Оглавление

***

Говорят, если хочешь изменить мир, надо посмотреть на него с другой стороны. Я так и сделал, и он стал совершенно другим. Он стал страшнее.

_____________

2007

Она плачет и сквозь слезы говорит:

— Ты слишком жесток!

Она держит руками заплаканное лицо; на нем смазалась вся косметика, и я тихо шепчу ее имя, словно пытаясь привести ее в чувства:

— Ира… Ира…

— Что ты хочешь?! — Резко отвечает она, как будто снова заставляя себя зарыдать.

— Ты меня любишь? — Осторожно и нежно спрашиваю я в полутьме.

Отчаянно вскрикнув: — Нет! — она все же признается — Ну, конечно, люблю!

Я хочу ее успокоить и тихо шепчу:

— Не плачь. Ты такая красивая…

Я глажу ее лицо рукой, и она повторяет:

— Люблю!..

Мне жалко ее еще больше, но я хочу, чтобы она плакала, плакала без конца…

— Моя нежная…

Она снова повторяет:

— Люблю…

И я лицемерю, когда отвечаю:

— Ну, хватит… хватит плакать, любимая…

Я поцеловал ее глаза, они были солеными, таким бывает бирюзовое море или холодный океан. После чего мы обнялись, лежа в кровати, и молча, пролежали в ней очень долго.

*

Нет, люди не меняются. Во всяком случае, в лучшую сторону. Запомните это.

ДЕТСТВО

Возвращаясь в детство, в самое его начало, мне начинает казаться, что я помню, как я появился на свет. Мне представляется комната с необычайно ярким светом, люди, которые издают какой-то шум, кто-то держащий меня вверх тормашками, и какой-то непрекращающийся крик (судя по всему — мой). Я, должно быть, чувствовал себя совсем неуютно, раз запомнил все это. Но следующие пару лет у меня, как из головы вышибло.

В два года меня родители увезли подальше отсюда, и не потому что я что-то натворил. Просто им нужны были деньги. Вовсе не корыстные побуждения заставили их это сделать. Мы жили слишком бедно, чтобы назвать это желание чем-то чрезмерным.

Так однажды моя мать отправила около ста писем во все уголки Советского Союза с надеждой выбраться отсюда, а для этого ей нужно было устроиться на работу, которая давала билет в другой конец страны. В ответ через некоторое время нам стали приходить письма. Дело в том, что моя мать человек любознательный и давно хотела увидеть мир. Людям, выезжать за границу было тогда не положено, а стать медсестрой на корабле у нее не получилось из-за подружек, которые посчитали, что маму там могут испортить. Вот мы и ждали подходящего письма. Мама не хотела уезжать к черту на кулички, зная, что не сможет отдать своих детей в садик, или школу. Тогда мы запаслись терпением. И однажды мы его получили.

Письмо пришло из крайнего севера. Там вечная мерзлота и северное сияние. Мы отправились на север, колеся в железнодорожных вагонах, засыпая под убаюкивающий стук колес, и стон открывающихся дверей, перелетая тысячи километром, и рассекая водные просторы. И, наконец, мы попали в удивительные земли тайги. В моей памяти задержались лишь незначительные отрезки нашего пути, поскольку в те годы я был слишком мал, чтобы запомнить больше. Я помню белые баржи, чемоданы, игрушечный автомат и комнату, в которой мы ждем отправления. А еще было чувство бесконечного ожидания. Все время нужно было чего-то ждать, стоя в бесконечных очередях. В них нужно стоять, потому что стулья никто не предусмотрел. Если ты не госслужащий — ты не человек.

Это был 1988 год, и мне было два года.

Дальше хронологию помню смутно, перед глазами всплывают лишь краткие фрагменты моей памяти. В тех местах человек взрослеет быстро, и в 3—4 года я был куда проворнее, чем в свои пятнадцать, живя здесь.

Мне нравилось там потому, что лесов и дикой природы было больше, чем вездесущих людей. Я никогда не забуду белые ночи, когда ничто не могло заставить тебя уснуть. Тогда дневной свет проникал в комнаты, и казалось, что сейчас яркий полдень. Не забуду и то, как было мало привычной для нас еды. Ее недостаток замещался любовью к дикой природе, которую человек пытался подчинить себе. Мы говорили такие выражения, как: «Наруби молока!».

В тех краях, даже обыкновенного молока не было. А то, которое нам привозили на вертушках, было замороженным, огромным и круглым. Я позволял себе то, что не позволил бы сейчас. Сгущенку я трескал целыми банками. Разбавлял я ее с растворимым кофе. Кажется, кофе я разбавлял со всем, что видел. И знаете что? Бутерброд с колбасой и чаем теперь не такие.

Прогулка в лесу была лучше любого фильма. Я собирал грибы, которые выглядывали из-под листьев, куда ни ступи, яйца низко гнездившихся птиц, и ягоды, росшие неподалеку от рек.

Я помню огромные белые баржи, что неторопливо ходили по холодным рекам, загруженные своим драгоценным грузом. Их толкали буксиры, которые издавали оглушительные гудки среди бесконечных сопок.

***

У меня было одно любимое развлечение: я катался на плоту по озеру, которое находилось минутах в десяти от дома. У берега стояли десятки пожелтевших от времени плотов, возле которых лежали длинные палки, которыми мы отталкивались от дна озера. Не могу сказать, что оно было глубоким, но пятилетнему мальчишке там опасно было бродить одному. Меня бодрило чувство, когда тебя отделает один шаг от того, чтобы оказаться на дне. Но ты сдерживаешь себя и не делаешь его, а продолжаешь плыть на своем маленьком корабле, да только сердце поневоле продолжает ждать, что его возьмет к себе эта водная пучина.

Дикая местность далекого Севера оказалась для меня опасным местом. Именно там случилось неприятное происшествие. А случилось это так: мой любимый братец взял меня с собой (не догадываюсь даже для чего), то ли похвастаться хотел, то ли оставить меня было не с кем. Вообще он не очень-то любил за мной присматривать, что и стало в тот день роковой ошибкой. Мы ушли в лес, шли мы довольно долго и нам приходилось перебираться через небольшие ручейки, чья красота заставляла нас останавливаться, чтобы полюбоваться ими. Холодная вода сводила судороги в ногах, поэтому долго пребывать в них было нельзя. Обувшись, мы шли дальше. Нас окутывала таинственная прохлада этого леса, и я предчувствовал, что увижу нечто необычное. Итак, мы стали приближаться к тому самому месту, куда вел меня брат, и я увидел кучку людей, что-то мастеривших. Над ними возвышалось некое сооружение из бревен, оно имело квадратную форму и смотрелось здесь очень необычно. Это был шалаш, построенный из цельных увесистых бревен. Они были темного цвета, поэтому сооружение было весьма мрачным. Там не было окон, а вход был только через крышу. Строительство шло довольно шустро, веревки были наброшены на деревья, и по ним поднимались все тяжелые предметы. Помню, брат оставил меня и чем-то занялся, дальше всё смутно: потемнело в глазах, а когда пришел в себя, то лежал на земле вместе с одним из тех бревен, что подымали веревками. Оказалось, что оно оборвалось и угодило мне прямо в голову. Все жутко испугались, да и я, когда понял в чем было дело. А что дальше — опять не помню. Но родители об этом не узнали. Зачем было их расстраивать? Этот шалаш достроили, и я побывал там пару раз. В нём было жутко. Там курили и играли в карты. Но он сгорел и отдал мне свой долг.

Честно говоря, у моего брата тоже случались неприятные случаи. Из рассказов моей матери я помню, что Андрей любил рыбачить, и однажды во время рыбалки ему не посчастливилось вогнать крючок себе в палец. Отвратительное зрелище, должно быть, было! Вытащить его было невозможно, так как он хорошенько влез, и крючок пришлось вырезать из пальца. Да, да, и сделала это наша мама, поскольку работала на севере фельдшером. Но это еще не все; Андрей (то есть мой брат) весьма фанатично относился к некоторым вещам, которые он любил, а любил он только себя и… свои мышцы. И вот, в один прекрасный день, когда единственный спортзал в том маленьком поселке, где мы жили, оказался закрыт, поскольку был праздник (возможно, была Пасха), моему брату пришло в голову предать свое тело нагрузкам. И, вместо того, чтобы отдыхать со всеми, он отправился искать ключи от этого злосчастного места. Но ключи достать ему не удалось. Нет, даже не думайте, что это заставило его остановиться и передумать. Он просто пошел и разбил окно в спортзал. И, когда казалось, уже ничто не мешает ему предаться наслаждению, он задевает один из торчащих кусочков разбитого стекла, что остались в оконном проеме. Тот распорол ему руку на запястье, как раз там, где находятся вены. Кровь своим обилием пугала всех, кто видел ее следы на земле. Она шла и даже не думала останавливаться. Единственный человек, который мог помочь это (…) врач, которую никто, никогда не видел трезвой. Она зашивала ему руку, даже не уложив на кушетку, и не сделав обезболивающий укол! Он сидел и смотрел, как ему штопают руку самой большой иглой, которая только была. Но пьяный врач справилась со своей задачей, она зашила так, что вскоре все зажило, чему я честно признаюсь, очень рад. Эта история научила Андрея больше не разбивать окна.

Несмотря на тяжелые воспоминания от этого случая, любовь к спорту у него так и не прошла, напротив! Он не расстался с ней до сих пор! Хоть это и приносило ему большие неудобства, но… могу сказать с большой уверенностью, что это самая крепкая любовь, которая у него только была.

***

Еще, когда я думаю о Севере, мне представляется черная-черная ночь, ночь и горящие дома. На огонь я насмотрелся вдоволь. Пожаров было хоть отбавляй! Шли морозы и древесина (из которой было построено почти всё) становилась сухой, словно солома. Дом мог загореться из-за единой искры, поэтому посёлок напоминал большую пороховую бочку.

Вот так и сгорел наш дом. В те дни градусник показывал температуру ниже пятидесяти градусов, из-за этого замерзло центральное отопление, и сантехники срочно принялись чинить поломку. Случайная искра зажгла дом, как спичку. К счастью, все жильцы успели выбраться на улицу, но вещи их остались внутри. Дома сгорали за считанные минуты. Только нам удалось спасти кое-что из огня. Люди столпились и смотрели на всё это, как на цирковое представление, только одна соседская семья, с которыми мы были не в очень дружеских отношениях, помогла нам.

Горели и школа и детский сад. Когда горела школа, Андрея не было с нами. Маме никак не удавалось его разыскать в тот вечер. Она в отчаянии бегала по всем знакомым и пыталась хоть что-нибудь разузнать о нем, но никто его не видел. Вся школа была обшита пластиком, и когда он горел — давал ядовитые испарения. Тому, кто находился бы внутри, хватило бы сделать пару вдохов, чтобы не быть в числе живых. Люди снова собрались поглазеть на очередной пожар. Один только директор попытался вынести какие-то ценные бумаги, но разбив окно, и попав внутрь, он тут же полез обратно, так как ядовитый дым не давал ему дышать. Эта суматоха сводила всех с ума, и только потом оказалось, что брат мой находился у друга в гостях и ничего не знал. Когда ему сообщили о происходящем, он тут же примчался к школе, чтобы найти нас. Мама, завидев его среди столпившихся зевак, тут же подбежала к нему и стала крепко его обнимать и ругать за то, что нигде не могла его найти. Школа сгорела дотла, как и все, что начинало там гореть.

Но после всего этого был еще один пожар, самый страшный. В тот раз моя мама сильно заболела и не смогла выйти на работу. Тогда уже она работала сторожем и попросила Андрея выйти вместо нее, поскольку отец тоже был на работе. Ночь была неспокойной. Мама нервничала, предчувствуя что-то неладное. Вдруг поздно вечером мы узнаем, что загорелась та сторожевая будка, где Андрей должен провести эту ночь. Мама представила, что он уснул и горит там живьем. Она решила, что огонь от печки попал на древесину и начался пожар, как и многие по этой же причине. От этой мысли она упала в обморок и теряла сознание каждый раз как приходила в себя. В конце концов ей удалось накинуть на себя куртку поверх ночной рубашки, в которой она тогда была, и выбежала на 50-ти градусный мороз, чтобы пешком добраться туда, где горит сторожка, а горела она в полутора километрах от поселка. Но когда на полпути она увидела сына, то упала в снег и долго рыдала.

Все эти пожары сливаются в один большой пожар, и мне кажется, что горит весь поселок, а я стою и наблюдаю с кем-то мне неизвестным, чье лицо я не вижу. Я говорю этому человеку: «Слушай, здесь просто так принято — каждый год сжигают старые дома, чтобы строить новые. В Италии выбрасывают мебель, а здесь дома сжигают».

***

Вообще, мы с братом не очень-то ладили. Но у меня был отличный приятель (другом я его не мог назвать), с которым мы хорошо проводили время. Не помню, какой он был национальности, но звали его Мурат. Я даже придумал игру для нас, ведь зима длилась почти целый год, а что делать среди всего этого снега целыми днями напролет? Вот я и решил применить его, а назвал эту игру — Король Дня. Для нее мы соорудили высокий ледяной трон. Чтобы к нему дойти, нужно было спуститься к реке, и когда двухэтажный дом скрывался за белоснежным склоном, можно было найти наше скромное сооружение. Он больше походил на ледяное кресло, чем на трон. Но тот, кто на нем сидел — являлся королем Дня.

Забава эта продолжалась, в общем-то, недолго. Видимо потому, что не такими уж большими полномочиями обладал король. Но если бы наша игра не исчезла сама по себе, ее существование стало бы невозможным двадцать шестого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года — день, когда Советского Союза не стало. Здесь оставаться было нельзя. Теперь мы находились в чужой стране. Мне стало очень грустно, что теперь нет той страны, в которой я жил. Такой большой и сильной Красной страны. Какое-то время я надеялся, что все вернется на круги своя. Но, в конце концов, это оказалось невозможным. Через несколько дней нас ждал самолет, чтобы увести в Москву, а оттуда на родину, в теперь уже независимую Украину, которую я не видел и не помнил.

За неделю до отъезда и я построил свой шалаш. Он был не таким опасным и внушительным. Напротив, он был сделан из приставленных к стене дома старых досок. К нему н