не объясняет и никого никуда не ведет за руку.
Ему интересна сама игра с восприятием увиденного или прочитанного, игра с теми, кто будет смотреть или читать.
Чехов не разгадывает собственные загадки и шарады, как в пошлом детективе, а намеренно оставляет двусмысленные знаки.
Его тексты в чем-то подобны Гераклитову огню, как нетождественная самой себе тожественность, вечно изменяемая и изменяющаяся, как ткущий сам себя лабиринт.
Но лабиринт мертв, пока в нем никто не блуждает.
Уязвимость Чехова в том, что ему нужен не обычный зритель или читатель, а пользователь, то есть тот, кто готов участвовать
