Марина Брагина

Метафизика души

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Ольга Нуждова

Корректор Вера Вересиянова

© Марина Брагина, 2019

Как это — судьба сложилась? Кто её складывает?

Как смерти нет? А похороны?

А душа — это что?

Ответы на эти и другие вопросы ищет героиня повести — эстрадная певица Танюшка, пытаясь разгадать серию загадочных смертей. Кирилл, её избранник, принц на белом коне, периодически превращается в монстра.

Счастье и несчастье, любовь и слёзы, страсть и равнодушие, поиск себя, прогулки в «Зазеркалье», где всё происходит само собой и ни о чём не нужно волноваться, — всё это есть в книге.

18+

ISBN 978-5-4496-7773-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Метафизика души
2. Об авторе
3. Глава 1. Ну вот, всегда так!
4. Глава 2. Пётр Маркович и недоросль
5. Глава 3. Танюшка
6. Глава 4.  Кира
7. Глава 5. Рынок, Есенин и Валерка
8. Глава 6. Самиздат и тунеядец
9. Глава 7. Пьяный Минск
10. Глава 8. Сон наяву
11. Глава 9. Привет, Ереван!
12. Глава 10. Свадьбе быть?
13. Глава 11. «Милые соседи» и КГБ СССР
14. Глава 12. Витёк, Алёна и тяжёлое похмелье
15. Глава 13. Душа Алёны, Мыколаёвыч и артыст
16. Глава 14. Метафизика, Болгария и Маэстро
17. Глава 15. Расплата
18. Глава 16. Поминки, Джонни и городок художников
19. Глава 17. Побег от себя
20. Глава 18. Милка, Лёвушка и счастье, которое живёт на кухне
21. Глава 19. Григорий, Высший разум и Наблюдатели

Об авторе

Молодой писатель это не обязательно молодой человек, но обязательно человек с молодой душой, способной любить, радоваться, страдать и ненавидеть.

Марина Брагина — человек с опытом. У нее за плечами и работа преподавателем английского языка (она окончила Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. М. Тореза), многолетняя активность в коммерческой структуре и более, чем десятилетний опыт в журналистике и в общественной деятельности.

Член Союза журналистов России. Имеет более 150 опубликованных статей и фоторепортажей. Особое место в ее жизни занимает Индия. Будучи членом исполкома «Общества культурного и делового сотрудничества с Индией», она предприняла 7 путешествий в эту страну, побывав почти во всех ее уголках. Толчок к познанию ей дал известный индолог, доктор филологических наук, Александр Сенкевич.

В 2017 году, в издательстве «Литературная учеба», в соавторстве с Игорем Самбором вышел её первый роман «Неформат». Прежде всего, это роман о любви.

Одновременно, эпопея об ушедшей эпохе 70-х — 2000 г. В настоящее время бумажная версия произведения продается во многих книжных магазинах Москвы.

Глава 1.
Ну вот, всегда так!

— Куда вы, девчонки? — После успешно сданного экзамена Танюшка, искрящаяся от наполнявшей её радости, вошла в комнату поделиться впечатлениями с соседками и остановилась в недоумении.

Девчонки, уже наряженные в свои лучшие платья, дружно подкрашивали ресницы, весело отталкивая друг друга от единственного маленького зеркала над обшарпанным столом.

— А тебя это не касается — туда мелюзгу не пускают! — шутливо ответила Лариска. — Мы на танцы, в парк.

— Подождите чуток, я мигом соберусь!

Да куда там! Подружки, так же пересмеиваясь и дурашливо толкаясь, выбежали из комнаты. Танюшка подошла к окну. У входа в общежитие стояли парни из моторки, закуривая сигареты и прищуриваясь от едкого дыма. Две компании соединились и направились в сторону парка Ленинского комсомола.

Танюшка смахнула слезу и присела на краешек кровати: «Вот, всегда так! Почему меня малышнёй все считают? Мне уже почти семнадцать». Горестно вздыхая, она переоделась, благо запасное платье у неё было — мамка с детства её обшивала. Вот с обувью плохо — не достанешь красивых туфелек на каблуке тридцать третьего размера. Приходилось в детских магазинах обувь подбирать, а там известно что — сандалики да ботиночки. «Ну и ладно, — утешала себя Танюшка, — сама буду гулять, и не нужны вы мне вместе с вашими ухажёрами, которые всё норовят облапать, да ещё и целоваться лезут своими сигаретными ртами! Фу, гадость!» — Глядя в зеркало, она сморщила свой носик, усыпанный весёлыми веснушками. Благо конкурентов посмотреться уже не было.

В Херсоне самым популярным у жителей всех возрастов был парк имени Ленинского комсомола, там же и танцевальная площадка для молодёжи, а рядом, на Перекопской, — Дом офицеров. Но туда попасть девчонки из общежития даже и не мечтали — довольствовались танцплощадкой.

В парке её ждал сюрприз — открыли деревянный мост через Лебединое озеро, и люди валом валили полюбоваться невиданным зрелищем: посреди озера забил фонтан, а вокруг, гордо вытянув шеи, плавали белоснежные лебеди. Танюшка пробилась к парапету и замерла — струи фонтана подсвечивались и переливались, а, падая на поверхность воды, превращались в россыпь драгоценных камней. «Прямо как в сказке», — подумала Танюшка, не в силах отвести глаз от этой картины. В водяных брызгах даже лебеди, к которым все давно привыкли, превратились в сказочных героев и плавно двигались вокруг фонтана, как в замедленном кино. Она вдруг перестала слышать людской гомон, и полилась музыка. Что это? Отрывистые, трепетные и робкие аккорды гобоев и кларнетов, словно лёгкая зыбь на зеркале воды. Как же она раньше этого не понимала, когда слушала музыку Чайковского? А на фоне этих отрывочных звуков — мелодия скрипки, несущая радостную надежду на то, что и в её жизни когда-нибудь появится прекрасный принц.

Танюшка отошла от парапета, унося в душе и картину из сказки, и прекрасную музыку. Она чувствовала себя Одеттой, заколдованной злым волшебником. Но настанет день — и она превратится в прекрасную лебёдку, и он обязательно придёт, её принц…

Незаметно для себя она оказалась в полутёмной безлюдной аллее, освещаемой только тусклыми фонарями. Вдруг всё вокруг — и деревянная скамейка, и кусты боярышника за ней, и огромная липа — задвигалось, приветствуя её. Что это? Откуда этот холодный свет? Она посмотрела вверх — ну конечно, луна, просто взошла луна. Но тут её руки взмывают вверх, как крылья лебедя, и двигаются, летят под музыку, которая всё ещё звучит в голове и вырывается наружу: та же тема, что и у озера, только теперь ведёт виолончель, а за ней ярко и трепетно вступают скрипки. «Это же „Песня любви“», — вспоминает Танюшка не раз слышанную тему из балета, и её руки летят ещё быстрее, а музыка становится громче, расцветает богаче и ярче. В изнеможении от переполнивших её чувств она падает на скамейку.

— Здорово у тебя получается! — Мужской голос раздался из ниоткуда, из темноты, как будто из неостывшего ещё июньского воздуха. — Ты танцовщица?

Танюшка вздрогнула: «Этого только не хватает! Кто это? — Она завертела головой по сторонам, но никого не увидела, подумав: — Может, померещилось? Или это демон с чёрными крыльями летает надо мной?»

— Да не бойся, я смирный. — В круге света показалась фигура морячка в белой парадной рубахе. — Пойдём провожу. Поздно уже. Вдруг кто обидит? Бывает, по парку шатаются подозрительные личности.

Танюшка стояла в нерешительности, не понимая, что делать: то ли бежать, то ли поверить незнакомцу. Но тут послышались свистки сторожа, и она быстро пошла вместе с морячком в сторону выхода:

— Ты знаешь, здесь, где мы идём, когда-то барахолка была? — продолжал незнакомец, когда за ними закрылись массивные ворота парка.

— Нет, я не местная — учиться приехала, в музыкальное училище. А что?

— Да ничего, историю вспомнил смешную — с моим батей случилась. Рассказать?

— Давай, конечно. — Танюшка вздохнула с облегчением. Страх улетучился вместе с лунной дорожкой в парке.

Морячок откашлялся, как будто собирался на экзамене отвечать, подумал немного и начал:

— Мой отец сюда в сорок седьмом приехал со своими родителями. Голодно ещё было после войны. Ну, его сразу в мореходку отдали, на штурмана учиться. Я, кстати, тоже штурманом буду, вот. Династию, так сказать, продолжу. Мореходка наша с историей — аж в девятнадцатом веке создана, — престижная к тому же, туда непросто поступить. И свои законы существуют, неписаные, так сказать, — из поколения в поколение передаются. Так вот, один из законов — не воровать. Если кого за этим занятием застукают — отметелят так, что костей не соберёшь! Так было, так есть и так будет, аминь! — Он картинно вознёс руки к небу. — Так вот, встаёт батя утром — одеться надо за секунды, как в армии. Хвать, а штанов-то и нет! Форменных — он за них на складе расписывался. Нет — и всё! Всю комнату облазил, думал, ребята подшутили, — не нашёл. Вот, без штанов, зато в шляпе, то есть в бескозырке, так сказать, пошёл на доклад к начальству. Ребята ржут, как кони перед выездкой, а батя готов сквозь землю провалиться. Старший объявляет аврал, и все начинают искать — а у них принято было все вещи известью помечать изнутри, чтобы не перепутать. В общем, всем курсантам пришлось штаны снимать и метку предъявлять, представляешь?

Танюшка уже хихикала в кулачок:

— Так и всем? Что же они, все без штанов стояли?

— Нет, не все, постепенно — класс за классом. Короче, общий шмон устроили и по спальням, и по классным комнатам, и даже в камбузе все кастрюли перевернули. Нет штанов — и баста! Пришлось бате в своих, гражданских, ходить людям на смех. Запасных не было — время тяжёлое. А в выходной приходит он домой и видит, что на отце его штаны, — он их сразу узнал по пятнышку от машинного масла. Проверили с изнанки — точно, его.

— Как так? — всполошилась Танюшка. — Собственный отец спёр?

— Нет, конечно, мой дед — честнейший человек. Чужого даже под расстрелом не возьмёт, а тем паче у сына. К тому же штаны в казарме пропали — его там не было. — Морячок замолчал, испытующе глядя в Танюшкино растерянное лицо. — Ну, какие версии?

— Подбросили, может? Пошутили так…

— Ага, украли ночью штаны, добежали до батиного дома, подбросили, а его отец — мой дед, стало быть — взял утром да надел, и носит с удовольствием!

— Ну, тогда не знаю, — растерянно развела руками Танюшка.

Морячок торжествующе посмотрел на неё:

— Я же не зря тебе вначале про барахолку сказал. Связь улавливаешь? Вот-вот… Отец их там и купил у какого-то мальца нерусской внешности. В общем, договорились с начальником училища, что дед сядет у окошка второго этажа, которое на столовую выходит, и будет смотреть на курсантов, чтобы узнать продавца с барахолки. Начальник с удовольствием разрешил, чтобы быстренько отчислить виновного и избежать самосуда. Такие случаи бывали: из окна второго этажа воришек выкидывали.

— Ой! — Танюшка испуганно прикрыла рот рукой. — Прямо так из окна? Они хоть живые были после этого?

— Ну, как повезёт. При мне такого уже не было, а рассказы ходят довольно страшные. Ну, не буду тебя пугать. В общем, узнал дед воришку. То ли татарин, то ли узбек — врать не буду.

— И? Как же с ним поступили?

— Представляешь состояние моего бати — что он чувствовал, когда без штанов, в одних трусах целый день ходил под гогот остальных? В общем, не успели выгнать — отметелил его так, что тот в реанимацию попал. А батю из училища чуть не отчислили за самосуд.

Танюшка остановилась:

— Зачем же он так? Из-за штанов каких-то чуть человека не убил! Я бы точно отчислила, если бы начальником была. — Её лицо стало суровым, как будто она и вправду начальник училища.

— Ишь ты, строгая какая! — усмехнулся морячок. — А если бы тебя голышом по всей твоей музыкалке заставили бегать? Ты бы весело захлопала в ладоши?

— Ну нет, конечно. Но драться… Это так неправильно. Сказал бы ему, что так не делают…

— Ага, и пальчиком бы погрозили, как в первом классе. Нет, милая, есть мужские дела и мужские разборки. Женщинам не понять.

— Так что с батей твоим сделали? Выгнали?

— Как же его выгонишь, если он на доске почёта висит (кстати, до сих пор), и отличник по всем дисциплинам, так сказать. К тому же в футбол за училище играет и суда лучше всех водит. Кстати, не дрался никогда ни до, ни после этого случая. Вывел его этот несчастный воришка из состояния равновесия — он и не сдержался.

Они не заметили, как уже стояли у дверей общежития. Танюшка хотела было попрощаться с морячком, но увидела соседку Лариску — та неслась стремглав, вся растрёпанная, всхлипывая на ходу и размазывая чёрные потёки под глазами. Танюшка мгновенно забыла про морячка и помчалась за Лариской.

— Эй, — он только успел крикнуть ей вслед, — как тебя зовут-то?

Танюшка не оборачиваясь ответила и, даже не поняв, услышал он или нет, юркнула в дверь. В комнате она утешала рыдающую на весь этаж подругу, принесла ей стакан воды и выслушала сбивчивый рассказ о наглеце Витальке, который после танцев завёл её в кусты и чуть не изнасиловал.

— Представляешь, под юбку залез и ещё спрашивает: «Чё эт ты в трусах? В нашей компании все девчонки сразу без трусов на танцы приходят, готовенькие…» — От этого воспоминания её снова заколотило, зубы застучали о стакан, и она забилась в очередном приступе истерики, приговаривая: — А на вид такой приличный, под ручку ходит!

Танюшка вся сжалась в углу кровати, представляя тот ужас, который пережила Лариска, и подумала: «И со мной ведь то же самое могло случиться. Хорошо, морячок приличный оказался, а то рыдала бы, как эта несчастная».

Морячок и вправду оказался приличным — на следующий день поджидал Танюшку у общежития. Она даже вздрогнула от неожиданности, увидев его ладную фигуру.

— Ой, а ты что тут делаешь, мимо проходил? — как бы подсказывая ответ, воскликнула Танюшка.

— Да нет, тебя поджидаю, — простодушно ответил морячок. — Меня Романом зовут, а ты Татьяна, я правильно расслышал? А то унеслась, как ураган, не попрощались толком.

— Да и не познакомились к тому же.

— Это точно. Значит, у нас всё впереди.

Услышав эту фразу, Танюшка вспомнила Лариску, задыхающуюся от слёз.

— А что впереди, что ты имеешь в виду? — настороженно спросила она.

— Как что? Пойдём куда-нибудь, например…

— А куда? — подозрительно поинтересовалась Танюшка. — В парк?

— Можно и в парк, если захочешь. Я, вообще-то, хотел тебя в кино пригласить.

— А в какой кинотеатр?

— В «Юбилейный», например…

«Ничего себе примерчик! — подумала Танюшка. — Кинотеатр только построили, все туда рвутся на любой сеанс, чтобы посмотреть, что там внутри. Билеты достать невозможно ни на что. А он так обыденно: «В «Юбилейный», например…«» Вслух же она произнесла притворно равнодушно:

— Это тот, что в немецкой фуражке?

— Да-да, смешно ты сказала — у него крыша и вправду на немецкую фуражку похожа.

— А что там идёт?

— Да идёт ерунда какая-то, старые киношки крутят. Я-то тебя приглашаю на закрытый показ — новый фильм из Москвы прислали всего на один день, неофициально. Название забавное — «Белое солнце пустыни». Его в Москве ещё только начинают прокатывать, а до нас очередь ещё не скоро дойдёт. Кто-то из Херсонского обкома партии посодействовал — говорят, тот, что за агитацию и пропаганду отвечает. Я толком не интересовался. Главное, что мне батя приглашение принёс на два лица. Вот я и подумал, что, может, ты этим вторым лицом и будешь.

— А можно я буду первым, а ты вторым? — заулыбалась Танюшка.

— Можно, но не сейчас. Там моя фамилия фигурирует.

Танюшка помчалась в комнату переодеваться. Девчонки, заметив, что она надевает своё лучшее платье и неумело пытается накрасить губы, дружно захихикали:

— Ты куда намыливаешься? Для утренника в детском саду поздновато.

— Да в «Юбилейный», на закрытый показ пригласили, — произнесла она как можно небрежнее, — на один день новый фильм с Москвы прислали.

Девчонки недоверчиво заверещали:

— Ладно, ври да не завирайся, пригласили её… Кто тебя пригласить-то может? А, вижу, вон в пионерском галстуке идёт Танькин ухажёр! — И она картинно выглянула в окно.

— В правильном направлении смотришь, — гордо парировала Танюшка, — только не в пионерском галстуке, а в морской форме.

Девчонки как по команде побежали к окну и, отталкивая друг друга, высунулись, чтобы посмотреть на Танькиного ухажёра. А она, воспользовавшись всеобщим замешательством, выскользнула за дверь и степенно подошла к Роману:

— Я готова.

Роман задрал голову вверх:

— А вы что, курицы, следите за нами, что ли? Ну-ка, марш от окна! — скомандовал он и, уверенно взяв Танюшку под ручку, повёл её в свой необычный и новый для неё мир.

Ей нравилось там, в этом мире Романа. Столько всего интересного и забавного: каждый день новые истории про училище, про друзей-товарищей, мечты о том, как он будет водить корабль по необъятным морским просторам. Каждый раз, когда они встречались и просто гуляли по городу, он рассказывал что-нибудь любопытное.

— Вон видишь тот дом? — как-то остановился Роман в конце Советской улицы. — Здесь, говорят, есть подземный ход, который ведёт к Екатерининскому колодцу в Старой крепости. А там, в этих подземельях, скрыты несметные богатства. — Он понизил голос, перейдя на загадочный шёпот: — Клады турок, казаков и ещё неизвестно кого. Но то, что клады там есть, — совершенно точно. Давай спустимся, проверим. Я одно место знаю, его никто не охраняет. Попробуем?

Танюшка испуганно качала головой и отвечала, что в подземелье ни за что не пойдёт. Вот в крепости побывать она давно мечтала — потрогать старые стены, забраться на какую-нибудь башню.

— Хорошо, — согласился Роман, — крепость как раз рядом с парком, где мы с тобой познакомились, только там мало что сохранилось.

И они отправились туда.

Да, Танюшка ожидала другого: ей хотелось увидеть крепостные стены, ров, высокие башни — она помнила всё это по её любимому роману «Айвенго». Но впечатление произвёл только Екатерининский колодец, закрытый решёткой. Она попыталась заглянуть туда, но у неё закружилась голова, она покачнулась, и Роман буквально оттащил её от закрытого решёткой отверстия.

Обратно они шли через парк и вдруг оказались на той же аллее, где Роман увидел её летящие руки. Правда, луна куда-то делась, и только скудный свет фонарей освещал наполненную таинственными звуками аллею. Танюшка инстинктивно прижалась к Роману: ей было страшновато и зябко — лёгкое летнее платьице не спасало от вечерней прохлады. Роман вдруг обнял её, и она почувствовала дрожь во всём его теле.

— Тебе что, тоже страшно? — прошептала она, не понимая, что с ним творится.

— Нет, — улыбнулся Роман, — мне хорошо вот так с тобой в обнимку, чувствуешь меня?

Танюшка не понимала, как она должна его чувствовать, но на всякий случай кивнула.

— Птенчик ты ещё желторотый, — нежно прошептал Роман и, обнимая за плечи, повёл к общежитию.

По дороге они встретили приятелей Романа — загорелых, крепких, в такой же форме, как и у него. Те, пересмеиваясь и балагуря, куда-то быстро шли. Небрежно кивнули Танюшке и отвели Романа в сторону посекретничать. Ей стало холодно без его тёплых рук, и, чтобы согреться, она стала подпрыгивать на одной ножке, вспомнив, как в школе они с девчонками играли в классики. Прыгая, не заметила, как приблизилась к компании, да и они, занятые разговором, словно забыли про её присутствие.

— Ты что, сбрендил? — горячо говорил один из парней. — Понимаешь, сколько ей лет? Четырнадцать или вокруг этого. Да тебе дадут больше, чем ей лет!

И компания дружно загоготала.

Танюшка отбежала от них, как будто её больно ударили хлыстом, — парни явно отговаривали Романа от общения с ней. Она, правда, не поняла, за что ему могут дать «больше, чем ей лет», но суть была ясна. Её опять принимали за малолетку.

«Ну почему всегда так? Только появится что-то светлое, радостное — сразу приходят какие-нибудь мерзавцы, и всё ломают». — Она побежала прочь, подальше, чтобы не видеть, не слышать и постараться побыстрее забыть всю эту историю.

Роман, конечно же, догнал её, галантно проводил до двери и даже нежно поцеловал на прощание.

Но она знала, что больше его не увидит. И он действительно ушёл из её жизни, унося с собой праздник, который всегда нёсся впереди него. А оставил пустоту — пустоту и одиночество, которое она могла делить только с вековой липой у той скамейки в парке.

Глава 2.
Пётр Маркович и недоросль

Пётр Маркович торопливо шёл по пустынной ночной улице, нервно оглядываясь. У подъезда в последний раз обернулся и резко дёрнул ручку двери. Внутри, как обычно, воняло мочой и гниющим мусором, который кто-то с завидным упорством кидал под лестницу. Пётр Маркович потянул острым, как у ёжика, носом, пробормотал что-то типа: «Свиньи, а не научные работники» — и стал подниматься по лестнице. Его квартира располагалась на втором этаже, и он старался не пользоваться лифтом, чтобы тренировать ленивые, привыкшие к сидячей работе ноги.

Ничем не скреплённые листы из пачки бумаги, которую он нёс в руках, вылетали, почувствовав свободу, плавно кружились и оседали на ступеньках, как усталые от жизни бабочки-однодневки. Он не замечал их полёта, прокручивая в голове текст своей следующей статьи: «…Социализм в его современном истолковании можно определить как общество универсального самоуправления или как общество осуществлённого панперсонализма». Ему хотелось поскорее добраться до квартиры, чтобы сесть за пишущую машинку и вылить на бумагу так удачно сформулированную мысль. Достал ключ, чтобы открыть входную дверь, но не успел. Его отвлёк жуткий грохот, за которым последовала команда: «Ро-та, подъ-ём!», произносимая, как и положено в Советской армии, с раскатом и выделением последнего слога. После послышались стоны, крики и удары об пол.

Пётр Маркович посмотрел на свои наградные наручные часы, полученные им после жестокого боя за Берлин в 1945 году. «Что там может быть? — недоумевал он. — Какая рота, какой подъём в московской квартире в час ночи?» Не армейские сборы же. Что-то странное и, возможно, опасное происходило у ближайших соседей, с которыми он многие годы проживал, что называется, дверь в дверь.

Он толкнул соседскую дверь — не заперта. То, что открылось его взору, было настолько дико и странно, что какое-то время он остолбенело стоял на пороге, не понимая, что предпринять. Кира, недавно вернувшийся со срочной службы, высился посреди гостиной, размахивая и щёлкая цирковым хлыстом. Его отец в семейных трусах, мать с сестрой в ночных рубашках, глотая слёзы, маршировали по маленькой двушке, боясь ослушаться совершенно пьяного диктатора.

Пётр Маркович, когда-то боевой офицер, наконец оправившись от шока, оценил ситуацию: хлыст — грозное оружие в руках любого пьяного. Кира выше ростом и здоровее отца-полковника, не говоря о самом Петре Марковиче, который не блистал богатырским телосложением даже в молодости. А долгие годы, посвящённые научной работе, сделали своё чёрное дело: теперь его тело напоминало вопросительный знак. К счастью, никто из участников жуткого спектакля не заметил его появления. Он аккуратно, вдоль стены коридора, продвинулся к открытой комнате и замер.

Кира стоял спиной и зычно отдавал новую команду:

— Ро-та, стой! Первый напра-во, остальные нале-во, бегом!

Родственники тяжело побежали по кругу и неизбежно должны были столкнуться — так мала гостиная. Пётр Маркович, вспомнив, как брал языка во время войны, лёг на пол и неожиданно ловко пополз по-пластунски. Оказавшись рядом с Кирой, он схватил его обеими руками за щиколотку и дёрнул. Кира, и так некрепко державшийся на ногах, от неожиданного рывка потерял равновесие и рухнул, выронив хлыст.

Воспользовавшись общим замешательством, Пётр Маркович схватил хлыст и тремя прыжками добрался до своей квартиры. Ключи валялись на полу, а пачка бумаги, которую он нёс, разлетевшись по всей лестничной клетке, лежала живописными веерами. Но Петру Марковичу было не до бумаги. Дрожащими руками, с трудом попадая в замочную скважину, он отпер дверь и нырнул внутрь. Сердце билось так, что он не смог сделать и шага, а, прислонившись к стене, потихонечку сползал на пол, думая: «Хлыст, главное, хлыст здесь». Теперь ничего не страшно. Кира бешено колотился в его дверь, а он, сидя на полу, светло улыбался. Ему было не до статьи: перед глазами, как документальный фильм, проходила вся жизнь соседского отпрыска.

Вот Кира, ещё дошкольник, называет все элементы таблицы Менделеева и хвастается своими решениями задачек по высшей математике. Родители умиляются гениальности чада, да и сам Пётр Маркович восхищённо причмокивает и восклицает: «Поразительно, просто поразительно!»

Вот Кира умытым и причёсанным идёт в первый класс. С самого начала ясно, что там ему нет равных ни среди одноклассников, ни среди преподавателей. Его первая учительница вместо ответа на Кирин элементарный вопрос «Что такое квадратный трёхчлен?» бежит жаловаться директрисе, что ученик первого класса «выражается и дисциплину хулиганит».

— Я, Мария Петровна, чувствую себя школьницей, проваливающей выпускные экзамены, — захлёбываясь слезами, лопочет она.

— Да вы, милочка, не выпускные экзамены провалили, а испытание на профпригодность. Если вы с первоклассником справиться не можете, что же вы с четвероклассниками делать будете? Почитайте литературу, посоветуйтесь с коллегами. А для начала гоните его ко мне. Уж я-то смогу его обуздать.

Директриса сдаётся после четвёртой беседы, а учительница пишет заявление об уходе, осознав свою никчёмность.

С пятого класса более опытные преподаватели, уверенные в своих знаниях и педагогических способностях, поступают просто: удаляют его с урока за плохое поведение, чтобы не мешал им работать, а классу учиться. И он идёт на улицу. «Где же последователи Макаренко?» — недоумевает Пётр Маркович и сочувственно вздыхает вместе с родителями юного гения. А Кира, так и не обретя интереса к школьной программе, упражняется в химии в других местах: поджог в соседнем магазине, взрыв бомбочки на балконе — родители живут как на бочке с порохом в прямом и в переносном смысле. Если он теряет ключи от квартиры, лезет через балкон или легко вышибает входную дверь ногой, пока отец не устанавливает металлическую себе, а заодно и многострадальному соседу, которому тоже иногда достаётся от выходок недоросля.

Фильм продолжается: Кира в старших классах. Носится с американскими джинсами и куртками, кому-то что-то втюхивает и впаривает. Пачки долларов, приводы в милицию, дежурства у гостиниц в ожидании иностранцев — всё это Пётр Маркович узнаёт, когда его приглашают понятым во время обыска у соседей. Отец Киры хватается за погоны, как будто боится их потерять, а мать — за сердце, которое выпрыгивает наружу. Слава Богу, ничего не находят, и за небольшие деньги удаётся погасить надвигавшуюся грозу. Пётр Маркович, полный сочувствия к несчастным соседям, проводит разъяснительную беседу с юным бизнесменом.

— Оттепель закончилась, молодой человек. «Пражская весна» подавлена, никаких послаблений ждать не приходится, — вещает он, как с лекционной кафедры. — 88-я статья УК РСФСР за валютные операции применяется гораздо чаще и активнее, чем ты думаешь. Так что опасения и страхи твоих родителей имеют под собой весьма осязаемую основу.

Кира молча слушает сидя на диване и со скучающим видом смотрит то на давно не белённый пятнистый потолок, то на отваливающиеся обои квартиры соседа. Наконец, когда Пётр Маркович, захлебнувшись последней фразой, иссякает, изрекает:

— А вы считаете нормальным жить вот так? — И обводит широким жестом кабинет соседа, где проходит беседа. — Вы же профессор, доктор наук, а ютитесь в этом сарае! Да на Западе вы бы уже на «мерседесе» рассекали! И в загородном доме жили. А здесь так же, как и я, под статьёй ходите. Не удивлюсь, если чёрный воронок притормозит у нашего подъезда.

— Да под какой статьёй, молодой человек? О чём вы? Не тридцать седьмой год на дворе. Я пытаюсь достучаться до некоторых узколобых в нашем правительстве, объяснить им, что они построили вовсе не социализм. Это симбиоз государственного рабовладения, государственного феодализма и элементов государственного капитализма. А социализм — это другое, и его обязательно нужно строить.

— Во-во, я и говорю. Антисоветчина в полный рост! Вы думаете, долго так продержитесь со своими доказательствами? Попрут вас отовсюду, и в первую очередь из Академии наук. А я чего хочу? Свобода чтоб была, бизнес хотя бы мелкий. Это в какой части мира видано, что в гостиницу войти нельзя? Я гражданин этой страны и имею право ходить, где мне заблагорассудится. Тоже мне, секретный объект нашли!

— Видите ли, Кира, везде есть правила игры. В любом государстве, включая наше родное. Я, конечно, тоже кое-что нарушаю, но не в корыстных целях. Мне нужно как-то донести до народа правильные идеи — вот отсюда и то, что у нас величают самиздатом. А что я могу сделать, если ни один журнал мои статьи не принимает? А то, чем ты занимаешься, — коммерция, чистый криминал. Ладно бы себя подставлял — свою жизнь проживай как хочешь. Родителей пожалей. На мать смотреть больно — не дай бог инфаркт. А отец? Его же из армии попросить могут — с позором, без пенсии. Как ты в глаза ему будешь смотреть?

Пётр Маркович тяжело вздохнул. Теперь уже очевидно, что Кире глубоко наплевать на все эти обстоятельства: подонок не хотел «жить в дерьме», как родители. Его душа, разрывая грудную клетку, стремилась к шикарным машинам, фирменным шмоткам с яркими лейблами, модным девочкам, с которыми можно за небольшую взятку швейцару попасть в один из немногочисленных центральных ресторанов.

Фильм продолжается: Кира оканчивает школу. Учителя рисуют тройки по всем предметам в надежде никогда больше его не увидеть.

— В институт? А зачем? Я и так сделаю любого! — отвечает он на вполне закономерный вопрос Петра Марковича.

Кире восемнадцать. Вот он, шанс исправить недоросля. Отец с садистским удовольствием отправляет его в армию. Два года семья живёт спокойно и счастливо, в надежде, что армия сделает из обезьяны человека.

И вот возвращение. Финальные кадры, как принято у модных западных режиссёров, Пётр Маркович просмотрел в самом начале. Хлыст лежал рядом, приняв форму вопросительного знака. Значит, ничего не приснилось и не померещилось. Всё это было, было… Сколько времени прошло? Час? Полчаса? Да какая разница!

Он тяжело поднялся, пригладил вечно растрёпанные пегие волосы, прислушался. Тихо. Видно, Кира угомонился. Осторожно приоткрыл дверь, высунул голову. Никого. И только разлетевшиеся листки отпечатанной в пяти экземплярах статьи по-прежнему живописно лежали на грязном полу лестничной клетки.

Странно, но после этого случая соседи практически прервали общение с Петром Марковичем. Видимо, унизительное происшествие, невольным участником которого он явился, превратилось в тот самый сор, который никому не хочется выносить из избы. Дальнейшую жизнь Киры он теперь наблюдал только как зритель. От участия его отстранили. «Семейные дела, — думал Пётр Маркович, — большая загадка. Не зря же милиция отказывается приезжать на семейные конфликты». Да, собственно, он долго и не переживал, уйдя с головой в работу над главной целью жизни: донести до думающих людей свои идеи построения идеального общества.

Понеслись годы, полные больше разочарований, чем надежд. И невдомёк тогда было правдолюбцу, что когда-то сбудутся пророчества Киры и с ним произойдут такие события, которые ни один провидец не смог бы предсказать. Но всё это будет позже, через годы, и эти годы ещё надо прожить: и Петру Марковичу, и Кире, и его родителям, и ещё многим людям.

Глава 3.
Танюшка

Погожим утром ранней весны, в ту пору, когда на деревьях ещё только завязывались почки, чтобы позже выпустить нежные листики, по улицам Херсона весело бежала маленькая худенькая девушка с большим портфелем в руках. Она остановилась у огромной вековой липы и стала медленно обходить её, задрав голову. Встала на скамейку, которую соорудил под деревом какой-то добрый человек, и, с трудом дотянувшись до веток, ловко повязала три ленточки: красную, белую и жёлтую, — и что-то прошептала каждой. Потом спустилась, обошла дерево по часовой стрелке, снова влезла на скамейку, сорвала три побега с той ветки, на которой были повязаны ленточки, и положила их в портфель. Удовлетворённо улыбаясь, уже спокойным размеренным шагом направилась в сторону музыкального училища. Прохожие, идущие по своим делам, невольно улыбались в ответ, глядя на неё — изящную, трогательную, как полевая ромашка. Её можно было не заметить, пройти мимо — эка невидаль, вон их сколько, таких ромашек, разбросано по полю! А можно было остановиться и долго разглядывать — и тогда эти беленькие тоненькие лепесточки вдруг оживали и становились необычайно прелестными, изящно покачиваясь на ветру. У мужчин непроизвольно возникало желание защитить, уберечь её от злых людей, демонов, духов — от всего, что могло сломать и испортить её хрупкую красоту.

На самом деле она вовсе не была беспомощной и беззащитной, вполне могла постоять за себя. Но об этом мало кто знал. Свои боевые качества она демонстрировала только в экстремальной обстановке. А в повседневной жизни это была милая, весёлая, жизнерадостная девочка.

Её любимица, мощная вековая липа, ствол которой и втроём не обхватишь, наполняла её какой-то невиданной силой. Танюшка приходила к ней после занятий и часто задерживалась до заката с учебником или нотной тетрадью в руках. Иногда просто сидела, подставляя ласковому солнышку то одну сторону лица, то другую. А иногда озорничала, заставляя прохожих подчиняться своей воле.

Вот идёт статная высокая девица с длинными, почти до талии, отливающими золотом волосами, разряженная как будто на банкет: платье мини, туфли на шпильке, тёмно-синие тени, придававшие её лицу какое-то ведьмовское выражение. Проходя мимо Танюшки, она окидывает её взглядом, полным презрения. Мол, что за мелюзга тут восседает? Танюшка мигом мысленно реагирует: «Ишь ты, вырядилась, смотри не опоздай!» — и пялится ей в затылок. Девица вдруг спотыкается на ровном месте и чуть не падает. Её нога неестественно выворачивается — каблук, ломается каблук! Спесь мигом слетает с её лица, она снимает вторую туфлю и ковыляет босиком обратно. Танюшка фыркает в кулачок.

А вот бредёт пожилая женщина с авоськой до земли — еле дышит, периодически останавливается отдохнуть. За ней здоровый дядька.

Танюшка смотрит прямо в затылок дядьке и шепчет:

— Помоги бабушке, помоги, слышишь?

Через некоторое время мужчина и вправду подходит к женщине и берёт сумку из её рук. Танюшка удовлетворённо улыбается.

Всё это забавляло Танюшку: она как бы наводила порядок, понятный только ей самой. В этом своём липовом раю она часто превращалась то в Золушку, то в Спящую красавицу, то в Василису Прекрасную.

А однажды почувствовала себя феей Драже из балета «Щелкунчик». Она тихонько напевала мелодию танца феи, а в голове раздавались волшебные звуки, как будто хрустальные горошины падали на серебряное блюдо. Танюшка отломила маленькую цветущую веточку и, наслаждаясь дурманящим ароматом, легонько помахивала ею в такт мелодии, как будто дирижировала оркестром. Мимо торопливо шёл симпатичный парень, ничего не замечая вокруг. Девушка сразу почувствовала в нём что-то родное: он похож сразу на всех мальчишек из соседних дворов, с которыми она гоняла в казаки-разбойники.

— Обернись, — шёпотом скомандовала она и направила липовую веточку в его сторону.

Парень обернулся, одаривая её лучезарной улыбкой, но не остановился, последовал дальше.

Вдруг ветка липы шелохнулась. Она подняла голову. На неё смотрел совершенно круглый глаз. Глаз, конечно, не существовал сам по себе. Он принадлежал маленькой неприметной птичке, чуть больше воробья. Птичка смешно вертела головой, но неизменно устраивалась так, чтобы смотреть на Танюшку. Девушка улыбнулась и свистнула — этому её научил сосед Колька, с которым в детстве она носилась по посёлку наперегонки. Колька говорил, что это специальный звук, на который слетаются птицы. Правда, к Кольке ни одна птаха не прилетала.

Птичка чуть помедлила, а потом приоткрыла клюв и свистнула в ответ. Так они перекликались несколько минут, а потом Танюшка протянула раскрытую ладонь, и птичка послушно приземлилась на неё. Девушка тихо, чтобы не спугнуть, приблизила её к своему рту и опять свистнула. Птичка потянулась к ней, словно хотела поцеловать. Они миловались, забыв обо всём, пока Танюшка не почувствовала чей-то взгляд. Аккуратно, чтобы не спугнуть птичку, подняла глаза и увидела парня, которого час назад заставила обернуться. Улыбчивое, круглое, с румянцем во всю щёку лицо, волосы цвета подопревшей соломы и пронзительно синие глаза. Василёк, да и только. А василёк в поле — неизменный спутник ромашки.

— Дрессируешь? — спросил он.

— Тихо, спугнёшь, — чуть слышно, с каким-то присвистом ответила Танюшка.

Птичка послушно сидела на маленькой ладошке, словно в анабиозе.

— Возьми её в руку, — попросил парень, — по-моему, ты её заколдовала.

Танюшка осторожно прикрыла птичку второй рукой. Та даже не шелохнулась.

Парень подошёл поближе и погладил птичку по хохолку:

— Ишь ты, не боится… Сидит, как у себя дома, то бишь в гнезде… Как это у тебя получается? Ты дрессировщица?

Танюшка удовлетворённо улыбнулась и разжала ладонь:

— Лети-лети, лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг!

Птичка не улетала. Она сидела на ладони и спокойно смотрела, всё так же поворачивая головку.

— Да лети же, — раздражённо повторила Танюшка, — надоел!

И она начала подкидывать птичку на ладошке. Та не улетала.

— Вот же задрыга! Я тебе что сказала? — Танюшкин голос звучал угрожающе. — Лети по своим делам, а у меня свои. Не мешай. — И она качнула руку ещё сильней.

Птичка не удержалась и замахала крылышками, чтобы не упасть. Она ещё долго кружилась над Танюшкой, присаживалась на ветку липы, что-то зазывно свистела, но не улетала.

Парень тоже не уходил. Он с доброй улыбкой наблюдал за Танюшкиной игрой, потом присел на скамеечку и сказал:

— Давай знакомиться, Птичка. Меня Василием зовут. Ты так здорово с этой птахой общалась, как будто сама её племени. Она тебе, похоже, что-то рассказывала.

Танюшка задумчиво улыбнулась. Почему-то вспомнился морячок, который познакомился с ней в тёмной аллее парка. Как давно это было… Почти год прошёл. Неужели и этот парень примет её за малолетку? Она постаралась придать своему лицу серьёзное выражение, думая, что так она будет выглядеть старше:

— Ну, во-первых, не она, а он. Это мальчик, вернее, мужчина. Его зовут Барти.

— И что же он тебе поведал, этот Барти?

— У него проблемы… Серьёзные.

— Да какие проблемы у птицы, вернее, у птица? Не знаю, как в мужском роде: птах или птуй.

Танюшка, забыв о своей роли взрослой, умудрённой опытом женщины, засмеялась, мигом превратившись в легкомысленную хохотушку:

— Сам ты птуй. Я тоже не знаю. У него же имя есть. Давай звать его по имени.

— И то верно, — согласился Василий. — Так какие же у этого Барти проблемы могут быть? Летай себе и летай:

Птичка божия не знает

Ни заботы, ни труда…

Танюшка нараспев подхватила:

— Хлопотливо не свивает

Долговечного гнезда.

— А, ты тоже в школе училась?

— Догадливый…

— Прозорливый. Так что же твой Барти? Что с ним такого необычного происходит?

— Его из стаи выгнали. Он теперь в тёплые края улететь не может. Думает, как перезимовать.

Василий с недоверчивой усмешкой смотрел на Танюшку, но она говорила быстро, не задумываясь:

— Он вступился за маленькую птичку, птенчика почти. Вожак хотел взять её к себе, чтобы строить с ней гнездо, то самое, долговечное. А она маленькая ещё, несмышлёныш, только летать научилась, плакала и упиралась. А вожак жестокий, властный. Ни за что не хотел отступать. Вот Барти и вмешался. Просто как старший товарищ, как отец, может быть… В результате ему эту несчастную крошку и отдали, а самого вместе с ней и выгнали. Думает к синицам примкнуть. Позор это для соловьёв страшный, да и синицы не шибко рады чужаку. Я ему пообещала корм приносить сюда, к липе.

Они с Василием проболтали до темноты, как будто встретились старые друзья после долгой разлуки. У них оказались общие воспоминания и впечатления детства. И немудрено: Василий приехал из посёлка в сорока километрах от Танюшкиного Нового Маяка и учился в ПТУ на механика. Танюшкина музыкалка и его моторка находились поблизости. Странно, что они раньше не встретились: хлопцы из ПТУ часто зависали в девичьем общежитии.

— Да я по общагам не шляюсь, — объяснил Василий. — Я же учиться приехал, а не пьянствовать и на девчонок пялиться.

— Что же ты ко мне тогда подошёл? Я вроде бы на парня не похожа.

— Ты другая. Птиц вон дрессируешь — интересно.

Василий лукавил. Его потянула к девушке какая-то неведомая сила, которая впоследствии никак не отпускала: каждую свободную минуту он использовал, чтобы подкараулить зазнобу у общежития или встретить после занятий.

При том, что у них было много общего, по характеру они оказались антиподами: хозяйственный, основательный и расчётливый Василий никак не понимал легкомысленной щедрости Танюшки, которая стремилась накормить и обласкать всех, кто попадался на её пути. Если ей присылали из дому гостинцы, она пекла пироги, варила картошку и устраивала пир на весь мир. О том, чем питаться, когда вся снедь закончится, просто не думала.

Наблюдая за этими аттракционами невиданной щедрости, Василий недоумевал:

— Кормишь всех в общаге, утешаешь, кофточки им вяжешь, а они как ценят твою доброту? Кроме насмешек и мелких издёвок в твой адрес, я что-то ничего хорошего не видел. Они же просто не замечают, какая ты на самом деле. А клички эти: мелочь, малявка, пионерка, детский сад на лужайке. Ты разве этого заслуживаешь? Они все вместе взятые мизинца твоего не стоят! А Лариска твоя любимая вчера так мне глазки строила, что я чуть не сорвался. Хотел сказать всё, что думаю, но сдержался. Ради тебя.

— Перестань, Василёк. Они добрые. Просто год назад, когда я только приехала, я совсем маленькой выглядела и вправду на пионерку была похожа: синяя юбка в складку, беленькая блузочка, а на ногах детские ботиночки. Ты же знаешь, как мне трудно обувь моего размера найти. Хорошо, сапожник дядя Фёдор умеет туфли мастерить. Вот, посмотри. — И она вытянула изящную ножку, обутую в красные туфельки на шпильке. — Что бы я без него делала? И ты бы меня за школьницу принял, если бы я одевалась как раньше. Они ко мне хорошо относятся. Я тоже иногда подшучиваю над ними. У близких людей так принято.

Василий неодобрительно качал головой и отбирал остатки припасов, чтобы припрятать в своём хранилище. Он договорился с дворником Фролычем, которого исправно угощал самогонкой, использовать кладовку с инвентарём для хранения своих продуктов. В специально сколоченном шкафу, увенчанном огромным амбарным замком, таились несметные богатства. Самодельная тушёнка в литровых банках пряталась за неподъёмным мешком картошки, бумажные пакеты со свёклой, морков