Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит, чем груды прочтенных книг.
Сад.
Пришел Ласкунчик, вырыл ямку — глубокую-глубокую. Там спали не родившиеся еще для солнца камушки, черные, слепые: залепил их сырой песок.
По золотому сосно-бережью
У кустов такое выражение, точно они встрепенулись, к облакам надморья протянулась веточка — это знаки оттуда.
И так тихо в лесу стояло и грело Солнце, что захотелось Богу благословить кого-нибудь.
И спрашивает: «Кого благословить мне в солнечном Сентябре?» …И никто ему не ответил — никто его не видел…
Подбежала Недотрога и говорит: «А я Тебя увидала, Боже!»
Засмеялся Бог и благословил Недотрогу. Засветилась белая Недотрога, загорелась вверх песенкой, тонкой, зеленой — как елочка, хрупкой, белой — как свечечка, царственной, — как корона высоких елей.
Было утро все убрано алмазами. По алмазным мхам, — по лугам пушило солнце лучами. Холод далеких-далеких льдов таял в воздухе горячем, с золотыми иголочками… И был Сентябрь.
и до того душа танцевала с солнечными пятнышками, что, съежившись, смеялись — думали: это от красных кистей рябины и оттого, что печку затопят вечером.
Меж темных елок стояла детская комната, обитая теплой серой папкой. Она летала по ночам в межзвездных пространствах.
Здесь жили двое: «Я», много дождевых духов над умывальником и железная круглая печка, а две кровати ночью превращались в корабли и плыли по океану.
За окнами детской постоянно шумел кто-то большой и нестрашный. Оттого еще теплей и защитней становились стены.
В белом зале, обиженном папиросами
Комиссионеров, разбившихся по столам;
На стене распятая фреска,
Обнаженная безучастным глазам.
Она похожа на сад далекий
Белых ангелов — нет, одна —
Как лишенная престола царевна,
Она будет молчать и она бледна.
И высчитывают пользу и проценты,
Проценты и пользу, и проценты
Без конца.
Все оценили и продали сладострастно,
И забытой осталась — только красота.
Но она еще на стене трепещет,
Она еще дышит каждый миг.
А у ног делят землю комиссионеры
И заводят пиано-механик.
. . . . . . . . . . . . . . .
А еще был фонарь в переулке —
Нежданно-ясный,
Неуместно-чистый, как Рождественская
Звезда!
И никто, никто прохожий не заметил
Нестерпимо наивную улыбку Фонаря.
. . . . . . . . . . . . . . .
Но тем, — кто приходит сюда —
Сберечь жизни —
И представить их души в горницу Христа
Надо вспомнить, что тает
Фреска в кофейной,
И фонарь в переулке светит,
Как звезда.
Змей свивается в клубок,
Этим тело согревая; —
Так душа, — змея живая,
Согревает свой порок.
