Галина Дроздова

Путешествие в поисках отца

История семьи на фоне века

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Галина Дроздова, 2019

«В полночь мы остановились в каком-то населенном пункте у хозяйки, которая согласилась нас приютить. Отец ушел и появился лишь под утро — в военной форме. В то утро он попрощался с каждым из нас». Это книга — семейная история, история поиска места и обстоятельств гибели отца. Но кроме того еще и попытка осмысления себя и эпохи — идеи советского социализма в трагическом ХХ веке.

16+

ISBN 978-5-4496-0808-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Путешествие в поисках отца
2. Глава 1. ЗОВ ПАМЯТИ
3. Глава 2. РОДНАЯ ЗЕМЛЯ
4. Глава 3. СЕМЬЯ ОТЦА
5. Глава 4. НАЧАЛО ТРУДОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
6. Глава 5. УЧЕБА В МОСКВЕ. ЖЕНИТЬБА
7. Глава 6. НЕМНОГО О НАШЕЙ МАМЕ
8. Глава 7. НА МАЛОЙ РОДИНЕ
   1. В первой половине 1930-х годов
   2. Во второй половине 1930-х годов
9. Глава 8. ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ. В ОККУПАЦИИ
10. Глава 9. ВЫЖИВАНИЕ В ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

Светлой памяти

Дроздова Михаила Григорьевича,

моего отца, погибшего в годы

Великой Отечественной войны (1941–1945),

посвящается

Глава 1. ЗОВ ПАМЯТИ

Человеку, видимо, надо достичь определенного возраста и состояния, чтобы почувствовать настоятельную потребность узнать как можно больше о родителях, близких и дальних родственниках. Одним словом, полнее изучить свои корни: кто мы, откуда родом, что собой представляем, какую выполняем миссию.

У меня такая потребность появилась в довольно зрелом возрасте — когда мне было уже за шестьдесят, я ушла на пенсию, но продолжала работать и интересоваться тем, что происходит вокруг: на работе, в городе, регионе, мире. И главное, мне все больше хотелось знать и узнавать об отце, которого мы, дети, очень любили.

Наш отец, Дроздов Михаил Григорьевич, погиб в первые дни Великой Отечественной войны в Белоруссии. Он был выходцем из Белоруссии, белорусом по национальности, воевал за родную землю, за молодую страну, свою семью, за нас. Только вот когда погиб и где похоронен, мы до сих пор не знаем. Продолжаем искать и надеяться на положительный исход поисков.

Желание как можно больше узнать об отце — где он родился, каким был в детстве и юности, как взрослел, чем жил, где учился и работал — подспудно зрело во мне начиная с послевоенных лет. Хотелось собрать как можно больше информации, обогатить нашу детскую память об отце и сохранить ее навсегда.

Так получилось, что мы мало знали о родителях и родственниках отца, мало знали о нем самом. Наши родители встретились и поженились в 1929 или 1930 году. Прожили вместе около двенадцати лет. До начала войны семья, по сути, была молодая, а дети малые. Мне, старшей дочери Галине, в начале Великой Отечественной войны было девять с половиной лет. Среднему ребенку, брату Анатолию, — семь с половиной. А младшей сестричке Лилии — всего четыре годика.

Что мы могли тогда знать о родственных связях родителей отца? До войны мы были маленькие. Правда, я была старшая, и некоторые вопросы интересовали меня уже тогда. Но отец, к сожалению, не успел рассказать нам подробно о своей семье. Мама тоже рассказывала мало: не до того было. Надо было выживать, кормить и воспитывать троих детей — одной, без отцовской помощи и поддержки. Мы долго не верили, что отец погиб, и очень ждали его возвращения. Но он не вернулся.

Последние полтора года отец работал в Западной Белоруссии, куда его перевели из города Россоны Витебской области, где он руководил отделом пропаганды и агитации горкома партии. В январе 1940-го его направили по партийной линии в город Ивье Барановичской (ныне Гродненской) области на должность второго секретаря Ивьевского райкома партии, а в январе 1941-го перевели в поселок Козловщина той же области на должность второго секретаря Козловщинского райкома партии.

В 1939 году территория Западной Белоруссии, отошедшая к Польше по Рижскому договору 1921 года, была присоединена к Советскому Союзу. Как отмечается в современной российской исторической литературе, в сентябре 1939 года советские войска перешли границу Польши и заняли некоторую ее часть в рамках советской сферы интересов. Об этом позднее, в 1944 году, Сталин открыто говорил на Ялтинской конференции: Польша нужна была Советскому Союзу для сохранения мира у своих границ.

В октябре 1939 года в западных областях Белоруссии состоялись выборы в Народные собрания, которые провозгласили советскую власть и обратились к Верховному Совету СССР с просьбой включить Западную Белоруссию в состав Советского Союза. Присоединение Западной Белоруссии к СССР было оформлено законами уже в ноябре. После чего в эти районы из других областей республики были срочно направлены опытные специалисты в сфере экономики, культуры, партийного и советского строительства. Они были призваны осуществлять политическое, экономическое и организационное управление и, таким образом, обеспечивать безопасность границ своей страны и мира в целом. В числе этих работников был и наш отец.

Нельзя не отметить, что такой поворот событий был воспринят в западных областях Белоруссии неоднозначно. Часть населения выступала против вхождения этих территорий в состав Советского Союза и осуществляла диверсии. Мне особенно запомнилась одна из них — 1 мая 1941 года, буквально накануне войны.

На Центральной площади Козловщины проходил первомайский митинг. Стояло солнечное утро, отец взял меня с собой. Я очень гордилась тем, что стою рядом с ним на таком большом торжественном мероприятии. Вокруг масса нарядных людей с детьми, музыка, песни, танцы. На праздничной трибуне руководители города, заслуженные работники, почетные гости. Они приветствуют жителей, поздравляют их с праздником и трудовыми успехами. И вдруг — шум, крики, народ разбегается во все стороны. Я поворачиваюсь и вижу недалеко от площади высокий столб дыма и огня.

Это был пожар, большой страшный пожар. Отец попросил кого-то из соседей отвести меня домой. Сам остался и пришел домой лишь поздней ночью, уставший и очень расстроенный. Мы не спали. Отец рассказал, что это был умышленный поджог новой столовой, которую советская власть строила к празднику как подарок горожанам. Стройку сдали буквально накануне!

Подобное происходило во многих городах и поселках Западной Белоруссии. Поджигатели как будто знали, что грядет Великая война. Их действия уже были частью этой безжалостной кровавой войны.

Тогда же, в мае, мы ходили всей семьей фотографироваться — отец настоял. Лил дождь, но мы не смели перечить отцу: его слова были превыше закона. И мы пошли. Если присмотреться, на фотографии мы все в калошах, даже у отца поверх сапог надеты калоши.

Я постоянно думаю: как хорошо, что мы тогда, несмотря на дождь, пошли в фотоателье. Это одна из двух довоенных фотографий, которые чудом сохранились в годы Великой Отечественной войны. Красивая фотография: в центре на стуле сидит отец в строгом черном костюме и белой рубашке с галстуком. На коленях у отца маленькая Лилия с белым зайчиком, в бархатном бордовом платьице и чем-то недовольная. Рядом с ними тоже на стуле сидит Анатолий, важный такой, в матросском костюмчике — тогда все мальчики его носили. Рядом с Анатолием стою я с модной по тем временам стрижкой, в цветном платье и с пионерским галстуком. А за Толиком рядом с отцом, положив руку ему на плечо, стоит наша мама, красивая, маленькая, в желтой шелковой кофточке и с бусами на шее. Сегодня в наших альбомах это самая ценная фотография — единственная, где мы все вместе, впятером. Отец как чувствовал, что надо оставить нам память о себе, хотя бы в такой форме.

Великая Отечественная война началась, как известно, неожиданно. И у каждой семьи 22 июня, день ее начала, сложилось по-своему. У нас это было так: воскресный день, но родители встали рано. Отец убежал на работу, сказав, что у него важные дела, мама ушла на рынок за продуктами. А мы, обрадовавшись свободе, побежали к ребятам во двор. Вначале играли все вместе. Потом разбрелись по возрасту и интересам. Младшие, отбежав в сторонку, о чем-то щебетали, хохотали, старшие громко спорили. Было весело.

Вдруг все стихли, заслышав странные звуки: над нами пролетали громадные самолеты. Кто-то из ребят почти шепотом сказал, что «это немецкие самолеты, они летят бомбить наши города и наши дома, ночью началась война — я слышал, как папа и мама утром говорили об этом». После такого сообщения мы как-то сразу сникли, молча постояли и разошлись по домам. Тогда мы еще не понимали, что такое война, почему так страшно гудят немецкие самолеты, почему они пролетают над нашим городом и куда направляются.

Вскоре вернулись родители. Отец, к нашему удивлению, появился на двухколесной бричке. Подтвердил, что началась война, сказал, что немецкая армия быстро продвигается вглубь нашей страны и что надо немедленно уезжать.

Все случилось так быстро, что в западных регионах даже не успели провести мобилизацию офицеров запаса. Предполагаю, что отцу по телефону велели немедленно прибыть в Дом правительства, то есть в Минск. А поскольку с автомашинами в этот день было туго, райком выделил ему гужевой транспорт в виде двухколесной брички, запряженной двумя лошадьми, чтобы он мог быстро добраться до места назначения.

Перекусив, мы стали собираться в дальнюю дорогу. Мама приготовила два узла самых необходимых вещей. В один положила что-то из одежды, обуви и швейную машинку Зингера, которую подарила ей к свадьбе родная тетя. Эта машинка во время войны нас очень и очень выручила. Во второй узел мама завернула что-то из еды: черный хлеб, кусковой сахар, макароны. Сюда же положила альбом с фотографиями, который где-то по дороге мы потеряли.

Собрались мы очень быстро. Закрыли на ключ квартиру, в которой остались все наши вещи, сели в кабриолет и отправились в туманную неизвестность. У отца, правда, был план. Как рассказывала потом мама, он надеялся быстро добраться до Минска, получить в Доме правительства персональное задание и присоединиться к действующим частям Красной армии. Это была главная цель поездки. Вместе с тем ему разрешили взять с собой семью и довезти ее до Минска. Отец собирался посадить нас там на поезд и отправить в Ленинград, где жили две его родные сестры и брат.

Но очень скоро стало понятно, что быстро доехать до Минска не получится. Дороги были забиты беженцами, солдатами, которых перебрасывали в новые укрепрайоны, легковыми и грузовыми машинами. Бегство было массовым. Все вокруг горело, а люди продолжали идти и ехать на восток в надежде выжить и когда-нибудь вернуться в родные края.

Мы ехали в двухместной бричке (пятеро с двумя узлами!) в сторону Минска. Поля перемежались лесами и деревнями. Иногда мы останавливались, родители заходили в хату — просили набрать воды и покупали что-нибудь из еды. Одни открывали двери, другие нет. Многие боялись всего, что двигалось по дороге. Это можно было понять: немцы следовали по пятам беженцев. Не успевали мы проехать населенный пункт, как там уже горело и грохотало.

А в городе Мирный мы и сами едва не попали под обстрел. В костеле, стоявшем на перекрестке, засели немецкие диверсанты. И когда скопилось много беженцев, открыли пулеметный огонь. Мы остановились, отец пошел узнавать, что происходит. Спустя некоторое время, когда наступило затишье, он вернулся, причем не один, а с раненым солдатом. Сообщил, что наши военные ликвидировали диверсантов и можно ехать дальше. Мы, естественно, уступили место в повозке раненому и шли пешком до тех пор, пока не довезли его до госпиталя.

Потом мы ехали по широкой красивой дороге, которая шла вдоль сказочного леса. На какой-то миг я забыла, что идет война, стреляют, гибнут люди, что мы бросили наш дом, в котором было тепло и уютно, и размечталась, как мы приедем в Ленинград, встретимся с тетей Нюшей, старшей сестрой отца, устроимся там, возможно, останемся жить, учиться и работать…

И вдруг над сказочным лесом появилась группа немецких бомбардировщиков — они явно летели на Минск. В рядах беженцев возникла паника. Побросав вещи, повозки и машины, все побежали в лес. Мы тоже. Началась страшная стрельба, мы бросились на землю, надеясь укрыться за деревьями и кустами.

Вначале мы думали, что стреляют с немецких самолетов, потом поняли, что это наша артиллерия. Стоял такой грохот, что передать словами невозможно. Казалось, будто с каждым выстрелом тебя подбрасывает высоко к небу вместе с землей и всем, что на ней находится.

Самолеты полетели дальше — не стали тратить бомбы на беженцев. Наступила тишина, пусть и временная. Люди начали возвращаться из леса и готовиться к продолжению пути. Мы тоже вышли на дорогу и вдруг обнаружили, что с нами нет маленькой Лили. Побежали снова в лес. Нашли ее спящей под кустом. Бедный ребенок! От страха и грохота она уткнулась лицом в мох и уснула. Отец разбудил ее, взял на руки и понес к бричке. Перекусив макаронами с кусковым сахаром, мы двинулись дальше. До Минска оставалось несколько десятков километров. Это придавало сил.

Однако по мере приближения к столице родителей все больше охватывала тревога. Я это чувствовала по их глазам и скупым репликам. А когда мы подъехали к городу, то испугались уже все: Минск был в огне. По крайней мере та его часть, в которую мы направлялись. Это был окраинный, но очень важный район. Как я узнала позже, в послевоенное время, здесь находились Дом правительства, железнодорожный вокзал, государственный университет, другие высшие учебные заведения, в том числе институт, в котором я потом училась, киностудия и многое другое. Полыхали здания, на землю падали обгоревшие железные балки и кирпичи.

Ехать дальше на лошадях было невозможно. Отец пошел в город, в Дом правительства, пешком, а мы остались ждать его. Очень хотелось есть. И тут наша Лиля закричала: «Смотрите, на окошке лежат булочки!» Мы с Толиком побежали их искать, не слушая, что кричала вслед мама. А мама кричала, что это витрина и булочки там бутафорские. Но мы это поняли только тогда, когда, добежав до разрушенного магазина, схватили «булочки». Сестричка Лиля расплакалась, узнав, что булочки ненастоящие, и стала хныкать: «хочу булочку, хочу булочку»… Так продолжалось до тех пор, пока не вернулся отец.

Он был очень расстроен и предложил немедленно ехать дальше по Могилевскому шоссе. Гораздо позже я поняла почему. Дом правительства уже в первые дни войны перевели в Могилев. И поскольку отец не смог решить служебный вопрос в Минске, ему нужно было ехать в Могилев.

Отправить нас в Ленинград он тоже не мог. На вокзал мы даже не заезжали. Какой вокзал? Какой поезд? Все разбито, все горит. И мы поехали дальше. Но продвижение по Могилевскому шоссе оказалось очень опасным. Его постоянно бомбили немецкие самолеты. Обочины были завалены трупами людей и лошадей, разбитыми машинами. Трупы лежали и на самой дороге. Убирать их было некогда и некому. Их обходили и объезжали. И не только трупы. Одинокая старая женщина в длинном черном платье, черном платочке легла прямо посреди дороги, положив под голову котомку. Она лежала молча, и все ее осторожно объезжали.

На закате снова появились самолеты и стали бомбить дорогу и все, что по ней двигалось. Отец решил изменить маршрут. Мы свернули на второстепенную дорогу и попытались ехать быстрее. Но лошади устали и хотели есть. Тогда отец отыскал ближайший колхоз. Там мы поменяли двух наших лошадей на одну местную и нашу двухколесную бричку — на простую телегу. Чуток передохнув, поехали дальше.

В полночь мы остановились в каком-то населенном пункте у хозяйки, которая согласилась нас приютить. Отец ушел и появился лишь под утро — в военной форме. Мы поняли, что он поступил в распоряжение военной части. А вот какой, до сих пор не знаем. Поэтому и не можем найти сведения о том, когда он погиб и где похоронен.

В то утро он попрощался с каждым из нас, поцеловал каждого. А маленькую Лилю поднял с земли, подбросил пару раз, поставил на землю и сказал: «Будь хорошей девочкой, слушай маму». Посмотрел на нас внимательно, повернулся и ушел. А мы остались в этом населенном пункте — местечке Пуховичи Минской области.

В тот же день, когда отец ушел на войну, в Пуховичи вошли немцы. Первыми были эсэсовские бригады. В черной форме и касках, с автоматами наперевес эсэсовцы стремительно заходили во двор и осматривали строения. Громко разговаривали. Маму чуть не задержали по доносу как жену комиссара. Но, увидев кучу плачущих детей, отпустили. На этот раз обошлось. Аресты были позже.

Отец ушел воевать, а мы остались в Пуховичах на оккупированной территории. Одни.

Некоторое время жили у первой хозяйки. Мама работала по найму, потом в колхозе. Поначалу немцы сохраняли колхозы: нужно было собрать и сохранить урожай. Мы, дети, занимались домашними делами и помогали хозяйке. Все это время мы ждали весточки от отца. И дождались.

Как-то раз, жарким августовским днем, в местечке появился незнакомый человек. Он искал нашу маму — она была в это время в поле. Попросил кого-то из соседей сбегать за ней и затем, вдали от чужих ушей, рассказал об отце. По словам мамы, он сообщил, что там, где сейчас отец, идут жестокие бои, и чем они закончатся, неизвестно. «А я, — добавил, — должен доставить документы в Дом правительства».

О каких жестоких боях, в которых участвовал наш отец, говорил тот человек? Что за документы нес в Дом правительства, тайком пробираясь через оккупированные территории? Откуда у него наш адрес? Ясно было одно: он что-то знал об отце или был с ним знаком. Возможно, отец в этих сложных условиях посылал нам таким образом первую весточку. Хотелось верить в чудо. Мы остались в местечке Пуховичи и продолжали ждать известий от отца или об отце.

У всех жителей местечка немцы забрали советские паспорта и выдали взамен листочек, в котором указывались Ф. И. О. предъявителя бумаги, год и место его рождения, Ф.И.О. матери и отца, наличие детей, их имена. В Пуховичах продолжали работать магазины и больницы. Жители имели право посещать немецкие медицинские пункты в случае отсутствия местных специалистов.

Но школа не работала. В здании школы располагалась немецкая комендатура. Так что в годы войны мы не учились. После эти пробелы пришлось восполнять. Но мы читали книги, которыми охотно делились соседские ребята. Была открыта церковь. Мама водила нас туда по большим праздникам. В начале войны нас, всех троих, крестили в этой церкви.

Весточка об отце пришла сразу же после освобождения Белоруссии. Вначале из Дома правительства в Пуховичский сельсовет пришло письмо с просьбой сообщить, проживает ли здесь семья Дроздова Михаила Григорьевича. Мы так обрадовались — подумали, что запрос сделан по просьбе отца. Когда из сельсовета поступил положительный ответ, маму пригласили в Дом правительства на беседу. Там ей сказали, что отец погиб, выдали об этом справку и вручили разовую денежную помощь в размере 3000 рублей. Впервые нам официально сообщили, что отец погиб, его нет. Но в справке не было указано, где он погиб, где захоронен. И мы продолжали ждать, надеясь, что он жив и обязательно вернется.

Потом из Дома правительства прислали письмо от 20.09.1945 №970/п, в котором говорилось, что в связи с рассмотрением на комиссии вопроса о назначении персональной пенсии Дроздовой А. И. (нашей маме) Народный комиссариат социального обеспечения Белорусской ССР просит срочно выслать следующие справки: о семейном положении, возрасте детей, чем занимались во время оккупации, о месте нынешней работы мамы; ее автобиографию и др.

После этого маму снова пригласили в Дом правительства и вручили книжку персонального пенсионера республиканского значения за №500/260. В книжке было сказано, что Постановлением СНК БССР от 26 октября 1945 года Дроздовой Александре Ильиничне назначена выдача пособий на детей за погибшего отца с 1 октября 1945 г. в размере 450 рублей (по 150 рублей на каждого ребенка) до окончания учебы. И мы, пока учились, для того чтобы получать стипендию, должны были каждый год приносить в учебное заведение справку о том, что получаем пособие. У меня сохранилась копия справки, я храню ее как память о тех далеких временах. Справка почему-то была выписана маме одна на всех детей.

Вот ее содержание: «Дана таковая Дроздовой Александре Ильиничне в том, что она получает персональную пенсию республиканского значения на троих детей: Галину, Лилию, Анатолия в сумме 450 рублей в месяц за мужа, бывшего второго секретаря Козловщинского РКП (б), погибшего во время Отечественной войны». Справка дана была Министерством социального обеспечения для предоставления в Белорусский государственный институт народного хозяйства, в котором я училась с 1949/1950 по 1954 год. Когда я окончила институт, пособие уменьшилось на 150 рублей — теперь его платили только на Толика и Лилю, которые еще учились.

Сохранилась копия справки Толика, которую ему выдали позже взамен первой. Она была уже другого формата, составлена корректнее. Во-первых, в ней говорилось, что справка дана не маме, а ему лично. Во-вторых, что он получает персональную пенсию за погибшего отца. Видимо, у него в институте не приняли общую справку, выписанную на всех детей, и потребовали другую. Постепенно работники учреждений становились более грамотными и внимательными.

В настоящее время отдел персональных пенсий в Министерстве социальной защиты Беларуси ликвидирован. Дела персональных пенсионеров разосланы по регионам республик, в которых жили (живут) эти пенсионеры. Куда направили дело отца, мы не знаем. Предполагаю, что в Донецк. Когда сестра Лиля помогала маме оформлять пенсию — вначале по инвалидности, а затем пожизненную, — она что-то запрашивала в белорусском Министерстве социального обеспечения. Значит, им был известен наш адрес.

Кроме того, лет пятнадцать назад потерялась справка о гибели отца, и я ходила в управление областного пенсионного фонда в Донецке. Меня направили в отдел персональных пенсий, и я без труда получила копию нужной справки. То есть персональное дело отца было здесь. Где оно сейчас? Отдел персональных пенсий в Донецке ликвидирован. И пока никто не может мне сказать, куда перевезли документы. Я продолжаю наводить справки в надежде получить дополнительную информацию, которая важна для семьи и моей работы по поиску сведений об отце.

После войны мы еще долго отказывались верить, что отец погиб. Казалось, он в длительной командировке с особым заданием в другой стране и должен обязательно вернуться. В 1960-х годах мне приснился сон: красивое поле, высокая желтая рожь, во ржи васильки. И отец. Он идет к нам, идет стремительно, энергично, с сияющей улыбкой. Он в военной форме с орденами на груди, в черных сапогах и брюках галифе. Мы стоим и ждем его приближения. Тут я проснулась. Проснувшись, подумала: сон этот вещий, он подтверждает, что отец еще жив и ищет встречи с нами.

А в 1970-е мне приснился второй подобный сон: передо мной стена из колючей проволоки. На ней с обратной стороны во весь рост, раскинув руки и уцепившись за проволоку, повис отец. Он был в старой, оборванной шинели, солдатской каске и смотрел на нас потухшим, печальным взглядом, будто хотел что-то сказать, но не мог. Это тоже, наверное, был вещий сон: отец прощался с жизнью и с нами, уходил навсегда. Больше такие сны мне не снились.

Желание узнать как можно больше об отце было у меня всегда. Но заниматься вплотную воплощением этого желания в жизнь долго не получалось. Постоянная нехватка времени и средств, учеба, работа, забота о маме и младших брате и сестре, различные обстоятельства, непредвиденные проблемы — все это отодвигало исполнение моего желания на неопределенное время.

Возможно, это хорошо. С одной стороны, мы взрослели, становились старше и мудрее, могли более четко ставить перед собой задачи, находить правильные решения. Но, с другой стороны, уходило время, уходили из жизни ровесники отца, его сослуживцы, друзья. Все труднее становилось добывать информацию, что называется, из первых рук — от людей, которые работали или воевали вместе с отцом. А может, тогда мы просто еще не созрели или не доросли до этого трепетного и великого желания знать как можно больше о своих родных, сохранять память о них для потомков и истории.

У меня это желание как настоятельная повседневная потребность появилось в 1990-е годы. Умерла мама, так и не дождавшись отца или какой-нибудь дополнительной весточки о нем. Распался Советский Союз, исчезла коммунистическая партия — как общесоюзная организация, единая руководящая сила в стране. Бывшие советские республики обрели политическую и экономическую самостоятельность, стали суверенными государствами. Рухнули мировая социалистическая система и Варшавский договор.

С одной стороны, все это открывало новые возможности для поиска: в бывших союзных республиках рассекретили некоторые архивные материалы. С другой — сложнее стало перемещаться между странами и получать там конкретные документы. А сегодня еще и гражданская война на Украине, продолжающаяся уже три года, блокада Донбасса, сложности с въездом и выездом…

Но, несмотря на все перемены и трудности, я вплотную занялась этим вопросом. И он стал для меня главным в жизни. С чего я начала? Наряду с поиском места гибели и захоронения отца я стала искать документы о нем, о его работе. В доме у нас, у мамы, не было ничего — ни одной бумажки, рассказывающей об отце. С маминых слов мы знали, что он родился в Белоруссии в многодетной крестьянской семье, учился в московском комвузе, работал в советских исполнительных и партийных органах в Белоруссии; по военной линии был политработником в запасе.

Первым документом, который мне удалось раздобыть в начале перестройки в Центральном партийном архиве, что на Красной площади в Москве, был регистрационный бланк члена ВКП (б) Дроздова Михаила Григорьевича, номер партбилета 3712828, «выданный взамен похищенного 23 сентября 1940 г. под №868753». Какая это была радость! Наконец-то мы узнали, где родился, учился и работал отец; его продвижения по службе; места, где мы жили с ним в детстве. Это был самый ценный результат моего поиска, он позволил вести работу более целенаправленно.