Оглавление

Тысяча вторая ночь

Панкратов был обстоятелен во всем, поэтому коньяк купил заранее в ‎«‎дорогом» магазине у знакомой продавщицы. Объяснил, что хочет поздравить с профессиональным праздником хорошего человека.

Потом, как говорится, закрутился и про праздник забыл. Опомнился через неделю, позвонил, договорился о встрече.

— Если можешь, в конце рабочего дня…

— Могу. Буду.

Пошёл за лимонами сквозь морозный туман к заиндевевшему ларьку у автобусной остановки.

Открывшаяся на стук форточка впустила Панкратова в сияющий фантастическими красками и волшебными запахами оазис посреди сорока пятиградусной действительности. Женщина с тоскующими глазами пожилой газели сказала, не дожидаясь просьбы:

— Берите два. Свежие и тонкокожие. Как у Вашей…

Пронизывающий, до невыносимого ясный взгляд приостановил сердце. Панкратов хотел бежать. Дёрнулся назад. И был возвращён полунасмешливой, полу-сочувственной улыбкой полных губ.

— Я вас обману наоборот. Обвешивать не буду. Понятно? Они завесили на двадцать четыре рубля. Давайте тридцать. А я не дам сдачи.

Панкратов сделал, как просила. Потом аккуратно положил лимоны в сумку и, теряя последнее ощущение реальности, вбросил в уже закрывающееся окошко:

— Цыганка?

— Дагестанка. Летите. Ведь ждёт. Достойная женщина. Знаю. На этом речь дозволенную прекращаю…

Панкратов грянул на автобусную остановку. Ждал недолго… Уверенно вскочил в седло.

Гибкое тело каурого красавца пронизывало морозный туман, оставляя яркий млечный путь за собой.

Всадник привстал в стременах, перекрестился на церковь, пронёсся ещё пару кварталов.

Лихо процокал конь по этажам растерявшегося здания и, деликатно перебирая копытами, мягко вошёл в кабинет. Светло-рыжий с жёлтыми подпалинами.

Зажглись созвездия глаз. Она потянулась ресницами навстречу всаднику:

— Что, мало такси в городе?

— Да, — ответил Панкратов-романтик.

Приобретение

Свиридов купил мебель, красивую, как стоящая в чистом озере рыба. Привёз её, родную, из магазина, с трудом установил, потому что работал один, и стал ждать чувства удовлетворения. Оно не пришло к Свиридову, сидящему в новом мягком кресле. Свиридов встал, распахнул настежь окно и впустил в квартиру солнце и ветер.

Лучи ушли вглубь неполированного дерева, придали ему значительность, а ветерок охладил свиридовское желание.

— Ну, купил, ну и что? — подумал Свиридов. — Теперь есть. А вот раньше не было. Раньше — хуже, сейчас — лучше…

В последней мысли Свиридов был не уверен. Вернулся в кресло.

— Раньше, конечно, ни событий, ничего. А сейчас много свободного места. Можно положить что-нибудь. Пусть лежит себе.

Свиридов развеселился.

— Хорошо-то как — лежит себе и лежит. Как смарагд какой-нибудь… Что такое смарагд? Откуда слово взялось? Стоп, давай, Свиридов, назад. Лежит и лежит, как смарагд какой-нибудь. Нет, так не соображу. Энциклопедии нет. На работе спрашивать неудобно. Вспоминать надо. Может, имя древнее? Перс там или грек с римлянином… Непохоже. Скорее всего, еда. Изделие кулинарное. Уж больно от названия смрадом попахивает. Нет, кажется, не попал… Надо же, засела мысль. А, может, это зверь?

Свиридов промучился всю ночь.

Прошла неделя. Свиридов слегка осунулся, похорошел. Постоянная мысль колотилась, как здоровое сердце, придавая небольшим глазам нестерпимый блеск.

Свиридов энциклопедию не доставал, у приятелей не спрашивал. Он думал. Настойчиво и не торопясь, как пытливый исследователь. Это было ново, мучительно и хорошо.

Через две недели Свиридов купил и прикрепил полки для книг, красивые и пока пустые, как глаза стоящей в чистом озере рыбы.

История одной пятёрки

Урок истории в пятом ‎«‎Б‎» начался как обычно. Вопросы по предыдущему материалу, ответы с дрожанием в голосе и пальцах и, наконец, рассказ учительницы Клавдии Осиповны о восстании Спартака.

Замершим ученикам казалось, что клубится возле доски пыль из-под копыт римских всадников, ест глаза пот, смешанный с кровью, слышны вопли раненных и стоны умирающих.

Хорошо говорила учительница, лишь слегка задыхалась, будто только что спрыгнула с коня, который вынес её из самой гущи тел, мечей, щитов и копий… Вдруг замолчала и оглядела класс. Мальчишки сидели, вцепившись в поднятые крышки парт, как в ручки пулемёта. Девочки держались за передники, готовые разорвать их в любой момент, чтобы перевязать рану.

Клавдия Осиповна улыбкой сняла напряжение битвы. Подошла к доске и написала: «Положение рабов в Риме в I веке до нашей эры‎»‎. Повернулась к классу и сказала:

— Представьте себя на их месте. Итак, Рим времён Спартака… фантазируйте.

И отошла к окну, привычно улавливая осторожное дыхание, которое боится спугнуть мысль.

Вечером дома, проверяя написанное, Клавдия Осиповна со вздохом подчёркивала орфографические ошибки и, стараясь не обращать внимания на неуклюжие фразы, оценивала красным карандашом правильность понимания учениками пятого ‎«‎Б‎»‎ обстановки в рабовладельческом Риме.

Последнее сочинение в толстой пачке тетрадей, казалось, было написано человеком, лишь приблизительно знакомым с русским языком. Усталая учительница ставила вопросительные и восклицательные знаки, подчёркивала и подчёркивала, почти не отрывая карандаш от бумаги. С трудом добравшись до конца, она собралась было поставить соответствующую отметку, и тут, после заключительной фразы ‎«‎На нас обуты цепи, поэтаму нам тижело‎»‎, увидела подпись ‎«‎Рабыня Фролова‎»‎.

У Клавдии Осиповны перехватило дыхание. Ровно настолько, чтобы отчётливо услышать стук собственного сердца. Сердца, получившего новый заряд бодрости от двух слов, которые написала великая фантазёрка из пятого ‎«‎Б‎»‎.

А чуть позже, складывая тетради в портфель, Клавдия Осиповна вдруг представила, как подпишется Фролова, когда через два года в классе будут изучать материал о Жанне Д’Арк.

Улыбнулась. И заранее поставила твёрдую пятёрку.

Магия зачёта

Преподавателя физики в институте боялись все студенты. Он был строг и неулыбчив. На экзаменах требовал чёткого изложения материала. Фразы