Оглавление

«Оглянувшись назад, ты поймёшь, что у нашего существования не так уж много смысла. По сути, его нет совсем, кроме одного: почувствовать каждым атомом своего тела, что такое настоящая любовь, и что значит её утрата. И только опалив сердце этим огнём, омыв слезами рану в груди, опустошённый и одинокий ты готов двинуться дальше. Тебе уже нечего делать здесь, потому что ты оставляешь свою любовь на этой стороне, но только лишь для того, чтобы встретиться там — за мостом; ведь любовь — единственно возможный эквивалент во Вселенной сразу и всему. Именно ею можно рассчитаться с Творцом, когда Он коснётся тебя взглядом. И когда пульс мироздания замрёт, тебе станет очевиден замысел всего сущего — буря неизбежна, она погубит тебя, не оставив и следа! Ты не прячешься, ты не закрываешь глаза, ты встречаешь бурю с улыбкой. Это и есть предназначение — дар, способный превратить бурю в поток, который отнесёт тебя к звёздам».

ИУДА

***

Серое, плотное марево метели дезориентировало, смешивая лево и право, верх и низ, превращая всё вокруг в единое, скованное холодом пространство — и, если бы не гул разъярённых лопастей ветрогенератора за спиной, Эйдан Ридз побоялся бы сделать вперёд ещё хоть один шаг. Где-то за линией горизонта, с трудом пробиваясь сквозь стужу и метель слабо светило невидимое и неподъёмное солнце, сил у которого хватало лишь стыдливо обозначить своё присутствие, распространяя безжизненный свет среди безжизненных снегов. Через несколько месяцев, когда светило наберёт высоту и надолго поселится в зените, его ослепительные лучи будут всё так же беспомощно озарять бескрайние белые просторы, пока тьма не поглотит вековые льды и небо на полгода не нарядится звёздами. Арктика.

— Что там? — прокричал бесшумно подошедший Рон Корхарт.

Его отросшие за пару месяцев неряшливые усы с бородой покрылись белыми бусинами пойманного в ловушку мороза дыхания. Скрывавшие глаза огромные очки отразили стоявшего напротив Эйдана с не менее неряшливой бородой и такими же очками на пол лица.

— Мне показалось, что я заметил движение, — выкрикнул он, выплёвывая клубы пара. — Там! — Эйдан вытянул руку в пухлой перчатке призывая коллегу посмотреть в указанном направлении.

Рон Корхарт несколько секунд стоял неподвижно, повернув голову вслед за рукой. Его обезличенное очками и густой бородой лицо, упакованное в плотный капюшон, застыло под ударами бури. Ветер нещадно вонзал в худые щёки полярника острые ледяные зубья, отвешивал пощёчины и силился сорвать капюшон. Наконец, Корхарт нехотя отлепил очки от лица и щурясь, прикрывая глаза рукой, долго искал горизонт взглядом пытавшимся проникнуть сквозь обжигающе-холодную взвесь.

— Что тут можно вообще разглядеть?! — бросил он раздражённо, вернув очки. — Конкретнее ничего не можешь сказать? Медведь? — добавил он с тревогой и, поймав собственное отражение в непроницаемых очках Эйдана, взялся за ремень висевшего за спиной карабина.

Сквозь зеркальные стёкла, Эйдан разглядывал осунувшееся лицо мужчины, его запавшие лихорадочные глаза в ореоле тёмных следов от бессонных ночей и мучительного ожидания. Вместо своих тридцати семи, Рон выглядел на все пятьдесят: затравленный худобой, которая уже начала вытёсывать острые скулы на тонком лице, и избитый бессонницей, которая зловещей гостьей стала всё чаще посещать всех троих обитателей арктической станции.

На груди Корхарта ожила рация: из неё послышался взволнованный и придавленный перегруженной трансляцией голос Ломака:

— Где вы, чёрт возьми? Давайте обратно на базу! — начальник станции не отключался и мужчины слышали, как Ивлин Ломак шумно дышит в микрофон, обдумывая свои дальнейшие слова. — Мне… мне кажется… я поймал сигнал! — в его голосе слышалось не то ликование, не то истерика.

Внутри жилого модуля, за толстенными стенами звук ветрогенератора было не разобрать, как и вой бури — они попросту слились в один протяжный гимн арктического холода. Сквозь бесполезный стрёкот аппаратуры был слышен стон проводов и потустороннее «А-у-у-у!» в каналах вентиляции постройки; вооружённый оледенелым бисером ветер всячески пытался попасть внутрь полярной станции, в которой укрылись люди.

Ивлин Ломак — сорокалетний исполин, заросший по самые глаза рыжей курчавой бородой, сидел в кресле, которое, казалось вот-вот распадётся под весом могучего полярника. Тем не менее, заметно похудевшее и бледное лицо начальника станции выглядело тревожным: тяготы последних недель изрезали морщинами высокий веснушчатый лоб, посекли уголки глаз трещинами и придавили веки усталостью. Эйдан смотрел в тревожное измотанное лицо начальника и не видел в нём отражения того самого Ломака, который встретил его на вертолётной площадке несколько месяцев назад перед самой заброской на Коргпоинт. «Да ты ещё совсем юнец! — гудел „тот“ розовощёкий Ломак, с лёгкостью, словно это был не тяжеленный рюкзак, а небольшая сумка, принимая из рук Эйдана ношу и закидывая в вертолёт. — Двадцать пять тебе, не больше? Двадцать восемь? Понятно… Совсем салага!» Эйдан помнил, как будучи уже в вертолёте, пролетая над бескрайними льдами и торосами, Рон Корхарт, видимо, заметил, что сидевший напротив Ломака новичок (помня взгляд Корхарта, Эйдан мог бы поклясться, что тот взгляд расшифровывается именно этим словом, с презрительной интонацией в произношении!) украдкой рассматривает начальника, изучающего какие-то бумаги. «Ну, скажи, на кого он похож?» — раздаётся голос Рона в наушниках, от звука которого Эйдан вздрагивает, начальник станции удивлённо поднимает взгляд, а пилот коротко оборачивается. В это время Корхарт ощупывает лицо Эйдана насмешливым взглядом: «Подкинь ассоциаций, для моей коллекции, ну же, не робей! Как бы ты его назвал? Ну, давай, между нами… „Херувим-переросток“? „Чакки“? Смелее, будь оригинален! Ну, я не знаю… быть может: „Ульрих Рыжий викинг-девственник“?» — «Это с четырьмя-то детьми? — усмехается Ломак и подмигивает новичку (а в этом взгляде интонации совсем другие, они дружеские и задорные, словно рыжий гигант ободряюще хлопает по плечу). — И вообще, отстань ты от парня со своей коллекцией». Корхарт всё ещё ждёт, чуть склонив голову набок. Эйдан неуверенно откашливается и говорит: «Ульрих — не скандинавское имя, — собственный голос в наушниках звучит плоско и даже жалко, поэтому „новичок“ делает вдох и добавляет громче и уверенней: — Оно немецкое». Ломак перебрасывается с Корхартом искристым взглядом, однако Рон не отступает и снова требует придумать прозвище для начальника. «Да скажи ты уже что-нибудь этому прилипале, — звучит в наушниках голос начальника, — иначе он не отстанет. Он всех новичков (вот — оно! „новичок!“) достаёт со своими ассоциациями! Давай, мне уже и самому интересно… но помни, салага, что я твой начальник и торчать нам на станции до Дня благодарения минимум!» Ломак усмехается в рыжие усы и, отложив документы устремляет на Эйдана взгляд серых глаз. Корхарт придвигается ближе и вытянув руку в направлении начальника доверительно шепчет (это выглядит особенно смешно, учитывая общую бортовую трансляцию): «Подумай, хорошенько подумай и посмотри на него ещё раз — кого он тебе напоминает? Пополни мою коллекцию». Эйдан отлично помнил напряжение, которое испытывал в тот момент под взглядом двух бывалых полярников, помнил тишину трансляции в наушниках и даже помнил, как коротко обернулся пилот, сверкнув солнцезащитными очками. «Рэндалл Пай-Луковая голова, — неуверенно и смущённо выговаривает Эйдан. — Да, Луковую голову напоминает… простите мистер Ломак… сэр». В наушниках он слышит удивлённый тройственный возглас, в котором одновременно слились: «Что за хер? Кто это? Это что?» Эйдан собирается с мыслями и объясняет: «В конце нашей улицы жила соседка — чудная и одинокая миссис Диеверро, — она любила делать разные поделки, а потом дарить их соседям, так как родных у неё не осталось… Милая старушка с небольшим вывихом, — Эйдан закатывает глаза и стучит пальцем по виску. — Она тащила в дом всякий хлам и со временем её задний двор стал напоминать небольшую свалку. Как-то раз она приволокла моей матери довольно большое панно с чертами чьего-то лица и сказала, что это Рэндалл Пай-Луковая голова. Его нужно повесить в столовой и тогда, он будет помогать моей матери готовить вкуснейшие блюда, что продукты перестанут портиться (с чего она вообще взяла, что они у нас портились), и тесто станет подходить даже без дрожжей… Я же говорю — старушка была с причудами». Эйдан умолкает и жмёт плечами. «Погоди, погоди, это что — всё? — разочарованно бросает Рон и даже сквозь трансляцию бортовой сети слышно, как обесцвечивается его голос. — Вот так просто: Луковая башка? И всё?» — «М-да… как-то слабо, — соглашается с другом Ивлин, и в его голосе слышится нота потянутой струны. — С Ульрихом и то повеселей было. Как этот Лукоголовый выглядел-то хоть, из чего сделан был?» Эйдан чертит в воздухе большую рамку и вспоминает: «Чёрная фанера, видимо промазанная клеем; окружность, полностью заполненная рыжими опилками в которой половники — это были глаза, а ржавая тёрка — рот. Нос милая старушка сделала из оконечности старого здоровенного фаллоимитатора, видимо, не особо соображая, что это такое». Эйдан отлично помнил, как бортовая сеть вертолёта взорвалась громким хохотом мужчин, как глаза Ломака утонули в пунцовых щеках, и он несколько раз стукнул рукой по коленке. «Луковая голова!.. — звучит в наушниках весёлый голос пилота, а согнувшийся пополам Корхарт придушено резюмирует: — Куча опилок… а посреди резиновый член!» — «Силиконовый», — смущённо поправляет Эйдан и улыбается под весёлый дружеский хохот мужчин…

Казалось, это было так давно, что надумай Эйдан Ридз записать историю знакомства с полярниками в дневник, то непременно использовал бы старинный шрифт с вензелями, а первую букву абзаца выделил красным. На поля легли бы скорые зарисовки, в штрихах которых с трудом узнавались нынешние обитатели полярной станции: три испуганных осунувшихся лица, замотанных в дряхлую паутину собственных бород; брошенные птичьи гнёзда из черноты которых торчат шеи птенцов, выглядывают глаза полные страха за своё будущее.

— Это первый сигнал за столько дней! — сказал Ломак, сильно волнуясь. Он с надеждой заглянул вошедшим в глаза и облизнул губы. — Никогда ранее в этом диапазоне вещание не велось — я абсолютно случайно забрёл на эти частоты и… Судя по журналу, — начальник уткнулся в экран и лихорадочно прошёлся пальцами по клавиатуре, — последний раз диапазон опрашивался системой почти три месяца назад: никаких всплесков не наблюдалось! Значит, сигнал появился в этом промежутке, и я не знаю, что это… Пока не могу сказать, но это точно не помехи!

Он выдернул провод наушников из разъёма, и в небольшом помещении заставленным радиооборудованием раздался резкий тоскливый звук на фоне треска и помех.

— Тридцатисекундный сигнал, он постоянно повторяется, — Ломак покрутил ручку громкости. — Я записал сигнал в файл и… и я понятия не имею что это!

Троица затаила дыхание и задрала подбородки к потолку вслушиваясь в звук похожий на короткий тоскливый вой. Эйдан покосился на коллег и на мгновение в полутьме радийной увидел те самые чёрные гнёзда, из которых торчали тонкие шеи — жуткий звук из динамиков лишь усилил этот образ. После нескольких повторов, Корхарт морщась замотал головой:

— Хватит, вырубай! Словно кошку машиной размазало, даже слушать тошно! Я не знаю с чего ты взял, что это сигнал — лично я думаю, что нечто генерирует помеху и выбрасывает в эфир!

— Я тоже так сначала решил! — согласился горячо Ломак. — Но посмотри на это! — он постучал пальцем по монитору, на котором был виден длинный столбец с аудио файлами. — Обрати внимание на частоту: она у каждого сигнала разная! Один-два герца, но она ещё ни разу не повторилась…

— Это ни о чём не говорит! — перебил Корхарт раздражённо. — Из-за бури приёмная антенна может давать такое искажение.

— Или такое искажение может давать тот, кто умышленно посылает такой сигнал, — вмешался Эйдан. — Во всяком случае, мы впервые за два месяца слышим хоть какой-то сигнал в эфире!

— Это перегрузка, говорю тебе! — закипел Рон, продолжая смотреть на друга и явно игнорируя мнение «салаги». Было заметно, насколько опытный полярник разочарован, как он злится из-за того, что не оправдались его собственные ожидания. — Или флюктуационные помехи… В любом случае это — ничто!

Эйдан не раз бывал свидетелем того, как ворчливый, зачастую жёсткий и упрямый Корхарт шёл на конфликт с начальником станции, отстаивая свою точку зрения. Пожалуй, если бы не проверенная стужей и временем дружба двух полярников, — которая порой удивляла парня, — находиться в сложившейся ситуации в столь экстремальном месте и вовсе не представлялось возможным. Ломак… Именно он, с его дипломатией, непоколебимым и железобетонным авторитетом, и в то же самое время чёткими и тактичными высказываниями, нивелировал нервозность на станции, не давал впадать в панику и настраивал коллег на рабочий лад.

— Но раньше-то их не было, — возразил спокойно начальник.

— Раньше у нас связь была, а не этот скрип!

— Не переворачивай, Рон…

— А ты не ищи смысла в том, в чём его нет! — бросил зло Корхарт, опалив взглядом и Эйдана заодно. — Ты же отличный связист и сам понимаешь, что этот сигнал ни хрена не стоит! И дай тебе его послушать пару месяцев назад, — когда связь у нас ещё была, — ты бы на него внимания не обратил! Скорее всего отключил бы питание, а потом включил всё по новой, как ты обычно и делаешь!

— Я уже так делал, Рон, он не пропадает… Это внешний сигнал!

— Тогда расшифруй его, раз это сигнал! — выкрикнул Рон и грохнул рукой об стену. — Что там слышно про нас?! Когда людей с Коргпоинт снимать собираются, слышно? Нет?! Хреново — ведь должны были забрать ещё сорок два дня назад! Да, мать вашу, я считаю дни! — мужчина обвёл коллег пальцем и прищурился. — Считаю дни, как и все вы! Да-да, как и все вы! Так что там говорят о нас, ты расшифровал?

Корхарт умолк, тяжело дыша. Сжав зубы, Ивлин процедил голосом, который напоминал треск колющихся орехов:

— Как расшифрую, ты узнаешь это первым.

Мужчины затравлено озирались, боясь поверить в то, что после пятидесяти одного дня полного отсутствия связи с внешним миром, в эфире радиостанции слышался сигнал, отличавшийся от шороха безжизненной трансляции. Неоднозначный, противоречивый, но всё же хоть какой-то звук… оттого и воспринятый каждым по-разному! Без малого два месяца назад связь на станции оборвалась неожиданно, словно она вся была сосредоточенна в одном кабеле, который попросту выдернула из розетки чья-то рука. Разом перестала работать спутниковая связь, радиосвязь, а также интернет. В течении последующих нескольких дней практически полностью перестала работать и местная связь на станции, съёжившись в радиусе приёма-передачи до пары сотен футов. Однако настоящим шоком для обитателей станции стала новость о том, что все, абсолютно все компасы, имевшиеся в распоряжении полярников, перестали функционировать, флегматично демонстрируя из-за прозрачных стёкол разом омертвевшие стрелки. Это потрясло полярников! Спустя несколько недель после инцидента у мужчин появилось жуткое ощущение катастрофы, произошедшей где-то за пределами белого безмолвия. Поначалу никто не высказывал никаких предположений, старались говорить буднично и по-деловому, обвиняя в отсутствии связи то материковых техников, то виденное накануне обрыва связи необычное сияние в небе, охватившее весь горизонт — и частенько появлявшееся впоследствии, драпируя ночное небо пурпурно-изумрудными туманами. Между тем, каждый носил под сердцем жуткое чувство неотвратимости и утраты, когда уже ничего нельзя изменить и судьба берёт старт от новой точки, которая, возможно, является последней — так надолго на Коргпоинт ещё никогда не оставались без связи! Все последующие дни наполнились ожиданием и надеждой, изучением горизонта в бинокль и напряжённым сканированием радиоэфира. Часы перед сном обрастали предположениями о произошедшем (предположениями осторожными, похожими на вялые барахтанья в болоте); подсчётами провианта и вычислениями оставшегося топлива для генераторов. А затем в пристройке с отапливаемым складом провизии случился такой нелепый, неуместный и разорительный пожар! Несмотря на то, что огонь довольно быстро удалось потушить, полярники, к своему ужасу, на месте полок с полуфабрикатами и консервами обнаружили почерневшие жирные угли, немногочисленные уцелевшие банки и пару ящиков крекеров, до которых не смогло дотянуться жадное пламя. Среди затворников разразился скандал относительно возникновения пожара. Вспыльчивый Корхарт стал недвусмысленно намекать на Эйдана, как на виновника трагедии, однако благодаря такту и рассудительности начальника станции, инцидент решили списать на скачок напряжения и слабую проводку. Остановились на этой версии, так как точно установили, что пожар начался внутри помещения рядом с выключателем. Дни ожидания потянулись и того угрюмее прежнего, скупые разговоры всё больше сводились к сухим отчётам съеденных пайков и оставшемуся топливу для генераторов. Изредка более старшие Корхарт и Ломак заводили разговоры о своих семьях и детях, вспоминали случаи из жизни и обменивались историями, но через какое-то время диалоги начинали разъедать паузы, которые становились длиннее, драматичнее — и в итоге превращались в молчание трёх обречённых людей.

— А ещё, температура продолжает расти, — Ломак заглянул в журнал с записями и поднял глаза, — что совсем не типично для этого времени года. Это аномалия! За сегодняшние сутки почти на три градуса. Итого, почти на двенадцать градусов за последний месяц…

Корхарт рывком расстегнул куртку и обозлился:

— Да и чёрт с ней! Надеюсь, здесь будет как в Альпах раньше, чем мы сдохнем от голода! Может хоть тогда про нас вспомнят; может долбанная экспедиция нагрянет с туристами, оркестром и репортёрами!

Он порывисто вынырнул из куртки и развернулся, собираясь уйти. В створке двери, полярник внезапно задержался и потянул ручку — увлекаемая дверь издала слабый скрип.

— Сигнал! — воскликнул Рон с глупым и наигранным выражением лица. — Слышали? Сигнал, мать вашу! — он глянул на начальника через плечо и бросил: — Будь добр: расшифруй и его заодно!

Когда за Корхартом захлопнулась дверь, Эйдан на мгновение встретился с руководителем экспедиции взглядом, в котором таился немой сговор: состояние товарища в последнее время заставило мужчин встать под одни знамёна. Пару дней назад Эйдан стал невольным свидетелем нервного срыва Рона, когда тот, не подозревая, что за ним наблюдают, рвал на себе одежду и дико орал, будучи уверенным, что его не слышно в помещении с работающими генераторами. После метаний по комнате и криков, Корхарт повалился на пол и долго рыдал, так и не заметив мрачного и обескураженного Эйдана за дверью со смотровым оконцем. Пойманный в ловушку своего положения, молодой полярник был вынужден прятаться за преградой, пока Рон не покинул помещение. Под треск генераторов и вой обессиленного мужчины, Эйдан и сам уверовал в безысходность и неотвратимое приближение развязки. В голове разорвался всполох мыслей среди которых метались совсем уж страшные о неминуемом голоде и каннибализме… «Нет! Этому не бывать! — твёрдо решил тогда Эйдан. — Уж лучше я пущу себе пулю!» Однако в следующую минуту внутренний голос предательски зашептал: «А все ли готовы поступить так же? Не окажусь ли я чьей-то консервой, например того же Корхарта, который, похоже, начинает терять рассудок? Что я о нём знаю, что он за человек?» Удивительно, но настоящий страх перед голодом, — истинным, смертельным голодом, — обнажает в человеке невероятный прагматизм сродни животному инстинкту хищника и убийцы. Один готов положить на алтарь собственную жизнь для спасения других, — иной готов выкрасть с алтаря чужую для спасения собственной.

Следующее утро не принесло ничего нового, как, впрочем, и ничего хорошего: с самой побудки обитатели станции практически не разговаривали друг с другом, поспешив разбрестись в свои комнаты. Часы ожидания (вот только чего?) разразились унылым стоном так и не стихшего ветра, а когда серый дневной свет нехотя наполнил окна, Эйдан с тоской увидел, как полуночный гуляка за ночь похоронил в сугробах вездеход и почти наполовину засыпал башню ветрогенератора. За стеной послышался громкий звук того самого «сигнала», который вчера так взбудоражил Ломака, и тут же стих — Ивлин просидел за оборудованием практически всю ночь и всё утро, в попытке интерпретировать источник.

«Это ловушка, — думал с тоской Эйдан, лёжа в собственной постели. Его бесцельный взгляд побрёл по топографическим картам, висевшим вперемешку с откровенными постерами девиц, но запутался среди газетных и журнальных вырезок, затем окончательно застрял на престарелых фотографиях рок-звёзд. — Я попал в ловушку! Нас не могли здесь бросить, этого не может быть! Что-то произошло, что-то глобальное и дерьмовое; что-то, что даёт материку право бросить троих людей на краю света!.. Но без связи нет навигации! Так? К нам не добраться… Не добраться за два месяца? Не говори ерунды! Раньше Арктику на собаках пересекали и на самолётах из фанеры! Чёрт, чёрт, чёрт! Почему никого нет?.. А что, если?.. А вдруг там уже и правда нет никого?»

При слове «там», разум рождал десятки меняющихся изображений, в которых виделись разрушенные мегаполисы, горы испепелённых тел, свалки из брошенных машин… Среди этого хаоса Эйдан так же видел почерневший отеческий дом, в котором должны быть его мать и младшая сестра. «Должны быть». Огненный ветер треплет разбитую дверь и выметает страшный пепел на порог, который на самом деле не пепел… который… «Да всё это чушь! Господи, какой же ты идиот!»

Эйдан замотал головой и вспомнил, что аналогичная тема как-то уже поднималась в обсуждении. Тогда Ломак сказал, что произойди нечто подобное на самом деле, — они бы это поняли, даже находясь на краю земли. На вопрос Эйдана — не является ли внезапная пропажа связи и постепенное потепление признаком ядерного удара, Ивлин занервничал и ответил, что случись ядерная война, он бы обязательно зафиксировал вспышки в ионосфере, а станционные воздушные фильтры уловили столько серы и углерода, что их бы хватило написать на снегу слово «помогите» огромными буквами и поджечь. И всё же, Эйдан видел в глазах начальника смятение и неуверенность, а в твёрдом голосе опытного полярника слышалась бравая фальшь командира, уверявшего солдата в несерьёзности ранения. Да ещё и Корхарт, чёрт бы его побрал! После осторожного разговора с Ивлином тет-а-тет, на следующий день Эйдан поделился своими мыслями с Роном, когда мужчины покинули станцию и отправились расставлять силки на песцов. Опытный полярник слушал доводы Эйдана молча, легко скользил на лыжах рядом и отыскивал в снегу цепочку звериных следов, а когда Ридз договорил, остановился и оперся на лыжные палки. «Формально, находясь здесь, — начал он, — мы собираем метеоданные, данные геомагнитных колебаний, следим за Солнцем, считаем эклиптику, записываем состояние ионосферы и бла-бла-бла… Собираем образцы льда, изымаем керны, консервируем образцы воздуха с фильтров и так далее. Мы следим за шельфом, за его изменением в связи с потеплением — и, кстати, это моя четвёртая экспедиция с Ивлином здесь на Коргпоинт. Так вот, у меня с ним сложилось впечатление, что все данные, которые мы собираем являются фикцией!» Эйдан хорошо помнил, как Корхарт стянул с лица очки и смачно плюнул себе под ноги. Помнил потому, что изнурённое худое лицо полярника, вернее, его обращённый на запад заострённый профиль, сильно напомнил профиль уже больного отца, таявшего от рака желудка каждый день. Однако, как только Рон повернулся к Эйдану, и посмотрел в глаза, жутковатая схожесть улетучилась, но парень всё равно не сдержался и отвёл взгляд. Корхарт продолжал тем же голосом в котором слышалось и призрение изобличителя, и уверенность в собственной догадке: «По большому счёту, наш с тобой работодатель — полувоенная исследовательская организация, арендующая эту станцию под благими предлогами у института. И по стечению обстоятельств, торчим мы здесь, как кость в горле у русских военных, у которых под здешними льдами, — Рон метнул взгляд к горизонту и снова плюнул себе под ноги, — проходной двор для подлодок! Так вот зная, что у нас здесь есть база для слежения за ионосферой и океанским дном, они вынуждены оттеснять свой маршрут дальше в океан, что на руку НАТО! Таким образом, наши военные ничего не нарушают: всё в рамках прежних договорённостей, но и сидя здесь со своей „исследовательской“ миссией в составе трёх человек, мы столько дерьма на вентилятор кидаем, что у русских скрипят зубы! Мы передаём весь необработанный трафик с датчиков слежения таким объёмом, что для Пентагона не составляет большого труда произвести трассировку сигнала и вычислить направление субмарин. Это в теории. Но, вполне возможно, это же дерьмо вернулось к нам — может так сталось, что наше руководство предпочло „забыть“ о нашем существовании в силу какого-то политического или военного противостояния. Во всяком случае у нас с Ивом сложилось такое вот впечатление. Понимаешь, о чём я?» Эйдан помнил, что хоть и кивнул, однако смутно представлял себе смысл абстрактных догадок коллег, — его больше удивило (он даже помнил лёгкий укол обиды в сердце), что о мыслях насчёт военных и, возможно, о нарочном забвении, с ним не поделился Ломак!

Эйдан потянулся к книжке, которую кто-то из прежних обитателей оставил на станции, но его взгляд упал на небольшое обветшалое зеркало, приютившееся среди книг и журналов на столе. С него смотрел малознакомый тёмноволосый человек средних лет, с неопрятной бородой и спутанными волосам, усталым угасшим взглядом карих глаз на осунувшемся лице. Отстранённо разглядывая «незнакомца», Эйдан с горькой усмешкой в душе припомнил своё отражение в боковом стекле вертолёта в день отлёта на Коргпоинт: гладковыбритое и сытое лицо, в меру смазливое из-за больших карих глаз и полных капризных губ. Немного искажённое отражение растягивало облик стоявшего напротив человека — и Эйдан помнил, как крутился у стекла поворачиваясь то боком, то окидывая себя взглядом из-за плеча, придирчиво оглядывая свою упитанную фигуру. «Ты не толстый! — возник неожиданно в голове подзабытый голос Паулы. — Ты просто довольный и сытый мужик! Точно: натраханный, накормленный и во всех смыслах сытый мужик! Ты — „сытик“, мой „сытик“».

При внезапном воспоминании о девушке, Эйдан скривился, будто под ноготь загнал занозу, и сгрёб книжку рукой.

— Сука! — процедил он презрительно. Листая страницы, Ридз усиленно пытался отогнать образ обнажённой подружки, пока «эта тварь» не успела выбраться из того подвала, куда её поместил Эйдан. — Сука продажная!

Вскоре ветер сдался и утих, лишь обессилено и монотонно продолжая бороться с лопастями ветрогенератора. Изредка, он то взбирался на крышу жилища, то путался между свай жилого корпуса словно пьянчуга, пытавшийся попасть домой. Стемнело внезапно и скоро: свинцовое тучное небо буквально обрушилось на станцию, придавив бескрайний белый саван до самого горизонта и уже морозные дребезжащие звёзды всецело хозяйничали на небосклоне в отсутствии луны.

Несмотря на скомканное и молчаливое начало дня, вечер выдался неожиданно шумным и по-дружески тёплым, что за минувшие дни случилось лишь однажды — на Рождество, которое троица была вынуждена встречать на Коргпоинт в отсутствии связи. Тогда аномалия воспринималась ещё не так фатально, проведённые в безмолвии дни казались затянувшимся испытанием, которое вот-вот закончится — по-другому и быть не могло! Могло. И было. Чуда не произошло и долгожданного подарка в виде объявившейся экспедиции так и не последовало. После праздника, тяжесть каждого проведённого в одиночестве дня лишь удвоилась, превратившись в невыносимое ожидание, с которым каждый из полярников засыпал и просыпался…

Очевидно, добровольная ссылка по разным комнатам надоела мужчинам, и уже к ужину все трое собрались в общей столовой. После короткой и пустой болтовни о загадочной помехе, — а Ломак осторожно предпочёл использовать именно это слово, после безрезультатно проведённой над расшифровкой ночи, — разговор как-то незаметно переметнулся в область воспоминаний бывалых полярников и, видимо, уставшие от гнетущего ожидания последних недель, мужчины разговорились. Эйдан и ранее слышал от коллег не мало интересных историй (особенно ими изобиловали первые недели его пребывания на станции), но теперь, в сложившейся ситуации, дружеская болтовня казалась особенно ценной. Звяканье посуды, упоённое потягивание обжигающего чая из кружек и короткий искренний смех мужчин — вечер и впрямь удался! Эйдан с удовольствием следил за ожившим разговором двух друзей, за их безобидными шутками друг над другом, подвижными лицами. Ему нравилось выступать в роли арбитра, к которому попеременно перебивая друг друга обращались полярники. Порой им приходилось даже подскакивать, а иногда и перекрикивать собеседника, скороговоркой вываливать свою версию произошедшего прямо в смеющееся лицо молодого человека.

«…Представляешь, а этот дуралей побрился! — кричит хохочущий Корхарт, тыча в Ломака пальцем. На его осунувшемся лице искрятся хитрые глаза, а на тонкой шее подскакивает нервный кадык вторя скорой речи полярника. — Сбрил бороду и волосы, побрил руки, грудь и пах — проиграл спор Джею и Конрою! И когда эта лысая задница выскочила из сауны на снег для своей фирменной пробежки, собаки его не признали и погнали к корпусу столовой в чём мать родила!» — «Я был в ботинках», — добродушно гудит Ивлин и трогает всклокоченную бороду рукой. Рон только отмахивается и продолжал взахлёб: «Бабы визжат, собаки заходятся лаем и вот-вот его догонят, а этот дуралей ревёт как медведь на течку!» Ломак усмехается и поправляет: «Я просто кричал, чтобы не закрывали дверь!» — «Просто кричал? — оборачивается на голос Корхарт, но тут же возвращается взглядом к Эйдану: — Помнишь, как он не заметил свой же капкан и наступил в него? Помнишь, как он орал?» Парень утвердительно кивает и усмехается: «Орал до того, как попал в капкан или после?» Рон мотает головой и пропускает шутку мимо ушей — ему не нужен диалог, ему нужен слушатель, пока столь редкие, в последнее время, эмоции захлёстывают полярников, пока есть кураж. «В тот раз он ревел даже сильнее, — продолжает Корхарт, — только он был голый, нёсся по снегу и размахивал своим членом!» — «Ну, я же собирался к дамам», — наигранно вежливо усмехается Ломак и подмигивает Эйдану, под непрекращающуюся болтовню друга. Ридз приветствует взгляд начальника станции приподнятой кружкой и с улыбкой кивает в ответ. «А что был за спор? — выждав паузу в трескотне Рона интересуется Эйдан и смотрит на начальника. — Ну, тот, который ты проиграл?» Корхарт совсем по-мальчишески машет руками и заслоняет друга в кресле: «Я расскажу, я расскажу! — кричит он, не давая Ломаку вставить слово. — Дело было на Хейгалл Плэйн — научка в Антарктике… на расконсервированной станции. Мы с Ивлином прилетели со вторым корпусом принимать вновь запущенную станцию после двухгодичного перерыва. И что мы видим по прилёту? Занесённый снегом русский вездеход, торчащий в сваях основного корпуса (как он вообще их не снёс), пьяный вповалку персонал, — а это семь человек, которые должны были запускать станцию, — и какую-то мелькнувшую полуголую шлюху в окне! Причём шлюху успел заметить только Ив и с воплем бывалого пирата а-ля „Поднять паруса!“ заорал: „Эти русские притащили шлюх!“ На самом деле русские — их было трое, — притащили с собой спирт в канистрах, которым вся станция и упивалась две недели… Самое невероятное было то, что все системы были запущены и работали, а выполнили эти работы те самые полупьяные русские; к слову, — они были единственными, кто держался на ногах! Как они запустили генераторы и ветряк, практически не зная английского — для нас так и осталось загадкой!» — «КГБисты» — тихо и с издёвкой доносится из угла Ломака, однако Рон только отмахивается и продолжает, тыча пальцем в друга: «Когда он поднял всех на ноги и привёл в чувства, то устроил жесточайший разнос и допрос с пристрастием. Этот медведь ходил перед шеренгой подчинённых и орал так, что я себя почувствовал снова в армии перед сержантом!» Из-за спины рассказчика показывается весёлое лицо начальника: «Он правда испугался и умолял отпустить его домой! Мне кажется, я даже уловил какой-то неприятный запах». — «Когда дело дошло до „шлюх“, — продолжает Корхарт громко и язвительно, — все, разумеется, начали отпираться. Русские так и вовсе засобирались, и вскоре уехали: они пожимали плечами и крутили у виска. На все уговоры персонала о том, что никаких баб на станции не было, наш „Пуаро“ твердил, что он не слепой и деваться ей некуда! Кончилось всё тем, что он поспорил с Джеем Руппа по прозвищу Эхо, и Гленном Конроем, что выведет всех на чистую воду. И что ты думаешь? Он таки её нашёл на следующий день! Ею оказалась Рамона Гонсалес, — и вид у неё оказался весьма потрёпанный! Она не отвечала на вопросы нашего сыщика, как бы он её не расспрашивал!» — «Погоди, — перебивает Эйдан удивлённо, — получается, что спор то он выиграл! И откуда он узнал её имя, если девушка не отвечала?» Корхарт подаётся вперёд и повисает над столом, его глаза светятся, а рот сжат, как пружина, не в силах удержать улыбку. «Имя было написано прямо на ней, маркером на пояснице в виде корявой татуировки, — шипит он, раздуваясь от смеха. — Оказалась, что она — надувная подружка старины Эхо, а подписал он куклу преследуя аутентичность с той самой Рамоной Гонсалес, которая жила по соседству и трясла своими баллонами всякий раз, как приходила к матери Руппа на причёску! Тринадцатилетний Джей всякий раз давился слюной при виде подруги матери и, по его словам, когда она склонялась чтобы чмокнуть его в лоб, чувствовал, как ему в штаны наливают кипяток! Образ жгучей брюнетки так запал Джею в память, что, будучи взрослым мужиком, он решил воссоздать свою фантазию и для этого прикупил компактную „подружку“ максимально похожую на мамкину знакомую! Но чёртов хитрец Руппа не просто выиграл спор — он обменял свои вскрытые интимные воспоминания (а Ив с мужиками тащили их клещами, дико хохоча и дразня Эхо) на новые воспоминания, которые затмили его собственные». — «Ой, да брось ты! — фыркает Ломак с кресла. — Ну пробежался голым, подумаешь!» — «Руппа дождался прилёта основного корпуса научки, — не обращая никакого внимания на друга, чеканит Рон, — а это без малого двадцать шесть человек среди которых девять женщин, — и потребовал вернуть должок за проигранный спор!» — «Да он мой кумир! — смеётся Эйдан и подмигивает Ломаку. — А почему „Эхо“? Что за прозвище?» Ивлин меняется местами с Роном у стола, ждёт пока тот усядется в кресло; закидывает в рот несколько крекеров и смотрит на молодого полярника. «Перед тем, как попасть в Антарктику, — говорит Ломак с набитым ртом, — Руппа работал на исследовательском траулере: ну, знаешь там, всяких зверюшек морских достают, меряют, изучают потом отпускают… И как-то раз при выборе сетей, за борт судна зацепился траловый буй, который сорвало и тот попал Джею в голову. Парню повезло, и он остался жив, но буёк смял лицевые и височные кости, а также повредил внутреннее ухо. После нескольких операций, лицо Руппа почти приняло свой прежний облик, а вот на ухо Джей стал сильно глуховат. Съехавший набок нос и всегда полуприкрытый глаз так и остались… Чёрт побери! Мне только что пришла в голову мысль: а что, если из-за своей внешности Руппа не мог найти себе подружку и выдумал всю эту историю с резиновой куклой, вернее с подружкой своей матери?» Ивлин возвращается в кресло и отпивает из своей кружки: «Как бы то ни было, после выздоровления он и приобрёл привычку повторять последнее услышанное слово. Что-то вроде: „Эй, Джей, как у нас дела с батареями?“ — „Батареями… Заряд слабый, надо проверить цепь!“ — „Когда займёшься?“ — „Займёшься… Планирую после обеда“. Вот за это его и прозвали Эхо». С минуту Эйдан разглядывает коллег с каменным лицом, потом спрашивает, перемещая взгляд с одного на другого: «Я правильно понял: парню едва не оторвало голову, а ему кто-то даёт кличку „Эхо“? За то что он едва не остался инвалидом?» Мужчины переглядываются и Ломак, хмурясь, говорит: «Так и есть, чёрт возьми! Руппа ещё так голову набок поворачивал, будто прислушивался… ну и повторял за тобой… последнее слово. А что ты так смотришь? Это же не я его так прозвал! Он уже прибыл на Хейгалл Плэйн с таким прозвищем — его так и Конрой называл, и Ходжес, которые с ним прилетели!» Эйдан жмёт плечами и со скучающим выражением лица сообщает потолку: «Да я ничего не имею против, просто это прозвище… оно… как бы это сказать?» — «Охрененно для него подходит?» — подсказывает Корхарт и в его глазах таятся бесы. Эйдан переводит взгляд на Ивлина, которого распирает смех, однако начальник пытается сдерживаться и прячет взгляд в кружке; снова замечает, как дрожит подбородок у Рона, как заострился его нос, словно мужчина вот-вот чихнёт. «Ну вы и скоты, — говорит с трудом Ридз и на выдохе добавляет: — Как же оно ему, сука, подходит!» В комнате раздаётся дружный истерических гогот, которого эти стены не слышали уже давно…

Ближе к ночи проснулся настороженный ветер, воровато обшарил углы основного корпуса, швырнул ледяной крупой в окна. Стоя у стола с чайником в руке, Ломак поднял гривастую голову к потолку и прислушался к тихому вою в проводах.

— Рейчел всегда пугалась этого звука, когда была совсем маленькой, — вспомнил он неожиданно. — Закрывала уши ладошками и кричала чтобы он ушёл, — Ивлин задержался взглядом на Эйдане и пояснил: — Младшая близняшка.

— Кто — «он»? — уточнил Ридз, кивая утвердительно головой. Разумеется он помнил, что у Ломака четверо детей, но никак не мог запомнить имена всех.

— «Ветряной» — так она называла того, кто «страшно гудит». Причём идею со страшным Ветряным ей подкинула Эмми — её близнец. Такие похожие и такие разные по характеру…

В своём кресле зашевелился Рон и вздохнул:

— Ты, кстати, обещался поделиться секретом, как ты их различаешь? — он покосился на Эйдана и состроил гримасу недоумения: — Они совершенно одинаковые, как зеркальное отражение, ей-богу! Ни я, ни моя жена не различаем их абсолютно! Мой сын, который видится с ними по пять раз в неделю на одной и той же улице — и то не может их различить!

Корхарт подождал пока Ломак вернётся в кресло и снова спросил:

— Или ты сам их не различаешь?

— Шутишь? Чтобы потом Джейн меня на порог не пустила?

— Тогда рассказывай, тем более ты обещал!

— Обещал, когда спор проиграю, — произнёс многозначительно Ломак. Ивлин уже и сам был не рад заключённому пари, в котором ему предстояло не курить до конца экспедиции, которая, как назло, так неожиданно и пугающе затянулась.

— Да брось! Давай я сгоняю тебе за сигаретами, а ты мне поведаешь свой секрет. Я никому не скажу из своих — и унесу его в могилу!

Последние слова Корхарта прозвучали двояко и драматично. В комнате повисла тяжёлая гнетущая пауза, словно в помещение проникла шаровая молния, которая вот-вот разорвётся. Эйдан хотел разрядить обстановку и пошутить, что и сам жаждет узнать тайну и готов даже поддержать начальника станции закурив вместе с ним, однако глядя в хмурые каменные лица коллег промолчал.

— Эмми слегка наклоняет голову направо, когда что-нибудь увлечённо рассказывает, — произнёс Ломак глядя в пол, пару минут спустя. В его рыжих усах заискрилась нежная задумчивая улыбка. — И губы кусает от волнения. К тому же у неё на ушке, внутри, есть крохотная родинка. О ней не знает даже Джейн, хотя на руках мы Эмми качали поочерёдно — ну, а я вот рассмотрел… Рейчел всегда пытается вытереть о бедро ладошку. Когда дочке не было и двух, она её случайно обожгла, а когда ручка стала подживать и чесаться, Рейчел приноровилась тереть ладонь о ножку и делает это до сих пор. Так забавно! А ещё, она в паузах при разговоре дышит носом, — Эмми же глотает воздух ртом и смеётся взахлёб. Рейчел ненавидит варёную морковь и шпинат, не пьёт «Кока-Колу» (предпочитает «Пепси»), причём не любит пить холодной! Говорит, что она «деётся в голушке» и всегда просит, чтобы я подержал стакан в руках — нагрел. Любит томатный сок, который Эмми терпеть не может, и пока никто не видит грызёт ногти, вернее только один: на большом пальце левой руки. Эмми сильнее топает — я могу сидя в зале сказать кто спускается по лестнице; у неё ладошки прохладнее чем у сестры и, когда, подбегая сзади и закрывая мои глаза они требуют отгадать — кто, — я без труда это делаю, чем нередко удивляю даже Джейн. Они с рождения были разными… с самого рождения. Рейчел всегда спокойная и тихая постоянно искала глазами сестрёнку, а Эмми — требовательная и голосистая только и делала, что высматривала Джейн. Эмми появилась первой, да с таким криком, что закладывало в ушах! Зато Рейчел напугала врачей своим молчанием и отсутствием эмоций. И жену напугала, и меня… Крохотное неподвижное тельце, всё ещё соединённое с другой реальностью пуповиной.

Эйдан мог бы поклясться, что видит в глазах начальника станции блеск отеческих слёз, которые тот старательно прячет за полуприкрытыми веками и застрявшем в досках взглядом. Привычным и частым жестом Ломак вращал на пальце обручальное кольцо, будто пытался удостовериться, что оно на месте. Ридз покосился на Корхарта, — тот с угрюмым видом смотрел в окно, пожёвывая усы.

— Это вовсе не означает, что я меньше люблю Джошуа или Сару, — продолжил начальник, всё ещё увязая в дощатом полу глазами, — но Рейчел и Эмми — это другое… Они же у меня младшие… Джейн говорит, что, наблюдая за тем, как я вожусь с дочками, как дурачусь с ними и целую, она понимает, что самый искренний поцелуй между мужчиной и женщиной может быть только между отцом и дочерью — он хранит в себе единственную и настоящую любовь. Жена говорит, что это как луч света через пустой космос. Я не знаю так ли это… Однако знаю одно: я бы всё отдал, чтобы быть рядом с ними! Душу бы заложил!..

Широкая грудь начальника запрыгала под свитером, а в горле утонули последние слова — ему явно не хватило воздуха закончить свою мысль. Спустя минуту молчания, Ломак поднял взгляд и встретился глазами с Роном:

— Вот и весь секрет. Всё запомнил?

Корхарт глубоко вздохнул и едва заметно кивнул головой.

— Для этого нужно быть настоящим отцом, — произнёс он тихо, — чтобы запомнить. Ты — хороший отец, в отличие от меня.

— Да брось ты… — начал было Ивлин, но резко поднятая рука друга запечатала уста начальника станции.

— А я, вот, не присутствовал на родах Итана, — Рон пожал плечами и виновато осмотрел мужчин, — так уж вышло. Я сказал Пейдж, что меня отправляют в обязательную командировку в Канаду и, отчасти, это было правдой… В той части, в которой командировка и впрямь была, но обязательной не являлась. К тому моменту, как супруга забеременела, мы были женаты три года, и я бы не сказал, что это оказались простые три года для нас; поэтому, когда мы узнали, что ждём ребёнка, то по-разному восприняли новость. Пейдж была вне себя от счастья и уже с первых дней разболтала об известии всем кому только можно, а я, хоть и нацепил образ глуповатого «вот-вот папаши», чувствовал себя на старте затяжного марафона, которого боялся не преодолеть. Боялся просрать даже сам старт! Я хочу чтобы меня правильно поняли: я люблю Пейдж и очень люблю своего сына, я безумно рад, что он появился в моей жизни… но это не отменяет того факта, что известие о его рождении застало меня за просмотром панорамных снимков созвездия Лебедя и тот восторг, нет, — тот экстаз который я испытывал, ни в какое сравнение не шёл с новостью об отцовстве… Иными словами: находясь в демонстрационном зале Института минералогии и органики, я был рад, что стал отцом, но в то же время задыхался от восторга рассматривая изображение у себя над головой. Чувствовал ли я себя дрянным отцом тогда, как сейчас? Да ни хрена! А всё потому, что в моей голове тлела поскуднейшая мысль о том, что я наверстаю. Понимаешь о чём я? — Корхарт заглянул в лицо другу, минуя бездетного Эйдана. В его глазах застыла надежда на понимание и многолетняя затаённая боль; дождавшись утвердительного угрюмого кивка Ивлина, он продолжил: — И я пытался… как мог пытался. Думал, что расту над собой, над своим отцовством. На-вёр-сты-вал! А потом стал всё чаще замечать, что держа на руках сына я не смотрю в его глаза — моя дурацкая голова обращена к звёздам и именно глядя на них я её и теряю…

— Это не делает тебя плохим отцом, — авторитетно, но уж как-то неуверенно выступил в роли адвоката начальник станции.

— Ещё как делает! — не согласился сокрушённо Рон. — Глядя как я качаю на руках Итана, мой отец как-то сказал, что, взяв впервые меня на руки, он понял, за что действительно мог бы убить другого человека. А ещё он сказал, что расплакался, когда я впервые ему улыбнулся. Когда мне впервые улыбнулся Итан, я ничего подобного не испытал, просто подумал, что он похож на лысого Траволту, и что у карапуза вот-вот выскочит ямочка на подбородке. И знаете, меня совсем скоро стали бесить молодые папаши, которых мне всё время приходилось замечать: дурацки сюсюкающие, с идиотским выражениям гордости и умиления на лице — одинаковые маски с приблажной ухмылкой на морде. Я себя считал не таким… Да и был не таким! Всегда держал дистанцию и воспитывал Итана, как подобает мужику!

Корхарт неожиданно замолчал и отвернулся к тёмному окну. Ломак бросил на Эйдана тяжёлый взгляд и вздохнул:

— Ты и воспитал настоящего мужика! Он твоя копия — Итан отличный парень и в свои…

— А знаешь, что? — перебил неожиданно грубо Рон, резко развернувшись к другу всем корпусом. — Я бы сейчас всё отдал, чтобы вернуться в то время, когда я держал его на руках, понимаешь? Чтобы вот так, как те папаши с дебильными лицами! Чтобы вернуть тот день, когда он мне впервые улыбнулся, я бы всё за это отдал!..

Ветер с удвоенной силой врезался в стену и попробовал накрепко запертую дверь на прочность. Его ледяные руки с силой помяли крышу и загрохотали по одной из труб вентиляции. За маленьким оконцем полярную станцию окружила тьма, без стеснения заглядывая внутрь. Ломак покосился за стекло и задумчиво произнёс:

— Нас к утру заметёт вместе с прожекторами, хотя, судя по скорости ветра — фронт уходит на северо-восток. С такой скоростью циклон вскоре накроет станцию Каадегарда.

— Скорее, проскочит её, — поправил друга Корхарт.

— Вот я как раз вдогонку и двинусь, — согласился Ивлин. Заметив на себе удивлённый взгляд Эйдана, начальник пояснил: — Завтра хочу ещё раз попробовать выйти на связь с норвежцами, может на этот раз удастся. Как рассветёт, отправлюсь на Косточку.

Молодой полярник снова ощутил неприятный укол обиды — несмотря на вчерашнюю перебранку и, казалось, полное отсутствие общения с утра, друзья уже успели договориться о новой попытке выйти на связь с ближайшей полярной станцией. Эйдан вновь почувствовал себя чужим здесь, почувствовал себя чужим этим двум матёрым полярникам, отдавшим друг другу полжизни!

Корхарт поднялся и сделал шаг к выходу из комнаты, но у двери остановился.

— Выключай аппаратуру, — сказал он сухо, обращаясь к Ломаку, — и гаси прожектора снаружи — надо экономить. Я проверю уровень в накопителях, — и спать.

Ломак усталым взглядом изучал закрытую дверь, позабыв об Эйдане, затем полез за пазуху и достал сложенный листок. Буркнув что-то в усы, он бросил на подчинённого странный взгляд, и выудил из кармана штанов огрызок карандаша. Начальник станции жирно обвёл на бумаге крохотную область и поднялся.

— С прошедшим Днём рождения меня, — произнёс он хмуро, протягивая пятерню.

Эйдан поднялся и пожал каменную ладонь рыжего великана.

— Сегодня? — растерялся парень. — Вот так… неожиданность! Я забыл, как же я забыл, ведь помнил, что в январе… Прости! А что же… что же это получается, мы всё пропустили? Давай отметим, что-ли? Давай вернём Рона и скажем ему — он ведь тоже потерял счёт дням. Он обрадуется!

Сурово покачав головой, начальник станции ответил, не выпуская руки молодого коллеги:

— Ничего мы ему говорить не будем, а когда он спохватится, я скажу, что забыл, как и ты. Подыграешь мне, понял?

— Да. Но, почему?

— Джейн с детьми всегда по видеосвязи дозванивались, поздравляли, шумели, песни пели… — голос начальника сломался, и мужчина махнул рукой на тёмный монитор. — Пейдж с Итаном обязательно приходили к моим — и они все вместе поздравляли меня. А, Рон… он вот тут встанет, вот прямо, где ты стоишь, — и держит в руках «торт» со свечкой. Слепит «торт» из снега, польёт сиропом, стоит, лыбиться, ждёт, когда я его при всех жрать начну… Традиция у нас такая… была.

Отпустив руку, Ломак шагнул к двери, однако задержался на пороге.

— Получается, и они тоже о нас забыли? — пробасил он сокрушённо.

— Нет, Ивлин, не забыли… — Эйдан не знал, что ответить, однако начальник застрял в проёме двери, словно в позабытом празднике был виноват именно салага. — Вся эта аномалия… Всё дело в ней!

К утру ветер и впрямь стих, напоминая о себе лишь редкими слабыми порывами да горбатыми наносами вокруг погребённой в снегу станции. Пару часов у мужчин ушло на то, чтобы сделать раскопы жилого модуля, а также пробиться к вездеходу. Ломак, с красными щеками и обмёрзшей бородой подозвал к себе мужчин и показал на чьи-то практически полностью занесённые следы, едва заметной цепочкой терявшиеся где-то в темноте. Ближе к обеду горизонт начал светлеть, звёзды постепенно таять и небосвод наполнился глубоким синим светом.

— Надо спешить! — Корхарт выпрыгнул из кабины вездехода, уйдя в снег по бёдра. Его возбуждённое дыхание вырывалось из груди словно его наружу толкали не лёгкие человека, а паровой молот. — Топлива в баке под завязку, плюс шесть канистр в грузовом отсеке. Это значит, что ты удаляешься от станции не дальше двадцати миль, а от Косточки — в пределах видимости, а затем возвращаешься! — он строго посмотрел на Ломака, который запрокинув голову изучал запоздалый рассвет.

— Не дальше двадцати, я понял, — повторил начальник, всё ещё рассматривая небосвод. — Облаков нет и небо пустое — это значит, что ветер вернётся.

— Тогда тем более поторопись! Занимаешь высоту, раскрываешь антенну и пытаешься связаться с Кнутом. Если Каадегард не отвечает, «топчешься» на малом радиусе и снова пробуешь. На всё про всё тебе сорок минут, затем убираешь мачту и рвёшь обратно.

— Ты так говоришь, будто за связь отвечаешь ты, а не я, — пробасил Ломак окинув Корхарта насмешливым взглядом.

— Зато за тебя отвечаю я! — парировал Рон и ткнул начальника станции кулаком в плечо. — Сворачиваешься — и рвёшь обратно! Никакой самодеятельности! Кофе и еда в термобоксе, и, да, Ив… не дай двигателю заглохнуть!

Ломак сжал губы и взглянул из-под нахмуренных бровей.

— Ты же его отремонтировал! Или нет? — он переместил взгляд на стоявшего рядом Эйдана, ища то ли объяснений, то ли поддержки.

— Двигатель работает ровно, — Корхарт поморщился и затянул капюшон. — Зажигание подводит: что-то с замком, чёрт бы его побрал! Поэтому и предупреждаю, чтобы не глушил машину и следил за временем.

Спустя десять минут, перемешивая голубые сугробы широкими траками, вездеход двинулся прочь, оставляя в морозном воздухе чуть заметный выхлоп и едкий запах отработанного топлива. Порядком замёрзший Эйдан провожал машину тоскливым взглядом, кутаясь на морозе да расталкивая ногами примятые комья снега. Несколько недель назад мужчины уже предпринимали попытку связаться с Хара-Ой — норвежской станцией, расположенной без малого в трёхстах милях восточнее и севернее Коргпоинт, однако, тот марш-бросок результатов не принёс: радиоэфир оказался мёртв. В прошлый раз Ломак с Корхартом так же выезжали за пару десятков миль от Коргпоинт (в отсутствии простейших ориентиров отдаляться дальше было опасно), собирали четырёхметровую антенну и пробовали связаться с Кнутом Каадегардом — руководителем норвежской станции. Косточка была ближайшей к Коргпоинт восточной возвышенностью, — а именно, являлась ледником в несколько миль длинной и высотой в пару сотен футов, — видимым издалека и служившим хорошим ориентиром. Летом ледник подтаивал, сбрасывал накопленный снег, худел и становился похожим на огромную кость, торчавшую среди скалистых макушек. На момент первой попытки связи онемевший радиоэфир воспринимался, как временный сбой, как нечто допустимое, хотя и маловероятное. Редкие обрывы связи происходили, но они не были столь продолжительными и такими ошеломляющими — почти за два месяца безмолвия на связь со станцией не вышел никто! Ни малейшей попытки связаться с полярниками! К началу второго месяца безмолвия у мужчин сложилось впечатление, что их не просто бросили на краю земли, о них не просто все позабыли, — а просто никого не осталось, кто мог бы прийти на выручку… Полярники сами по себе превратились в артефакт человеческой цивилизации, который вот-вот смоет время. Последняя неделя и вовсе выдалась нервной и напряжённой: малейший звук снаружи заставлял людей вскакивать с мест и выбегать наружу в надежде заметить пролетающий вертолёт. Страх остаться во льдах навсегда без надежды на спасение, невольно породил в полярниках «синдром часового», когда каждый из мужчин, под любым предлогом, а зачастую и без, одевался, хватал ружьё и выбегал на снег. Расхаживая вдоль комплекса, расстреливая взглядом небо и горизонт, «часовые» едва ли не до обморожения проводили часы под ледяным ветром в ожидании увидеть долгожданные маячки приближающегося транспорта…

— Там топлива миль на пятьдесят, — Корхарт развернулся, и Эйдан перехватил мимолётный взгляд коллеги, полный надежды и отчаяния. — Я ещё несколько канистр закинул на спальное место, так как не хочу чтобы этот увалень зря рисковал и увеличивал дистанцию, — Рон осмотрел небо, приложив к глазам руку в перчатке, и добавил: — Если он прав, и буря вернётся, надо до темноты расчистить сваи, иначе нас точно похоронит под снегом.

Быстро надев поляризационные очки, он словно поспешил отгородиться от собственных эмоций; его лицо превратилось в безликую маску, однако в памяти Эйдана застыло искажённое отчаянием лицо Корхарта, который метался по помещению под шум генераторов — тридцатисемилетний полярник, который осознаёт всю безнадёжность своего положения. Эйдан до сих пор испытывал неловкость вспоминая то, как оказался заложником нервного срыва своего более опытного товарища, как вжимался в угол за дверью и как воровато подсматривал за агонией взрослого человека. После того, как Корхарт успокоился (обессилил и сдался) и, вытерев слёзы, ушёл, — Эйдан долгое время стоял за дверью в неудобной позе без движения. Он всё ещё был ошарашен увиденным. Захвачен чужими эмоциями и ошеломлён бездонным отчаянием мужчины; поглощён душераздирающей драмой, к которой оказался случайно причастен, и от созерцания которой ему стало легче. Легче, твою мать! Словно тогда, Корхарт выл и плакал за двоих!

Совсем скоро полностью стемнело. Наглые звёзды вновь оккупировали почерневшее небо и бесстрастно взирали на крохотное людское убежище посреди промёрзшего безмолвия. Слепленные вместе несколько жилых модулей, а также шестнадцатифутовая антенна-мачта, придавали исследовательскому комплексу вид терпящего бедствие судёнышка в бескрайнем океане. Разбуженные слабым ветром лопасти ветряного генератора — ещё живой, но уже смертельно потрёпанный парус посреди седых волн. Даже свет прожекторов по периметру станции выглядел удручающе жалко, воспринимаясь как призыв о помощи, нежели как победа человеческого духа над суровой природой.

Шорох безлюдной трансляции в комнате радиосвязи звучал вкрадчиво и монотонно. Двое мужчин сидели молча, прислушиваясь к электронному шёпоту из динамиков и звукам ветра; пили горячий чай, который раз подряд, и просто молчали. Непостижимая блокада связи сковывала мысли, загоняла в оцепенение и сдавливала грудь тягостным ожиданием. Настроенный на заранее оговоренную Ломаком частоту радиоприёмник лишь злобно шипел, изредка отплёвываясь цифровой помехой. Это означало, что начальник, параллельно попыткам связаться с норвежской станцией, так же, как и в первый раз, безрезультатно пытается пробиться в эфир к своим товарищам сюда — на Коргпоинт, находясь на двадцать миль восточнее. Шорох пустого эфира монотонным голосом озвучил известный уже почти как пару месяцев приговор: связь работает максимум в радиусе пятиста футов!

Эйдан украдкой посматривал на косматое и потрёпанное лицо Рона, благо сам находился в плотной тени крепкого шкафа. Уже с полчаса оба человека с тревогой вслушивались в настойчивые удары ветра за толстыми стенами модуля, которые с каждой минутой становились всё более продолжительными и упругими. Надвигалась буря.

— А я ведь не хотел в этот раз в экспедицию ехать! — подал неожиданно голос Корхарт, глядя в пол. Он поднял глаза и отыскал в полумраке лицо Эйдана. Убедившись, что его слушают, он снова заговорил: — Накануне командировки мы с женой сильно повздорили и я, что называется с горяча… Уехал, чтобы досадить ей — мол, пусть помучается и всё такое! В итоге мучились-то мы оба, пока прощались в аэропорту, а когда объявили мой рейс, так меня ноги вообще перестали держать. Она обнимала и плакала, — и не потому, что мы вроде как помирились, — а потому что ей так же хреново было, как и мне. Представляешь: первый раз за все семнадцать лет моих командировок Пейдж заплакала…

Корхарт замолчал и взяв кружку двумя руками, заглянул внутрь словно хотел разглядеть нечто в клубах пара. Пауза явно затянулась и Эйдану пришлось спросить первое, что пришло ему в голову:

— А как до этого провожала?

— Я не помню, — ответил Корхарт тихо и не сразу. — Я бы сейчас всё отдал, чтобы помнить каждый свой отъезд, понимаешь? Где-то с шутками, где-то с ласковыми обещаниями, которые я начинаю забывать — и это меня чертовски пугает… Неистовый и пьяный секс двух готовящихся на долгое расставание людей, жаркие и тесные признания; часы перед отлётом вместе с семьёй, поездки в Акадию с Итаном и Пейдж — все эти воспоминания сейчас так много значат! Самое страшное, что мне начинает казаться, что эти воспоминание и есть то единственное, что у меня осталось от моей семьи. Стоит мне что-то забыть, хотя бы какую-то мелочь, — и я не смогу воссоздать то, к чему возвращался после каждой экспедиции. Как же я скучаю за ними! — застонал полярник с тоской в голосе, но тут же твёрдо добавил: — Но слёз не было никогда! А тут, на тебе — расплакалась! И тогда мне самому как-то не по себе стало, хоть бери её в охапку и беги домой, — мужчина неожиданно хмуро заглянул в лицо Эйдана и резко бросил: — Но тебе этого не понять, у тебя нет ни семьи, ни детей!

Глядя на измотанного и мрачного человека, Эйдан вдруг остро, и тяжело ощутил его боль и отчаяние, — и тем острее ощутил собственное забвение на краю света. В голосе Корхарта он слышал вой обречённого волка, попавшего в западню и чувствовавшего приближение смерти. Чувство было такое, что надумай Эйдан потянуться к корзинке печений с предсказаниями, то непременно вытянул бы то, на бумажке которого имелось послание: «Вам не спастись!»

— Это не означает, что я тебя не понимаю, Рон, — сказал примирительно Эйдан и слегка подался из тени, чтобы тот мог видеть дружескую, хотя и натянутую улыбку. — Связь с близкими и родными людьми не теряется и не слабеет из-за расстояния, а зачастую только крепнет вопреки ему. У меня есть мама, младшая сестра — мне есть о ком думать! — Ридз немного запнулся и совсем уж неуклюже, как это делают далёкие от религии люди, добавил: — Молиться… и просить милости у Бога.

— Вот как? И ты молишься?

Смущённо хлопая ресницами, Эйдан ответил:

— Знаешь, я не очень-то религиозен, чтобы молиться, однако наша ситуация… Сам понимаешь.

Корхарт смерил парня тяжёлым взглядом и пригладил непослушные волосы на висках.

— «Ре-ли-ги-о-зен»… — повторил он, растягивая слово, кивая головой в такт. Словно что-то вспомнив, он прищурился и наставил на Эйдана палец. — У религии есть одно удивительное свойство: делить всех на праведников и — нет. Причём рай уготован только для первых, а вот в ад могут попасть и те и другие!.. Не думал об этом? Это не мои слова, а человека, который был здесь до тебя.

Корхарт замкнулся, впрочем, как и всегда, когда речь заходила о таинственном предшественнике Эйдана на станции. Молчание снова повисло в воздухе, собираюсь в тучу. Эйдан неуютно заёрзал в кресле и решился продолжить диалог.

— И он верил в это всё? В ад и в рай?

— Здесь полярная станция, а не монастырь! — ответил Рон грубо, сверкнув глазами. — К тому же мы были с ним не настолько близкими друзьями, чтобы говорить по душам. Во что он верил — мне не известно, но судя, по его словам, думаю, что если он во что-то и верил, то держал это при себе! Выгляни в окно — реальность не изменится от твоих иллюзий, как бы ты их не называл.

Потупив взгляд, Эйдан тихо прокомментировал:

— Моя сестра считает, что истинная реальность лишь та, в которой живут наши мечты. Всё остальное плод наших пороков.

— Почему бы ей не помечтать о своём братце, который вот-вот вернётся из Арктики? — нахмурился Корхарт ещё больше, и с подозрением взглянул на Эйдана. — Как тебя вообще угораздило попасть к нам на станцию? Знаешь, давно хочу тебе сказать: всё то время пока ты здесь, ты как-то старательно избегаешь прямого ответа. Что ты забыл в Арктике, ты же говорил, что был рыбаком?

«Моряком, а не рыбаком! — поправил мысленно собеседника Эйдан. — Ну, и, уж если ты снова лезешь со своими расспросами, то напряги память — я лоцман, и чертовски хороший лоцман! Северная часть Атлантики, Северный Ледовитый океан… Да что ты знаешь, хотя-бы, о море Баффина? По оттенку серого цвета в чернеющем небе Атлантики я с точностью до минуты могу сказать, когда обрушится буря и как долго она будет продолжаться; мне достаточно взглянуть на макушки припая — и я могу назвать тебе место на карте, где лёд соединён с берегом… Да, чёрт возьми, я отлично помню их все! Я даже помню очертания стамух, севших на мель, а многим из них я давал имена! Мне стоит взглянуть на нилас, — и я точно знаю, кокой он толщины и будет ли крепнуть; по звуку его наката на борт, по его шёпоту и трению я могу сказать какова температура воды, воздуха и чего ждать впереди… Мне было достаточно взглянуть на волнение шуги, на матовый блеск воды — и я знал размеры ледяного поля, убегающего за горизонт!.. Так что именно тебе рассказать, Рон? Например, как несколько месяцев назад, я едва не просрал всю свою жизнь и не попался на перевозке наркотиков через Атлантику? Как тебя такая история от салаги, а? Как в последний момент огромная партия порошка летит за борт, впрочем, как летит к чертям и надежда на дальнейшую нормальную жизнь… Нормальную, сука, жизнь! Нор-маль-ну-ю! Так тебе понятней? Какой же я был идиот! Какой же ты был мудак, Эйдан, мать твою, сука, Ридз! Неужели ты думал, что Мексиканец и его братец-головорез поверят, что при этой долбанной облаве ты выкинешь за борт товара на два миллиона долларов? Но ты-то выкинул! Господи, да я до сих пор помню его спокойный голос по телефону: „Да-да, я всё понимаю, братишка. Ты всё правильно сделал — ты не попался. Где ты сейчас, в каком порту швартанулись, братишка?“ Голос, мать его, голос Мексиканца!.. Да я до сих пор помню, как меня резал этот фальшивый голос из трубки телефона — от уха до уха! „…В каком порту швар-та-ну-лись?“ Назови я тогда порт, — через сутки он со своим братцем разбирали бы меня на органы, чтобы вернуть хоть часть той суммы, которую я слил за борт… и если бы я всех не сдал, — разобрал бы точно! Так что из этого тебе рассказать, Рон Корхарт-Длинный нос? Как я настрочил анонимный донос на сервер Интерпола с липового адреса? Или то, что меньше, чем за неделю Отдел по борьбе с наркотиками накрыл практически всю сеть вместе с лабораторией по чье-то „анонимной“ наводке… О чём я тогда думал, ты спросишь? Господи, а о чём я думал, когда эта сука Паула (теперь, я даже не уверен, что это её настоящее имя!) знакомила меня с Мексиканцем! Как же они меня тогда обработали на пару!.. А как она меня за пару месяцев посадила на кокс, — шлюха! Подстроено, всё было подстроено! Все её крики по ночам — всё фальшь! „Милый, попробуй тоже, закинься разок — ты меня так заводишь, когда под кайфом, ты такой зверь! Ещё, ещё, ещё!“ А потом: „Дорогой, я задолжала кое-кому денег… Да, много… Ну ты же не думал, что это всё бесплатно, мне просто давали в долг“. Долбанная сука, потаскуха! „Знакомься, милый — это Рауль, но все зовут его Мексиканец. Вам надо поговорить, мальчики, а я пока побуду в баре“. Лучше бы ты в аду побывала, тварь продажная! И этот голос, голос Мексиканца, спокойный и острый, как бритва: „Вы задолжали мне денег, дружище — ты и твоя подружка, — но меня они не интересуют… на данный момент. Мне нужна от тебя одна услуга, я в долгу не останусь“. Господи, какой же я был идиот! И что теперь? Я прячусь чёрте-где, пока идёт процесс над всей шайкой, — и надеюсь попозже реабилитироваться в нормальной жизни? По-поз-же… Ну, да, план таков… Пока… а там посмотрим. По крайней мере я не прохожу свидетелем и меня закладывать никому нет резона — на мне ничего нет! К тому же, бывшие „знакомые“ меня здесь…»

— Ты заснул что ли? — резкий скрипучий голос Корхарта подействовал, как пощёчина.

Эйдан нацепил маску с глуповатой улыбкой, и уклончиво ответил:

— Да, что-то на землю потянуло. Вот и решил завязать с морем.

— Ты снова изворачиваешься, приятель, — процедил раздражённо Рон. — Тебя что, не могло потянуть на землю более плодородную, чем эта?

— Меня всегда манил Север, — снова врал Эйдан, с трудом выдерживая подозрительный взгляд коллеги. — Этот экстрим, суровые условия… да что я тебе рассказываю? Ты и сам всё знаешь! А люди? На Севере настоящие закалённые люди, не испорченные фальшивой цивилизацией — вот я и захотел быть поближе, окунуться во все их тяготы, быт…

Эйдан развёл руками и пожал плечами, намекая на то, что он говорит очевидные вещи и не понять его Рон не может. Но Рон — мог, поэтому делая глоток из кружки, продолжал следить за молодым полярником прищуренными глазами.

— Насчёт людей ты прав — люди здесь настоящие, закалённые… И закаляет их не холод и невыносимые условия жизни, не каждодневная опасность остаться в снегу! Закаляет их честность, ответственность и взаимовыручка; готовность пожертвовать своей жизнью, если придётся, — и понимание того, что ради твоей жизни другие так же пойдут на жертвы. Поэтому люди здесь настоящие, салага… А вот ты — нет!

«Кто бы говорил о честности? — подумал уязвлённый Эйдан. — Видели бы вы себя оба, когда речь заходит о моём предшественнике здесь на Коргпоинт! Как же его звали-то? Ах, да!.. Вас же обоих трясёт, когда я начинаю его вспоминать… Да я специально завожу о нём разговор, когда меня достают ваши расспросы о моём прошлом — например твоя рожа, Рон, сразу напоминает престарелый лимон, а Ломак прячет глаза, так, словно я застукал его с эрекцией на детской площадке! Что ты скрываешь? О чём вы умалчиваете оба? И почему меня так быстро одобрили в вашу смену? „Несчастный случай прошлой зимовкой“ — ни хрена не объясняющий, расплывчатый термин, тебе не кажется?»

Между тем, изобразив изумление, молодой человек воскликнул:

— Что это значит, Рон? Ты меня в чём-то хочешь…

— Это ты добряку Ивлину будешь петь про то, как тебя всегда манил Север, — перебил Корхарт негромко, однако у Эйдана было такое чувство, что его приподняли за ухо. — Мне этого дерьма не нужно! Севером либо бредят с детства и готовы остаться в его снегах навсегда, либо страшатся даже мысли о нём. Сюда едут, не боясь ни обморожения, ни офтальмии, готовые к каждодневному риску…

— К тому, что происходит сейчас невозможно подготовиться.

— Не передёргивай мои слова, ты прекрасно понял о чём я говорю! Ты не «болеешь» Севером, и я это вижу. Быть может океаном, льдами и айсбергами — да, пожалуй… Я вижу, как горят твои глаза при упоминании океана, но здесь — на суше — ты проездом; ты просто турист, который что-то прячет у себя за спиной в рюкзаке, и это мне не нравится! Ивлин — мой друг, который тебе доверяет, и я не хочу, чтобы ни он, ни я в тебе ошиблись. Тебе что-то надо от этого места, а стало быть, и от нас тоже — и это мне чертовски не нравится! Ты сюда проник, как контрабандист, в тебе чувствуется какой-то страх, и ты его пытаешься закопать здесь, салага!

Данное ещё по приезду Ломаком прозвище «салага», прозвучало из уст Корхарта не случайно — матёрый полярник хотел подчеркнуть, что говорит за двоих, что его отсутствующий друг пускай и не высказывается напрямую, но мыслит также. А при слове «контрабандист», Эйдан и вовсе почувствовал неприятный холодок, тронувший затылок и шею.

— Давай для начала успокоимся, хорошо? — парень примирительно поднял руки и подался вперёд, чтобы быть на свету. — Рон, все твои подозрения, лишь из-за этой ситуации с потерей связи и, поверь — меня она пугает не меньше твоего! Она меня пугает даже больше! Никакой я к чёрту не контрабандист и единственное что могу здесь закопать — это свои надежды на будущее… Пойми, я поменял профессию, можно сказать поменял всю свою жизнь и с чем я столкнулся? С тем, что влип в ситуацию, которая заставляет даже бывалого полярника подозревать меня в скрытности!

Эйдан изобразил на лице сожаление и недоумение, однако его мысли отмеряли барабанную дробь — необходимо было что-то скормить подозрительному коллеге, причём такое, что выходило бы за рамки обыденности и именно этим отвело подозрение. Мысль о том, чтобы вновь перевести тему и заговорить о человеке, которого сменил на станции Ридз, вдруг показалась Эйдану слишком поверхностной и явной. Взвинченный Корхарт с лёгкостью поймает лгуна на трюкачестве, а стало быть, заподозрит ещё больше! Требовалось что-то неожиданное, даже для самого себя.

— Понимаешь… Как тебе объяснить?.. Направляясь сюда… я преследовал цель написать серию очерков о жизни полярников… Однако теперь понимаю, что материала хватит на целый роман. Да, на целый роман о жизни людей на краю света… Отшельников, если хочешь, — таких людей, как ты с Ивлином! Да, чёрт возьми, именно так! О таких людях, которые двигают этот мир вперёд, оставаясь за пределами затхлой и душной цивилизации. Для этого мне было необходимо стать причастным к этому, понять каково это оставаться человеком за чертой вечного холода. Настоящим человеком, открытым, сильным и честным…

Не готовый к напористым расспросам коллеги, Эйдан врал на ходу. Взволнованный внезапной подозрительностью Корхарта, он едва мог удержать поток мыслей, которые всё дальше и дальше увлекали молодого полярника в дебри вранья и выдуманной сказки. Слова скрытой лести и хвальбы лились из молодого человека, как из рога изобилия.

Обескураженный и сбитый с толку Рон слушал молча, хмурясь всё меньше и меньше. Где-то посреди пространных воспоминаний Эйдана о том, как он отлично писал эссе ещё в колледже (и даже за деньги на заказ), Корхарт не выдержал и замотал головой:

— Стоп, погоди! Ну, допустим… Но ты не делаешь никаких записей! Не ведёшь дневник, — или что там принято в таких случаях, — у тебя нет ноутбука, у тебя даже нет диктофона! А у писателя есть диктофон, я точно знаю.

— К чёрту диктофон! — воскликнул Эйдан порывисто и театрально. — Говорю тебе — к чёрту! Вот мой самый важный инструмент, — Ридз постучал себя пальцем по виску, — самый надёжный и самый правдивый. Самое важное — выплеснуть на страницы эмоции, отфильтрованные памятью, провести события через лабиринты мыслей и дать взвешенную оценку через призму собственного эго! Иначе, ты просто осуществляешь дерьмовый пересказ имевшими место фактам, понимаешь? О чём я должен писать, слушая собственные записи в диктофоне? О том, что я видел? Или правильнее будет возродить весь тот напор чувств, который я ощутил и уже не смогу вытравить из сознания? Сито, понимаешь, сито — вот то, что должен уметь творить публицист! Всё остальное — шелуха, которой заполняют строки. Взять, к примеру наш с тобой разговор сейчас — что я, по-твоему, должен надиктовать? Что у меня состоялась неприятная беседа с Роном Корхартом и он меня в чём-то подозревает? И всё? И многое ты извлечёшь из этого потом, когда будешь слушать сухой отчёт из динамиков? А теперь представь, что способно выдать сознание, когда пройдёт время и надумай я, допустим, изложить наш сегодняшний вечер. Слова, эмоции, чувства… всё это спрессованное, смешенное, дозревшее и созревшее в памяти, как хороший виски в бочке — вот оно изложение! Ты словно спустился в тёмный подвал, пошарил по пыльным полкам и среди паутины отыскал бутылку «Скэйркроу», которую припрятал в момент памятного для себя события… Ты вытаскиваешь её на свет, откупориваешь и наливаешь в бокал ту самую историю, которая была закупорена в бутылке, в подвале, в памяти!.. Вот она — история! Это не конспект, с записанной ситуацией «тогда», — это видение уже целой истории «сейчас», раскрытой перед читателем только что!

Если бы Эйдан был бегуном, то он должен был стоять за финишной чертой с разорванной ленточкой у ног, с вздымающейся грудью и победоносной улыбкой — во всяком случае вытянутое лицо Корхарта говорило о том, что красноречие молодого человека его убедило. Тем не менее, попроси Рон повторить заумную тираду Эйдана ещё раз, — Ридз не вспомнил бы и половины. Разбежавшийся по венам адреналин слабел, а вместе с ним отпускало и чувство опасности. И всё же, молодой человек был доволен собой в тот момент. Нежизнеспособная идея написать роман, когда парень ещё совсем недавно служил лоцманом на судне, внезапно дала лгуну хорошую фору, словно неожиданно вытянутый за уши кролик из шляпы фокусника. «Ошеломительную фору», — глядя в удивлённые глаза Рона, поправил бы Эйдан с самодовольной ухмылкой. Хрупкий характером и ранимый Эйдан тотчас вспомнил ночные вахты на капитанском мостике, наивные мечты о собственной книге, всеобщем признании и восторге критиков; бесконечные диалоги с самим собой в голове; пылкие полёты яркого воображения среди гранитных волн и звёздного неба. Эйдан даже пытался делать зарисовки и скупые записи, ныне покоящиеся в толстой полупустой записной книжке, — а теперь, весь тот наив внезапно нашёл своего слушателя в лице матёрого и подозрительного полярника.

— Вот такая у меня стратегия, дружище, — подытожил Ридз, ликуя в душе. — К тому же у меня есть близкий друг в хорошем издательстве… Это он надоумил; говорит, что сегодняшнему читателю интересно изложение материала, выходящего за рамки его — читательского ореола обитания. Эра экстрима, знаешь-ли… Жизнь в джунглях с голыми жопами, целые месяцы на деревьях или на плотах посреди рек с аллигаторами и прочее. Возвращение к корням — взгляд изнутри… Глядишь, — и стану знаменитым публицистом!

Корхарт пришёл в себя, угрюмо посмотрел в ответ поверх кружки, и сделал глоток.

— Если будет кому читать твою писанину, — сказал он хрипло, однако спустя мгновение его глаза ожили: — Не думал, что так вляпаешься?

— Не думал, — согласился Эйдан мрачно и честно. — Прилетев сюда, мне казалось, что яйца у меня покрепче…

Сверля молодого полярника взглядом, Корхарт тихо произнёс в кружку:

— Ни у одного тебя, салага. Мы, вот, с Ивлином хоть и помотались за столько лет по Арктике, но такого не припомним. Всякое было, но… как бы это сказать? Не так… не так…

Рон сделал паузу, подбирая слово и его взгляд пополз по тёмным стенам.

— Фатально? — подсказал Эйдан тихо.

— Фатально, — согласился Корхарт чугунным голосом. Он отставил кружку в сторону и сцепил ладони в замок. — Знаешь, а ведь пара месяцев без связи — это не самое страшное… Меня больше пугает отсутствие признаков жизни снаружи — ведь никто за эти два месяца о нас даже не вспомнил, хотя при потере связи облёты действующих станций обязательны. В пятистах милях на юго-западе американская авиабаза — и где они все? Я понимаю, что нет связи, нет навигации, нет координат… но получается, что и нас тоже нет? Как-то раз мы зимовали на дрейфующей льдине у берегов Аляски — небольшая и непродолжительная экспедиция. Из-за неожиданного раскола льдины мы потеряли часть оборудования, вездеход и один из генераторов. Мы остались без связи, да к тому же сильно «похудевшая» льдина сменила курс и нас стало стаскивать в океан… И что ты думаешь? Уже через пару дней над нами пролетел транспортный самолёт и сбросил контейнер со всем необходимым, а когда мы вышли на связь тем же вечером, первые слова, которые прозвучали с материка были: «Эй, кого из вас назначили Пятницей?» Оказывается, как только мы перестали выходить на связь, Центр отследил со спутника раскол льдины и, заподозрив неладное, направил к нам самолёт… Сесть борт не рискнул, поэтому нам просто сбросили всё необходимое, а через пять дней нас сняло с льдины подошедшее судно, — Корхарт сокрушённо вздохнул и громко щёлкнул пальцами. — Вот так просто, понимаешь? Со спутника… Вот я и думаю: где все эти говённые спутники? Где самолёт из Каанаака? Где все эти долбанные шутки про Пятницу, мать его? Где? Может уже и шутить больше некому?

Не получив от Эйдана никакого ответа, Рон долгое время сидел молча, перебирая в пальцах неряшливые усы. Под тоскливые звуки ветра снаружи, он изучал молодого коллегу пристальным взглядом и, казалось, в его глазах снова стало читаться окрепшее недоверие.

— И каков будет финал твоей книги? — наконец спросил он с подозрением.

Вопрос застал парня врасплох, к тому же сосредоточиться мешал прицепившийся, как репей, взгляд Корхарта.

— Хэппи-энд, — ответил Эйдан машинально и тут же спохватился: — По статистике, подавляющее большинство издательств не печатает рукописи без хэппи-энда… Читателю не нравится концовка, не совпадающая с ожиданиями. Такие книги хуже продаются, поэтому в моей истории всё закончится хорошо.

— Но это же история о нас?

— Ну, да. И я верю, что все наши злоключения закончатся хэппи-эндом!..

— Что-то я тебя не понимаю! — прорычал Корхарт хмурясь. — У тебя книга художественная будет? Роман, что ли?

Чувствуя подвох и скользкую тему впереди, Ридз отчеканил:

— Уже — да! Я всё-таки делаю кое-какие наброски… зарисовки, так сказать. Есть некоторые планы, которые я записываю в тетрадь, но это просто мысли, не связанные с основной линией — сюжет с потерей связи обязывает, сам понимаешь! Имена, конечно, вымышленные будут, да и остроты в историю я добавлю… Но в основном всё держу в голове.

— Когда ты планируешь закончить?

— Что… закончить?

— Твой роман, салага! Мы же о нём говорим!

Самоуверенность и ликование от собственной лжи таяли с каждой секундой. На сцене стоял растерянный фокусник с кроликом в руках и валявшейся шляпой у ног, в которой зрители разглядели потайное отверстие и приготовились свистеть. «Ты ждал этого вопроса, — голос в голове походил на звук вращавшихся жерновов, с упорством перетиравших надежды молодого полярника обмануть подозрительного коллегу. — Признайся — ты его ждал! Ты к нему не готов, но ты его ждал… И ведь самое дерьмовое то, что тебе не подойдёт ни один вариант в диапазоне от „скоро“ до „по приезде“. Лучше бы ты сказал, что кого-то убил и сбежал сюда… Хотя, кое-кого ты, всё же, убил — себя, лживый ты мудак!»

— Это не простой вопрос, Рон… — протянул Эйдан растягивая слова и отчаянно выдумывая новые. — Это такой процесс… Он долгий, мучительный, — парень призывал всё своё красноречие, но оно покинуло Эйдана, оставив в сознании лишь звук жерновов. Неожиданно на выручку пришла память: — Порой это даже невыносимо! Как сказал Капоте: «Закончить книгу, это как вывести ребёнка на задний двор и застрелить»! Чёрт возьми, так оно и есть, — как застрелить ребёнка, приятель!

Откинувшись в кресле, Рон словно спрятался в тень и уже оттуда — из полумрака — на свет выплыли его ядовитые слова:

— И как зовут твоего «ребёнка»? Я слышал, что у многих писак сперва рождается название к произведению…

А вот этого Эйдан не ожидал вовсе! Он отчаянно смотрел в темноту в поисках лица своего дуэлянта, его глаз; чувствовал на себе его пытливый подозрительный взгляд. Губы молодого полярника дрогнули и из них машинально выпало:

— «Совершенство»… Так назову…

— В связи с чем? — Корхарт явно был недружелюбен.

«Да отвяжись же ты от меня, сука! — пронеслось в голове полярника вместо того, чтобы найти ответ на вопрос недоверчивого коллеги. Вернее, Эйдан знал почему неподготовленный мозг выдал именно «совершенство» — это было название судна, на котором он проработал лоцманом последние годы. А вот как теперь увязать обронённое слово и несуществующий роман, Эйдан не знал. Вместо этого сознание разразилось потоком брани в адрес Корхарта, ещё больше затягивая паузу и обостряя ситуацию.

Ответить Эйдан не успел, потому, как снаружи послышался далёкий звук надрывавшегося двигателя. Словно по команде, мужчины разом подскочили и в полном молчании кинулись одеваться.

Ломак порывисто отворил дверцу кабины и, вместо приветствия, встав на широкий трак машины, впился глазами в темноту позади вездехода. Его лицо выглядело тревожным, что лишь усиливало напряжённую паузу в его возвращении.

— Как успехи? — выкрикнул Корхарт; двигатель вездехода всё ещё продолжал работать. — С норвежцами удалось связаться?

Ломак неопределённо мотнул головой, и это больше напоминало отрицание. Его глаза продолжали ощупывать изломанный сугробами горизонт на фоне тёмного неба и звёзд.

— Да что ты там высматриваешь?! — гаркнул Рон, и сам заражаясь нервозностью. — Что там?

— Меня почти всю дорогу преследовали волки! — ответил Ломак, как только заглушил двигатель. Он спрыгнул с вездехода и натянул на глаза шапку. — Я петлял от самой Косточки, мне едва хватило горючки дотянуть обратно!

— Мы севернее Медвежьего пролива на сотню миль — здесь нет волков! — воскликнул Корхарт удивлённо.

Ломак воинственно выпятил грудь и выставил подбородок:

— По-твоему я удирал от стаи собак?

— А ты именно удирал? — теперь уже удивился Эйдан. У него было странное чувство, что во взгляде начальника читается потаённый страх.

Сунув под нос мужчинам в доказательство свой карабин, Ломак прорычал:

— Да мне пришлось стрелять в них, мать вашу! Целая стая в темноте! В парочку я точно попал… Я знаю, что их тут не бывает, но я же не сошёл с ума! Может из-за потепления, может ещё что-то их привело на Косточку — я не знаю!

Он развернулся и энергично зашагал к постройкам, всем своим видом выказывая возмущение недоверчивым товарищам. Мужчины смущённо переглянулись, и побрели следом, прикрывая лица от свирепеющего ветра.

В небольшом помещении связи Эйдан с содроганием следил за тем, как Ломак в свою кружку с чаем наливает водку из только что открытой бутылки, затем тоже самое проделывает с кружкой Корхарта. На вопросительный взгляд последнего, Эйдан ответил вежливой улыбкой и отрицательно замотал головой.

— Зелен ещё, писака… — приняв кружку, Корхарт кивнул в сторону молодого полярника и пояснил: — Книжку он, видите ли, надумал накарябать про нас! — он подождал пока Ломак сядет в кресло и сделает острожный глоток. — Наш рыбачок решил стать писателем, говорит, мол героев с нас спишет, мол, ситуация обязывает… Даже название придумал: «Совершенство»!

Ломак приподнял удивлённо бровь, его лицо насторожилось.

— Ты делаешь записи? — спросил он с какой-то тревогой в голосе.

«И этот туда же!» — подумал со злостью Эйдан, будучи уже не рад выбранному чуть ранее манёвру. Затворничество и таявшая надежда на скорое спасение делали мужчин подозрительными — во всяком случае ранее подобных расспросов от коллег выслушивать не приходилось.

— Он держит всё в голове, — за Эйдана ответил Рон с усмешкой.

— Это правда? — снова в голосе начальника послышались странные интонации — облегчение?

— Да, правда, — ответил Ридз устало. — Мне это не требуется.

Ломак одобряюще кивнул:

— Творческий кризис? И что же мешает «писателю»?

Эйдан слабо улыбнулся, внезапно вспомнив учёбу в старших классах…

— Выпивка, женщины, деньги и честолюбие, — продекламировал он, выровняв спину.

Мужчины переглянулись, явно не понимая о чём говорит молодой человек.

— Так ты делаешь записи или нет? — уточнил начальник снова. — Или тебе что-то мешает вести записи, салага?

— …А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия, — широко улыбаясь ответил Ридз и, глянув в напряжённые лица коллег, пояснил: — Это сказал Хемингуэй о том, что мешает писателю.

Сурово вздохнув, Ломак сделал глоток из кружки.

— Понятно… А что с названием? — спросил он.

— А что с ним?

— К чему оно?

Паники, как при «допросе» Корхарта уже не было, поэтому Эйдан довольно-таки ровным тоном стал врать:

— Вы помните, как Арктика выглядит с высоты, с борта вертолёта?.. Чего я спрашиваю то — конечно помните! Её бесконечные белые поля, вымощенные льдами. Серыми, голубыми, синими, малахитовыми… И всё это только благодаря свету, рисующему палитру! Небо: оранжевое, пурпурное, золотое, красное, фиолетовое — и это только днём, когда воздух лишь помнит солнечные лучи и по памяти создаёт узор. И это тоже благодаря свету… Разве не чудо? А какая здесь ночь? А звёзды? Таких звёзд я никогда раньше не видел! Вода… Она невероятна в своей глубине: от угольно-чёрной, до бирюзовой у самого льда! Стремительные и ровные, как хайвэй расколы, бегут за горизонтом на сотни миль вперёд!.. Здесь нет ничего, чем мы привыкли восхищаться дома, однако нет ни одной мелочи, не приводящей в восторг! — Эйдан был доволен собой, он и впрямь чувствовал поэтический настрой. Отчасти от того, что ему нужно было обуздать подозрительность коллег — и он успел приготовиться, — отчасти от того, что ему верили, отчасти от того, что внезапно вспомнил цитату… — И вот я подхожу к названию — вы это уже поняли? Ведь поняли почему такое название? Арктика — как чистый лист бумаги, холст на котором Бог творит нечто прекрасное. С этого листа всё начинается — он совершенство ещё до того, как Творец берёт в руки кисти.

Умолкнув, Эйдан с ожиданием и некоторой тревогой читал лица полярников, пока те перебрасывались многозначительными взглядами — угодил ли подозрительным мужланам?

Наморщив пятнистый лоб, Ломак одобрительно хмыкнул:

— Красиво ты всё описал, мне понравилось. И название подходящее.

— Претенциозно, не более! — добавил ворчливо Корхарт, явно теряя интерес к молодому человеку. На лице Рона слабо зарделся новый интерес, и мужчина развернулся к начальнику станции: — Рассказывай, как прошёл сеанс?

— Никак, — Ломак пожал плечами и с осторожностью макнул усы в парующую кружку. Всё его озабоченное лицо вытянулось и разом постарело. — Можно сказать, что никак… Но связь есть, а это доказывает, что мы испытываем проблемы местного значения. На много миль вокруг, может даже тысячу полная блокада, но там, — он кивнул за окно, — есть люди, и они испытывают такие же проблемы, как и мы!

Корхарт с Эйданом обменялись оторопелыми взглядами, после чего Рон обрушился на начальника станции:

— Какого хрена ты несёшь?! Ив, ты вышел на связь с Хара-Ой? Ты разговаривал с Каадегардом?!

— Формально, я ни с кем на связь так и не вышел. То есть поговорить я так и не смог… Устного диалога не состоялось, но это только лишь потому, что норвежцы имеют такие же проблемы со связью. Я общался с кем-то из персонала нажимая тангенту — не бог весть что, но в нашем положении выбирать не приходится! Когда я занял высоту и поставил антенну, мне хватило десяти минут, чтобы понять: связи — нет! Нет — и точка! Широкополосная перегрузка на всех частотах; впечатление такое, что я с приёмником сижу в микроволновке. Я несколько раз выходил в эфир на частоте норвежцев — безрезультатно! Однако через десять минут я заметил, что вздрагивает стрелка уровня сигнала, как только я отжимаю кнопку. Не особо надеясь, я отстучал кнопкой «SOS», а когда в ответ пришло «ждать», я чуть не подпрыгнул на месте! Ох и намаялся же я, вспоминая морзянку, да ещё и с их «знанием» английского!

— На фонаре ручном есть наклейка с азбукой Морзе, — заметил Эйдан. — Большой, который оранжевый…

— А ты мне его положил? — спросил ядовито в ответ Ломак.

— Что они сообщают? — перебил с нетерпением Корхарт. На его нервном, похудевшем лице светилась надежда. — Что они говорят?

— Большую часть я вообще не разобрал, — нахмурился Ломак, и тут же добавил: — но судя по тому, что я понял, у них назначена эвакуация.

— Как ты это понял? — оживился Эйдан. — На какое время эвакуация?

Сделав жадный глоток и с усилием проглотив обжигающий алкоголь, Ломак закашлял:

— Да они столько раз прислали слово «эвакуация» и «стоп», что теперь я эти слова по памяти отстучать своим замёрзшим хером смогу! Очень много ошибок и, как я понимаю, пропущенных символов… много мусора в эфире, технического набора, который не вяжется с текстом.

— Например? — поинтересовался Эйдан, знакомый с морзянкой.

— Ну… ну, например вот таким символом они меня достали!

Ломак настучал короткий сигнал пальцем по столу и вопросительно взглянул на молодого полярника:

— «Начало связи»? — спросил он.

Эйдан отрицательно покачал головой:

— Это если наоборот… А если ты ничего не путаешь, то это знак «плюс». Важно знать в каком контексте он употреблялся.

— Да какой там нахрен контекст? За окном лютый ветер, связи нет, а из динамиков стоит такой рёв, что закладывает уши! Ещё несколько раз прислали «приходите».

Немедленно оживился Корхарт и возбуждённо произнёс:

— Так и передали?

— Что значит «приходите»? — удивился Эйдан. В его голове внезапно возник страшный образ полностью занесённой снегом машины с замёрзшими телами неподалёку. — До них добираться миль триста, ещё и без навигации!

— У них станция круглогодичная, с полноценной лабораторией и складами, рассчитанными на большой персонал. Поэтому и «плюсы» в эфир они неспроста отсылали! — рассудил Корхарт торопливо, словно не слыша молодого коллегу.

— Как бы эти плюсы в наши кресты не превратились! — повысил голос Эйдан, и в упор посмотрел на начальника, — Ив, и как до них добраться?

— Ты что, оглох?! — зашумел в свою очередь Рон, прожигая Эйдана презрительным взглядом. — У них назначена эвакуация, мать твою! Значит у них связь с Центром есть и их заберут, в отличии от нас! У них есть взлётка!..

— От неё нет никакого толка — к ним никто не долетит в отсутствии навигации! Как и к нам…

Сжав пальцы в кулак, Рон грохнул рукой о стол:

— Значит мы точно ничего не теряем! Лучше дожидаться спасения, не записывая каждый сраный крекер в тетрадь!

Не обращая внимания на Корхарта, Ридз снова потребовал ответа от начальника станции:

— Двести миль только по прямой, по снегу и льду! Учитывая рельеф, выйдет все триста, а то и больше! Ив, у нас есть шанс добраться до Хара-Ой?

— Да откуда мне знать! — взорвался Ломак и взмахнул кружкой, едва не лишившись её содержимого. — Нам элементарно не хватит топлива доехать — и точка! Доволен?

В наступившей тишине резко обнажился звук пустого радиоэфира, словно желая усугубить и без того непростое положение полярников. Почерневший Корхарт замкнулся и сидел с угрюмым видом глядя себе под ноги, в то время как начальник станции отвернулся в угол и, поникнув плечами, сосредоточенно жевал намокшие усы. Эйдан украдкой посматривал на мужчин, отчего-то ощущая себя виноватым в образовавшейся паузе. Он пару раз набирал в лёгкие воздух с намерением заговорить, но так и не решился.

— У меня скоро закончится «Паратроксин», — оповестил собравшихся Корхарт, всё ещё глядя в пол. — И мне нечем будет делать ингаляции. Я, итак, тяну, как могу — стал пропускать приёмы и уменьшил дозировку.

Ломак и Эйдан тайно переглянулись — дело плохо. Рон Корхарт последние пару лет принимал лекарство в виде ингаляций, так как лёгкие полярника сыграли с ним дурную шутку: стали сильно рефлексировать из-за недостатка кислорода в тканях и спазмировать. Гипоксемия вызывала у полярника отдышку и приступы головокружения, в такие минуты Корхарту становилось всё труднее дышать, он начинал задыхаться и испытывал боли в груди. Лечащий врач, по словам Рона, так и вовсе рекомендовал забыть об Арктике и даже сменить климат на калифорнийский, но Корхарт и слышать об этом ничего не хотел.

— У норвежцев вряд ли окажется такое лекарство… — Эйдан виновато улыбнулся и пожал плечами.

Рон взглянул на парня зло, и неожиданно швырнул тому в руки опустевшую упаковку печенья:

— Но это лучше, чем подыхать здесь без еды и лекарств! Если за нас не вспомнили в течении двух месяцев, с чего ты взял, что вообще вспомнят?

— Мы это обсуждали и причины на то могут быть разные… — неуверенно протянул Эйдан.

— Какие? — обрушился на него Рон и поднявшись из-за стола, навис над молодым полярником. — Теперь мы хотя бы знаем, что не одни! Там есть люди, — он метнул руку в сторону двери и заговорил с ненавистью выплёвывая каждое слово: — Кого ты собрался тут ждать? Кого ты выходишь караулить наружу каждый день? Нас бросили — уясни это! За нас забыли, идиот! Мы обречены тут сдохнуть от холода и голода! Будем подыхать… Подыхать тут! Пока не начнём жрать друг друга…

Встретив тяжёлый взгляд начальника, Корхарт было замолчал и даже сел обратно, однако снова вскочил и прицелился пальцем в молодого человека.

— Ты был последний на складе, щенок! — закричал он в гневе, вновь поднимая нелицеприятный разговор о недавнем пожаре в помещении с запасами. — Ты оставил там свечку, сука! Склад поэтому и сгорел! А нам теперь подыхать с голоду!

Эйдан захлопал глазами и испуганно вжал голову в плечи:

— Это не правда!.. Я не зажигал там свечи… Проводка загорелась, мы же всё выяснили…

— Врёшь, врёшь, мудак! — напирал Корхарт с яростью. — Мы с Ивом знаем там всё на ощупь, нам даже свет не нужно было включать! А вот ты туда пожрать попёрся и оставил свечку! — он повернулся к начальнику и скороговоркой затараторил: — Ив, говорю тебе — там была свечка! Там была свечка! На пепелище, в снегу я нашёл воск, я видел эти пятна…

— Рон! — устало, но весомо попытался остановить Ломак своего друга. — Хватит! Это твои домыслы. Мы не знаем отчего загорелся склад…

— Это был парафин от свечи! Жёлтый парафин от свечи! — не унимался Корхарт.

Эйдан попробовал негромко отстоять свою точку зрения:

— Это могло быть всё что угодно, это мог быть жир от консервированных полуфабрикатов…

— Они все сгорели в огне! — воскликнул в гневе Корхарт. — В пожаре всё сгорело! И устроил его ты!

Ломак опустил конопатое лицо в не менее конопатые ладони из-за которых устало прогудел:

— Хватит, Рон. Отчего именно случился пожар на складе — мы не знаем.

Грохнув рукой по столу, Корхарт возразил:

— Знаем! Может он специально поджог устроил, а? — он повернулся к Ивлину и высоким голосом зашептал: — Точно, точно тебе говорю, Ив! Он что-то замышляет! Он в курсе произошедшего! Он же кругом врёт!.. Пока этого козла не было на нашей станции, склады не горели…

— Горели! — выкрикнул, приподнимаясь с места Эйдан. — Был пожар, был! Несколько лет назад основной корпус горел — сами рассказывали!

Метнув в парня обезумевший взгляд, Рон закричал:

— Заткнись! То был пожар от настоящей перегрузки в сети, а здесь всё указывает на поджог! Мы погибаем с голоду! Ты знаешь, что это такое, ублюдок? Может ты и впрямь специально всё подстроил? — Корхарт снова наставил на Эйдана палец и прищурился: — Признавайся, может ты успел перепрятать часть продуктов? Скрысил?.. Что ты задумал? Или что-то пошло не по плану? По твоему плану! Есть у тебя запасной? А может… может ты теперь хочешь нас под нож пустить? Думал о таком? С кого ты хотел…

— Рон, заткнись! — гаркнул Ломак и рывком поднялся на ноги.

Всё ещё дико вращая глазами, Корхарт переводил взгляд с испуганного Эйдана на начальника и обратно, затем весь съёжился, отёр лицо ладонью, словно умылся, и грузно рухнул за стол.

— Давайте не будем забывать, что у нас тут исследовательская станция! — отчеканил железным тоном Ивлин, тараня коллег тяжёлым взглядом с высоты своего роста. — А не зоопарк! И мы не животные! Нужно продолжать выполнять наши обязанности, — как бы это глупо не звучало, — а они у нас есть! Да, был пожар! Да, он лишил нас почти всех продуктов… Хватит искать виноватых — это нам не поможет!

Ломак присел в кресло, всё ещё держа спину прямо.

— Дерьмовое положение — согласен! — продолжил он уже тише. — Но не нужно его делать ещё хуже! Либо мы работаем, выполняем свои обязанности и ждём помощи, либо решаемся на бросок к норвежцам и уповаем на то, что доберёмся живыми, — он строго взглянул на Эйдана. — Как это осуществить — другой вопрос и как по мне, он требует больше решимости и силы духа, нежели технических деталей!

Эйдан хотел уточнений, — и именно технических деталей, — но растеряв всю свою уверенность из-за учинённого Роном скандала и пристального взгляда начальника станции, опустил глаза. На мгновение, ему вдруг показалось, что Ломак, как и Корхарт вот-вот сорвётся и устроит драку, что рыжий гигант находится на грани нервного срыва от голодной перспективы и той иллюзии выбора, которая появилась после его вылазки за пределы базы.

Корхарт жадно отпил из кружки и устало растёр виски. Ему понабралось не меньше минуты, чтобы прийти в себя и собраться.

— Извини, — произнёс он, не глядя в глаза Эйдану. — Я… Я вёл себя глупо… Нервы ни к чёрту!

Парень кивнул в ответ, принимая скупое извинение. Он прекрасно понимал, что подозрительный полярник обвинение с него так и не снял, а просто дал отсрочку. Что по мере уменьшения оставшихся продуктов конфликт будет только обостряться и в финале приведёт к стычке — вот её то Эйдан и боялся больше всего! Не конфликтный и даже трусоватый Ридз страшился заходить так далеко в своих ожиданиях, уповая на то, что спасательная экспедиция объявится раньше, чем у троих мужчин, затерянных в снегах на краю света, закончится провизия…

— Что они ещё передавали? — спросил Корхарт хрипло.

— Заболел у них кто-то, — ответил Ломак, отстранённо глядя в монитор. — И Каадегард, как я понял, тоже… Чуть не умер, или как-то так; может поэтому на сеансе связи его и не было. Я же говорю: набор слов… То они сперва отстучали «не идите», то через пять минут я получаю «приходите быстро». Они тоже видят аномальное сияние, фиксируют потепление и говорят о каком-то карантине. И у них тоже проблемы со связью.

— Наверняка они карантином считают зону блокады, — осторожно подал голос Эйдан. — Зону, которую покрывает сияние… Какая же у него площадь, какой мощности фронт?

— Может сияние, повредило оборудование? Может по этой причине нет авиации, из-за сбоя связи и отказа приборов? — Корхарт вопросительно и с надеждой посмотрел на Ломака, который в экспедиции отвечал за связь.

— Оборудование в порядке, — пробурчал тот, — но что-то блокирует сигнал. Я уже это говорил и ручаюсь за свои слова. Вероятней всего мы являемся свидетелями нарушений в формировании слоя ионосферы — отсюда и проблемы с сигналом, а необычное сияние тому подтверждение. Магнитное поле нарушено, компасы ни черта не показывают, в каналах связи сплошная перегрузка…

Ломак сокрушённо махнул рукой и отвернулся к окну. Ридз с опаской поставил локти на стол, уткнулся подбородком в сцепленные пальцы и спросил:

— Ты хочешь сказать, что какой-то дефект ионосферы вызвал сияние, а не наоборот?

— Именно, — неожиданно Ломак порывисто встал и подошёл к окну. Сделав затяжной глоток из кружки он внимательно посмотрел сквозь замёрзшее стекло. — Но эта догадка ни хрена не стоит, учитывая наши пустующие полки на складе и убывающее с каждым днём топливо!

Словно подчёркивая тягостные мысли мужчин, с потусторонним воем в трубах вновь объявился ветер; постучал в двери, скользнул по стенам и стал выкручивать «руки» ветрогенератора. За окном, утопая в сугробах и шарахаясь между свай, покатился тоскливый стон уставших от борьбы лопастей.

— Мы можем забить канистрами с топливом кабину и грузовой отсек вездехода, — предложил Корхарт, наблюдая за другом. — Предварительно демонтировав оттуда навигационное оборудование и спальное место. В отсутствии связи нам не потребуется ни то, ни другое. Можно всё рассчитать — и тогда нам хватит топлива добраться до норвежской базы. Ивлин, ты меня слышишь?

Ломак отлип от окна и, посмотрев на Корхарта пустыми глазами, утвердительно кивнул.

— Да, стоит попробовать… Просчитать всё, так сказать, — промычал он тихо, и с жаром, боясь, что ему не дадут закончить мысль, повысил голос: — Я вот всё думаю об этих волках… Что-то странное в них было, понять всё не мог — что именно? Чёрт возьми, а вот только сейчас сообразил, что меня насторожило: они меня нисколько не боялись! Они никак не реагировали на выстрелы, а палил я много; их не пугали мои крики и рёв двигателя… Выстрелы, чёрт возьми! Где вы видели волков, которые не боятся ружейного грохота? Они всё так же продолжали преследовать вездеход в темноте. Я оторвался и, как я считал, прилично, учитывая глубочайший пухляк… но стоило мне вылезти наружу, чтобы проверить крепёж антенны, как в свете луны я снова увидел приближавшуюся стаю, — Ломак сделал глоток и тихо закончил: — Они просто кружили вокруг машины, как акулы вокруг подыхающего кита и старались держаться в тени прожекторов. В полной тишине! Ни воя, ни рычания. Даже когда я выстрелил и ранил одного — ни звука!

Начальник станции сокрушённо развёл руками и обвёл присутствующих измотанным взглядом.

— Откуда ты знаешь, что ранил волка? — спросил Эйдан тихо.

— Потому что выстрелом его откинуло на несколько футов, — Ломак махнул рукой за окно, и посмотрел в том же направлении, словно всё ещё видел раненое животное. — Однако, он тут же поднялся и кинулся к вездеходу! Я поспешил в кабину и на полной скорости рванул обратно… Всю дорогу сюда я не останавливался, сделал крюк с десяток миль и, разумеется, волки отстали.

Мужчина замолчал и нахмурился, вновь погрузившись в недавние переживания. Эйдан и Корхарт тоже сидели молча, представляя себе снующие тени вокруг машины посреди стужи и темноты.

Весь остаток вечера говорили мало, то и дело прислушиваясь к набиравшему силу ветру. Ближе к полуночи, после скорых подсчетов провизии и топлива, было решено начать подготовку к эвакуации на Хара-Ой — норвежскую станцию.

Лёжа в своей постели, погребённый под тяжеленным одеялом и мрачными мыслями, Эйдан со страхом представлял себе предстоящий переход через Арктику, холодел от мыслей о том, что трём отчаявшимся людям предстоит совершить рискованный поступок от которого будет зависеть дальнейшая судьба полярников. Словно чувствуя ужас напуганного человека, вьюга как нарочно затянула протяжную заупокойную, принялась рыдать под окном, скребясь в стекло острыми когтями.

Не в силах больше выслушивать стоны ветра, Эйдан выбрался из-под одеяла и быстро оделся. В общей столовой царил полумрак, сонную палитру которого осмелился разбавить лишь лунный свет — голубоватый узкий коврик, расстеленный от окна до противоположной стены. Тихая поступь настенных часов практически утонула в паническом вое ветра за стенами комплекса. Эйдан набрал в чайник воды и направился к столу, как вдруг заметил в призрачном свете луны чей-то силуэт у стены. Подавив в себе нервозность, парень щёлкнул переключателем настенного света.

Ломак скользнул отсутствующим взглядом по «новичку» и отвернулся к окну, не проронив ни слова. Так же не проронив ни слова, Эйдан сел напротив и уставился в свои руки. Мужчины долгое время сидели молча, изредка поглядывая друг на друга. Молчали, периодически подбрасывая подбородки к потолку с тревогой вслушиваясь в свирепеющий ветер.

— Мой кузен Оливер пишет романы, — неожиданно заговорил Ломак тихо, глядя в окно. — Во всяком случае он так говорит.

Не зная, как реагировать на слова начальника и боясь, что разговор на тему несуществующего произведения вновь приведёт к повторному витку лжи, Эйдан осторожно спросил:

— В каком смысле? Ты не доверяешь его словам?

— Ему никто не доверяет, — пробасил начальник, изучая узор замёрзшего стекла. — Он говорит, что издаёт свои романы под псевдонимом, который никому не раскрывает — это даёт этому засранцу право смотреть на нас с загадочностью и превосходством, когда мы все вместе собираемся на праздниках. Повторяет, как мантру, что своим творчеством не может угодить всем, зато может не угодить некоторым идиотам… То есть он заранее записал нас в число последних, так что ли?

— В каком-то смысле он прав… — заметив сверкнувшие злобой глаза начальника, молодой человек поспешил объясниться: — Я не про его слова об идиотах! Мой отец говорил, что любая популярность держится за счёт невежества большинства — толпе дешевле и проще рассказать, что такое искусство, чем пытаться научить хоть чему-либо.

Сложив руки на могучей груди, Ломак упрямо тряхнул рыжей гривой.

— Ещё один умник, как мой скрытный «безымянный» кузен? Что он ещё говорит?

Эйдан нахмурился и, чувствуя закипающую в душе злобу к великану-начальнику, ответил:

— Он умер.

Склонив голову набок (и это было похоже, как если бы Ломак принял к сведению какую-то незначительную информацию), начальник буднично сказал:

— Ты рассказывал, я вспомнил. Извини, салага. Инфаркт?

— Рак… желудка… — выдавил из себя Эйдан, со злобой глядя в ответ и именно за это самое «принял к сведению». — В прошлом году.

— Точно, теперь вспомнил! — Ивлин потрусил в воздухе пальцем. — Ты делился этим сразу после знакомства. Ты говорил, что в рейсе был и так и не смог с ним попрощаться. Он позвонил по телефону, но ты не ответил или как-то так.

Не желающий возвращаться в тягостные воспоминания Эйдан сухо поправил:

— Я не мог ответить — не было связи! Мы накануне покинули Лабрадорское море и были в Атлантике, когда это случилось — только спутниковая связь и то из-за шторма я был на вахте… — понимая, что собственные слова звучат, как оправдание, парень обозлился ещё больше. — Он умер в больнице, чёрт возьми! Его последние слова до сих пор хранятся в моём голосовом ящике автоответчика и… и я до сих пор не прослушал это сообщение!..

— Вот как? — Ломак удивлённо взглянул на коллегу. — Почему?

— Наверно потому, что боюсь услышать голос отца, который говорит, что любит меня, — с искренней болью в голосе объяснил Эйдан и отвёл взгляд. — А вот моих слов в ответ он уже не услышит. Просто боюсь выслушать и всё… Просто выслушать.

Оба надолго замолчали, дав возможность заунывному голосу ветра солировать за стеной. Чувствуя ответственность за драматическую паузу, руководитель экспедиции поёрзал в кресле и тихо спросил:

— Вы были в хороших отношениях?

— В самых лучших! — ответил парень с жаром, сгребая пальцами на груди свитер. — Мы были самыми лучшими друзьями! Самыми близкими людьми! Отправляясь в тот рейс, я думал, что у меня есть время, что у него есть время! Началась ремиссия и я понадеялся… мы все понадеялись, понимаешь? После дежурства, вернее к его завершению… в общем, когда мы проскочили шторм мне дозвонилась по спутнику мама и сказала, что отец умер в больнице… Не надо было уходить в тот долбанный рейс!.. — Эйдан с остервенением отёр ладонями почерневшее лицо и скороговоркой заговорил, лишь бы спрятать накатившие слёзы: — Я даже на похоронах не был! Атлантика, посреди Атлантики мы провели три недели, два дня стояли на бункеровке с танкером и только по прибытию в Абердин я смог вылететь домой… Мне потребовалась ещё неделя чтобы сходить на его могилу! Неделя и скотч, виски, водка и травка, которую я стащил из заначки бойфренда моей сестры. Потом как-то всё пошло наперекосяк, и я едва не потерял работу…

Эйдан замотал головой не желая продолжать рассказ и махнул рукой. Где-то в недрах его сознания хохотнула Паула и на мгновение в памяти взметнулся запах её тела, её духов. Ветер за окном вновь воспользовался тягостной паузой и набросился на сваи жилого модуля — комплекс едва заметно вздрогнул и ответил скрипом стылых досок и продрогших балок. Парень покосился на мрачного начальника и заметил, как тот с отсутствующим взглядом смотрит в окно и вращает на пальце обручальное кольцо.

— Ты постоянно его трогаешь, — прокомментировал увиденное Эйдан, лишь бы не слушать плач вьюги. — Проверяешь — не потерял ли?

Ломак отрицательно покачал головой и нехотя заговорил:

— Нет… Примерно за месяц до отлёта сюда на Коргпоинт, я внезапно проснулся под утро в своей постели… Знаешь, обычный такой ночной кошмар, который не можешь вспомнить, но который заставляет тебя резко встать и вытряхнуть из груди сердце. Джейн спала рядом, всё было тихо, однако у меня горело в глотке и лёгких… А ещё ныли пальцы на левой руке. Я испугался, что у меня сердечный приступ и даже хотел разбудить жену, но спустя минуту совладал с собой, поймал дыхание и меня, что называется, отпустило. Я пошёл вниз попить воды и на ходу принялся разминать нывшие пальцы, и вдруг почувствовал, острые края на кольце… — полярник приподнял руку и явил собеседнику гладкий метал на пальце. — Оно треснуло, салага! Кольцо треснуло во сне! Пока я спал, моё обручальное кольцо раскололось!..

— Как такое может быть? — удивился искренне Эйдан.

Пожав плечами, начальник сокрушённо продолжил:

— По чём мне знать? В то утро я больше не уснул, а когда на рассвете Джейн спустилась вниз и нашла меня на кухне, я ей ничего не сказал. Это же плохая примета, так? Когда обручальное кольцо лопается — это же плохая примета? Знаешь, это ведь даже не потерять его, чёрт возьми! В тот же день я отдал его в мастерскую на ремонт, а сам проходил несколько дней с бутафорским, купленным за пять баксов в отделе бижутерии. С тех пор, как мне вернули кольцо, я машинально проверяю его пальцами… не могу избавиться от этой привычки и ощущения той ночи, что снова нащупаю эту чёртову трещину! Я ведь и тогда подумал, что это знак, что это плохой знак и между мной и Джейн… моей семьёй может оказаться какая-то трещина!.. А сейчас понимаю, что эта трещина — вот она, за окном! На сотни миль вокруг! Молчаливая на всех частотах, ледяная и необъяснимая!.. — Ломак поднёс руку к глазам и принялся с остервенением крутить кольцо. — Всё бы отдал за возможность вернуться домой!.. — прошептал он зловеще. — Всё бы отдал! Только вот нет у меня ничего, ничего нет!

Начальник перевёл тяжёлый взгляд на молодого полярника и Эйдан почувствовал себя неуютно и тревожно. В глазах Ломака таилось одновременно так много пугающего и отчаянного, что Эйдан шеей и затылком почувствовал озноб. Ощущение было такое, что кто-то льёт на спину холодную воду. Не в силах более терпеть тяжёлый взгляд старшего коллеги, парень поспешил сменить тему:

— Кузен твой. Может он и правда ничего не пишет? — «как и ты» добавило сознание голосом начальника, и парень торопливо добавил: — Или у него есть причины скрывать это. Может какая-то застарелая обида?

Сработало. Ломак постепенно пришёл в себя и его взгляд лишился того звериного блеска, который читался в глазах ещё минуту назад. Мужчина заговорил хриплым отстранённым голосом:

— Оливер… он однажды здорово поссорился с моим отцом из-за моей покойной сестры, — в словах Ивлина слышалась горечь и нежелание что-либо уточнять, — и они какое-то время не общались. По прошествии пары лет напряжение, казалось бы, сошло на нет, да вот обмолвился Оливер как-то о том, что работает над своим первым в жизни романом. И дёрнул его чёрт ляпнуть, что за основу одного из персонажей он взял мою погибшую сестру… Что тут началось!..

— И как она погибла? — спросил Эйдан невпопад.

— Не важно! — ответил грубо начальник и тряхнул рыжей копной. — Погибла — и всё! — он какое-то время жевал губу, пристально следил за Ридзом и хмурился. — В общем наговорили они тогда друг другу такого, что Оливер Майкл Янг лет пять не общался с нами и даже успел пожить в Питтсбурге, и там же жениться — быть может это и повлияло на его возвращение и возобновление отношений.

«Почему он на меня так смотрит?» — подумал взволнованно Эйдан, кивая головой в такт словам начальника. Парню с трудом удавалась выдерживать взгляд старшего и изображать заинтересованность.

— Как-то раз мы были с ним на рыбалке, — продолжил Ломак монотонно, — и он спросил: не против ли я, если он кое-что из нашей беседы запишет на диктофон — Оливер пояснил, что это для нового романа. Я сказал, что не против и почти весь вечер мы вели непринуждённую беседу об Арктике, моих походах и экспедициях… Я как мог выпытывал у него, что именно он пишет, а также пытался выведать информацию о его авторстве, однако Олли — так его зовёт миссис Янг (его мать), — оказался чертовски крепким засранцем! Помню, что, сдавшись, я спросил — можно ли верить его книгам? Он уклончиво ответил: «Если ты хочешь, чтобы тебе поверили — обличи ложь в книгу. Если ты хочешь, чтобы поверили только тебе — назови её священной».

Начальник пригвоздил Эйдана взглядом к стене и негромко спросил:

— Насколько лжива будет твоя книга? Или ты хочешь, чтобы тебе поверили?

Эйдан был уверен, что последний вопрос начальника не имеет отношения к литературе.

— Ты забегаешь вперёд, Ив, в моей голове лишь наброски — ничего более. Пока я лишь собираю материал…

— И как ты это делаешь? — прозвучало зловеще от Ломака. — Старина Олли, например, записывал мои рассказы на диктофон.

— Старина Олли никогда не был севернее Питтсбурга в отличии от меня, — бросил уставший от допросов Эйдан. — Не удивительно, что он скрывает своё авторство! Мне не нужен диктофон, чтобы сохранить в памяти нашу глупую беседу…

Начальник станции всё ещё сверлил взглядом молодого полярника.

— Отчего же глупую? Насколько я понял Рона, сейчас ты беседуешь с одним из главных героев своего произведения, или ты передумал? Оливер говорил, что хорошая книга — это когда читатель хочет оказаться на месте главного героя, а лучшая книга, когда он рад тому, что никогда не окажется. Твой читатель чему будет рад?

— Если читатель вообще будет — это, кстати, тоже слова Рона…

— Ты темнишь, салага!

— Ты тоже!.. — парировал Эйдан запальчиво, намекая на нежелание начальника рассказывать о погибшей сестре, однако спохватился и мягко закончил: — У каждого в жизни есть такие моменты, о которых хочется знать только ему самому… Либо не знать вовсе.

Ломак какое-то время сидел, напряжённо держа спину прямо, затем поник и его лицо помрачнело.

— Ты прав, салага, чертовски прав: есть такие моменты… либо они будут… — начальник взял странную паузу и с минуту таращил слепой взгляд в темноту. — Накануне моего отъезда на Коргпоинт мы с семьёй были у моих родителей. Прощальный ужин? Да, теперь уже можно и так сказать… Зазвонил телефон, и моя мать позвала отца на кухню. Он долго с кем-то разговаривал, расхаживая вдоль стола, а когда я прошёл мимо, то понял, что на том конце провода мой кузен, что отец разговаривает с ним и они по-прежнему враждуют… Они откопали топор войны, который, по сути, никогда и не зарывали. «И что же ты написал? Если ты вообще что-то написал… — кричал мой отец в трубку перед тем, как её бросить. — А даже если и написал — зачем это скрывать? Я тебе не верю, тебе никто не верит! Человек берётся писать только тогда, когда чувствует себя одиноким, а писателем становится тогда, когда его одиночество меняет чью-то судьбу! Чью судьбу поменяли твои книги?» — Ломак прищурился и неожиданно спросил: — Твоя книга может поменять чью-то судьбу, салага?

— Надеюсь, что мою, — ответил тихо молодой человек, кутаясь в зябкий полумрак.

— Как же я замёрз! — воскликнул Эйдан, врываясь в натопленное помещение. От полярника валил пар: усы, брови и борода парня поседели от инея, а пунцовые щёки, с побелевшими пятаками у глаз, оказались на грани обморожения. Он стянул с рук перчатки и принялся дышать на покрасневшие кисти. — Чёртов ветер, всё из-за него! Такое впечатление, что навалился Питерак!

Ломак флегматично глянул через плечо на вошедшего и продолжил набивать сумку тёплыми вещами. Его мощная спина и покатые плечи двигались так, словно он кого-то крепко держал одной рукой и бил одновременно другой.

— Как дела с вездеходом? — спросил он не оборачиваясь. — Разобрались?

— Да, спальник уже демонтировали, как и батареи трансмиттера. Корхарт предлагает снять часть обшивки с потолка: галлонов десять топлива впихнуть ещё получится.

— Можно попробовать… — протянул Ломак как-то неуверенно. — Только осторожно, чтобы проводку не повредить. Нам понадобиться много топлива для ночёвок, к тому же придётся петлять по плато несколько суток точно.

Энергично кивая, Эйдан поёжился и потрогал пунцовый нос.

— Ещё он предлагает набрать досок для костра и сделать большую перевязку на крыше.

— Согласен, но не сильно много, — снова в голосе начальника запуталось сомнение. — Учитывая канистры с топливом, да ещё и доски — снегоход даст осадку и станет вязнуть даже в собственной колее. Пусть Рон прикинет вес… Кстати, где он?

— Остался возиться с машиной. Сказал, что подойдёт, как закончит снимать панель.

Эйдан прошёл к столу и налил кипяток в кружку с остатками чая. С удовольствием обняв горячую ёмкость озябшими ладонями, он с тоской посмотрел в водянистый напиток. Подсчёты провианта накануне дали неутешительный результат: припасов осталось на пару недель максимум и то, если мужчины станут жёстко экономить. С запасами топлива дела обстояли получше, однако перспектива стать жертвами голодной смерти гнала мужчин прочь с Коргпоинт. Обитателями станции было решено оставить на столе подробный план маршрута прорыва на базу Каадегарда — на случай возможного прибытия долгожданной экспедиции, а также не глушить генераторы, — на случай если по какой-либо причине придётся вернуться обратно.

— Послезавтра будем выдвигаться, — Ломак отставил сумку в сторону и развернулся.

Его всегда добродушное конопатое лицо теперь выглядело серьёзным и мрачным, однако, чем дольше он смотрел на подчинённого, тем отчётливей на нём читалось выражение неуверенности, растерянности и какой-то несобранности. Отчасти этому способствовали неряшливо подкатанный ворот водолазки и смятая набок шапка, однако Эйдан впервые увидел затравленное и испуганное выражение на лице начальника, за всё время пребывания на станции. Ломак старался не смотреть в глаза, рыскал по комнате взглядом и явно тяготился присутствием Эйдана; он не знал куда деть руки, от того беспрестанно мял пальцами скомканный шарф и переступал с ноги на ногу. Начальник станции выглядел так, словно только что сбил на машине человека — ошеломлённым, трусливым и загнанным в угол.

— Ты в порядке? — спросил Эйдан, чувствуя, как ком сдавил горло.

Авторитет Ломака, как руководителя экспедиции пошатнулся — Ридза чертовски напугал этот незнакомый ему человек, с опаской ожидавший предстоящий день. Ещё вчера, глядя на эту «рыжую скалу», он не сомневался, что переход к далёкой полярной станции норвежцев закончится удачей (за пару дней Эйдан породнился с этой мыслью, дал прорости и пустить корни), однако теперь смотрел в лицо человеку, который отводил взгляд.

— Что, если мы совершаем ошибку? — в глазах Ломака светилась просьба разделить муки его (начальника) решения, не остаться с ними наедине. В голосе чувствовалась неуверенность и жажда поддержки. — Ведь мы единодушно согласились с вариантом, что по определённым причинам можем вернуться назад. Что-то может заставить нас вернуться назад!

— О чём ты говоришь? — обомлел Эйдан.

Отбросив на кровать шарф, Ивлин порывисто сорвал с нечёсаной головы шапку. Смяв её в кулаке, он потрусил шапкой перед лицом Эйдана, подбирая нужные слова:

— Этот переход!.. Это билет в один конец! Мы либо доберёмся, либо погибнем! А это решение оставить здесь работающие генераторы — ни что иное, как боязнь подобного броска! — он сделал шаг вперёд и понизил голос: — Мы не хотим этого испытания — прислушайся к себе… Я так и сделал — и знаешь что? Что если я всё не так понял? Я совсем неправильно понял трансляцию норвежцев, я ошибся! Ошибся с решением пытаться прорваться к ним!.. Да мне вообще не стоило говорить о том, что я с ними связался… Я поселил в вас ложную надежду, дал Рону шанс верить в помощь медиков — и он за это уцепился, ты же видишь это сам! Здесь на Коргпоинт он чувствует себя в ловушке, но мы все это чувствуем! Запретим ему выходить на холод, я приволоку ему дровяную печку и поставлю впритык с кроватью… — Ломак почти умолял, хлопая ресницами бегающих глаз. — Куда мы собрались за двести миль?.. И ты прав: с учётом рельефа это расстояние может вырастет чуть ли не вдвое! Вдвое — на помирающем вездеходе, без навигации, связи и топлива! Только не говори, что его должно хватить! Пойми, что сидя здесь, мы крутим барабан пистолета, в котором одна пуля, понимаешь, всего одна! А как только тронемся в путь, всё станет наоборот: одной нету, а все остальные на месте! Ведь это не отъехать на пару десятков миль по карте, это не постоять на высоте с антенной — это в тысячу раз опаснее и страшнее… Мы можем не вернуться и замёрзнуть, и всё только из-за того, что я «что-то» понял из невнятной трансляции незнакомых нам людей за четыреста, мать его, миль от нас! Всё что у нас есть на руках — это факт того, что где-то там есть люди, а мы для себя уже придумали план спасения, стоит лишь добраться до них!

Сбитый с толку Эйдан тоже понизил голос и посмотрел за тёмное окно, словно за ним мог оказаться подслушивавший Корхарт:

— Что ты предлагаешь?

Ломак придвинулся ещё ближе и с надеждой посмотрел Ридзу в глаза:

— Нам нужно уговорить Рона остаться здесь! Нам нужно ждать… Нас спасут, нас обязательно спасут, нужно только подождать!

— Но ведь у него заканчивается лекарство, — напомнил Эйдан.

— Его не прибавится, даже если мы доберёмся до Хара-Ой! — Ломак отвёл глаза, но в ту же секунду его взгляд вернулся и стал пристальнее. — Мы рискуем разменять болезненное состояние одного из нас на три замёрзших тела! Его чёртова астма может стоить жизни всем нам!

— Но нам скоро нечего будет есть! Ты же сам подсчитывал…

— Ерунда! — перебил Ломак, хватая подчинённого за плечо. — Мы что-нибудь придумаем, обязательно… Мы организуем вылазку на вездеходе к бухте и добудем тюленей! — спохватился он и встряхнул парня за плечи. — Чёрт возьми, салага, мы так и сделаем! Набьём тюленей! Каких-то сорок миль… Еды хватит надолго!

Эйдан отстранился назад и снова возразил:

— А что делать с топливом для генераторов? Его ты откуда собрался брать?

— Посмотри сколько тут обшивки! — Ломак огляделся и снова стиснул плечо подчинённого. — Мы можем её сжигать в печи достаточно долго… К тому же у нас масса вещей — их можно пропитывать тюленьим жиром, и они будут отлично и долго гореть. Не стоит покидать нашу станцию! Находясь здесь, у нас есть шанс дождаться спасения; покинув станцию мы рискуем не добраться и погибнуть!

Эйдан напряжённо думал о словах полярника и понимал, что они не лишены смысла, однако полностью согласиться с ними, всё же, не получалось. Он с таким трудом убедил себя в том, что Ломак (ещё вчерашний Ломак) знает, что делает и переход через Арктику будет успешным, но теперь в обратном его пытается убедить совершенно незнакомый ему человек. Однако, в словах этого мудаковатого (господи, что с ним произошло?) незнакомца есть неприглядная правда — смертельный риск, или обмен на отсрочку и больные лёгкие Корхарта. Совершить бросок в несколько сот миль в тесном вездеходе без связи и без какой-либо надежды на помощь в случае отказа техники… Идея запастись тюленьими тушами, так и вовсе вспыхнула спасительным факелом в темноте, но Эйдан всё ещё прибывал в замешательстве разглядывая растерянное лицо начальника. «Он боится, что именно его решение может привести нас к гибели там — во льдах! — догадался парень. — Не отсутствие помощи, не холод и не голод, а именно его решение идти к норвежцам! Что с его согласия мы растаем в этих чёртовых льдах… Он боится, что чутьё его подведёт, что оно не сможет предотвратить риск, имея зыбкую надежду на выживание!»

— Что ты хочешь от меня? — спросил Эйдан тихо, но резко.

— Корхарт… — простонал Ломак и оглянулся на дверь. — Меня волнует он… Он возлагает на переход слишком большие надежды. Он наивно полагает, что, добравшись до станции Каадегарда он решит свои проблемы.

— В нём говорит страх перед очередным приступом, который нечем будет купировать.

— А чем он его будет купировать на базе Кнута?! — вскипел Ломак.

— Он рвётся к Каадегарду не за лекарством, а за шансом покинуть зону блокады!

— Каким образом? Ты же сам говорил, что им не дождаться самолёта!

— Норвежцы ближе к проливу и имеют больше шансов дождаться помощи по воде, понимаешь? Раз они ведут речь об эвакуации у них есть какой-то план!

Ломак отрицательно замотал головой и горячо зашептал:

— А сколько шансов имеем мы, заглохни у нас двигатель? Нисколько, понимаешь — ноль! На базе Кнута нас может ожидать то же самое, отчего мы пытаемся убежать, да вот только ртов будет побольше…

Последние слова Ломака прозвучали особенно зловеще. Их словно подхватил порыв налетевшего снаружи ветра и унёс в темноту. Эйдан наверняка знал продолжение мыслей Ломака, однако боялся пускать катастрофические идеи в свою голову. «Мы все пассажиры чёртового рейса пятьсот семьдесят один, который вот-вот разобьётся в Андах!»

Совершенно неожиданно среди людского молчания и стона ветра, в темноте за окном прозвучал выстрел! Мужчины пару секунд стояли молча с вытянутыми лицами и взирали друг на друга с немым вопросом: «Ты тоже это слышал?!», затем бросились к двери, на ходу сгребая и одежду, и стоявшие у двери карабины.

Корхарт сидел прикопанный в снегу, прислонившись спиной к траку вездехода. Ветер трепал его обнажённые спутанные волосы, швырял в лицо снегом. Капюшон его пуховика оказался практически оторван, развевался на ветру словно израненный в битве флаг; весь материал пуховика на груди и плечах оказался изодран в клочья, обнажив подкладку и наполнитель. Шапка мужчины валялась неподалёку вместе с разбитыми вдребезги прозрачными очками; руки, сложенные на животе, сжимали карабин.

— Волк! — закричал, задыхаясь Корхарт, как только увидел бегущих из темноты мужчин. — Волк! Я его застрелил!

Он обессилено махнул рукой себе за спину и попытался встать, роняя на снег крупные багряные капли — голова и лицо мужчины мгновенно потемнели от крови. Подоспевшие Эйдан и Ломак помогли несчастному встать на ноги, и осторожно поддерживали под руки.

— Со спины напал, сука! — пожаловался со стоном Корхарт, тряся окровавленными волосами от которых валил пар. — В горло хотел вцепиться… Хорошо, что очки на шее висели!

— Тебе надо в дом! — выкрикнул Ломак взволнованно, осторожно облачая пострадавшую голову товарища в капюшон. — Ты весь в крови, Рон! Ты не чувствуешь?

— Ничего не чувствую, сейчас… Адреналин, наверно… Во мне его столько, что прям блевать тянет! А до этого — как током ударило меня, боль адская! Со спины напал, сука, со спины!

Видя, что Корхарт вот-вот упадёт в обморок, Ломак подхватил друга на руки и поспешил к дому бросив на ходу Эйдану, чтобы тот держал несчастному голову. Весь короткий путь до постройки, молодой полярник опасливо оглядывался назад, ожидая, что из-за вездехода вот-вот выскочит ещё один волк и набросится на мужчин. «Волк! Откуда здесь, чёрт возьми волки?»

Раненого полярника положили на кровать, и наскоро срезали порванную одежду, под которой показались жуткие следы укусов.

— Мать твою!.. — ужаснулся Ломак и потрясённый посмотрел на Корхарта. — Рон, это сделал один волк?

Тот с трудом кивнул головой, которую осторожно отирал влажным полотенцем Эйдан.

— Раны на голове глубокие, — констатировал он и с тревогой посмотрел на Ломака. — Нужно зашивать…

Начальник бросился к навесному шкафу и бесцеремонно выпотрошил содержимое на пол.

— Обработай вот этим и наскоро перевяжи! — скомандовал тихо Ивлин, вручая Эйдану бинты с раствором. — Рон, как это произошло? Ты его поздно заметил?

— Эта тварь просто выпрыгнула из темноты! — ответил Корхарт, тяжело дыша. — Материализовался из темноты… Краем глаза заметил движение — и он снёс меня с ног! Ни рычал, падла, ни звука не издал! Я был с подветренной стороны, прожектор сбило ветром и там темно… Сука! Выжидал меня! Как пальцы в розетку: укус, вспышка, ещё укус, вспышка!.. — Рон наклонил голову и с содроганием осмотрел раны на груди, сочащуюся по телу кровь. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! Дышать тяжело, мне дышать тяжело!

Начальник станции сверкнул глазами в сторону Эйдана и беспрекословно процедил:

— Быстро принеси его ингалятор, салага! В его комнате.

— В тумбочке… — уточнил со стоном Рон, сжав кулаки.

Как только молодой полярник покинул комнату, Ломак развернулся к раненому и строго спросил:

— Волк был один?

Корхарт утвердительно кивнул, глядя на друга испуганными глазами.

— Как же ты его не заметил? Почему дал подойти так близко? — начальник сокрушённо покачал головой и его взгляд посуровел. — Какого чёрта в одиночестве остался?

— Пацан ушёл…

— Ты же сам его отпустил! Зачем ты ему сказал идти, а сам остался?

В дверях показался встревоженный Эйдан с ингалятором в руке. Он бросился к раненому и стал неумело прикладывать маску к бледному лицу полярника.

— Я сам! — прохрипел тот нетерпеливо и нетвёрдой рукой отобрал прибор.

Сделав несколько нервных вдохов под пристальными взглядами коллег, Корхарт откинулся на подушке и уставился в потолок широко открытыми глазами.

— Меня тошнит!.. И хреново мне, братцы! Тело горит — это ведь не нормально, да? Не нормально? Этот долбаный волк, — а что, если он был бешеным?

— Глупости, — Ломак сложил на своём лице улыбку, однако его глаза были полны тревоги и растерянности. — Ты потерял много крови, ты ослаб — и тебя поэтому тошнит.

— Я прямо чувствую его зубы на себе! — не унимался Корхарт слабо суча ногами. — Он навалился сзади и вцепился в голову, но я его сбросил! Вспышка!.. Он метнулся мне в шею и раскусил очки, я упал… Он рвал мне грудь и плечи, а я отбивался локтями; он всё кусал и кусал! Как же от него воняло!

— Ты был без карабина? — спросил Эйдан как можно мягче.

— В кабине лежал, — Корхарт застонал и, опустив голову, вновь с отчаянием осмотрел свои раны. — Господи! Каждый долбаный укус! Я чувствую каждый его укус!.. А если он и правда бешеный? Вёл он себя именно так!

Рон умоляющим взглядом посмотрел на мужчин ожидая слов поддержки.

— Мне совсем хреново! — он попробовал сесть, но тут же был остановлен настойчивыми руками начальника станции. — В горле горит, как с бодуна!

— Это от потери крови, потерпи, мы тебя заштопаем, — успокаивал Ломак, хотя голос его звучал неуверенно.

— И голова! Очень болит голова!

— На ней живого места нет, дружище! Вот она и болит.

— Чёртов ублюдок! Откуда он здесь? — Корхарт смотрел в потолок, его побелевшие губы сильно дрожали. — Откуда здесь волк?

Мужчины молчали, обмениваясь беспомощными и растерянными взглядами. И Ридз, и Ломак прекрасно понимали, что скорее всего волк пришёл вслед за вернувшимся вездеходом, однако остался самый важный вопрос — жилище людей выследил единственный волк или вся стая?

Присев на край дивана, Ломак принялся лихорадочно перебирать коробки с препаратами. Рон с трудом приподнялся на локте и уцепил начальника за рукав.

— У меня жжёт всё внутри! — прошептал он испуганно. — Этот волк — он точно бешеный! Мне нужно делать уколы от бешенства, Ив, говорю тебе: он точно был бешеный!

— Не выдумывай! — прогудел Ломак и метнул в Эйдана хмурый взгляд. — Мы пошлём салагу проверить эту дохлую сволочь, и он нам скажет: бешеный он был или нет? Скажет ведь? — Ломак сверлил Эйдана тяжёлым взглядом.

— Да, разумеется! Я схожу и посмотрю! — пролепетал Ридз высоким голосом, не особо понимая, что от него хочет начальник.

С трудом запрокинув раненую голову, Корхарт сфокусировал нечёткий взгляд на Эйдане.

— Ты что, ветврач, мать твою?

— Нет… но я разбираюсь в этом, правда! — Эйдан неуклюже обернул голову несчастного бинтом и вернул Ломаку взгляд, ища поддержки.

— Откуда? — снова застонал Корхарт, морщась от боли. Он ждал ответа, как будто от услышанного ему могло стать легче.

Ломак смахнул в сторону изученные им препараты и сжал зубы, на мгновение спрятав от всех хмурый взгляд. Подняв с пола объёмную аптечку и, вывалил её содержимое прямо на кровать рядом с пострадавшим, он сразу отделил в сторону одну коробку.

— Расскажи ему про Сальпу, салага, — пробасил он, набирая в шприц жидкость из прозрачного пузырька. Выдерживая умоляющий взгляд своего друга, он спокойно продолжил: — Расскажи, как бедная Сальпа заболела и твоему отцу пришлось её усыпить. Ты же мне рассказывал эту историю, про свою собачку…

Корхарт снова с надеждой перевёл затуманенный взгляд на Эйдана, и тому пришлось врать на ходу и сочинять историю про несуществующую собаку в детстве. Как ему родители в девятилетнем возрасте подарили лабрадора, который вскоре стал любимцем всей семьи. Но через два года собака заболела и её пришлось усыпить. Якобы Эйдан, до сих пор испытывает жалость и муки пережитого в детстве, помнит все симптомы бешенства любимой собаки.

— До сих пор помню вывалившийся язык и капающую слюну, — закончил свой рассказ Эйдан, оживляя в памяти простейшие признаки болезни. — Поэтому уж бешенство я распознать смогу!

— Ни черта ты не сможешь распознать! — простонал Корхарт; его тело начинала бить мелкая дрожь. — Я этому… ублюдку в… в морду в-в-выстрелил! Прямо в п-п-пасть! Слюна, как и его башка, разлетелась в радиусе д-д-десяти футов! М-м-можешь сходить п-проверить!

Раненый полярник попросил воды и снова начал рассказывать подробности нападения зверя, но спустя несколько минут его речь стала путанной и вскоре Корхарт затих. От введённых препаратов ему полегчало, и он мгновенно уснул тяжело дыша. Эйдан осторожно поднялся и скользнул к столу. Трясущимися руками полярник налил себе воды, но долго стоял неподвижно с кружкой в руке обозревая печальную картину с окровавленным человеком на диване. Ломак обработал раны товарища и стал раскладывать на тумбочке медицинские инструменты, обратив внимание Эйдана на плохую свёртываемость крови Рона.

— Я вкатил ему двойную дозу кровоостанавливающего, — сказал он негромко, хмуро рассматривая изогнутую иглу в пальцах. — Его зашивать надо, а тут… По идее его кровь должна быть, как кисель, а она течёт и течёт!

— Дай ещё! — Эйдан указал взглядом на обагрившиеся бинты на голове Корхарта. Он принялся нервно расхаживать вдоль дивана, с полной кружкой воды. — Голова тоже одна сплошная рана! Как ты шить собрался?

— Нельзя, салага! — шикнул Ломак, сжав губы. — Он и так потерял много крови — давление совсем упадёт, и он умрёт!

Показав рукой на провалившегося в сон Корхарта, Эйдан взволнованно произнёс сдавленным голосом:

— А если не остановить кровь, он умрёт от её потери!

Вместо ответа, начальник подхватил пальцами пузырёк с йодом и долго его рассматривал, погрузившись в себя. Пристальный взгляд мужчины блуждал по этикетке, путался между букв, не в силах покинуть аннотацию, а губы беззвучно пережёвывали «он умрёт, он умрёт, он умрёт».

— Ты чего? — спросил Эйдан удивлённо, обескураженный поведением старшего товарища.

Ломак с трудом оторвал взгляд от склянки и посмотрел сквозь молодого полярника пустыми глазами, от вида которых, Ридз почувствовал холодок на шее.

— Ты в порядке? — повторил парень шёпотом, в надежде прервать странную паузу.

Ивлин молча вернул ёмкость в аптечку, затем собрал вместе ворох окровавленных полотенец у тела раненого и сбросил на пол. Запоздало сунув багровые руки в прозрачные перчатки, Ломак принялся неуклюже снимать повязки. Не зная, чем оказаться полезным, Эйдан некоторое время наблюдал за действиями начальника, потом решительно направился к двери.

— Куда ты собрался? — спросил Ломак строго через плечо.

— Надо найти карабин Рона, пока его не занесло снегом.

Ломак нехотя кивнул и добавил:

— Будь осторожен! Не рискуй понапрасну!

Темнота встретила обжигающими апперкотами ледяного ветра и попыткой сбить с ног. Эйдан опасливо покосился по сторонам и взял ориентир на стоявший неподалёку вездеход. Уперев карабин в плечо, утопая по колено в снегу, он добрался до подсвеченной двумя тусклыми прожекторами машины. Под ударами стихии, один из прожекторов оторвало от штатива — и он висел на проводе, раскачиваясь и вращаясь во все стороны.

Эйдан достаточно быстро нашёл обронённый полярником карабин и уже было заторопился обратно, но остановился. С опаской обогнув вездеход, он заметил в нескольких футах от машины тело животного, почти полностью заметённое снегом. Волк лежал рядом с вытоптанным площадкой, по-видимому, отброшенный выстрелом от места борьбы. Из-под снега, в танцующем круге рыжего света, всё ещё виднелись клоки пуховика Корхарта, окровавленные комья снега и перчатки. Эйдан прикрыл распахнутую дверцу вездехода, инстинктивно стараясь не поворачиваться к мёртвому животному спиной, и наклонился за перчатками. «Ни рычания, ни звука», — вспомнил он стенания раненого Корхарта и тут же на ум пришли слова Ломака о том, что окружившая начальника стая волков так же преследовала вездеход в тишине.

Закинув найденный карабин за спину, Эйдан с опаской приблизился к телу животного и бегло осмотрелся по сторонам, держа оружие наготове. Присев на корточки рядом с застреленным зверем, он с минуту изучал видневшуюся из-под снега серую клочковатую шерсть. Эйдан никак не мог отделаться от мысли, что рассматривает не убитого волка, а его бутафорскую копию, старательно присыпанную снегом. Что-то было не так! Что-то переворачивало виденную им картину, превращая обыденные формы в абсурдный холст с поддельным животным в качестве волка. Эйдан выпрямился и брезгливо провёл носком ботинка по запорошившему тело снегу. За ботинком потянулся след выпавшей шерсти, которую тут же унёс ветер.

— Какого чёрта?.. — прошептал потрясённый Эйдан, провожая взглядом растаявшую в темноте шерсть.

Он с удивлением взирал на оголённый бок тощего животного и торчавшие сквозь натянутую кожу рёбра. Невероятная догадка закралась в мысли Эйдана, пока он осматривал исхудавшее мёртвое тело. Прикрываясь от ветра, то и дело озираясь по сторонам, он откопал заднюю лапу животного. Брезгливо обернув чужой перчаткой конечность, полярник вытянул из сугроба волка. Перетащив тело под свет прожектора, Эйдан отметил про себя насколько оно успело потяжелеть и задеревенеть, словно это было не убитое полчаса назад животное, а промёрзший за месяц во льдах труп.

— Это же собака! — поразился он, как только попал со своей находкой под свет прожектора. — Мать твою, это собака!

Ошибки быть не могло — Эйдан оторопело разглядывал изувеченное тело собаки; от головы несчастного животного мало что осталось, однако парень без труда узнал гренландскую ездовую!

— Как же так?.. Откуда?.. — тараторил он, то приседая у тела животного, то вскакивая и обходя с другой стороны. — Напала собака!.. Его чуть не убила собака!

Эйдан снова провёл носком ботинка по облезлому боку животного, и снова часть шерсти легко отделилась от выпирающих рёбер и развеялась в темноте. На обнажившемся участке кожи Эйдан заметил небольшую чёрную рану. С минуту он внимательно изучал тело собаки, затем поднялся и быстрым шагом направился к месту, где тело лежало до того, как он его перенёс. Несколько минут Эйдан возился в снегу с опаской посматривая по сторонам.

— Этого не может быть, просто не может этого быть!.. — шептал он исступлённо, отчаянно роясь в сугробе.