Выходило, что Цицерон, сказавший, будто раб мечтает не о свободе, а лишь о своих рабах, был бесконечно и гадко прав. И даже самый последний изгой, ощутивший вдруг в себе силу, не преминет воспользоваться ею в ущерб слабому.
Генерал в одном своем сапоге и расстегнутом мундире стоял в окружении сверкавших на солнце весел, губы его что-то шептали, волосы теребил морской легкий ветер, а сам он больше не скрывал слез.
Перестав беспокоиться о них и уделяя внимание одной лишь работе, необходимой для того, чтобы выжить в бескрайней морской пустыне, человек постепенно обретает равновесие с ней. И это не море сжимается до пределов его души. Это душа увеличивается до размеров моря. Только так возможно стать моряком.
Быть может, в сановнике сработала многолетняя привычка, требовавшая от него незаметно как бы нависать почти над любым своим собеседником до такой степени, чтобы тот или те временами испытывали страх в его присутствии, ни в коем случае не забываясь и не обольщаясь дружеской и на первый взгляд нисколько не церемонной его манерой общаться.
Восприимчивость его и чувствительность, уязвленные поначалу, со временем приходят в себя, и он живет понемногу дальше, стараясь, как после удара под дых, вдыхать сперва по чуть-чуть, потом чаще, и наконец — полной грудью, понимая теперь, что мир таков, как он есть, и простирая, сколько возможно, симпатию хотя бы на тех, кто не дерется.
Искреннее восхищение господина Семенова по адресу британской инженерной и строительной мысли, легко уживавшееся в нем с таким же искренним раздражением по поводу всего, что касалось англичан вообще, было настолько узнаваемо русским сочетанием несочетаемого, что Невельской даже в этих обстоятельствах не смог удержаться от улыбки.
