Михаил Одинцов

АРХИЕПИСКОП ХЕРСОНСКИЙ ИННОКЕНТИЙ (БОРИСОВ)

СВЯТИТЕЛЬ НОВОРОССИИ

МОСКВА
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
2025

ИНФОРМАЦИЯ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Одинцов М. И.

Архиепископ Херсонский Иннокентий (Борисов): Святитель Новороссии / Михаил Одинцов. — М.: Молодая гвардия, 2025. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 2073).

ISBN 978-5-235-04862-1

В книге рассказывается об истории Херсонско-Таврической епархии, включавшей в себя земли Херсонской и Таврической губерний. Она существовала относительно недолго, но дала нам православного святителя и пастыря Иннокентия (1800–1857), архиепископа Херсонского и Таврического. Это был известнейший богослов, историк, проповедник, при жизни названный Русским Златоустом, создатель православной святыни «Русский Афон» на Крымском полуострове. Во время Крымской войны (1853–1856) он всемерно помогал своей пастве, словом и делом поддерживал русских солдат на полях сражения, служил и проповедовал в походных церквах и госпиталях. По окончании войны святитель приложил титанические усилия, чтобы восстановить разрушенные храмы и монастыри, вернуть к жизни «Русский Афон», увековечить память павших русских воинов.

 

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

 

16+

К 225-летию со дня рождения архиепископа Иннокентия (Борисова)

…Славный вития, великий мыслитель, благородное, благожелательное сердце и высокий дух; святитель, признанный красою нашей Церквии, славою нашей русской епархии; святитель Иннокентий был и великий богослов, и пастырь добрый, право правивший слово истины, и истинно образованный, в полном, христианском смысле этого слова, человек!

Епископ Поликарп (Радкевич). 1857

…С именем Иннокентия, архиепископа Херсонского, связывается одна из самых ярких страниц в истории духовной литературы и жизни русского общества. Личность архиепископа Иннокентия представляет поистине изумительный образ духовного великана, который не только в проповедничестве (где он справедливо по заслугам приобрел название «Русского Златоуста»), но и во всех других сферах своей деятельности проявил поражающую силу ума и таланта, того духовного гения, который как озаряющий факел не только освещает целую эпоху, но и указывает дальнейшее направление.

Буткевич Т. И., профессор-протоиерей. 1887

…У него витийственное слово, полное благородства и изящества, светлая истина является в чистой одежде, убранной и украшенной сообразно ее достоинству. Но витийственное слово, удовлетворяющее самому изысканному вкусу, в то же время вполне ясно и понятно для всех и простых слушателей. Законодатели русского слова признавали, что он в совершенстве владел очищенною русскою речью наравне с самыми лучшими образцами своего времени; но при этом на его выражении лежит печать церковности и священной важности, приличествующей благовестию Христову.

Певницкий В. Ф., профессор. 1900

ОТ АВТОРА

Поле обширное для труда: новая Россия!

Если кому, то владыке Херсонскому, надобно жить на своем месте — дома: ибо это аванпост духовный России пред Востоком.

Архиепископ Иннокентий (Борисов)

В последние 20–25 лет в наш общественно-политический и историко-церковный лексикон все активнее возвращается термин «Новоро́ссия» (или «Новороссийский край»). Думается, что тем самым наш язык фиксирует глобальные сдвиги в общественном сознании, знаменующие возвращение исторической России¹.

Эти земли, издревле известные на Руси как Дикое поле — обширное, малозаселенное пространство, — Российская империя постепенно присоединила к себе в ходе войн с Крымским ханством и его сюзереном Османской империей. Историки ведут отсчет двусторонних российско-турецких межгосударственных связей от послания князя Ивана III по вопросам морской торговли, направленного 30 августа 1492 года османскому султану Баязету II. Дипломатические отношения были установлены спустя два века, в 1701 году, когда в Константинополе открылось посольство России. С самого начала отношения эти были весьма напряженными. Османская империя неоднократно поддерживала крымских татар в походах против России. В 1568 году началась первая из тринадцати (!) русско-турецких войн. Восемь из них были в целом успешны для России². Практически в каждой из войн Турцию поддерживали европейские государства: в первую очередь Британская империя и Австро-Венгрия.

Первоначально войны шли за контроль над Северным Причерноморьем и Северным Кавказом, позже — за Южный Кавказ, за права судоходства в черноморских проливах, права христиан в пределах Османской империи и право покровительства им русского монарха, а во второй половине XIX века — и за их освобождение от османского господства и включение в орбиту влияния России (Восточный вопрос). В ходе Первой мировой войны (1914–1918) русским правительством даже рассматривалась возможность овладения Константинополем и проливами, с тем чтобы поставить окончательную точку в российско-турецком соперничестве.

Заселение новой территории, постепенно входившей в состав империи, ее экономическая и хозяйственная колонизация начинались с основания небольших военных поселений, гарнизоны которых состояли из запорожских казаков и царских служилых людей. Многие из этих поселений являлись укрепленными острогами и станицами, которые препятствовали крымско-ногайским набегам и образовывали новые, выдвинутые вглубь степей укрепленные линии. Формирующееся население Новороссии включало в себя представителей различных национальностей: малороссы, великороссы, молдаване, немцы, сербы, венгры, поляки, шведы, болгары, армяне, греки, евреи, цыгане…

В первой половине XVIII века здесь впервые была четко определена граница между Россией и Турцией. А в 1764 году на этой территории российская императрица Екатерина II учредила Новороссийскую губернию, имея в виду, что это «новая земля» наряду с «традиционными» — Великороссией и Малороссией. Центром губернии с 1765 года стал город Кременчуг. Общее число жителей достигало почти миллиона человек.

Освоение Новороссии приобрело наиболее активный характер в конце XVIII века под руководством князя Г. А. Потемкина³, имевшего для решения этой задачи от императрицы Екатерины II почти неограниченные полномочия. При нем к Новороссии было присоединено историческое Запорожье, строился новый центр — Екатеринослав (1776)⁴. Город задумывался и обустраивался как третья столица империи. Он должен был стать по своим размерам больше Москвы и Петербурга; центральные улицы проектировались шириной с Невский проспект. Храм Преображения, главный храм наместничества, должен был походить на собор Святого Петра в Риме, но быть несколько выше. Гражданские здания должны были напоминать древние базилики и афинские Пропилеи. Планировались торговые ряды, биржа, театр, Государственные палаты, Инвалидный дом, дом губернаторский, вице-губернаторский, дворянский университет и консерватория, аптека, суконная и шелковая фабрики... Но все это планируемое великолепие в большей своей части так и осталось в планах: государство не потянуло расходов, и все то, что все-таки было выстроено, оказалось намного скромнее.

В 1778 году самым юго-западным городом Новороссии стал Херсон. Здесь Потемкин желал воздвигнуть в подражание Петербургу крепость, адмиралтейство, верфь, коммерческий и военный порты, пакгаузы… Были основаны морской кадетский корпус и два училища. Активно развивалась торговля с широким привлечением иностранцев по благоприятному для них режиму. Но вскоре выяснилось, что город неудобен для расположения флота и что от него до моря путь был чрезвычайно сложный. Гораздо удобнее оказались для расположения военно-морского и торгового флота Очаков и Одесса. Постепенно именно Одесса становилась главным городом Новороссии.

В 1783 году напряженная борьба между Россией и Турцией за Крым закончилась включением последнего в состав России. В этом же году Новороссийская губерния вошла в состав новообразованного Екатеринославского наместничества. В 1784 году приобретенные территории Крымского ханства стали именоваться Таврической областью.

Взошедший на российский престол после смерти Екатерины II ее сын Павел I своим указом от 12 декабря 1796 года возродил Новороссийскую губернию с центром в Екатеринославе (при Павле І город носил название Новороссийск), где уездными городами были Бахмут, Екатеринослав, Елисаветград⁵, Константиноград⁶, Мариуполь, Ольвиополь⁷, Павлоград, Перекоп, Ростов, Симферополь, Тирасполь, Херсон. В 1802 году Новороссийская губерния была разделена на три губернии: Екатеринославскую, Таврическую, Николаевскую (с 1803 года — Херсонскую).

Для эффективного освоения новых земель и всего Северного Причерноморья 23 мая 1822 года было образовано Новороссийское и Бессарабское генерал-губернаторство с центром в Одессе. В его состав вошли Херсонская, Екатеринославская и Таврическая губернии, а также Одесское, Таганрогское, Феодосийское и Керчь-Еникальское градоначальства. Тем не менее губернатором Новороссийского края считался еще герцог (дюк) Ришельё, назначенный на эту должность в 1805 году. Губернаторство просуществовало до 1873 года, и последним губернатором был П. Е. Коцебу⁸.

Название «Новороссия» еще в начале XX века было общеупотребительным⁹. Однако в период геополитических изменений первой четверти XX века, затронувших Российскую империю и связанных с Первой мировой войной, революциями 1917 года, Гражданской войной и формированием Советского Союза, основная часть Новороссии оказалась включенной в состав Украинской ССР. Эти территории стало общепринятым именовать «Южная Украина» или «Северное Причерноморье». Вышел из употребления термин «Новороссия» и в РСФСР, оставив след лишь в названии черноморского порта — Новороссийск.

…Вслед всем административно-территориальным реформам и преобразованиям, как в целом в Российской империи, так и непосредственно в Новороссийском крае, происходило его духовное преобразование, становление и развитие церковно-административных единиц — епархий Российской православной церкви на вновь приобретенных и осваиваемых территориях.

За прошедшие столетия, то затихая, а то убыстряясь, шла работа по сбору разнообразных сведений об исторической эволюции епархиального устройства края, его архиереях и в целом по изучению церковной истории Новороссии¹⁰. Много славных имен церковных деятелей, подвизавшихся в православной истории Новороссии, стало известно и почитаемо, а некоторые из них причислены к лику местных или общечтимых святых Русской православной церкви. Немалое число из них достойны нашей памяти, в том числе и через обретение собственных биографий и жизнеописаний. В этом кому-то уже повезло, кого-то это еще только ожидает.

В данной книге мы обратимся к истории Херсонской и Таврической (Херсонско-Таврической) епархии, которая существовала относительно недолго (1837–1859), но дала нам православного святителя, известнейшего богослова и историка, проповедника и пастыря — Иннокентия (Борисова), архиепископа Херсонского и Таврического, возглавлявшего епархию с 1 марта 1848 года по 25 мая 1857 года.

Немного предыстории.

Первая православная епархия на вновь приобретенных «новороссийских территориях» была учреждена 20 сентября 1775 года согласно именному указу Екатерины II Святейшему синоду. Она именовалась «Славянская и Херсонская» и охватывала территории двух губерний: собственно Новороссийской и Азовской. Вновь созданная епархия получила высокий статус: во главе ее стоял архиепископ, а по старшинству среди российских епархий она размещалась сразу за древней Тверской. Архиепископом стал личный библиотекарь Екатерины II Евгений Булгарис (Вулгарис)¹¹, грек по национальности, с 1771 года находившийся на службе в России. Временной столицей Славянской и Херсонской епархии стала Полтава, куда Евгений Булгарис прибыл спустя год после рукоположения в 1775 году в епископский сан и возведенный тогда же в сан архиепископа. Резиденцией его стал полтавский Крестовоздвиженский монастырь. Подчеркнем, что вновь сформированная епархия находилась вне канонических границ имевшейся на тот момент древней Киевской митрополии. Церковная организация в Новороссии в целом, как и в городах, основанных в Причерноморье Екатериной Великой и ее сподвижниками, — Херсоне, Николаеве, Севастополе, Александровске (ныне Запорожье), Екатеринославе (ныне Днепр), Одессе, Луганске, — была канонически независимой от Киевской митрополии и возникала трудами исключительно своих архипастырей.

Так сложилось по вполне объективным и объяснимым обстоятельствам, что епархия несколько раз меняла название и место нахождения епархиального центра: Екатеринославская и Херсонско-Таврическая (1786; Полтава), Новороссийская и Днепровская (1797; Новомиргород), Екатеринославская, Херсонская и Таврическая (1803; Екатеринослав).

Одновременно отметим, что прирост населения епархии носил взрывной характер. Именно это обстоятельство, а также ее обширность, когда правящий епископ в течение года не мог объехать свою епархию с инспекцией, стало основанием того, что 9 мая 1837 года Екатеринославская епархия была разделена на две самостоятельные епархии: Екатеринославскую и Таганрогскую с центром в Екатеринославе, в ведении которой находилась территория Екатеринославской губернии; Херсонскую и Таврическую (Херсонско-Таврическую), включавшую в себя земли Херсонской и Таврической губерний. Эта епархия и станет объектом нашего историко-биографического интереса и исследования.

Местопребыванием Херсонско-Таврического архиерея была назначена Одесса (основана в 1794 году¹²) — центр Новороссийского и Бессарабского генерал-губернаторства¹³. Дополнительно к новообразованной Херсонско-Таврической епархии приписаны были земли между Бугом и Днестром с уездами Одесским, Тираспольским и Ананьевским.

Во главе же вновь образованной епархии был поставлен бывший архиепископ Екатеринославский Гавриил (Розанов)¹⁴, управлявший епархией с 1828 года. Признаем, что архиепископ не был особенно заметен на общероссийском архиерейском небосклоне. Он был выходцем из семьи священника одного из глухих сел Костромской губернии. До епископской хиротонии прошел обычный путь: Костромская семинария, педагогическая работа в духовных учреждениях, принятие монашества, настоятельство в монастырях. После хиротонии в 1821 году возглавлял Орловскую (1821–1828) и Екатеринославскую (1828–1837) епархии. На последней отмечен был конкретными положительными деяниями: строил кафедральный собор, открывал городские церкви, устроил семинарию и духовное училище, заботился об улучшении быта духовенства, о благолепии храмов и богослужения.

20 июля 1837 года новоназначенный Херсонско-Таврический архиепископ Гавриил прибыл в Одессу. Его вхождение в свою епархию было омрачено эпидемией чумы. Получив от Одесского гражданского начальства извещение о необходимости закрыть храмы, чтобы скопление народа не способствовало распространению заразы, преосвященный Гавриил призвал паству к пониманию чрезвычайности ситуации и необходимости соблюдать все меры предосторожности, определенные гражданской властью.

Во все время чумы город был на карантинном положении; храмы стояли закрытыми; однако по распоряжению преосвященного религиозное утешение без замедления преподавалось всякому особо назначенными священниками. Даже умиравшим преподавали «животворящие Тайны» священники, по распоряжению архипастыря находившиеся безвыездно в карантине. Лишь с началом 1838 года признаки чумы стали мало-помалу исчезать. 2 апреля 1838 года государь причислил преосвященного к ордену Святого равноапостольного князя Владимира II степени Большого Креста. В грамоте монарха сказано: «…с особенным благоволением усмотрели Мы назидательный образ Вашего действования в трудные дни города Одессы. Посему и признали за благо, сопричислить Вас к ордену».

Резиденция правящего архиерея должна была находиться в одесском Успенском монастыре (близ Б. Фонтана), но удаленность монастыря от города делала его непригодным для размещения епархиального управления, поэтому архиерей поселился при Покровской церкви. К тому же временная квартира была тесна, неудобна и неприлична для архиерея. Явилась мысль приобрести дом внутри города. Неожиданно подоспела «царская милость»: разрешено было «поместить архиерея в доме графа Потоцкого» на Софиевской улице, а впоследствии этот дом и вовсе был предоставлен епархиальному начальству навсегда для «избежания расходов», необходимых для постройки нового здания. Этим, впрочем, заботы о доме не окончились; надо было приспособить его к новому назначению, устроить в нем Крестовую церковь, помещение для консистории и прочее. К счастью, Святейший синод ассигновал требуемую сумму на все эти дополнительные постройки, и они возведены были без замедления.

Ко времени прибытия в Одессу архиепископа Гавриила в городе имелось всего пять-шесть небольших православных приходских храмов, да еще кладбищенская и несколько домовых церквей при тюрьме, больнице, учебных учреждениях. Кафедральным стал Спасо-Преображенский собор, строившийся в течение 1794–1808 годов, но все равно требовавший постоянной достройки и ремонта. Уже при Гаврииле открыта была Духовная семинария и Духовное училище для детей духовенства.

Вообще-то в Одессе Гавриилу пришлось заново выстраивать всю духовно-административную систему управления: организовывать Архиерейский дом, привлекать на наиболее значимые места достойных церковно- и священнослужителей, образовывать приличную свиту, приобретать ризницу, усовершенствовать архиерейский хор, формировать епархиальный архив, готовить духовные кадры, проповедовать, учить паству. Гавриил находил время и для исторических разысканий. Фактически он стал первым историком, оставившим потомкам труды о храмах Херсонской епархии и о Новороссийском крае.

Спустя десять лет Гавриил наконец-то смог увидеть плоды рук своих. Как вдруг, будто гром среди ясного неба, высочайшим указом от 1 марта 1848 года он был переведен из Одессы в Тверь. Формально это, безусловно, было очень высокое назначение, поскольку Тверь была одной из древних русских православных кафедр. Поговаривали в церковных кругах, что в Тверь поначалу предполагался архиепископ Иннокентий (Борисов) из Харькова, но что-то в последний момент не сложилось…

Вряд ли новое назначение было Гавриилу по душе. Трудно было расставаться с Одессой, где так много пришлось положить душевных и телесных сил, где за годы жизни все стало дорого и мило, где образовался круг верных, преданных друзей, где наконец-то сложилась вполне налаженная и достойная церковная жизнь, где были почет и авторитет... Как писал он архиепископу Иннокентию (Борисову) в марте 1848 года: «Горько плачу я, оставляя здешний край, прожив в нем двадцать лет». Если его что и утешало, так то, что передавал он свою кафедру не чужому человеку, а, как он писал, «своему благодетелю»¹⁵.

Но как бы то ни было, 2 мая 1848 года архиепископ Гавриил оставил Одессу. «Начальство» его торопило, а потому не произошла чаемая им встреча с Иннокентием, рассматриваемая как единственное утешение при столь неожиданной смене епархии, с которым он к тому же поддерживал хорошие отношения и вел переписку на протяжении многих лет.

…Тверской период стал временем постепенного ослабления телесных и душевных сил Гавриила. Нездоровье способствовало тому, что Преосвященный терял нить управления епархией, нередко поддаваясь воле и намерениям своих ближайших подчиненных. Кстати, это не оставалось незамеченным ни Святейшим синодом, ни даже начальником местного жандармского управления. Как следствие, в феврале 1857 года Гавриил был уволен на покой с пенсией в 1500 рублей и с управлением Калязиным монастырем. Через год переведен в Тверской Желтиков монастырь, где в сентябре этого же года и скончался. Погребен в соборной церкви Желтикова монастыря.

Глава 1

СЕМЬЯ. ДЕТСТВО. ОБРАЗОВАНИЕ

1800–1823

Кто полюбил азбуку, тот выучится читать; а кто будет читать, тот, при внимании и руководстве, не далек и от разумения.

Архиепископ Иннокентий (Борисов)

На малой Родине — в Ельце

В 70–80-х годах XVIII столетия, в царствование Екатерины II, прежнее административно-территориальное устройство Российской империи, идущее от Петра Великого, подверглось кардинальному переустройству: губернии и провинции упразднили, их заместили наместничества, возглавляемые генерал-губернаторами.

Орловское наместничество было образовано согласно указу Екатерины II от 5 сентября 1778 года. Основная часть территории выделена была из Белгородской губернии и делилась на уезды: Болховский, Брянский, Дешкинский, Елецкий, Карачевский, Кромский, Ливенский, Луганский, Малоархангельский (Архангельский), Мценский, Орловский, Севский, Трубчевский. Заметим, что два уезда (Елецкий и Ливенский) переданы были из Воронежской губернии.

Елецкий уезд в годы правления Екатерины II заселяли богатые дворяне из различных мест Российской империи. Правдами и неправдами они скупали земли у мелких местных помещиков и однодворцев. Хотя местные почвы и были плодородны, но сельчане особо и не стремились к развитию сельского хозяйства: удобрений почти не применяли, техникой не обзаводились. Однодворцы и государственные крестьяне работали на себя, почти не связываясь с рынком. Крепостные же крестьяне — основное рабочее население — были в таком положении, что и мечтать не могли о развитии своего хозяйства, поскольку четыре-пять дней в неделю работали на барской земле и думали только о том, как прокормить свои семейства. Помещики, поселившиеся здесь с середины XVIII века, жили трудом и доходами, которые приносили им крестьянские земли. Эти обстоятельства тормозили хозяйственное развитие уезда, да и страны в целом.

Уездный Елец в конце XVIII века насчитывал приблизительно восемь тысяч жителей. Благодаря географическому положению город был крупной перевалочной базой. Гурты скота, закупленные в южных областях и на Дону, перегонялись через Елец на север, в Москву и другие города. В обратном направлении шли промышленные товары и военные припасы.

После пагубного и масштабного пожара 1769 года город активно перестраивался. План регулярной застройки был разработан в стиле популярного в то время классицизма, но учитывалась и старая уличная планировка. Город по-прежнему разделялся на четыре официальные части: Городскую, Черную слободу, Троицкую слободу и Кузнецкую слободу. Хотя неофициально ельчане, как и раньше, называли части города стрелецкими, пушкарскими и казачьими слободами. На речках Лучок и Быстрая Сосна были сооружены четыре деревянных моста, на реке Елец — каменный.

Центральные улицы Ельца застраивались каменными зданиями, а если житель центральной части не имел средств на возведение нового каменного дома, то получал место для строительства на окраине города. Это обстоятельство позволило поднимавшемуся экономически елецкому купечеству и богатым дворянам окончательно занять центр города. Хотя градостроительный план и не был выполнен полностью, но и то, что было сделано, существенно улучшило вид города. Центральные улицы были вымощены, на них стояли фонари, также была упорядочена торговля на площадях. Здесь возвышались каменные двухэтажные купеческие особняки, дворянские дворцы, административные здания, торговые палаты, банки, гостиницы. Появились парки и сады. Высокие деревья сажали вдоль дорог и трактов, «чтобы зимой не занесло их». В городе было примерно 1200 домов, из них около 60 каменных. В «просвещенном» XVIII веке кабаков в Ельце было уже восемнадцать, тогда как в XVII веке — всего один-два.

Старая допетровская Русь еще оставалась доживать в окраинных слободах Ельца, в низких крестьянских избах под соломенными крышами, в приземистых мещанских домах. Население здесь проживало бедное, зачастую это были потомки стрельцов и казаков XVII века, ставшие мещанами, не сумевшими пробиться в купечество.

Известно, что взошедший на престол после кончины Екатерины Великой (1796) император Павел I спустя всего лишь год-полтора провел обратную административную реформу: теперь упразднили наместничества, переименовав их в «губернии», попутно одни ликвидировав, а другие разукрупнив и изменив их территориальные границы. Но это никак не сказалось на жизни уездного центра, теперь числившегося в Орловской губернии, и не остановило наметившихся основных линий хозяйственного развития города. Елец не затерялся среди других городов Черноземного края, а продолжал формироваться как дворянско-купеческий центр. Не случайно уже новый император, Александр I, в 1809 году в числе пяти провинциальных городов, которые он считал главными торговыми центрами России и которым объявил «монаршую благодарность и признательность за великое служение России», назвал и Елец. В период Отечественной войны 1812 года ельчане принимали участие в борьбе с армией Наполеона, а город Елец был одной из южных баз снабжения русской армии¹⁶.

На рубеже XVIII—XIX веков Елец становится и духовным центром сначала для Центральной и Южной России, а затем, выражаясь словами святителя Тихона Задонского, «новым Сионом» для всей России. В городе насчитывалось около двадцати каменных и деревянных храмов и монастырей. Храмовое строительство осуществлялось как в центре, так и на окраинах города.

Одна из первых церквей, построенных в Елецкой крепости в 1592 году, была деревянная Успенская церковь. Упоминания о храме и его приходе встречаются во всех известных документах XVII столетия. Однако о причине и времени прекращения действия храма сведений не сохранилось. Хотя и известно, что в 1743 году прихожане Успенской церкви приступили к строительству нового каменного храма на прежнем месте (ныне — перекресток улицы Коммунаров и улицы Маяковского). Строительство завершилось в 1753 году, и чин освящения главного престола совершил в 1757 году епископ Воронежский и Елецкий Феофилакт (Губанов)¹⁷.

Из духовенства Успенского храма наиболее известен Алексий Борисович Борисов, отец знаменитого церковного деятеля, богослова и проповедника архиепископа Херсонского Иннокентия. Как повествует один из первых биографов Иннокентия: «В древнейшей части г. Ельца, Орловской губернии, на склоне красивой возвышенности, почти у берегов небольшой речки Ельчик, впадающей в пределах города в реку Сосну, к северной стороне Введенской церкви прилегает небольшая продолговатая площадь, а в северо-восточном углу этой площади стоит скромненький одноэтажный маленький домик»¹⁸.

Именно в этом домике жила семья священника Алексия Борисова. Глава семейства школьного образования не имел, читать и писать научился самостоятельно. Постоянно и с интересом читал книги богословского содержания. В течение многих лет он прислуживал в Успенской церкви, к которой относилось около 120 дворов. Его ревность к храму обратила на него внимание духовенства и прихожан. Сначала он был поставлен дьячком, а потом диаконом. Когда в 1797 года освободилось священническое место, отец Алексий и не думал проситься на него. Только прихожане уговорили его поехать с выборными из них к архиерею Аполлосу (Байбакову), который и посвятил его в священники, исполняя просьбу прихожан.

Отец Алексий оказался священником, достойным своего звания. Не проходило ни одного воскресного и праздничного дня без того, чтобы храм не оглашался словом проповеди. Он выступал перед слушателями с такой только проповедью, которая предварительно трогала и убеждала его самого и которую он усваивал до того, что слушатели, внимая словам его, совершенно теряли из виду лежавшую перед ним книгу и верили, что он произносит свое, живое, а не чужое печатное слово.

О материальном положении и средствах к жизни семейства Борисовых в этот период имеется слишком мало данных. Но если судить по общим условиям жизни тогдашнего духовенства, то придется признать, что Борисовы едва ли могли составить в этом отношении приятное исключение и их внешние условия жизни были скудны и бедственны. Достаточно ознакомиться с описанием домика, в котором жили Борисовы, оставленным старшим сыном — Матвеем:

«Жилище наше было хотя и городское, но скудное и тесное. Весь дом состоял из избы, сеней и клети. Так как клеть не имела печи, и иметь ее не могла, потому что сложена была на “живую нитку” и поставлена на “курьи ножки”, то изба в зимнее время служила нам всем: и прихожей, и гостиной, и кухней, и спальней, и кабинетом, и молельной. Но летом часть этих обязанностей принимала на себя клеть: в ней открывалась приемная и гостиная; она же была кабинетом, спальней и молельной батюшки, — молельной лишь в ненастное время; в хорошую погоду он молился всегда в саду, насаженном и выращенном собственными его руками... Изба наша, служившая в зиму для всех целей, несмотря на это, содержалась всегда в чистоте и опрятности... Посторонних прислуг у нас не было»¹⁹.

В этом домишке в семье отца Алексия родилось четверо детей: старший сын Матвей и две дочери — Анна²⁰ и Екатерина. 15 декабря 1800 года родился младший ребенок — сын. Он был столь болезненным, что отец сам окрестил его в тот же день с наречением имени — Иоанн. Спустя годы Матвей, старший сын отца Алексия, вспоминал, что крещение младшего брата состоялось дома:

«Живо помню, как происходил обряд крещения… Возник важный домашний вопрос, что с нами делать, куда нас деть. Думали немало и, наконец, придумали: старшую приставить к матушке, а нас отправить на полати, со строгим наказом лежать там (ибо сидеть было нельзя) тихо, смирно. Мы улеглись, свесив головы, чтобы видеть крестины. Прибыли восприемники, началось крещение. С полатей, как с неба, смотрели мы на крестившего, крещаемого и восприемников. Шестьдесят лет прошло с того времени, а впечатление, произведенное во мне обрядом крещения, совершенным над братом, во мне не изгладилось»²¹.

В родительском доме обучались чтению и письму приходящие дети некоторых елецких горожан. Они читали Библию, Жития святых, Патерики, писали в тетрадях, декламировали вслух. Маленькому Ване захотелось делать то же самое. Подражая ученикам, он брал книгу из библиотеки отца и «читал» ее по-своему: перелистывая и рассматривая страницы, водя пальцем по строчкам, бормоча про себя или вслух какие-то только ему понятные фразы. В несколько приемов ребенок перелистывал, а по его понятию «перечитывал» книгу и брался за другую. Но и в действительности обучение чтению и письму Иван начал также в родительском доме, через уроки своего отца. Преуспел он в этом довольно быстро. После чего с жадностью набросился на книги, особенно церковно-исторические, которых в домашней библиотеке было немало: Ветхий и Новый Завет, Четьи Минеи, Патерик, Пролог — все это было прочитано им, и не раз, что наполняло душу его «образами и примерами благотворными». Правда, физически мальчик развивался весьма плохо и медленно, постоянно болел, но все же, подросши, частенько помогал отцу в храме во время службы.

О том, что бывало потом, по возвращении домой, рассказывала впоследствии мать его, Акилина Гавриловна: «…залезет на сундук или кадку и начинал жестикулировать и что-то говорить, как бы проповедуя по примеру отца»²². Иногда так увлекался, что и вещи, лежавшие рядом, сваливал в лохань… Доставалось тогда юному оратору от матери.

О жене отца Алексия, Акилине Гавриловне, урожденной Лубеновской, сохранились весьма скудные сведения. Она была женщина неграмотная, но умная, благочестивая и в высшей степени набожная. Во всю свою долговременную (она скончалась в семьдесят шесть лет в 1837 году) жизнь она не лечилась, боясь умереть скорее от лекарства, чем от болезни. У нее была своя домашняя аптека, состоявшая из травушек-муравушек, а также из разных святых вод, особенно крещенской, полуночной, херувимского росного ладана (употреблявшегося при каждении во время Херувимской в двунадесятые праздники), благословенных хлебов, елеев от чудотворных икон, Богородичных просфор и других подобных священных вещей. Ими она врачевала себя и своих детей, и, удивительное дело, все таковые лекарства оказывали свое действие!

По ступеням духовного образования: Воронежское училище, Орловская семинария

В январе 1810 года, вскоре после рождественских Святок, Алексий Борисов отвез в Воронеж своего младшего сына Ивана. Он предполагал устроить его в духовное училище, где уже обучался и старший сын, Матвей. Иван выдержал экзамен и даже был принят сразу во второй класс. В то время в училище своего общежития не было, и отцу поневоле пришлось оставить сыновей на частной квартире близ Ильинской церкви, у вдовы Авдотьи Алексеевны Бражниковой. Иван Борисов учился лучше других, и в сентябре 1810 года его перевели в третий класс, а в январе 1811-го — в четвертый. Однако весной 1811 года Ваня заболел оспой, и его забрали домой. В сентябре отец Алексий вновь отвез обоих сыновей в Воронеж для продолжения учения. Спустя месяц, 16 октября 1811 года, пришла трагическая весть о смерти отца. Дети вернулись в Елец на погребение родителя.

В ноябре, после похорон главы семьи и кормильца, вдова вместе с детьми отправилась в Севск, где тогда жил местный епархиальный архиерей и где находилась в то время Орловская семинария. Семинария была открыта еще в 1778 году и размещена на территории бывшего Спасо-Преображенского монастыря, который с учреждением Севской епархии был преобразован в Архиерейский дом — место пребывания епископов и их окружения. Первоначально под семинарию были приспособлены архиерейская гостиница и некоторые другие расположенные поблизости здания. Обучение начиналось в низшем классе («информатории», позже — «элементории»), а затем постепенно открывались все новые классы: «грамматический», «синтаксический», «пиитический», «риторический», «философский» и, наконец, в 1784 году — «богословский», открытие которого означало окончательное организационно-учебное оформление семинарии. Комплектование семинарии учащимися шло на первых порах не без трудностей, и потребовалось строгое указание епископа Севского Амвросия (Подобедова), что «те из сыновей священно-церковнослужителей, которые не будут обучаться в семинарии, будут навечно лишены права на священство». В результате к маю 1779 года здесь обучалось уже более трехсот семинаристов, а затем их число ежегодно увеличивалось. В начале XIX века количество семинаристов приблизилось к тысяче. В 1788 году в связи с учреждением Орловской епархии семинария была переименована в Орловскую, хотя по-прежнему оставалась в Севске²³.

Акилина Борисова просила милости у своего владыки: зачислить отцовское священническое место за третьим своим ребенком — дочкой Екатериной, а сыновей определить в местную семинарию. Архиерей хотя места отцовского за Екатериной и не зачислил, но все-таки дал ей жениха, который впоследствии и был посвящен в диаконы к Успенской церкви²⁴.

Во внимание к памяти священника Алексия оба брата были приняты за казенный счет в семинарию. Ректором семинарии в то время был архимандрит Гавриил (Городков), с которым Иннокентий будет поддерживать отношения на протяжении всей жизни²⁵. За отсутствием общежития братья принуждены были жить на частных квартирах, как минимум трижды сменив хозяев.

На следующий год братьям пришлось расстаться на довольно продолжительное время. Матвей, окончивший курс семинарского обучения, был отправлен в Санкт-Петербург для поступления в Духовную академию и поручил брата своему приятелю И. С. Переверзеву.

По воспоминаниям семинаристов, Иван, худенький, белокурый и небольшого роста, мало чем по внешним обстоятельствам отличался от других воспитанников: живой и резвый, забывавший порой о школьных трудах и внеклассных занятиях в пользу забав детства и первой юности. Но вскоре для всех стали очевидными и особенности Ивана: блестящие способности и недюжинные дарования, обширная и живая память, быстрота мышления, сметливость.

Товарищ Ивана по семинарии Иродион Соловьев, который всегда сидел с ним за одной партой и был с ним неразлучен, в своих воспоминаниях отмечал, что Иван Борисов учился весьма хорошо и «так высоко стоял пред своими соучениками, что между ним, всегда первым, и между вторым по нем в списках, казалось, оставался пробел для десяти и более». Добавим, что только у него одного в семинарский аттестат внесена была отметка: «исправлял должность лектора греческого языка (рачительно)»²⁶.

Возвращаясь на каникулы в родной город, Иван обязательно приходил в дом священника Введенской церкви отца Василия Климентова, который служил там в 1810–1841 годах. Именно он во многом заменил Ивану умершего отца, и от него тот принимал поддержку в деле богословского обучения²⁷.

В 1819 году, на двадцатом году жизни, Иван Борисов блистательно окончил полный курс обучения в Орловской духовной семинарии. Нужно было делать выбор дальнейшего пути в жизни. Какое-то время Иван подумывал о поступлении в Харьковский университет, о светской карьере. Но когда узнал, что Иродион твердо держится намерения вступить на путь монашества, то, чтобы не разлучаться с другом, решил тоже идти по этому пути. Но семинарское начальство рассудило по-своему и разлучило друзей. Иродион оставлен был в Севской семинарии на учительской должности, а Иван направлен в Киев, где открывалась возрожденная Киевская духовная академия.

Студент Киевской духовной академии

Иван Борисов, завершая обучение в Орловской семинарии, и не подозревал, что вскоре обстоятельства развития Духовной школы в целом в России увлекут его в свой водоворот, обозначив ему иной вектор духовного и профессионального становления…

Имеется в виду то, что в этот период происходит преобразование или, лучше сказать, возрождение Киевской духовной академии.

Знаменитая старая Киевская академия, славная такими именами, как Петр Могила, Симеон Полоцкий, святитель Ростовский Димитрий (Туптало), митрополит Стефан (Яворский), архиепископ Феофан (Прокопович), давшая России знаменитых православных проповедников, полемистов, основателей и учителей семинарий и училищ, миссионеров, достигавших Тобольска, Иркутска и Амура, и даже виднейших государственных чиновников, а также немалое число ученых и литературных тружеников, исследователей и профессоров университетов, оказавшая содействие в религиозном образовании православных единоверцев в Молдавии и Валахии, Сербии и Греции… Эта старая Киевская академия к концу XVIII и началу XIX столетия, можно сказать, пережила свою славу. Находясь вдали от современных центров образовательного развития России, она почувствовала себя несколько отсталой. Еще как-то старалась обновиться и возвыситься, заимствуя дополнительные силы из Великороссии, в частности из Московского университета, а также и из-за границы²⁸.

Но в конце концов правительство решило начать преобразование Киевской академии «разбором» старого, отжившего уже учреждения. Указом от 14 августа 1817 года решено было предварить образование Киевской академии образованием Киевской семинарии, воспитанники которой должны были доучиваться еще два года, чтобы подготовиться к поступлению в будущую академию. В новую Киевскую семинарию собраны были священнические и диаконские дети из разных местных школ.

Новосформированная семинария — будущая Киевская академия — нуждалась в новых способных и подготовленных лицах, как начальствующих, так и учащих, и даже в самих учащихся. С этой целью в Киевскую семинарию прислан был из Петербурга новый ректор, молодой бакалавр словесных наук при Санкт-Петербургской духовной академии, магистр первого курса ее, архимандрит Моисей (Богданов-Платонов)²⁹. Инспектором был назначен его товарищ по академии и профессорству, магистр и бакалавр той же академии Михаил Иванович Леонтович (1784–1840)³⁰. Присланы и новые профессора: Иван Михайлович Скворцов (1795–1863), магистр второго курса Санкт-Петербургской духовной академии, преподававший философию и математику в Киевской духовной семинарии, и магистр той же Санкт-Петербургской академии Александр Андреевич Максимович. Из прежних киевских академических наставников в новообразованной семинарии остались только трое: преподаватель словесности Кирилл Куницкий, учитель греческого и французского языков П. П. Алехин и учитель математики И. И. Главацкий.

27 октября 1817 года новая Киевская семинария была открыта официально. После торжественного богослужения был совершен акт, на котором новые семинарские преподаватели произносили свои речи.

Два года, назначенные для подготовки к открытию Киевской духовной академии, прошли быстро. Особенно много хлопот доставила семинарской администрации подготовка академических зданий, сильно пострадавших от пожара, бывшего в Киеве в 1811 году.

 

Настал 1819 год.

На первый курс академии кроме воспитанников Киевской духовной семинарии собирали студентов из различных духовных школ: семинарий Киевского округа, Харьковского коллегиума… Из Орловской семинарии было отправлено пять студентов: Иван Борисов, Василий Орлов, Михаил Филиппов, Павел Диомидов и Петр Богословский.

Вот он, счастливый жребий орловскому семинаристу Ивану Алексеевичу Борисову!

28 сентября 1819 года состоялось торжество открытия новой академии, возглавленное маститым Киевским архипастырем митрополитом Серапионом (Александровским)³¹. В торжестве приняли участие местное духовенство, преподаватели и воспитанники училищ, семинарий, высшие представители местной администрации и члены городского управления. После литургии в Успенском соборе состоялся крестный ход в Братскую церковь, а затем и молебствие в ней. В академическом зале свершился акт открытия академии. После объявления правительственных распоряжений касательно академии и обычных многолетствий пропет был, по старому обычаю, сочиненный на этот случай кант, во время которого митрополит Киевский Серапион (Александровский) окроплял святой водой учащих, студентов, зал и классы. Затем произнесены были речи ректором, инспектором, бакалаврами, профессорами… Акт заключен был пением стиха: «Слава в вышних Богу!» и архипастырским благословением студентов. Ну а неофициальная часть торжества завершилась в келлии ректора, где почетные гости угощаемы были «обеденным столом» от имени митрополита. Как отметил в своем дневнике Серапион: «…и за здравие государя, Синода и мое пили шампанское. По обеде чаем и кофеем были потчиваны с десертом. И в 6-м часу все кончено благополучно»³².

Киевская духовная академия, как и другие академии, действовала в соответствии с уставом духовных академий (1814). Согласно уставу главное предназначение духовных школ состояло в воспитании «благочестивых и просвещенных служителей Слова Божия».

Академический курс разделялся на два двухлетних отделения: предполагалось, что в младшем («философском») должны преподаваться кроме Священного Писания общеобразовательные дисциплины: высшая математика, физика, церковные история и археология, древние и новые языки. Старшее же («богословское») отделение целиком сосредоточивалось на изучении богословия. Эталонная система духовно-академического богословия (Architectonica Theologica), составленная в 1814 году архимандритом Филаретом (Дроздовым), кроме продолжающегося чтения Писания включала «богословия»: толковательное (Hermeneutica), созерцательное (Dogmatica), деятельное, или нравственное (Practica), обличительное (Polemica), собеседовательное (Homiletica) и правительственное (Jus Canonicum)³³.

Следует признать, что учеба в академии была сложна и многотрудна. Овладение обширными программами учебных предметов требовало времени и труда. И не всякий мог их преодолеть, кто-то из обучающихся не выдерживал. Порой просто-напросто не хватало здоровья и сил. Приведем отрывок из письма одного из студентов тех лет, Ивана Мацеевича, своему отцу: «Уже я вступил в училищный подвиг и, при помощи Вышнего, сколько могу, подвизаюсь сим добрым подвигом. Признаться, теперь нам невозможно не только что-либо постороннее сделать, но и подумать о том. Всякий день должно списать не менее трех листов; а выучить их когда? Словом сказать, труды таковы, их же око не виде, ухо не слыша и на сердце мое не всходило!»³⁴

Чтобы представить себе всю трудность тогдашних студенческих занятий, укажем, что академические лекции, за исключением толкования Священного Писания, читались, списывались и заучивались не на родном и живом русском языке, а на языке мертвом и чужом — латинском. Присоединим к этому, что одну половину дня студент обязан был просидеть в аудитории, а из другой кроме переписывания и выучивания лекций должен был уделить еще некоторое время на домашнюю работу и внеклассные занятия: написание семестровых сочинений и срочных проповедей, чтение рекомендованных профессорами книг, исполнение разных поручений вроде переводов, чтение творений отцов церкви, и так далее и тому подобное. Принимая все это во внимание, не стоит удивляться, что из пятидесяти трех студентов, вошедших в состав первого курса преобразованной Киевской духовной академии, достигли полного окончания своего образования только тридцать девять!

По воспоминаниям товарищей Ивана Борисова по академии складывается картина, что ему учеба давалось легко. Стоило только внимательно прослушать в классе лекцию, как он вникал в ее содержание и мог с ходу превосходно ответить на вопросы профессора. И хотя среди учебного года он мало занимался работой над прослушанными лекциями, но на экзаменах отвечал всегда так, как редко кто мог отвечать даже из прилежнейших студентов, просиживавших за разбором прослушанных уроков. Может, хватало запаса знаний семинарских? Вряд ли… Ведь, по общему мнению, тогдашние семинарии давали «мало сведений, мало пищи для ума и других душевных способностей»³⁵. Легкость обучения, о которой свидетельствовали сокурсники Ивана, скорее всего, была лишь поверхностным впечатлением и не открывает нам главного. А оно в том, что именно в академии будущий архиепископ формировал свои глубинные знания, по существу занимаясь самообразованием. Прежде всего через чтение серьезных книг, не входивших зачастую в список обязательной литературы, через размышления и упражнения в собственных сочинениях по темам обучения: из прочитанного он делал «экстракты», с которыми знакомил своих товарищей, воспринимавших их с восторгом. Он не останавливался на этом, а через два-три дня пересматривал написанное снова и, если оно почему-либо не удовлетворяло его, писал другое сочинение на ту же тему, иногда и третье, чтобы представить наставникам то, которое в конце концов сам считал лучшим.

При начале академического курса у Борисова были еще «соперники» по овладению преподаваемым материалом, но постепенно, уже ближе к окончанию первого курса, он стал бесспорно первым студентом на все последующие годы обучения. В его аттестате за четырехгодичный академический курс стоит ни у кого потом не встречающаяся отметка: «способностей “особенных”; успехов в науках богословских и философских, церковном красноречии и языках еврейском, греческом и французском “отличных пред всеми”»³⁶.

Словно повинуясь внутреннему призванию, студент Иван Борисов постоянно занимался составлением и обработкой собственных первых проповедей. Когда в 1825 году в академии был издан сборник под названием «Собрание опытов студентов академии первого курса», то в нем помещены были и проповеди, принадлежащие перу Ивана Алексеевича Борисова:

1. Слово в неделю Ваий.

2. Слово в день Воздвижения Креста Господня.

3. Слово надгробное при погребении одного студента.

4. Слово в день Рождества Христова.

Здесь же помещены также три небольших рассуждения, подготовленные студентом Иваном Борисовым: «О признаках повреждения человеческого в самой природе человека», «О совести в поврежденном ее состоянии», «Особенно замечательные черты путешествия израильтян в землю обетованную».

Значительно позднее, когда епископ Иннокентий обрел известность и популярность, в бумагах его товарищей по академии отысканы были и иные рукописи, принадлежавшие студенту Борисову. Среди них «Слово в день Благовещения Пресвятыя Богородицы», «Мысли при чтении некоторых мест в Евангелиях», объяснение к тексту: «Имущему дано будет, а от не имущего, и еже мнится имети, возьмется от него», рассуждение «Можно ли позволить употребление поэзии для собственного каждого удовольствия и каково должно быть сие удовольствие?»³⁷.

Конечно, можно сказать, что все эти работы суть ученические и не имеют существенного научного или литературного значения. Но все же они дают возможность видеть развитие интеллекта и духовных исканий их автора. Во всех них прослеживается характерная особенность студента Борисова — уйти от внешних черт предмета исследования, и заглянуть внутрь его, и увиденное соотнести со своим формирующимся внутренним миром.

Годы учебы в академии были столь заполнены событиями, что Ивану Борисову лишь вспоминалась малая родина — Елец, родные, друзья детства… а вот времени, чтобы туда поехать, так и не нашлось…

Однажды прошлое напомнило о себе само. Как-то летом 1822 года в академию на его имя пришло письмо. Развернул, бросил взгляд в конец странички… и сердце дрогнуло: отец Василий. Несколько дней крепился, собирал силы, настраивался… Наконец сел и написал:

«Чтимый отец Василий!

Дружеское писание ваше принесло мне столько удовольствия, сколько может получить онаго признательный ученик, читая строки своего прежнего почтенного наставника. Так, честный отец! Я всегда с удовольствием вспоминаю о тех минутах детства, когда, не понимая еще пользы науки, но зная необходимость учения, я принимал из уст ваших первые наставления в науках. Вы заменяли собою для меня многих учителей, и я никогда не сожалел о сем, даже желал бы, чтобы вы еще заменили некоторых, мною слышанных. В последствии времени расстояние мест и разнообразие обстоятельств прервали видимое между нами сношение: но никакое расстояние мест и времен не загладили во мне и никогда не загладят тех чувствований, которые вы поселили во мне отеческим попечением о моем детстве. Не раз принимал я намерение свидетельствовать пред вами письменно свою признательность, не раз брал в руки перо — и всегда клал в надежде на будущее. Сия-то обманчивая надежда была причиною, что я три года питал в своем сердце то, что готов был проповедовать на кровех — свою признательность к вам. Наконец, вы сами положили конец молчанию — с удовольствием уступаю сие преимущество, не представляя себе другой чести, как быть продолжателем начатого вами. Надеюсь, что вы не откажетесь удовлетворить сему желанию вашего, смею так назвать себя, признательного воспитанника. И между тем, в сей надежде, о чудо превратности человеческих мыслей! я снова должен положить перо до благоприятнейшего времени: волнение, в котором находится наша Академия по причине назначения в нее ревизора, отнимает у меня возможность далее беседовать с вами. Чрез две недели, много три, я буду совершенно свободен от всех сует школьных, и непременным почту долгом употребить часы свободы на беседование с вами. А теперь могу только сказать вам, что я есмь ваш признательный воспитанник.

Ст. Киев. Ак. Ив. Борисов»³⁸.

Следующий год, 1823-й, был завершающим в академическом обучении, и он пролетел быстро. В своем последнем публичном испытании в актовом зале Киевской духовной академии Иван Алексеевич Борисов прочел часть еще одного своего студенческого рассуждения: «О нравственном характере Господа нашего Иисуса Христа». Чтение было покрыто всеобщим взрывом продолжительных рукоплесканий и вызвало благосклонное одобрение автора со стороны присутствовавшего на этом испытании Киевского архипастыря митрополита Евгения (Болховитинова)³⁹.

Диплом об окончании академии вместе со званием первого магистра был официально выписан Ивану Борисову 18 декабря 1823 года.

Глава 2

НА ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКОЙ СТЕЗЕ

1823–1841

Я старался сделать все, что зависело от меня, чтоб Киев давал знать о себе России. Опыт теперь показал мне, что труд был не напрасен. В церковном отношении о Киеве говорят теперь более, чем о Москве и даже о Петербурге.

Архиепископ Иннокентий (Борисов)

Санкт-Петербургские духовные школы: инспектор семинарии, ректор училища

В конце августа 1823 года, по окончании Киевской духовной академии, 23-летний Иван Борисов, хотя и оставался «светским» лицом, распределен был инспектором в Санкт-Петербургскую духовную семинарию⁴⁰. Одновременно он стал профессором церковной истории и греческого языка.

Кстати, как в прошлом, так и сегодня остается необъяснимым тот факт, почему из шести лучших студентов Киевской академии — первый и лучший, Иван Борисов, не был оставлен в академии, как другие, а направлен в Санкт-Петербург. Еще профессор-протоиерей Ф. И. Титов в своей статье в 1897 году отмечал: «…документы Синодального и Академического архивов не дали нам никаких оснований для объяснения этого загадочного обстоятельства»⁴¹. Среди рождавшихся предположений и версий есть и такое мнение: дескать, отдали «самую крупную и дорогую жемчужину», поскольку ей для своего дальнейшего развития и будущей славы непременно нужен был не провинциальный, а столичный горизонт! Впоследствии появилось и предположение о «прямых указаниях высшего начальства»⁴². Может быть, и так. Хотя все может быть и очень, очень прозаично.

Круг деятельности Ивана Борисова постоянно расширялся. Не прошло и трех месяцев, как он был определен одновременно и ректором Александро-Невского духовного училища. Именно здесь 10 декабря 1823 года он принял постриг с именем Иннокентий и был рукоположен во диаконы, а 29 декабря — во иереи. С этого времени начинается его быстрое возвышение по церковным ступеням.

В октябре 1824 года за усердие и успехи по училищной службе Иннокентий был причислен к соборным иеромонахам Александро-Невской лавры, а в декабре переведен бакалавром богословских наук в Санкт-Петербургскую духовную академию. Даже после Киевской духовной академии это был новый, высший мир, мир духовного образования и богословия, и ему необходимо было соответствовать. Преподавание здесь во многом приближалось к университетскому. Имелась обширная библиотека, в которой были почти все произведения не только русских авторов, но и западноевропейских просветителей XVIII — начала XIX века: Вольтера, Руссо, Дидро, Д’Аламбера, Монтескьё, «новинки» немецких философов и английских экономистов. Академия являлась крупным научно-богословским центром, где разрабатывались проблемы богословия, истории церкви, церковной археологии и церковного права; готовились солидные научные труды, защищались и публиковались магистерские и докторские диссертации. Здесь преподавали исторические, богословские, философские предметы профессора-светила не только российского, но и европейского уровня.

В 1825 году за ревностное и деятельное исполнение своих обязанностей Иннокентий был поощрен единовременной выдачей ему 500 рублей, а затем определен инспектором Санкт-Петербургской духовной академии и членом внешнего академического правления. В январе 1826 года за отличное преподавание богословских уроков возведен в звание экстраординарного профессора богословских наук, чуть позже — в сан архимандрита.

Такого высокого положения за относительно короткое время Иннокентий достиг благодаря своей необыкновенной талантливости и работоспособности. Недаром его современник и первый биограф митрополит Макарий (Булгаков) называл его гением. «Это был, — говорил он, — человек в особенном смысле, гениальный: высокий, светлый, проницательный ум, всегда богатое, неистощимое воображение, живая и обширнейшая память, легкая и быстрая сообразительность, тонкий и правильный вкус, дар творчества, изобретательности и оригинальности, совершеннейший дар слова — все это в чудной гармонии совмещено было в нем»⁴³.

Студентам Иннокентий преподавал Обличительное и Сравнительное богословие, широко используя новейшую западную богословскую литературу. Как профессор, он решительно затмил своих сотоварищей-преподавателей и привлекал к себе студентов. Информация о прочитанных им лекциях до сих пор окружена какою-то таинственностью. Мы знаем, что они были, но какими? Известно, что лекции читал наизусть, без текстов и подсказки тетрадок, с жаром, воодушевлением. Но вот об их содержании мало что известно. Те, кому повезло видеть и слышать архимандрита Иннокентия, оставили слишком мало сведений о них. Лишь немногие слушатели догадались записать их содержание и свое впечатление о них. Эти немногочисленные записи переходили из рук в руки, были своего рода рукописной редкостью. Отдельные из них, наверное, вместе с выпускниками академии распространялись по России, попадали к ректорам и преподавателям семинарий и духовных училищ. К сожалению, тогда только-только нарождалась практика подготовки профессорами текстов своих лекций, дабы потом превратить их в учебники. Это относится и к Иннокентию, который оставил ряд своих весьма и весьма сжатых конспектов, которые не передавали и малой толики очарования произнесенных им лекций.

…Наверное, отдельно надо сказать, что постижение Иваном Борисовым богословских начал и истин, а затем и первые шаги иеромонаха Иннокентия на преподавательской ниве пришлись на бурные реформы императора Александра I в духовно-церковной среде.

Конфессиональная политика Александра I в те годы заключалась в двух, казалось бы, несовместимых положениях: в последовательной защите интересов Русской церкви при провозглашении и проведении на практике принципов веротерпимости.

Александр I стремился улучшить социальное положение духовенства и повысить его образовательный уровень, дабы оно могло оказывать действенное нравственное влияние на русское общество. Существенно были расширены права и привилегии православных клириков, улучшено их материальное положение; отменены телесные наказания по суду для духовных лиц, а затем и членов их семей; рассмотрение правонарушений, совершенных духовными лицами (кроме уголовных и госуд

...