автордың кітабынан сөз тіркестері  Варта. Книга 1. Та, кто задает вопросы

Варвара Еналь

истекала, казалось, из глубокой бездны. Впрочем, страха Матвей не ощущал, лишь жажду крови, которая становилась все сильнее. Он бежал и бежал и никакой усталости, никакой одышки не ощущал, словно у него были не обычные человеческие легкие, а невероятно мощные мехи, качающие воздух без устали.

Он понял, почему так сильно тянуло его к Мирославе. Девушка с таким знаковым именем заставляла думать и думать о ней, — ведь Стефан тоже когда-то был влюблен в Мирославу, пусть и другую

Потертые страницы, исписанные такими разными почерками, манили к себе. Хотелось сесть и прочесть все желания представителей кланов Варты. Хотелось понять, что же это за книга такая, откуда она взялась, в чем ее сила…

Но, конечно, дело не в книге, дело в людях. Дело всегда только в людях. Собственную жадность и злость не скроешь и не спрячешь. Истинные желания определяют сущность человека. Понимая это, Матвей медлил. Переворачивал страницы, рассматривал фотографию прадеда Стефана и его девушки. Кулон на шее Мирославы Дайненко — тот самый, что теперь висит в витрине «Старой Праги». Надо будет забрать его, эта вещь принадлежит семье Матвея.

Кулон забрать, а старую фотографию поставить в рамку. Пусть напоминает о прошлом и настоящем. О том, что враги из прошлого могут оказаться опасными и в настоящем, а старая ненависть может свести в могилу. И пусть напоминает о Желанной, о книге, которая выполняет истинные желания.

Все имеет обратную сторону, понимаешь?

— Не понимаю.

— Чтобы быть Жнецом, мне придется пожертвовать своей девушкой. Мне придется отказаться от тебя.

— Да пошли они к черту, Марьян! — взорвалась я. — Пошли они к черту! Почему ты должен их слушать? Ты свободен! Ты Жнец! А если не хочешь, то не будь этим чертовым Жнецом! Поехали со мной в Старый город и будь просто свободным человеком!

— Я же говорил, что ты храбрая и отчаянная девчонка, — улыбнулся Марьян и покачал головой. — Если бы это было так просто. Но на самом деле — это как с Желанной. Никуда не деться от своих желаний, от своей мести, от своего прошлого. Они найдут тебя везде. И твое предназначение тоже найдет тебя везде.

— Но если ты Жнец, то можешь сам решать!

— Не все. Я могу решать, но не все.

— Слышать ничего не хочу. Ты всегда будешь моим, а я всегда буду твоей.

— Это опасно. Тем самым я подвергаю тебя страшной опасности. Я не могу так поступить

Все имеет обратную сторону, понимаешь?

— Не понимаю.

— Чтобы быть Жнецом, мне придется пожертвовать своей девушкой. Мне придется отказаться от тебя.

— Да пошли они к черту, Марьян! — взорвалась я. — Пошли они к черту! Почему ты должен их слушать? Ты свободен! Ты Жнец! А если не хочешь, то не будь этим чертовым Жнецом! Поехали со мной в Старый город и будь просто свободным человеком!

— Я же говорил, что ты храбрая и отчаянная девчонка, — улыбнулся Марьян и покачал головой. — Если бы это было так просто. Но на самом деле — это как с Желанной. Никуда не деться от своих желаний, от своей мести, от своего прошлого. Они найдут тебя везде. И твое предназначение тоже найдет тебя везде.

— Но если ты Жнец, то можешь сам решать!

— Не все. Я могу решать, но не все.

— Слышать ничего не хочу. Ты всегда будешь моим, а я всегда буду твоей.

— Это опасно. Тем самым я подвергаю тебя страшной опасности. Я не могу так поступить

Первый раз в жизни я видела своего отца, пусть только на портрете, но все-таки.

— Да, это Любчик, — ответила бабушка. — Ему тут три годика, прямо как тебе на фотографии. Вы очень с ним похожи. Ты — просто вылитый Любомир.

Мне доводилось слышать о том, что я похожа на отца, но впервые в этих словах звучала не ненависть, а любовь. Мною гордились. Меня любили. Меня ждали.

Куда бы я ни ступила в этом большом и красивом доме, всюду натыкалась на свои фотографии. Казалось, что дом заполнен мною, заполнен полностью, совершенно и абсолютно, и моего появления тут ждали. Ждали с нетерпением.

Комната на втором этаже была выполнена в тонах, которые мне нравились. Белые стены, белые шторы, светлая мебель и редкие черные штрихи — плюшевые подушки на кровати, кованые держатели для полок. А на кровати сидел большой белый медведь, точно такой же, какой у меня был в детстве.

Плюшевая игрушка из далекого прошлого, но новенькая, мягкая, уютная.

— Совет с этим разберется, — сказала бабушка, — и постарается сделать так, чтобы девушки пришли в себя, поскольку старая ведьма побеждена.

— Вы знаете историю Надии Совинской? — тихо спросил Матвей.

— Да. Ее многие знают в клане. В те времена, когда она жила в нашем городе, никому не было покоя. Она командовала всем городом. Вы сделали большое дело, раскрыв это колдовство. На следующем Совете я буду говорить о том, чтобы вас признали полноправными членами кланов Варты.

Матвей криво усмехнулся и покачал головой. Я знала почему: кланы не справились со своими обязанностями, и к ним больше не было никакого доверия. Но мы ничего не сказали вслух, потому что на разговоры уже не осталось сил. Нам был необходим отдых

— Совет с этим разберется, — сказала бабушка, — и постарается сделать так, чтобы девушки пришли в себя, поскольку старая ведьма побеждена.

— Вы знаете историю Надии Совинской? — тихо спросил Матвей.

— Да. Ее многие знают в клане. В те времена, когда она жила в нашем городе, никому не было покоя. Она командовала всем городом. Вы сделали большое дело, раскрыв это колдовство. На следующем Совете я буду говорить о том, чтобы вас признали полноправными членами кланов Варты.

Матвей криво усмехнулся и покачал головой. Я знала почему: кланы не справились со своими обязанностями, и к ним больше не было никакого доверия. Но мы ничего не сказали вслух, потому что на разговоры уже не осталось сил. Нам был необходим отдых

Едва ступив в просторный холл, я увидела собственный портрет. Он висел на стене над столиком с цветами. На фото мне было не больше трех лет — маленькая девочка, обнимающая белого большого медведя. Когда-то у меня была такая игрушка, и, помнится, я очень любила этого зверя. А рядом с моим портретом висела черно-белая фотография мальчика с темными глазами и темными волосами. Мальчик в матроске стоял около высокого стула, наклонив голову и нахмурив брови, словно ему не нравился фотограф.

И тут меня осенило.

— Это ведь мой отец? — спросила я, показывая на фото

«Надень капюшон, мальчик! Надень капюшон!»

Слова гудели в ушах, как колокол, но, превозмогая желание убивать, животную ненависть и сверхъестественную силу, Матвей пытался удержаться, чтобы не утратить в ворохе ощущений самого себя.

Это оказалось нелегко. Очень нелегко ненавидеть всей душой и остаться человеком.

И тут он услышал слова молитвы. Тихие, еле уловимые, они доносились из раскрытых дверей железного ангара. Это Мирослава произносила «Отче наш».

И Матвей вдруг понял, за что ухватиться, — он не мстит за себя, не удовлетворяет собственную жажду крови, потому что он не убийца. Он — орудие, творящее справедливость. Он — орудие, позволяющее удержать этот мир от падения в бездну.

— «Хлеб наш насущный дай нам на сей день…» — продолжил он молитву и произнес ее до конца.

И только после этого надел капюшон.