Оглавление

2. 5. 1. 1

КИТ В ПРУДУ

КНИГА ТРЕТЬЯ

МАЯКИ

«Я думал: жалкий человек, Чего он хочет? Небо ясно,

Под небом места хватит всем,

Но беспрестанно и напрасно Один враждует он — зачем?»

(М. Ю. Лермонтов)

«…У нас в Смилянах (в Сербии) было два правила — честность и доброта. Тот, кто не обманывал ближнего своего и был готов прийти на помощь, считался порядочным, достойным человеком…

В большом мире всё иначе. Законченный негодяй, соблюдающий правила, придуманные другими негодяями, считается приличным человеком, достойным членом общества.

Мне нет дела до их правил. Я всегда жил по своим, по тем, которые выучил в родительском доме.

Мне всегда было безразлично то, что обо мне говорят те, кого я не уважаю. Значение имело только то, что думали обо мне люди, пользовавшиеся моим уважением, и что думал я сам.

Никто не оценивал мои поступки строже, чем я.

И если перед сном я мог сказать себе, что прожил день достойно, то засыпал спокойно.

Я всегда был выше презренного мира, в котором правят деньги.»

(Никола Тесла «Дневники. Я могу объяснить многое»)

Говорит Чарли Чаплин:

В ЭТОМ МИРЕ ЕСТЬ МЕСТО ДЛЯ ВСЕХ,

ЗЕМЛЯ БОГАТА И МОЖЕТ ПРОКОРМИТЬ КАЖДОГО.

…Дорога жизни свободна и прекрасна, но мы сбились с пути.

Жадность отравила души людей, наполнила мир ненавистью, заставила нас страдать и вызвала кровопролитие.

Мы набрали скорость, но замкнулись в себе. Машины дают изобилие, оставляя в нужде.

Наше знание сделало нас циничными, а наш ум сделался жёстким и злым. Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем: больше, чем машины, нам нужна человечность, больше, чем ум, нам нужна доброта.

Без этих качеств жизнь будет полна насилия, и всё будет потеряно.

Самолёт и радио сблизили нас.

Сама природа этих изобретений требует от человека доброты, требует всеобщего братства и единения всех нас. Даже сейчас мой голос достигает миллионов людей во всём мире, миллионов отчаявшихся мужчин, женщин и маленьких детей, жертв системы, которая пытает и сажает в тюрьмы невинных людей.

Тем, кто может слышать меня, я говорю: «Не отчаивайтесь!»

Наши нынешние страдания — это всего лишь конвульсии алчности, отчаянья людей перед человеческим прогрессом: ненависть этих людей пройдёт, диктаторы умрут, а власть, которую они отобрали у народа, вернётся к нему.

Не подчиняйтесь жёстким и грубым людям, которые презирают и порабощают вас, которые указывают вам, как жить, что делать, что думать и что чувствовать, которые муштруют вас, относятся к вам как к скоту, как к пушечному мясу.

Не подчиняйтесь этим бессердечным людям, людям-машинам с умами машин и сердцами машин.

Вы не скот!

Вы — люди!

Письмо Альберта Эйнштейна Чарли Чаплину:

Я восхищён вами. Ваш фильм «Золотая лихорадка» понятен во всём мире. Вы непременно станете великим человеком!

Ответное письмо Чарли Чаплина Альберту Эйнштейну:

Я восхищён вами ещё больше. Вашу теорию относительности не понимает никто в мире, но всё-таки вы стали великим человеком.

ВСЛЕД ЗА М. М. ПРИШВИНЫМ

В августе, на исходе лета, в воздухе появляется множество паутинок. Если присмотреться, на каждой обнаружишь маленького паучка. Летят себе по ветру и приживаются там, где зацепится паутинка. Она клейкая, цепляется легко, и как только прилепиться к чему-нибудь, паучок тут же приступает к работе.

Один обосновался под навесом на крыльце и в первую же ночь сплёл скромненькую сеточку, в верхнем углу, у стойки. На следующее утро паутинка изрядно выросла, а ещё через сутки это была обширная ловчая сеть, косым треугольником перегораживающая пространство под навесом. По своей конструкции сеть напоминала дно плетёной корзины, имела явно выраженный центр, из которого лучами расходились нити — растяжки, а тоненькая ниточка паучьей пряжи обвивала эти нити расширяющейся от центра спиралью.

В течение дня, проходя мимо, я всякий раз невольно задерживал взгляд на этом произведении искусства — размах и быстрота творчества озадачивали, тем более что самого «творца» видно не было, из чего я заключил, что работает он ночью.

На четвёртое утро, выйдя на крыльцо, я замер от изумления. ТО, что накануне было косым треугольником, за ночь превратилось в почти правильный шестиугольник, значительно выступавший достроенной частью из-под навеса. А «достроить» удалось потому, что из середины сети — через полтора метра «пустого» пространства на высоте трёх метров над землёй! — была протянута ещё одна нить — растяжка, прикреплённая к выступающему из-под крыши сарая концу жерди…, причём до середины эта нить была утолщена, посередине было что-то вроде узелка, из которого лучиками расходились дополнительные нити — растяжки, вживлённые в разные места по краю сети. На этих-то лучиках и достраивалась сеть, при этом полезная площадь увеличивалась почти вдвое.

Я смотрел на этот шедевр искусства — конструкторского, монтажного и пр. — и невольно спрашивал себя: что это, если не разумная деятельность? Как он догадался, что так можно сделать? И как он сумел это сделать — на высоте трёх метров над уровнем земли, через полтора метра «пустого» пространства? По воздуху он пробирался, что ли?

Я смотрел на эту сеть и думал: вот результат работы маленького незаметного паучка за четыре ночных смены. Если бы подобное сооружение понадобилось создавать нам.., то это был бы труд доброй сотни специалистов самой разной квалификации на протяжении полугода — начиная с изыскательских работ, потом проектная конструкторская работа, потом — монтажная, с грохотом, с грязью, руганью и пр. И далеко не очевидно, что результат этой нашей деятельности был бы столь же эффективен, как этот — за четыре ночных смены, «без шуму и пыли».

И опять: как он догадался, что так можно сделать? И как он сумел это сделать? По воздуху пробирался, что ли?

И опять: насколько удивительно «разумна» природа, насколько она сорганизована, и тогда — что же такое мы?

Мы заняты тем, что создаём искусственную среду обитания, и мы называем эту среду «культурной». Мы что-то делаем, и у нас, после многих попыток, наконец «получается». Мы вспоминаем, как и что мы делали, и выявляем некую закономерность. И получается «наука». И наука неизбежно и необходимо связана с опытом нашей жизнедеятельности, и потому наука с собственно знанием имеет столько же общего, сколько имеет искусственная среда обитания, создаваемая нами, со средой естественной, природной.

И опять: мы утеряли способность (право?) жить внутри природы, и потому утеряли способность (право?) обладать знанием, и вынуждены вместо знания довольствоваться наукой. Но наука не даёт ответ ни на один «настоящий» вопрос, наука не понимает, что такое жизнь…

(Завершение сюжета: шедевр природного искусства просуществовал дня три и погиб под натиском культурного процесса, называемого «большая приборка», т.е. я, подметая пол на крыльце, заодно смахнул веником и паутину)

Когда у нас в доме появились муравьи, и дочка спросила, откуда они взялись, я хотел было сказать, что приползли откуда-нибудь, и тут же сообразил, что она тогда спросит, откуда они взялись там, откуда приползли к нам, и понял, что уже готов воспроизвести декартово представление о мире как о системе механических перемещений.

И я сказал: Они взялись из воздуха.

— А мы? — тут же спросила дочь.

И мне ничего уже не оставалось, как утвердить и это:

— Мы тоже появились из воздуха.

Как ни странно, это убедило. В воздухе есть всё, го это «всё» — в непроявившемся, в нераскрытом виде. Оно готово раскрыться, проявиться, выявиться и начать самостоятельно жить, как только создадутся подходящие для этого условия.

Кстати, это действительно убеждает. Надо лишь заменить слово «воздух» на слово «вакуум». (или «эфир» — в нынешней редакции).. Надо лишь сообразить, что более высоко организованная форма бытия «вызревает» внутри прежней, менее развитой, менее высокоорганизованной. Надо лишь ощутить этот избыток энергии, ждущий своего часа. И декартовы «постоянность и неизменность» — именно в этом, в этой постоянной готовности проявиться, выявиться, реализоваться.. — как только создадутся подходящие условия. Совершенно стихийно, совершенно случайно создадутся, и в этом смысле, вопреки мнению Эйнштейна, Бог как раз «играет в кости». И декартово «Бог не подвержен изменениям и постоянно действует одинаковым образом» следует понимать именно как утверждение всеобщей постоянной готовности к самореализации.

Пришвин.

Вот человек, интересный человек.

Первый, который заметил, каким катастрофическим образом формируется новая власть на местах.

Гибельно-безбожно формируется.

Приходит разнарядка из центра: столько-то человек надо отправить в центр для советской власти, чтобы органы сформировать.

На сходе ни один справный хозяин не соглашается (на кого я хозяйство оставлю), и в центр выборным образом отправляются пьяницы и никудышники, у которых всё из рук валится… вот так формировалась первая советская власть.

Когда я это прочитал, мне стало страшно: от такой власти добра — не жди, это власть не народная, а антинародная. Она будет делать всё, чтобы эту самую власть из рук не выпустить. Потому что она ничего больше, как властвовать, — писать ука