Она страдала от бедности своего жилья, от убожества голых стен, просиженных стульев, полинявших занавесок. Все, чего не заметила бы другая женщина того же круга, мучило ее и возмущало.
— Да, мне пришлось пережить трудное время, с тех пор как мы с тобой расстались. Я много видела нужды… и все из-за тебя! — Из-за меня? Каким образом? — Помнишь то бриллиантовое ожерелье, что ты дала мне надеть на бал в министерстве? — Помню. Ну и что же? — Так вот, я его потеряла. — Как! Ты же мне вернула его. — Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, у нас ничего не было. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада. Г-жа Форестье остановилась как вкопанная. — Ты говоришь, вы купили новое ожерелье взамен моего? — Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи. И она улыбнулась торжествующе и простодушно. Г-жа Форестье в волнении схватила ее за руки. — О, бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большее пятьсот франков
Когда она садилась обедать за круглый стол, покрытый трехдневной свежести скатертью, напротив мужа, и он, снимая крышку с суповой миски, объявлял радостно: «Ага, суп с капустой! Ничего не может быть лучше!..» — она мечтала о тонких обедах, о сверкающем серебре, о гобеленах, украшающих стены героями древности и сказочными птицами в чаще феерического леса
