Оглавление

Исполнение обещанного

Спасши королевство, мир и собственные жизни, мы бессовестно сбежали на море, возложив на Альдэго и его рыцарей миссию по наведению начального порядка в стране. Эрл по этому поводу попробовал подколоть Леонарда, мол, не стыдно ли? Но тот, как всегда, выкрутился, пафосно выдав:

— Я дал твоей сестре слово и обязан его сдержать! Я поклялся ей, что как только все кончится, мы уедем на море. Все кончилось? Кончилось. Так что у меня нет другого выхода!

Спорить никто не стал, и, быстро собравшись, мы двинулись в путь на одной из эльфийских повозок, крайне своевременно доставленных в Вайнеру согласно контракту.

Чтобы не пугать непривыкший к таким «чудам» сельский народ, Ворон собрал контур невидимости. Окруженная им, повозка незамеченной пересекла королевство и за два дня привезла нас на место. На небольшой галечно-песчаный пляж, удачно примостившийся между отвесными скалами. Мягкий золотистый песок, усыпанный галькой, словно бархат, простирался вдоль побережья. Крутые, поросшие зеленью склоны скал, изрезанные природными арками и нишами, ярко контрастировали с голубым небом и прозрачной морской водой, чья кристальная чистота позволяла во всей красе увидеть ее обитателей. Небольшие волны нежно накатывали на берег, оставляя на песке шлейфы пузырьков и искрящихся брызг. В лучах утреннего солнца пляж наполнялся мягким светом. Истинное воплощение покоя и тишины.

Чужое присутствие или прибытие нам также не грозило: сюда можно было добраться только по воде или на эльфийской повозке, заставив ее слететь с одной из скал. Причем Ворон о таких возможностях данного средства передвижения, похоже, не подозревал. Когда Леонард уверенно «скинул» повозку с обрыва, полуэльф побледнел и так прижал к себе Конора, что малыш заплакал. К слову, я тоже на всякий случай заручилась поддержкой Воздуха, едва земля осталась позади повозки. Но не понадобилось: уже через пару секунд мы благополучно опустились на песок.

— Величество, ты чего детей пугаешь? — весело укорил короля Эрл, мельком обернувшись на нас. — Предупредил бы хоть, что собираешься продемонстрировать вайнерские навыки управления. Твой советник вон побелее иных простынь будет.

— Задумался, — пожал плечами Леонард, выходя из повозки и открывая передо мной дверцу.

Всю дорогу от дворца до места король был молчалив и задумчив. Однако узнать, по какому поводу, возможности пока не представлялось: при всех спрашивать не хотелось.

Я не стала проверять догадку, что для братца королевский маневр также стал полной неожиданностью. Лишь уцепилась за поданную руку и ступила на мягкий песок. Ворон тоже не стал реагировать на шутника, всецело поглощенный успокаиванием сына. Однако малыш никак не хотел прекращать плакать: видимо, обиделся на отцовское поведение. Стоило мне взять дитенка на руки, как он тут же радостно заулыбался и ткнул пальчиком в сторону моря. Мол, хочу туда. К слову, темпы развития чада меня порой сильно удивляли. Человеческие дети такую разумность проявляли явно не в этом возрасте.

Пока мужчины занимались установкой лагеря, мы с малышом подошли к кромке воды. Над безбрежной лазурно-голубой гладью кружили чайки.

— У! — сказал Конор, ткнув пальчиком в небо.

Посмотрев в указанном направлении, я улыбнулась и подтвердила:

— Да, пти-и-ички там летают. Большие краси-и-ивые пти-и-ички.

— У!! — требовательно произнес малыш, настойчиво указав на стайку чаек.

Поняв, что слово «красивые» было мной употреблено зря, я попыталась скорректировать желание чада, предложив:

— Зачем тебе птичка? Смотри, какие тут камушки в воде лежат!

Опустившись на колени, я достала из воды первую попавшуюся гальку и протянула ее дитенку. Не тут-то было. Конор оттолкнул мою руку и, вновь уставившись на чаек, выдал свое:

— У!

Отнекиваться тем, что мама просто не достанет птичку, пока не хотелось, поэтому я попыталась объяснить по-другому:

— Малыш, чайки заняты, они не могут с тобой сейчас поиграть.

Со взрослыми отговорка, наверное, сработала бы, а вот Конор в занятость птичек не поверил и разразился плачем.

— Что случилось? — тут же отозвался Ворон, привязывающий к колышку одну из веревок, держащую край шатра.

— Птичку хотим! — ответила я, поднимаясь и собираясь утащить чадо от воды. Авось сейчас отвернется, увидит что-то более интересное и забудет про несчастных чаек.

Не тут-то было! Стоило мне сделать пол-оборота в сторону лагеря, как ребенок мгновенно замолк, протянув обе руки в сторону стайки, и через секунду боковым зрением я увидела стремительно приближающуюся ко мне птичью тушку. Причем для самой чайки приближение тоже было явно неожиданным, ибо крыльями она скорее упиралась, чем махала. Резко развернувшись, я хотела откинуть чайку куда подальше, но Воздух сообщил мне, что мое желание, мягко говоря, не в первом приоритете. Поэтому через мгновение ребенок уже держал несчастную птицу за растопыренные крылья. Чайка верещала, Конор смеялся, а я находилась в тихом шоке от всего происходящего. В этот момент к нам подошел Эрл. Грозно посмотрев на тут же замолчавшего ребенка, он забрал у него птицу и крайне невежливо выкинул ее в море. К счастью, чайка весьма быстро вспомнила, зачем ей крылья, и, резво ими замахав, улетела обратно к своей стае. Барт же перевел взгляд на меня и сердито сказал:

— Лиона! Нельзя потакать всем капризам своего чада! А если он в следующий раз дракона захочет? Тоже слевитируешь?!

— Эт-т-то не я, — от неожиданности голос никак не хотел слушаться.

— А кто?! — чуть повысив голос, вопросил брат.

Ответить ему я не успела: к нам побежал Ворон и, расстегнув на сыне распашонку, сокрушенно выдал:

— Опять амулет снял! Ума не приложу, как он это делает!

Ничего более не пояснив, полуэльф вернулся к повозке и забрался внутрь. Мы с братом переглянулись и двинулись за ним. Причем Эрл начал ненавязчиво разминать кулаки. К слову, если бы мои руки не были заняты притихшим чадом, я бы занялась тем же.

— Ворон, — вкрадчиво начала я, глядя, как полуэльф что-то ищет на дне повозки. — А ты ничего не забыл нам рассказать?

— Ага, нашел! — радостно отозвался тот, вылезая наружу с зажатым в руке маленьким розовым камнем на тонкой цепочке.

Позволив папаше надеть кристалл на сына, я повторила свой вопрос.

— А я разве не говорил? — искренне удивился Ворон.

Причем самое обидное, что непритворно.

— И давно ты в нем эти способности заметил? — спросил подошедший к нам Леонард.

Чуть отклонившись, я прислонилась спиной к его груди, а он положил руки мне на плечи.

— Накануне отъезда, — ответил полуэльф, забирая у меня сына. — Оставил его на кровати рядом с сумкой, вышел на минуту, возвращаюсь, а он из вещей карусель устраивает.

На это король, вздохнув, выдал:

— Ну что ж, в принципе, ожидаемо. Правда, я ожидал не так скоро. Держу пари, ваш ребенок уже и разговаривать может.

Пристально посмотрев на Конора, который тут же уткнулся носиком в папину шею, Леонард, хмыкнув, добавил:

— Просто пока не хочет.

— В смысле? — спросила я, чуть поворачивая голову, чтобы посмотреть на стоящего позади меня.

— Конор — потомок носителей двух диаметрально противоположных ветвей магии, — ответил Леонард, плотнее прижимая меня к себе и бережно обнимая. — Они должны были либо взаимокомпенсироваться, затормозив его развитие, но тогда бы он сейчас еще только-только начинал ползать. Либо взаимоумножиться, дав росту его способностей бешеные темпы. Что, в принципе, и есть.

— И что нам с этим чудом природы теперь делать? — спросил Эрл, скрестив руки на груди.

— Воспитывать с учетом особенностей, — пожал плечами король.

В ответ на это Конор залился радостным смехом и, поддев пальчиком цепочку с амулетом, легко скинул ее с шеи, ухитрившись при этом расстегнуть замочек.

— А на эльфийскую веревку камешек нельзя было повесить? — проворчал Эрл, поднимая упавшую в песок цепочку и возвращая ее ребенку на шею.

— Нет, — покачал головой Ворон. — Эльфийские веревки полностью блокируют магию. Пока он растет, этого делать категорически нельзя. Это все равно что нацепить ему на ножку железный башмачок и оставить до совершеннолетия.

Едва цепочка оказалась застегнутой, Конор снова схватил ее, но Леонард молниеносно перехватил его ручку и, глядя ребенку в глаза, строго сказал, выделяя каждое слово:

— Снимать. Нельзя. Мама. Расстроится.

Малыш внимательно посмотрел на короля, потом перевел взгляд на меня. Несколько секунд ничего не происходило, но затем ребенок отпустил цепочку и, высвободив свою ладошку из ладони Леонарда, протянул ко мне ручки. Когда же я взяла его у Ворона, Конор обхватил меня за шею и прижался ко мне изо всех доступных ему сил. И хорошо, что только физических. Магические объятия меня бы, наверное, прикончили.

— Дети — это тоже люди, — наставительно сказал полуэльфу Леонард. — С ними разговаривать надо, объяснять. А не просто нахлобучивать что попало на шею. Ты бы такое стерпел?

— Уж как-нибудь сам разберусь, — проворчал Ворон. — Вот появится у тебя скоро дочь, посмотрим, как ты с ней объясняться будешь.

Ничего более не сказав, полуэльф ушел в один из шатров. Я же приготовилась к возмущенному воплю: «Как дочь?!», однако его не последовало. Леонард лишь усмехнулся и, поцеловав меня в макушку, ушел заниматься расстиланием пледов.

Поняв, что моя помощь никому не требуется, я ушла с ребенком к берегу и, усевшись на песок недалеко от воды, тихо сидела, слушая море и краем глаза следя за играющим с камушками Конором. Ни о чем не думая, просто наслаждаясь жизнью. Ведь если разобраться, из чего она складывается? Кто-то считает, что из поражений и побед, из бесконечного карабканья к какой-то цели среди лавин и отвесов. Кто-то считает, что жизнь — это служение чему-либо: людям, идеалам и прочее. Для кого-то жизнь состоит из постоянного удовлетворения собственных или несобственных прихотей. Для меня же жизнь — это счастливый детский смех. Это шершавая ладонь, бережно сжимающая мою руку. Это мягкие подколы и безобидная забывчивость. Это дорогие мне люди. Моя семья. И лишь минуты с ними я могу считать действительно значимыми.

Оставшийся день был занят все теми же нехитрыми бытовыми заботами: добыли охотой провиант, приготовили еду, поиграли с ребенком, искупались, повалялись на песочке, поддавшись сладким объятиям сна. Правда, за последнее нужно сказать спасибо малышу. Предполагалось, что это мы его на дневной сон уложим. Но все вышло с точностью наоборот: большинство из нас засопели (и даже захрапели) первыми. Я сопротивлялась из последних сил, однако, увидев, как Эрл, не открывая глаз, мягко притянул к себе уползающего в сторону воды Конора, успокоилась и сдалась. Раз братец бдит, то можно себя не мучить. К тому же у Ворона наверняка сигнальный амулет есть. Да и как бы крепко я ни уснула, материнский инстинкт начеку будет. Его не каждому сонному зелью заглушить под силу. К слову, племенник к дяде очень сильно привязался сначала за время нашего прибывания в таверне «Тихий приют», а потом и во дворце. Примерно как к Ворону. И меня это радовало — благодаря малышу градус их взаимоотношений потеплел.

К ночи, когда, выспавшиеся, мы все-таки уложили Конора, Эрл, надев просторную белую рубаху, штаны и сапоги, притащил из леса несколько охапок хвороста. Глядя на него, мы тоже оделись в походное, ибо вечером стало ощутимо холодать. Подбросив веток в огонь, брат полушепотом объявил:

— Все, мелкий устал, теперь и нам спокойно поиграть можно.

— В смысле? — удивился Ворон.

— В прямом, — ответил король, ненавязчиво кладя руку ему на плечо и увлекая за собой к кострищу. — Ведь как лучше всего отдохнуть от взрослых проблем? Вспомнить то время, когда их и в помине не было. Хоть ненадолго, но вернуться в детство. А что может быть лучшим проводником в эту часть жизни, как не игры? Да-да, именно они способны помочь забыть о прожитых годах, если, конечно, им это позволить.

Пристально посмотрев в глаза чуть ошалевшему от такой тирады полуэльфу, Леонард чуть улыбнулся и спросил:

— Ты мне веришь?

Поняв, что будет происходить дальше, я, еле подавив стон, укоризненно посмотрела на брата, пользуясь тем, что Ворон стоял ко мне спиной. Однако Эрл мое молчаливое возмущение проигнорировал, а Леонард, чуть обернувшись, незаметно подмигнул. Мол, так надо. Хотя то ли имел в виду Лео? Могу ли я быть уверена в своих суждениях, раз вновь так глупо ошиблась? Ведь я наивно думала, что Леонард действительно поехал сюда за отдыхом и выполнения обещания ради. А на деле оказывалось, что Эрл с королем просто решили, что сейчас самый подходящий момент окончательно принять Ворона в нашу семью, и нашли подходящее место для своего ритуала посвящения-выяснения, а кого на самом деле мы принимаем. «Верю не верю» — усовершенствованная детская забава. Точь-в-точь такое же когда-то было устроено для Квена. И даже не скажешь, что задело сильнее: досадная ошибка, гадкое ощущение дежавю или понимание, что в очередной раз в лоб целят те же грабли.

— Лиона! — мягко окрикнул меня Леонард, прервав размышления. — Одним из главных талантов королей является умение делать несколько дел одновременно. Ты мне веришь?

— Нет, — огрызнулась я.

— Зря, — пожал плечами король и велел Эрлу: — Запиши на ее счет минус пять очков.

Поняв, что выбора у меня нет, я сдалась и подыграла, весьма натурально возмутившись:

— Не было старта игры! Не честно!

И зловеще добавила:

— А жуликов я люблю в землю закапывать. По самые уши. Ты мне веришь?

— Даже не сомневаюсь, — ответил Леонард и, подойдя ко мне, протянул руку, приглашая проследовать к костру.

— Может, объясните? — уже заинтересованно глядя на нас, спросил Ворон, усевшись на указанное ему кивком место.

— Охотно, — ответил брат, усаживаясь рядом со мной и кивая Леонарду на место напротив, рядом с полуэльфом.

Дождавшись, когда все рассядутся, Эрл объяснил правила:

— Первый кон играем пара на пару. Мы с Лионкой — против вас двоих. Потом при желании поменяемся. По сути, все просто. Команда вызывает одного из соперников, и тот рассказывает историю или просто выдает какое-либо утверждение о чем-либо: о погоде, о природе или иную чепуху. Команде, посовещавшись, нужно угадать, врет он или нет. За правильно угаданное очки идут в плюс, за неправильно — в минус.

— А как проверяется правильность? — уточнил Ворон.

— После версии команды игрок сам признается, — ответил Эрл, подбрасывая щепку в огонь и чуть расшевеливая хворостиной горящие поленца.

— А если соврет? — недоуменно моргнул полуэльф.

— Ты соврешь? — спросил Эрл, пристально глядя сквозь дымку костра на Ворона.

— Я-то, может, и нет, — осторожно ответил тот и уверенно добавил, кивнув на Лео: — Но вот он — точно. Да и за тебя не поручусь.

— Вот как? — с досадой бросил Леонард, глядя на довольного Эрла, скрестившего руки на груди. Похоже, братец только что выиграл очередное пари.

— И какие способы контроля честности ты предлагаешь? — все так же улыбаясь, поинтересовался Эрл. — Обычно мы отыгрывали все коны, а перед проверкой зелье искренности выпивали. Но Лионке сейчас нельзя так рисковать. Отсюда вопрос: что будем делать?

Помолчав несколько секунд, Ворон улыбнулся и уверенно заявил:

— Ты врешь.

— Ага, вру, — охотно кивнул брат. — Вот видишь, я признался. И не соврал.

Однако тут же, посмотрев на меня, опустил руки на колени и, лукаво прищурясь, добавил:

— Или соврал?

— Начинаем игру? — ушла я от прямого ответа.

Ибо понимала, что стоит спутать сейчас все карты, признавшись, основной игре придет конец. Другого же столь удобного случая ее провести может и не представиться. Эрл с Леонардом правы: эта игра нам всем ой как нужна. Ведь за последнее время мы прошли через горы и трясины взаимной лжи, оправдываясь ее вынужденностью. И прежде чем двигаться по жизни дальше, рука об руку, просто необходимо выяснить, есть ли у нас еще доверие друг к другу. Или осталась только вера? И осталась ли? Ведь в противном случае придется просто разбежаться, потому что в кругу друзей без веры нельзя, а в семье невозможно без доверия.

Однако ответа на свой вопрос я так и не услышала — истошно закричал Конор, и мы с Вороном кинулись к нему. Подхватив ребенка на руки, я заметила, как со стороны моря на нас надвигается волна высотой со сторожевую башню, а затем земля раскололась под нами, и все вокруг погрузилось во мрак.

Я — не я, и память не моя

Что большинство из нас знает о детях? Вернее, думает, что знает? Что дети — это счастье. А еще что дети — это сложно. Однако соль тут в том, что пока ты сама в это не влезешь, ты не поймешь, насколько для тебя дети счастье, а насколько — сложно.

А еще все знают и очень любят повторять, что время лечит. Но если кто-то вам такое скажет, знайте — бессовестно соврет. Никакого исцеления временем нет. Есть затирание памяти, обесцвечивание образов, чувств и взращивание удобного самообмана. Хотя если удобнее считать, что время лечит — пусть так. Суть-то особо не меняется.

Если ты не помнишь чувств — тебе не больно. Не сильно больно. Не мучительно. Остаются лишь бесцветные факты. Решение соцзащиты на временное пребывание ребенка в Доме малютки. Выписка из роддома. Маленькая, но уютная однушка в спальном районе. Две детские кроватки и ни малейшего представления о том, кто ты. Но четкое понимание, что делать дальше. Жить.

Да, ты помнишь, что было время, когда ребенок не спал ночами, даже на руках. А то и оба сразу. Ты помнишь, что была в край умотана, засыпала на ходу, огрызалась даже на няню, работала с дитями на руках, вместо еды и сна, чтобы как-то свести концы с концами и не запускать руки в потихоньку, но все же тающую копилку неизвестного происхождения. Потому что если тебе кроме себя рассчитывать не на кого, то приходится выкладываться на грани возможностей. А то и за ней.

Да, эти воспоминания есть, но через какое-то время они становятся не ярче, чем ночные кошмары, вспомненные теплым солнечным утром. И вроде бы это здорово, однако обидно, когда других воспоминаний нет.

Почему мы так любим фотографироваться? Чтобы запечатлеть те моменты, где нам было хорошо. И вернуться к ним, когда нам плохо. Зачерпнуть сил и двигаться дальше. Но бывает, что взять силы неоткуда. И что тогда остается? А ничего. Просто каждый раз брать себя в зубы и тащиться вперед, выжимая оставшиеся крохи ресурсов, и стараться не думать, что будет, когда и их совсем не станет. Ну а еще, конечно, радоваться, что в отсутствие памяти полностью функционирует разум. Интересно жить, когда обо всем, что тебя окружает, ты знаешь все, а вот о себе — ничегошеньки.

Скрежет ключа в замочной скважине бесцеремонно прервал сочинение. Я залпом допила остывший кофе, сохранила пока еще сырой, но уже хоть сколько-то написанный текст и пошла встречать вернувшихся с прогулки.

— Ух, дошли! Иди к маме! — рыжеволосая девушка сгрузила мне на руки одного ребенка и, ловко поймав за капюшон другого, присела на корточки, разувая его и попутно отчитываясь. — У коляски отвалилось колесо. Я ее пока внизу пристегнула. Красавица почти всю дорогу спала, а вот это милое бедствие побывал во всех лужах. Одну из последних еще и в сапоги набрал. Все, шагай к маме.

Закончив с сапожками, няня поднялась на ноги, мягко подтолкнула ребенка ко мне, одернула-отряхнула подол серой куртки и все так же жизнерадостно прощебетала:

— Я улетела, завтра буду как обычно.

— Спасибо! — крикнула я вслед, завистливо глядя, как моя Мэри Поппинс, в миру Наташка, легко упархивает вниз по подъездным ступенькам. Вот откуда у людей столько силы? Молодость? Да, пусть будет так.

Закончив раздевать Милу, я повесила ее ярко-красный комбинезон на вешалку, посадила малышку в комнате на ковер у коробки с игрушками и пошла на кухню отлавливать второго нуждающегося в раздевании чада. Тот ожидаемо стоял на табуретке у стола, вдохновенно кликал мышкой и шлепал по клавишам. Увидев меня, ребенок улыбнулся и, ткнув пальцем в грудь, заявил:

— Костя ботает!

— Костя работает? — перевела я для уточнения.

— Ага! — радостно кивнул малыш и продолжил свое занятие.

Что ж, рабочий день окончен. Теперь на очереди уборка, готовка, чтение, кормление, играние, купание и укладывание. Причем чем активнее и веселее будет первая половина списка, тем проще и раньше будет с последним его пунктом. Поэтому я закрыла глаза на Костину помощь в мытье полов, на четырехручное распотрошение кухонных ящиков, на раскидывание утвари по полу и на купание в ванной всего, что не сильно промокает. Проще потом, когда наконец будет тихо, нацепить наушники и минут за пятнадцать все разложить по местам.

Когда время приблизилось к полуночи, а квартира вернула себе относительно порядочный вид, я, проверив, что дети накрыты, вернулась на кухню и вновь включила ноутбук. За окном шел дождь и выл ветер. Весна воевала с зимой за свое время. Перечислив Наташке деньги за работу и удостоверившись, что бюджет все еще сходится, но трещать по швам в перспективе будет, я открыла рабочий файл. Надо во что бы то ни стало сдать текст в срок. Причем такой текст, который купят. А потом все-таки будет нужен перерыв и нормальный заработок. А вернее, работа с окладом, соцпакетом и прочими кирпичиками надежности. Надо устраивать стабильную жизнь. Потому что работа свободного художника, конечно, штука хорошая, но уж сильно авантюрная и по прибыли не надежная: в столь пугающую меня денежную заначку приходится залезать все чаще, и она потихоньку, но тает. Что будет, когда на балансе высветится ноль, я старалась не думать. Но четко понимала, надо искать другие варианты. И поспать. Хотя бы чуть-чуть.

Зевнув, я крепко-крепко зажмурилась на несколько секунд и, сделав себе кофе, вернулась к тексту. Но он не шел. Такое бывает, когда ресурсы бултыхаются в районе дна и закон сохранения энергии не позволяет твориться чуду. Чтобы где-то прибыло, где-то должно убыть. Причем плюс и минус должны быть примерно равнозначными. Хочешь наполнить текст — отдай часть себя. Нечего отдавать? Значит, сиди без текста. А значит, без денег. А значит, в перспективе без еды и крыши над головой.

Еще одна попытка выдать хоть пару предложений вновь потерпела фиаско. Отойдя к окну, я залезла на подоконник и просто уставилась в пространство. Однако как же это обидно и нечестно. Очнуться в больнице с дитем на руках, позже узнать, что второе дите временно в Доме малютки, а у тебя кроме паспорта, телефона, ноутбука, кошелька с мелкой наличкой и банковской картой, небольшой дорожной сумки и связки ключей ничего нет. Ни воспоминаний, ни странички в соцсетях, ни штампа в паспорте. Ни одной ниточки к прошлому, к жившим там людям.

Никаких медицинских документов или свидетельств процедуры ЭКО я не нашла: в обменной карте значилась вторая беременность при удачной первой. Роды естественные, противопоказаний нет. Значит, папаша был. Как минимум один. Ибо два случайных залета от разных мужиков ну как-то уж очень маловероятны. Так что был папаша. Был да канул. Скорее всего, уже в Лету.

Непогода за окном стихала, видимо, плавно перетекая в мою душу: по щекам тихонько текли слезы. За прошедшее с выписки время меня никто даже не попытался найти. Соседи утверждают, что квартира, в которой я поселилась, до этого несколько лет пустовала. Никаких документов на право собственности по ней я не нашла, а спрашивать у Наташи или врача о хозяине жилплощади боялась. Так же как и о денежной сумме на карточке. Приехала я в квартиру сразу после выписки из больницы. Одна. Ну, вернее, как одна. С дитем и няней. На такси. В общем-то, почти с этого момента мои воспоминания и начинались.

                                   * * *

Утром меня разбудила медсестра в больничной палате. Сфокусировав взгляд на зеленой стене, я кое-как села на кровати.

— Дите я тебе одела, документы вот, — сказала женщина, протягивая мне папку.

Бестолково посмотрев на медсестру в белом халате с бейджиком «Алевтина Николаевна» на кармане, я огляделась и увидела в кроватке рядом с собой маленький, умильно сопящий комочек.

— Одевайся скорей, спущу тебя с вещами! — скомандовала медсестра. — Сорочку прям на кровать кидай, все равно в прачку все нести.

Послушно облачившись в висящие на стуле джинсы, водолазку и куртку, я взяла ребенка на руки, и мы вышли из палаты. Алевтина Николаевна помогла донести нехитрые пожитки сначала до лифта, а потом и до кремового цвета скамейки в холле больницы. Забавно, как некоторые мелочи иногда врезаются в память. Присев, я смотрела в спину удаляющейся медсестре, совершенно не представляя, что делать дальше. В голове не было ни одного воспоминания, лишь хоровод панически-мрачных мыслей. К счастью, на десятом их круге ко мне подбежала кудрявая рыжеволосая девушка лет двадцати пяти в клетчатом пальто.

— Елена, здравствуйте! Извините, пробки, — затараторила она. — Я Наташа. Вот мои рекомендации.

Взяв протянутую бумагу, я мельком просмотрела ее. Няня. Высшее педагогическое образование, опыт работы пять лет. Наташа между тем продолжила:

— Давайте я возьму сумку, такси уже ждет. В квартире все приготовлено.

Благодарно улыбнувшись, я поднялась и пошла следом, надеясь, что дома моя амнезия благополучно пройдет.

Выйдя из стеклянных дверей больницы, мы подошли к белому шевроле, ожидавшему нас за черными ажурными воротами недалеко от шлагбаума. Положив сумку в багажник и открыв пассажирскую дверь позади водителя, Наташа взяла у меня ребенка и положила в детскую люльку. Затем мы сели рядом, и машина тронулась.

Автомобиль ехал около получаса по залитому солнцем осеннему городу. Деревья, обрамляющие улицы, уже начинали сбрасывать золотые, красные и оранжевые листья, образуя под собой яркий ковер. В сквере беззаботно гуляли прохожие, наслаждаясь свежим воздухом. Дети радостно играли в опавших листьях, а бабушки сидели на скамейках, наблюдая за природой. Мы проезжали мимо различных зданий: от старинных домиков до современных высоток. Осеннее солнце эффектно подчеркивало детали их фасадов. В некоторых местах работали уличные кафе, где люди, сидя за столиками, радостно беседовали, укутанные в теплую одежду или пледы.

Я смотрела в окно на мир за ним и тихонько ужасалась полному отсутствию хоть каких-то воспоминаний. Даже когда машина свернула во двор, попетляв в лабиринте пятиэтажек, и остановилась около одной из них, я не опознала ее как свой дом. Наташа тем временем вышла из машины, вынула из люльки ребенка и, приняв из рук водителя мою сумку, выжидающе встала у подъездной двери. Пришлось тоже выйти и, наудачу нашарив в кармане ключи, поднести бело-синюю карточку на шнурке к окошку домофона.

— Дверь открыта, — сказал приятный мужской голос. — Спасибо, что передаете показания приборов учета с двадцатого по двадцать пятое число.

Пройдя вслед за няней в подъезд, я поняла, что ни день, ни месяц, ни даже год рождения моего чада мне совершенно неизвестны. Равно как и мои. То же и с именем — не назвали бы Еленой, не узнала.

Наташа поднялась на третий этаж и остановилась около коричневой двери с золотистой ручкой. Без номера. Поправив лежащего на руке ребенка и поставив сумку себе на ногу, няня вопросительно на меня посмотрела. Мысленно выругавшись (могла бы хоть сумку сама донести, бестолочь пустоголовая!), я принялась копаться с замками.

Войдя в распахнутую дверь, няня уместила сумку на тумбочку справа от двери и, ловко скинув ботинки, ушла в комнату. Там, положив ребенка на пеленальный стол-комод, она принялась сноровисто его распаковывать. Скинув розовый болоньевый комбинезон на пол вместе с вязаной шапкой в тон, а также шерстяной кофточкой и штанишками, няня аккуратно взяла ребенка на руки и, приговаривая: «А кто тут нас такой красивый, а кто такой сладкий?» — положила в кроватку досыпать. Включив мобиль, она вернулась ко мне. Все еще бестолково стоящей у распахнутой двери. По-своему истолковав мое замешательство, девушка, протиснувшись мимо меня, дотянулась до ручки и закрыла дверь, сказав:

— Завтра Костика заберете, сейчас поздно уже, да и мне через час убегать надо — не успеете обернуться. Отдохните, пока есть возможность.

Кто такой Костик и откуда его надо забирать, пока, увы, не вспоминалось. Разувшись и сняв черную кожаную куртку, я через силу улыбнулась, повесила одежду на крючок над тумбочкой и, пройдя в комнату, опустилась на кровать. Кроме нее, комода и еще двух кроваток в комнате обнаружился только зеркальный трехстворчатый шкаф-купе во всю стену.

Наташа между тем, повесив свое пальто рядом с моей курткой, начала отчет-инструктаж, сопровождая реплики указательными жестами:

— Подгузники я купила, лежат во втором ящике, банка смеси на всякий случай на кухне, бутылочки и стерилизатор там же. Мне через час надо убегать, поэтому идите в душ, пока я тут.

Молча проследовав в направлении последнего жеста, я прошла в ванну и, закрыв за собой дверь, повернулась к зеркалу. Оттуда на меня смотрела уставшая, осунувшаяся женщина лет сорока. Короткие светлые волосы частично заправлены за уши, а частично закрывали лицо. Увы, собственное изображение ситуацию не поправило. Я не стала разговаривать с отражением, решив, что еще не настолько сошла с ума. Хотя подлая мыслишка расспросить его проскальзывала. Но я лишь опустилась на черный резиновый коврик, прислонившись спиной к стиральной машинке. В голове роилась все та же куча панически-страшных мыслей, но, увы, ни одного воспоминания. Проведя руками по лицу, я стянула водолазку, потом джинсы и включила душ. К слову, после него дама в зеркале скинула лет восемь.

Когда через четверть часа, завернутая в желтый флисовый халат, с тюрбаном на голове, я вошла в комнату, Наташа качала на руках плачущее дитя:

— Проголодалась, — сказала она мне.

Взяв ребенка, я села на кровать и развязала пояс халата. Прильнув к груди, кроха умильно зачмокала. Наташа отошла к окну и, деликатно отвернувшись, занялась созерцанием осеннего пейзажа.

Посмотрев на нее, я, повинуясь внезапному порыву, выпалила:

— Я ничего не помню.

— Ожидаемо, — пожала плечами девушка, не поворачиваясь. — Леонид Денисович предупреждал, что, скорее всего, так и будет, но просил меня не начинать этот разговор первой.

В душе зажглась искорка надежды:

— А Леонид Денисович это…

— Ваш врач, — продолжила за меня Наташа. — График приемов висит на дверце холодильника. Следующий у вас послезавтра, поэтому лучше поговорите с ним на эту тему. Я боюсь навредить. С завтрашнего дня я у вас каждый день с девяти утра до шести вечера. Сегодня буду еще полчаса, потом убегу закрыть вопросы на предыдущей работе. Чтобы, так сказать, с чистой совестью взяться за новую. Вы же без меня справитесь?

На последней фразе девушка развернулась и встревоженно посмотрела мне в глаза.

— Конечно, — улыбнулась я, чуть натянуто. — Разум у меня вроде бы на месте. Памяти только нет.

— Хорошо, — кивнула Наташа и вновь отвернулась к окну.

На следующий день она помогла мне забрать Костика из Дома малютки. Милого черноволосого двухлетнего мальчугана. Сына. Однако и он никаких воспоминаний с собой не принес.

В итоге Наташа стала просто незаменимой жизненной опорой на ближайшие полгода. Однако недешевой. Конечно, на банковской карточке у меня, как выяснилось, были деньги, правда, совершенно неизвестного происхождения. Опасаясь, что их оставил мне муж-мафиози перед смертью, как и временное жилье, и рано или поздно за ними придут и отнимут, я старалась зря в кубышку не лазить, рассчитывая на свои силы в плане заработка. С выбором которого мне очень помогло случайно увиденное в сети объявление с требованием написания текстов. Эта работа давала мне хоть минимальный, но все же доход, покрывающий базовые бытовые нужды. К тому же, благодаря тому что часть ее делали нейросети, отнимала не слишком много времени. Поэтому альтернативно я писала статьи о материнстве для популярного онлайн-журнала. И тут нейросети уже не помогали нисколько. Выдаваемые ими тексты были пусты и безжизненны. Для рекламных карточек или описаний товаров — еще нормально. А вот что-то человеческое для людей приходилось писать самостоятельно. Иначе получался не текст, а пустая жвачка.

Услуги няни я оплачивала с карточки. Благодаря Наталье с сыном я общалась только вечерами, что меня немного расстраивало, однако давало работать, не сильно уставая. Дочь пока не требовала много внимания, а печатать на ноутбуке можно было и на лавочке в парке. Правда, эффективность этого была сомнительной, но не нулевой. Иногда Наташа забирала обоих детей на прогулку, тогда я могла позволить себе поработать чуть больше и интенсивнее. В периоды пика заказов приходилось работать и ночами. Но за это меня ругал врач, говоря, что недосып крайне вредно сказывается на разуме и память в таком случае не восстановится вовсе. Однако когда я в такие дни стала пропускать приемы, чтобы наверстать упущенный ночью сон, — перестал. Меня очень радовало, что в итоге совокупного дохода мне хватало на оплату коммуналки, еду и даже игрушки детям. Под ногами ощущалась пусть еще не очень твердая, но уже почва. В какой-то момент я даже перестала бояться, что кто-то придет и выгонит меня из квартиры. Потому что начинала верить, что если что — справлюсь. Врач за свою работу денег не брал, объяснив, что его курс — часть социальной программы.

На первый прием к нему мы с Наташей зашли по ходу прогулки с детьми. Оставив меня у двери в подвальное помещение, няня укатила двойную коляску по направлению к парку, обещав через час вернуться. Идея о безвременно почившем муже-мафиози, оставившем меня на попечение своей шайке, снова засвербела в мозгу. Ибо что за врач будет принимать пациентов в подвале одной из пятиэтажек спального района? За дверью без вывески. Интересно, какой он специализации? И есть ли хотя бы диплом?

Видимо, размышляла я неприлично долго, потому что дверь внезапно распахнулась, и на пороге возник, надо полагать, сам Леонид Денисович. В черных брюках и полосатой синей рубашке без галстука, без белого халата и бейджика. На вид ему было не больше сорока, однако виски уже тронула седина. Его прическа и элегантная эспаньолка показались мне смутно знакомыми. Как и глаза. А вернее, взгляд со смесью боли и радости.

— Добрый день, — улыбнулся он, протянув мне руку. — Пойдемте, не будем терять время.

Чуть помедлив, я все же ухватилась за шершавую ладонь и аккуратно спустилась по пыльным ступенькам вслед за врачом. Который между тем продолжал разговор:

— В моем основном офисе потоп, поэтому пока его последствия будут ликвидировать, пришлось временно обосноваться тут. Для вас и еще одного пациента пропуск консультаций критичен, так что извините за антураж.

Я незаметно выдохнула: наличие основного офиса несколько снизило тревожность. Хотя справедливости ради надо отметить, что за весь период полугодовой терапии я его так и не увидела. В конце ступеней оказалась вполне крепкая деревянная дверь, за которой расположилась уютная светлая комната с диваном, столом, кожаным креслом и фикусом в кадке. Последний подействовал на меня успокаивающе.

Галантно повесив мою куртку на вешалку у входа, рядом с кожаным плащом, доктор указал на диван, а сам прошел к столу. Дождавшись, пока я сяду, он достал блокнот и поинтересовался:

— Как дочь?

— Хорошо, — улыбнулась я, заправляя за уши мешающиеся пряди.

— Не передумали еще Миленой называть? — продолжил светскую беседу он.

Признаваться, что об имени я пока вообще не думала, было стыдно, поэтому ухватилась за предложенное:

— Не передумала.

Что-то чиркнув в блокноте, мужчина откинулся на спинку кресла, сцепив руки в замок, и спросил:

— А что вообще вы помните?

— До выписки из роддома — ничего, — честно ответила я, по его примеру откидываясь на спинку дивана.

Кивнув, Леонид Денисович придвинулся к столу, положив подбородок на все еще сцепленные в замок руки, и сказал:

— К сожалению, в вашем случае я не могу рассказать ничего из прошлого. Память должна восстановиться самостоятельно.

— А что значит «в моем случае»? — поинтересовалась я.

— Есть много разных видов амнезии. Ваша — результат крайне травмирующих событий, — тщательно подбирая слова, ответил врач. — Ваш разум должен сам решить, когда он будет готов принять все и в каком виде. Но вы можете задавать любые вопросы. Отвечу на уровне да-нет.

Мысль об умершем муже-мафиози снова возникла в голове. Ведь если его застрелили (или что похуже) на моих глазах, то вполне понятно, почему вспоминать об этом не хочется.

Озвучив догадку, я слегка удивилась реакции врача, если не сказать обиделась. Он искренне рассмеялся.

— Нет, Елена, — наконец отсмеявшись, ответил он. — Ваш муж мафиози не был. Но меня радует, что ваш разум вам верен.

— А кем он был? — спросила я.

В ответ Леонид Денисович покачал головой:

— Увы, я могу отвечать только да или нет.

За весь остаток того приема мне удалось лишь узнать, что мой муж жив. Однако где он и кто, выяснить не получилось. Как и за весь прочий период терапии. Которая всегда проходила одинаково. Минут десять играли в да-нет, потом мне выдавался лист бумаги и восковые мелки. Оставшееся до конца приема время я рисовала. Все, что в голову приходило. Обычно — абстракции. Редко — домик с солнышком. Врач все это время просто на меня смотрел. И так три раза в неделю на протяжении полугода.

В общем, для себя я в итоге уяснила, что муж в принципе где-то есть, но меня искать не собирается. В полицию заявление о пропавшей себе не подашь. В списках я не числюсь. Хоть в «Жди меня» пиши. Но страшно. Ведь обычно не ищут потому, что не нужна. Но пока точного ответа нет, можно забавляться отговорками: плохо ищут или пока не искали, но вот-вот начнут, ибо безмерно заняты чем-то другим.

                                   * * *

Погасший свет возвестил о полуночи, вырвав меня из воспоминаний. Сколько тут живу, всегда так: едва часы обнуляются — скачет напряжение. Правда, обычно все ограничивается морганием, а сегодня — наступила тьма. Причем, похоже, во всем районе: фонари за окном тоже потухли. Лишь экран ноутбука продолжал невозмутимо светиться. Выдернув его из сети на всякий случай, я хотела сохранить рабочий файл, но выяснилось, что все намертво зависло. Что ж, есть благо и в ненаписанном — не потеряется, не потреплет нервы.

— …она!!! — звук из включенных на полную динамиков весело разнесся по квартире, и тут же ему в ответ из комнаты взвыла двухголосая сирена.

Чертыхнувшись, я захлопнула крышку ноутбука, запихнула его под подушку на подоконник и понеслась убаюкивать разбуженных чад. Убила бы того, кто придумал внезапно включающийся звук в рекламных баннерах. Ведь на зависшем ноутбуке от него не так-то просто избавиться.

Ликвидация внезапного ЧП съела пятнадцать минут времени и пару порций молока. Милу пришлось перевести на смесь где-то полмесяца назад, поэтому ночные кормления стали проще. Помыв чашку и бутылочку, я осторожно убрала подушку с ноутбука: надо ж его все-таки выключить, раз с работой не клеится.

Открытая крышка явила сюрприз: на мониторе вместо текстового редактора развернулся браузер со злополучной вкладкой, занимавшей весь экран. С него на меня смотрел, улыбаясь, весьма симпатичный, остроухий, обнаженный как минимум до пояса брюнет.

— Ну чтоб тебя!!!! — самопроизвольно вырвалась у меня реакция от осознания ловли вируса. Похоже, Костя днем наработал, кликая во все подряд до моего вмешательства.

— Привет! — уже не так громко донеслось из динамиков.

— Вот только тебя мне и не хватало! — сквозь зубы процедила я в ответ, безуспешно пробуя все комбинации клавиш, включая кнопку питания. Но увы. Мертвый блок. И не факт, что вытаскивание аккумулятора поможет.

— Ты меня помнишь? — изумился виртуальный собеседник.

— Ты мне технику испортил! — захлопнув крышку, я убрала ноут обратно на подоконник и полезла в мобильник искать координаты компьютерного мастера, чтоб утром не терять на это времени. Однако с разблокированного экрана смартфона на меня уставилась та же брюнетистая физиономия:

— Нам нужно поговорить!

От неожиданности я выронила телефон, и он грохнулся экраном вниз прямо на кафель. Однако не замолк.

— Пожалуйста, послушай меня!

Аккуратно подняв аппарат, я горестно обозрела паутинку трещин, покрывающую весь экран все с тем же типом. Сетевые вирусы ловко разлетаются по всему, что подключено к вайфаю.

— Блин! Вот сколько раз зарекалась не подпускать ребенка к технике!

— Он тут ни при чем! — отозвались из телефона. — Ты готова меня выслушать?

— А не пошел бы ты!.. — зло прошипела я, довершив фразу заковыристой неприличной конструкцией, обращаясь скорее к миру, чем к вирусу, и попутно зажимая кнопку питания.

Телефон, к счастью, перезагрузился без фокусов, а вместе с ним вернулся и свет. Плюнув на всю Вселенную и еще раз знатно ее обматерив, я щелкнула выключателем и побрела спать, решив, разобраться с проблемами на свежую голову. Но, как ни странно, утром сложностей ни с техникой, ни с прочим не обнаружилось. И ноутбук без проблем заработал, и трещинки на телефоне оказались не такими уж страшными, и дети мирно собрались с няней на послеобеденную прогулку, и даже текст дописался и отправился. Так и захотелось сделать вывод: вот что мат животворящий делает. Однако в полночь вновь началась свистопляска.

Я заканчивала написание довольно большого отрывка, как моргнул свет, и мой ноутбук сперва завис, затем погас вовсе, а затем вновь отобразил вчерашнего брюнета, выдавшего в наушники:

— Привет! Не пугайся, нам надо поговорить.

Порадовавшись, что вирус на этот раз не разбудил мне детей, я зажала кнопку питания, надеясь выключить ноутбук. Но, увы, не помогло.

— Вот чего ты ко мне привязался, вирусня гадкая?! — безнадежно вздохнула я, собираясь захлопнуть крышку.

— Вообще-то я твой муж, — обиженно отозвались из ноута. — Бывший.

Услышанное заставило меня остановиться и пристальнее вглядеться в лицо, смотрящее с экрана. В мыслях промелькнуло «Ворон», и в тот же миг в затылок будто стальную спицу воткнули. Глаза заволокло красной пеленой, и, уже падая, я услышала в наушниках истошное:

— Лиона!!!

А дальше темнота.

В чувство меня привел Леонид Денисович, подсунув под нос пузырек с чем-то весьма едким. Я лежала на кровати, а с кухни доносилось Наташкино: «Летит самолетик, открывайте ротик, дайте посадку, летит самолетик». Видимо, она кормила детей завтраком.

— Ты как? — встревоженно спросил доктор, видя, что я открыла глаза.

— Да вроде ничего, — неуверенно ответила я, пытаясь оторвать от подушки чугунную голову, но тщетно.

— Наталья нашла тебя на кухне, на полу, и позвонила мне, — Леонид Денисович посветил мне в глаза фонариком. — Что случилось?

Кое-как припомнив и пересказав историю с вирусом, я снова откинулась на подушку и закрыла глаза. К головной боли прибавилась тошнота.

— Та-ак, — озадаченно протянул врач и ушел на кухню.

Через пару минут вернулся и, осторожно приподняв меня, протянул стакан:

— Выпей.

Я заметила, что руки мужчины немного дрожали. Однако о нем мне думать было особо некогда. Ибо было очень плохо.

Кое-как проглотив лекарство, я легла обратно на подушку, собираясь снова закрыть глаза. Но увидев, как доктор забирает мой ноутбук и телефон, явно собираясь уходить, попыталась приподняться и возмутиться. Не вышло.

— Спи, — глухо сказал Леонид Денисович и вышел из квартиры.

Весь этот день, а заодно следующий, и даже дольше, я была в полузабытьи. Мне снились кошмары. Тюремная камера, цыгане, пираты, эльфы, русалки, звон мечей и прочий подобный мрак. Лишь редкое прикосновение ко лбу шершавой ладони дарило недолгий покой.

На четвертый по ощущениям день кошмары ушли, стройно уложившись и запершись в подсознании. Мне стало настолько хорошо, что я смогла доползти до ванны, а потом и до кухни. Там обнаружился только Лео за моим ноутбуком. Ни Наташи, ни детей, ни Эрла, ни Ворона.

Крайне непривычно было видеть Леонарда в черной-белой клетчатой рубашке поверх синей футболки и джинсах в тон. Но, нужно признаться, ему шло. Экран стоящего перед ним ноутбука освещал его лицо мягким светом. Леонард внимательно рассматривал наши с сыном фотографии. Его поза выдавала сосредоточенность.

Когда я увидела Лео, в груди защемило от нахлынувших эмоций. Я не помнила, но точно знала — он был важной частью моей жизни, и его присутствие наполнило душу теплом и надеждой. Я почувствовала, как радость переполняет меня. Мне захотелось броситься к нему, обнять и никогда не отпускать. Но внезапно возникшее непонятное липкое чувство сомнения удержало меня от поспешных порывов. Какая-то часть подсознания отчаянно закричала: «Жди подвоха!» — остальная же напомнила, как, наверное, замечательно я выгляжу в бесформенном фиолетовом халате. Очень захотелось сбежать обратно в комнату и надеть что-нибудь посимпатичнее. Хотя бы джинсы с водолазкой. Но, увы, не успела.

Повернув голову на звук шагов, Леонард быстро поднялся и, подойдя ко мне, обнял за плечи, заглянул в глаза и встревоженно спросил:

— Ты как?

Опасаясь, что сейчас опять засветят фонариком, я, опустив голову, чуть отстранилась и ответила:

— Нормально. А где все?

— Гуляют с Наташей, — ответил он, мягко направляя меня к столу. — Есть будешь?

Секунду подумав, я утвердительно кивнула и, опустившись на стул, более четко сформулировала вопрос. Ибо вряд ли с Наташей гуляли все.

— Где Эрл и Ворон?

Видимо, это прозвучало очень неожиданно — мужчина чуть не выронил красную цветастую тарелку, взятую с полки. Подскочив ко мне, он опустился передо мной на колени, обнял за плечи и, глядя в глаза, прошептал:

— Ты все вспомнила?!

— Наверное, — мотнула я головой. — Не знаю. Но тебя помню. Себя помню. Конора помню. Эрла помню. Ворона помню. Все остальное — на уровне маловразумительной каши из фактов и образов.

— Не старайся вспоминать, — Лео обнял меня и поцеловал в макушку. — Пусть само аккуратно восстанавливается.

Когда я оказалась в его объятиях, в душе осталось только ощущение тепла и безопасности. Я с наслаждением вдохнула запах его кожи, знакомый и родной, смешанный с приятным ароматом бергамотового парфюма. В его объятиях я почувствовала себя защищенной, понимаемой и любимой. Я закрыла глаза и просто наслаждалась этим моментом. Мне стало так легко, так спокойно, что я могла бы остаться в этих объятиях навсегда, забыв обо всем на свете. Однако он тихо прошептал:

— Я так боялся, что потеряю тебя.

Это заставило меня отстраниться и, посмотрев ему в глаза, спросить:

— Поэтому и не говорил ничего?

— Да, — ответил он, не отводя взгляда. — Насильное возвращение прежней сущности в семидесяти случаях из ста дает летальный исход, а в девяноста — полную потерю разума.

— Прежней сущности?

Еще раз прижав к себе на несколько секунд, Леонард выпустил меня из объятий, поднялся и сказал, направляясь к холодильнику:

— Давай ты поешь, а я пока тебе все расскажу. В Вайнере ты что последнее помнишь?

— Как мы были на пляже, как закричал Конор, как я взяла его на руки.

— Ага, — кивнул мужчина, накладывая мне рагу.

Я снова поймала себя на ощущении диссонанса, когда Леонард поставил тарелку в микроволновку и запустил разогрев. Затем набрал кому-то сообщение на телефоне, поставил передо мной дымящуюся еду и лишь тогда начал рассказ.

Отважно в новый мир

— Только начну я, пожалуй, не с пляжа, а с общего контекста, — сказал Леонард, параллельно занимаясь чайником. — Оказывается, наш с тобой родной мир — всего лишь один из многих миров, кружащихся вокруг центра Вселенной. Для мира, в котором мы сейчас находимся, это общеизвестный факт, поэтому, думаю, твоя нынешняя сущность примерно поймет, о чем я.

Дождавшись моего неуверенно кивка, он продолжил:

— Когда мы появляемся на свет в каком-либо мире, он вкладывает в нас соответствующую себе сущность. Это естественный процесс рождения. Однако если появление в мире происходит… как бы помягче выразиться… не как положено, то происходит конфликт сущностей. Информационное поле мира вкладывает знания согласно возрасту, времени и месту. Для детей это безвредно. Однако если взрослое существо внезапно попадает в мир, то вызывает аномалию, которую инфополе старается сгладить как можно быстрее. Оно обрушивает на него все знания, которые теоретически могли бы быть им получены от рождения до его возраста. При этом, если существо выживает, происходит обычно полное уничтожение прежней сущности по прошествии некоторого времени, если не удается провести правильный про