Мне наступили на мозоль,
я чувствую не то, чтоб боль,
какую-то досаду.
Наверно, так и надо.
Этим запахом прекрасным,
южным и родным,
и морозным солнцем красным
я насквозь раним.
И стало стыдно очень
перед лицом его
кого-то вновь порочить,
обманывать того,
с кем жизнь прожил вслепую,
кого не смог понять.
Мы не обучены,
мы юностью забыты,
измучены,
по пустякам сердиты.
Но, вот, подумал: – Завтра умирать, и что?
И стало вдруг все просто и легко.
Мы любим перцы, огурцы,
но мы не дети, мы отцы
и сладость всю съестных забав
отринем, так и не поняв,
зачем несчастный человек
на пищу тратит краткий век.
Расстались мы, снова расстались,
ступенькой не скрипнет крыльцо
и утром в дрожащем тумане
твое не мелькнет мне лицо.
Надо что-то поделать
с моей больной головой.
Утром я, вроде, добрый,
к вечеру снова злой.
Ем я хлеб,
запиваю чаем
и внезапно накатывает отчаянье:
может, будет ужасной та весть,
что я жду без пятнадцати шесть,
может будет последней она?
Допиваю напиток до дна.
Я думал – это дядечка на крыше,
а это просто так труба похожа.
