автордың кітабынан сөз тіркестері  Исторические кладбища Санкт-Петербурга

А.В. Кобак, Ю.М. Пирютко

В 1926 г. Тихвинское кладбище закрыли, но захоронения продолжались до 1932 г., когда было принято решение о создании музея-некрополя.

Решение это неоднозначно по обоснованности и последствиям. Безусловно, историко-художественное значение некрополя Александро-Невской лавры столь очевидно, а площадь Лазаревского и Тихвинского кладбищ так мала, что прекратить захоронения было необходимо. Однако дальнейшая судьба Тихвинского некрополя сложилась трагично. Сыграли роль и предвзятое отношение к целым пластам отечественной культуры, и свойственная времени склонность к категоричности оценок, и нетерпимость к инакомыслию. Показателен отзыв о Тихвинском кладбище энтузиаста создания музея-некрополя Н. В. Успенского, много сделавшего в 1920-1930-е гг. для спасения ценных произведений мемориальной скульптуры. Успенский с обидной несправедливостью характеризовал этот некрополь: «На этом месте, засаженном наскоро, после сломки здания консистории, жиденькими березками и тощими липками, на свободных, залитых солнцем участках со щегольством и звоном огромных денежных вкладов за вечный помин души расположилось вдали от столбовой аристократии многочадное, «сам себе барин» купечество. За ним, более скромно, точно боясь обеспокоить в Лазаревской тесноте своим присутствием знатного вельможу или его лакея, пробралась сентиментально-пейзански настроенная интеллигенция и навалила на свою маленькую жилплощадь тяжелые саркофаги, похожие на громоздкие сундуки, заполненные многотомными сочинениями самих умерших авторов… Теперь, как бы в противовес всем этим мраморным плакальщицам, гениям смерти, бесчисленным урнам и светильникам, саркофагам, колоннам, обелискам и всей экзотической природе Лазаревского кладбища, этот маленький участок быстро заполнился каплицами-часовнями, похожими на маленькие киоски, и каменными многосемейными усыпальницами, скорее напоминающими собою мясные холодильники. Под конец века в дополнение к этому утилитарному комбинату здесь выросло прозаическое по бездарности, бедное по замыслу и невзрачное по виду здание Тихвинской церкви, с шатровым красновато-пятнистым куполом, издали кажущимся шляпкой гриба-мухомора… Если собрание музея художественных надгробий Лазаревского кладбища можно, по справедливости, считать гордостью русского искусства… физиономию Тихвинского кладбища в большей его части с таким же беспристрастием приравнять к отрицательной величине»[293].

Эпитафия – жанр не только художественный, но в какой-то степени и документальный, опирающийся на реальную биографию или личностные черты. В этой связи использование или цитирование известных литературных текстов в ряде случаев не могло не приводить к их искажению, переиначиванию, приспособлению к конкретным обстоятельствам. Через два века прошли и дожили до наших дней в многочисленных вариациях и в самых свободных стиховых объемах эпитафии – изначально шестистишная «Прохожий, ты идешь, но ляжешь так, как я…» П. И. Сумарокова[233]

Фрагменты пространной лисенковской автоэпитафии, сохранявшей популярность в течение более чем столетия, воспроизводились на различных памятниках уже в XX в. Приведем некоторые из этих текстов.

Уходит человек из Мира,
Как гость с приятельского пира;
Он утомился кутерьмой;
Бокал свой допил, кончил ужин,
Устал – довольно! отдых нужен:
Пора отправиться домой!
Прохожий! Бодрыми ногами
И я ходил здесь меж гробами,
Читая надписи вокруг,
Как ТЫ мою теперь читаешь…
Намек ТЫ этот понимаешь.
Пр<ощай> же!.. До св<иданья>, д<ру>г!

Но, пожалуй, с наибольшей резкостью и идеологической направленностью об этом предмете высказывался Н. С. Лесков: «…скромному и истинно святому чувству нашего народа глубоко противно кичливое стремление к надмогильной монументальности с дутыми эпитафиями, всегда более или менее неудачными и неприятными для христианского чувства. Если такая претенциозность и встречается у простолюдинов, то это встречается как чужеземный нанос – как порча, пробирающаяся в наш народ с Запада, – преимущественно от немцев, которые любят «возводить» монументы и высекать на них широковещательные надписи о деяниях и заслугах покойника. Наш же русский памятник, если то кому угодно знать, – это дубовый крест с голубцом – и более ничего. Крест ставился на могиле в знак того, что здесь погребен христианин; а о делах его и значении не считают нужным писать и возвещать, потому что все наши дела – тлен и суета. Вот почему многих и самых богатых и почетных в своем кругу русских простолюдинов камнями не прессуют, а «означают», – заметьте, не украшают, а только «означают» крестом. А где от этого отступают, там, значит, отступают уже от своего доброго родительского обычая, о котором весьма позволительно пожалеть»[230]

Вот эпитафия на могиле сестер Е. А. и М. А. Бек. Одна умерла девицей, другая – матерью четверых детей:

Одна развиться не успела,
Другая пышно расцвела —
Лишь утра блеск одна узрела,
Другая в полдень отцвела.
Так улететь спешат две розы
Дыханьем чистым в небеса;
Их цвет лишь прах; как наши слезы,
На них алмазная роса.

(1834 г., Лазаревское кладбище)

Мой друг, как ужасно, как сладко любить!
Весь мир так прекрасен, как лик совершенства.

Супруг в ней потеряв любовницу и друга,
Отчаясь слезы льет и будет плакать век.
Но что ж ей пользы в том? Вот, что есть человек.

Кладбищенская культура слова включает в себя не только надгробные надписи. Слово на кладбище разнообразно – это служба и проповедь[217], девизы и надписи на эмблемах и гробах[218], «стихи на смерть», «стихи на гробницу» и прочее, т. е. слово – воплощенное (вечное) и произносимое (временное) – пронизывает все ритуально-архитектурное целое погребального обряда. Являясь составной частью особой кладбищенской культуры, слово на кладбище живет по законам «кладбищенской поэтики»

После 1917 г. зодчему нечего было делать на петроградских кладбищах. Разве что калечить уже созданное. Кладбищенские церкви пострадали в той же мере, как и другие. Некоторые ансамбли, например Митрофаниевского кладбища, были уничтожены полностью, другие – наполовину или меньше. Сегодня только действующие церкви радуют глаз, остальные (среди них замечательные сооружения) ждут тщательного восстановления.

Возможно, однако, что недалек тот день, когда прерванная на долгие годы традиция возобновится и храмы снова станут строиться там, где они крайне необходимы, – на новых кладбищах пятимиллионного города.

В деревянном зодчестве традиции эти, по существу, никогда не исчезали, но исчезли, увы, в большинстве своем сами деревянные церкви, по которым можно было бы об этом судить.