Оглавление

Апдейт Тургенева

Посвящаю Ольге Васильевне Мишаковой (Короленко), Заслуженному Учителю России

Актера Виктора Дремова выгнали из театра за цирк, который он устроил из спектакля по рассказу Тургенева. А все началось таким образом.

В театральное училище Виктор поступал трижды и взял членов вступительной комиссии измором, замучив их исполнением басни «Лиса и виноград». Окончив училище, Дремов получил назначение в провинциальный театр в «медвежьем углу».

Однажды при распределении ролей в спектакле «Муму» Дремову поручили играть глухонемого крепостного дворника Герасима. Несмотря на то, что Герасим являлся главным героем спектакля, актер остался недоволен ролью и завидовал коллегам. Например, роль «местной Салтычихи», как называли барыню, дали Наталье Семенихиной. «Конечно, и дураку понятно, почему дали роль этой Семенихиной! Все в театре знают! — завидовал Дремов. — Спит она просто с главным режиссером, вот и все дела. А кого же поставит Анатолий Ефремович на такую роль, как не свою любовницу? И что мне теперь делать? Ходи, понимаешь, по сцене, мычи, как остолоп, и вращай зеркалами души».

Дремов не выдержал несправедливости, подошел к Квиткину и спросил:

— Анатолий Ефремович! Почему вы мне дали роль Герасима? У меня же в ней нет никаких реплик. Что я буду делать на сцене? Топтаться на месте или ходить из угла в угол, как придурок? Не могли бы вы дать мне что-нибудь другое?

Режиссер ответил:

— Виктор Семенович! Милый вы мой! Какие могут быть реплики у немого Герасима? Окститесь! А чем вам, собственно, не нравится роль Герасима? Роль, во-первых, одна из самых важных. Вспомните, много ли вы главных ролей сыграли? То-то же. Я считаю, голубчик, что вам еще крупно повезло. А во-вторых, понимаете, вы просто по комплекции подходите. Вы — мужчина с габаритами, под метр девяносто, кажется. Кого же мне, батенька вы мой, изволите ставить? Евгения Сулькина? Так у него роста того, ха-ха-ха, — вообще метр с кепкой. Василия Ванькина? У него средний рост, метр шестьдесят пять, — Герасим из него, согласитесь, получится тоже не натуральный. Олега Степушкина? Так он на больничном сейчас. Тоже отпадает. Так что, Виктор Семенович, милейший вы мой человек, отсылаю вас к великому писателю земли русской. Предъявляйте свои претензии Ивану Сергеевичу. Я тут ни при чем.

Дремов не желал сдаваться и продолжил атаку на Квиткина:

— Да Степушкин не просыхает уже неделю, вот и весь его больничный! Будто вы, Анатолий Ефремович, не в курсе? Да ладно, не в этом суть. Разве дело в росте Герасима? Главное, — не в сходстве физическом. Главное, чтобы зрители поверили, какой Герасим, несмотря на свой недуг, нежный, любящий, ранимый и страдающий человек!

Квиткина порадовало такое возражение, и он парировал:

— Вот-вот! Вы правы, Виктор Семенович. Как раз вы и покажете, какой Герасим нежный, любящий, и какая у него тонкая душевная организация! Вам и карты в руки, Виктор Семенович! Все! Ступайте к себе, не мешайте мне, не мешайте.

«Кажется, я что-то не то ляпнул, — подумал Дремов и, раздосадованный, побрел в свою гримерку. — Хорошо, Анатолий Ефремович, погодите! Я вам еще покажу, какая у Герасима тонкая душевная организация. Вы у меня еще попляшете».

Далее, подбирая грим, строя различные рожицы в поисках удачной мимики лица, присущего по мнению Дремова крепостному молчуну, и прикидывая, как играть роль Герасима, актер вдруг рассмеялся от одной забавной мысли.

«А что? Так и сыграю, ей-богу! Так и сыграю! Будет вам и нежность, будет вам и тонкая душевная организация! И вы, господин режиссер, у меня еще катар сердца получите. А тогда уж делайте со мной, что хотите. Плевать!»

Месяц прошел в репетициях, которые проходили, как обычно — по планам и указаниям режиссера Квиткина.

За день до премьеры Дремову приснилось, что он затащил в реку лодку и прыгнул в нее на ходу. Отплыв от берега на середину реки, он заметил на дне лодки лежавшую ладную собачку, спаниеля, — с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами. Собачка неожиданно заговорила:

— Ну что, Виктор Семенович, делай свое черное дело: вяжи кирпичи на бедную собачью шею, бросай меня в темные воды. И пусть сомкнутся навеки они над моей несчастной головушкой. Ты мне, Виктор Семенович, хотя бы щец дал испробовать напоследок.

— Каких щец? И причем здесь кирпичи на шею? А? — спрашивал актер растерянно. Но тут же его осенило, что снится ему одна из заключительных сцен предстоящего спектакля.

— Каких, каких… С мясом и хлебом, вот каких! — сказала Муму и завиляла хвостиком. — А ты что, в школе не учился? В пятом классе вроде «Муму» проходят.

— Да учился я, учился, — раздраженно отвечал Дремов. — Но щей у меня для тебя нет — ни с мясом, ни с хлебом.

— А как же ты топить меня собрался, Виктор Семенович? Ведь согласно автору ты накормить обязан сначала.

В этом интересном месте Дремов проснулся.

Наступил день премьеры. Зал был почти заполнен. Занавес со скрежетом раздвинулся, зрители прекратили кашлять, чихать и сморкаться, и спектакль начался. Все, вплоть до последнего действия шло нормально. В последнем акте зрительный зал увидел на сцене деревянную конструкцию, изображавшую лодку, в которой сидел богатырь Герасим и привязывал два кирпича к собачьей шее. Собачку изображала из себя не какая-нибудь бутафорская кукла, а самое настоящее живое существо породы спаниель. Чтобы Муму лежала в лодке смирно и не убежала прочь со сцены, перед спектаклем ей дали проглотить кусочек говяжьего огузка с таблеткой слабого снотворного.

Далее зрителей ожидало нечто неожиданное. Вместо того, чтобы накормить Муму, изобразить на лице трагическую мину, сделать горестную паузу, во время которой резко повышался адреналин у зрителей, ожидавших печальной концовки, а затем попрощаться с четвероногим другом и выкинуть Муму за борт, — Герасим поднялся в лодке в свой полный могучий рост, повернулся к зрительному залу, широко раскинул руки и… возопил:

— А-а-а! Люди! Не могу молчать! Нету мочи больше молчать! И так уже полтора столетия молчу по воле Ивана Сергеевича. Ну уж дудки! Пора уж настала сказать мне слово, накипевшее в моем сердце. Боже мой! Боже мой! Как же мне надоела эта маниакальная садистка барыня со сладкой улыбкой на сморщенных губах. Она для меня — это олицетворение затхлого, удушливого крепостного права по всей Руси. А эта милая подружка Муму, эта чудная собачонка — это же просвет в моей одинокой и забитой жизни. И вся моя несчастная судьба — это следствие гнета помещиков и царского самодержавия над бедным классом крестьян, закрепощенных вековым бесправием и рабством. А я не хочу такой жизни, я стремлюсь к лучшему, высокому, чистому; я стремлюсь к яркому свету, вот к чему душа моя устремлена! Не будет по воле господской, не буду я топить самое сокровенное, самое любимое чадо Муму в речной пучине. Я возьму ее на руки, и уйдем мы с ней по пыльным дорогам в мою деревню, освещаемые добрым ласковым солнцем!

Дремов при этом закатил глаза, а от лица его исходила счастливая аура.

Из-за кулис выглянул Квиткин, обалдевший и взбешенный от незапланированного изменения сценария. Революция, происходящая в последнем акте, повергла его в шок. Анатолий Ефремович стал делать быстрые знаки Дремову, крутя пальцем у виска. Дескать, ты что, брат, творишь, совсем с ума сошел?

Затем Квиткин, пошатываясь, добрался до своего кабинета и принял сердечный порошок. Когда сердце его несколько отпустило и темнота в глазах прошла, он подумал: «Так… Меня теперь точно уволят. А может, обойдется? А Дремова, этого ничтожного клоуна, вон из театра! Немедленно, вон! Сегодня же!»

А в зрительном зале возникло оживление. Кто-то смеялся, были и возмущенные голоса, но весь шум покрывала буря зрительского восторга. Никто не ожидал такой новации. Единственный местный театральный критик, сидя в ложе, говорил на ухо соседу:

— Вот не ожидал от Квиткина такого понимания Тургенева. Оригинально! Оригинально! Полный сюрреализм! Новое слово в театральном искусстве!

А между тем на сцене Герасим вынул нож из кармана, после чего в зале воцарилось тревожное затишье. Затем обретший дар речи дворник разрезал веревки на шее Муму и выкинул из лодки злосчастные кирпичи. Взял собачку на руки, поднял ее высоко над собою и с гордо поднятой головою решительно ушел со сцены.

В зале долго не смолкали бурные рукоплескания.

И на старуху бывает проруха

Тридцатидвухлетнюю Ольгу Николаевну знали в одном из микрорайонов Коломны, как школьную учительницу русского языка.

Тот факт, что она вышла замуж лишь с третьей попытки, для большинства жителей не являлось большим секретом. Некоторые горожане считали, что виноваты были строгий характер и какая-то странная принципиальность Ольги Николаевны.

В школе, в которой учительствовала Ольга Николаевна, было известно, что ученикам она могла многое простить, но только не плохое знание своего предмета — русского языка. И тогда пощады не жди: часто школьнику приходилось в течение нескольких недель пересдавать тему урока.

Похожее отношение Ольга Николаевна проявляла и при выборе спутника жизни. Главным критерием при этом была не внешность или приемлемые черты характера человека, состояние его кошелька и т. п., а образованность и начитанность, особенно ценилась правильная русская речь.

Первый ухажер Иван Васильевич обладал внушительной внешностью, носил усы и бакенбарды, и был очень умен. Работал в должности финансового директора завода газированных напитков. Два месяца он волочился за Ольгой Николаевной, дарил дорогие подарки и цветы, но срезался и был вычеркнут из женихов после каверзного вопроса о происхождении известного выражения «дойти до ручки».

Второй кандидат в счастливчики Николай Петрович был менеджером по логистике. Ухаживал за учительницей он полгода и очень нравился Ольге Николаевне за остроумие. С ним было очень весело и легко. Николай Петрович был страстно влюблен в педагога и водил любимую женщину во все известные в городке культурные заведения: например, в «Музей исчезнувшего вкуса», где были выставлены разнообразные образцы коломенской пастилы. Парочка посетила также и знаменитую оружейную комнату в «Кузнечной слободе», где с интересом наблюдала процесс ковки древних русских мечей. В целом, учительница уже готова была соединить свою судьбу с менеджером по логистике. Однако, как-то раз, после посещения одного из кинозалов и просмотра очередного американского боевика, в котором главный герой «одним махом всех побивахом», Николай Петрович оплошал. При выходе из кинотеатра на улицу он замешкался и не успел подставить свой локоть Ольге Николаевне, которая поскользнулась и едва не грохнулась в осеннюю лужу.

— Какой вы неловкий сегодня, — пробормотала молодая женщина, отряхивая полы демисезонного пальто.

— Так склизко же, — попытался оправдаться менеджер по логистике.

Однако лучше бы он промолчал. Взгляд Ольги Николаевны был красноречив и говорил сам за себя. Она была сражена этим словом. Она смотрела на менеджера, как на последнего бомжа и алкоголика. Это же надо! Сказать ей, учительнице русского языка, такое грубое нелитературное и простонародное слово «склизко»! Это чересчур! И Николай Петрович последовал вслед за Иваном Васильевичем, то бишь также был беспощадно вычеркнут из списка кандидатов в мужья Ольги Николаевны.

Третий кавалер Вениамин Иванович оказался подающим большие надежды местным актером и более везучим, нежели предыдущие два ухажера. Он с детства любил книги и читал все подряд. Интересовала его и этимология слов и выражений русского языка. И ответы на проверочные вопросики, которые Ольга Николаевна невзначай, как бы случайно, задавала при прогулках по городу Вениамину Ивановичу, были успешны и вполне удовлетворяли женщину. Актер знал происхождение множества общеупотребительных слов и выражений, как то: трус, прелесть, сволочь, врач, подлец и т. п. А поэтому свадьба была предрешена.

В дальнейшей актерской карьере Вениамин Иванович не преуспел, поэтому со временем все более активно прикладывался к бутылке и участвовал в театральных попойках после сыгранных спектаклей. К сорока годам он уже превратился в совершенного пьяницу. Тем не менее, Ольга Николаевна его не бросала, верила в талант мужа, верила его бесконечным обещаниям бросить пить и взяться за ум. Родила ему двоих детей, мальчика и девочку, напрасно надеясь, что дети образумят супруга, и он покончит с кутежами.

В возрасте пятидесяти двух лет Вениамин Иванович неожиданно скончался от диабета.

Дети выросли, завели свои семьи, и уже не требовали большого участия в их жизни.

А Ольга Николаевна увлеклась чтением книг о русских поэтах и писателях. Например, ее очень интересовала история дуэли Пушкина с Дантесом. Когда на эту тему Ольга Николаевна перечитала все, что смогла отыскать, то взялась перечитывать поэзию Александра Сергеевича. И однажды ей на глаза попались строки:

«Могилы склизкие, которы также тут

Зеваючи жильцов к себе на утро ждут».

Почему-то эти строчки взволновали ее. Они что-то напомнили ей. Но что? Вспомнила, вспомнила, что это ее кавалер Николай Петрович говорил ей слово «склизко». Так, оказывается, у Пушкина тоже употребляется это словечко?

Ольга Николаевна заглянула в словари, наведалась даже к Ушакову и Далю. Ей стало худо, паршиво и скверно на душе. Оказывается, слово «склизко» — вполне литературное? Ах ты, боже мой! Как же ты, учительница русского языка, так опростоволосилась? Какая же ты была молодая дура? Вот так, из-за какого-то пустяшного словечка, из-за абсолютной чепухи, сделать из мухи слона? Ты, может, Ольга Николаевна, жизнь себе разрушила? У тебя, может, и жизнь по-другому бы сложилась? Более счастливо. Николай Петрович, хороший человек был, любил, наверное, тебя. Да. Ведь точно любил. И Ольге Николаевне стало казаться, что и она любила когда-то Николая Петровича.

Ольга Николаевна подошла к серванту и достала бутылку пятизвездочного армянского коньяка. Затем выпила несколько глотков обжигающего напитка прямо из горлышка в надежде заглушить поднимающееся в душе чувство непоправимой утраты и горечи.

Скрипичный прогульщик

Двор

Городок Миллерово в первой половине шестидесятых. Напротив железнодорожного вокзала — маленький двор. Во дворе — война.

— Тра-та-та, тра-та-та, — веснусчатый Валерка плотно прижимался к траве за кустом золотой колючки, стараясь избежать воображаемых пуль, и стрелял из свежевыструганной палки, изображавшей из себя немецкий «шмайсер».

— Бах-бах-бах, — круглолицый Сашка отвечал одиночными выстрелами из пластмассовой винтовки, прячась за мелким терновником.

— Так нечестно! Я попал, ты убитый — падай и больше не стреляй! — вопил на весь двор «фашист» Валерка.

— Нет, я только ранетый, — не соглашался «красноармеец» Сашка. — Потому я героически сопротивляюсь. Понял, Валерка?

Со стороны за спорящими наблюдал девятилетний Витька. Ему надоело делать домашние задания, и он незаметно улизнул из дома. Решившись, Витька подошел к «участникам в