Prehistory,
или Предыстория
Н. шел по размокшей от снега земле. Маленькая тропа вела через лес к больничному двору. Сквозь сосняк проникали вечерние лучи солнца. Ветви деревьев искусно разрезали их, преображая свет в сумерках. Короткий январский день плыл вдоль Скандинавских гор и промерзших озёр в сторону теплого морского течения Гольфстрим.
Н. бродил, блуждал, делал все то, чего ему недоставало в шумной Москве. За тот небольшой путь, который он проделал сегодня, окружающий пейзаж показался ему непривычно живым и ярким.
«Скоро все померкнет, — рассуждал он. — Среди модного искусства много искусственного. А здесь все натуральное».
Косой луч ударил ему по лицу. Н. смахнул его рукой и пригляделся вдаль. Белое здание восставало перед взором его отдохнувших глаз. Вид больничной постройки больно сдавил грудь. Люди как муравьи бегают там. И он тоже найдет свою беговую дорожку среди них.
Вдруг ему показалось, что содрогнулось само время, как засохшая земля расслоилась на части.
«Где-то есть время, — подумал Н. — Оно правильное и живое, которое и должно быть. Часы взяли неровный счет. Они ворвались в жизнь человека и все быстрее и быстрее погоняют его вперед. А он не успевает, падает. Где-то там, где леса, океан и море, стирается больной нерв времени. Там будто нет часов, стрелки не торопят жить, и лишь порой бьет медный молоток двенадцать по полудню, намекая, что миру свойственно время…»
«Как-то все не так, — продолжал рассуждать Н. — Откуда зародилась такая скорость, такая хватка к предмету? Будто в них залог естественной любви и счастья. Правило бегущего сегодня: не останавливайся. Но разве можно в такой гонке что-то успеть, почувствовать, ощутить радость бытия. Или эта мысль рождается только за минуту до смерти, когда все окружающие предметы становятся беспредметными. А взирающие на тебя слезы — это самые дорогие минуты в твоем земном пути. Все же мир затягивает своей невидимой силой в воронку с черной смолой».
«Неужели из нее не выбраться?» — вопросил Н.
«Не верю!» — бездумно вырвалось у него.
Бумага прокатилась по ветру, ветер гнал ее, будто это был сам Н. Он почесал голову и окончательно приуныл.
«Только не это, — испугался он. — Эта унылая истома доведет меня до края».
Неожиданно Н. ощутил запах. Его ноздри раскрылись. Он услышал знакомый шелест платья и насторожился.
— Это ты?
Девушка сделала вид, что она его не заметила.
— Мы вчера с вами познакомились. Помните?
Девушка бросила на Н. суровый взгляд.
— Ну, у вас и удар. Хлесткий!
Она продолжала идти рядом и молчала.
— Слушайте, — вырвалось у Н. — Может, погуляем.
— Зачем? — удивилась она. Но улыбка выдала ее интерес.
— Не знаю, — развел руками Н. — Узнаем друг друга поближе.
— Для чего? — тем же тоном спросила она.
— Может быть, мы…
— Никогда! — ей эта мысль и вправду показалась глупой. Н. это заметил и замолчал.
«Зря только заговорил», — мысленно раскаялся Н. Но все же решил продолжить разговор:
— Почему мы не встретились в лесу?
— А должны были?
Н. сжал губы и вторично пожалел, что заговорил.
— Я тебя видела, — неожиданно заявила девушка.
— Правда? — обрадовался Н.
— Правда, — ответила девушка. — Почему не подошла? Ты это хотел спросить?
— От тебя ничего не скроешь.
— Я просто не люблю болтать в лесу. Тем более с незнакомцами.
— Но ведь мы… — перебил ее Н.
— Мы никто!
Н. опустил глаза.
— Не обижайся на меня. Я не всегда такая.
Н. наступил на толстый сук.
— Вот. Лучше смотри под ноги.
— Спасибо, — поблагодарил Н.
Оставшуюся дорогу до клиники они шли молча. Но, не употребляя слов, они все-таки беседовали между собой втайне друг от друга. И когда девушка ступила на порог больничного двора, она неожиданно обратилась к Н.:
— Хорошо, — сказала она и поправила низ платья. — Я Лика!
— Островских!
Девушка с вопросительной улыбкой посмотрела на него.
— Никита, — добавил он.
— Ты очень смешной, Никита!
— Знаешь, — продолжила она после небольшой паузы, — ты живой!
— Что?
— Живой, — рассмеялась она. — Ямочки бегают, шевелятся! А вот там, — Лика указала на клинику, — живут куклы. Дорогие куклы. Их капитал — как смешной колпак на голове гнома. Ладно, не обращай на меня внимания. Я вовсе не больна. Если только капельку, — она сложила пальцы рук и посмотрела на него. — У-у-у-у, сильно я тебя?
Никита потер щеку.
— Дай поцелую!
Н. удивленно сделал шаг к ней.
— Забери меня в Москву, — неожиданно обратилась она к Н.
Их лица почти соприкасались.
— Ты сама можешь уехать.
— Мне только семнадцать. Я под опекой отца.
Н. перевел дыхание, свежий запах ее духов накрыл его, сделал каким-то слабым и в то же время счастливым.
— Не могу, — ответил Н. Его лицо покраснело.
— Чего ты боишься?
Он хотел было признаться, кто он и что давно знает ее, но вдруг язык стал вязким и он промолчал.
— Когда ты следил за мной, я наблюдала за тобой. Когда я стала доступной для тебя, ты потерял интерес. Это признак равнодушного человека, который тщетно пытается развлечь себя.
— Я… — язык не послушался Н., и он снова замолчал.
— Кто ты?
— У меня нет лица.
Она громко засмеялась.
— Ты так искренне это сказал. Мы все не то, что говорим о себе и представляем себя.
— Мы лжем?
Она мягко кивнула головой. Запах ее волос коснулся Н.
Он облегченно вздохнул.
«Лжем, — подумал он про себя. — Если бы она знала…»
— Никит… Да-ва-й дружить!
Н. боязливо посмотрел на нее.
— Давай, — согласился он, будто решился на риск.
Лика сжала его руку.
Он почувствовал ее пальцы как что-то ненадежное в своих руках.
— Тебе нравится в Швеции? — вдруг спросил он.
— Теперь нравится!
Н. решил, что пора удаляться. Ему вдруг стало неловко. Он замешкался.
Бледно-красные губы Лики дышали так, будто к ним никто еще не прикасался. Лишь легкая вечерняя изморозь покушалась на них.
— Холодно, — отозвалась Лика. — У меня тонкий плащ, пора в палату. Отпусти.
— Ах, да, — Н. смущенно выпустил ее руку.
Указательным пальцем Лика смахнула с носа Н. мушку. Она заметила, что его что-то тяготит. Ей ужасно хотелось прижать его к своей груди. Вдруг и к ней подступила истома. Прошлые попытки начать свидания быстро оканчивались.
Н. посмотрел на нее.
— Пора, — с грустью сказала она.
— До завтра.
— До послезавтра. Завтра у меня много процедур.
Н. глубоко вздохнул.
— Прости, — звонко сказала она.
Лика поцеловала Н. в щеку, в которую сама же вчера от злости ударила, когда Н. попытался с ней заговорить.
— Я не умеют жить, — сказал Н.
Лики уже не было рядом.
— Если бы я умел жить, я бы радовался каждой капле дождя, — сказал он. Вокруг не было ни души. Только входная дверь покачивалась на железных навесах. Н. осмотрелся и пошел в свою палату.
* * *
Лика вошла в палату. Едкий запах медикаментов ударил ей в нос. Она открыла окно и включила свет. Луч лампы мгновенно осветил комнату. Палата больше напоминала небольшую залу, чем больничный закуток на одну персону.
Лика скинула плащ и подошла к зеркалу. Ее тонкая как лист кожа на лице дышала чем-то не совсем здоровым, больше больным духовно, а не физически. Словно каждое прикосновение мужской руки портило выражение лица, как будто прикасаясь к какому-то капризному яблоку, на котором остается след или вмятина.
«Как бы искренне не смеялся клоун, его грим всегда давит на зрителя, — с грустью подумала Лика. — И как бы искренне не смеялся клоун в уборной актера, он по-прежнему будет ощущать на своем лице остатки выцветших красок».
Она вытерла ватным тампоном макияж и вспомнила, как один фотограф сказал, что глубина и объем ее глаз совершенны. И еще многое, что он болтал, что сейчас всплыло совсем некстати. Образ воспевателя блуждал по углам и раздражал ее.
«А этот мальчик способен вытерпеть меня…»
Лика подошла к окну. Холодный ветер гнал перистые облака.
«Невозможное легко создать, — прошептала она, — даже если все возможное ты уже потерял».
В это время Н. вышел на третьем этаже из лифта. Вдруг кто-то тихо окликнул его. Он обернулся, но коридор был пуст.
