Двор Вороновых, где гуляли свадьбу, был уставлен цветами, увит ветками березы и рябины. Столы, накрытые белыми вышитыми скатертями, ломились от яств. Посуду для празднества собирали по всей деревне.
Так судьба совершила очередной умопомрачительный круговорот, несчастье превращая в счастье, тасуя людей, как карты, в огромной колоде жизни, заставляя людей задаваться вечными вопросами: что такое любовь, откуда она берется и куда уходит, что есть обман и что правда, что грех и что праведность.
Так судьба совершила очередной умопомрачительный круговорот, несчастье превращая в счастье, тасуя людей, как карты, в огромной колоде жизни, заставляя людей задаваться вечными вопросами: что такое любовь, откуда она берется и куда уходит, что есть обман и что правда, что грех и что праведность.
За годы брака сложились у них свои обычаи, которые связывали каждый прожитый вместе день незримым смыслом и духом. Аксинья никогда не садилась за стол без мужа, дожидалась его дотемна. Пока носилась от печки к столу, отщипывала кусочки – а как проверить, дошел ли пирог, стомилась ли каша? – но свято чтила традицию. Григорий, приходя домой, всегда ополаскивал закопченное лицо, черные руки в лохани с водой, а Аксинья с полотенцем в руках смотрела на любимого мужа. Смеясь, она вытаскивала из черной, длинной бороды, спутанных волос окалину:
– Гевест ты мой!
Баню они топили по два раза в неделю, вызывая осуждение еловчан – только зря дрова переводят. Они ходили мыться вместе, стараясь делать это в сумерках – не грех, но поперек обычая. Бабы парились с бабами, мужики с мужиками. Григорий и Аксинья находили особую радость, плескаясь в лоханях, охаживая друг друга ядреным веником, надолго саживаясь в бане за серьезными и досужими разговорами
