Оглавление

1. Сосново
2. Хмурое утро
3. Мастерская
4. «Кронверк»
5. Дача
6. Лёха — Оля
7. Луна
8. Уходит
9. Сашенька — Оля
10. «Катюша»
11. Поцелуй
12. Дом на Пороховых
13. Олю привёл
14. Балёшник
15. Втроём
16. Зачем я живу?
17. Портрет
18. Пир
19. Лёха — Драка
20. О бабах
21. Концерт
22. Пожар
23. После пожара
24. Матильда Рубероид
25. Беговой
26. Глеб — Мама
27. Сон
28. Ссора
29. Сосед Витя
30. Глеб — Леон
31. Вечер поэзии
32. Лодейное Поле
33. Про чужую любовь
34. Её дом
35. Лёху побили
36. «Горка»
37. Ночные окна
38. Утро перед встречей
39. Сашенька — Глеб
40. В садике
41. Дорога в Сосново
42. Сосново — Думы
43. Пришла
44. Глеб — Оля
45. Ушла
46. Запой
47. Март, Глеб и Бог
48. Евангелие от Марта
49. Порезал её
50. Юрка — Алёна
51. Лёху прижгли
52. Приполз к Юрке
53. Драка
54. Больница
55. На столе
56. Oчнись, падла!
57. Поминки
58. Канун
59. Ищет
60. У Оли
61. Сашенька — Один
62. У Саламатина
63. Митька
64. Прачечная
65. В снегу
66. После
67. Старый дом
68. Конец

Хвала и слава Йошитоши,

посмевшему переступить и, не сдерживая себя, углубиться…

разобравшему пол под собой на дрова,

но распространившему на времена и народы открывшееся ему…

спасавшему жизнь свою искусством.

Хмурое утро

— …и вот она пошла с этим новым… щёголем… а тот первый, богатый адвокат, к ней всё ходил и умолял… но она уж его знать не хотела… и всё со щёголем… а этот щёголь всё в карты играл да по пивным шлялся… и вот однажды он очень-очень много проигрался… так, что уж до конца… и его хотят убить… кто-то там хочет… потому что он денег отдать не мог… весь уж лежит прямо… плачет, чуть не умирает… что, мол, вот — ему конец… тут она к нему пришла… на грудь кинулась… а он сказал: мне не жить!.. и вот они обнялись и плакали вместе.

…а тот, толстый… кому он был должен… к нему пришёл, за рубаху взял, тряс и грозил… а под конец орал: отдавай вот её!.. его девушку… в публичный дом за свой долг… а любовник еёный возмутился даже и бросился на толстого… и они дрались… а она между ними кидалась и очень плакала… но потом согласилась, чтоб его спасти.

…и вот они прощаются так… прямо как навеки… и толстый её уводит… и вот, значит, она начала… со всякими мужчинами… а ейный любовник вроде собрал деньги одно время… чтоб её вернуть, но потом вроде опять играл… и у него то ли снова долги, то ли просто всё растранжирил… а чтоб её отпустили, нужна сумма… она с ума сходила… не знала, как ей быть… думала, это ненадолго… даже в воду бросалась, но её вытащили… толстый её по щекам бил… за руку таскал… и бросил на улице… под дождём… лежала и плакала… пока не простудилась… жар у неё… и вот она лежит в кроватке и умирает… а тот, щёголь ейный, с продажными женщинами в кабаке кутит.

…тут тот, раньший, богатый адвокат… кого она прогнала… всё откуда-то разузнал… ночью к ней по городу бежит… в публичный дом, где она служила… у неё там каморка такая под лестницей… где мальчик один, поломой, за ней ухаживал… и этот богатый адвокат на колене у кровати стоит… с цветами!.. а она сказать ничего не может, только плачет… и тут он её на руки взял да наружу вынес… в ночь… в дождь… и ветер… вот они, за руки взявшись, прочь бегут… а бандюги эти… из публичного дома… гонятся за ними… а она уже бежать не может… так ослабла, прямо падает… а он её на руках несёт и бежит… на углу встал как вкопанный, по сторонам озирается… не знает, куда бежать… а те бегут за ними изо всех сил… вот-вот догонят… я прямо смотреть такое не могла.

— …какой ужас!.. где найти нормальных людей?.. где найти?.. сколько народу ведёт себя так… вечно ругаются и дерутся…

…………

— …о, ёб твою мать, — пробормотал Глеб, ворочаясь спросонья… мотая туда-сюда задубелой, витающей в дремучих снах головой… ноющей от вчерашней бухоты… пытаясь многочисленными шорохами заглушить… стереть… зачеркнуть… этот бормочущий, воркующий голос… ползущий через коридор из загаженной мухами коммунальной кухни… схватил какую-то шмотку с прикроватного стула… швырнул в дверь.

…тут уж сон начал медленно отступать… стали вырисовываться предметы быта и обихода… персональная шваль, накопленная непосильным трудом, неясными контурами проступила и обозначилась… вчерашние замоханные чувства повылезали из ночного забытья… питерским холодом потянуло от замёрзшего окна… нога, неосторожно вылезшая погулять из-под одеяла, совсем околодела и просилась обратно.

…Глеб лежал, сползши вниз головой с топчана… со сна он решил, что это радио бормочет у соседа Вити… но нет… хромая еврейка, Софья Львовна Черняк… инвалидка второй группы и передовик соцсоревнования щёточной фабрики имени 18-й Партконференции… в лучшем духе пролетарского интернационализма рассказывала на кухне бесконечный индийский фильм Люции Вильгельмовне Бирнбах… немке, члену партии и, согласно местной молве, внештатному сотруднику единственно доступных ей по летам органов.

…Глеб головой мотал… с бока на бок перевернулся, усилие приложив… машинально отыскал взглядом часы на стене… времени было более ожидаемого, однако сразу встать не мог… ни за какие коврижки… ничем было себя не поднять… никакой домкратовой силой.

…всегда одно и то же… после ночи вставал измученный донельзя… что там впотьмах с ним в потустороннем мире делалось — неведомо знать никому… но всегда такое бессилие наваливало по утрам, словно за ночь в иных мирах им совершались гигантские деяния… и с ранья не было сил жить дальше… такое творилось с ним уж года три без видимых причин.

…злобные силы нас трудно гнетут… нет… трудные силы нас злобно гнетут… трубные силы… силы гнетут… «крутится-вертится шар голубой»… бля, ни одной песни толком не помню.

…вчера отпахал как жучка… в понедельник надо подмалёвок для панно начинать… а подмости не готовы… ихний мудёвый столяр мастырку себе сочинил… а раствор, чтоб стенку выровнять, уже заказан… опять превратится в надгробную плиту… а без подмостей будешь на лестнице вдоль стенки макакой прыгать… пришлось самому наспех состряпанные деревяхи огульно сколачивать… шаткие баррикады… потом у Юрки нагрузились… без праздника и без причин… с утра все мышцы ноют… истомно так… и башка тупая, как мешок с затвердевшим цементом.

…встать не было сил… но борьбы на эту тему могло быть ещё минут на десять… все же допущенные на этот счёт сверхурочные душевные метания сулили принести вполне практические неприятности, способные нарушить его столь нелегко отлаженный образ жизни… а потому подлежали безжалостному раскулачиванию, искоренению, поражению в правах и представлению к высшей мере.

…стал приподниматься на локте… кинуло в кашель… кашлял долго, натужно, согнувшись и заходясь… снова и снова выплёвывая и отхаркивая вчерашнее беспробудное курево… внутри хрипы хронические пробудились… и справа в груди, где верх лёгкого, некая одичалая гланда отдалённо и нудно заныла… перевернулся на грудь… башку с топчана свесил и кашлял вниз.

…сдохну, — сказал себе, не чувствуя ни вкуса этого слова, ни надлежащего трепета, — сдохну, как туберкулёзная падла… год буду дохнуть… потеть, бледнеть… нездоровый румянец давать… синяки наливать под воспалёнными глазами с красными прожилками… «голубой период»… узкая цветовая гамма… сколько всего по этому поводу можно будет перечувствовать… и какая значимость жизни появится.

…но нет… даже цинизм не заводил его сегодня… не отзывалась башка ни на какие подначки и закавыки… ничем себя, тупого, было не пронять… вот такая ты, блядь, телятина… одиночка у них наказанием слывёт… кто бы меня в одиночку упрятал… чтоб жрать приносили да срать уносили… гром их кастрюльный и семиэтажная радость общения… а мне бы хоть какую херовенькую свободу от их мира… если уж не снаружи, то хоть внутри… свободу течь во все путя́ и во все пространства… как ветки.

…а чуять — великий дар и соблазн, затемнённый и утраченный… собаки в городе обоняние теряют… нам нельзя всем вместе, нас слишком много… а то был бы хуторянином каким… дервишем… нищим абреком… но нет, нас всех тянет, чтоб вместе… камни холодные в космосе — и те зачем-то притягаются друг к дружке… хулий им надо всем вместе?.. тоже, что ль, одиноко?

…бормотал про себя, а то и вслух… на спину перевернулся… просто и свободно было вот так отрешённо лежать… покорно весу своему… распластав бессильное тело… без воли, без властных чувств.

…смятые простыни топорщились затейливыми учебными гипсами для первокурсников… серели своей двусмысленной несвежестью… складочками, фалдочками, скомканностями… и бугристым рельефом умножали суетное разнообразие.

…неяркое утреннее марево шло из окна… и между раздвинутыми занавесками в предрассветных сумерках ползли над крышами тёмные петербуржские слоистые облака… тяжёлым придонным илом.

…потянулся к окну и сел на топчане… руками двигал, плечами крутил, спину мял, себя обретая… опять на облака смотрел.

…как эту корабельную краску на флоте называют?.. бортовая… уставная… базовая… в неё ещё сажу добавляют, чтоб была непроходимо скучного цвета… и чтоб служба мёдом не казалась… было такое специальное безнадёжное слово… забыл… сквозная дыра в башке… ничего не держится… будто утонул, но недавно… дежурные спасательные канонерки наверху ещё ходят… надеются на самопроизвольное всплытие… «душа во мне угасла не совсем».

…за окном отдалённым всплеском мутно-красным померещилось… глядел наружу… в конец улицы… сквозь голые ветки деревьев… где на хлебопекарном заводе матерчатый портрет ветром мотало… буквы на нём угадывая… людишек под ним усматривая… многоточием на снегу… в порыве развернуло к нему красное покрывало — татарский хан Брежнев щурился… колыхался, щёки раздувая… и морщился настырной кикиморой.

…это какой же праздник у них?.. а-а-а, этот!.. разгром Эрмитажа… не помаршировать плечом к плечу… не раствориться в их простой футбольной радости… бля, уже нояб… ещё вчера авгунст был… томный авгунст… канарейки пели на каждом углу.

…сидел на топчане, тупо уставившись в окно… потянулся за сигаретой… чиркнул… затянулся и длил эту первую самую сладкую утреннюю затяжку… бестолково взглядом шарил… мохнатое что-то валялось у двери… меховая шапка… та, что со стулика швырнул.

…олух… надо было на голову надеть… чтоб их не слышать… всю жизнь ходить в шапке, чтоб никого не слышать… и в чёрных очках!.. но нет тебе… опять тащись в их навороченные кулисы… крестики и нолики расставлять… когда хочется вообще ничего не делать… не знать, не участвовать, не привлекаться… картоношей в поликлинику устроюсь.

…тускло и невесело бывало по утрам… Глеб знал это про себя… и знал приёмы, как себя переиначить, одеть, обуть и придать лицу выражение видимой причастности к окружающему, внимания и даже заинтересованности в их кислом компоте… картоношей идти как-то не хотелось… а потому надлежало выполнять иные социальные рутины.

…не спеша, с неярким отвращением представил, сколько всего штатного и табельного нужно будет претворить и совершить… прежде чем можно будет почапать на Кутузовскую набережную в мастерскую к Коробкову… усесться на однажды притащенный с помойки растерзанный кожаный диван несметных размеров… и слушать многоцветный заковыристый трёп всегдашних сайгонских прихожан… захожих гопников, алконосов и шмаровых.

…но тут вспомнилось, что Коробков сегодня на Пороховые поехал… помогать кому-то… дом старинный на дощечки разбирать.

…может, вернулся уже?.. да не… забухают они там после физицских трудов… это ж ясно… но на работе всё же надо себя показать… галку в ведомости поставить… и матери надо позвонить… она уж сколько раз звонила… а тебя не было… потому что тебя всегда нет… тебя вообще нет… и Натали обещал… сама могла бы звякнуть, конечно… особо за тобой не та́щится… но всё ж это твой единственный фак… цени.

…мельком в зеркало зыркнул… тошно смотреть… обычно вытянутая скандинавская (по утверждению Леона) морда расплылась вширь, опухла и стала ещё задумчивей, чем обычно… бурка́ла по-японски сузились… курчавые волосы сбились в путаный ком засохших водорослей… чесанул их было пальца́ми… внутри налипла какая-то пришлая кака… мыть тебя надо… брандспойтом… бомж в законе.

…………

…Глебу Городецкому было слегка за тридцать… жил он один, работал художником в ДОСААФе… не ахти какая почётная должность, которая, однако, позволяла ему реально работать всего восемь-десять часов в неделю… ибо всегда он был на объекте… а объектов было великое множество… начальство было им довольно… потому что Глеб делал за неделю столько, сколько предыдущий художник-алкарь за месяц… зарплата была скудная (90 рэ) …но Юрке Коробкову, как члену Союза художников, время от времени подсовывали жирные заказы, которые тот брал — чтоб помнили, но сам делать ленился и отфутболивал их Глебу… так что, в общем и целом, Глеб зарабатывал неплохо.

…Они с Коробковым съели не один мешок соли и выпили не одну лохань водки… немало воды утекло под мостом Хризантем на реке Имамура с тех пор, как эти двое случайно зацепились языками насчёт одной обоюдной бабы… стремительно обнаружили молочное братство по нескольким её подругам… снюхались и стали общаться… один раз даже подрались по пьяни… и Глеб удивился страшной земляной силе Юркиной хватки… Городецкий и сам был крутой мужик постоянного ломового ручного труда… приёмчики кое-какие знал… и не раз скручивал в бараний рог зарвавшихся грузных хамил… но тогда Глеб еле выполз из этих медвежьих лап, дав Большому с двух сторон по ушам… что тот ему долго припоминал как нежентильменское поведение.

…они могли спокойно проработать целый день рядом, не сказав друг другу ни слова… за исключением утилитарных «подай» и «подвинь»… потом так же молча ехать домой в размудоханной старой коробковской «Волге»… и хмуро кивнуть друг другу у подворотни Городецкого — пока, мол, до завтра… однако Коробков упорно отказывался работать с кем-либо, кроме Глеба… хотя легко мог найти напарника получше и попроворнее.

…но стоило Глебу приболеть… или под каким другим предлогом манкировать коробковской компанией более недели… как в дверь раздавался звонок… далее начинали скрипеть и стонать коммунальные шифоньеры и секретеры, потревоженные впотьмах в узком коммунальном коридоре могутными Юркиными плечами… слышался раскатистый боцманский бас Коробкова… распоряжавшегося соседками и учившего их уму-разуму… распахивалась дверь… и Сам, с кульками и бутылкой, в расстёгнутой барской шубе-выворотке… ступал внутрь, больше́я своей мощной тушей… и, почти что раздвигая собою дверной косяк… кульки на стол водружал и доминировал темой разговора:

— …а вчера у нас был общий гвалт насчёт Маринкиных именин… ну ты помнишь Маринку… худенькая сосулька такая… Лолита несостоявшаяся… мотылёк… так вот, она вчера набегалась за продуктами… перед всеобщим слётом… и в изнеможении у меня на диване в огромном пледе заснула… ну дарёный… ты помнишь.

…а тут управдом пришёл недоимки с меня за ремонт получать… и на неё с размаху сел… пудов на семь мужчина… убил бы… но спасибо — диван мягкий… а она кричала своим ядовитым сопрано… что он ейной же брошкой ей грудь проткнул… стала лифчик расстёгивать… и в нос ему окровавленной грудью тыкать… ну, мы управдома всем гуртом начали сдавать в милицию за хулиганство… так что этот гусь нахрапчатый про недоимки забыл… а то он, сука, хотел с меня несметную сумму… за дверь и побитые стены на лестнице… помнишь, когда тот кривой тютель приходил… а мы не открывали… так он трубу нашёл… в дверь бить ею начал, как дятел… и по стенам лупить… да ты, бля, совсем дохлая муха на поверхностный взгляд… сейчас мы тебя колдовскими настоями и отварами поить будем… от Бабы-яги.

…далее начиналась заварка травяных чаёв с мёдом, выпивка, закуска… рассказы, воспоминания… общий балдёж на весь вечер с анекдотами, исповедями, сплетнями, клятвами, зароками на будущее… с обязательным просмотром Глебовых эскизов… при этом Юрка лишь изредка хмыкал и тыкал в отдельные сомнительные места композиций, но никогда не ругал… всё это завершалось вынужденным скоропостижным выздоровлением Глеба и хоровым исполнением отдельных куплетов народных песен.

— (Коробков): …где ж ты, блядь, такую бациллу найдёшь, которая супротив нас устоит?!. не сопливь в бокал — нос оторву!

…далее следовал сумбурный полуночный отъезд Юрки с долгими прощаниями и возвратами с дороги:

— …а ещё я им сказал, что ты специалист по витражу и шелкографии… да не сцы, я те книжку про это дам… там немного… одно окно… правда, большое.

…………

…не получится пойти сегодня к Коробкову… а завтра ж, бля, пятница!.. как же ты, тоскливый лапоть, сразу не урюхал?.. шопла на дачу гоношилась… в Сосново… Натали надо туда затащить… и многократно трахнуть под баян… чтоб иннокентия утешить… а может, всё-таки попробовать сегодня в мастерскую?

…Глеб на кухню к мойдодыру выкатился… харю ополоснуть… и чайник себе сварить… шорох вроде там прошёл… или померещилось ему от социального одичания?.. похоже, вода струйкой из крана течёт… ан нет — это Софья Львовна сама с собой разговаривает… она, когда одна, всё время что-то шепчет… еврейка, но как-то по-русски круглолицая.

…год назад Глеба просила жалобу написать… что один мужик на работе её жидовкой обзывает… бумагу дала, где было несколько её начальных попыток выразить свои чувства… с орфографическими ошибками и округлыми буквами, выведенными как в детском букваре… написал, конечно… она некоторые слова повторить просила, чтоб лучше запомнить.

…стоит себе… варит похлёбку и шепчет… в мире ином.

— …как дела, Софья Львовна?

…смутилась, словно её за чем-то стыдным поймали… взор опустила… напевно своё стеснительное «хорошо» сказала… и, прихрамывая, заковыляла крабиком из кухни.

…бормочет, потому что поговорить не с кем… совсем одна… давно одна… видишь, так тоже можно жить… старой, хромой и одинокой… в мире, где всё для неё трудно… а ты, сука, незнамо о чём вечно ноешь.

…матери позвонить надо… матери… единственный человек, который тебя беззаветно любит… что б ты ни выкинул… чуть ли не месяц ей не звонил.

…сосед Витя на кухень выплыл… вечный киряла и бывший матрос торгового флота… косая сажень в любом измерении… они с Глебом сошлись однажды… спелись… и теперь бухарили вместе время от времени… в те чёрные дни, когда идти никуда не хотелось.

— …радиво, бля, сломалось, и никому дела нет… мне одному, что ль, надо?

— …Вить… голубь… да я радио последний раз в третьем классе слушал… «Вести из леса».

— …ну ты ж художник… ясно, что не как люди… а остальные что?.. полная квартира народу… я один тут шумлю… ремонт на лестнице делали… проводку, гады, порвали… и никто не знает где!

— …а чё ты там слушаешь по радио?

— …да утром… музыку… и вооще… ну, чтоб веселей.

…жена его, бля, пилит смертным боем… вот он радио и слушает… тоже выход в небесные сферы… все находят отдушины, закутки и вентили… и как-то устраиваются… все… кроме тебя.

Мастерская

…на этот раз у Коробкова в мастерской досужий люд был озабочен пропажей приблудной кошки… её однажды принёс и забыл один из неопознанных коробковских прихожан… с этой кошкой дружили и шутили… ей рассказывали душевные тайны и объяснялись в любви… подливали водку в молоко… рисовали на ней охрой полосы, пытаясь сделать тигра… подвязывали вымя на шнурках… приклеивали бумажные шляпки и лифчики… приматывали резинкой колбаску на хвостик… который она потом безуспешно ловила… про неё рассказывали анекдоты и мистические истории.

…и вдруг она прямо-таки растворилась посреди петербуржской полярной ночи… ушла в пейзаж… или — согласно Коробкову — замазалась.

— …что кошка… я как-то по весне начал деревенскую хренотень с поленницей писать… с лошадью там… и дровнями… но увлёкся, бля, кустами… стал их укрупнять… через три дня глядю — лошадь пропала, — гундосил Коробков, приподымаясь над проблемой и демонстрируя независимость от преобладающих эмоций.

…несмотря на наличие прочих знаменательных событий, все дружно забеспокоились и принялись состязаться в предсказании кошкиной судьбы… начали припоминать, что на той неделе кто-то в качестве еды принёс в мастерскую якобы кролика… который не очень-то был похож на кролика… даты не совпадали… но легенда, что кошку по пьяни съели, стала обрастать плотью.

…у Коробкова собиралась самая разникудышная шопла… с недавних пор сюда начали таскаться такие рукосуи, которых в кино даже с билетами не пускали… пока спустя некоторое время с момента их появления Юрка не отметил отвлечённым умом, что они пиздят не только то, что плохо лежит… а вообще всё, что лежит, висит, стоит, ходит, размазано по полу, прибито, упомянуто всуе, оставлено на потом и помыслено в сердцах… вне зависимости от ценности.

— …всё ходют и хитют… ходют и хитют… кружку вот похитили, — нудил Коробков …безнадёжно в десятый раз роясь в шкафу в поисках алюминиевой, мятой, похеренной чернецой, как гнилой зуб… якобы блокадной кружки… из которой Юрка с незапамятных времён дул свои бесконечные полуночные чаи.

…стал расспрашивать заблудших незнакомцев, кто они такие и откуда его знают… и дошёл до такого беспредела, что начал кое-кому отказывать в ночлеге… ряды собутыльников слегка поредели… а из новых всё больше попадались подростки в эпоху становления характера.

…но уж по традиции было так заведено, что, мол, хоть весь вечер сиди себе утюгом без ручки… или туманную вуаль на себя кинь полумесяцем… а Коробков то ли маслами трёт по свежаку седьмой раз… то ли починяет свои вспомогательные конструктивные деревяхи… то ли жрёт и пьёт… то ли с бабой какой о вечной совместной жизни в кладовке договаривается… а то, за нефиг делать, бросит всех и едет вон по неведомым околотошным делам… Коробков на миру живёт… и кого не хочет — не видит… и прочим не противупоказано изъявлять любым способом строптивое своеволие, просветление, мракобесие и прочую разноякую блажь… будь на то любая неплоская фантазия… подходящая гармония текущего момента… и непротивление духу ежедневного разношёрстного коллектива.

…и кто такой этот Юрка Коробков?.. тяжёлый детина чуть ли не двухметрового роста… расползшийся за все мыслимые телесные габариты, как морж… с жёстким проницательным взглядом, не оставляющим шансов на миролюбивый исход… и надёжно скрывающим врождённое добродушие… всегда в фаворе у любого начальства… особенно у своего, в Союзе художников… ибо вёл себя с ним, как свой среди своих… не к чину апеллируя, а к крутой мужиковской закваске… да и находясь под распоряжением… редко спорил… покрывал все нелепости и недоразумения общим благодушием и весёлым ядрёным матом… отмечалась, правда, в этой дежурной разухабистости и панибратстве такая слюнявая нотка, от которой Коробкову бывало не по себе… в похмельное утро мерещилось во вчерашней браваде — унижение и фиглярство… но скреплял грудь — мол, так надо… ну а от начальства заказики шли и командировки получше, чем по рангу положено… мастерская вот досталась на Кутузовской набережной… старая, конечно… но место-то неслабое… со многих сторон лучше, чем те, новые, на Московском проспекте… да и невольно хотелось его чем-то отметить… уж больно у всех на виду был Коробков… свой, понятный русский мужик… казацких кровей… прихватывавший секретарш за утверждённые и медицински освидетельствованные попки у кабинета САМОГО… и отчитанный за это якобы тоже САМИМ.

— (Коробков): …не, ну она такая была обтянутая… кругленькая и правильная… просто не было сил устоять… я же проверить хотел… что это не видение мне… за грехи, положим… и только так слегка пощупал… убедиться… а девочка эта как развернётся… вроде даже что-то решительное хотела сказать… но вдруг поперхнулась на полуслове.

…много таких сказаний за Юркой тянулось… и как в Саратове, в день отъезда, все оттраханные им бабцы… стихийно и независимо на вокзал прибыли его провожать… облепили его со всех сторон… а он им по очереди на прощанье на перроне ручкой через карман подержать давал… пока милиция не заинтересовалась этой необычной активностью… и что в Суздале после его полугодовой побывки на реставрации местных церквей… решили всем вновь подкинутым в детский дом младенцам давать одни и те же наречённые отчества — Юрьевич или Юрьевна.

…но то была лишь поверхностная видь… знал Глеб, как мучительно и трудно работает Коробков… как тянется ко всякому новому альбому с Запада… копирует, подражает… своё неподкупное и непродажное пытается сохранить… а изначальное наитие куда-то подевалось… здесь руку хорошо напишет… там — поворот головы… размытый контур найдёт… или станет целую зиму писать чистыми красками прямо из банок.

…а потом вновь придёт жирный заказ на лысого… и запьёт Коробков… по полу кататься будет и кричать: годы мои, птички… лучшие мои годы… харчи метать буду с этой образины… спьяну будет лысому рога подрисовывать… однако по неминучей трезвости… рога соскребёт и сдаст приемлемую работу в срок.

— …иногда всё само собой идёт… — объяснял Юрка, — краски берёшь, на кисть не глядя… и всё сходится… и в строку ложится… рука сама всё знает… и линии все такие — смотришь остолбенело… словно это вовсе не ты… водили тобой посторонние горние силы… а в другие разы после такого же душевного пожара на следующее утро глянешь — кошачья мазня… как с оторвой какой зачумлённой по пьяни переспал… и в чём же тут правда?.. вдохновение — это, конечно, слепота… но торжественная слепота!.. а если нет хода в высшие сферы, то всё в дымке пеленой и зябью подёрнуто… цвет какой ни положи, хоть сотню раз меняй — всё не тот… контур скучный… и натурщица, синюшная блядь, злить начинает… одному портрету чуть морду не набил… ору ему — не вертись, мамонт, уши к шкафу прибью!.. слава Богу, вовремя понял, что это солнечный блик по потолку скользит… и отражением тени меняет.

…Глеб долго не понимал, как относится Юрка к своей работе… иной раз, бывало, прямо на глазах небрежно кистью такое набросает, что хоть в рамку ставь… а вот законченные картины всегда получались почему-то слабее и абстрактнее… из них уходили те самые лучшие детали, которые виделись в набросках.

— …я лентяй, — говаривал Коробков, — мне уже большого не сделать… я своё письмо по заказам просрал… отсоединилась рука от высшей благодати… и самонадеянная душа не восхухолит от ититьской блажи по нездешнему… сидишь кротом… скрипишь-скрипишь… а пламень пропал… и то, что имелось тебе в виду, уже не напишешь.

…Глеб не верил этим объяснениям… но всё же задумывался иногда, почему этот так сочно и вольно живущий человек… даже не пробует сделать что-либо настоящее в своём ремесле.

— (Юрка): …вот ставишь композицию… скажем там, бутылку, селёдку, фотографию дедушки, давленую пачку папирос, жёваные трамвайные билеты… всё это на бывалую скатерть с жирными пятнами и соплями… вроде всё хорошо… а потом посмотришь в зеркало — херня… мешок с мусором… и перспектива перекошена… нет, умом-то я понимаю, что гармония от прямой и обратной симметрии не должна бы зависеть… ведь своя-то рожа в зеркале не надоедает!.. а начнёшь писать без верховной нити — пропал с концами… чем дальше — тем хуже.

…однажды для оформления витрины им понадобились столярные дела… решили откопать верстак у Юрки в кладовке из-под груды хлама… Коробков вдруг вспомнил про свой давний заказ и улетел на базу комбината… а Глеб, освобождая верстак и с трудом ворочая горы порченых холстов, нашёл толстую пачку вариантов одного и того же портрета… рисунки были свежие… вполне реалистичные… Городецкий знал изображённую на них бабёху… он вертел их так и сяк… пока, глядя на вспомогательные линии и ступенчатые пробы цвета по краям, с тоской не понял… как отчаянно и безнадёжно бился Коробков, чтобы одушевить своё творение… пытался начать заново… с азов… с реализма… как студент.

…он больше не ждёт, когда Оно придёт, — думал тогда Глеб, — он не верит, что Оно вообще когда-либо придёт… подсадных уток пробует.

…Глеб вполне сознавал свою посредственность в живописи… к нему это загадочное Оно приходило, может, раз в год на пять минут… но у Юрки ранее Оно «жило не выходя»… а тут вдруг… полный облом… ему тогда стало очень жаль Юрку.

…Глеб отмечал и ценил в Коробкове художника в том старом цеховом смысле… из тех, кому в Лувре не висеть… кто у Тициана второй план писал… а у Рафаэля — ангелочков… но Глеб знал, что именно из постоянной работы таких людей и складывается культура.

…………

…однако сегодня в мастерской никого из сто́ящих людей не было… не было даже Никанора Кидали́ — туркогрека, поэта и любимца дам… который обычно обособленно сидел в углу со страдальческим лицом Овода в изгнании… и если вокруг него собиралось больше двух почитателей… скоропостижно и громко начинал читать свои лаконичные казуистические притчи.

…а потом вечер и вовсе пошёл в хлам, потому что к Юрке пришла Алёна, то есть Ленка для знающих подноготную людей… которая однажды решила стать Алёной… и для общей пользы быстро выучила всех своему новому имени… ибо никому беззаботно не шутилось с этой невысокой, красивой и волевой бабой… с её приходом рассеялась раскидчивая кисея полётных дум и начался отъявленный нагой материализм.

— …вы, Юрочка, вечный дурак, — своим певучим бархатным голоском повествовала Алёна… по-хозяйски мягко похаживая вокруг Коробкова… как «кот в сапогах» в своих дизайнерских сапожках-ботфортах, по-петровски закатанных до колен, — и не надо вам вести себя так, словно вы — дети… мне неловко и неудобно приходить к вам по таким пустякам… зная заранее, что вы будете говорить о чём угодно, кроме сути дела… и что пошлейшие денежные разговоры придётся вести прилюдно… при плохо скрытом интересе, написанном на лицах ваших всегдашних Валь и Шур… не хочу напоминать, что пока вы пропиваете тысячи… я вынуждена поднимать ваших детей на сто тридцать рублей в месяц!

— …было ж сто двадцать, — автоматически ляпнул Глеб с дивана, имея в виду ехидство насчёт повышения оклада.

…Алёна остановилась… подчёркнуто замолчала… повернулась к Глебу… кудрями слегка тряхнула… как бы внутренне изумляясь такому нахальству… качнулась слегка… грудью повела, туго обтянутой стерильно белой рубашечкой… выдвинула её (не рубашечку, а грудь) немного вперёд из кругленькой расписной жилетки на выворотке… свидетельствуя о самых высоких своих дарованиях и отвергая любые намёки на демократическое равенство.

— …если вы решили меня перебить, Глеб, то прежде всего следовало бы поздороваться… здравствуйте!.. мы всё же были представлены друг другу… я с сочувствием отмечаю, что вы всё ещё ходите сюда… несмотря на годы… и у вас всё такие же усталые, всё понимающие глаза… наверно, вам в этом инкубаторе легче быть тем, кто вы есть… возьмите стакан, что ли… а то здесь без выпивки неприлично находиться.

— …Алёна Никифоровна… голубушка… жизни и так нет, а есть круглосуточный быт… наполненный шизовой ахинеей до краёв… зачем же этот естественный… отвар… кошмар… сумбур… усугублять упорным дополнительным перемешиванием?

— (Алёна): …ну, что ж!.. вы, по крайней мере, если уж не слишком вежливы, то хотя бы откровенны… отвечу вам тем же… пожалуйста, наслаждайтесь остальным обществом… оставьте нас на время… и позвольте решить наши семейные дела… а если уж так любопытно… то сделайте хотя бы вид, что слушаете не нас, а шум ветра за окном… право слово, это, наверно, та малость, которая ещё посильна для вас… чтобы вы продолжали считать себя порядочным человеком… и хоть изредка могли с должным чувством поминать ваших весьма сомнительных дворянских предков.

— (Глеб): …и вам желаю многочисленных успехов и побед во всяческих трениях и пререканиях.

— (Алёна): …попрошу вас помолчать!

— (Глеб): …всегда готов! — прямую спину сделал, копируя её помпезность… даже под козырёк отдал.

— (Алёна): …да эт-то!.. Бог знает, что здесь делается!..

…и пошла… и пошла заводиться, себя не помня… Глеб посмотрел в окно, на потолок, на дверь… пытаясь взглядом показать, что рад бы прекратить дебаты… Алёна продолжала громко и подробно удивляться упадку его нравов.

…Глеб почувствовал себя школьником на скучном уроке… взял чей-то стакан с недопитой водкой… наглядно продемонстрировал его Алёне, показывая что, дескать, выполняет её распоряжение… и ушёл к окну, где дуло… сел там за стол… карандаш на газете валялся… невольно начал крутить его… вензель нарисовал… ещё один позаковыристей… якобы для подсвечников из будущей халтуры… локоны… женские профили… как Пушкин на полях своих стихотворений… потом груди… и опять груди… много задорных и нахальных грудей… и попки с талиями… и лошадиные зады, как у Тулуз-Лотрека… и оленей с рогами… и дворян из XVIII века в треугольных шляпах и обтягивающих штанах, как у клоунов… и корабли с наклонёнными парусами… в бейдевинд[1]… и пушки корабельные с дымом… увлёкся даже.

…дверь сзади отворилась… Глеб глазом дёрнулся… может, Натали?.. обещала в мастерскую прийти… Тростников с Леоном вошли… и с ними две девочки… одна — Фимка Со́бак с гуманитарным выражением лица… а вторая — такая спокойненькая, ладненькая… «укромный палисадник»… дублёнку с большим воротником на гвоздик повесила… и маленькую вязаную шапочку в карманчик дублёнки аккуратно засунула.

…джинсики на бёдрах в обтяжку и свитерок таллинский древний… с махрой и зубчиками снизу… плотненько так сидит на талии… и джинсики плотненько сидят… прямо кусить в попку хочется… и в грудку тоже… но если задуматься над последствиями… то всё меньше и меньше хочется… губы у неё слегка навыкате… навыпуск… как у рыбы… у баб, даже молодых, всегда такие старые морщинистые губы… словно истратились на любовь… нет, не мой кандидат… ну почему, на хер тебя ничего не заводит?!

…о Натали взгрустнулось… у неё балдёжная спина… можно гладить долго-долго и самозабвенно… пока она, сука, болтать не начнёт.

…Натали, где тебя черти носят?.. обещала же… моя зазноба и услада… но с другой стороны — зачем она тебе?.. ну трахаетесь по выходным… что тебе ещё от неё надо?.. вид делаешь, что у вас узы… а на деле — если она уедет завтра в Семипалатинск на всю оставшуюся жизнь, то всех твоих страданий будет минут на десять… может, позвонить ей всё же?.. надо же ипполита утешить… а то он уже на баб не реагирует… отчаялся по поводу хозяина… херового — в двух смыслах.

— (Алёна): …я вас чётко и неоднократно спрашиваю.

— …да что спрашивать-то?.. я платить никогда не отказывался, — глядя мимо, бубнил нахохленный Коробков.

— (Алёна): …пожалуйста, не надо делать жесты, что вы согласны на всё!.. слишком часто любая договорённость с вами оказывалась впоследствии фиктивной… и списывалась вами на ваш былинный размах… который при ближайшем рассмотрении сродни популярному творению вашего духовного коллеги Васнецова… на полотнище которого плотного вида мужчины неподвижно сидят в неведомой глухомани на раздобревших от безделья, скучающих лошадях… и ожидают повода для приложения сил никак иначе как в форме подвига… и нигде иначе как в окрестных трёх верстах.

…богатыри — это всё же профессия… хоть и печального образа… предполагается, что им надлежит скитаться туда-сюда… но этим уже с места не сдвинуться… ну как, например, поедет этот их средний?.. который толще, чем его кобыла… лошадь жалко… а с вами, Юрочка, проблема точно такая же: вы уже не способны ни на какое целенаправленное действие!.. и уж если в результате, как вы выразились, броуновского движения… у нас с вами появились дети… то извольте нести все умилительные радости отцовства, полагающиеся вам по закону.

— (Коробков): …да Катерина выйдет.

— (Алёна): …если Екатерина Ивановна и выпишется вскоре из больницы… на что шансов не так уж много… то, наверно, первые дни она потратит на попытки вернуть свои вещи, похищенные её сожителем… а также на походы в милицию и поликлинику… что же касается вас… то вне зависимости от вашего текущего материального положения… которое, впрочем, всегда одно и то же… я настоятельно прошу вас… под любые ваши юбилейные премии… под все эти профили и анфасы одного и того же политического лидера… любимого героя вашей творческой музы… которого вы с редким шизофреническим упорством бесконечно рисуете… и под другое ваше, легко находящее сбыт искусство…

…сейчас будет места себе не находить, — подумал Глеб… знал он эти разговоры… не раз уж бывало.

…ходил туда-сюда по комнате, соображая, не позвонить ли Натали… от холода и по пьяни трахаться хотелось… всё больше и больше… кила соком наливалась и звала в поход… может, просто к ней завалить… без спроса… а что?

…лох приблудный в рисунках копался… энтузиаст вечный… молодухи из новеньких на диванчике веселились… якобы интересуясь лишь друг дружкой… но всё же исподтишка озираясь на центральный семейный скандал… случайный алкаш в углу на стуле крутил худой шеей… и соображал, когда начнут разливать… а если не начнут, то зачем он здесь.

…Глеб пошёл было к телефону… решил позвонить Натали… занят был телефон… девочка эта ладненькая — «палисадник»… там клекотала и очень радовалась за кого-то на другом конце провода… отошёл обратно к окну… опять начал на газете рисовать… на этот раз демонов и баб со змеями в причёсках.

— (Алёна): …вы же знаете, сколько мне стоит эта бабушка… а я не могу сидеть с вашими детьми безотлучно… я должна зарабатывать на пропитание… и даже одного из них совершенно невозможно оставить у вас… о, тут дело отнюдь не в порочном влиянии!.. ибо уж, наверно, наследственность, как это ни печально, всё равно своё возьмёт… но вы с вашим пэтэушным шлейфом докатились до такого амёбного состояния… что просто можете дать ему однажды бутылку с ацетоном вместо молока… или забудете вашего потомка на лестнице… как в прошлый раз вы забыли у своих дверей вашу сумку с деньгами для меня и моим фотоаппаратом… и хватились через два дня!.. или просто в пьяном виде обнимете маленького… как вы однажды полным весом обрушились на одну из ваших наложниц, так что она чуть не умерла… слишком брутто!

— …да сколько можно!.. — Коробков до ручки дошёл, — сколько можно об одном!.. чего тебе надо от меня?!. я тебе не сделал ничего плохого, а ты мне — ничего хорошего!.. никогда!

…Юрка со стула вскочил… страстью своей стиснутой беззащитно грохотал по-мужски… разметавшись в расступающихся просторах… у́держу не зная… был вне себя… прорубь на выход ища в мирских закавыках… и опять своим непреклонным твёрдым чеканным голосом, преодолевая и побеждая все возражения, заговорила Алёна… ровной немецкой пулемётной строчкой прерывая эту бездумную атаку польской кавалерии… и сник Коробков… упал внутрь… не могучи себя сказать… в груди немые глыбы ворочал… головой крутил, исходясь внутренней болью от Алёниной звериной пунктуальности.

…крик их об розно понимаемых коробковских доходах продолжался ещё минут пятнадцать… Юрка денег никогда не считал… и Алёне выдавал суммы, что называется, от фонаря… отстёгивая наугад казначейские билеты от очередной недолгой пачки… но в результате всегда получалось, что баланс складывался не в его пользу.

…Глеб через комнату двинул… Леону — наше вам с кисточкой отвесил… Леон заулыбался и умудрился одной рукой изобразить версальский политес в три поклона… с Тростниковым молча руками схлестнулись… в плечо того пихнул… Глеб обрадовался им… свои кореша́ в доску.

…Толю Тростникова в мастерской прозвали Петров-Водкин… потому что он в самом деле был похож на известный автопортрет… добавляя при этом — ну Петрова, положим, можно и опустить… хотя Тростников пил только в компании и не больше других… однако он имел скуластое измождённое лицо убеждённого алкоголика… и это наводило на мысли… а ещё его звали ТТ, имея в виду не столько инициалы, сколько воинственные наклонности.

…он ходил в каратистскую секцию… умудрился затащить туда Глеба на несколько месяцев… а теперь — Леона… Глеб однажды попал с ним в драку в электричке… кирная шопла к ним приклеилась ни с того ни с сего… Тростников долго не отвечал… только желваками играл на своём худом лице и нацеленно смотрел в окно… тут они с Глеба шапку стащили… Глеб дал в рог с разворота и отнял шапку… а Тростников вдруг сорвался с места в карьер и избил троих так, что они еле по полу ползали… Глеб тогда поморщился — пожалуй, слишком.

…ещё ТТ писал стихи… юмористические для публики и серьёзные для себя… ещё он был безнадёжно влюблён… и об этом никому не говорил… однажды Глеб увидел её случайно… девочка эта была и впрямь красавица… лет двадцати… шла с задумчивым лицом и смотрела насквозь… типа, Снежная королева… она пережила ранний трудный аборт лет в пятнадцать… и теперь холодно и спокойно относилась к мужикам… досужие языки утверждали, что ТТ ходит к ней безотлучно, что она держит его на дистанции, несмотря на цветы и стихи… и что там для него — глухо, как в танке… в отместку своей непреклонной деве Толя время от времени заводил короткие романы с разными простыми существами… был при этом откровенно циничен и неразборчив… а потом вновь возвращался к своей несчастной любви.

…Глеб подошёл к верстаку… откопал в общей с Юркой работной папке серию эскизов к мозаике про Ленина для Дома культуры в Лодейном Поле… разглядывал, что Юрка напортачил… соображал, на сколько туда надо будет умотать… и как свет и подмости ставить.

…казалось бы, миллион раз утверждённый профиль… во Дворце съездов висит… но нет, подавай им эскизы во всех ракурсах и размерах… и чтоб, бля, один в один… надо бы из начальства командировку в Москву выбить… якобы для сравнения с оригиналом… Юрка под Парижскую коммуну в Париж просился… хмыкнули только.

— (Алёна): …я вечно пытаюсь сотрудничать с вами… вечно хочу хоть что-нибудь сделать совместно, но я окончательно устала от вас… потому что всё!.. слышите?.. абсолютно всё мне приходится делать самой!.. в этом, если хотите знать, и была основная причина нашего развода… с меня было достаточно обслуживать детей… я не могла обслуживать ещё и вас!.. я думала, наш развод вас хоть чему-то научит… но вы, похоже, превращаетесь в какой-то пудинг… а у меня уже нет денег, чтобы платить за квартиру… словом, или я получу от вас причитающуюся вашим детям сумму к среде, или я начинаю действовать официально… при всём моём омерзении к этим пошлым бюрократическим инстанциям… у меня просто нет выбора… и это ещё не всё… мною написаны письма…

…обычно в затруднительных случаях Коробков решительно и просто расправлялся с бабами, но с Алёной робел, молчал и мямлил… Глебу временами казалось, что, несмотря на показное беспардонное отношение к бабам, не мог Коробков по-настоящему примириться с этим разводом.

…однажды по пьяни в лёгкую минуту… ТТ вякнул, что Коробков до сих пор иногда ночует у Алёны… что он это тщательно скрывает… и какие-то узы меж ними ещё сохранились… но теперь она им верховодит и помыкает… и Юрка каждый раз после этих ночёвок является домой чернее тучи… и пару дней лютует над безответными неодушевлёнными предметами и зазевавшейся домашней утварью.

…потом, правда… на трезвую голову… Тростников твёрдо и жёстко заявил, что всё сказанное им было пьяной брехнёй… однако Глеб знал, что ТТ никогда не врёт… и презрительно кривится, когда при нём рассказывают сомнительные слухи.

…у баб орган чести — это пизда, а у мужиков — рот, — говаривал Тростников.

…наконец, получив очередные непреложные, нерушимые и смертельные клятвы, Алёна ушла… Глеб к Коробкову подошёл — подмалёвок разглядывать:

— …опять ту, новгородскую?

— …да не.

— …а чё это такое?

— …как Муму сошёл с уму, — буркнул Коробков… весь ещё в пятнах от гнева… грузно дыша… вокруг не видя, — чего она, сука, ходит?!. душу мне рвёт!!! все денег хотят… да я забыл, как они выглядят… я их только изредка вижу!.. кто там у них теперь на обложке?!. всё этот, щурявый?.. пищи в доме нет… и отрады… отравы, впрочем, тоже… стяжанием и так всечасно озабочен… ибо надо же на что-то пить, жить, спать… и чем-то срать!

…мы прошлой осенью в заливе на лодке перевернулись… чуть не утопли… вода ледяная… слава Богу, один из наших гряду каменную на дне ногами нащупал… мы по ней, зубами стуча, до мели добрели… а потом я подумал, что и не мог утопнуть… слишком лёгкий конец… для осмысленного утопа надо всё же ощущать… ну хоть какое-то заплёванное благородство… кое нам неведомо как иметь, бредя в ежедневной блевотине по колено… а мне тонуть — смех один… топить-то уже нечего!.. нет же по большому счёту у меня ни хуя!.. грибами обрастаю и привыкаю к месту своему… станционным смотрителем стал… бесконным вестовым и подхеренным подхорунжим… ходики с двумя кукушками по ночам снятся… которые разное время одновременно кукукают.

…слова, как льдины, наезжали друг на друга… топорщились… крошились в мелочь… душевно метался Коробков… и необузданно повторял:

— …чего она, сука, всё ходит и ходит…

…чувствовалось в этом нечто подкожное, личностное… среди сопрягаемых невпопад незаконченных выкриков и разномастных междометий.

— (Коробков): …в кабалу меня запрягла!.. удила в пасть вставила… за морду тянет и пашет… тянет и пашет!

…Глеб знал, что с Коробковым лучше не говорить об Алёне… несмотря на всё своё разгульное многолетнее блядство, Юрка женился по горячей любви… и любил в своё время Алёну, «как сорок тысяч братьев любить не могут».

…но Лена Третьякова, придя однажды в коробковскую мастерскую молчаливой замкнутой девочкой, росла как на дрожжах… впитывая особенности и отметая заурядности проточного человеческого материала… впрочем, уже в самом начале скрытая натура временами проглядывала… когда при гостях царственно и свободно раздевалась она позировать нагая пьяному Коробкову… Глеб однажды при этом заметил чуть проступившую у неё торжествующую усмешку… Коробков спьяну свою власть показывал… но она-то знала, что это не его, а её власть… знала, как на неё сейчас все смотреть будут.

…а потом у них с Юркой появились дети… Алёна стала быстро взрослеть и научилась командовать детьми, Коробковым и гостями… и тут стало ясно, что взрослеет она в какую-то другую — некоробковскую — сторону… перед ней уже в магазинах расступался народ… Глеб помнил, как однажды в тёмном парадняке компания пьяных забулдыг пристыженно затихла… когда, проходя мимо, Ленка-Алёна грозно прикрикнула на них и обозвала баранами за то, что они слишком громко галдели, и она не расслышала, что сказал Глеб.

…её знакомые не имели ничего общего с обычной сайгонской шоплой, ошивавшейся у Коробкова… она принимала их за отдельным столиком и заваривала для них отдельный кофе… который не разрешалось пить всем прочим… кроме того, Алёна сделалась вегетарианкой, йогом и начала ездить к учителю в Левашово… который организовал надомный культ для стихийно верующих в Бога без определённой религии.

…Коробкову Алёна изменила столь же открыто и свободно, как ранее позировала… а вернувшись утром домой, с порога выложила всё начистоту… он даже не врезал ей… настолько был озадачен её спокойным тоном… только тупо промычал:

— …ты шо?.. сасем с дуба рухнула?

…она на неделю как бы съехала… но без детей и вещей… потом забрала детей… и всё время возвращалась за вещами… однажды, по рассказам случайных очевидцев, Коробков спьяну трахнул её в кладовке… вроде даже с применением силы… тем не менее Алёна продолжала приезжать.

…с полгода они так жили… она то приходила, то уходила… Коробков, любивший излить душу по многим темам… лишь один раз по глубокой пьяни в разговоре с Глебом припомнил то время… а Глеб больше не расспрашивал… зная, как неумел и глуп Юрка в притворстве перед друзьями.

— …Господи, я уже и времени того не помню… — опустив голову, бубнил Коробков, — что ж меня повело валандаться с бабой, которая изменила, да ещё и рассказывала об этом прилюдно?.. повсюду… говорю ей: блядью пахнешь!.. знал же, что всему конец… а тащились вместе ещё сколько… не то чтоб её простил… а всё было не разойтись, чтоб насовсем… и потом — везде блядство… в душе и вокруг… времена такие вышли хуёвые… я вот всё говорю и говорю, но мне ведь по-настоящему об этом толком никак не сказать… как вспомню, так у меня одни ущербные были!.. ни одной толковой бабы.

…Коробков тогда был пьян… говорил не Глебу, а скорее себе… как бы решая что-то… или с кем-то невидимым разговаривая… доказывал, отвечал на чьи-то неслышимые вопросы… но Глеб помнил, как тяжело и трудно Юрка думал в ходе этого монолога.

…история с Алёной состарила Коробкова… он расползся… отёк… стал раздражительным и резким… иногда в нём прорывалась беспричинная слепая ярость, которой Глеб не помнил раньше… сбавил обороты тот внутренний мотор, всегда им двигавший… он даже баб выбирал себе лениво… словно не очень-то хотелось… а ведь ему ещё не было и сорока.

…потом появилась Тамара, тихая такая выпускница без прописки… брак их быстро перестал быть фиктивным… но Коробков уж прямо при ней щупал других баб… она сперва стеснялась и очень ухаживала за ним… но после и к ней повадились ходить такие же тихие землемеры и мелиораторы.

…Коробков её бил за измены… что уж было совсем смешно при их безлюбой жизни… и она в конце концов тоже ушла от него.

…стоял на половине жизни измятый, изношенный Коробков… и несло его по мутной житейской стремнине… опутанного мирской тиной, охомутанного.

— …да я лет десять назад убить её мог за один такой разговор! — докипал Юрка после визита Алёны, — не от злости, а в изнеможении любви убить… а теперь вот усердно и настойчиво возражаю по пунктам… а стоит мне взвиться — ах-ах!.. сколько невыносимости! — скажет.

— …Юрик, ну конечно же, всё, что она говорит, — это ложная неправда, — бухтел Тростников, — но ты не сцы… не ты первый… мужикам на роду написано такое терпеть… в конце концов все мы вышли из баб… и нам снова туда надо… каждый день… бабы как раз для того и созданы, чтобы сперва нас рожать, а потом убивать в нас жизнь… вот в старые времена один поэт по аналогичному поводу писал своей крале: «Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу»… тоже, видать, убить её рука не поднималась… на постороннее чудо надеялся… ты твори себе взамен… на то Бог её и послал, чтоб она тебя доводила до белого каления, а ты творил.

— (Леон): …м-да… «его пример — другим наука»… но, Боже мой, какая сука…

— (Юрка — Леону): …тебе хорошо… твои школьницы ещё не скоро до такого сволочизма дорастут.

— (Леон): …но в смысле вытряхивания из меня денег — они очень даже…

— (Глеб): …женись, Леон… дешевле… и макароны всегда будут тёплые.

— (Леон): …с ними что-то происходит примерно после двадцати… и в один прекрасный день прежний ангел оборачивается вот такой же ихней пресветлостью… дукессой[2] Третьяковой… лучше я сам себе макароны варить буду.

— (ТТ — Юрке): …вот что такое мужская биография?.. вот твоя, к примеру?.. ты ж до двадцати пяти пианствовал, рукопашничал и девами баловался вне границ… а к тридцати усмирел, заматерел, приосанился, перестал молоть дешёвую хуйню и начал искать уважения к себе… и теперь, ясное дело, тебе нужны просторы высшей житейской мудрости, а потому надобно претерпеть… вот Алёна тебе Богом дадена именно с этой целью… она на тебя всю эту меркантильную смуту и детей навесит, а ты учись поверх всего этого парить.

…а шумит она и елдосит от собственной подчинённости и бесцельности ейного бытия… при отсутствии такого строгого мужчины, как ты… ранее направлявшего её хаотическую жизнь… а ты не поддавайся этому постороннему угару… теперь у тебя раз в месяц скандал — и всё… а если бы она тут постоянно жила?.. и каждый Божий день тебе такое закатывала?.. да и детишки бы вокруг прыгали… «тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца».

— …нет, решительно… дети делают из меня жуткого циника, — говорил охотно отлучившийся от давешней магистральной темы Коробков, — ревёт, бывает, такими взаправдашними слезами… и таким невозможным по надрыву пронзительным голоском… что невольно защемит сердце и обнаружится непритворное сочувствие… но дашь ему пробкой от лака поиграть… и слёз как не бывало!

…у тебя у самого комок в горле ещё стоит… а это создание уже ликует… и таким облапошенным олухом ощущаешь себя рядом с этим закалённым ушлягой… они ж, оказывается, сызмальства приурочивают все самые интимные свои эмоции к вполне пошлейшим практическим целям… откуда ж потом быть правде?

…Глеб опять пошёл к телефону — опять звонить Натали… но по дороге ту ладненькую девочку увидел… она стояла, облокотившись на стол у окна, и разглядывала его мазню на газете.

…а за ней — вечная темь плыла за окном… холодным провалом в никуда… а на фоне этой теми — её головка двигалась… выпукло… отдельно… и грудки птенчиками в профиль стояли… и попка, джинсиками плотно обтянутая, клёво выступала плавным отдельным изгибом.

…не могет быть таких джисников в продаже… сама, наверно, их ушивает… и свитерок… всё так тщательно подогнано… тютелька в тютельку… и каждая обтягиваемая тютелька доподлинно и подробно обведена и выставлена напоказ.

…Глеб задержался… отвлёкся от мысли о звонке… стоял, смотрел на попку… в образах блуждая… пока девочка не повернулась и не повела глазами поверх… всё ещё не видя, но всё же в его сторону… птичьи глаза такие… глубокие, но без выражения… подошёл Глеб к столу… встал рядом с ней… она чуть отшатнулась от него… как бы место давая.

— …мой стакан, — кивнул он… взял со стола… пил… смотрел на неё.

— …а это, — она на газетные каракули кивнула, — тоже ваше?

…тонкий и тихий голос… совсем детский и музыкальный… трудно с таким голосишкой с кем-либо спорить, — усмехнулся про себя.

— …груди и попки мои… в зеркале себя натурой назначил… и срисовывал… а остальное — так… по памяти.

…она на него мельком посмотрела… не среагировала на шутку… и опять к рисункам отвернулась… лицо детское, но глядит сосредоточенно, как старушка… голову подняла, взглядом вокруг повела… ни на кого… глаза промывая… кино внутри смотрит… и профиль птичий.

— …вы легко рисуете… словно вам всё равно, что получится.

— …давай на «ты»… а то я ещё возомню о себе.

— …ты, — нехотя… отвернулась и нахмурилась зачем-то.

…не слишком красивая и с закидонами… начни с такой — и скоро надоест под все эти выверты подстраиваться… вот девочка, которую ты никогда не полюбишь… которую легко подклеить, махануть с ней на выходные куда-нибудь в Лисий Нос… ходить там по берегу залива между валунами… есть в привокзальной забегаловке… сидеть напротив… в глаза ей глядеть… пусть плетёт свои пустопорожние вирши, выражения меняет, глазками играет и смотрит исподтишка на тебя… потом костёр развести на берегу… сидеть на ветру в обнимку… под одной курткой… портвейн пить из горла… трогать её под курткой и знать, что она чувствует это и думает об этом… провести целый день с девочкой, которую ты не любишь и которая не любит тебя… зная, что вечером ты её будешь трахать.

…не хочется перед ней дежурную рожу строить… а если убрать весь поверхностный, самолюбивый хлам?.. если бросить ей себя вот таким, какой ты есть?.. должно же быть что-то там за гордыней, надеждами, враньём, позёрством… обычно по подвалам попрятанное и открывающееся, когда обоим нечего терять… можно ли хоть с кем-нибудь вот так?.. свои дежурные морды убрав… молчать, когда не хочется говорить… не отвечать на вопросы, на которые не нужно отвечать… тебе надо подцепить именно такую… ничего серьёзного ты сейчас не выдержишь… интересно, как она в самом конце дышать будет, головку запрокинув и глазки закрыв… вот тогда и узнаешь, кто она на самом деле… когда внутри неё будешь… раньше говорили «познал её»… так и есть.

— (Глеб): …кто ты?

…глазами плавно повела, казалось, не видя и не расслышав вопроса… словно возвращаясь откуда-то и напрягаясь, чтоб его услышать… пауза тянулась… он вздрогнул от её голоса, когда она вдруг ответила:

— …Анна.

— …а я — Глеб… а ещё кто ты?

…глазами опять повела… словно не зная, нужно ли отвечать.

— (Глеб): …ну надо же где-то состоять… числиться… быть прописанной… причисленной… подшитой к делу?

…но Анна уже оправилась… или скорее вернулась… и посмотрела на него прямо и спокойно, без вызова… как фотограф.

— (Анна): …у вас рукав краской перемазан.

— (Глеб): …как говорил Том Сойер, «не каждый день нашему брату выдаётся красить забор».

— (Анна): …вот об этом вы мне сейчас и расскажете… но сначала принесите какого-нибудь вина.

— (Глеб): …вино тут только по праздникам… водка разве что.

— (Анна): …а вы убедите меня, что это вино… должна же у вас быть какая-нибудь поэзия… фантазия… не могу же я сама себя охмурять.

…………

— (Коробков): …ты знаешь, что она в Союзе начальству моему отчебучила?.. я пришла в своём праве и с определёнными запросами… Луховицкий аж пасть открыл… и до сих пор, по-моему, закрыть не может… теперь при встречах он на меня загадочные взгляды кидает… а он-то уж насмотрелся… к нему бабы по этим вопросам бурным потоком текут… как Терек.

…но это уже не баба… ты не повери́шь… с тех пор, как я её знаю, она настолько утратила девическое начало, что даже ейная канарейка оказалась кобелём… она же в автобусе холопами людей обзывает, когда ей пройти не дают… и они дают ей пройти… в любой толкучке… если она, не дай Бог, в партию вступит, то я в Израиль эмигрирую.

— (Леон): …она тебя и там достанет… кровавой рукой Коминтерна.

— (ТТ): …в прошлом веке граф Вронский от своей стервы в Сербию умотал.

— (Глеб): …«мне в холодной землянке тепло от твоей негасучей любви»

— (ТТ — женским голосом, передразнивая Алёну): …я хочу вам сказать визуально и конфиденциозно.

— (Леон): …а уж как досаждали великому человеку мухи — об том и слов нет!

— (ТТ): …мухи и комары суть есть совсем не насекомые, а наглядное отображение грехов наших, посланных нам Богом в овеществлённом виде… Марта спроси.

…пошла общая перекидчивая галиматья без путеводной звезды, в которой Тростников обычно выступал первой скрипкой… а Леон частенько бывал неплохой второй… но Глеб, отыскав алкоголь, мимо них к той девочке у окна устремил коромысла.

— (Глеб): …ну вот и вино… выглядит, правда, совсем как водка… но я уверяю тебя, что это вино.

— (Анна): …вы не могли бы её водой… я так не пью.

— (Глеб): …если на «ты», то смог бы.

— (Анна): …мы ещё успеем на «ты»… а «вы» уже не будет никогда.

…девочка оказалась с подтекстом… пришлось разговаривать всерьёз… довольно быстро обнаружилось, что у них много общих знакомых и есть о чём посудачить.

…Анна Гордон была поздним отпрыском старого обрусевшего служилого рода… с расползающимися от времён книгами… порчеными пятнистыми гравюрами… циркулями в бархатных футлярах… медными барометрами и астролябиями… рукописными грамотами от неведомых прошлых людей… и прочими реликтами, свидетельствующими об участии предков в отдалённых событиях и злобе прошедших веков.

…до войны обширный архив семьи был разорён… когда прямоугольный и твердолобый сталинец Киров приказал в двадцать четыре часа выселить всех мироедов и кровопийц простого народа из центра Санкт-Петербурга (скрывавшего тогда от стыда своё настоящее имя под уголовной кличкой Ленинград) …Гордоны потеряли весь день, пытаясь добиться правды в разных советских инстанциях и строча заявления о столетних заслугах… дело кончилось тем, что поздно вечером бабка Анны бегала по парадной лестнице с тарелками из сервиза саксонского фарфора на сто шестьдесят персон… подарком 1813 года обалдевших от чудесного освобождения австрияков одному из семейных предков — Гордону-освободителю… и пыталась продать поштучно сонным, шарахавшимся от неё соседям… всю ночь паковались и затемно выехали… второпях пришлось оставить многое, погрузить на подводы первые попавшиеся под руку насущные пожитки и отбыть на вечное поселение в Гатчину.

…однако в историческом плане оказалось, что Киров, будучи по своей духовной сути искренним и пламенным сподвижником дьявола… в данном случае нечаянно совершил доброе дело и спас им жизнь… семья Гордонов выжила в Гатчине, когда многие их друзья погибли в городе в Блокаду… Анна родилась уже в Петербурге (то бишь в Ленинграде, извиняюсь за выражение), куда семье разрешили вернуться после 1956 года… семейство быстро начало обустраиваться… и по привычке потянулось на государственную службу… вскоре несколько родственников дослужились до заметных чинов… а один уехал дипломатом за границу… все дети также были престижно устроены… когда Анна поступила в «Муху»[3], то быстро появились левые заработки… вскоре она сняла комнатушку и начала жить отдельно.

…Глеб вспомнил свою бабку (из недобитых дворян), которую по причине смены фамилии забыли включить в эти самые ссылочные, а потом и в расстрельные списки… и она, дважды обманув НКВД, умерла от голода в Блокаду… отец вернулся с войны… и дворник показал ему пятно на парадной гранитной лестнице… где тело её лежало с неделю и разлагалось… лестницу мыли много раз, но пятно не смывалось… отец бросил пятикомнатную квартиру у Елисеевского и уехал жить в восьмиметровую комнатку на Петроградской стороне, которую ему срочно выдал военкомат… сказал, что не смог бы вот так каждый день ходить по лестнице и смотреть на это пятно.

…тут Тростников к ним подошёл… сбил тему, заполонил новой энергией, эмоциями, страстями… ликом замельтешил, гримасы строил… девочка уже на ТТ с обожанием смотрела и шуткам его смеялась… Глеб немного постоял третьим лишним… и в сторону отошёл.

…чё ты решил этой Клаве про бабку рассказывать — тоже мне тема… олух ты, паря… да и кто ты ей?.. может с тобой пойти, может с Тростниковым… «что он Гекубе, что ему Гекуба?»… вот увезёшь такую в Лисий Нос, а она назавтра с другим пойдёт… вряд ли тебе это понравится… скучно всё же без любви.

…Глеб к Коробкову подошёл… бузонил, что деревяхи из «Мухи» надо бы натырить… уже заплачено… но Юрка не слушал и только лыбился на весь белый свет… он уже принял на грудь, забыл давешние разборки и клеил молодуху.

— …девуля… деву-у-у-у-ля, — нудил Коробков, — вон, вон… тот стаканчик… ух ты, какая у нас щёчка… ну сядь, сядь вот здесь.

…девчонка принесла стакан и засмущалась, когда Юрка взял её за руку… медленно и церемонно посадил себе на одно колено… приобнял… смотрел в профиль умильно и елейно… Глеб по Юркиным глазам видел, что Коробков теряет нить и смутно ощущает окрестности.

— (Коробков): …пальчики на стакане какие тонкие… двойные… как рыбки в стекле… ну, пои меня, пои… а я как бы без рук… лётчик Маресьев.

…она осторожно подала ему стакан с водкой… Юрка, держа руки за спиной, хлюпал, сипел, цедил сквозь губу… и шумно дышал в стакан… к девулиной ручке припал и долго старательно целовал… со стороны казалось — ел ручку.

…за шейку девулю взял и медленно потянул к себе… она напряглась и вроде сопротивлялась, но не сильно… в щёчку нежно чмокнул… а потом к ушку наклонился и тихо спросил:

— …как отчество твоё?

— …Матвеевна, — она пробовала отвернуть голову и отодвинуться… как если бы хотела взглянуть на него издали.

— (Коробков): …Татьяна Матвеевна… какое просторное имя… со всех концов света ветра́ сошлись — Борей, Хорей, Шалфей и Матвей… по полям гуляют… три дня скачи — никого не встретишь… а некоторые, велеречивые, всё своё отскрести норовят… но ты не такая… Татьяна Матвеевна… голубушка… Танечка, милый цветок… душа горит… расстегни мне рубашечку… саван мой… вон из себя пойду… я ж без рук… с вот этой пуговички… вот… пальчики твои, что пёрышки.

…девочка, боясь случайно дотронуться до него, расстёгивала пуговицы.

— (Коробков): …ещё, ещё одну… вот так… а теперь руку мне на сердце положи… скажи, как оно стучит.

…девочка засмущалась и убрала руку за спину… но Юрка осторожно взял её ладонь… на весу неся… медленно и торжественно просунул себе под рубаху на грудь.

— (Коробков): …вот тебе вся печаль моя безотрадная… слышишь, как птичкой бьётся моя судьба?.. как другим расскажешь-то?..

…он отпустил её руку… и, глядя в глаза, осторожно гладил девулю пальцем по ушку, по щеке, по шее… ей было неловко… она натянуто улыбалась… и явно не знала, как быть.

— (Коробков): …не тревожься, голубушка… я тебя нагую золотыми звёздами изрисую… ириску мою… закрой глазки, видь ручками, — она не закрыла, — …ниже, ниже ручку веди… вот так… ой, не хочет… боится… что ж ты замуж-то за меня не хочешь, крохотуленька моя?.. ну только сверху, сверху пальчики положи… как бы там ничего нет… и вдруг — есть!.. ха-ха-ха!.. не бойся его… кита подводного… ну погладь… погладь…

…девочка быстро отдёрнула руку… но Коробков взял её за плечи и бережно притянул к себе:

— …я тебе по ручке сейчас погадаю… видишь, голубушка, выпадает тебе сегодня ночлег с лесным великаном… который потом обернётся прекрасным принцем.

— …пьяный матрос… капитанская дочка!.. — встрял Леон.

— …и снится страшный сон Тарасу: …как будто бы одна девчоночка ему гладит волосёночки, — нудил Тростников.

— (Леон): …долго я тяжкие цепи влачил… звяк-звяк-звяк… ожил я, Олю почуя.

— (ТТ): …матерела тучка золотая у пупка утёса-великана.

— (Коробков): …цыц, гарнизон!.. суфлёры-шаромыжники… времени нет поубивать вас всех… ты видишь, крохотуленька моя, они мне слов душевных больше не говорят… кусаются только, как собаки бездомные… хулу вечно на меня гонят… хульники… некому мне свою душу рассказать… вот я вижу, что ты одна мне веришь… ибо я среди них тоже один… как перс… перст… под Полтавой… и «некуда больше спешить»… вот она, пристань моя тихая… га-а-вань, можно сказать… по уши в этой га-а-вани и сижу.

…под Коробковым стул деревянный конторский заскрипел простуженной Бабой-ягой, предрекая житейские сложности, зловредные козни и непростой выбор у камня на глухом распутье.

— (ТТ): …и залез атаман на свою атаманку… и спалося ему-у-у-у… как нигде никому-у-у-у… му-му.

— (Глеб): …ну чё шпынять человека?.. он там, положим, другиню к любости склоняет… житейский сюжет… и не надо в замочную скважину…

— (Леон): …и восходит солнце, и заходит солнце, а хуйня эта продолжается вовеки.

…………

— …проводи́те меня, — услышал Глеб голос Анны за спиной… — уже поздно… я боюсь одна до метро.

— (Глеб): …отчего же нет?.. наше дело кучерско́е: подъедь, выедь и уедь, — ему тоже надо было идти… завтра вставать к восьми.

…провожал её до метро… говорил всю дорогу… она уже называла его на «ты» и смеялась шуткам… не заметил, как они вместе вошли и спустились по эскалатору… на перроне он начал её целовать… она увернулась.

— (Анна): …ну зачем?.. тебе это — ничего, мне это — ничего, — спокойно так сказала… как бы застеснявшись за них обоих.

— (Глеб): …ты бы обиделась, если бы я даже не попробовал, — он всё ещё обнимал и не отпускал её.

— (Анна): …зато я бы ехала домой и воображала, что у тебя есть хорошая девочка… и начала влюбляться в тебя, — она не пыталась высвободиться.

…поезд из туннеля пригромыхал… тормозил со скрипом.

…он притянул её к себе и поцеловал в губы… она не отталкивала, но и не завелась… он слегка отстранился и посмотрел на неё… она снова застеснялась… быстро чмокнула его в губы и резко отвернулась.

— (Анна): …ну всё… пока.

— (Глеб): …«пока» — это срок… маханём в Лисий Нос на выходные?..

— (Анна): …«пока» — это не срок, а случай.

— (Глеб): …а телефон?

— (Анна): …случай, он всегда без телефона.

…двери в вагон открылись.

[1] Положение морского судна относительно ветра.

[2] Искажение от англ. duchess — герцогиня.

[3] Санкт-Петербургская художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица (Мухинское училище).

«Кронверк»

…матёра вошь… её ж нигде не было!

…Лёха уже третий раз выбегал к трапу… круги давал… вниз в трюм — по раздевалке — сцене — куцей кулисе — другому проходу — вверх на палубу — на бак — под тентами — опять к трапу… с-сука!.. вчера в перерыве за кулисами отсосала любо-дорого… рядом за вешалками квохтали и костюмами буртешили… плечиками звякали и нагибались шнурки вязать… что уж сасем отвальный стрём!.. а она в полном забытьи и с жуткой подробностью довела его до таких вершин… что аж губу прикусил… чтоб не забыться и не застонать… а вот сегодня на пять минут с Игнатьичем встрял побузить о колонках… и на тебе — «не вышла в назначенный срок».

…Лёха Коробков стоял на сходнях, плавно покачивая их ногами… куда-то надо было себя бросить.

…не хер тут делать… это ясно… их деревяшку, как они по-свойски называли плавучий ресторан «Кронверк», неожиданно закрыли на пару дней… инспекция нашла обугленную проводку на кухне… Галины, чтоб дать в лапу, не было… заболела посреди зимы по весенней распутице… Арташес сперва на принцип пошёл… инструкции громко вслух читал… хотел зажмотить, ясное дело… потом начал в коридоре совать конверт второпях… при всей кухонной обслуге… инспектор взбычился и наорал… что он, дурак что ли — при свидетелях брать?.. им, рок-ансамблю, конечно, заранее никто не позвонил… и все притащились к половине восьмого вечернее представление давать… завтра точно не починят — мать их в качель… но велено быть к обрезу в полном параде… опять, как тогда, в ДК «Нарвский» ушлют… бляди!

…снег набух и по-тихому сочил исподнизу… пар шёл от сугробов на набережной… фонари на просвет дымкой заволокло… и потёртая луна, похеренная тучкой сбоку, едва обозначала себя расплывчатым призраком в светящихся белёсых эфирах… мокретью веток… столетней чухной… грибами прелыми било в нос из-под снега и шло в грудь… по́лы и па́хи развевая… ноздри шевеля… замороченной хернёй мутило ум… гусями какими-то кастальскими.

…призадумался Лёха… глазами туда-сюда бесцельно водил…

…подзаборная птица сучила по насту, отыскивая объедки… ссутулившиеся, редкие на набережной пешеходы натужно утверждали свои бахилы по нелёгкой кривой в раскисших снегах… выпить бы… но кухонные разошлись ещё днём… а Гаврила не даст… прошлый раз выябывался… начальника строит.

…Лёха вспомнил было про дачу… в Сосново… но братана не будет… а без него — одне песни под баян… у него кир, конечно, есть в мастерской… но он же небось с полдня умотал этому учёному лаптю тра́пезную расписывать… благодетелю… ну откуда у учёного может быть столько капусты?.. и ещё собрание у него вроде сегодня — ему картину военно-морскую заказали… или на разборку дома на Пороховых укатил… хуй его знает.

…стоял себе Лёха сиротой… на краю тёмных невских просторов… задумчиво и потерянно… скобля ногой обледенелую бросовую дощечку… совсем ни к чёрту этот половинчатый отгул… потом опять положенный выходной скрутят… но делать нечего — мотать отсюда надо… на дачу, что ли?

Дача

…Лёха швырнул дверь от себя и вошёл, расстёгивая дублёнку… печной духотой, как ватой, забило грудь… шёл в середину, к столу… на ходу стащил шубу и швырнул в общую кучу в углу на полу… не видя впотьмах и не осязая… медленно отходя кожей, застывшей после ходьбы по морозу от станции… свет, конечно же, был выключен… орал магнитофон… кто-то танцевал… на диванах сосались… бутылки на столе все пустые, ясное дело… в одном стакане ещё было на два пальца… Лёха выпил, не чувствуя… набираясь тепла… оглядываясь… Полищук с какой-то лошадью в обнимку шатался… танцевал якобы… все девки вроде разобраны… на столе пошукал — ни хера… под столом на полу пошарил… нашёл упавшую бутылку и из неё крохи допил.

…вышел в коридор… в соседнюю комнату заглянул… темно… товарный трюм, бля… один меркнущий подслеповатый огарок скучал на дне приземистой консервной банки, скудно освещая потолок… еле ли́ца видать… Март — пьяный, в покривившихся очках — с ехидной задушевностью тренькал на гитаре… издавая плывущие аккорды… дядя Глеб ему полусонно подпевал… как всегда перевирая слова и калеча мелодию… Юлька Мартова спала на плече у своего мужика… магнитофон из соседней комнаты было слышно в Мартовых паузах… то Март, то магнитофон… херня вместо музыки… Леон с ТТ бакланил… эти баб не водят, но про баб вечно чешут… на кроватях за ними блядки шли вне зависимости… незнакомые пришлые и временные хлопотали.

…глаза ещё не привыкли к полутьме… но луна в окне, как ни крути, сквозь замусоленные кружевные завесы свой полуночный свет в комнату кидала.

…у дверей девочка сидела… Лёша, стоя спиной к окну, смотрел на неё издали… она заметила и глаза отвела… медленно подошёл через комнату и встал близко напротив, ноги расставив… мошонкой метя ей прямо в лицо и наглядно почёсывая себя под яйцами… баба не двинулась и сидела молча… но, даже не видя, Лёха почувствовал, как она напряглась… чиркнул газовой зажигалкой… провёл пару раз совсем близко от её лица… нарочито… чуть ли не задевая… якобы рассматривая… баба отпрянула слегка, но осталась сидеть… волосы назад откинула… морда была на сдачу… потому и сидела одна.

— …так близко не надо, — тихо сказала.

…Лёха поднёс зажигалку к своему лицу… она глаз не подняла и упрямо смотрела мимо… Лёха пялился внаглую.

…рожу тупую держит… как на паспорт… дежурное блюдо… спать с такой — скука сивая… лежать будет колода колодой… потом повадится приезжать раз в месяц к ресторану и смотреть издали исподтишка… вся кухня ржать будет.

— (Лёха): …пойдём, я тебе нос погреть дам.

…она осталась сидеть, стараясь не глядеть на него… неподвижно так… боится, дура… парень с коридора вошёл… баба резко встала со стула, шагнула к нему и заулыбалась… словно ждала его… угодливо заквохтала… Лёха посмотрел на парня, стоявшего с тупой рожей… ваньку лепит, не её чувак… ну пусть… погасил зажигалку… пошёл на кухню.

…там, под пустыми бутылками, в бумажном пакете с макаронами единоличник Тростников держал заначку на завтра… Лёха никогда бы сам не допёр… но Мусёк прошлым месяцем, отойдя по малой, но неотложной нужде… и тихонько досиживая своё за фанерной стенкой… вернулась с подробным и проницательным рассказом обо всех шорохах и бульканьях в безнадёжном пятом часу утра… бутылка была уже початая… и если особенно не напрягать тростниковское доверие к евоному похмельному глазомеру… вот и в этот раз место не поменял… мнит себя Пинкертоном.

…пакет размок, подмёрз и опять размок… сначала Лёхе показалось, что там одна полузамёрзшая бесформенная жижа, но потом он нащупал внутри бутыль с налипшими макаронами… это придавало посуде фантастический вид… но пробка легко нащупалась… пил… палец на стекле у прошлого уровня меткой держал… закрывать собрался… передумал и ещё пил… спрятал в те же макароны.

…по лестнице наверх взобрался… на втором этаже в большой комнате натопили, как в бане… у окна голая жопа впотьмах луной летала… выныривала над одеялом… как упругий дельфин из-под воды.

…в углу на кровати Витюшу узнал… баба какая-то с ним… пристроился к ним сбоку… Витёк возник было с нелицеприятными матюгами… но узнал Лёху и залыбился, подмигнул… молочные братья… по многим сисям.

…Лёха к девочке с другой стороны притёрся… на ней уж все защёлочки были расстёгнуты и лямочки приспущены… Витюша её мощно лобзал, то вздымаясь, то сползая… она смутилась от Лёхиного присутствия… всё оборачивалась на него… а он её не трогал сперва… лежал рядом и смотрел на профиль пристально… тихо дул на неё.

…легонько так завиток волосиков и ушко стал гладить… она снова забеспокоилась и хотела рукой его отодвинуть… он за локоть перехватил и себе под голову сунул… и своей лишней рукой на отдалении держал… а нижней губой осторожненько так, едва касаясь, стал по краю её ушка водить… она дёрнулась, повернулась к нему, шёпотом своё «уйди» сказала… а он легонько, пушок губами чувствуя, поцеловал в щёчку… в шейку… ещё, ещё… не торопясь… выбирая куда, наливаясь силой… она отворачивалась и хотела высвободиться… но Витюша её тоже держал и елозил рукой по грудям, иногда локтем Лёху толкая… а Лёха ручку вниз спустил, на животик… баба рванулась от него очень решительно… но Лёха держал и животик гладил, чувствуя, как заходится всё внутри… но для́, сдерживая свой порыв… осаживая себя… она снова рванулась… теперь уже изо всех сил… его и Витюшу в разные стороны раздвигая… они опять удержали.

…Лёха руку меж ножек в трусики спустил… волосики ей ласково вороша… гладя её мокренькую одним пальцем сверху по губкам и чуть раздвигая их… она опять к нему повернулась и резко дёрнулась прижатой рукой… а он поцеловал девулю в губки и на ушко прошептал:

— …ну что ты, глупенькая?.. ты же самая хорошая на свете, и я тебя люблю.

…целовал взасос… легко, лишь играя её губами… не давая отнять… она резко отвернула рот… а он целовал в шею, в щёку, за ухом, снова в губы… изгибаясь… точно находя… предвидя каждый её уклон… нарастая внутри… чувствуя… и замедлялся вдруг… осторожно водил губами по её шее.

…опять руку вниз спустил… по её волосикам стал нежно пальцем водить… останавливался и ждал… а потом вновь начинал легко и бережно по губкам водить… и снова застывал… зашлось и запрокинулось в нём… и рука то нежно, то уверенно ласкала её животик и мокрые нежные губки под ним… там, где зажато, сдавлено всё, жарко, потно… каким-то неведомым чувством уже знал её… чувствовал всю… изнутри держал… отыскивая те самые неслышные ноты и струны… она задышала, его ритм ловя… глаза закрыла… и, как бы отыскивая что-то, повернула к нему нелепо открытый рот… не поцелуя ожидая, а прислушиваясь… навстречу чему-то идя… а он держать её забыл… весь там, на руке своей нижней сойдясь… истоньшаясь… доводя до небес истому… давая ей уйти вперёд и ждать его… вновь догоняя и отставая… и тут началось… через край пошло, нарастая… волна эта в ней… запрокидывая, унося, закипая пеной и накрывая их обоих… он чуть замедлил было… а она уж всем телом подавалась навстречу каждому его движению… собой беззвучно моля… тут, почти у самого верха, он сам в разгон пошёл… быстро, точно, попадая в её ритм… убыстряя и раскачивая… выгнулась она… беззвучно губами шепча… лепетно… опала в беспамятстве… этот бесконечный выдох пошёл… и в ту же секунду у него началось… а он продолжал её ласкать… остановиться не мог… совсем бешеный был, чувствуя, как заливает внутри штаны тёплой спермой, течёт под яйца и вбок по бедру.

…выдохнул… отвалился… руку вынул, обтёр об одеяло… пьянило, лихорадило… знал за собой, как заводит его это изначально чужое ощущение женского оргазма… повернулся на другой бок… углом простыни залез к себе в ширинку… вытирался, морду кривя… всё там было перемазано… трусы насквозь… как в соплях… всегда любил кончать в неё… чтоб не видеть своего кефира.

…застегнулся… лежал… в тёмное окно смотрел… белёсые рамы, слегка луной подсвеченные… ни хера там не было видно… сел на кровати… Витюша нос нафуфырил… подмигнул и кивнул на бабу… Лёха отрицательно мотанул головой… идти с Витюшей в бутерброд смысла не было.

…Витюша — неслабый бомбила… а баба — нетянучка… на двоих её не хватит… в конце стала ноги сжимать изо всех сил и торопиться… словно чудо какое свершается, которое любой мелочью можно превратить в облом… небось давно не кончала как надо… даст по разу и в кисель уйдёт.

…встал с кровати… вышел… вниз спустился на первый этаж… пошёл на кухню… раздумал вновь трогать тростниковский резерв… может, потом… если уж совсем херня наступит.

…возгласы услышал… пошёл на шум в прежнюю комнату… во бля!.. все бабы пристроены… дядя Глеб тихо лимонит с Мартом… шепчутся, как декабристы… про сотворение мира, конечно… о чём же ещё?.. у дяди Глеба есть отхожая ляля… но к братану он её не водит… и сюда не привёз.

…Тростников пьяный на кровати сидел… засунув Нинке руку сзади в шаровары… и громко руководил темой дня… ему б на стадионах выступать… душа обчества:

— …«слышен ропот: „Нас на бабу променял“» — это только так… для отвода глаз… на самом деле кореша́ его на зуб пробовали… нельзя ли спихнуть… они его на прочность всё время проверяли… и в том была высокая внутренняя политика этой сумбурной банды… а ему, чтобы сохранить за собой не только гетманский пост, но и самоё жизнь, надо было время от времени кого-то мочить… извиняюсь за каламбур… все эти мокрушные авторитеты всегда висят на волоске… вот и приходится регулярно и наглядно показывать своим подручным волкодавам, что с любым из них могёт случиться в любой досужий мо́мент.

…а может, дело усугубилось ещё и тем, что, когда он её трахал… она… всё ж княжна… его презрением обдала… а у него… у простолюдина… от этого комплекс неполноценности развился… моить, не было у него утром чувства полного преобладания над этой оттраханной бабой… всё же после ночи пылкой любви мог бы и заступиться за свою чувиху… и, обладая абсолютным самодержавием, поприжать шутничков любым другим способом… окромя купания персидского сиятельного лица «на просторе речной волны»… но… как ни крути, а мужичонка, выходит, был кишкой слабоват против своих подельников… и падок на грошовый аплодисман, как все эти авторитеты… а потому и решил учинить описанный выше простенький концепт.

…я всегда подозревал, что без некоторого пристрастия к дешёвке народным вождём ни в жисть не стать… все эти Наполеоны, хамелеоны и Мао Цзэдуны любую высоту полётов и широту взглядов сводят к понятной площадям пошлянке… эти организуемые ими массовые хождения с хоругвями и плакатами для меня полнейшая загадка… как, впрочем, и все остальные их публичные деяния… поэтому я лучше, как говаривал наш дворник Хрихорий, с дорогой душой вернусь к подотчётному центральному герою данной песни.

…так вот… утопив свою полюбовницу… можно сказать, без видимых на то причин… он ещё спрашивает: «что ж вы, черти, приуныли?»

…занятная любознательность!.. приуноешь тут, когда до ближайшей пристани неведомо куда… а верховный бригадир с апохмелья изволит малопонятно шалить… и делать всем присутствующим душещипательные намёки… эдак он, под предлогом душевного кризиса средних лет, мог всё своё приблудное воинство поштучно за борт перекидать… а народ в те годы был весь увешан железом!

— (Глеб): …«ну-ка, Филька-чёрт, пляши!» — ну, ясное дело, после смертоубийства самое время для танцев.

— …тут слово «чёрт» надо понимать буквально, — бубнил пьяненький Март.

— (ТТ): …это в вашем сюжете, господин послушник… а в моей транскрипции — Филька был шестёркой… и, жизнь свою ежесекундно спасаючи, со всей невозможной самоотверженностью плясал… с натуральным вложением души и вдохновенным рвением… кому как не ему было знать, что до смерти и впрямь четыре шага… или ровно столько, сколько до ближайшего борта… ибо если княжон топить — дело хоть отдалённо, но всё же трагическое… не потому, что баба, а всё ж таки — сан… то уж Фильку за борт на шлейке спустить — затейно, прибаутно, улюлюйно и невсамделишно… и свидетельствует отнюдь не о злодействе, а о широте души… поэтому Фильке надлежало энергией себя уберечь… неуёмностью таланта и лихим, неудержимым простором… надо было такой лихой кометой по небу просиять… чтоб у самого бригадира и у прочих душегубов надёжно отложилось: песню не убьёшь!.. одним словом, Филька так плясал, что жопа по швам трещала.

…а на месте остальных мародёров я бы стал дружненько поддерживать это веселье общим притопом, прихлопом, видимым ликованием и неким вывертом с заковыкостью… ибо тут была возможность сбить бригадирову хмарь… и всем кагалом повернуть оглоблю евоного ндрава в любую другую безопасную для коллектива сторону.

— …челны-княжны… ради рифмы мать родную продадут… не верь им, поэтам, — томно тянул Март.

— (Глеб): …челны-то были расписные… стало быть художников пользовал… бандюгам художники, музыка и танцы всегда нужны.

…Тростников зверскую рожу состроил и приготовился съесть Нинку… Нинка захихикала и ручками закрылась… ТТ зубы наглядно показал и кровь из неё пить полез… за ушком лизал и в шейку кусал… она в полном восторге запрыгала и шейкой завертела… а он объял её за вкусные округлости и запел в ушко, пародируя оперные страсти:

— …Крузенштерном загадочным я к тебе приплыву!.. что может быть круглей твоих грудей?!. твоих колен… моя Гретхен!.. моя Нинон!.. дас айн батон… ну, обойми… обойми меня, непутёвого, моя булочка!

…она невинную кису состроила… и норовила его ноготками царапнуть… махались друг на дружку… руки балетно вздымали… ржали… бутылку со стола опрокинули… водкой запахло.

— …стой! — заорал Тростников, — не шелуди ногами… усех поубиваю, усем кроу пусчу!

…народ под стол полез искать впотьмах… елозили многочисленно и вроде нашли… ТТ содержимое на просвет в окно смотрел:

— …так приучал трёхлетний Коля свою собаку к алкоголю.

…Лёха между столом протиснулся к Тростникову:

— …Анатолий Лухьяныч, дайте подержаться трудовому народу за ваш интимный предмет… вам больше нельзя… девушки любить не будут.

…из его рук бутылу резко выдернул… опрокинул и пил… Тростников хлестанул впотьмах рукой… вырвал обратно… стекло у Лёхи скрипнуло по зубам.

— (ТТ): …эт-то что за морская свинка?!. кто?!. ты, что ли, Лёха?.. что?.. свежего жмурика лабать не позвали?.. слишком тёплый?.. ему ещё брови рисуют… а у вас — простой… и сразу лапой за чужое… своего, конечно, не привёз… идейный шаромыжник… комиссар… будешь номер сто двадцать восьмой… на ладони запиши… архипел-ла-аги души моей… бежат бумаги, лежат вне ей-й-й!

…Тростников изрядно подзаложил и намеревался петь… опять за гитару схватился… охнул Лёха про себя… охуею я от его пения.

…вышел в коридор бесцельно… не хер тут делать, просто не хер… магнитофон из соседней комнаты «Муди блюз» тянул… заслушался… любил «Мудей»… дверь в ту комнату слегка приоткрыл… потёмки… посреди какой-то педрила в синем свитерке томно в танце гнулся с бабой в обнимку.

…Лёха в дверях стоял… то в комнату, то в коридор поглядывал… Кулич из-за дальней двери выполз… мятый весь, жуткий… со сползшей мордой… сцать пошёл… кивнул побито… Лёха молча ответный приветик послал.

…педрила ни черта не умел танцевать… Лёха, кому по роду службы всё же полагалось с гитарой пританцовывать на сцене, понатаскавшись по гастролям, обычно с усталой брезгливостью терпел все эти нынешние роковы́е танцы в народном исполнении… и довольно неплохо передразнивал губернские оттенки провинциального понта… но баба!.. спокойненько, томненько так… то ручкой поведёт, то бёдрышком качнёт… словно в ней костей нет… не спешит себя показать, и такое чувство меры… что, знаете ли, не каждый день… засмотрелся Лёха… вай-вай, если она трахается так же… лица её он не видел сзади… но ладненькая, кругленькая, обтянутая правильными штанцами попка обещала много утех… опять пошло-поехало у него… в яйцах забурило… больно стало, когда бугор этот, штанами стиснутый, стал тихой сапой пробираться с полшестого на пять минут первого.

…педрила бабу свою целовать полез… стояли посреди, ластились… Лёха на её зад смотрел… угадывая те самые линии впотьмах… воображая скрытые детали… от этого видения его так прихватило, что яйца завыли от боли… он даже отвернулся.

— …эй, парень! — крикнул Лёха, — там тебя Кулич зовёт.

…педрила растерянно оглянулся и спросил, какой Кулич… Лёха степенно пояснил, что там с Куличом ещё кто-то… из города приехал… говорят, «срочно»… сказали, что ты в синем свитерке… педрила неуверенно пошёл к двери… Лёха пропустил его, указал вверх по лестнице… посмотрел вслед и двинул к девахе… она отошла и прислонилась к стене… Лёха подошёл вплотную, чуть ли не касаясь её, но всё же не касаясь… она не отодвинулась… медленно подняла голову и спокойно посмотрела на него… он в полумраке разглядел нечто похожее на улыбку… уверенная, падла.

— (Лёха): …вы извините меня… я преодолеваю смущение… вы не могли бы выйти со мной отсюда на минутку… мне надо важное вам сказать, — задумчиво и нежно взял её за руку, как бы приглашая пройти.

…она руку не отняла, но не двинулась с места… и снова улыбнулась ему в темноте.

— (Лёха): …я по глазам вижу, что в душе вы добры… пожалуйста, не отказывайте в такой малости, когда это так важно для меня… мне так тяжело говорить в этом бедламе… прошу вас, лишь несколько шагов… это вас никак не затр…

…тут Лёху шматануло в сторону, и, пытаясь удержаться, он грохнулся о стол… башкой крутанул, уходя от второго удара… и, ещё не встав… силуэт находя… рывком себя поднимая, вмазал в темноте по контуру… но педрила успел чуть раньше… у Лёхи один глаз сверкнул и ослеп… мотануло Лёху, и он, согнувшись и в сторону уйдя, назад пяткой тому в живот… и с разворота длинным крюком.

…сцепились вплотную… чуть на пол не покатились… устояли… Лёха его к круглой печке привалил и там, прижав, бил и бил наотмашь… быстро и яростно… тот коленом Лёхе в поддых вмазал… согнулся Лёха… ответил с разворота пяткой в живот… так закомпостировал, что чуть печка не рухнула… и педрила повалился наземь, стал кататься… но тут Лёхе сзади чуваны руки скрутили… Лёха аж взвился от ярости… он же весь пузом и рылом педриле открытый… но его уже втроём держали и свет зажгли.

…в растерзанной комнате на полу ползал педрила весь в крови… Лёха тоже на роже расползшуюся квашню ощущал… ему его же дружок Кулич руки крутил и ещё два каких-то добровольца… Лёха от них всё же вырвался, пообещав, что драться не будет… педрила корчился на полу… держался за живот и охал… бубнил злое, на Лёху глядя… девочку ту сдуло… Лёха Нинку прибежавшую спросил, где, мол, она… Нинка только загадочно бровками повела.

…озернулся по ландшафту… усёк закадычный предмет… спиной к столу повернулся… за собой задней рукой незаметно бутылку со скатерти смёл… и, держа добычу в секрете, стал по-тихому пробираться к двери.

…девочки этой в коридоре тоже не было… гадюшник стоял открытый… по комнатам идти неохота… постоял, галдёж ловя… педрила за закрытой дверью орал и, похоже, рвался отомстить… Лёха только хмыкнул про себя… повезло тебе, пацан, что нас разняли… знал же, что не хер тут делать… без братана — ни водки, ни девок… толкнул выходную дверь на мороз… битую морду в снегу купать.

…………

…девочка эта ни с того ни с сего оказалась на крыльце в накинутой на плечи каракулевой шубейке… она стояла на ступенях и обернулась ему навстречу… подошёл… притянул к себе за талию… посмотрел в глаза умильно и проницательно… вывернулась… со ступенек спустилась… плавно и манерно по тропинке пошла… себя показывая… и меховыми сапожками снег рыхлый футболя.

— …ну что же вы совсем одна на морозе?.. пойдёмте в тепло… я вам покажу мою коллекцию марок, — вякнул с неожиданной хрипотцой Лёха.

…она ему усмешку сделала одними губами… и медленно, враскидочку, пошла прочь… развратная, сука… от ухмылочки этой открытым ртом у него привычный мураш от пупа вниз пополз.

— (Лёха): …вы не поверите, как одиноко мне было среди этого сброда, пока передо мной не явились вы… ведь в душе я — дядя самых честных правил… для меня важнее всего — ноблес оближ.

…нарочито медленно шла прочь, не оборачиваясь… но давая время догнать себя… а он, не догоняя, шёл сзади, шагах в трёх… произнося пламенные слова… заплетаясь, запинаясь, возвышаясь над мелочёвкой… страдая вслух… смешивая в восторженную смесь подслушанные обрывки умных разговоров и хрестоматийные стихи… в эдакий салат… салют… сальто-мортале.

…………

…Март в углу сам себе на гитаре тренькал… играть он не умел… но умел издавать таинственные… Божественные, как он говорил, звуки… и млел под них… Тростников философски-восклицательно орал об Афанасии Никитине и каких-то царевнах в бочках, которые тоже были путешественницами… вёл исторические параллели и меридианы:

— …в топлении вельмож была всенародная языческая тяга к христианству… к окроплению водой!.. от персидской княжны к Муме!.. тяга к единению во Христе сирых и полновластных!.. и всегда как полная антитеза — это кургузое беспомощное робеспьерианство, фурьеризм, марксизм и ульянизм!.. кривая память узколобеньких дровосеков о горних высях… топорно и по-слоновьи прямыми ходами претворённая в жизнь… идеологический лубок… только на натуральном материяле и с живой кровью… оттого они над нами и зверствуют с 1789 года, что мы им сказок новых не пишем… мы сами, суки, виноваты!.. «Тысячу и одну ночь» им надо в понятном изложении для телевидения… чтоб их зверства прекратить… чтоб забыли, откуда у них рога и копыта растут… с той же целью, что и Шехе́ра-задэ́ в своё время своему некроманту плела.

— (Глеб): …«Ниву», «Ниву» надо воскрешать… народу же надо во что-то верить… когда «Нива» захирела — эта вонючая революция и началась.

— (Март): …сказок у них хватает… их надо научить, как жить друг с другом… как прокормить себя, никого не убивая.

— (Леон): …чушь, Мартынушка!.. сиреневая чушь… пуговичка блестящая для дурдома имени Маклая… да многим просто на роду написано быть бездомными и бродягами… где тебе посечь их самостийные бездны… им же не до сочетания с реальностью… да клали они на твоё непротивленье злу… их дело факельное, пёстрое, блажное… в душе — каждый из нас хочет быть нищим и бездомным… это страсть наша тайная — послать в один день всё на хуй… почти что уж старость страсти, келейными словами заговариваясь… ибо все эти перипатетики, проживавшие в бочкотаре, суть молодость души нашей и всечасная ностальгия… они симболизируют наш укрощённый бунт… и уж тем одним воплощают Божье дело на земле… которое…

— (ТТ): …ебал я тя в слонову жопу!.. об чём ты несёшь бесконечно?.. растрёпанные мысли приносят насморк, который совсем не болезнь… а олицетворение психических неполадок… и, так сказать, несогласованностей в делах единства души с окружающим светопреставлением… иногда просто нет прямого хода к первоисточнику… внутри всё склизко и уныло… и организм решает заболеть… вуаль такую на себя кинуть… мол, у пустынных волн… унылый чёлн… водою полн… ох, Март, погоди.

— (Леон): …а я всё же настаиваю на том, что зловредное желание коллектива сделать оседлым… то есть оседлать человека, одержимого цыганской страстью, есть последствие нутряной скуки, присущей… мать их колыхай… им всем… нам всем присущей… Христос тоже шлялся себе туда-сюда без постоянной фатёры… есть люди, которых просто невозможно представить с частной собственностью… они её просто из милости имеют, начиная с лаптей… вот возьми Толстого Льва!.. а если этот бомж настолько выше Толстого, что ему уже не надо романы писать для единства души?!. не искусство верх всему… быть никем — вот верх всему!.. и обрести в душе невысказанное единство с миром.

— (ТТ): …Лёник… ты извини, но я утратил канн-ву… не помню с ч-чиво мы начали… Нинок?.. только что под рукой была… своим тёплым и мягким местом… Нинок?!. где ты, мой ненаглядный Булюль?

— (Леон): …думаешь, Булюлю писить не надо?

— (ТТ): …сперва пьют — потом сцут… потом опять пьют… дача для поддачи… Нинок, когда дело делать будем?!