АЛЕКСЕЙ УЛЮКАЕВ

ТЮРЬМА

И ДРУГИЕ РАДОСТИ ЖИЗНИ

ОЧЕРКИ И СТИХИ

ИНФОРМАЦИЯ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

18+

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОФОРМЛЕНИЕ

Валерий Калныньш

Улюкаев, А. В.

Тюрьма и другие радости жизни : очерки и стихи / Алексей Валентинович Улюкаев. — М. : Время, 2025. — (Диалог).

ISBN 978-5-9691-2620-6

Опыт несвободы, обретенный за шесть лет колонии строгого режима, бывший министр, ученый-экономист Алексей Улюкаев попытался передать в своей новой книге и аналитической прозой, и лирическим стихом. Разговор идет об одном и том же, но — на двух языках. Поэт: «Три равно важные вершины / Вне постижения ума /Владеют мыслями моими: / Любовь, Россия и тюрьма». Очеркист: «Если сравнить «Записки из Мертвого дома» Достоевского (тюремная реальность середины 19 века), Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына (тюремная реальность середины 20 века) и современную тюремную реальность, то мы увидим очень много общего». И снова поэт — о том же: «И догадаешься не сразу, / Сумев, распутывая нить, / Боль севастопольских рассказов / С колымскими соединить». Жесткий, честный разговор о том, как вышло, что «страна, которая сажает, / страна, которая сидит» — это одна и та же страна.

И милость к падшим призывал…

А. С. Пушкин

От автора

Все эти стихи писались там, где, как считается, по ту сторону границы добра и зла, в той юдоли, где только и есть, что печаль и воздыхания.

Я так не думаю. Это по эту сторону. Добро и зло, печаль и радость, воздыхания и возгласы «ура!» намешаны там примерно в той же пропорции, что и там, где обитает немногочисленный читатель этих строк.

И когда я писал их, я был как бы в комплоте с небезызвестной Шахерезадой: сколько сочиняю, столько живу. Ее спасла 1000-я ночь. Меня — 1950-й день. И если не в художественности, то в сроке Шахерезаду я превзошел.

Как это было? В верхнем кармашке робы — всегда маленький блокнотик и маленький карандашик. Писать в тюрьме не запрещено. Но всегда бывает много лишних вопросов, за которыми следуют не столько ответы, сколько ответственность.

Должен отметить, что никто, кроме начальника ИК-1, никогда не требовал на просмотр мой блокнотик, да и «повелитель мух» скорее не требовал, а просил, и скорее из любопытства, чем из желания меня прижучить.

Тем не менее мой будущий читатель — первый, кто вкусит «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» с поправкой на долготу и широту Перемерок.

Итак, читатель, за мной!

Алексей Улюкаев

ОЧЕРКИ

1

Тюрьма — важнейший социальный и культурный институт. Как в капле воды отражается мировой океан, так камерно-барачное сообщество — срез общества, подходящий для его изучения. Там всё так же, как и в Большом Мире, только проще, ближе, понятнее, доступнее — как на ладони. Если бы тюрьмы, как и вольтеровского бога, не было, ее следовало бы придумать.

Помню, как поразил меня вывод Довлатова в «Зоне», что надзиратели и зеки ничем, кроме одежды, не отличаются. Переодень их, поменяй местами, и ровным счетом ничего не изменится. Теперь a posteriori подтверждаю абсолютную правильность этого вывода, который делался с точки зрения надзирателя, хотя и надзирателя необычного, дополняя его видением зека, хотя и тоже необычного. И с той, и с другой стороны прилавка ассортимент, качество предлагаемого товара и цена, которую за него требуют, выглядят тождественно. Речь, в которой великий и могучий русский язык редуцирован до одного глагола и четырех существительных в самых замысловатых изводах, уровень знаний, бытовая культура, привычки и ужимки — всё совершенно одинаково. Конечно, состав зеков более разнородный: есть хоть и небольшое, но явно заметное количество людей образованных. А главное — тянущихся к знанию, культуре. Среди надзирателей таковых практически нет. Но в целом зеки и надзиратели хорошо понимают друг друга и без труда коммуницируют.

Когда же в эту зеко-вертухайскую однородную среду попадает культурно чуждый элемент — беззаконная комета в орбиту степенных планетоидов — возникает когнитивный диссонанс. Нечто подобное испытал уэллсовский мистер Блетсуорси, попав на остров Рэмполь, населенный двумя враждующими, но практически одинаковыми племенами и вынужденный с волками выть по-волчьи. Правда в отличие от Блетсуорси, остров Рэмполь которого существовал лишь в его больном воображении, мой Рэмполь был реальностью, данной мне в разнообразных и не всегда приятных ощущениях. Не знаю пока, аналогичен ли и конец истории: вычеркивание тюрьмы из психической реальности после освобождения — как вычеркиваются галлюцинации, порождения больного мозга после выздоровления.

Культуртрегерская функция тюрьмы. Мой сосед по бараку — доминиканец, перевозчик наркотиков — прямо из Шереметьева был препровожден в тюрьму. Не знал ни одного слова по-русски. Изучил его в тюрьме. И понятно каков этот русский язык. Беда в том, что осужденные по той же статье и примерно в том же возрасте (20–25 лет) русские мальчики, заряжаясь друг от друга, культивируют этот же язык. Кстати, ни по какой особенной «фене» в тюрьме не «ботают». Это для сериалов. Язык очень бедный, перенасыщенный обсценной лексикой и прыщаво-подростковыми жаргонизмами («короче», «по ходу» и т. п.), но и на так называемой воле в их кругу он примерно такой же. Едят не баланду, а суп и кашу, носят не шкеры, а ботинки, всякие там «перо», «погоняло», «фраер» используют не чаще, чем конгруэнтность или трансцендентность. Часта языковая инверсия: вечер добрый. Всегда говорят не последний, а крайний (я вас крайний раз предупреждаю). В ходу канцеляризмы: здесь не едят, а принимают пищу, ходят на мероприятия завтрак, обед, ужин. Любят уменьшительно-ласкательные: не больница, а больничка, не передача, а передачка. Вместо предлога «в» повсеместно используется «на»: на отряде, на зоне. Впрочем, сейчас и в СМИ легко говорят на Донбассе, то есть как бы на бассейне, на районе.

Тюрьма — один из самых консервативных социальных институтов. Правила внутреннего распорядка, требования к зекам, их права и обязанности, быт, отношения внутри племен Рэмполя и между ними мало изменились со времен Довлатова и даже Солженицына, а во многом и Достоевского. Хождение строем по пятеро, обращение «гражданин начальник», формально давно исключенное из ПВР (правил внутреннего распорядка), но повсеместно употребляемое, двухэтажные шконки, специфическая заправка постели, при которой простыня — сверху, разрешение из посуды иметь только кружку и ложку и обходиться ими, а в СИЗО — запрет на часы и подача надзирателями звуковых сигналов при передвижении арестанта, чтобы не встретился с сотоварищем случайно.

Известная формула Бродского: недостаток пространства, компенсируемый избытком времени, прекрасна, хотя, как и всякая формула, не совсем точна. И дело не в том, что Бродский о тюрьме имел примерно такое же представление, как и Владимир Ульянов: Норинская и Шушенское — два сапога пара, а до ссылки у обоих был лишь СИЗО — сильно не сахар, конечно, но и не совсем тюрьма: в чем-то похуже, в чем-то получше, но другое. И вот там формула более адекватно отражает реальность в физическом смысле: пространства совсем мало (камера и даже прогулочный дворик — тоже камера, только без потолка, а времени совсем много, поскольку на работу не водят).

Дело в самой постановке вопроса: нуждается ли недостаток пространства вообще в какой бы то ни было компенсации? Гамлет утверждал, что и в ореховой скорлупке мог бы быть властелином мира. Марксов наихудш