Валентина Иванова (Спирина)
Касимов 2018
Старик
На склоне дня, в тени большого дуба,
Сидел старик и, трубкою дымя,
Невесело свою он думу думал,
Как жизнь свою он прожил не любя.
Как принимал любовь, отдачи не давая,
Как слез не замечал, тех, кто его любил.
Как расставался, имя забывая.
И как легко и просто уходил.
Как шел ногами по сердцам разбитым.
Как скуп был он на добрые слова.
Но вот теперь один, совсем забытый.
Неясный взгляд, седая голова.
Глядел на детвору, что за деревней,
Футбол гоняли, радостно визжа.
«Там мог бы быть мой сын» —
Подумал старче древний.
И волком вдруг завыла в нём душа.
К нему неслышно подошла старуха,
На землю молча опустилась с ним,
— Скажи, за что мне в жизни невезуха?
Спросил старик, глотая горький дым.
— Мне ж говорили, что умен, красивый,
Что лучше всех и что такой один.
Меня ласкали и меня хвалили,
Любимым звали, звали господин.
Так почему они меня забыли?
Иль врали мне и не было любви?
— Поверь, старик, они тебя любили.
Молились на тебя и берегли.
Но есть закон суровый в нашей жизни.
Коль хочешь ты чего-то получить,
Не смей играть с судьбой, не будь капризным.
Сначала научись себя дарить.
Дарить тепло, заботу, нежность, ласку
Дарить себя, по капле, каждый час.
Любовь тогда лишь превратится в сказку,
Когда она взаимна, двое вас.
Сидел старик, словам в ответ кивая.
Руками сжал он голову в висках.
— Ты бредишь, старая! Да кто ты есть такая?
— Да так. Никто. Я лишь твоя тоска.
Касимов
По просторам великой России,
Много мне доводилось скитаться,
Но всегда возвращалась в Касимов,
И нигде не хотелось остаться.
Только здесь, среди улочек тесных,
Под шатром из деревьев могучих,
Заблудились и память и сердце,
В этом городе — самом лучшем.
Здесь Ока изогнулась склонами,
Берег левый в садах теряется,
И Петровскими чудо-колоннами,
Кораблям проходящим кланяется.
Город древний с великой историей,
Двух народов, религий творение,
И высокой скажу аллегорией:
Символ братства и единения.
Православные церкви красивые,
Мусульманские полумесяцы,
В сердцу милом родном Касимове,
Места хватит всем, всё поместится.
Вознесенский собор белокаменный,
В небеса куполами выстрелил,
В революциях жаркого пламени..
Ты не сдался, ты смог, ты выстоял.
Бродит память по дому боярскому,
Смотрят окна в резных наличниках,
На гробницу хана татарского,
На мечеть с минаретом величественным,
И уже никогда не уеду,
И другого края не надо,
Здесь могилы родителей, дедов,
За кирпичной кладкой ограды.
Даже небо печально серое,
Здесь родное, своё и близкое,
Здесь свою мы историю делаем,
В каждом сердце рассветными искрами.
Посреди бескрайней России,
В самом сердце Мещерского края,
Город древний, любимый Касимов.
Моя родина дорогая.
Океаны
Так хочется тепла и доброты,
И быть от счастья безмятежно пьяной,
Небрежно говорить с судьбой на ты,
Я жизнь свою делю на океаны.
Огромный самый — океан из слез,
Их много было в жизни не короткой,
Оплакивая нереальность грез,
Топя в слезах потери и находки.
Другой мой океан — моей мечты,
В нём столько перемешано обычного,
Любовь, здоровье и, конечно, ты,
И очень много сокровенно-личного.
Глубокий яркий Океан Детей.
Он вместе с ними каждый день растет и движется,
Он полон доброты, тепла, идей,
И каждый новый день волною пишется.
Есть океан работы и проблем,
Тяжелой ношей до краев наполненный,
Но он по-своему прекрасен только тем,
Что берегами ограниченный дозволенного.
Есть океан из глупости и снов,
В нём тихо тонут здравый смысл и разум,
Туда порой бросается любовь,
И выплывает далеко не сразу.
У памяти свой странный океан,
Подводных рифов и глубин опасных,
Душевной боли и сердечных ран,
И всё, что было сделано напрасно.
И самый маленький, желанный водоем,
В себя вобрал всех океанов части.
И этот океан мы назовем —
Простое. Человеческое. Счастье.
Мама
Мама, мамочка…
Помнишь, платье из ситца?
Ты его на моё день рождения шила.
А я помню. Оно до сих пор мне снится,
Как я в нем среди зала кружилась.
Самый светлый и самый счастливый
Был тот день. Когда все еще вместе.
День, в котором все еще живы.
За большим столом было тесно.
А потом самый черный год.
И сознанье не принимало,
Шел и плакал за гробом народ.
— Почему вдруг тебя не стало?
А на первое сентября,
Мелкий дождик печально капал,
Улыбалась, с небес глядя,
Меня за руку в школу вел папа.
И я верю, ты видела всё,
Пораженья мои и победы,
И дыхание я твоё,
Ощущала всегда при этом.
Мама, помнишь мой выпускной?
Я сквозь слезы на небо глядела,
Словно образ такой твой родной,
Разглядеть в небесах хотела.
Пьедестал чемпиона России,
Взгляд на небо. Взирая упрямо,
Я тогда небеса просила:
— Посмотри на меня, моя мама!
А на свадьбе моей, я помню,
Тихий шепот:
— Куда ты, дочка?
Две руки, мне на плечи, словно,
И вдруг стало спокойно очень.
И всю жизнь мы с тобою рядом.
Пусть незримо и только в молитвах.
Мама. Мамочка. Милая мама.
Черт возьми! До сих пор так больно.
За слезою слеза сбегает.
Губы шепчут упрямо, невольно.
— Мама, как же тебя не хватает…
Вот уже одного с тобой года,
Я ныряю в болезни как в яму,
Но сквозь слезы твержу зло и гордо:
— Я смогу! И я справлюсь, мама.
Ты мой ангел-хранитель светлый,
Ты с небес мне во всем помогаешь,
Я люблю тебя беззаветно.
И уверена, ты это знаешь.
Жизнь глазами детей
Давайте научимся жить у детей,
Попросим у них разноцветные краски.
И, может быть, станем чуть-чуть веселей,
Честнее и проще, душою не грязные.
И сердце раскрасим на много цветов,
Зеленый — любите природу,
А розовый цвет — это цвет наших снов,
А цвет голубой — небосвода.
Ну красный понятно — то красная кровь,
Горячая, страстная, жгучая,
Такими цветами рисуют любовь,
Людей истязая и мучая.
Добавим палящего солнца жар,
Луну серебристо-желтую,
Оранжевых листьев осенний пожар,
И небо, грозою расколотое.
Давайте посмотрим глазами детей,
На нас — таких глупых и взрослых,
Мы в суетном беге растянутых дней,
Душою и сердцем замерзли.
Спешим и торопимся, просто забыв,
Что дети всё видят иначе,
Живут широко свои глазки открыв,
И небо их слезками плачет.
Каждый ребенок, придя в этот мир,
Достоен счастливой жизни.
А жизнь так упрямо похожа на тир,
Наносит удары капризно.
Возьмите ребенка, прижмите к груди,
Скажите ему «Самый лучший!»,
Я рядом, малыш. У нас всё впереди.
Мы вместе шагаем в будущее.
Лики Победы
Я странное дитя семидесятых.
Войну Великую по книгам изучала.
Поклон Вам, победители-солдаты!
На ту войну, простите, опоздала.
На мраморной плите увековечены,
Навечно молодые и красивые.
А сколько их вернулось искалеченных,
А сколько их остались позабытые.
У каждого из них своя Победа.
Свой вклад, внесенный ношей непосильной.
Десятки тысяч, не доживших до рассвета,
Соединила Братская могила.
Июнь. Июль. Всё только начиналось.
Передовая. Брустверы из трупов..
Мальчишкам ничего не оставалось,
На танки, с голыми руками, стиснув зубы.
Окопы из кровавого потока,
И сотни тысяч молодых ребят.
Статистика упряма и жестока,
Но средь живых нет Рядовых солдат.
Кто их тогда считал, и кто расскажет?
Тех, кто за нашу Родину сражались.
Им было страшно — школьники вчерашние.
Они свою Победу одержали.
Ночная смена. У станка девчонка.
От холода и голода шатаясь,
Замерзшими и тонкими ручёнками,
Свой вклад в Победу совершить пыталась.
Еще один снаряд готов к отправке,
А есть ли те, кто помнит её имя?
Ни документов нет, нет даже справки,
Но разве же она не Героиня?
А целые деревни вымирали,
Где не было в помине сельсоветов.
Там наши женщины в плуги впрягались,
Растя зерно — всё для своей Победы.
Не сочтены и не упомянуты,
Их дети, что от голода погибли.
И их Победой стали те минуты,
Что всем смертям назло прожиты.
А Ленинград? Голодное проклятье.
Дома-скелеты в призраке Победы.
Отцы и матери. Сестренки. Братья.
И их собака, ставшая обедом.
Я, может, крамольно свои слагаю мысли,
Прошу простить и не сочтите бредом.
Скажу словами всем известных истин —
Имеет очень много лиц Победа.
Предательство во все века в истории,
Отмечено зловонной черной повестью,
И одержали эти недостойные,
Свою победу. Над своей же сгнившей совестью.
Не верили в Страну, в народ не верили.
Взыграл инстинк звериный выживания.
И им в награду дали поколения,
Позорное, холодное изгнание.
Всё пережили. Вот он — День Победы!
Фашизм низвергнут и под флагом белым.
Не прячут слезы наши с вами деды.
Солдаты и Народ. В едином целом.
Я странное дитя семидесятых.
Войну Великую по книжкам изучала.
Поклон вам низкий до земли, Солдаты!
На ту Войну, простите, опоздала.
Приготовьтесь
Приготовьте ваш мозг, я не буду его жалеть,
Будут щупальца-мысли елозить по сереньким клеткам.
Будут нервы, как струны гитары звенеть,
Попадая по слабым местам, очень четко и метко.
Приготовьте ваш мозг, я сейчас его буду взрывать.
Забивая слова, словно гвозди в надгробную крышку,
Всё за то, что посмели людей дорогих забывать.
И выкидывать, словно ненужные вещи лишние.
Приготовьтесь к тому, что однажды, как злой бумеранг,
К вам вернется всё то, что себе позволяли когда-то.
И однажды, поверьте, вам горько придется рыдать.
Непосильною ношей окажется ваша расплата.
Приготовьтесь к тому, что за всё вам придется платить.
И вам вспомнится всё — ничего не уйдет от ответа.
В полуночной тиши о прощении Бога молить.
И секунды считать в ожиданьи спасенья-рассвета.
Вместе с вами и я буду тоже за всё отвечать.
Ибо, жизнь разменяла свою на пустые надежды.
Будет дико, надрывно и бешено сердце стучать.
Будет тело болеть от стянувшей красивой одежды.
И завидовать птицам, которые могут летать,
И прощенья просить, со слезами взирая на небо.
Всё за то, что посмели людей дорогих забывать.
Всё за то, что когда-то оставили души забытые где-то.
Моя победа
Случаются неважные победы.
Случается, победы не важны.
Девчонка в платье розовом и в кедах,
Всегда мечтала поэтессой быть.
Задорные веснушки и косички,
Веселый смех, росла средь пацанов.
Она имела странную привычку,
Плести цепочки из различных слов.
А первый стих пришел к ней лет в пятнадцать,
Второй — на восемнадцатом году.
Потом, уж было далеко за двадцать,
Родился новый стих в горячечном бреду.
Потом стихи на время отступили.
И интерес к стихам, казалось бы, пропал.
Но года два назад её накрыло.
Свершилось. Звездный час её настал.
С тех пор она везде искала рифму,
И мысли, как отдельные стихи.
Легенды, сказки, варварские мифы.
Всё рифмовалось воле вопреки.
И пусть она не стала поэтессой.
И пусть, что неизвестна до сих пор.
Но каждый стих своё находит место.
Её душа находит в них простор.
Случаются неважные победы.
Случается, победы неважны.
Уже не девочка, а женщина, сквозь беды,
Свою победу забрала у тьмы.
Не умер в женщине девчонки звонкий смех,
Однажды жизнь свою начав сначала.
И этот стих сейчас для вас, для всех.
Она свою Победу одержала.
Шагает март
Шагает март, пока еще несмело,
Пока еще, с оглядкой на метель.
Под грозный шопот снежной королевы,
Под звонкую веселую капель.
Шагает март, ведет с собою праздник,
Чтобы поздравить женщин дорогих,
Любимых, нежных, добрых и прекрасных.
Веселых, умных, грустных и простых.
И солнечным лучом стучится в окна,
Сосульками заплачет, зазвенит.
Зима уже насупилась, намокла..
И каплями на крышах задрожит.
Несет с собою март цветов охапки,
Подснежники, тюльпаны — всё для вас.
Игриво вьется локон из под шапки,
И ярче уже блеск любимых глаз.
Короче, откровенней стали юбки,
И глубже стали ваши декольте.
Распахнуты пальто и полушубки,
Открыв обзор всей вашей красоте.
Мужчины сбились с ног — ища подарки,
Штурмуют магазины день-деньской.
От украшений ломятся прилавки.
Залиты туалетною водой.
И всё к ногам своих любимых женщин,
Для мам и бабушек, сестренок и невест,
Ведь женщины — не больше и не меньше.
Для вас благословение небес.
Ваш стимул и опора в вашей жизни,
Когда есть для кого на свете жить,
Мужчины, научитесь нас, капризных.
Принять как есть. Какие есть — любить.
Привет с небес
Привет с небес, друзья-однополчане.
Я очень рад, что вы еще в строю.
Пусть может, не совсем и в добром здравии,
Я мысленно здесь, с вами, постою.
Как и тогда, в свой первый День Победы,
Глядел с небес — взметнулся красный флаг!
Конец войне, конец военным бедам.
Разбит, разгромлен, уничтожен враг.
А мне всего полгода не хватило,
Я где-то под Варшавой воевал.
Тяжелый бой и братская могила.
Меня комбат на небесах встречал.
И вместе с ним потом уже следили,
Как там, внизу, вы по Европе шли.
Приятно, что про нас вы не забыли,
И памятник гранитный возвели.
Ваш строй всё пополнялся ополчением,
А наш — кому чуть-чуть не повезло.
И каждый раз вздыхали с облегчением,
Когда вы выживали всем назло.
И с облаков до хрипоты болели,
Когда вы окружали Кенигсберг.
Стоял февраль и к вам с небес летели,
Привет от нас снежинки- оберег.
А помните тогда, под Будапештом,
Примерно в середине февраля,
Как молния с небес — наш луч надежды,
Что жизни наши отданы не зря.
Апрель — освобожденье Братиславы.
Победы всё отчетливее шаг.
А мы мечтали только лишь о главном —
Увидеть полыхающий Рейхстаг.
Вам Венский вальс звучал парадным маршем.
Последние преграды снесены.
И назовет «Берлин» верховный маршал,
«Сложнейшей операцией войны».
А нам на небе становилось тесно,
Вас становилось меньше день за днём,
Когда совсем уж не хватало места,
Мы вниз спускались проливным дождем.
И вот он — долгожданный День Победы!
Улыбки со слезами на глазах.
Кто к нам с мечом — тот обречен заведомо.
В борьбе за Родину неведом русским страх.
И если вновь заполыхает где-то,
Мелькнет лицо врага сквозь клубы пыли,
Я спрячу пока лестницу на небо,
Чтоб вы там, на земле, еще пожили.
Росчерки Судьбы
Таинственные Росчерки Судьбы,
Замерзшее окно. Узоры-ветки,
Судьба решает — вы сейчас слабы,
А вы, увы — мои марионетки.
Но только лишь один из десяти,
Готов с судьбой-злодейкой побороться,
И собственную карму пронести,
Сквозь снегопад и под палящим солнцем.
У злой судьбы забрать с усмешкой кисть,
Нарисовать свой собственный набросок,
И вопреки судьбе коварной жить,
Искать ответы, задавать вопросы.
Один из сотни только сможет сам,
Перечеркнуть стеклянные узоры,
И кистью полоснуть судьбе глаза,
Умчаться прочь, перемахнув заборы.
Он Росчерки Судьбы — штрихи пути,
Заставит лечь в обратном направлении,
Чтоб дальше жить, самостоятельно идти,
Во имя гордости грядущих поколений.
Но только лишь из тысячи один,
С судьбой способен говорить на равных,
Он сам себе Судьба и Господин,
И сам себе свои врачует раны.
Он сам себе художник и другим,
Рисует жизнь, холста не открывая,
Он каждому из нас необходим,
Чтоб написал кратчайший путь до Рая.
Запыхавшись от бешеной ходьбы,
И стоя у последнего порога,
Взгляни внимательно на Росчерки Судьбы,
Ты что-то изменить хотел бы?
Смог бы?
Ангел и Чёрт
Черт и ангел схлестнулись в бою на мечах,
Черт кривлялся и рожицы строил.
Вместо шлема одел капюшон палача,
Да и шлем он носить не достоин.
Ангел с грустной улыбкой на черта глядел,
Ветер в крыльях его пел печальную песню,
Словно каждым пером он поведать хотел,
Об отважных сердцах, преисполненных чести.
Опираясь на меч и на черта глядя,
Ангел молвил:
— Мне драться с тобой не пристало,
Ведь за нами обоими сверху следят,
Но людей ты испортил немало.
Залезая в их души, ты сеешь там грязь.
Черный панцирь на сердце заблудшее даришь,
Разрушаешь их жизни, смеясь и кривлясь,
Оставляя зловонье пожарищ.
Черт подпрыгнул и воздух, казалось, ожил,
Меч блеснул, рассекая и землю и небо.
— В этих жалких людишках порока и лжи,
Хватит нам за глаза до скончания века.
Черт вертелся юлой и удары его
Становились сильнее и злее,
Тряс нелепо рогатой своей головой,
И от запаха крови хмелея.
Ангел крылья расправил и бить не спешил:
— Знаю всё про вранье и коварство.
То взлетал к облакам, то вертелся как стриж,
То пикировал с неба как ястреб.
То подставив крыло, словно белым щитом,
Отражал он удар за ударом,
Черт копытами бил, пыль стояла столбом,
Зло смеялся, дыша перегаром.
И никто никому уступать не хотел,
Да и силы, как видимо, равными были.
Белый ангельский пух над землею летел,
И терялся в кромешной пыли.
И в разгар этой битвы разверзглась земля,
С неба гром оглушительный грянул,
Ангел взмыл в облака, над землей воспаря,
Черт как в омут нырнул в свою яму.
И закончилась битва со счетом — ничья.
Что поделать, но так уж законы сложились.
Было б здорово очень, если б не было зла.
Но ценить бы добро люди не научились.
Надежда
Еле слышно капает вода,
Тихий стон в глубоком подземелье.
Кто здесь? Кто ты? Как попал сюда?
В позабытом Богом поселение.
На полу из камня и земли,
Человек, закованый цепями,
Что-то очень тихо говорит,
Может быть, молитвы Богу? Маме?
С виду ведь, обычный паренек,
Ясный взгляд под светло-русой челкой,
Но домой он не вернулся в срок,
И с надеждой ждет его девчонка.
Промелькнуло в сводке новостей,
Без вести пропал. Ведется поиск.
И по заверению властей —
Под контролем все. Не беспокоить.
Только разве кто-нибудь поймет,
Что на сердце матери солдата?
Что она не спит, не ест, а ждет.
И на сердце штопает заплаты.
А солдат надеждою живет,
Русские своих же не бросают,
Может мамка денег соберет,
Или может даже обменяют.
А пока без пищи и воды,
В каменном мешке где тени бродят,
Словно в ожидании беды,
Даже звезды стороной обходят.
Ноги перебили — не сбежать,
Цепи на руках — не утереться,
И одна надежда только — мать,
За двоих латающая сердце.
Берегите себя
Стояла смерть с косой на перекрестке,
Ждала — сейчас хоть кто-нибудь пройдет,
Шел парень молодой с бутылкой водки,
Не просыхал от пьянства круглый год.
Смерть ухмыльнулась:
— Вот она добыча!
Не зря на перекресток вышла я.
А парень из горла хлебнул привычно,
И наплевать, что дома ждет семья.
Махнула смерть косой, как всполох молнии,
Пацан за сердце:
— Черт! Как больно жмет!
С ухмылкой смерть безжалостно-довольною,
Пошла немедля на второй заход.
Из рук упала на асфальт бутылка,
Пацан, за грудь схватившись, заскулил,
И закричал отчаянно и дико,
А мир вокруг так безразлично плыл.
Склонилась Смерть над пацаном-пьяньчужкой:
— Ну что, дружок, пора идти со мной.
Как вдруг откуда ни возмись, девчушка,
Как закричит:
— Не умирай! Постой!
И на асфальт в красивом белом платье,
Вдруг села и мальчишку обняла,
Кричала:
— Люди! Помогите! Не оставьте!
Он слишком молод, чтобы смерть его взяла!
И безразличная толпа вдруг всколыхнулась,
И скорой помощи тревожный слышен вой.
Смерть отступила в тень и ухмыльнулась:
— Я не спешу. Мы встретимся с тобой.
Пацан сквозь помутненное сознание,
Глядел на девушку и на людей вокруг.
Вдруг прошептал:
— Ты ангел мой. Даю же обещание,
Отравой этой не запачкать больше губ.
А я прошу вас — будьте осторожны,
Храните жизнь свою, как Божий Дар.
Травить себя — ну разве это можно?
Неужто манит так хмельной угар?
Тем, кто не пьет, хочу сказать отдельно,
Не будьте безразличными к беде.
Пусть Смерть давно на Рай и Ад разделена,
Но человеком нужно быть везде.
Остаюсь
У подъезда спорили мужчины,
Рвали глотки так, что стало страшно.
Я спросила:
— Что же за причина,
Вдруг поссорившая двух друзей вчерашних?
Первый отвечал:
— Прикинь, Валюха,
Он сказал, что хочется уехать,
Что в стране упадок и разруха,
Нет здесь будущего и нет успеха.
Закричал второй:
— Но это правда!
Неужели это не заметно?
Где великая страна когда-то?
Где улыбки, теплые приветы?
Оглянитесь на людей и лица,
Серые, с голодными глазами,
Эта злость в глазах мне ночью снится!
Страх такой — не передать словами!
Первый отвечал:
— Неправда это!
Мир всё тот-же, но другое время.
Все мы рождены в Стране Советов,
Это наша Родина и бремя.
Оппонент ему кричал:
— Опомнись!
Нет страны! Руины — да и только!
Русских нет! Мутация и помесь.
Нет России, оттого и горько.
Первый исподлобья молвил тихо:
— А война, а как же наши деды?
Здесь могилы их, ты слышишь, Миха!
Наши достиженья и победы!
Миха отвечал:
— Всё это в прошлом,
Это всё давно уже история,
Жить, конечно, кое-как, но можно.
Выживать, вернее. Но не более.
Посмотри куда Россия катится,
За копейки труд с утра до вечера.
Сколько нищих каждый день на паперти.
Мне в такой России делать нечего.
Друг ему в ответ:
— Еще наладится,
Нужно верить — к лучшему изменится.
Но бросать свою страну — предательство.
А надежда в сердце всё-же теплится.
Сколько пережили, сколько вынесли.
Вспомни, сколько крови было пролито.
Не сломались и сумели выстоять.
А теперь ты хочешь бросить под ноги?
Я стояла, слушала и думала,
Каждый прав, но каждый прав по своему.
Льются нам с экранов речи умные,
С ними бы охотно я поспорила.
Только вот… За каменной оградой…
Мать. Отец. Они в Россию верили.
Родина одна. Другой не надо нам.
Родину с душою не разделим мы.
Спор утих. Мужчины у подъезда,
Сигаретный дым глотали молча.
— Миха… Ты… Зайди перед отъездом…
— Остаюсь я.
Разговор окончен.
Терроризм
Симфония разбитого стекла,
Тяжелый грохот рухнувших конструкций.
Моей стране объявлена война.
Не действуют законы о презумпции.
Нет-нет! Случилось это не вчера.
Второй десяток лет дома взлетают.
Не спят спокойно города и хутора.
И завтра где рванет — никто не знает.
И к слову терроризм синоним — смерть.
Противным страхом заползает в души.
То полоснет по сердцу словно плеть,
И вмиг от крика заложило уши.
Будённовск и Каширское шоссе.
Махачкала и улица Гурьянова.
Беслан — мы вечно будем всех.
Норд-Ост и взрыв в метро — боль окаянная.
Террор кровавый по стране ползет.
Вернее, нет — шагает победителем.
А кто ответит, кто детей вернет?
Убитым горем навсегда родителям.
Боль от потерь не стихнет никогда.
И слов о скорби бесконечно мало.
Россию убивают, господа!
Оружием Российских арсеналов.
Для Мамы (написано по просьбе)
Снова слёзы к горлу подступили,
Снова пред глазами образ твой.
Мама, помнишь, мы с тобой любили,
Чай вдвоем на кухне пить с тобой.
Помнишь, как мне галстук поправляла,
Гладила рубашку и штаны.
И еще, я помню, как ругала,
Если приходили пацаны.
Я же знаю, ты сберечь хотела.
И закрыть собой от всяких бед.
Твоё сердце за меня болело,
Но расстались мы на много лет.
Ты ждала, как только ты умеешь.
Я был в армии — молилась за меня.
И сейчас ты в ожидании стареешь,
А глаза всё тот-же блеск хранят.
Мамочка, о как же я скучаю!
Мыслями, поверь, всегда с тобой.
Вечером.
Вдвоем на кухне.
Чаю.
Будет нам подарено судьбой.
Будет. Обязательно. Я верю!
Расстояния порвётся нить.
Я вернусь. И у знакомой двери,
Буду я звонить, звонить, звонить.
Жать на кнопку, чтоб сводило пальцы.
Вдруг слова:
— Кого там чёрт принес…
И в объятья примешь ты скитальца,
Не скрывая материнских слёз.
Медведь
Подойду к медвежьей берлоге,
Осторожно так постучу.
— Здравствуй, друг, я устала с дороги.
Тихо-тихо ему прошепчу.
— Не пугай меня грозным рыком.
Не грози меня разорвать.
Ведь в углу этом, богом забытым,
Было трудно тебя отыскать.
По медвежьей тяжелой шкуре,
Пробежал ветерок-озорник…
— Проходи, — мне ответил бурый.
К одиночеству я привык.
Угостить могу тебя чаем,
Разведу в камине огонь,
Но прошу об одном — нечаянно,
Душу только мою не тронь.
Я медведь. И им должен остаться.
Этот облик меня хранит,
Чтобы выстоять и не сломаться,
Даже если всеми забыт.
— Да не лезу в твою я душу!
Я в своей то не разберусь.
И покой твой я не нарушу,
Просто чувствую твою грусть.
Я зашла сюда на минуту,
Друга старого навестить,
И медвежий забытый угол,
Хоть немного, но оживить.
Посидела, согрелась. Спасибо.
Вижу — это твой личный рай.
И ответил медведь вслед тихо:
— До свиданья. Не забывай.
Сказка про хомяков
Брели как то по лесу трое качков,
Увидели спящих в траве хомячков,
Один закричал:
— Это крысы наверно!
И грохнулись в обморок парни мгновенно.
Проснулся хомяк от внезапного шума,
— Кому тут не спится? — он вяло подумал,
Увидел, лежат на траве мужики,
Воскликнул:
— Я крут! Не поднявши руки,
Троих уложил только видом и храпом,
Теперь на медведе попробовать надо
Весь ужас и мощь моей силы хомячей,
И лапкою он с силою пнул в нос ребячий.
— Куда ты? — ему хомячиха кричала,
— Меня побороть бы сумел, для начала!
А то как до дела со мною доходит,
Лишь пара минут и уже на исходе!
Не слышал уже её возгласов Хома,
Направился он до медвежьего дома.
Очнулись качки:
— Где же страшные крысы?
Сильна оказалась горилка Ларисы.
Поднялись с земли и пошли напролом,
Сквозь лес, кустари и лесной бурелом.
Хомяк подходил уж к берлоге медведя,
Нет страха ни капли, стремится к победе,
Что было силенок кричит:
— Будем биться!
За ним хомячиха маячит и злится.
Услышал медведь, из берлоги выходит,
И глазки свои как прицелы наводит
На двух хомяков, что в траве под ногами,
Ругают его и друг друга словами.
От смеха медведь на траву повалился,
Давно уже так он не веселился,
И вдруг из кустов появились качки,
Сдвинули брови и кулачки,
Схватила жена хомяка за шкваретку,
Ворчит:
— Как бы двинуть тебе табуреткой!
И тащит упрямого Хому домой,
А тот упирается:
— Стой же ты, стой!
Качки на медведя накинулись разом,
Медведь принял бой, не моргнув даже глазом.
Борьба завязалась, увы, не на шутку,
Не любит незванных гостей наш мишутка.
Могучими лапами бьется и машет,
Качки разбежались в страхе по чаще.
Шатается миша, устал бедолага,
Сказал:
— Поспать не мешает однако.
И тут из травы как нинзя-китаец,
Хомяк укусил со всей силы за палец.
Медведь закричал и на землю свалился,
Но очень устал он и в сон погрузился.
Залез без опаски хомяк на медведя,
И молвил:
— Как важно, однако, стремиться к победе!
Жена хомячиха с любовью и лаской,
Сказала:
— Сей факт придадим мы огласке!
Чтоб знали в округе наверняка,
Нет зверя на свете страшней хомяка!
Ответ заморским господам
Господин заморский нам рассказывал,
Что в России свой наркотик есть.
На игле сидим мы нефтегазовой.
И никак не можем с неё слезть.
Мол, бензоколонка мы Евразии,
Сырьевой придаток для других.
Крах страны и просто безобразие.
Мы чужие даже для своих.
Только мы — ребята из Касимова,
Господам таким дадим ответ —
Мы гордимся родиной Россией.
И страны на свете лучше нет.
Даже в минус сорок нам не холодно,
День и ночь на вышках жизнь кипит.
Черное и голубое золото,
По трубе, как по артерии бежит.
И за каждым кубометром, литром,
Тысячи и тысячи людей.
Технологии мудреные, да хитрые.
И реализация идей.
С северным сиянием повенчаны,
И крещёны штормовой волной,
Сильные мужчины, даже женщины,
Совершают подвиг трудовой.
Лица их, под солнцем опалённые,
Или закалённые пургой,
А в глазах — бескрайнее, зеленое,
Море растекается тайгой.
И в руках их судьбы миллионов
И людей, и сёл и городов.
По никем не писанным законам —
Каждый свою жизнь отдать готов.
Всё — во имя нашей лучшей жизни.
Всё на благо для своей страны.
И погоды разные капризы
Нашему народу не страшны.
Ну а мы пока что только учимся,
Чтобы частью стать большой семьи.
Мы сумеем. У нас всё получится.
Нефтегазовый Оплот Страны.
Господам заморским в заключение
Скажем прямо. Только — без обид —
На игле Российской нефтегазовой
Вся Европа много лет сидит.
Трубами опутана, исколота,
Так подсела, что уже не слезть.
Черное и голубое золото
У моей страны великой есть.
Чуть-чуть про лес…
Спорили деревья на поляне —
Кто из них полезней и нужней.
И рябина в красном одеянии
Предложила: — Спросим у людей!
Вот они про пользу точно знают,
Егеря иль, может, лесники.
Да вон там смотрите, вон гуляют,
Муж с женой — ну точно, грибники!
Грибники подумали недолго,
В один голос вторили вдвоём:
— Главное среди деревьев — ёлка!
С ней приходит праздник в каждый дом.
Белый гриб сидел у корня дуба,
Проворчал: — Нашли кого спросить!
Лучше бы спросили лесоруба,
Какой лес им выгодно валить.
Леосруб — мужчина здоровенный,
Руки все в мозолях от пилы,
Отвечал: — Ну дуб, вот, очень ценный.
Все, вообще, зависит от цены.
Девушка с губами цвета розы,
Отвечала, глазки закатив:
— Ну а мне милее всех береза,
В ней романтики присутствует мотив.
Старый филин из кустов заухал: —
— Не о том совсем ведете речь!
Без лесов на всей планете глухо.
Это значит — нужно лес беречь!
Русский лес — сокровище народа.
Важен так же, как и солнца свет.
Ведь без леса нету кислорода!
А без кислорода жизни нет.
Хранитель
Старик седой бредёт по темным улицам,
Из ночи в ночь обходит каждый дом,
То улыбнется, то слегка нахмурится,
И мы его Хранителем зовем.
И след за ним из звездной пыли стелится,
Из под плаща свисают два крыла.
Не каждому, возможно, в это верится,
Но его вера силу обрела.
Нет для него единственной религии,
Мы для Хранителя давным давно равны.
Ильдара, Салиму, Ивана, Лидию —
Всех бережет от горя и войны.
На Набережной сядет на скамеечку,
Взглянёт на речку, тяжело вздохнёт:
— Ох, обмелела ты, родная реченька,
Видать, не бережет тебя народ.
Поднимет руки к небу:
— Дайте дождика!
Пусть не засохнут эти берега!
И словно по велению художника
Наполнится опять моя Ока.
И снова в путь, по темным спящим улицам
Идет Хранитель сквозь седую ночь.
Он на дома глядит и хитро щурится,
Всегда найдет кому и как помочь.
Вот ветка дерева стекло окна царапает,
Рукой поправит:
— Ну-ка, не стучи!
А там вода из крана громко капает,
Закроет кран:
— Ты не шуми в ночи.
По каменным ступеням, вверх по лестнице,
Взойдёт старик седой на минарет,
И пыль смахнет с звезды и полумесяца,
Чтоб ярче отражался лунный свет.
Над куполами храма православного
Взмахнет крылом — сгоняя стаи птиц.
Движения спокойные и плавные,
И добрый свет из под седых ресниц.
Он каждый дом благословит по своему,
Ночному путнику дорогу осветит,
И молится за каждого, чтоб поняли —
Жизнь не стоит на месте, а летит.
Касимову почти тысячелетие,
Он много видел, много перенес,
Вы верьте в доброту людскую. Верьте!
Добро спасет от горя и от слез.
Вы руку протяните незнакомцу,
И нищему не пожалей пятак.
Добро к тебе всегда добром вернется.
Ведь я — Хранитель. И да будет так!
Вариации на тему Черного Квадрата
— Он был сине-зелено-красным,
С позолочено-пошлым кантом…
— Да… в лиловых разводах грязных,
Серебро и нить аксельбанта.
— Да ты бредишь! Придумал тоже!
Там лицо юной девы было.
— Не лицо там было, а рожа!
Той, которая не любила.
— Блин, ребята, курить бросайте!
Или мне своего отсыпьте.
Был цветок на мокром асфальте,
И обломок облезшей кисти.
— Ну ты выдал. Цветок то откуда?
Да ещё сквозь асфальт. Нелепо!
— А ты, что же, не веришь в чудо?
И твой максимум — сказка про репу?
— Хватит спорить! Глядите глубже,
Там, за чёрным квадратным фоном,
Солнце тонет в холодной луже,
Ледяным покрываясь узором.
— Дааа… Вот это вас прет, ребята…
Как фантазия ваша плещет…
Он был просто чёрным квадратом.
С миллионом морщин и трещин.
Я помню этот праздник с детства
Я помню этот праздник с детства,
Гвоздики, флаги, транспарант.
Мой папа жив. Под гром оркестра,
Меня несет он на парад.
Еще так много ветеранов,
Еще не старые совсем.
Но так же ноют злые раны,
И седина покрыла всех.
Мне очень много непонятно,
Ведь я ребенок, мне шесть лет.
Вот мама в платьице нарядном,
Красивей мамы в мире нет.
Я цифры знаю и читаю,
Сорок один и сорок пять.
Что они значат — я не знаю.
Но можно в книжках поискать.
Вон на огромнейшем плакате,
Застыл солдат. Войне конец.
И на груди, на автомате,
Ребенка держит, как отец.
А вечером, за рюмкой водки,
Мой папа заливает грусть,
И мамин голос, тихий, кроткий,
Читает — «жди и я вернусь..»
Я День Победы помню с детства.
Великий праздник всей страны.
«Смуглянка» рвётся из оркестра,
И плачут Родины Сыны.
Немножко про Смерть
У ворот на кладбище сидит,
За глухим укрывшись капюшоном,
Девушка, на вид лет двадцати,
И лицо мне кажется знакомым.
— Можно? Я присела рядом с ней.
— Да садись… Коль, смерти не боишься.
У тебя в запасе пару дней,
Да и день второй.. Он, явно, лишний.
У меня, на миг, пропала речь,
Руки онемели и замерзли.
Захотелось просто молча лечь,
И уснуть под шум листвы березы.
— Смерть? Моя? Ты здесь? Ты ждешь меня?
Ты пришла за мной? — она молчала.
Только низко голову склоня,
Капюшоном медленно кивала.
— Но зачем? И кто же так решил?
Я же молода, вполне здорова!
Блин.. Прошу.. Послушай! Не спеши!
Да и умирать я не готова!
Повернулась Смерть ко мне лицом,
Черные глазницы смотрят хмуро:
— Ты вчера поссорилась с отцом,
Маме сгоряча сказала «дура»
А потом ушла из дома прочь,
Всех ругая, ничего не видя.
Ты не обернулась, слыша «доооочь!»
Ты зачем родителей обидела?
А потом вы пили до утра,
Дым столбом, случайные мужчины,
Вот я и подумала «пора!»
Очень даже веские причины.
Ты сама не хочешь просто жить,
Радоваться жизни не умеешь,
Видишь на своей ладони нить?
Тонкая. И с каждым днем слабее.
Вот сегодня-завтра пропадет
Ниточка, что связывает с жизнью.
А я здесь, с тобою, у ворот.
Кстати, заказала тебе Тризну.
Слушала её и пот ручьем,
По спине моей бежал упрямо,
А потом вдруг стало горячо,
И я дико закричала.. «Маааамааааа!»
И очнулась. В доме тишина,
Только шепот: «Доченька очнулась…»
— Мама… Мамочка.. Ты очень мне нужна!
Мамочка, прости меня за глупость…
Милые родители мои,
Дочь свою, пожалуйста, простите,
Долгими пусть будут ваши дни,
Каждый миг и каждый час цените.
В комнате темно. Мелькнула тень..
Смерть в углу стояла, улыбаясь.
— Ай, живи пока. Возиться лень…
Ухожу. Но помни — не прощаюсь.
На ладони нить — твой тайный знак,
Обещай, что будешь помнить твёрдо,
Если что-то, вдруг, пойдет не так,
Я вернусь к тебе из царства мертвых.
Лифт
Однажды лифт на сотом этаже
Себя с воздушным замком саллегорил,
Он видел даже женщин в неглиже
И тайны сохранить в себе позволил.
Он так устал, он слишком долго жил,
Десятки тонн различных самых грузов,
Людей и мебель, и потоки лжи,
И пьяных мужиков с огромным пузом.
И думал лифт: «Ведь, замку я сродни,
То в облаках, как призрачное счастье,
То камнем вниз — там кто-то позвонил,
Как будто, утонув в огромной пасти».
И сквозь окно глядел на звезды лифт,
Мечтал по крыше погулять немножко,
Но кнопок разноцветные огни,
Ему пищали: «Ты же лифт! Не кошка!
Вот твой туннель, и тянет тебя трос,
Живешь, пока по проводочкам-венам,
Электроток бежит, как паровоз,
Но глянь вокруг тебя какие стены!»
Вот так и замок, что воздушный твой,
Хоть в облаках парит, но знаем точно —
Как высоко бы не взлетел, порой —
Мечта любая под собой имеет почву.
Ангел-Хранитель
Я сижу на краю пропасти, на коленях у меня лежат два
больших, белых, красивых крыла.
Я выдергиваю по одному перышку, словно гадая на ромашке,
любит/не любит. И я заранее знаю ответ… Но…
Пока бьется сердце, надежда живет.
Мой ангел стар и вечно пьян,
Бубнит всегда «Не плачь, прорвемся,
Не страшно, жизнь не океан,
А значит мы не захлебнемся».
И свесив голову на грудь,
Мой ангел с храпом засыпает,
У нас один с ним в жизни путь,
Но он меня не охраняет.
Уже давно ослеп от слез —
Так много за меня он плакал,
Он много боли перенес,
И я как поводырь-собака
Его теперь веду с собой,
Везде, куда бы ни случилось.
Мы крепко связаны судьбой.
Ну да, вот так у нас сложилось.
А был он молод и силен,
Меня всегда от бед спасая,
Мечтали вместе — я и он,
Что вот придем к воротам Рая.
Всегда смеялся и шутил:
— Ну что расклеилась, старушка!
Но, видно, выбился из сил,
Моё плечо — его подушка.
Когда-то пили с ним вино,
Когда-то в прятки с ним играли,
И, словно, мы в немом кино,
Без слов друг друга понимали.
В болезни рядом день за днем,
В моём приткнувшись изголовье,
Он ангельским своим теплом,
Хранил меня своей любовью.
Но, видно, исчерпав лимит
Тепла, добра, любви и света,
Сказал:
— Морально я убит.
И сгинул прочь с порывом ветра.
Оставил два своих крыла:
— А вдруг… А может, пригодятся,
Спасибо, что со мной была.
Прости безумного паяца.
На крае пропасти сижу,
И в бездну перышки бросаю,
И белым точкам вслед гляжу,
И тихо-тихо повторяю:
— Чудные люди… Каждый раз,
Когда дела свои вершите,
Не забывайте, что за вас,
В ответе ангел ваш — Хранитель.
Ты королева
Не плачь, — шепчу, — пожалуйста, не плачь,
Не нужно слез, их всё-равно не ценят,
Улыбку на лицо, а сердце спрячь,
Ты королева в жизни и на сцене.
И пусть не поняты твои слова любви,
И пусть напрасны были все признания,
Живи и смейся, всем назло живи,
И пусть остынет сердце от страдания.
Закаменелой черствою душой,
Пиши стихи и разрывая память,
Иссякнут слезы, обретя покой,
Воспоминанья перестанут ранить.
Цветущей лжи разбиты зеркала,
В осколках острых отраженье сердца,
Ты столько зря надеялась, ждала,
Держа всегда открытой настежь дверцы.
Ты столько отдавала в пустоту,
Дарила каждый раз себя напрасно,
И каждый раз ты верила в мечту,
И отдавалась безудержно, страстно.
И тем больнее падать каждый раз,
Когда ты словно брошенная кошка,
Была гонима прочь с любимых глаз,
Всё было ложью, просто понарошку.
Так сколько можно унижать себя?
Не плачь, — шепчу, — и поднимись с коленей,
Пусть плачут те, кто прожил не любя,
Не стоят твоих слез и преклонений.
И пусть последней горькою слезой,
Прольется стих на белую бумагу,
На сцену, освещенную грозой,
Под занавес ты выйдешь твердым шагом.
Девочка-кошка
Ты коготками скребешься в окошко,
Сон прогоняя, мешаешь уснуть,
Мной не любимая девочка-кошка,
Ты же сама себе выбрала путь.
Ты же всё знала, что больше чем другом,
Мне быть не можешь, напрасно не жди,
Сквозь отчужденную снежную вьюгу,
Шла напролом не свернула с пути.
Тысячу раз посылал — возвращалась,
Я проклинал — ты смеялась в ответ,
И через боль, всё-равно, улыбалась,
Словно других мужиков больше нет.
Я привыкал, что незримою тенью
Рядом со мной ты всё время была,
Я принимал это с царственной ленью,
Ты каждым вздохом со мною жила.
Я улыбался — ты нежно мурчала,
Спинку прогнувши, лежала у ног,
Я понял — ты лаской меня приручала,
Чтоб без тебя я дышать не смог.
Я понял — теряю контроль над собою,
Ищу тебя взглядом, скучаю и жду,
Наверное, это зовется любовью,
Когда каждый час без тебя, как в бреду.
Однажды, устав от любви «понарошку»
Мяукнула:
— Я же тобою жила…
И гордой походкою девочка-кошка,
Выпрямив спину, просто ушла.
Оставила мне беспокойную память,
Тревожные шорохи, запах духов,
Не дав мне возможности что-то исправить,
А я оказался, увы, не готов.
И в шорохе веток за темным окошком
Мне чудится каждую-каждую ночь,
Что мною любимая девочка-кошка,
Вернется, печаль прогоняя прочь.
Вернется и будет мурлыкать мне снова,
Теплом согревая и нежность даря.
Как часто бываем к любви не готовы,
Живем принимая, не благодаря.
И только теряя ценить начинаем,
Вот только возврата назад уже нет.
И часто мы сами же разрушаем,
И гасим надежды таинственный свет.
Экспромт, чуть-чуть похожий на рэп
Кап кап кап кап…
Дождь за окном по крыше стучит — небо плачет.
Поздно что-то менять, уже не будет иначе.
Кутаюсь в теплый халат совсем не новый.
Мысли в такт дождю стучат — любимый на всё готова.
Только не молчи, скажи хоть слово.
Ночь накрывает тоской словно покрывалом.
Сколько мы знакомы с тобой — боже, как-же мало.
Перебираю в бреду осколки острые памяти.
Ногами босыми иду и больно падать мне.
Ну почему ты молчишь, ведь ты совсем не каменный!
Письма твои храню и всё, что с тобою связано.
Глупые мысли гоню, сама собой наказана.
Сердце устало стучит — зачем ты, дура, поверила.
Прячусь от глупых обид за толстыми стенами, дверями.
Всё это тоже пройдет, пройдет, конечно, со временем.
Ты где-то там далеко не знаю чем занимаешься.
Не вспоминая про нас и позвонить не решаешься.
А, может, просто не хочешь и номер мой удален уже.
А, может, в чувстсвах к другой на новом ты вираже.
И всё-равно, что давно моя душа в неглиже.
Забуду всё, словно сон, кошмарный бред неосознанный.
Спасибо за счастье с тобой, за миг короткий и розовый.
А дождь конечно пройдет, не может дождь идти вечно.
И теплый халат упадет на пол в мерцании свечном.
Я встречу новый рассвет с другим в любви быстротечной.
Звездный холод
Меня уже ничем не удивить,
Ничем не испугать и не расстроить.
Нет-нет! Я продолжаю так же жить,
Вот только чувства перестали что-то стоить.
Я много лет лила потоки слез,
Я плакала, оплакивая гордость,
И избавлялась от ненужных грез,
Впуская в душу отношений пошлость.
Теперь мне стало тошно от себя,
Катиться вниз, чтоб вымолить признание.
И жить воспоминанья теребя,
В промозглом одиночестве, в изгнании.
Да да! Меня изгнали из любви,
Закрыли дверь, сказав:
— Не беспокоить!
— Ты не нужна, — руками развели.
Финал банальный для таких историй.
Сначала просто оглушила боль,
Ослепла и оглохла в одночасье.
Раздавлена, убита словно моль.
И крылышки поломаны на части.
И серая бесцветная пыльца,
Туманом ледяным накрыла сердце.
Белей, чем полотно, стал цвет лица,
В висках стучали кованые берцы.
Скулила, выла, билась, словно зверь,
Каталась по полу, от судорог ломаясь,
Взывала к небесам — как жить теперь?!
Луна в ответ мне злобно ухмылялась,
И день и ночь и тысячу ночей,
Жила в бреду холодном, безнадежном.
О, как же тяжело вдруг стать ничьей.
Вернуть назад, что было — невозможно.
И вот однажды, вот в такую ночь.
Холодная звезда с небес спустилась.
И предложила мне чуть-чуть помочь,
А я, от боли корчась, согласилась.
Звезда сказала:
— Ты горишь огнем,
А я устала и хочу согреться.
Ты всё забудешь в холоде моем,
Но я возьму в подарок твоё сердце.
И яркий свет вдруг полыхнул в ночи.
Звезда сияла даже ярче солнца.
Меня же звездный холод излечил.
В груди спокойно. Ничего не бьется.
И память не тревожит больше сон,
Не беспокоит чувствами пустыми,
И стерлось в памяти, что был когда-то ОН.
Как-будто мы всегда были чужими.
Про любовь.. И не только…
Белая костлявая рука,
Карты осторожно разложила,
— Может быть, сыграем в дурака?
Смерть, шутя, сидящим предложила.
За огромным каменным столом,
То ли среди склепа, толь средь зала,
Распивая, словно кровь, вино,
Странная пятерка заседала.
Смерть — высокая, худая, словно тень,
Существо без возраста и пола,
В сером капюшоне набекрень,
Источала всем привычный холод.
Справа от неё сидела Боль —
В черном платье с кружевом пурпурным,
А на поясе в мешочке — соль,
И иголки в ящичке ажурном.
Далее — с лицом как полотно,
С взглядом ледяным сидит Измена,
Отчужденно пьет своё вино,
Видно как оно бежит по венам.
Ненависть сказала:
— Всем привет!
И лицо усмешкой исказилось,
— Я одна, в ком лжи и фальши нет,
К вам сегодня в гости напросилась.
Пятой из компании была,
Женщина изысканно-пьянящая.
— Я — Любовь, — она произнесла,
— Верите иль нет — я настоящая.
Смех холодный к потолку взлетел,
— Ты бы уж молчала! — Смерть промолвила,
Знаешь, сколько в этом склепе тел?
Это ты им место приготовила!
Смерть опять всем карты раздала,
Брови изогнулись удивленные:
— Ты же всем подряд всегда врала!
— Глянь на свои карты — все краплёные.
— Нет! Неправда! — плакала Любовь,
Я всегда и всем добра хотела.
В Ненависти вдруг взыграла кровь:
— Ты людьми как куклами вертела!
— Нет! Я им всегда давала свет!
И тепло, что эти души грело!
А Измена крикнула в ответ:
— То-то же во мне всё погорело!
— Из себя святую тут не строй.
Все мы здесь — твоё лишь порожденье.
Мы же ходим тенью за тобой,
Мы твои и дети и творенье.
— Как же так? — Любовь сползла на пол,
— Меня люди в песнях воспевают…
Смерть метнула карты через стол,
— Люди о тебе так мало знают!
Верят маске, той, что носишь ты,
Верят, глупые, любым твоим признаниям.
Ты же бестелесные мечты,
Им кидаешь словно подаяние!
— Нет! Не верю! Всё совсем не так!
Помните Ромео и Джульетту?!
Боль сказала:
— Парень был дурак.
Лучше быть живым, чем кануть в лету.
Билась на полу в слезах Любовь,
Смерть сгребла в охапку свои карты:
— Люди будут верить вновь и вновь,
И, признай, ты в этом виновата!
Брошенная вверх колода карт,
Тихо осыпалась белым пеплом,
Смерть ушла, свой приговор сказав,
И забрав с собой остаток света.
А Измена, Ненависть и Боль,
Вслед за ней из склепа поспешили,
Умирала на полу Любовь.
Как всегда — всё за неё решили.
А мораль… Какая ж тут мораль…
Просто всё. И всё без слов понятно.
Коль уж пригубил любви грааль,
Ничего не повернешь обратно.
Человек мечтает о любви,
Как Икар мечтал коснуться солнца,
Но уж раз сказал «люблю» — люби!
И за счастье будь готов бороться.
Жить
Задохнувшись от одиночества,
В очень узком пространстве комнаты,
Еще долго от боли корчиться,
Телом, в странной фигуре, изогнутым.
Зубы сжав, чтобы крик не выпустить,
И закрыв глаза, чтоб не плакали.
Чтоб не слышал никто — лишь душою выть,
Пол заляпав красными каплями.
И вот так отреветься, отплакаться.
Боль из сердца глупого вытолкнуть,
Чтоб потом от себя не прятаться.
Продолжать этой странной жизни путь.
И с открытой улыбкой, по улице,
Собирая взгляды завистливые.
Видя, как прохожие хмурятся,
Шаг за шагом, с душою выстиранной.
Жить. Пусть даже порой не хочется.
Даже если на грани отчаянья.
Нужно верить — всё это кончится,
Громкой музыкой звездно-венчальною.
Игрок
Привет, Игрок. Сегодня о тебе хотелось написать
бы пару строчек.
Прости мой слог, но музы колыбель, рождает
вместо слов ряды из точек.
Всё потому, что хочется сказать, так
много, нежно, ласково, красиво.
При этом ничего не потерять, не растоптать и не
ударить с силой.
Всё будет ложь, до самого конца, до каждой
буквы — ложь, обман, притворство.
Но почему по телу льется дрожь, а у лица
оттенок сумасбродства.
Ты даришь свет, как солнечным лучом, ласкаешь
сердце, что давно остыло.
На страже чувств чужих с заточенным мечом, ты
врешь так искушенно и так мило.
Что хочется поверить и нырнут как в темный
омут потаенной страсти,
Но понимаю — у нас разный путь, тобой самим
разделенный на части.
Но злости нет, тебя не осудить за всё тепло, что
так порою греет.
Мы вправе выбирать кому как жить и выживаем,
кто и как умеет.
А я твоим придуманным теплом, позволь, и
дальше так-же буду греться.
Игрок, спасибо. Жаль, не повезло, войти
парадным шагом в твоё сердце.
Странник
Ветер дремлет в складках пыльного плаща.
Хищные повадки. Лезвие меча.
Воин-одиночка. Странник и поэт.
Под покровом ночи бродит сотни лет.
— Эй, Странник, оглянись назад!
Тебя твоя дорога не пугает?
Неверный шаг — и ад, кромешный ад,
Тебя в свои объятия поймает.
Но не слышит Странник окрик за спиной.
И в глазах печальных лишь вопрос немой:
— Почему я должен этот крест нести?
Знаю только — можно этот путь пройти.
— Эй, Странник, ты уже не человек!
Ты дух того, кто мог любить и плакать.
Ты проживаешь жизнь за веком век,
Однажды душу положив на плаху.
Памяти фрагменты не дают уснуть,
Грустный воин света продолжает путь.
Не дает покоя взгляд зеленых глаз,
Был любовью болен и покинут враз.
— Эй, Странник, ты подружку не забыл?
Как зло она с тобой в любовь сыграла.
А ты любил? Действительно любил?
Иль просто ласки в жизни не хватало?
Все уже не важно, в прошлом все давно.
Только лишь однажды испытать дано,
Как сгорает сердце, не найдя любви,
Как дыханье смерти бродит по крови.
— Эй, Странник, душу больше не найдешь.
Она давно нашла другое тело.
Вот так порою разрушает сердце ложь.
Ты жив еще, а счастье улетело.
Ветер дремлет в складках пыльного плаща.
Хищные повадки. Лезвие меча.
Воин-одиночка. Странник и поэт.
Под покровом ночи бродит сотни лет.
Сказка экспромтом на ночь
Давай тебе я сказку расскажу,
На сон грядущий, чтобы зимней ночью,
Ты ощутил, как я вокруг брожу,
Как тихий призрак — незаметно очень.
Про девочку, которая росла,
Как ветер в поле — вольная, как птица.
Ведь мама очень рано умерла,
А папа через год решил жениться.
И каждый день, как новый бой за жизнь.
Под солнцем место нужно заработать,
С небес шептала мама мне — «держись».
И я держалась, ибо жить охота.
Года летели. Каждый новый день,
Делился информацией и опытом.
И образ мамы — нежный, словно тень,
Мне силы придавал в тяжелых хлопотах.
Увы, я слишком рано поняла,
Что этот мир совсем не терпит слабости.
И эти сорок лет я прожила,
Познав всю гамму слез — от боли к радости.
Я трижды мама, и своих детей,
Заботой и любовью окружая,
Всю душу в них, чтоб было им теплей,
Когда.. Однажды вдруг меня не станет.
Ночь за окном, и спать пора давно.
А я экспромтом сказку написала.
Спокойной ночи, друг мой. Добрых снов.
Простите бред от женщины усталой.
Берегите Любовь
Берегите любовь, ибо это даровано свыше,
Каждой тваре по паре, и чувство одно на двоих.
Уважайте любовь, научитесь и видеть и слышать,
И любите любовь, что с рожденья живет в нас самих.
Уважайте любовь, что вам дарят, не слыша ответа.
И не стоит смеяться, когда о любви говорят.
Ведь в влюбленном душа, как под солнцем палящим раздета,
И любая насмешка ложится на душу как яд.
Берегите любовь каждой клеточкой бренного тела.
Сохранив в чистоте непорочность и искренность чувств.
Не ищите подтекст, не ищите вы черное в белом,
Человек без любви и жесток и расчетлив и пуст.
Я любила всегда. Я любила душою и сердцем.
Ни минуты, ни дня не смогла я прожить не любя,
И дарила любовь и пыталась любовью согреться.
И любовью своей я не раз воскрешала себя.
И я знаю теперь, что ненужной любви не бывает.
Не бывает напрасных признаний и ласковых слов,
Иногда просто кто-то не всё, не всегда понимает.
Или просто бывавет к взаимной любви не готов.
Берегите любовь даже в самом смешном проявлении,
Даже если не верили в искренность сказанных слов.
Даже если вообще никогда, ни во что вы не верили,
Шепчет сердце упрямое — люди, храните Любовь.
Я твоя женщина
Я твоя женщина, ведь я твоя Весна,
Я нежности твоей катализатор,
Я покрывало мягкое для сна,
Желаний потаенных провокатор.
Я твоя женщина, я та, кто верно ждет,
Твоя стена и щит одновременно,
И ты уверен — уж она то не уйдет,
А если… Вдруг… Вернется непременно.
Я твоя женщина, которую любить,
Не можешь, хоть и честно ты пытался,
Но бросить насовсем и позабыть,
Не смог, а видит Бог — старался.
Я твоя женщина, твой личный талисман,
Твой амулет от холода и стужи,
Твоё лекарство от случайных ран,
И та, которой бесконечно нужен.
Я твоя женщина, наркотик для души,
И твоя совесть, что оберегает,
Я словно звездочка среди ночной тиши,
К тебе под веки в сон твой проникает.
Я твоя женщина — одно твоё крыло,
Из разноцветных необычных перьев,
Второе у тебя произросло,
В нем все оттенки черного и белого.
Я твоя женщина, что ночью у икон,
Смотря на образа молитвы шепчет,
Храни его… И до земли поклон,
Храни его… Он лучше всех на свете.
Я твоя женщина. Не будучи твоей.
Твоя Весна, Зима и Лето, Осень.
И как заливистый влюбленный соловей,
Я женщина, что в сердце тебя носит.
Волчья Любовь
— А что ты знаешь про любовь?
Спросил волчонок у волчицы.
— Любооовь? Она волнует кровь.
И заставляет сердце биться.
— И у тебя всё это было?
Глаза волчонка заблестели.
— А ты любила, мама?
— Дааа… Любила.
Слова, как листья, шелестели.
— То был красивый, сильный волк,
В глазах огонь, а в лапах ярость.
Одним лишь взглядом только мог,
Испепелить врагов, казалось.
Нас гнали злые егеря.
Весь лес флажками был окружен,
Всего два волка — он и я.
Против собак и против ружей.
Мы мчались вместе, бок о бок,
Без слов друг друга понимали,
На что способен этот волк,
Не знали егеря… Не знали.
Кончался лес.
Овраг.
Обрыв.
На миг застыли волки, люди.
Над пропастью раздался рык:
— В неволе никогда мы жить не будем!
Зияла пропасть чернотой,
Свобода бездною манила,
— Ты как? Со мной?
— Да. Я с тобой!
И мне совсем не страшно было.
Рвались собаки.
Мы в прицеле.
Толчок. Прыжок.
И полетели.
Сквозь темноту прорвался солнца свет,
Болело тело, словно рвали жилы,
И тишина, охотников здесь нет.
— Мы живы, Боги!
— Да. Мы живы.
Лежали рядом — я и он,
Зализывая раны друг у друга,
Смогли, ушли, прошло, как страшный сон.
Нет больше страха, больше нет испуга.
С тех пор мы были неразлучны.
Везде мы вместе, как один.
А ночью зимней, ночью вьюжной.
На свет явился ты, наш сын.
Идиллию нарушил лай собак.
И голоса охотников уж слышно.
Ну почему судьба жестока так?
Мы в логове лежим, молчим, не дышим.
Металось сердце от отчаянья,
— Останься с сыном! — прошептал.
— Я не умру! Я обещаю. Я уведу их.
И пропал…
Дремал давно уж сын под боком,
Волчица кончила рассказ,
Никто не видел волка мертвым,
А значит он живет средь нас.
Волчья Любовь. New
В глухом лесу, в забытом богом крае,
На покрывале из живых цветов,
От смертной и кровавой, страшной раны,
Уходит к предкам гордый сильный волк.
Ещё в сознании, еще немного дышит,
Еще по венам тихо кровь бежит,
Еще пока и видит он и слышит,
И память долгой жизни ворошит.
Осенней ночью под дождем из листьев,
Он в этот мир пришел под шум грозы.
Художник-осень рисовала кистью,
Дорогу в жизнь волчонка егозы.
Вскормленный молоком волчицы мамы,
Он силу обретал и день за днём,
Усталости не чуя и упрямо,
Горел познания неистовым огнем.
Зимой уже он сам искал добычу,
Заматерел, окреп, стал опытней, умней,
И ради интересной сильной дичи,
Готов был ждать в засаде пару дней.
Однажды у лесного водоема,
Когда весна будила к жизни лес,
Волчицы образ раньше незнакомый,
Перед глазами вспыхнул и исчез.
Покой потерян, сердце волчье бьется,
И рвется из груди наружу стон,
А его мама весело смеется:
— Попал, сыночек! Вот и ты влюблен.
Как твой отец, вожак огромной стаи,
В зубах цветы охапками носил.
Мы парой с ним весной однажды стали,
В итоге с нами ты теперь — наш сын.
Искал повсюду волк свою волчицу,
Весь лес вдоль — поперек исколесил.
И помощи у ветра, зверя, птицы,
Надрывно и отчаянно просил.
Но лес молчал, храня свои секреты.
А может просто время не пришло…
Но вот однажды в середине лета,
Волков судьбой в одном бою свело.
Облава. Егеря. Капканы. Ружья.
Как пятна крови, яркие флажки.
Волк понял — обложили, он окружен.
Пульсирует одно — беги… Бегиии!
И напролом, сквозь лес, сдирая лапы,
Так больно хлещут ветки по глазам,
Почувствовал дыханье чье-то рядом,
С ним бок о бок… Она! Святые небеса!
Теперь ему не только выжить нужно,
Спасти её, от боли защитить.
От злых людей, и от бездушных ружей.
Готов на всё, чтоб рядом с нею быть.
Из шума выделил сухой щелчок затвора,
Рванул в кусты, охотника сметя,
Охотничья озлобленная свора,
Оскалила клыки — не пощадят.
Два волка против воли человека,
В борьбе за жизнь и нежную любовь.
И их благословило волчье небо,
Чтоб вместе встретить волчье солнце вновь.
Осталась позади собачья свара,
На лапах и на мордах кровь врагов.
В закатном зареве, как в отблеске пожара,
Исчезли силуэты двух волков.
С тех пор они уже не расставались.
Одним дыханьем жили на двоих.
По волчьи жили, плакали, смеялись.
Вдали от глаз озлобленных людских.
На лес спустилось снежное причастье,
Зима тропинки снегом замела.
В размеренную жизнь ворвалось счастье —
Волчат ему волчица родила.
И в волчьем логове, на дне семейной ямы,
Пять серых копошащихся комков,
Под теплым брюхом и под взглядом мамы.
Причмокивая, пили молоко.
Отец вожак им добывал добычу,
Капканы и ловушки обходя,
Чтоб самому не стать однажды дичью,
Матерый волк с повадками дождя.
Летело время, наступило лето.
На первую охоту вел волчат,
Среди деревьев, зеленью одетых,
Отец детей, как выжить, обучал.
Вдруг вздрогнул сонный лес от залпа ружей,
Сезон охоты… Черт бы их побрал!
— Возьми детей! Себя не обнаруживай!
Шепнул волчице волк и в миг пропал.
Бежал сквозь лес, ни от кого не прячась.
И напролом, через собачий строй.
Лилась рекою злая кровь собачья,
И рвался в небо грозный волчий вой.
Всех обманул, увел к другому лесу,
От страшных ран кружилась голова,
— Я вас люблю! — взлетело к поднебесью.
Последние, прощальные слова.
В глухом лесу, в забытом богом крае,
На покрывале из живых цветов,
От смертной и кровавой, страшной раны,
Ушел в мир предков волк.
Матерый волк.
Накроет ночь весь лес прощальным саваном,
И будет небо долго слезы лить.
А людям, если честно, не мешало бы,
Учиться у зверей любить и жить.
Белая Волчица
Ночь. Поляна. Тусклый свет луны.
Девушка в мольбе сложила руки,
Но слова молитвы не слышны,
Лишь глаза кричат о дикой муке.
На поляну вышел Белый Волк,
Весь окутан снежной пеленою.
Лес вокруг него застыл, примолк,
Околдованный тоскливым волчьим воем.
Голову он к девушке склонил,
Полоснул по ней холодным взглядом,
Человечьим голосом спросил:
— Что тебе в твоей молитве надо?
Почему ты здесь совсем одна?
Мир зверей людей не принимает.
Волчья и холодная луна
Речь простых людей не различает.
Девушка, от холода дрожа,
Еле слышно волку отвечала:
— В этот лес ушла моя душа,
В день, когда я волка повстречала.
И, наверное, под светом волчьих звезд,
Я навеки мир людской забыла.
Моё сердце этот волк унес,
В день, когда я волка полюбила.
Чуть подумав Белый Волк спросил:
— И чего же ты теперь желаешь?
Прошептала из последних сил:
— Быть хочу с ним рядом, в волчьей стае.
Волк ответил:
— Правильно пойми,
В мир людей возврата же не будет,
Ночью станут твоей жизни дни,
Нас боятся, ненавидят люди.
Наша жизнь течет среди флажков,
В дикой, сумасшедшей круговерти.
Волк не создан для людских оков.
Каждый миг на волосок от смерти.
Белый Волк глядел куда-то в даль,
Говорил, тихонько подвывая.
Девушка ответила:
— Не жаль!
Жизнь свою людскую проклинаю!
Без него мне не дышать, не жить.
Без него мне лучше просто сдохнуть,
Чем ночами на подушке выть,
До утра одной смотреть на звезды.
Молвил Волк:
— Ну что ж… Да будет так!
Жить тебе отныне в волчьей стае.
Только вот, я не смогу никак,
Против воли полюбить заставить.
Если вдруг до следущей луны,
Не сумеет волк в тебя влюбиться,
Тут мои уж чары не сильны —
Станешь белой призрачной волчицей.
Девушка кивнула головой,
По лицу ручьем сбегали слезы.
— Я на всё согласна, демон мой!
Лучше так, чем жить в напрасных грезах.
Белый Волк отчаянно завыл,
Так, что даже небо содрогнулось.
Снежный холод девушку накрыл,
В снежном вихре тело изогнулось.
Лунный свет струился в тишине,
Желтым воском на поляну капал,
Девушка глядела, онемев —
Её руки превращались в лапы.
Тело волчью силу обрело,
Напряглось звенящею пружиной,
Громким воем горло обожгло,
Завершилось колдовство старинное.
Только волк не принял жертвы той,
И любви не удалось добиться.
Мертвой тенью бродит под луной
Призрачная Белая Волчица.
Пятигранник
Пятигранник каменной арены,
Мертвый холод, каменные стены,
Страх и ярость растекаются по венам,
Но я должен выжить непременно.
Память возвращает меня к дому,
Там моя жена, мой сын и братья.
И к Берсерку — другу боевому,
С кем пришлось плечом к плечу сражаться.
Было нас четыре легиона,
Славно в дальних землях мы сражались,
А потом забвенья темный омут.
Черт, а здесь мы как же оказались?
Память снова выдала картинки,
Утро сонное, попали мы в засаду,
Воины, как тени, невидимки,
Бой тяжелый, только жизнь в награду.
Жизнь. Очнулся в полной тишине.
Друг мой без сознания, но дышит.
Мы в глубоком каменном мешке,
Вой, кричи — никто нас не услышит.
Снова провалился в тяжкий сон.
Мы в плену — сказало мне сознание,
Друг и я — вот весь наш легион.
Так попали в школу выживания.
Нас кормили словно на убой,
Тренировки, тренировки, тренировки.
И мы знали — впереди нелегкий бой.
Победит лишь самый сильный, ловкий.
Нужно выжить десять раз подряд,
Пять бойцов, соперников достойных.
Нервы в предвкушении звенят,
Руки не дрожат, и взгляд спокойный.
Накануне боя друг сказал:
— Брат, мы вместе вынесли немало.
Ты домой вернуться обещал,
Вспомни, как жена твоя рыдала.
А меня давно никто не ждет,
И коль мы в одном бою с тобой сойдемся,
Обещай, что ты забудешь всё,
Победишь, домой к семье вернешься.
Слезы по щекам мужчин текли,
Слезы горечи, отчаянья, печали.
Выжить сможет только лишь один,
Плакали друзья и не скрывали.
И в холодном каменном мешке,
Где обрывки памяти кружились,
Покорившись своей злой судьбе,
Братья в сон тяжелый провалились.
Лязгнули тяжелые решетки,
Пробил час. Сегодня всё решится.
Мой топор в руке, на миг короткий,
Даже сердце перестало биться.
Пятигранник каменной арены,
Мертвый холод, каменные стены,
Страх и ярость растекаются по венам…
— Брат! Ты должен выжить непременно!
Ненавистный голос полководца:
— Бой до смерти! Раненных не будет!
Тот, кто победит, домой вернется.
Но пока вы мясо, а не люди!
Замерли трибуны в ожидании,
Только стук сердец, отсчет обратный.
Жизнь за смерть — награда? Наказание?
Поворот судьбы невероятный?
Пятигранник каменной арены,
Пять бойцов. Тяжелый запах крови.
— Я вернусь, родная! Непременно!
Первый бой. И первый приступ боли.
Бой второй. И третий. И четвертый.
— Я живой, любимая! Ты слышишь?!
Пятый бой, шестой, я знаю твердо,
Прочь сомнения, иначе мне не выжить.
Рев трибун, от крови скользкий пол,
Бой последний — первый шаг к свободе,
Как судьбы жестокий приговор —
Друг мой, брат мой у стены напротив.
И мы встали с ним спина к спине,
Как давно, когда-то в прошлой жизни.
Ну за что? За что всё это мне?
Поворот случайности капризной.
Как в тумане шел последний бой,
Всё смешалось — лица, руки, стены.
Холод по спине прошел волной.
Я один.
Живой.
Среди арены.
Друг и брат у ног моих лежал.
Жизнью он открыл мне дверь к свободе,
Бросился к нему, он не дышал.
Взгляд его спокоен и холоден.
Таковы превратности судьбы,
Сквозь обрывки помутненного сознанья,
Слышен рев — то трубы пели гимн,
В честь героя битвы выживания.
— Ты теперь свободен! Уходи!
Жизнь за смерть — моя цена на волю.
Сердце вырывалось из груди,
Каждый вздох пронзая тело болью,
Долог и тяжел был путь домой,
Где ждала любимая, родная.
Но навечно в памяти со мной
Проклятая школа выживания.
Сердце Титана
Прошу простить, но грустным будет стих.
Любовью и тоскою переполнен.
Он жил один — чужой среди своих.
Родителей не знал или не помнил.
Желанный сын для матери с отцом,
Наследник рода, мальчик долгожданный,
На свет явился ярким-ярким днем,
И слезы счастья не скрывала мама.
Но стал ребенок таять в тот же день,
И детский образ на глазах менялся,
Уже лица коснулась смерти тень,
Мальчишка в монстра быстро превращался.
Упали на колени мать с отцом,
И вскинув руки, небеса молили:
— Мы его любим! И каким бы ни был он,
Спасите, Боги, сына от могилы!
Но Солнце отвернулось, а потом
Закрылось тучей, чтоб молитв не слышать,
И среди неба грянул страшный гром,
И голос прогремел над крышей:
— Он будет жить, и жить за семерых,
Здоровье станет для него проклятьем,
И не узнает радостей людских,
Ночь станет для него любимым платьем.
Но солнца свет опасен для него,
Сгорит дотла, коль луч его коснется,
И счастья не познает своего,
И вечно жить во тьме ему придется.
С тех пор минуло очень много лет,
Мальчишка вырос без тепла и света.
Родителей давно-давно уж нет.
И страшный день рожденья канул в лету.
Ночами он из дома выходил,
И помогал, здоровья не жалея,
То строил дом одним, другим дрова рубил,
Но в людях страх к нему не стал слабее.
Однажды ночью, через их село,
Красивая карета проезжала,
Сломалось колесо и как назло
Карета наклонилась и упала.
Рванулись кони, понеслись в галоп,
Девичий крик отчаянный и звонкий
Ночную тишину рассек.
Титан за ними бросился вдогонку.
Догнал коней, легко остановил,
Одной рукою поднял он карету,
Другой рукой девчонку подхватил,
И прятал он лицо своё при этом.
— Спасибо тебе, добрый человек, —
Раздался голос, нежный голос девы.
— Я не забуду этого вовек,
И это слово вашей королевы.
Стелился дымкой утренний туман,
Сквозь
