой злой над нашей явью, над нашим жизни прозябаньем,
Мы в этой сказочности сна, блуждаем в лабиринтах комнат,
Встречая чьи-то имена, давно умерших, незнакомых.
Они бесполые скитальцы, зовут нас в лучший из миров,
В пучину сна, покровы тайны, безумства сказочных шатров.
Где дев податливые лона огня и сладости полны,
Где льются реки самогона, где ломятся от яств столы.
И мы идем за ними следом, не веря счастью своему,
И просыпаемся к обеду, стирая вязкую слюну.
И день нам кажется унылым, пустым, безрадостным, простым,
А мир обыденным и серым, не замечаем мы, что спим.
Нам снится сон о нашей жизни, мы в нем живем, копя грехи,
А Бог взирает безучастно, даря нам новых сказок сны.
Крест
Исхудала душа моя, в раздумьях и муках,
Вся покрылась коростой и шрамами,
Ноет ночью, как нерв изгнившего зуба,
И смердит стихами похабными.
Я топлю эту скверну в стакане хмельном,
Изрыгаю под утро с кровью,
Как же хочется мне пробежать босиком,
По травой накрытому полю.
Утонуть в синеве васильковых небес,
К милой маме прижаться щекою,
Но весит на груди моей маленький крест,
И тяжелый крест за спиною.
Я несу его в суете городов,
По колдобинам и ухабам,
По тропам моих друзей и врагов,
По возвышенностям и ямам.
Этот крест мне доверен судьбою моей,
И иной мне не нужно судьбины,
Мне Господь помогает нести этот крест,
От рождения и до кончины.
И когда я умру, и сырая земля,
Мое бренное тело поглотит,
Крест могильный останется после меня,
Позабытый и одинокий.
Как хочется…
Как хочется порой послать всех к черту. Бросить все.
Запить, забыть, захлопнуть дверь, задернуть окна.
И просто утонуть в безбрежной пустоте холодных серых стен,
В белесом снеге потолка, в траве паласа, в мягкой коже кресла.
Уйти из мира суетных реалий в иллюзию, мерцание свечи.
И наслаждаться тишиной покоя.
Не плакать, не смеяться, не страдать. Молчать.
В молчанье, постигая иные параллели бытия,
Что медленно, без суеты, текут вне берегов,
Не ведая законов притяжения, морали, этики, законов права.
Вдыхать курительную смесь, душистых трав и табаков пахучих,
И выпуская через ноздри дым, почувствовать себя драконом,
Китайским божеством, сошедшим с неба в шелковые свитки.
И стать иероглифом буддийских мудрецов,
В котором заключен весь сущий мир,
С его многообразьем обитанья,
Живых существ, материй и следов,
Оставленных, монахом на песке,
На берегу седого океана.
Восстать из пепла, превратиться в прах,
Рассеянный по ветру над горами,
И горным эхом тихо прозвучать,
Вплетаясь в ноты сказочных мелодий.
Как хочется порой закрыть глаза
И ни о чем не думать, и не знать,
А тихо плыть, послушно воле ветра,
И вылиться дождем, и прорастать
Побегом божьим в солнечное лето.
И бабочкой порхать над васильками.
Как хочется порой.
Ах, кто бы знал.
Одиночество мое
Из ниоткуда в никуда,
Тропой, не знающей начала,
Не доходящей до конца,
Я брел по жизни одичало.
Сквозь пелену сонливых дней,
Под звуки ветреных напевов,
От смеха пьяных королей,
В опочивальни дев несмелых.
Я проплывал по облакам
Блаженства, неги и истомы,
И пил божественный нектар,
Вкушая сладостные стоны.
Я опускался вглубь земли,
Мешаясь с грязью под ногтями,
И искупал свои грехи
Солеными, как кровь слезами.
Я умирал сто тысяч раз,
Отравленный своей любовью,
Предательством любимых глаз,
Бездушьем, ненавистью злою.
И воскрешаясь вновь и вновь
Я прорастал побегом божьим,
И опьяняясь жизнью, кровь
Влекла меня по бездорожью.
Все в те же сточные канавы,
В тот же разврат хмельных утех,
В раскаянья кипящей лавы
В любовь, мечтательность и грех.
И в том пути по бездорожью
Со мною вместе, заодно
Шло одиночество мое.
Край березовый
Я люблю эту синь небесную,
В белых оспинках облаков,
Бесконечную даль безбрежную,
Что пьянит молодецкую кровь.
Это рыжее солнце подсолнухом,
С яркой гривой желтых волос,
Эту землю, покрытую золотом
Листопада осенних берез.
Я пленен тихой грустью задумчивой,
Мутной заводи, в блестках зари,
Песней иволги, всплеском утренним,
Вековечной, мудрой реки.
Я люблю тебя, край березовый,
Диких трав душистый настой,
Я повенчан с твоими грозами
И распят на кресте с тобой.
Жизни новая струя
Быстро время пролетело,
Солнце село, месяц встал.
Небо звездами горело,
В будке старый пес дремал.
В доме печку затопили,
На плите согрели щи,
Стол накрыли, сами сели
И беседу завели.
Говорили о погоде,
Урожае и делах,
О политике, народе,
Городах и областях.
Обсудили всех знакомых,
Кто в разводе, кто женат,
Кто скончался в прошлом годе,
Этот беден, тот богат.
Кот мурлыкал, печь трещала,
Лилось по губам вино,
Вот и песня зазвучала,
Скрипнуло веретено.
Грусть, печаль уныньем томным,
Разлетелась по углам,
И блаженною истомой
Разлилась по сторонам.
Песни смолкли, печь потухла,
Сон вступил в свои права,
Лишь от окон светом тусклым
Отражается луна.
Но взойдет сквозь мрак ленивый
Солнце яркое к утру,
И проводит петушиный
Крик рогатую луну.
Дом проснется, сбросит сети
Липкого, густого сна
И начнется, и забьется
Жизни новая струя.
Кораблик
Весна — люблю тебя за это небо,
За голубую пастораль,
За то, что солнцем ты согрета,
И гонишь прочь тоску печаль.
Люблю твой вольный, теплый ветер,
Любвеобильную капель,
Котов отчаянные трели,
И нежных красок акварель.
Бегут ручьи и дети мокнут,
По лужам прыгая смеясь,
И я, смотря на это чудо,
Как будто в детство возвратясь,
Бросаю, в буйных волн стихию,
Кораблик — тонкую щепу,
И грязный, мокрый, но счастливый
Вслед за корабликом бегу.
Его несет поток бурлящий,
В стремнину будущих невзгод,
В водоворот годин свербящих,
Дней, разрывающих поток.
Привычного теченья жизни,
Уж боле нет.
Но тот кораблик неказистый,
Оставил в сердце яркий след.
И каждой новою весною,
Смотря на детскую игру,
Я тот кораблик вспоминаю,
И вместе с ним, иду ко дну.
***
Я видел, как снег серебрится на солнце,
Пачкаясь в пальцах бесцветных прохожих,
Как псы заедали им тяготы жизни
И дети, смеясь, в нем мокли от счастья.
Я слышал, как ветер поет свою песню,
Как облака ему в такт подпевают
И кружатся в вальсе пары снежинок,
Влюбляясь, целуясь и исчезая,
В бархатных снах крахмальных сугробов.
Под музыку нежную снежного бала.
Я думал о том, что для полного счастья,
Мне в жизни твоей любви не хватало.
Город мой
Еще из белой скорлупы не вылупился город мой.
В снегу деревья и мосты, и лед, как панцирь над рекой.
Унынья серый небосвод, висит над городом моим.
И дней тоскливый хоровод летит, гонимый ветром злым.
И вот, как чудо, в город мой, с грачами прилетит весна.
И по проезжей мостовой ручьями побежит вода.
Набухнут почки на ветвях, и в малый срок,
Зазеленеет город мой, и вдоль дорог,
Деревьев кроны зашумят густой листвой.
И дивным садом зацветет, любимый город мой.
Молитва современного человека
Прости нас Господи за вечное унынье,
За алчность, сластолюбия грехи,
За сквернословие и саморазрушенье,
За пьянство и похабные стихи.
Прости нас Господи за трусость и неверье,
За жадность искалечившую мозг,
За извращения и клятвопреступленья,
За глупость и невежества порок.
Прости нас Господи, однажды потерявших
Добро сердец и веру в небеса,
Прости нас Господи, от скуки одичавших
И ненавидящих весь мир и в нем себя.
Прости нас Господи, отравленных цинизмом,
Забывших про любовь и красоту,
Прости нас Господи, за приступы садизма,
За эту вечную треклятую войну.
Прости нас Господи кричащих, что ты умер,
Прости нас Господи за этот грешный мир,
Прости нас Господи за то, что понимаем,
Но, несмотря на все это, творим.
Цветы
Цветы не хотят умирать в понедельник,
Им хочется чистой прохладной воды.
Они утомленно грезят надеждой
И засыпают в мерцанье звезды.
Сутки спустя белокрылые боги
Запах их дивный уносят с собой.
А мы пьем чай, наслаждаясь изжогой
И говорим о чем-то с тобой.
О состоянии трубопровода,
О новых фильмах и вкусной еде,
О матриархальных законах природы,
О прочей гадости и ерунде.
Совокупляясь, куря сигарету,
Слушая музыки твой сивый бред,
Я поднимаюсь по парапету,
Прыгаю вниз и падаю вверх.
Долго лечу средь помоек и кухонь
В ссоры и ругань, пьянство и хмель
И опускаюсь кактусом в уголь
И улыбаюсь холоду стен.
Чуточку больше
От чего ты молчишь моя радость,
От чего ты поешь моя грусть,
Я несусь вдоль по этим ухабам
И когда-нибудь расшибусь.
Распластаюсь на пыльной дороге
Кровью строчек убитых стихов
Мои слезы вам лягут под ноги
Ароматом весенних цветов.
Моя боль ветерком одичалым
Ваших щек не заставит краснеть,
Ваших душ не дотронется жало,
Что пронзило меня, моя смерть
Повенчает на веки с землею
Прах мой бренный, душа к небесам
Полетит песней грусти застольной
И быть может, покажется вам,
Что на небе в чернеющей дали
Среди тусклых и блеклых светил
Стало чуточку меньше печали
Стало чуточку больше белил.
***
Русь моя — зеленая тоска.
В жилах рек с прозрачной пресной кровью,
Широка, щедра твоя душа,
Велико твое вселенское раздолье.
В небо купала твои глядят,
Славят Господа, злачеными крестами,
Нищие на папертях стоят,
С распростертыми для подати руками.
Обнищал твой праведный народ,
Захирел и телом и душою,
Сутками и литрами все пьет,
Окунувшись в нечистоты с головою.
Русь моя — тоска моя, печаль,
Разворована, разграблена, распята,
Никому тебя уже не жаль,
Никому уж ты теперь не свята.
Лишь березы белые твои,
Отражаясь в рек небесной глади
Все плывут, как в море корабли,
И колышутся по ветру словно флаги.
Тайна сна
Тайна сна пробуждаясь на веках,
Каплей горькой повисла в пространстве,
В уголке задремавшего глаза.
Серенады прозрачных мелодий
Растворились в ее океане,
Разлились звуком сладких видений.
В островках благодатной истомы
Чудотворны пьянящие ноты,
В бесконечных глубинах вселенной.
В нежном шорохе утренней неги,
В райских гущах цветущих соцветий,
Как прекрасно быть бабочкой нежной.
И с лучами рассветного неба
Потерять ощущение яви
И разрушить таинственность счастья.
Август
Этой сладостью августа небо пропитано,
Патокой воздух скрипит на зубах,
Небосвод, словно яблоня, осыпается звездами,
Листьями падая к нашим ногам.
Дремлет земля в ожидании осени,
Плача росой по утру,
Птиц перелетных, в небесные проседи,
Клином вбивая тоску.
Все в ожидании красок причудливых,
Пасмурных, долгих дождей,
Август, Отягощенный плодовыми бусами,
Тихо шагает по жизни моей.
***
Когда молча бредешь домой,
Возвращаешься ночью позднею,
Смотришь — звезды над головой,
С неба падают, пахнет осенью.
Утро сентября
Я лягу спасть, проснусь и будет осень,
Холодный ветер и колючий дождь,
Клен станет красным, день короче,
И слишком длинной, тягостная ночь.
Я лягу спать, проснусь и позабуду,
Закаты августа, июльскую жару,
Траву духмяную и сладость поцелуя,
Украденного мной у девушки в саду.
Я лягу спать, что б не прощаться с летом,
Пускай оно уходит уходя,
Пусть тихо это лето канет в Лету,
И осень встретит утро сентября.
Жизни воск
Снова осень, мне не спится
И в душе ютится грусть,
Снова белые страницы,
Снова водкою лечусь.
За окном луна оскалясь
Душу рвет напополам,
Пес приблудный где-то лает
На веселый хохот дам.
Ночь, бродяга ветер воет,
Треплет желтую листву,
И своим протяжным воем
Навевает мне тоску.
Одинокое безумство
Мою клетку стережет
И оплавленной свечою
Жизни воск моей течет.
***
Столица вся в дожде, по брюхо, по колено,
Залита и отравлена тоской.
Сырое не жующееся небо,
Скребу устало нервною рукой.
Пью водку, не хандра, печаль немая,
Застряла в горле, словно рыбья кость.
На улице гудят машины и трамваи,
Не в силах ни себе, ни мне помочь.
Нет сил на все это смотреть с довольной рожей,
И улыбаться, ожидая холодов,
Быть может, я когда-то был моложе,
Но осенью всегда не много слов.
И кажется, довольно листьям падать,
И лить дождю с утра и до утра,
Нет не хандра, скорей бы уж декабрь.
И новый год, а там уже весна!
Трамвайчик
Я понял, что слабость не поэтична,
Сила таланта сошла на нет.
Жизнь сама по себе трагична,
А к тридцати превращается в бред.
В сорок тупик, не сна, не покоя.
Осень души, дожди и тоска.
Рваное небо над головою,
А под ногами листва.
В голову хмель, бес в ребро, Богу свечка.
Лень, да хандра, затяжные дожди.
Жизни огарок, колет сердечко,
Но Боже, сколько в нем было любви.
Сколько в нем было света и счастья,
Литров и струн, скрипов и встреч,
И все же где-то пряталось счастье,
Вряд ли я знал, как его уберечь.
Счастье, как маленький солнечный зайчик,
Скачет по полу и потолку,
Счастье это старый трамвайчик,
В который запрыгнул ты на ходу.
Но мерзкий кондуктор проверил билеты,
А у тебя лишь в карманах дыра.
И вот уже ты шагаешь по рельсам,
Не зная зачем и не зная куда.
Мир для тебя стал серым и блеклым,
Осень и за дождями дожди,
Скоро зима заметет все дороги,
И больше уже не будет весны.
Кто-то другой молодой и наивный
Займет твое место в трамвайчике том,
И на мгновение станет счастливым,
А то что потом, будет потом.
Жили-были
Были люди, были, были…
Что-то ели, что-то пили.
Воевали и любили.
Плохо, бедно, все же жили.
Жили люди, жили, жили.
Землю на руках носили,
Не жалели люди силы,
Рвали люди жилы, жилы.
Живы были, живы, живы.
Жили и не для наживы,
И рождались и крестились,
И с молитвой спать ложились,
Жили, жили не тужили,
Жали рожь, траву косили,
В праздник хоровод водили,
Сладку брагу пили, пили.
Воспевали жизни свет,
А теперь их больше нет.
Жили люди, жили-были.
Скрипач над городом летел
Скрипач над городом летел,
Как летний дождь лилась музыка,
И где-то пел церковный хор,
И голос твой звучал так тихо.
Я шел и думал, жизнь моя,
Как быстро время пролетело,
Я не успел, не стал. Несмело
Ты под руку вязла меня.
Вот у меня есть дом, слова,
Фасоль, разбавленное пиво,
Все это не было, иль было,
Со мной, а может без меня.
И словно луч сквозь толщу пыли,
Неясный образ давних лет,
И те кто были в раз уплыли,
Их больше нет, их больше нет.
Звучала музыка
Звучала музыка, в котле кипели щи,
Ты говорила что-то, я курил,
Смотрел в окно, мерцание звезды,
И воздух благостный, как майский ветер плыл.
Ты вспоминала, нежный голос пел,
Минорным скерцо, выжженной травой,
Давно, когда-то был я юн и смел
И ты тогда была совсем другой.
Я помню крылья, помню небеса,
Как мы летели под собой не чуя ног,
А за окном зажглась еще одна звезда,
И землю стылую покрыл снежок.
Звучала музыка, в котле кипели щи,
Ты говорила что-то о зиме.
О дед морозе, елке и вине,
А я курил, курил, курил…
Хочется напиться
Вот говорят погода мерзость — хочется напиться,
Мне представляется совсем иной расклад.
Погода дрянь, суть дела ведь не в этом,
А в том, что хочется напиться в хлам.
А хочется напиться водки с огурцами,
С селедкой пряной, сдобренной лучком,
С капустой квашенной, с рассолом помидорным,
С мясным румяным пирогом.
Пить рюмками, без выкриков, без тостов,
Без глупых поздравлений и похвал,
Пить молча, утирая слезы, пить иступлено,
Словно раньше не пивал.
Пить до утра, до забытья, до рвоты,
Пить, словно пропиваешь этот мир.
Но все мечты, да поиски работы,
А вечером истерика жены,
Мол, пахнет сигаретами и пивом.
Что трутень, тунеядец, дармоед,
Устроился, на всем готовом, гнида,
А что тут возразишь, все так и есть.
Смотрю в окно, молчу, не возражаю,
Тоскливо на душе, погода дрянь,
Включаю чайник, чаю наливаю.
Пью молча, собираю чемодан.
Улисс
В пустынном городе, в уютном склепе улиц,
По обезвоженной непаханой земле,
Я просто брел домой усталый, пьяный Улисс,
С горой подарков, за плечами в рюкзаке.
Я возвращался, победивший Трою,
В свою Итаку, в райский уголок,
К той, что мне в дар наречена судьбою,
К той без кого я не дышать, не жить не мог.
Плененный звездами и проклятый богами,
На одиночество, скитанье и нужду,
Я плыл, барахтаясь в стихиях мирозданья,
Играя в жизнь свою, как в некую игру.
В харчевнях обветшалых и убогих,
Давясь соленою селедкой на обед,
Я пил их огненное пойло до изжоги,
И мне Калипсо делала минет.
Заламывая пальцы от истомы,
Я бормотал сорвавшись в забытье,
И облик моей нежной Пенелопы,
Мне грезился сквозь грязное окно.
А утро хуже Сцылы и Харибды,
Рвало меня, тащило по частям,
И жизнь моя в свинеющие литры,
Катилась кубарем ко всем чертям.
Я был не жив, не мертв, по водам Стикса
Угрюмый старец вез меня в туман,
Веслом корежа гнойных трупов лица,
Он вел свой челн послушный по волнам.
Богиня сумрака трехликая Гекада,
Ночных видений, тайн и колдовства,
Гадала по изрытому руки моей пейзажу,
Ногтем, как бритвой, борозды чертя.
И нагадала мне, не скоро, но вернуться
В родной чертог, обитель счастья моего
И мир казалось вновь перевернулся,
И я очнулся посреди него.
В пустынном городе, средь одиноких улиц,
С тоскливыми глазами фонарей,
Я просто брел домой, усталый пьяный Улисс,
С очередной пирушки от друзей.
Офелия
Холодно. Барышня мерзнет.
Я пою ее алкоголем.
Еще пару рюмок за здравие и
Мы будем греться в постели.
Ее губы горят от водки,
Мои руки трясутся от страсти.
А под теплой вязанной кофтой,
Бьется пьяное девичье сердце.
Я жилетка, поплачься родная,
Тронь души своей арфу слезами,
Пусть поют твои медные струны,
Диким воплем затравленной суки.
И она иступлено воет,
Морду волчью задрав к абажуру,
И стремительным бурным потоком,
Океаны соленого горя,
Накрывают меня, как цунами,
Разрушая прибрежные порты,
Превращая все в прах и забвенье.
В мои уши вползает неспешно,
Полк внештатных солдат с орденами,
За измену, за трусость, за слабость, за леность,
И я вижу их черное знамя.
Знамя похоти и порока,
Знамя плотских, земных наслаждений.
Стройсь, направо!!! И я понимаю,
В этом длинном строю я последний.
Я душу ее долго подушкой,
Пока тонкие нежные пальцы
Не становятся ветками ивы,
И вульгарные телодвиженья
Затухают с биением сердца.
Смуглый бархат юного тела
Будоражит мое воображенье
Водка лечит простуженный кашель,
Проступая каплями пота.
Я мешаю кобальт и умбру,
Марс, кладу трепеща мастихином,
И в зеркальную гладь водоема,
Погружаю тело любимой,
Увенчав ее платье цветами.
Растрепав пряди светлых волос.
Спи Офелия, спи моя радость,
Ты воскреснешь и будешь жить вечно,
В теплой дымке масляных красок,
В тонких нитях китайского льна.
Прощаемся. Утро
Прощаемся, утро. Она,
Прячет улыбку потресканных губ.
Курит, старается не смотреть мне в глаза.
Я провожаю ее до порога.
Извини — голос ее еле слышен —
Больше уже не приду никогда.
Было плохо?
Нет, но этого хватит,
Есть муж у меня. А у тебя есть жена?
Прощаемся, утро. Уже навсегда.
Полночь. Прилег. Звонок телефонный.
— У аппарата!
— Привет, это я. Ты не ответил.
Я улыбаюсь.
— Нет.
Стук в дверь. Открываю. Она.
Прощаемся. Утро.
Подсолнух
Она послушна воле моей,
Держится за руку боясь потеряться.
Я целую ее на глазах у людей,
Она не думает сопротивляться.
Я пишу для нее по сто стихов в день,
Готовлю обед и мою посуду.
Она всегда молчалива как тень,
Смотрит в окно и пьет минеральную воду.
Женщина, зачем я вам?
Задаю ей вопрос на засыпку.
Она поднимает плечи, мол, догадайся сам,
И обнажает, словно лезвие бритвы, свою улыбку.
Я не хочу делать прогнозов и просто смотрю в окно,
Очень многого в этой жизни не понимая.
Мне всю жизнь почему-то казалось, что я Пьеро,
С дикими повадками аргентинского попугая.
Зачем я тебе? — задаю я повторный вопрос,
И вновь не дождавшись ответа, выхожу на воздух,
В, уныньем моросящий, простуженный дождь,
Рассыпая на землю горстями любовь,
Словно семечки перезревший подсолнух.
О вечном
Писать о вечном каждый день,
Минут по двадцать, но не боле.
Смотреть, как тихо бродит тень
Под синим небом на просторе.
Дышать полночною грозой,
Слетая листьями в канаву.
И ладить бритвой день деньской
Косые скулы океану.
Сидеть с утра в пустом кафе
И думы думать о разлуке.
И чашку кофе на столе
Слегка разлить рукой от скуки.
Мечтать о дальних городах,
С огнями, башнями и львами,
Затем отправиться гулять,
Заговорив тоску словами.
Писать о вечном каждый день
Минут по двадцать, но не боле
Смотреть задумчиво на тень
Слона летящего над полем.
И в лето по сырой траве,
Бежать за солнышком вприпрыжку.
Читать и думать о тебе,
Уснуть, зажав под мышкой книжку.
Ремесло поэта
Стихи лились, как слезы, молчаливо,
Лились и высыхали на ветру.
И с каждым днем мне делалось тоскливо,
Невыносимо сердцу и уму.
Я бросил пить, курить и заниматься,
Тем чем грешит здоровый человек,
Естественным желаньем размножаться,
А я, должно быть, заболел навек.
Я заболел, но Есенинской хандрою,
Не Пушкинская страсть меня томит.
Я заболел неведомой тоскою,
А может просто надоело жить.
Я растерял весь гардероб улыбок,
Настойчивость, удачу и мечту.
Мечту уснувшую, тайком сожрали крысы,
В каком-то, я не помню уж году.
Моя удача — уличная девка, поманит
Улыбнется, пропадет.
Мы не встречались с ней уже давненько,
И я не знаю с кем теперь она живет.
И вот одна настойчивость осталась,
Упрямая, как тысяча чертей.
Я где-то слышал — горы покоряют,
И будто реки поворачивают с ней.
Но мне, увы, ни рек, ни гор не надо,
Я не желаю, не хочу их покорять.
Мне удовольствие, услада и отрада
Любуясь, вид их гордый созерцать.
И вот сижу я и смотрю на небо,
В трусах и майке, пью зеленый чай.
Эх, нелегко ты ремесло поэта,
И тяжела невыносимая печаль.
Поэт
Летело лето, как ракета
И солнце светом жарким жгло.
Любовь оставила поэта
И счастье от него ушло.
Поэт затравленной собачкой,
Склонившись над пустым листом,
Соленый огурец кусает
И запивает слез дождем.
Одна лишь муза, друг любезный,
Лаская, гладит по щеке
И шепчет на ухо, мой милый,
Они завидуют тебе.
Твоих страданий светлый образ,
Увековеченный в стихах,
Еще не раз затронет душу,
Того, кто будет после нас.
Поэт печальными глазами
Измерял пол и потолок,
И пересохшими губами
Сказал ей — я так одинок.
Что вряд ли будущих потомков
Признанье вдохновит меня,
К чему мне млечные мечтанья,
Когда убога жизнь моя.
Когда любовь змеей гремучей,
Вонзила жало прямо в грудь,
А счастье перепревшей кучей,
Сбежало с ветром в дальний путь.
Летело лето, как ракета
И солнце светом жарким жгло.
Любовь оставила поэта
И счастье от него ушло.
***
Удавившись струной от рояля,
Он не плакал, он был восприимчив
К шепоту майской прохлады,
К серенаде поющего ветра.
В стеклянелых зрачках засыпали,
Ноты смеющихся капель,
Солоненые словно море
Сладковатые словно кровь.
Сколько лет уж прошло понапрасну,
И мечты его новая краска,
Словно старую, обшарпанную стену
Толстым слоем покрыла вновь.
А ему лишь хотелось только,
Но ответ оказался на двойку
И судьба развела его рельсы
И коротким стал его путь.
А как это бывает в детстве,
Мы то рыцари, то индейцы
И на тропах военных баталий
Нам понятно где враг, где друг.
Но чем дальше в лес, все темнее,
Хлещут ветки, царапая щеки
Мы плутаем слепыми щенками,
Словно циркуль, рисуя круг.
И в безумии этого танца
Нам все кажется мир прекрасным,
Все нам грезятся дальние страны,
И мечтается что-нибудь.
Только детство, увы, не вечно,
И беспечная юность, как свечка,
Вытекает растаявшим воском,
Обжигая нежную плоть.
А на новой орбите счастья
Косяки и пастбища страсти
И попав в эти бурные воды
Очень сложно не утонуть.
Очень сложно не измараться,
Очень сложно остаться чистым,
Невозможно прежним остаться,
И страницу перевернув,
Встретить жизнь с открытым забралом,
Устоять под ее ударом,
Не сломиться от ноши тяжкой,
С горя-чаши сполна отхлебнув.
Все мы смертны, кто раньше, кто позже,
Все мы грешны, кто меньше, кто больше,
И у каждого своя ноша, и на всякого свой хомут.
Удавившись струной от рояля,
Он не плакал, он был безмятежен,
Лабиринт его жизненных комнат
Поглотил его бренный труп.
Лифтер
До 25 с половиной лет я не знал,
Кто я писатель или поэт,
Музыкант или актер,
Но годы прошли и я понял,
Что я лифтер.
Здесь нет идиотских правил есть верх и низ,
Нет, я не флейтист и не гитарист,
Не космонавт и не шахтер,
Мне нравится быть тем кто я есть,
Я простой лифтер.
Я постой лифтер мне не нужно идти убивать,
Сложность лишь в том, что приходится рано вставать,
Но люди не любят ждать, я врубаю мотор
И спускаю их вниз, я ни черт, я обычный лифтер.
Вся моя жизнь не хуже чем у других
И что с того, что в ней только верх и низ.
Пол под ногами над головой потолок,
Я вовсе не несчастен в своем лифте я Бог.
Я пилигрим, летящий на тросах судьбы,
Между землей и небом от я до ты,
Из адского пламени к райским садам,
Я словно мятежный дух, я то здесь, то там.
Лифт — моя крепость, духовный чертог.
Быть может поэтому я так одинок.
Нет, я не писатель, не поэт, не актер.
И конечно я гол, как сокол,
Но зато я лифтер.
Но зато я лифтер и горжусь этим званьем сполна,
И неважно совсем, что сбежала с кем-то жена,
И неважно совсем, что горел, но потух мой костер,
Я еще не покойник, а значит лифтер.
Я еще не покойник и жизнь не прошла,
И насрать на то, что меня не ценит страна,
Да, я не герой, но всегда на посту.
И если вам нужно верх или вниз
Я на помощь приду.
И когда я умру, пусть не будет над головой
Ни звезды, ни креста, ни плиты вековой.
Пусть мой лифт, как и прежде поднимет меня
Из землицы сырой, да в небеса.
И мне кажется там у них в райских садах,
Ничего, что архангелы все при крылах,
Я готов поработать лифтером и там,
Тех, кто вниз — везти вниз, а других к небесам.
Посвящается брату
Просто поэт,
просто был небольшого роста.
Ходил в полосатых носках, наколки имел на руках.
Любил играть на баяне, часто спорил с друзьями.
Был несколько раз женат и конечно был не богат.
Просто поэт,
просто ночью смотрел на звезды,
Бегал в траве голышом, баловался гашишом.
Искал тридевятое царство, жар птицу, Аленушку, братца,
И возвращался в свой дом под утро ученым котом.
Просто поэт,
просто расставлял везде знаки вопроса,
Счастлив был, что у него есть тетрадь и перо.
Просто поэт,
просто грел душу вином от мороза,
И разбивал кулаки об стену с дикой тоски.
Просто поэт,
просто был небольшого роста,
Носил паука на носу, ел докторскую колбасу.
Летишь не туда
Выгнув шею, до невозможности,
Ухватившись зубами за краешек воздуха.
Ты летишь мимо линий натянутых в струны,
Мимо ласковых рук, поцелуя Иуды,
В пламенеющих пальцах сжимая блаженство,
Ты летишь, ускоряясь с ударами сердца.
По этажам, до седьмого неба.
По скользким лучам до лунного света.
По глади воды, брошенным камнем,
По звездным тропам и страшным тайнам,
Ты летишь, сорвавшись с отвесной стены,
Желтой бабочкой в сладкие сны Лао Дзы,
Молочной рекой вдоль кисельных обрывов,
Индийских богов и лунных приливов,
Ты летишь, разогнавшись со скоростью звука,
Стрелой Робин Гуда сорвавшейся с лука,
В метель, карусель, шабаш ведьм и чертей,
Ты летишь на метле вдоль постов и цепей,
В начало времен с Ахиллесом вприпрыжку,
Что не может догнать черепаху из книжки.
Ты летишь визгом струн, криком хриплого пенья,
Надрывая аорту до изнеможенья,
Ты летишь над просторами ночи и дня,
Ты летишь, но летишь не туда.
Мише Р посвящается
Помнишь ли ты тех праздничных дней колесницу,
По бездорожью несущую душ наших юных восторг?
Помнишь ли ты, как безумием полнились спицы,
Жил наших медных, намотанных на колок?
Как во хмелю провожали усталое солнце,
Искрами песен, огнями восторженных глаз,
Как окрыленные тьмой и дыханием звездным,
Переживали все новый и новый экстаз.
Как трепетали сердца, обливаясь любовью,
Как клокотала гортань от стихов и вина.
Помнишь ли друг мой, как шли мы по бездорожью,
Забывши начало, еще и не зная конца?
И нам казалось, что вечность реальнее ночи,
Пламя греха теплее, чем свет от свечи,
Так мы и жили, сжигая, как хворост души,
И не дождавшись утра, канули в сны.
***
Я устал, устал петь. О себе, о горе и о любви.
Больше всего о себе, меньше всего о любви.
Но как бы там не было, и мои серые будни
Не гнали б меня словно зайца сквозь чащу дремучего леса.
Быть может и у меня нашлась пара звонких монет,
В дырявых карманах брюк и я был бы доволен
Тем, что есть и без страха смотрел вокруг.
Не пытаясь встретить на мокром асфальте
Впопыхах забытую кем-то толстую пачку:
Женщин, еды, алкоголя. Но мне порой кажется,
Что успех, словно сейф и откроет его только тот,
Кто знает тайное слово на-вроде пароля.
И я бреду под долгим, холодным, печальным светом,
Бреду мимо весны, мимо лета, в осень, в январскую стужу,
Во все то, чего всю жизнь ненавидел, и немножко трушу.
Что весна никогда не наступит, а я так и останусь
В белом, ледяном дворце у снежной королевы в гостях.
Маленьким мальчиком c крохотным замороженным сердцем,
Что висит, словно стылое магазинное мясо, на обглоданных кем-то костях.
Триста лет пустоты
Этот мальчик любил смотреть на луну
И слушать звуки свирели.
Не помню точно, в каком году
Его мысли осиротели.
Эта девочка пьет из ручья
Своих непотребных желаний
И не знает, что завтра вода
Размоет замок ее мечтаний.
На каком километре небес
Их души завяжутся в узел,
И они пойдут по воде
Навстречу ужасу буден.
Он забудет о лунных ночах
И звуках свирели,
Его мысли привяжут его
К тапочкам и постели.
А она побежит по друзьям,
Между мойкой, стиркой и глажкой
И лишь чей-то холодный диван
Ей напомнит о давних желаньях однажды.
И триста лет пустоты
Пролетят мимо глаз их секундой,
И в них окажешься ты,
В этом мальчике, в девочке той
Перед смертью под утро.
Вода
Я больше не вернусь
Сказала вода.
Я слишком долго текла
В границах твоих берегов.
И это последний раз,
Когда ты видишь меня.
И мне не нужна такая любовь.
Ветер несет меня прочь
От твоих темных глаз,
Море укроет меня
От твоей грязной лжи.
Пусть выпадет снег
И время рассудит нас,
Знавших о тайне,
Но не сохранивших любви.
Быть может мы встретимся вновь,
Через тысячу лет,
Но вряд ли вспомним о том,
Взглянув друг другу в глаза.
Я буду так же течь
Пока не выключат свет,
А ты, увы, мне не известна твоя судьба.
Зима
Мы все еще верим в глупые сказки,
Играем в любовь, ожидая весны,
И в радужных снах все так же летаем,
И в каторжных поисках счастья тверды.
Но веру, как мышку,
Слопала кошка печаль,
Захлопнулась дверца,
Закрылась окошко, а жаль.
И нас понесли усталые ноги, в пыли.
Мы так и бредем, не зная дороги,
Таща за собою грехи.
Все топим себя в кислоте окаянной и врем,
Как будто бы, можем еще все исправить,
Что верим и любим, и ждем.
Но кончилось лето и желтые листья
Оделась земля.
И спряталось солнце за горизонтом
И нас ожидает зима.
***
Мы загорал на пляже в июле месяце,
Ласковый ветер трепал нам мокрые волосы,
Ты была милой моей сказочной нежностью,
Нас повенчали навек песок и вода.
Ты утонула в обед, опившись портвейна,
Я застрелился в четверг, не дождавшись утра.
Меня закопали в субботу под деревом,
Ты всплыла, месяц спустя.
Они загорали на пляже в июле месяце,
Ласковый ветер трепал им мокрые волосы,
А мы наблюдали за ними сидя на облаке,
Зная о том, что уже не умрем никогда.
***
Начать не сложно, буква с буквой споря,
Рождают словно истину слова,
Они текут подобно ручейкам и вскоре
Мы видим, вот она бурлящая река.
Но для чего задумчивый писатель
Творил под сенью потолочных плит?
На что надеялся восторженный создатель,
Что он кого-то этим удивит?
Чему здесь удивляться и кого,
Набором букв мы удивить сумеем,
Пустое право же, пустое это все,
Не приносящее не славы и не денег.
***
В седом саду уютных лавок,
Прилавок, девушка и мышь,
Я убежал за край приставок,
Я научился делать тишь.
И выглянув из туч летящих,
Я улыбнулся сам себе,
Где прошлое о настоящем,
Слагало сказки обо мне.
Взамен понятий беспристрастных,
Влечений страстных и измен,
От тем несолоно хлебавших,
До изнурительных проблем.
Вился узор арабской бязью,
Слагалась паутина дней,
И там, на ниточке висящий,
Я мухой и паук над ней.
***
Какая скука вокруг
Все уже было
И все происходит заново.
Вновь, в тысячный раз замыкается круг
И время льется рекой из стакана.
Какое дикое множество ласковых рук,
Влажных, потных, трясущихся,
Милый мой, ушедший в безветрие друг,
Видишь ли ты, как клокочет
Мое оголенное солнце,
Как плавится сырной массой душа,
Как мысли в ней выгрызают дыры неверия,
Милый мой, посмотри,
В тридцать четыре седа моя голова
И в мутных глазах застыло текущее время.
Косые потоки сознанья несутся сквозь хлявь,
Пустых переулков с горящими злобой огнями,
На крючковатых, как нос фонарях,
По улицам полным тоски и собачьей печали.
Я затерялся в каком-то сказочном сне,
Горьких настоек, табачного едкого дыма
И лодку мою, несет вниз по бурной реке,
К последнему в жизни моей обрыву.
Жалею ли я, утонувший рассвет в облаках?
Печалюсь ли о засушливом дне, погубившем всходы?
Каждой строчкой я каюсь в своих грехах,
Спаси мою грешную душу, Господи, Боже.
Бурьян-трава
Простуженного дня пейзаж унылый,
Тоскливый вечер, тягостная ночь.
На утро исповедь зимы постылой,
А в место причащенья дождь.
Косматой старины, забытые глаголы,
Прощаясь с юностью, переходя на шаг.
Мой ангел времени летит роняя взоры,
На все, что было так или не так.
На то, что кануло в болотную трясину,
Сонливых будней, праздничных тостов,
Рассыпалось куском каленой глины
На множество осколков от горшков.
Разбитых судеб, чашек и тарелок,
Любви и ненависти долгие слова.
Все отжило, все скисло, все увяло.
И проросла над всем бурьян-трава.
Чуточку больше белил
От чего ты молчишь моя радость,
От чего ты поешь моя грусть,
Я несусь вдоль по этим ухабам
И когда-нибудь расшибусь.
Распластаюсь на пыльной дороге
Кровью строчек убитых стихов.
Мои слезы вам лягут под ноги
Ароматом весенних цветов.
Моя боль ветерком одичалым
Ваших щек не заставит краснеть.
Ваших душ не дотронется жало,
Что пронзило меня, моя смерть
Повенчает на веки с землею
Прах мой бренный, душа к небесам
Полетит песней грусти застольной.
И быть может, покажется вам,
Что на небе в чернеющей дали
Среди тусклых и блеклых светил
Стало чуточку меньше печали
Стало чуточку больше белил.
Тайна сна
Тайна сна, пробуждаясь на веках,
Каплей горькой повисла в пространстве,
В уголке задремавшего глаза.
Серенады прозрачных мелодий,
Растворились в ее океане,
Разлились звуком сладких видений.
В островках благодатной истомы,
Чудотворны пьянящие ноты,
В бесконечных глубинах вселенной.
В нежном шорохе утренней неги,
В райских гущах цветущих соцветий,
Как прекрасно быть бабочкой нежной.
И с лучами рассветного неба,
Потерять ощущение яви,
И разрушить таинственность счастья.
***
Из неоткуда в никуда,
Тропой, незнающей начало,
Не доходящей до конца,
Я брел по жизни одичало.
Сквозь пелену сонливых дней
Под звуки ветреных напевов,
От смеха пьяных королей
В опочивальни дев несмелых.
Я проплывал по облакам
Блаженства, неги и истомы,
И пил божественный нектар,
Вкушая сладостные стоны.
Я опускался вглубь земли
Мешаясь с грязью под ногтями,
И искупал свои грехи
Солеными как кровь слезами.
Я умирал сто тысяч раз,
Отравленный своей любовью,
Предательством любимых глаз,
Бездушьем, ненавистью злою.
И воскрешаясь вновь и вновь
Я прорастал побегом божьим,
И опьяняясь жизнью, кровь
Влекла меня по бездорожью.
Все в те же сточные канавы,
В тот же разврат хмельных утех,
В раскаянья кипящей лавы
В любовь, мечтательность и грех.
И в том пути по бездорожью
Со мною вместе, заодно
Шло одиночество мое.
Провинция
Провинция усталая и злая,
Дорогами изрезанная плоть.
Я задыхался, в сердце твоем тая,
В висках моих стучится твоя кровь.
Твой дивный воздух разорвал мне жабры,
Твои стада втоптали меня в грязь.
Ты подавляла все мои соблазны
И все желания мои, смеясь.
Я научился жрать твои настои
И запивать их горькою слезой,
С младенчества познал я запах горя,
От милой щедрости твоей родной.
Из ран моих ты утоляла жажду,
Держа меня на привези щенком,
Уча, тебе быть преданным и верным,
То пряником, а то кнутом.
И я врастал, как дерево корнями,
В промерзший грунт, в ржавеющую хлябь,
И небеса секли меня дождями,
И душу покрывала, ветром, рябь.
Я выбрался из ямы лихолетья,
Я перерезал путы на ногах,
Я шел на ощупь, просто по наитью,
Превозмогая свой животный страх.
Но где бы не был я, надолго иль проездом,
И там, где дом пытался строить свой,
Занозой тягостной была ты в моем сердце,
Повсюду я тащил тебя с собой.
Так все птенцы, когда-то вырастают
И покидают отчие края,
Но по весне обратно прилетают,
К родным березам, в милые поля.
Быть может я, своей душою птичьей,
Когда-нибудь, вернусь к тебе назад,
Что б посреди поляны земляничной,
Без сожаленья встретить свой закат.
Ну а пока, ведет меня дорога
По полю жизни, по углам и городам,
Я всякий раз прошу судьбу и Бога,
Что бы позволил повидаться нам.
Очевидность
Очевидность страшная беда этого мира,
Очевидно то, что на небе нет и не было солнца.
И луна одичало не выла по субботам,
Когда весь народ плясал свои танцы.
И пел заунывно пронзительные песни
О любви и о долге, о подвигах разных.
Как же я не люблю эти стройки,
Труб и трубачей их создававших.
В очи театральный бинокль,
Сто двадцать рублей прокат,
Но зачем, все видно и так.
Очевидное бродит под носом,
Его можно ущипнуть за грудь,
Когда кругом один только мрак.
И враг затаился в овраге в надежде
Быть схваченным и повешенным,
И расстрелянным, и посаженным.
Или вытолканным взашей. сволочь
Ее видно сразу, без дополнительных линз и ушей.
Вот он кусок дымящегося говна —
Современная интеллигенция, точащая зуб о зуб.
Зачем это мне, когда небо голубое и облака по небу
Шагают. Сел почесал репу и подумал,
Быть может на воду дую и нет ничего,
Волшебные сны растамана, раскрасят любую хунту дурманом,
И лето волшебной Моцарта флейтой
Брызнет на белую, крахмальную скатерть,
На свежую белую чистую скатерть
Красным крепленым вином.
И поплывут берега да реки,
Марши трубы, все вновь и хлынет поток
Щепки летят во все стороны, прячьте головы.
Идут лесорубы поступью свежей,
Поступью твердой и дрожат под ногами
Бетонные плиты, затыкай народ уши,
От стонов и криков, прячь глаза по карманам,
Мой руки, клей рты.
Кто из вас громогласней пушки,
В мясорубке все серы, как ночью коты.
Очевидность, как звезд пелена за окном,
Натерла глаза до кровавой трахомы
И улыбаясь натужно забот переполненным ртом
Батюшка, царь, великий, подобен богам,
Утоли все наши печали, к твоим припадая ногам.
Очевидность — расколотый грецкий орех
все видно, без линз Галилея,
Сегодня каждый второй Коперник, завтра,
На завтрак факел, дымящая печь.
И вновь тараканье шуршанье на крошках посыпанной кухне,
Круги по воде, и рыданье, рыданье, рыданье.
За газ и за свет и даже молитва в знак оправдания
Не сделает легче тяжкий наш крест.
***
Прекрасна русская зима
С ее морозами и снегом.
Хрустит тугая корка льда
На озере под человеком.
Сопливы красные носы
И барышни с утра похмельны,
И греют морды мужики,
Махая кулаками нервно.
И вся природа видит сны,
Укрывшись снежным одеялом,
И трупы дремлют до весны
Противясь тлению упрямо.
Ломают руки старики
Дорогою до магазина,
Лишь обездомленные псы
На все это глядят тоскливо.
А детворе все ни почем,
Она всему на свете рада
И восстает за комом ком
Из снега слепленная баба.
Корочка черного хлеба
Черный хлебушек лежал на столе
Если бы мне все знать, если бы
Знать кто, куда и где.
У монахов есть вера,
Как скала, с горчичное зернышко,
Им уже не нужны, не важны слова,
А мне бы хотелось столько всего сказать.
Столько всего узнать.
Черный хлебушек лежал на столе,
Я отломил от него корочку и размочил в пустоте.
Кушай мышка, кушай кошка, кушай птичка.
Крылата бывает не только муха, но и пуля
Выпущенная в кричащего «Ура» мальчишку,
Прячущего по карманам деньги банкира,
В попа расстригу, поэта пропойцу.
Но не пуля прожигает душу на вылет,
Ни смерть убивает в прах превращая.
Ведь тот, кто не жил, однажды узнает,
Когда она скажет — «дружок собирайся».
Пора — да пора, со двора и под землю.
Дубы колдуны, беспокойные ветви,
И ветер, ревущий над этой печалью,
Да облака летящие мимо.
А что если там, за чертой нет ни черта, ни свечки,
Ни кочерги, ни печки, ни Бога.
Если на этом, на самом месте конец
Прекратила петлять дорога. Что если?
Однажды я видел, одного человека,
Который приблизился к этому месту.
Он мне сказал, что устал немного
И было бы лучше просто исчезнуть.
В нем не было веры в чертоги злотые,
Сомненья не грызли его понапрасну.
Он просто хотел, что бы это случилось.
«Я пожил на славу» — изрек он, и мы распрощались.
Он умер, я был у него на могиле,
Там крест деревянный стоит средь бурьяна.
Как чудны дела твои Господи Боже,
И пламенем в горле глоток из стакана.
Я закусил коркой черного хлеба.
Смахнул со столика хлебные крошки,
Кушайте: мышки, птички и кошки.
Кушайте и зашагал по дорожке.
Люди не похожие на рыб
Есть люди непохожие на рыб,
У них ни жабр нет, ни плавников,
По венам их густая кровь бежит,
Горячая, как языки костров.
И чешую они не прячут под пиджак,
Хвостом не бередят чужие сны,
И кажется, что все у них не так,
И все не то, к чему привыкли мы.
Нам там, где глубже, там и хорошо,
А им хоть мель, хоть засуха все впрок,
И им неважно, с кем, когда и что,
А мы считаем это за порок.
В них столько непонятных глупых слов,
Нет скользкости, нет мудрой немоты,
Ни страха перед сущностью основ,
Они ведут себя порой, как те киты,
На коих держится не падая земля,
Шаги их всюду оставляют след,
А в нашей поступи лишь слышен храп коня,
Горячий кофе, тапочки и плед.
Есть люди непохожие на рыб,
В них словно в море дремлет глубина,
И сколько не ныряли бы мы в них,
Увы, нам не дано достать до дна.
Мосты
Мы летим за кругом круг
По орбитам влажных рук,
По лучам случайных глаз,
Ставки ставящих на нас.
Мы бредем вдоль липких слов,
Переулков и домов,
Мимо окон одиноких,
Будней, праздников и снов.
Мы ползем из века в век,
Ускоряя жизни бег,
Осыпаемся листвой
И уходим в мир иной.
Оставляя в этом мире
Все, что некогда любили,
Все чем сердце и душа
И дышала, и жила.
Наших дней сухие будни,
Проживут другие люди,
Возведут свои мосты.
Те, что не сумели мы.
Когда ты уйдешь
