Екатерина Ермолаевна довольна своим существованием и всем, что с ним связано, в этом доме и вообще. А я в своем сомневаюсь и нет.
Когда я волнуюсь, я не воспринимаю информацию. Она бьется об меня и разлетается мелкими бусинами. Бисеринами. Прыгающими у ног. Я не могу вместить этого взрыва сведений
Сначала он привлек меня чисто фонетически.
Лева выходит в поле, моментально превратившись из человека в точку, и вдруг понимает, что вот это, скорее всего, и хорошо и правильно, потому что так он больше никому не помешает – ни деревьям, ни животным, ни камням.
Лева потянулся к ней и снова стал механически обрывать мелкие зеленые шарики. Его постепенно охватывал если не ужас, то мучительное чувство, что он делает нечто противоестественное, похожее на самоубийство. Но он не мог пока точно сформулировать, о чем ему хотят сказать эти жалкие ветки, уставившие в небо свои обглоданные пальцы.
Дело в том, что жук только что был частью их общей жизни, такой же необходимой частью, как хождение Анатолия, сипение электрички и негреющее утреннее солнце. Убить его – вынуть часть из целого. Лева задыхается от образовавшейся неполноценности. Он задыхается, но мысленно, и никто этого не видит.
Как это объяснить, что жук только что находился в жизни, и вдруг вместо него сплющенная шелуха – то есть он никогда не попадет туда, куда он там спешил, когда Вова ему мешал; он не встретит других жуков, с которыми, возможно, дружил; и ему было очень больно, когда Вова его давил, сокрушая черные блестящие крылья, проволочные ножки и скорлупиный панцирь живота, откуда полезло что-то желтое.
Создавать на основе одной реальности другую. Вот счастье, вот права…
– А как же та единственная, исходная реальность? – кричал я шепотом на Жениной кухне, боясь разбудить Ольгу Дмитриевну.
– Да где ты ее видел, исходную-то? – шептал Женя мне в ответ. Поражая тем самым прямо в сердце.
Девушка в августе была в Пушкинских горах, и ее раздражали посетители, снимающиеся на фоне Пушкина (и птичка вылетает).
– Не понимаю! – эмоционально (немного слишком) говорила она. – Снять памятник – понимаю. Сняться самому – понимаю. А вместе – не понимаю.
– Ну как же, – отвечал медный. – Одна из ключевых потребностей человеческой особи, отражающая ее, особи, подсознательную экзистенциальную неуверенность в собственном существовании. А также понимание мимолетности своего эфемерного бытия. В итоге получаем страсть запечатлеваться на фоне вечного, сомнения в своем бытии не вызывающего. Этакое «Здесь был Вася».
Я люблю сноски – они дают жизни перспективу.
