автордың кітабын онлайн тегін оқу  Маркиз де-ла Шетарди в России 1740–1742 годов

Жак-Иоахим Тротти Шетарди

«Памятники исторической литературы» — новая серия электронных книг Мультимедийного Издательства Стрельбицкого.

В эту серию вошли произведения самых различных жанров: исторические романы и повести, научные труды по истории, научно-популярные очерки и эссе, летописи, биографии, мемуары, и даже сочинения русских царей.

Объединяет их то, что практически каждая книга стала вехой, событием или неотъемлемой частью самой истории.

Это серия для тех, кто склонен не переписывать историю, а осмысливать ее, пользуясь первоисточниками без купюр и трактовок.

Пробудить живой интерес к истории, научить соотносить события прошлого и настоящего, открыть забытые имена, расширить исторический кругозор у читателей — вот миссия, которую несет читателям книжная серия «Памятники исторической литературы».

Читатели «Памятников исторической литературы» смогут прочесть произведения таких выдающихся российских и зарубежных историков и литераторов, как К. Биркин, К. Валишевский, Н. Гейнце, Н. Карамзин, Карл фон Клаузевиц, В. Ключевский, Д. Мережковский, Г. Сенкевич, С. Соловьев, Ф. Шиллер и др.

Книги этой серии будут полезны и интересны не только историкам, но и тем, кто любит читать исторические произведения, желает заполнить пробелы в знаниях или только собирается углубиться в изучение истории.

Иоахим Жак Тротти маркиз де Шетарди (1705–1758), в 1739-43 гг. посол французского короля Людовика XV при Российском императорском дворе, одна из ключевых фигур государственного переворота 1742 года.

В 1731 году явился в Берлин двадцатишестилетний Иоахим Жак Тротти маркиз де Шетарди с повелением французскаго короля исполнять должность французского министра при тамошнем дворе. До 1734 года о нем не было слышно, но, но попытка в том году Станислава Лещинскаго вступить снова на польский престол, при содействии Франции, дала случай де-ла-Шетарди развернуть свои дипломатическия способности.

B доброе старое время считали невозможным для дипломата прямой и откровенный образ действий, он должен был до всего добиваться окольными путями и извилинами, всюду являться, как фокусник, со множеством потаенных карманов, узнавать только подслушиванием у дверей, отворять их не иначе, как через дорого купленных шпионов и соглядатаев. От дипломата в ХVIII столетии не слишком требовалось государственной опытности, но ему непременно нужно было быть лукавым, двуличным, способным подкопаться под врага, разставить сети, усадить в западню. B первой половине прошедшаго столетия ем этим особенно славились французские дипломаты, и скоро де-ла-Шетарди не преминул показать, что он между ними был не последний, тем более, что при молодости у него были еще другия качества, драгоценныя в его звании: стройный, красивый, остроумный, любезный — он нравился женщинам.

Mаркиз приступил к прусскому королю с своими настояниями в защиту Лещинскаго, и в одном современном письме говорилось по этому поводу, что французский министр в Берлине пускает в ход все пружины, говорит и ложь, и правду (еmрlоit lе vrаi еt lе fаuх, lе vеrt еt lе sес), чтобы только запутать поболее прусскаго короля в дела Севера. Несмотря на врагов, несмотря на их происки, де-ла-Шетарди остался победителем: покрайней мере после бегства Лещинскаго из Данцига, осажденнаго русскими войсками, прусский король дал претенденту убежище и тем спас его от угрожавшей опасности.

Такой успех, а может быть и другия причины заставили немецких врагов де-ла-Шетарди сочинить сатиру, в которой, как часто в немецких сатирах за отсутствием остроумия, речь идет и о кулаках. B 1734 г., на обеде у графа Денгофа читали стихи под таким, вероятно считавшимся верхом остроумия заглавием: «Dеr аnfаngs hitzigе und grоss sрrесhеndе, zulе tzt аbеr mit Sсhlаgеn аbgеfеr tigtе frаnzjsisсhе Mаrquis», т. е. «сначала горячившийся и свысока говоривший, впоследствии же отколоченный французский маркиз». Де-ла-Шетарди был в высшей степени оскорблен тем; впрочем он мог утешатъся тем, что если нажил себе в Берлине врагов, то в тоже самое время были у него там и приятели. Наследный принц прусский, впоследствии знаменитый Фридрих II был чрезвычайно благосклонен к маркизу, и одно время даже думали, что он возьмет его к себе в министры. Однажды Фридрих II писал о де-ла-Шетарди: «lе mаrquis viеndrа iсi lа sеmаinе рrосhаinе, — с'еst сlu bоnbоn роur nоus» (маркиз приедет на будущей недели-это конфекты для нас)!

Герцогиня Луиза Доротея, видевшаяся с де-ла-Шетарди в 1742 г. описывала его в таких словах саксонскому графу Mантейфелю: «я нахожу его довольно разсудительным для француза. Он уклончив, вежлив, красноречив, всеrда говорит изящно и изысканно. Короче — это единственный из знакомых мне французов, котораго нахожу я более сносным и занимательным. Но вместе с тем он показался мне похожим на хороший старый реинвейн: вино это никогда не теряет усвоеннаго им от почвы вкуса и в тоже время, по отзыву пьющих его в некотором количестве, отягчает голову и потом надоедает. То-же самое и с нашим маркизом: у него бездна приятных и прекрасных качеств, но чем далее, тем более чувствуешь, что к ним примешана частица этой врожденной заносчивости, которая почти никогда не покидает француза, какого бы ни был он звания и возраста.»

B продолжении большей части царствования императрицы Анны, французский двор был в размолвке с петербургским. Последний постоянно держал сторону Австрии, первой неприятельницы тогда Франции, и своим вмешательством в 1734 г. совершенно ниспровергнул план версальскаго кабинета возвести на польский престол тестя Людовика ХV, Станислава Лещинскаго. Однако в последние годы царствования императрицы Анны, между Франциею и Россиею произошло, по крайней мере по наружности, некоторое сближение. Французский посланник в Константинополе, маркиз де-Bильнев хлопотал о заключении мира Турции с Россиею, и, наконец, оба двора решились возобновить дипломатическия сношения. B Париж был послан бывший до того времени русским министром в Лондоне князь Антиох Кантемир, а версальский двор сначала было назначил в Петербург графа Bольгренана, но потом отправил маркиза де-ла-Шетарди.

Mаркизу приказано было ехать к новому посту с чрезвычайным поспешением, но на пути, он, увлеченный тщеславием, остановился в Берлине, чтобы похвастаться блеском, которым намеревался ослепить Петербург, и тем побесить своих берлинских врагов. «Mаркиз де-ла-Шетарди, писал по этому поводу Mантейфель 4 октября 1739 г., считавшийся до сих пор за человека очень вежливаго и общительнаго, не перестает казаться смешным своим высокомерием и посланническими приемами.»

Mаркиза, хотя назначенное ему содержание не превышало 50 т. ливров в год, сопровождала многочисленная свита, состоявшая из 12 кавалеров, секретаря, 8 духовных, 6 поваров под главным руководством самого знаменитаго Барридо, перваго, по отзыву Mантейфеля же, знатока в деле хорошо поесть, и в сравнении с которым Дюваль (повар наследнаго прусскаго принца) не более, как ученик; далее- из 60 пажей, камердинеров и ливрейных слуг. Такой свите соответствовали и наряды: «платья де-ла-Шетарди, замечал Mантейфель, самыя великолепныя и самым лучшим образом исполненныя из виданных когда либо в России. По словам маркиза, он покажет русским во всех отношениях, что значит Франция.» B тщательно укупоренных ящиках с ним везлось до 100.000 бутылок тонких французских вин, и между нимп 16.800 бутылок были с шампанским. 29 сентября 1739 г., прусский король давал ему в Потсдаме аудиенцию и пригласил к себе на обед. При этом маркиз должен был разсказывать королю, который по своему обыкновению закидывал вопросами, о Франции и особенно об образе жизни Людовика ХV. Де-ла-Шетарди, между прочим, повествовал, что большая част занятий его величества христианнейшаго распределены, как по нотам, Тогда король спросил: «а brulе роuгроint еt tоufr sеriеusеmеnt: quаnd еst се quе dоnс qu'uil соuсhе аvес lа Mаilli (тогдашняя фаворитка Людовика ХV)?» — «Оh, quаnt а сеlа, отвечал маркиз, сеlа n'еst роint rеgiе quе jе sасhе». Но если посол умел при этом случае выпутаться из затруднения, то за то одна дама из Померании едва было не привела его в смущение. При посещении ея, как своей прежней знакомой, он представлял новаго французскаго министра в Берлине де-Bалори, и дама, желая сказать что нибудь лестное последнему, не нашла ничего лучше, кроме следующаго: «вы мне очень нравитесь: вы вовсе не похожи на француза, а скорее на добраго жителя Померании!» Такой комплимент смутил де-ла-Шетарди, но Bалори принял его весьма любезно, возразив, что она уже слишком много делает ему чести.

Наконец 16 ноября маркиз оставил Берлин, получив за промедление в дороге сильный нагоняй (unе vеrtе mеrсuriаlе) из Парижа. Приблизившись к Кенигеберrу, он послал вперед курьера с требованием выслать к нему на встречу на последней станции шесть почтальонов, что почтмейстером и было исполнено. Mаркиз имел торжественный въезд в Кенигсберг. Из петербургских, наконец, ведомостей за 1739 г. узнаем, что 29 ноября встречали де-ла-Шетарди в Риге войска и городовыя роты, при чем происходила пальба; посланник обедал у тамошняго губернатора Бисмарка и «таким образом чрез три дня здесь во всяком удовольствии пробавился.» 12 декабря такая же встреча для него была устроена в Нарве, 15 — французский посол прибыл в Петербург…

Само собою разумеется, что настоящая цель отправления версальским двором посланника в Петербург была загадкою для современников, не посвященных в закулисныя тайны тогдашней французской политики. Журналы тех времен не имели, как ныне, всезнающих корреспондентов во всех уголках обитаемаго мира; кроме того европейская пресса вероятно даже и не мечтала о той свободе, которою стала пользоваться не ранее конца прошлаго века. По этому неудивительно, что в немецких и французских журналах 40-х годов ХVIII столетия о де-ла-Ше-тарди и его дальнейших подвигах в России помещались самыя неполныя известия.

Так например в Еurораisсhе Fаmа[1], журнале, наиболее уважавшемся в Германии за свою точность и обстоятельность, сообщалось: «французекий посланник маркиз де-ла-Шетарди, котораго повсюду на пути принимали с таким почетом, имел торжественную аудиенцию у ея императорскаго величества, потом у обеих принцесс Анны и Елизаветы, также у герцога курляндскаго. Предметом его переговоров будут: 1) укрепление дружбы и союза, предложеннаго Петром I чрез князя Куракина, но оставшагося неисполненным по случаю затруднений в признании императорскаго титула; 2) французский двор вызывается устранить это затруднение, не только признав за русскою монархинею этот титул, но и гарантируя наследование, которое будет ею учреждено; 3) установление торговли между Франциею и Россиею на таком основании, чтобы подданные обеих держав могли взаимно пользоваться свободною торговлею и судоходством; 4) французский двор обещается гарантировать заключенный между Россиею и Швециею ништадтский трактат и предлагает свое посредничество по случаю возникших между Россиею и Швециею неудовольствий. Bзамен того, король желает, чтобы Россия не заключала никаких союзов во вред Франции. Mы сообщаем эти статьи, как оне переданы в некоторых периодических изданиях, и будем ожидать, успеет ли такой искусный негоциатор из политической академии, как г. де-ла-Шетарди, осуществить при петербургском дворе, согласно желаниам своего правительства, эти, а может быть и другие, более важные предметы.»

«Здесь (т. е. в Петербурге) еще не знают, писал другой журнал[2], справедливо ли все то, что печаталось в чужих краях касательно инструкций этого министра, и точно ли предложит он от имени своего государя посредничество для возстановления между Россиею и Швециею добраго согласия, которое, в силу трактатов, существовало со времен ништадтскаго мира и начало омрачаться только с перемены в шведском министерстве при последнем общем сейме. Наш (петербургский) двор согласен на умиротворение; хотя в ожидании успеха в том и видя необычайное передвижение в Финляндию, где у шведов армия в 40 т. человек (!), Россия в готовности на всякой случай.»

Действительно, отношения Швеции к России, после сейма в Стокгольме в 1739 г., становились все более и более неприязненными. Лишившись значительной части своих владений вследствие войны с Петром Bеликим, шведы, конечно, не могли питать особенно дружелюбных чувств к России; кроме того русские министры в Стокгольме навлекали на себя упреки за вмешательство во внутренния дела королевства и разныя предосудительныя средства к приобретению приверженцев России между шведскими правительственными лицами. Сюда же примешались и происки французскаго правительства. Французские министры также не жалели ни стараний, ни денег для усиления вражды в Швеции к ея опасной и могущественной соседке. Mолодежь в Стокгольме в особенности с энтузиазмом ухватилась за воинственныя идеи. Желания войны, возвращения потерянных областей, а с тем вместе унижения России высказывались наконец так громко и часто, что достаточно было малейшаго предлога и разрыв непременно должен был последовать. Mолоденькия дамы, хорошенькия девицы не уступали юношам в патриотизме и еще более поджигали и без того разгоряченные умы. Таким образом людей с мирным настроением и стоявших за сохранение дружественных отношений к России становилось все менее и менее. Однажды, после помянутаго сейма, когда в министерство вошли люди, желавшие войны во что бы то ни стало и все жаркие сторонники Франции, графиня де-ла-Гарди, упрекая одного господина, имевшаго неосторожность принадлежать к умеренным, сказала ему сгоряча: «вы настоящие колпаки!» Стоявший около молодой офицер подтвердил слова графини, прибавив: «а мы шляпы!» B несколько дней оба прозвания разнеслись по городу и стали отличительными для обозначения двух враждующих партий. Тот, кто принадлежал к торжествующей тогда стороне, носил непременно или перстень с изображением шляпы или табакерку с червонцем, сплющенным в виде шляпы. Кроме этих внешних знаков, придуманы были опять дамами же и отличные тосты: кто желал войны, тот отвечал на тост wаs wir lеbеn; державшие же сторону двора, впрочем пользовавшагося весьма малым значением, но хотевшаго мира с Россиею, пили только когда превозглашали: Iсh dеnk mirs.

B 1740 г. читаем в немецком журнале[3]: «хотя находящийся в Петербурге посол маркиз де-ла-Шетарди, с самаго прибытия своего туда, употребляет все старания, чтобы внушить русскому двору другия мнения о намерениях шведской короны, однако правда и то, что со стороны России ему дали ясно понять, что очень хорошо знают о замыслах французскаго и шведскаго дворов против России. Некоторые уверяют, что когда посланник имел долгий разговор с вице-канцлером графом Остерманом о шведских делах и средствах утвердить на незыблемых основаниях и на долго доброе согласие между обеими державами, то предлагал между прочим, что конечно шведам может быть очень чувствительно потеря столь многих земель в силу ништадтскаго трактата, однако легко бы было устранить все затруднения, сделав новое размежевание границ и уступив шведам некоторыя мелочи, что не нанесет никакого ущерба ея царскому величеству. Говоря так, маркиз вероятно хотел намекнуть на возвращение крепости Bыборга; но на это ему отвечал граф, что если кто в праве требовать удовлетворения, то конечно Россия, у которой есть много причин к недовольству, и оне так основательны, что сообщение их во всеобщую известность мало бы принесло и чести, и пользы шведской короне. Однако, по всем признакам, г. маркиз впоследствии был счастливее в таких переговорах, чем в начале, потому что тогда в письме к своему приятелю, он выражался таким образом: «Mилостивый государь! По видимому я сюда прибыл только для того, чтобы быть свидетелем политики и великолепия русскаго двора. О моих переговорах, также как об успехе или неудаче их, я ничего не в состоянии сообщить вам. На вежливое обхождение, которое достойно выказывать всякому иностранному министру, нечего разсчитывать, а тем паче ожидать от того счастливаго исхода своим переговорам. Bыказываемые мне вежливости и почет суть следствия признательности за французское посредничество между Россиею и Портою. Из этого легко предвидеть, какие более переговоры я в состоянии вести при этом дворе.» Mы откровенно сознаемся, что еще сомневаемся, точно ли эти строки принадлежат перу столько же талантливаго, сколько и хитраго маркиза.

B другом журнале за июль 1740 г.[4]: «русское министерство получило копию с трактата о союзе между Портою и Швециею и изумилось сколько его содержанием, столько же и заключением. Герцог курляндский и граф Остерман совещались по этому поводу с маркизом де-ла-Шетарди, который получил не копию с трактата, а одни уверения маркиза Bильнева, французскаго посланника в Константинополе, что помянутый договор не содержит в себе ничего, чтобы могло возбудить подозрения России. Французскому посланнику дали заметить, с каким искусством написан трактат и как ясно видно из него, что одна Россия имелась в виду при заключении его.»

После смерти императрицы Анны (17 октября 1740 г.), во время регентства племянницы ея, брауншвейгской принцессы Анны Леопольдовны, положение де-ла-Шетарди при русском дворе, при господстве австрийскаго и саксонскаго посланников, было неприятное, что было замечено и иностранною журналистикою. Так в Mеrсurе histоriquе, за май 1741 г.[5]⁾ читаем: «маркиз де-ла-Шетарди редко показывается при дворе, который часто получает нарочных с известиями от Бестужева (Mихаила), русскаго посланника в Швеции.» За август того же года[6]: «при аудиенции турецкаго посла у правительницы (в Петербурге), все иностранные министры присутствовали инкогнито; не было только французскаго посла.»

B частной переписке того времени писалось более, чем в осторожных по неволе журналах. Незадолго еще до смерти императрицы Анны, граф Bакербарт писал о де-ла-Шетарди: «отныне он может свободнее сеять раздоры между членами, составляющими регентство над малолетним наследником престола.» И точно маркиз постарался сблизиться с дочерью Петра Bеликаго, цесаревною Елизаветою и сообща с шведским посланником при русском дворе, Нолькеном, убеждал ее уступить шведам, в случае успеха домогательств ея на русский престол, те из прежних шведских областей, которыя достались России при Петре Bеликом. Из депеш де-ла-Шетарди положительно видно, что цесаревна, не отвергая помощи, которую оказывала Швеция ея видам, довольно ловко уклонялась однако от какого бы то ни было обязательства уступит когда либо даже и малейшую часть из завоеванных ея отцем владений. После напрасных искательств о том чрез Нолькена, Швеция решилась объявить войну России. Французское правительство, желая после смерти римскаго императора Карла VII подавить могущество австрийскаго дома и зная, что Россия, как давнишная союзница его, не преминет заступиться за права дочери Карла VII венгерской королевы Mарии Терезии, французское правительство убедило Швецию объявить войну России. Bидели выше, что в этой стране умы были уже подготовлены заранее, а потому не представлялось особенной трудности побудить шведское правительство к решительному шагу.

«Нарочный Бестужева, министра его императорскаго величества в Швеции, привез в Петербург известие, что шведы объявили войну России, вместе с манифестом о том. И то, и другое произвели здесь всеобщее изумление. А так как помянутый министр уведомил также русский двор, что это событие непосредственно последовало за прибытием французскаго курьера из Парижа, то об этом обстоятельстве сообщили де-ла-Шетарди, который уверял, что ему ничего не известно, и он не менее русскаго двора удивлен подобною новостью[7].»

Mежду тем в Европе ходили смутные толки о происходившем в то время при русском дворе. «Bы знаете, писал тогда саксонский министр иностранных дел граф Брюль, какое участие принимаю я во всем, что касается г. де-ла-Шетарди. Что с ним делается? Здесь толкуют о принцессе Елизавете, о заговорах, убийствах. Говорят, что он скрылся из Петербурга и неизвестно, в какую сторону направился?»

B ночь с 24 на 25 ноября 1741 года, вступила на престол императрица Елизавета. Это событие, столь неожиданное не только для всей почти Европы, но и для большинства петербургских царедворцев, совершенное с горстью преображенских солдат даже без офицеров — это событие породило множество разсказов, по большей части неверных или преувеличенных.

Барбье, занеся под ноябрем 1741 года, в свой дневник[8] о вступлении на престол Елизаветы со слов, как говорит он, русскаго посланника в Париже князя Антиоха Кантемира, добавляет притом: «не пропускают разсказывать, что маркиз де-ла-Шетарди, наш посланник в России, принимал участие в таком великом перевороте, но кто в состоянии знать о том? Если это так, то это была бы великая негоциация. Bо всяком случае он спокойно сидел в своей квартире. Принцесса была так внимательна, что тотчас же прислала караул к его дому. Было не возможно сделать это без некотораго шума. Прислуга была изумлена, но офицер, командовавший караулом, разуверил ее и сказал только, чтобы никто не входил и не выходил из дома. Разбудили де-ла-Шетарди, который может быть не спал: он скоро узнал о происшедшем, оделся в великолепное платье и был из первых, принесших поздравление и присутствовавших при восшествии.»

«Mожно сказать обо всем этом, что такое великое событие обязано счастью короля и г. кардинала (Флери). B тоже утро, Елизавета послала сказать г. де-ла-Шетарди, чтобы он отправил курьера к шведскому королю с известием о происшедшем. Другому она велела ехать к начальствующему над московитскими войсками против шведов с приказанием прекратить всякия неприязненныя действия в ожидании новых повелений. Таким образом нисколько не сомневаются в окончании войны, которую мы заставляли вести шведов единственно с целью отвлекать москвитян, что нам обходилось очень дорого.»

Другой современник описываемаго события, более знаменитый, именно Фридрих II, так отзывается о нем[9]: «1741год был свидетелем великих событий. Bся Европа была в войне по случаю дележа спорнаго наследства (римскаго императора Карла VII; собирались избрать императора из другаго, а не австрийскаго дома, в России же лишали престола младенца императора, бывшаго еще в колыбели. Переворот доставил этот престол принцессе Елизавете. Один хирург, происхождением француз, один музыкант, один камер-юнкер и сто преображенских солдат, подкупленных французским золотом, переселили Елизавету в императорский дворец… Франция надеялась извлечь для себя выгоду из этого переворота, которому содействовала, но скоро увидела исчезнувшими свои надежды… Подобныя предприятия, которыя бы показались через чур отважными в других странах, могут иногда удаваться в России. Народный дух наклонен к волнениям. B этом случае у русских общая черта с другими народами, которые, не будучи довольны настоящим, всю надежду возлагают на будущее… Думали, что король (т. е. Фридрих II) принимал участие в совершившемся в России перевороте, но ничего подобнаго не было: король был тут в стороне и узнал о происшедшем в одно время с публикою. За несколько месяцев перед тем, маршал Бель-Иль (французский посол на франкфуртском сейме, где должно было происходить избрание новаго римскаго императора), сильно раздраженный по видимому против принца Антона брауншвейгскаго и жены его, правительницы Анны, спрашивал короля, не будет ли ему досадно, когда в России случится переворот в пользу Елизаветы и во вред малолетнему императору Ивану, который приходится ему (Фридриху II) племянником? Король на это отвечал, что он признает между владетелями родственниками только тех, которые ему друзья. На том разговор и остановился, и вот все, что было…

О французском золоте (котораго, как положительно видно из донесений самого де-ла-Шетарди, потрачено было такое ничтожное количество, что о том собственно и не стоило бы упоминать) в особенности любили распространяться в разсказах о восшествии на престол Елизаветы, а досужие собиратели придворных анекдотцев и исторических скандальцев сделали, по своему обыкновению, из мухи слона, не преминув примешать кстати и романическия отношения де-ла-Шетарди. Bпрочем намек на последнее есть и у серьезнаго одного писателя, именно Флассана[10], который заметил: «Mаркиз де-ла-Шетарди был высокаго роста, красив, умен, любезен, и почет, с которым его принимала Елизавета, подал повод к догадкам щекотливаго свойства. Mожет быть эта принцесса желала только вознаградить усердие, с которым де-ла-Шетарди старался о возведении ея на престол.» На несправедливость этого предположения находим указание в одной депеше английскаго резидента Финча (21 июня 1741 г.). Надобно прежде заметить, что муж правительницы принц Антон брауншвейгский следил за сношениями Елизаветы, когда она была цесаревною, самым тщательным образом. Когда у него с Финчем зашел разговор о замыслах дочери Петра Bеликаго. то он между прочим, сказал, что «французский посланник часто ездит по ночам к Елизавете, и так как нет никаких признаков, чтобы тут примешивались любезности (соmmе riеn n'iridiquе qu'il у аit еntrе еuх dе lа gаlаntеriе), то надо думать, что у них дело идет о политике[11]».

Не прошло и года после вступления на престол Елизаветы, именно в июле 1742 г., маркиз был отозван от русскаго двора. Bот одно из самых подробных между современными известиями об его отъезде[12]: «После отзыва маркиза де-ла-Шетарди, он имел прощальную аудиенцию 5 авrуста. Императрица и пожаловала не только ему обыкновенный посланнический подарок в 12 тысяч рублей за то, что он прежде состоял в этом звании при русском дворе, но и первому секретарю его 1000 рублей и столько же на его канцелярию. Потом он, до самого своего отъезда, ежедневно являлся при дворе и часто бывал приглашаем к императорскому столу. 3 сентября, он выехал из Mосквы, и тайный советник Лесток, вместе с другими добрыми приятелями, провожали его до имения камергера Строгонова в 45 верстах от Mосквы. За день перед тем, он еще раз прощался с императрицею, которая при том пожаловала ему андреевский орден со звездою, украшенный дорогими брильянтами, ценимыми в 50 тысяч рублей; также- табакерку с ея портретом, осыпанным драгоценными камнями, ценою свыше 30 тысяч рублей; перстень с необычайно большим брильянтом в 25 тысяч рублей. Недавно получил он также 100 штук золотых медалей, из которых меньшия в 20, а большия в 50 червонцев весом, и разные горностаевые и другие меха. По ходатайству маркиза, его экипажи и мебель куплены за 20.210 рублей; между ними находился серебряный сервиз в 8 тысяч рублей. Императрица была очень тронута его отъездом (diе Каisеrin sоll viеl Еmрfindliсhkеit tibеr sеiriеn Аbsсhiеd bеzеugt hаbеn): пожаловав ему орден и распрощавшись с ним, она, через четверть часа, снова позвала его к себе, и, лишь только он показался, сказала: «mоnsiеur dе lа Сhеtаrdiе, я едва было не забыла передать вам на память от принцессы Елизаветы, при чем и вручила ему табакерку, перстень и другие подарки. 21 ноября, он достиг Губертусбурга в Саксонии, где 22 имел аудиенцию при дворе, а 25 пустился в путь далее; 19 января, прибыл в Париж, откуда в тот же день поехал в Bерсаль, и здесь, согласно желанию короля, показывал ему полученные подарки. Их оценивают в 1.500.000 ливров. Из этого уже видно, в какой великой милости мог он быть у той монархини…»

Саксонский дипломат Пецольд, описывая таким же образом все подарки де-ла-Шетарди, прибавляет, что они возбудили тайное недовольство в придворных, так что невозможно довольно описать всех проклятий и брани, которыми осыпали тогда в Петербурге маркиза[13].

Причина отзыва маркиза из России в 1742 году остается неизвестною: вышеприведенный немецкий журнал, а также и позднейшие немецкие писатели (Герман, Bебер[14] приписывают это настояниям русских министров, недовольных значением, которым маркиз стал пользоваться при дворе в царствование Елизаветы; но это едва ли верно, потому что Бестужев, заведывавший исключительно иностранными делами, в первое пребывание де-ла-Шетарди видимо заискивал у него, льстил ему и вообще не был еще в такой силе, как впоследствии; прощальные же подарки французскому послу лучше всего доказывают, как была довольна им императрица. Если прочитать переписку маркиза с французским правительством (переписку, к сожалению, недоведенную до конца в сборнике, которым я пользовался), то можно увидеть, что последнее присылало часто выговоры своему представителю за слишком уже болъшое усердие к интересам России, что быть может и было настоящею причиною его отзыва оттуда.

B следующем 1743 г., маркиз де-ла-Шетарди снова был послан версальским двором в Петербург. О дружбе и приязни к Франции, в которых уверял Бестужев Рюмин в первые месяцы царствования Елизаветы, не было уже и помина, и канцлер совершенно предался на сторону англичан. B видах противодействия такой политике русскаго двора, де-ла-Шетарди и явился в Петербург, но медлил представить свои верительныя грамоты.

Пребывание в этот раз маркиза в России составляет любопытный эпизод в царствовании Елизаветы, представляя много черт для характеристики той эпохи, а потому пишущий эти строки намерен подробно собрать по этому предмету все русские материалы и сличить их с иностранными известиями. B настоящее же время ограничиваемся свидетельством Екатерины II: «маркиз де-ла-Шетарди, говорит она, прежде, или лучше сказать в первую свою поездку пользовавшийся болшими милостями и доверенностью Елизаветы, во вторую увидел свои надежды не сбывшимися. На словах был он более умерен, чем в письмах, наполненных жолчью и досадою. Их вскрыли, нашли ключ к тайной азбуке и разобрали. Так узнали подробности его разговоров с моею матерью и многими другими лицами о современных событиях и на счет императрицы. Так как маркиз не предъявлял еще оффициально своих прав на представительное звание, то и было повелено выслать его из империи. Его лишили ордена св. Андрея и портрета императрицы, оставив впрочем ему все подарки и драгоценности, пожалованные государынею… Не ведаю, что говорилось между моею матерью и де-ла-Шетарди, знаю только, что однажды он обратился ко мне с похвалами моей прически еn Mоуsе. Я отвечала, что для того, чтобы понравиться императрице, готова убирать голову, как будет ей угодно. Услыхав такой ответ, маркиз сделал пируэт влево, отошел в сторону и уже более не говорил со мною.»

По возвращении де-ла-Шетарди во Францию, его дурно приняли при дворе и велели отправляться и жить, до новых повелений, в своем имении. B следующем году (1745) он получил дозволение отправиться к армии в Италию, а в 1749 г. является посланником в Турине. Но и здесь не повезло нашему маркизу: он очень понравился маркизе Сент-Жермень, фаворитке сардинскаго короля, который просил французское правительство об отзыве де-ла-Шетарди под тем предлогом, что он слишком много берет на себя. И так этот министр испытал, что волокитство, пускаемое иногда в ход дипломатами, как средство для успеха, может также служить и источником неудовольствий. Де-ла-Шетарди умер в Ганау, 1 января 1758 г., в звании начальника завоеваннаго французами графства Ганау[15].

Г. Bебер сообщает известие[16], что некая mаdаmе dе Mоntаlеt соmtеssе dе Mаnеstаrоl, называя себя матерью маркиза де-ла-Шетарди, обращалась с письмом к польскому королю о пособии и объясняла там, что ей необходимы 25 т. ливров и что она сохранит это в глубочайшей тайне. Графиня, должно полагать, была не из застенчивых и вместе с тем просила, чтобы король прислал ей «браслет с августейшим своим портретом» который обещалась из признательности носить всю свою жизнь.

Подобныя же два письма этой графини сохранились и к императрице Елизавете в 1758 г., следовательно в год смерти де-ла-Шетарди: здесь также дело идет о пособии и о сохранении того в тайне. Одно из этих писем написано с чрезвычайною кудреватостью: «почтителъный восторг, которым я, пишет красноречивая попрошайка, проникнута к священной особе ея императорскаго величества вовсе не есть чувство, недавно запылавшее в моем сердце. Bосторг этот давно овладел мною — покойный маркиз де-ла-Шетарди, мой сын перелил его из своей души в мою; он научил меня смотреть на ея императорское величество, как на дар, ниспосланный с небес для счастия земли…» B конце пафос сменяется таким прозаическим местом: «я совершенно разорилась для покойнаго маркиза де-ла-Шетарди для того, чтобы он мог достойным образом поддерживать свое звание при дворе ея императорскаго величества. Он умер, не оставив ничего, а я пережила его без состояния…»

Bот современныя известия, дошедшия до нас о маркизе де-ла-Шетарди. Перевод его донесений французскому правительству за 1740-42 годы и составляет содержание настоящей книги. Подлинныя депеши, доныне не изданныя в свет, хранятся во французском архиве министерства иностраных дел в Париже, где и сделаны были с них копии известным любителем русской истории, А. И. Тургеневым. Я переводил с последних и долгом считаю предупредить, что иныя депеши Тургенев пропускал, может быть как не содержащия в себе особеннаго интереса, другия передавал в неполных сокращениях; наконец оне прерываются на апреле 1742 года, следовательно не за долго до отзыва де-ла-Шетарди, почему истинная причина тому осталась неизвестною. При всем этом тургеневский сборник представляет любопытный материал для новой русской истории, так как с помощию его объясняются отношения Франции к России в 1739 — 42 годах и, что главное, степень участия французскаго правительства в возведении на престол Елизаветы в надежде ослабить и уничтожить влияние на европейския дела России со времен реформы Петра Bеликаго. Bсе это подавало повод ко многим неверностям и догадкам во всех иностранных сочинениях, где шла речь о России той эпохи; в русской же исторической литературе, бедной подобнаго рода материалами, почти вовсе ничего не было известно[17].

B начале сборника помещены известия о России, не принадлежащия перу де-ла-Шетарди; его собственно донесения начинаются с января 1740 г. Из них видно, что в первое время он еще не освоился с Россиею и новым для него обществом, а потому тогда у него мало попадается интересных подробностей, которыя не были бы известны из записок современников или посольских депеш, уже изданных в свет; но чем долее жил де-ла-Шетарди в Петербурге, чем более втягивался он в тогдашния интриги и приобретал тайных поверенных, тем любопытнее и своеобразнее становятся его известия, так что когда уже доходит он, напр., до описания своих сношений с цесаревною Елизаветою, то нельзя не признать, что, вследствие негласнаго вмешательства Франции в русския дела, один только ея представитель был в состоянии знать и сообщать такия подробныя сведения. Разумеетея, что маркиз, как иностранец и притом человек, как по всему заметно, легкомысленный и занятый прежде всего своею собственною особою, касался иногда легко или же вовсе проходил молчанием такия события, которыя, при настоящих требованиях науки, необходимо стоят на первом плане. Чтобы пополнить эти цробелы, присоединены к депешам некоторыя примечания и пояснения, из разных современных русских известий, при чем не забыты и общеизвестные источники, как напр. Записки Mанштейна, обоих Mинихов, депеши разных иностранных министров и проч. Из подобных сочинений сделаны более или менее подробныя выписки не с целью увеличить объем книги, но для легчайшаго уяснения, при самом чтении, разноречащих иногда между собою показаний и критической оценки того, что сообщал французский посол.

П. Пекарский.

Царица любезна, великодушна и сострадательна, чувствительна к похвале (и это черта всего двора); так как она провела свою молодость в Курляндии и Ливонии, то пристрастилась к иностранцам, что ее уже несколъко удаляет от обычаев ея народа.

Принцесса Анна нрава серьезнаго и сдержаннаго, она живет при дворе и видит царицу ежедневно.

Принцесса Елизавета веселаго расположения и доступнее в обращении (d'un аbоrd рlus fасilе); живет в городе и является при дворе только во время съездов; ей вовсе не дают средств поддерживать свое звание и происхождение.

Герцоr курляндский наружности простой и скромной; он воспользовался счастливым случаем, в котором достоинства кажется не участвовали; его приближенные много расхваливают его суждения, и он хвастается своею великою честностью и твердостью, готовою на все. Он высокомерен и неприступен; нетерпелив и не может этого скрыть; любит роскошь, которую он-то и ввел при русском дворе. Так как он один только приближен к императрице, то государыня и знает только то, что он хочет, чтобы она знала. Он считает себя происходящим из Франции из дома Бирона; но некоторые уверяют, что он называется Бирен и что курляндское дворянство отказало признать его благородным в 1726 году [18]).

Герцогиня курляндская родом из Ливонии и пользуется значением, которое она приобрела своею короткостью с царицею, когда та была еще герцогинею кур-ляндскою.

Два принца (сыновья Бирона) еще очень молоды. Разно говорят об их происхождении, особенно о младшем. Правда, что царица кажется на него обра-тила всю свою привязаяность, и я сам видел ее проливающею слезы, когда ребенок нынешней зимою был в оспе.

Граф Остерман слывет за самаго хитраго и двуличневаго человека в целой России. Bся его жизнь есть ничто иное, как постоянная комедия. Каждый решительный переворот в государстве доставляет ему случай разыгрывать различныя сцены: занятый единственно мыслию удержаться на месте во время частых дворских бурь, он всегда притворно страдает подагрой и судорогами в глазах, чтобы лишаться возможности пристать к которой либо партии. Тишина в правительстве есть для него лекарство, возвращающее ему здоровье. Никто лучше его не знает обо всем происходящем в Петербурге, и караульные, разставляемые, как будто для безопасности, к домам знатных и иностранных министров, служат шпионами, обязанными ему отчетом во всем, что там ни происходит. На нем одном лежит вся тяжесть дел, и хотя его правила, совершенно нейтральныя, не внушают обыкновенно много доверия, однако принуждены прибегать к нему, потому что не знают, как обойтись без этого человека. Он из Bестфалии, и сначала был писцом на торговом корабле, торговавшем с Ригою. Здесь он был помолвлен с одною мещанкою, которая еще жива. Потом, он прибыл в Петербург для уплаты некоторых счетов и немного спустя получил место в присутственных местах. Петр I, который умел узнавать людей, скоро угадал и возвышал его постепенно до занимаемой им ныне должности: это человек чрезвычайно вежливый и вкрадчивый, говорящий на многих языках.

Г. Бреверн, секретарь кабинета, кажется, владеет всею доверенностью Остермана. Он служит посредствующим звеном между Остерманом и герцогом курляндским — человек хитрый и прилежания (аррliсаtiоn) чрезвычайнаго[19].

Кн. Черкасской, второй член кабинета, не вмешивается в другия дела, кроме внутренних: влияние его не значительно.

Барон Шафиров-лучшая голова во всей России: его употребляют, по необходимости, при всех трактатах, которые заключаются Россиею, как человека, чрезвычайно опытнаго при переговорах; но он продажен и при том русский. ІІочему к нему нет никакого доверия. При Петре I его взводили на эшафот. Это человек самый неукротимый и продажный.

Г. Кейзерлинг, родственник того, который в Саксонии, есть доверенное лицо герцога курляндскаго и никогда не покидает его особы.

Из русских министров при иностранных дворах Бестужев, который в Копенгагене, уважается более всех.

Г. Кейзерлингу, которыfи в Дрездене, покровитель-ствует более всего герцог курляндский. Полагают, что после сейма в Bаршаве он отправится в Петербург и вступит в кабинет.

Кейзерлинги и Бестужевы — это креатуры собственно герцога и он старается поместить их всех в министерство. Первым он обязан своим счастием и не скрывает того [20]).

Первые чины двора: князь Куракин занимает звание обершталмейстера (grаnd есuуеr) и гр. Левенвольде обер-гофмаршала (grаnd mаrесhаl). Первый любит стол, второй — музыку: вот все, что о них можно сказат.

Фельдмаршал Трубецкой-старая баба. Фельдмаршал Mиних, без сомнения, лучший офицер, котораго имеет царица. При большой храбрости и опытности, он хорошо знает научную сторону своего ремесла. Он президент военной коллегии, и ему обязаны основанием школы в 1200 кадет, которая под его начальством и снабжает ежегодно армию превосходными людьми; он же начальник инженернаго корпуса, и ему обязаны сведениями по этой части. Ладожский канал, о котором он подал проект Петру I, был началом его счастья. Mожно его упрекнуть в пристрастии к военной славе и в пренебрежении к жизни солдата, но последний недостаток кажется извинительным в стране, где государь считает более число своих провинций, нежели число своих подданных. Он враг Остермана и Ласси. Герцог непосредственно покровительствует ему. У него всеrда была склонность убеждать Россию в выгодах союза с Франциею.

Фельдмаршал Ласси менее обширнаго ума, но чрезвычайной храбрости и хладнокровия, которое дает ему возможность при случае пользоваться всеми знаниями, какия у него есть. Он ничего не делает на авось, всеми мерами заботится о сохранении своей репутации, бережет войска, которыя его обожают, и только и мечтает, чтобы после власти провести остаток своих дней по среди своего семейства. Царица его очень любит — это человек скромный, ни под каким видом не вмешивающийся в дела правительства. Герцог не находит его годным для своих видов; он очень дружен с Остерманом. Семь лет он служил под французскими знаменами в бервикском полку и, не будучи в состоянии достirнуть там подпоручичьяго чина, перешел в Германию, где оставался 2 года, а оттуда в Россию, где г. Крои[21] доставил ему роту.

Генерал Левашев, которыи следует за фельдма-шалом Ласси, офицер, как сотни тысяч других, а по своему происхождению — он русский — лишен возможности командовать армиею.

Принц гомбурrский, вице-президент военной коллегии, непримиримый враг многих; следует за Левашевым, храбр, любим войсками; еще очень молод и горяч.

Принц Беверен очень молод и любим царицею и еще более принцессою Анною[22]). У rерцога курляндскаго принимают дурно тех, кто часто бывает у этого принца; ему 22 года — он генерал-маиор.

Генерал — лейтенанты, которые лучше прочих известны в России — генералы Кейт, Стофельн, Дуглас и Румянцов.

Bот те, которых герцог курляндский желает поставить в главе армии: его сын, который будет командовать дворцовыми войсками (lеs trоuрреs dе lа mаisоn), его два брата и генерал Бисмарк, зять его жены. Старший из его братьев довольно хороший офицер, храбр, характера буйнаго и несколько черезчур предан удовольствиям. Mладший человек скромный, без большой опытности и познаний. Оба они генерал-лейтенанты. Генерал Бисмарк, родом из Пруссии, был полковником в службе прусскаго короля, убил там своего слугу, и король не хотел его за то простить. Тогда он перешел в Россию, сделан здесь генерал-маиором и, несколько времени спустя, женился на сестре герцогини курляндской. Он принимал участие в последней войне с Польшею и получил генерал-лентенанта; это человек жесткий, несколько преданный пьянству. Он слывет за хорошаго офицера; ему обязаны по большей части введением в русския войска прусских маневров [23]).

Генерал-лейтенант Геннинг офицер опытный; он член коллегии (военной?), с ним советуются о снаряжении и вооружении войск, в чем его считают очень знающим; значение его можно сравнить с нашими директорами или инспекторами.

Генерал Гордон был очень хорошим моряком, но болезненное состояние не дозволяет ему принимать теперь деятельное участие в службе.

Адмирал Головин — президент адмиралтейской коллегии, человек умный и знакомый с теориею своего ремесла, но у него нет еще опытности. Он страстно любит англичан и ничего не делает без их совета.

Bице-адмирал Бредаль считается хорошим офицером.

Bице-ядмирал Обриен был капитаном корабля в Англии, и кн. Кантемир выпросил его, прошедшею зимою, у английскаго двора. Это человек опытный и очень хорошо служивший. — Его прочат на место адмирала Гордона.

Mежду капитанами кораблей из иностранцев есть некоторые довольно хорошие, но природные русские все очень плохи.

Из нынешних иностранных министров при дворе г. Зуму (Suhru), саксонскому посланнику, более прочих оказывают внимания[24]. Женщины при дворе не имеют никакого значения и являются туда только в торжественные дни.

B низших рядах есть люди, которые имеют доступ и даже некоторое значение, так медик лифляндец, очень любим царицею[25]. Два курляндца, которые поставляют ко двору для торжественных случаев все ткани; барыши от этого принадлежат не одним им. Придворный банкиръ[26]).

Mилостивейший государь! Я не могу дать вашему превосходительству более простой и в тоже время болееверной идеи о России, как сравнив ее с ребенком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновеннаго срока, рос там в продолжении нескольких лет и, вышед наконец на свет, открывает глаза, видит предметы, на него похожие, протягивает свои руки и ноги, но не умеет ими пользоваться; чувствует свои силы, но не знает на что их употребить. Нет ничего удивительнаго, что народ в таком состоянии допускает управлять собою первому встречному. Немцы (если можно так назвать сборище датчан, прусаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и и курляндцев) были этими первыми встречными: они и воспользовались руками и ногами этого народа и управляют его движениями. Bенский двор, внимательный к своим выгодам, умел воспользоватьея таким положением нации, и можно сказать, что он управлял петербургским двором с самаго восшествия на престол ныне царествующей императрицы; он снабжал лицами для замещения первых должностей в министерстве и войсках; он, по своей. воле, заставлял заключать мир, объявлять войну; по его же внушениям, Россия предприняда настоящую войну, вопреки мнению герцога курляндскаго (тогда гр. Бирона) и гр. Остермана, лишь на основании уверений гр. Ягужинскаго, который, будучи прельщен (sеduit) венским двором, думал, что можно воспользоваться войною между Персиею и Турциею, для завладения Босниею. Россия может 20 лет с успехом воевать в Крыму, также около устьев Днепра, Буга и Днестра, в состоянии еще более истощиться от потерь людей и денег, и не смотря на все это не будет обладать Каффою, не имея и не будучи в состоянии иметь флота. Даже овладев всем Крымом, она не может удержать его за собою, так как отделена от него пустынею в 300 льё, населенною двухстами тысячами татар. Та же пустыня лежит между Очаковым и Украиною. Россия не может отправить кораблей к устью двух рек, впадающих в Черное море, и Очаков для нея был бы более отяготителен, нежели Гибралтар для англичан. Единственное полезное завоевание, которое может она сохранить — это Азов, потому что он смежен с ея владениями, защищает казаков и предает во власть ея Дон.

Армия гр. Mиниха, в последнюю кампанию, терпела более от голода, нежели от оружия, почему он не мог долго держаться, и это понятно, когда знаешь, что армия принуждена возить с собою на 6 месяцев жизненных припасов, которые съедаются обыкновенно на четвертом месяце; и притом недостаток в нужном фураже для 30000 волов и обозных лошадей, не считая кавалерии. Россия только и мечтает о мире, и в Петербурге обычное присловье, что гр. Остерман прозреет и получит способность ходить только при заключении мира; с самаго начала последней войны, этот министр не являлся при дворе и не выходил из своей комнаты.

Дворы венский, английский и голландский всегда хлопотали о прекращении всякой связи между дворами русским и французским, и для того поселяют между ними дух недоверия и даже отвращения, чему, чтобы поверить, надобно быть свидетелем самому. Я имел случай испытать последствия тому: нынешней зимой была публикована в Петербурге статья (а здесь не смеют говорить публично ничего такого, что не было бы из министерства), в которой прямо говорится, что Франция употребляет все свое влиявие и даже деньги в Турции, чтобы заключен был с императором (римским) мир отдельно (от России); что она старается возбудить Швецию и что очень хорошо понимают цель посольства Северина[27]. Русский двор был так встревожен даже нерешительностью, которую выказывал император к будущей кампании, что царица приказала ему объявить, что она одна в состоянии вести войну, но в таком случае завоевания, которыя будут сделаны у турок близь пределов империи, она оставит себе. Это самое и подало повод к присылке генерала Ботта, который возобновил царице уверения, что государь его не положит оружия до тех пор, пока не будет заключен мир, славный для обеих держав.

Таково было положение русскаго двора до превозглашения гр. Бирона герцогом курляндским. Последнее звание ему было обещано еще покойным королем Августом; он его заслужил от сына, котораго возвел на трон (польский). Бирон не скрывает, что в его выгодах было ухаживать за венским двором, чтобы тот ему не помешал в его видах на Курляндию — теперь цель достигнута и настоящия намерения его легко угадать.

Царица, при вступлении на престол, требовала от своих подданных присяги, в силу которой они обя-зывались признать и повиноваться тому, кого она укажет по себе наследником; даже иностранцы в Петербурге и Mоскве присягали в том; в Ливонии же было предложено это только подданным.

Принцесса Анна, дочь rерцогини мекленбургской, старшей сестры царицы, назначена наследницею, хотя это еще не объявлено. Bенский двор, несколько лет тому назад, предлагал супружество между нею и принцем брауншвейг-вольфенбюттельским, близким родственником императрицы (римской). Это уже было делом почти решеным, и сама принцесса была к тому склонна.

Такой союз ставил Россию в совершенную зависимость от венскаго двора: гр. Бирон открыто не смел противиться тому, однако сумел отдалить его. Теперь, сын его наследный принц герцогства, смежнаго с русскими пределами, и не сомневаются, чтобы виды герцога не простирались на доставление русской короны своему роду и чтобы он не успел в том, если царица проживет еще несколько лет. B случае ея кончины прежде исполнения этого плана, выгоды герцога потребуют устроить себе безопасное удаление в свои владения, где он займется освобождением их от долгов и закладов, которыми они обременены. B противном случае, мир необходим для его планов: армия занята, деньги России истощены в войне. Император не в состоянии ссужать его, а по герцогству он должен 10 мильонов, и две трети его владений заложены. Bыкупя их, у него было бы дохода 150 т. ливров, а теперь он только получает 50. Уверенность, что Франция одна может покончить войну влиянием своим на Порту, побудила его открыть мне о своем желании вступить в переговоры с вашею эминенциею. Он даже требовал, чтобы я к вам писал от имени царицы, но я отказался, не будучи ни на что уполномочен. Если бы мое вмешательство не понравилось вашей эминенции, то последствия были бы для меня ужасны, и я должен бы отказаться на всегда от надежды выехать из России. Я полагал достаточным известить вашу эминенцию о расположении русскаго двора, и мне стоило много трудов убедить герцога согласиться на то, чтобы я сам отправился поддерживать мое письмо (которое Бирон сам послал). У меня не было других способов, кроме почты, чтобы вам объяснить о том; в Петербурге море освобож-дается только около 10 мая. Он (Бирон) дал мне возможность писать к вам и ждет только моего ответа, чтобы послать к вашей эминенции доверенное лицо, которое сообщит вам о его истинных чувствах. Bот, милостивейший государь, все мое поручение: я думал вступить в Россию львом, а теперь считаю себя счастливым, покидая ее лисою.

Я буду иметь честь представить вам записку о нынешнем состоянии России, о правителъстве ея, финансах, доходах казны, расходах, войсках сухопутных и морских. Чрез несколько времени я представлю также доклад о торговле России и о выгодах, которыя может из нея извлечь Франция.

Bаша эминиенция удостоит заметить, что в доходах казны разныя случайныя статьи изменяются ежегодно на 3–4 мильона; тоже самое и с генералами, которых число переменилось три или четыре раза в продолжении настоящей зимы. Разница не превышает 4 или 5. Если бы требовалась мелочная точность, то мне легко ее достигнуть, потому что — смею сказать — нет ни одного присутственнаго места в Петербурrе, которое бы устояло против самаго скромнаго подкупа (qu'il n'еst раs un burеаu dаns Реtеrsbоurg а l'ерrеuvе d'unе biеn mоdiquе sоmmе).

Дела в России распределены по разным коллегиям. Последния зависят от сената, сенат от кабинета, в котором не собираются иначе, как под председательством императрицы. Гр. Остерман и кн. Черкасский суть члены, которые его составляют. Последний там только для вида, и мешается лишь в ничтожныя дела по внутреннему управлению страны. Г. Бреверн, брат капитана в саксонском полку, в кабинете секретарем и заведует перепискою, имея под начальством 20 писцов, которые по большей части из солдат. Двери комнат и передних охраняются двумя гвардейскими солдатами с примкнутыми к ружьям штыками. Обо всех делах докладывается герцогу. Царица только чрез него и видит, и слышит, и говорит. Его приказания и предположения сообщаются гр. Остерману, а этот должен придумывать средства и изыскивать способы к осуществлению их. Цель русскаго двора бросать пыль в глаза целой Европе. Нет такого необыкновеннаго и дорогаго проекта, которыи, быв предложен ему, не был бы принят, так напр. проект о торговле с Япониею чрез Камчатку, проект об открытии новых земель в Америке; проект о ведении торговли с бухарцами и монгольцами; проект о сделании петербургскаго порта судоходным; проект о соединении Bолги с Доном. Я знаю еще 200 т. проектов, на которые уже затрачено до 100 т. экю, потому что прожектеры получают хорошее жалованье и содержание. От времени до времени посылают 5–6 нарочных, чтобы ожидать их на границе. Цель двора достигнута, если в Европе говорят, что Россия богата: посмотрите, какие чрезвычайные расходы делает Россия! Умалчиваю о содержании заведений математических и астрономических и о совершенном пренебрежении и упадке народных школ.

Трудно, чтоб не сказать невозможно, знать настоящее количество обращающихся в России денег, потому что в стране, где не существует собственности, господа и крестьяне одинаково хлопочут скрывать от своих властей имеющияся у них деньги, так как эти власти в праве отнять их. Таким образом, крестьянин старается закопать свои деньги в землю, а барин передает их в иностранные банки. Полагают, что в России обращается 150 мил. нашей монеты, так что доходы казны простираются до трети находящихся в обращении денег. Сообщу вашей эминенции черту, которая даст вам понятие об управлении русскими финансами.

Петр I приказал выбить на 10 мильонов медной монеты в 5 и 10 копеек, в 1 / 2 и 1 / 4 коп.; последния почти не имеют внутренней цены, но 8 четвертей копейки равны по весу 5 коп. Поляки и жители Любека поняли эту разницу и выбили из этой монеты 5 копеечники, которые сбывают в России, а за свои товары в рублях получают полу и четверти копейками. Таким образом, вот для России потеря 150 за 100. Четыре года тому назад, это заметили и считали, что в России уже 25 м. медной монеты. Англичане и голландцы предложили средство: их выслушали, возникла недоверчивость, на том и остановились. Нынешний год предпринято новое розыскание о медной монете, и находят ее уже 35 мил. Таким образом, 25 мил. денег ввезено в Россию со времени Петра Bеликаго, отчего в потере на 15 мильонов.