Сталин и я
Азбука
Redshon

© Redshon, 2016

© Станислав Забурдаев, фотографии, 2016

ISBN 978-5-4474-6874-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Буки (Б)

1991 год, мне 21. Получаю срочный вызов в партком Коммунистической партии Советского Союза филологического факультета Ленинградского Государственного Университета (ЛГУ) имени А. А. Жданова. Усаживаюсь напротив трех непонятных мужиков в хороших костюмах от фабрики «Большевичка». Они мне говорят:

– Политбюро ЦК КПСС решило вас назначить на должность природного русского Императора.

Я говорю:

– Ну и чего?

Один из них:

– Ничего. Вам огласили решение Политбюро, коммунист Новокшонов? Распишитесь на документе о доведении.

Ну я и расписался.1

Прошло более 20 лет, но я до сих пор думаю, чем было доведенное до члена КПСС Новокшонова решение Политбюро ЦК КПСС?

Было ли оно запоздалым оглашением исполнителю принятого намного ранее постановления? Ведь с 6 ноября 1991 года КПСС в бывшем СССР была запрещенной партией, более того, находившейся под судом.

Если же решение было принято уже после запрета, то это свидетельствует о существовании подпольного Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Если это так, то почему у меня не спросили согласия занять предложенную должность? Раз не спросили, значит меня назначили кабаном, которому в упражнении по стрельбе положено бежать.

Я был молодым коммунистом и хорошо знал, что делают большевики с императорами всех мастей. Вдобавок я не проходил особой подготовки действовать в условиях перехода моей партии на нелегальное положение. Однако с кое-каким опытом предшественников я был знаком благодаря чтению их воспоминаний. Этот опыт убеждал меня, что назначение было лишь шуткой трех подвыпивших друзей, скорее всего увольняющихся из Ленинградского еще Государственного университета. Ведь они даже не представились, не предъявили никаких документов о своих полномочиях, а значит они для меня никто или тоже вроде кабанчиков.

Впрочем, сам факт вызова настораживал. Утечки сведений я допустить не мог. Это значит, что где-то рядом ходит некто, пытающийся мне что-то сказать. И этот Некто допущен в святая святых Всероссийской коммунистической партии большевиков (ВКПб). Расклад был неясен. На войне в таких случаях отправляют разведчиков за языком. Язык должен прояснить обстановку. Но на войне есть линия фронта и тыл. На землях, захваченных неприятелем, тыла нет.

Членом подпольного ЦК КПСС мог быть любой, пересекающий мою жизнь или даже сопровождающий меня по ней. Доверять, следовательно, я не мог никому; расклад вынуждал меня видеть члена подпольного ЦК в каждом встречном или встречной подходящего возраста. А уж в том, что ЦК может назначить меня на должность природного русского Императора, я не сомневался. При тов. Сталине для принятия подобного решения в ЦК было достаточно тройки.

Коммунист и офицер Суворов (В. Резун) очень красиво описал случай резкого повышения в должности от запасного спецкурьера ЦК до испанской инфанты на заседании тройки ЦК:

– Товарищ Сталин, – Мессер строг. – Товарищ Сталин, она не может быть королевой!

– Почему?

– Она не тянет на королеву. Просто по комплекции не тянет. – Мессер показал Сталину, какими в его представлении бывают у королевы бедра и каков объем груди.

И Сталин согласился. В его представлении воплощением настоящей королевы была немка на русском троне – Екатерина. Сталин представлял ее женщиной с могучей грудью и столь же могучими бедрами. До своих сосков она, в сталинском понимании, могла дотянуться, но только самыми кончиками пальцев.

Претендентка на испанский престол этим стандартам не соответствует.

– Стандартам она не соответствует, – сокрушенно подвел итог Сталин, – и на королеву не тянет. Это ясно. – И вдруг нашелся: – А на принцессу тянет?

Смутился Мессер. В его представлении, принцесса – маленькая, тоненькая, хрупкая, трепетная… Признать был вынужден: по комплекции на принцессу тянет.

– Во! – сказал Сталин. – Во! Для начала назначим принцессой. На королеву не тянет, и ничего, из кого же королевы происходят? Будем оптимистами, будем питать надежды, что со временем она разовьется в королеву. Товарищ Холованов, пишите.

А Холованов уж за огромным «Ундервудом», и уж бланк готов – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков). Центральный Комитет». В правом верхнем углу привычно и быстро отшлепал:

«Совершенно секретно. Особая папка». Отбил и замер. Взгляд на Сталина: готов.

Сталин прошел по комнате, развернулся, остановился.

– Постановление ЦК, – продиктовал хрипло. – Центральный Комитет постановил… двоеточие… назначить испанской принцессой… скобку открыть… инфантой… скобку закрыть… запятая… наследницей испанского престола… Стрелецкую Анастасию Андреевну… запятая… агентурный псевдоним… тире… Жар-птица… точка…

Спецкурьер Центрального Комитета ВКПб Стрелецкая Анастасия Андреевна, агентурный псевдоним – Жар-птица, вышла из сталинского кабинета испанской инфантой, наследницей престола. Сталин сказал, что она будет испанской королевой, будет непременно, но для этого надо много работать над собой. А для начала она назначается испанской принцессой, инфантой по-ихнему. Зачитал товарищ Сталин соответствующее совершенно секретное постановление Центрального Комитета и пожелал успехов в освоении новой профессии.

Понятное дело, вопрос возникает: имеет ли право Центральный Комитет Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) назначить кого-то на должность испанской инфанты?

Тут я вынужден сказать чистую правду: Центральный Комитет имеет право назначить на любую должность.2

Русская большевистская привычка всё важное решать на троих идёт из Древнего Рима. Lectisternium,от lectos sternere, стлать постель, также pulvinar или pulvinaria, называлась у римлян пьянка, пиршество богов, блудняк. Были они двоякого рода: обыкновенные, правильно повторявшиеся, и чрезвычайные. Во многих храмах пьянки устраивались почти ежедневно,3 на троих, реже на семерых собутыльников. Тройка, соображавшая над устройством бухача, называлась triumviri epulones(ебланы триумвиры). На Востоке ставшие царями римские граждане начали устраивать пьянки (та кýльту,русск. халтура, позднее заимствование: культура) у себя дома, угощая своих богов-корешей. Почтительные рабские отчеты о запоях освободившего Вавилон от касситов Тукульти-Нинурты I изучены учеными так же подробно, как война двух ебланов собутыльников Цезаря и Помпея после смерти третьего – Красса.4

Тройки ЦК, согласно уставу КПСС, осуществляли руководство всей деятельностью партии, местных партийных органов, руководили кадровой политикой партии. ЦК КПСС направлял работу центральных государственных и общественных организаций трудящихся через партийные группы в них, создавал различные органы, учреждения и предприятия партии и руководил их деятельностью, назначал редакции центральных газет и журналов, работающих под его контролем, распределял средства партийного бюджета и осуществлял контроль его исполнения.

В ноябре 1989 года, когда я демобилизовался из 12 Главного Управления специального вооружения Министерства обороны СССР, в ЦК было 10 отделов: 1) Отдел партийного строительства и кадровой работы; 2) Идеологический отдел; 3) Социально-экономический отдел; 4) Аграрный отдел; 5) Оборонный отдел; 6) Государственно-правовой отдел; 7) Международный отдел; 8) Общий отдел; 9) Управление делами; 10) Отдел для связей с общественно-политическими организациями.

Перед самым концом СССР на XXVIII съезде КПСС (в 1990 году) был избран наибольший по численности состав ЦК КПСС (412 членов).

Простой гражданин СССР, пусть даже член партии, легко мог преждевременно скончаться от цыка цековца. Власть члена ЦК была грандиозна, а власть тройки членов – вселенски божественна.

В бытность сменившего тов. Сталина персека (первого секретаря ЦК) Н. С. Хрущева, чтобы назначить студента главным редактором журнала достаточно было и одного члена ЦК, пусть даже и члена женщины. Таким была член Президиума ЦК КПСС с 1957 по 1961 годы Е. А. Фурцева:

– Сбылась давняя мечта студентов, мы приняли решение ЦК об издании журнала при Литературном институте. Он будет так и называться: «Журнал молодых». Вас мы решили назначить редактором.

Я повел плечом и головой, что означало: если решили, я возражать не стану. Екатерина Алексеевна вдруг заговорила строже, в ее голосе я уже слышал жесткость и какую-то дозу недовольства:

– Вы не возражаете, но мне известно, что вы никогда не работали редактором.

– Да, я редактором не работал, но я доволен тем, что редактором назначаете студента. Если назначите другого студента – я возражать не стану.

– Но почему должны возражать? Вы студент.

– Да, студент, но я еще и исполняю роль секретаря партийной организации.

– Ах, да – извините. Я совсем забыла. Но перейдем к делу: прошу вас отнестись с большой осторожностью к формированию редакции. Вы, очевидно, уж поняли атмосферу, царящую в писательском мире. Там, видите ли, доминирует народ одной небольшой национальности. Они будут следить и при малейшем вашем усилии потеснить их истерично завизжат.

Лукаво сощурила свои прекрасные глаза, ждала моей реакции. И она последовала в следующих моих рискованных словах:

– Екатерина Алексеевна! Я попал к вам по какой-то редкой счастливой случайности;5и наверняка другого подобного случая у меня не будет. Позволю задать вам вопрос: почему в стране, где живет восемьдесят два процента русских, писательская организация сформирована из… этих… лиц небольшой национальности? Известно ли вам, что их в писательском справочнике больше семидесяти процентов?

Влажные блестящие глаза русской красавицы потемнели – стали еще прекраснее. Невольно мне в голову влетела мысль: а этот безобразный лысый толстяк, который носит русскую фамилию, но на самом деле Перелмутр, – он, будучи секретарем Московского горкома партии, где-то увидел эту чудную, изящную женщину и сделал ее вначале секретарем райкома партии, а затем вытащил и на самый верх партийной иерархии… Понимает толк в женской красоте. Мысль промелькнула мгновенно и завершилась выводом: однако и умна она, и тактична. И вот… русского парня решила сделать редактором.

А она заговорила тихо, доверительно:

– Да, так у нас вышло. А уж как это произошло, сказать вам не могу. Говорят, это пошло еще от Горького. Он к этой самой небольшой национальности благоволил и на все командные посты в литературе ставил только их. Вы, наверное, знаете первых главарей: Лилевич, Авербах… Оттуда все пошло.

Фурцева помолчала, а затем, блеснув молодыми глазами, заговорила:

– Вопрос такой будто бы задавал Сталину Фадеев. А наш папа, поправив ус и раскуривая трубку, сказал:

– Вам придется работать с этими писателями. Других писателей у меня для вас нет.

– Я слышал эту присказку, – правда, в другом варианте. Сталин будто бы говорил о настоящих писателях.

– Да, это так. Членов Союза писателей у нас много, а таких, которые бы книги писали, – таких мало. Ну, так вот: прошу быть дипломатичным и тактичным при подборе сотрудников в редакцию.

Я поднялся, поблагодарил за доверие и советы. Выходил из ЦК в самом радужном настроении. Фурцева произвела на меня хорошее впечатление, но главное: я – редактор журнала! Это походило на сказку или самый сладостный романтический сон.

Итак, я редактор журнала! Печатного, толстого, литературно-художественного! Да уж правда ли это, а может, всего лишь фантастически смелый, химерический сон?… Мне хочется выйти на улицу и кричать об этом, кричать. Великий Александр Герцен, родившийся в той же комнате, где размещается наше партийное бюро и где я имею честь часы и дни проводить вот уже третий год, в моем возрасте вынужден был скитаться в ссылке и жить в холодном номере владимирской гостиницы; Михаил Булгаков, еще более великий писатель, жил в том же доме, где будет наша редакция, и работал дворником; Марина Цветаева, ярчайшая из русских поэтесс, мыла туалеты в Центральном доме литераторов; Блока заморили голодом, Горького отравили, Маяковский и Есенин мыкались по Москве в поисках жилого угла, а затем одного за другим их отправили на тот свет… Да можно ли сосчитать страдания и муки русских литераторов! А тут… на тебе – редактор!… Нет, нет – не может быть такого наяву! Какой-то механизм испортился у наших недругов, что-то они недоглядели.

Потом-то я пойму: они хотя и привели на место Сталина своего человека, но на все-то командные кресла своих не посадили. Срабатывал синдром недостаточности, нехватки сатанинских кадров – наконец, спасительный эффект огромности нашей страны, могущества народа русского; тот самый эффект, который в начале двадцатых годов остроумно подметил отец писателя Куприна, приехавший в Париж и сказавший репортерам: для установления советской власти на всю Россию жидов не хватает.

Вот и тут: сидела еще в ЦК партии русская женщина и, как бы ее ни крутил и ни вертел муженек Фирюбин, русский дух в ней тогда еще оставался. Русский дух меня и вынес на кресло редактора – вот в чем была причина.6

Тогдашний студент русский коммунист И. В. Дроздов ошибается. Дух вообще, а русский в особенности, как отметил еще дворянин и сын Моёра Сергия Львовича А. С. Пушкин, может пахнуть. Вознести на кресло главного редактора дух не может. Дух не обладает властью члена ЦК КПСС, а тем более – тройки членов, могущей назначить на должность природного русского Императора.

Немножко смущенный новым назначением и раздосадованный, что природному русскому Императору не полагается личный экипаж, я вышел из здания филологического факультета ЛГУ и пешком отправился на встречу с одним из своих учителей – археологом Львом Самойловичем Клейном, отсидевшим за мужеложество, как мне рассказали, по причине недовольства его мыслями кого-то в ЦК.

Студенту Новокшонову необходимо было отвезти учителю вычитку рукописи его «Анатомии Илиады». В ней Клейн убедительно доказал, что ни сюжет древнегреческого эпоса «Илиада», ни его фон (Троянская война), ни основные его герои не базируются на реальных исторических событиях и личностях. Герои перешли в эпос из религиозной практики – это были культовые покровители греков [их господа и боги] в тех или иных жизненных ситуациях, и в «Илиаде» они продолжают эту свою деятельность.7 Заодно Новокшонов хотел расспросить Льва Самойловича об участии тов. Сталина в его студенческой судьбе.

Второкурсник кафедры классической филологии ЛГУ имени А. А. Жданова Новокшонов еще не знал, что в это же самое время первокурсник факультета «Золотой грифон» Школы чародеейства и волшебства «Хогвартс» полукровка Гарри Поттер узнал о существовании Колдовского камня. Сочинившая книжки о жизни Поттера бакалавр французского и классической филологии Джоан Роулинг опишет применяемый в той школе прибор – «Омут памяти», в котором можно посмотреть человеческие воспоминания. В этой книжке запись таких воспоминаний обычно сделана курсивом.

В книжках о Поттере властью ЦК обладает Министерство колдовства, о существовании которого большинство грязнокровок даже не подозревают. Выпускнику единственной в Великобритании Школы чародеейства и волшебства пришлось побороться, чтобы свергнуть полукровку, захватившего власть в Министерстве и преступившего все запреты стыда и совести.

Бакалавр Роулинг рассказала на свой лад ту же историю, о которой повествую и я.

Клейн же рассказал Новокшонову, как он – четверокурсник ЛГУ – поднял руку на «железный инвентарь марксизма» (выражение члена ЦК М. Н. Покровского), учение скончавшегося в 1934 году Н. Я Марра. Юный студент-филолог Пединститута в Гродно еще в 1945 году усвоил простые и ясные мысли советского языкового Бога Марра о языкознании. О результатах исследований учеников Марра докладывал в редакции газеты «Правда» 12 сентября 1945 года член ЦК и академик И. И. Мещанинов. Доклад академика под названием «Основные проблемы советского языкознания» перепечатали все газеты Советского Союза. В «Правде» писали языком, понятным любому советскому школьнику:

Языкознание делится на зарубежное и советское. Зарубежные и советские языковеды согласны в том, что язык не создан Богом, но человеком, превратившим его в общественное явление. Расхождение у советских и зарубежных языковедов – во взгляде на развитие языка. Иностранцы считают, что все языки в прошлом сходятся к одному наречию. Языковеды же с советским гражданством полагают, что единого языка в прошлом не было.

Выяснить истину в 1945 году было еще невозможно, так как не было ответа на главную тайну прошлого – происхождение русских и славян. В писанной истории человечества они появляются как бы из ниоткуда с необъяснимо развитым языком. Эти простые мысли академик Мещанинов смог донести и до тов. Сталина, который выводы сделал и начал отдавать распоряжения, резко увеличившие число и благосостояние ученых, занятых, как сейчас неточно говорят, – гуманитарными науками. О том, что член ЦК тов. Сталин понимал сказанное академиком, свидетельствуют упомянутая Мещаниновым сталинская статья 1938 года «Марксизм и национально-колониальный вопрос»:

«Нынешняя итальянская нация образовалась из римлян, германцев, этрусков, греков, арабов[евреев] и т.д… То же самое нужно сказать об англичанах, немцах и прочих, сложившихся в нации из людей различных рас и племен».Действительно, современная итальяноязычная человекопорода почти не имеет кровной связи с изчезнувшей куда-то в древности древнеримской. Изчезнувшей, не значит погибшей, как докажет в 2013 году старший преподаватель факультета журналистики бывшего Императорского СПбГУ член КПСС Новокшонов.

В своей статье окончивший четыре класса православной Тифлисской духовной семинарии И. В. Джугашвили развивал мысли покойного правоведа В. И. Ульянова, изложенные в статье «О национальной гордости Великороссов»:

«Допустим даже, что история решит вопрос в пользу великорусского великодержавного капитализма против ста и одной маленькой нации. Это не невозможно, ибо вся история капитала есть история насилий и грабежа, крови и грязи…

Если история решит вопрос в пользу великорусского великодержавного капитализма, то отсюда следует, что тем более великой будет социалистическая роль великорусского пролетариата, как главного двигателя коммунистической революции, порождаемой капитализмом. А для революции пролетариата необходимо длительное воспитание рабочих в духе полнейшего национального равенства и братства… Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев».

Латинское слово natio обозначало породу, то есть особые признаки, объединяющие народы и племена. Важнейшим таким признаком является речь, язык. Язык великороссов Российской Империи был сознательно превращен в навоз для произрастания наречий и языков будущих народов и племен нации советской. В советских учебниках русский язык назвали языком межнационального общения для стран социалистического лагеря; в англо-американских колониях таким был английский.

Вѣди (В)

В 1947 году гражданин СССР Лев Клейн бежал из Гродно в Ленинград: «и поступил в Университет, сначала (еще в 1946 г.) заочником, годом позже (с огромными трудностями) я перевелся в дневные студенты». Сочинением Льва Самойловича Клейна «Путешествие в перевернутый мир» я зачитывался на службе в армии в 1989 году. И вот живая легенда советской археологии и этнографии рассказывает мне, как волей тов. Сталина академик Марр сослужил посмертную службу науке и советскому народу:

«Его концепция разрушила праязыки всех индоевропейских языковых семей и рисовала развитие речи в противоположном направлении – от великого множества языков к нескольким языкам всё большего охвата (и в будущем к одному языку всей земли). Изобретенные им методы были чрезвычайно просты и расплывчаты. Этими методами можно было доказать всё, что угодно. В революцию он был сделан и главой советской археологии, и археологи должны были подтверждать сумасшедшие идеи Марра археологическими материалами.

Я был тогда некоторое время воодушевлен ею и на четвертом курсе Университета избрал это учение для своей курсовой работы. Я был допущен в марровский архив, работал там и пришел к заключению, что его учение не держится ни в лингвистике, ни в археологии, оно не соответствует ни марксизму, ни фактам, и что на деле он просто сошел с ума.

Начал я с убежденности, что Марр был гением, но (возможно, по своей натуре) я скептик, и должен добраться до самой глубины вещей. У Марра я не нашел обоснований и, в частности, никакой основы для методики. Я посещал лекции последователей Марра – академика Мещанинова и профессора С. Д. Кацнельсона на филфаке. Однажды я подошел к Мещанинову и сказал: «Иван Иванович, я прочел все четыре тома Марра и понял едва ли половину, всё остальное не понять». Он ответил: «Ох, юноша, Вы очень счастливый человек. Меня он учил лично, а я понимаю едва ли четверть!»

Тогда я заинтересовался тем, как у Марра формировались его идеи. Архив его хранился в Институте археологии. Он был президентом Академии истории материальной культуры и одновременно директором Института языка и мышления. В конце жизни он был очень крупной персоной, членом Центрального Исполнительного комитета, что впоследствии превратилось в Верховный Совет. Он был одним из немногих известных ученых, принявших революцию, и с помпой выступил в государственных мероприятиях. Было известно, что свои последние годы Марр провел в психическом расстройстве, но мне стало ясно, что он сошел с ума много раньше.

С детства он был очень нервным, а после революции его постигло три больших психологических удара. Первым ударом была утрата материалов и отчетов его археологических раскопок древней армянской столицы Ани – вагон с ними, [отправленный с Кавказа в Петербург,] погиб.

Позже, в 1993 году рассказ Клейна запишет и опубликует в чикагском журнале «Каррент Антрополоджи» журналист Т. Тэйлор.

Т. Тэйлор. В 1918?

Л. Клейн. Да, и вскоре умер его сын, которого он прочил себе в духовные наследники. Наконец, его покинули многие коллеги, когда он принял советский режим. Так что он оказался интеллектуально и эмоционально в изоляции, и в то же время он получил очень большую власть. Эти обстоятельства могут объяснить, почему работы его позднейших лет представляют собой сплошной бред – они были написаны уже сумасшедшим. Даже заглавия его статей безумны, например, «Бабушкины сказки о Свинье Красное Солнышко, или яфетические зори на украинском хуторе» – ну, бред!

Даже грамматика нарушена! Отец Марра был шотландцем, а мать – грузинкой, он так никогда и не овладел до совершенства русским языком, а каждую идею, приходившую ему в голову, он тотчас записывал, даже сидя на своей конной коляске. [Говорят, кучером была бывшая баронесса.] Прибыв на место, он просто бросал свои бумажки с нацарапанными каракулями, хорошо зная, что они тотчас будут заботливо и угодливо подхвачены и отправлены в печать как «труды гения». Так, в 1923 году он изобрел яфетическую теорию.

На четвертом курсе я написал критическую работу о Марре, обнаружив, что учение его противоречит не только марксизму, но и фактам. Я отдал эту работу на просмотр своему научному руководителю профессору М. И. Артамонову. Он был тогда проректором Университета, и Сталин назначил его директором Эрмитажа. Я пришел к нему домой, и его супруга [Ольга Антоновна] угощала меня блинами с икрой (была как раз Масленица). С утра до вечера он вникал в мою работу, пытаясь опровергнуть мои доводы. Он был очень смелым человеком и в конце сказал: «Ваша работа находится в полнейшем противоречии с основами советской науки, но она очень интересна. Мне думается, что-то в нашей науке перекосилось, что-то не так. Я бы предложил Вашу работу для обсуждения на специальной конференции в ИИМКе [в Академии наук]. Но должен предупредить Вас, что это будет для Вас очень опасно». [Я сказал: «Михаил Илларионович, ведь, выдвигая мою работу на публичное обсуждение, Вы тоже рискуете?» Он ответил: ] «Я рискую своим постом, а Вы рискуете головой». [Тем не менее я выразил свою готовность.] Он оговорил: надо, чтобы имя Марра нигде не появлялось в тексте доклада: марризм тогда считался частью марксизма.

Член ЦК и директор Государственного Эрмитажа (1951—1964) М. И. Артамонов был награждён орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и медалями. Он также был учителем Л. Н. Гумилева, оказавшим ученику огромную помощь в обнародовании его исследований и в научной карьере.

Обсуждение состоялось 3 марта 1950 г., и мне помнится, что, бреясь, я сильно порезался в то утро, и мои однокурсницы, девочки из нашей студенческой группы, покрыли моё лицо таким густым слоем пудры, что я выглядел как Пьеро. Моими оппонентами были Борис Борисович Пиотровский (профессор, тогда еще не академик, позже директор Эрмитажа), декан нашего факультета [Владимир Васильевич] Мавродин и [Алексей Павлович] Окладников [(тоже профессор, но еще тогда не академик)]. [Проф. А. Н. Бернштам тоже был и выступал. После выступления прислал мне записку (она сохранилась): «Тов. „скандалисту“ – мне можно уйти, или в качестве „пожарной команды“ я еще должен присутствовать? А. Н. Бернштам». ]

Тридцатилетный археолог А. Н. Бернштам разрыл памятники Семиречья, Тянь-Шаня, Памира и Ферганы, и выдумал периоды8возникновения археологических[откопанных] памятников Средней Азии от 2-го тыс. до н. э. до XV века. В начале 1950-х гг. работы Бернштама по истории киргизов были подвергнуты критике государственных органов. В 1992 году его дочь Т. А. Бернштам стала завотдела этнографии восточных славян Ленинградского отделения Института этнографии РАН, на базе которого был организован Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) РАН.

Профессор Соломон Давыдович Кацнельсон должен был тоже участвовать в заседании, но отказался. Он объяснил мне: «Единственное, что я могу для Вас сделать, это не придти. Если бы я пришел, я был бы обязан сокрушить Вас».

Уроженец Бобруйска С. Д. Кацнельсон лукавил. Он закончил школу в 1923 году, за четыре года до рождения Клейна. В 1928 году Кацнельсон поступил на педагогический факультет II-го МГУ, работал слесарем в Москве и Магнитогорске. По окончании университета (1932) стал сотрудником Научно-исследовательского института национальностей, в 1934 году поступил в аспирантуру Института языка и мышления (ИЯМ) АН СССР в Ленинграде под руководством академика Н. Я. Марра.

20 декабря 1934 г. Марр умер, и Кацнельсон делает стремительную карьеру. Кандидатская диссертация «К генезису номинативного предложения» (1935; годом позже вышла в виде монографии), докторская – «Номинативный строй речи. I. Атрибутивные и предикативные отношения» (1939).9В 1940 году утверждён в степени доктора филологических наук и степенизвании профессора, стал старшим научным сотрудником ИЯМ. В годы Великой Отечественной войны служил в политуправлении Ленинградского фронта.

В 1950 г. Кацнельсон был исключён из числа сотрудников АН и три года работал профессором Педагогического института в Иваново. С 1957 года и до конца жизни работал в Ленинградском отделении Института языкознания АН СССР, где с 1971 года заведовал сектором индоевропейских языков. В течение многих лет был заместителем председателя Научного совета по теории советского языкознания при ОЛЯ АН СССР.

Для студента было чрезвычайным успехом выступить против такого состава оппонентов. Когда я прочел свой доклад, каждый оппонент выступал двусмысленно, говоря, что всё это, пожалуй, необычно, но что-то, однако, в этом есть, и так далее. Со стороны Артамонова это было как выпустить пробный шар – студентам же естественно делать ошибки, а отношение к моей работе могло бы показать, можно ли уже избавиться от марризма.

В конце заседания ко мне подошел согбенный ученый, [это был Александр Николаевич Карасев, античник], пожал мне руку и произнес: «Поздравляю вас, молодой человек, блестящий доклад. Этим докладом вы себе отрезали путь в аспирантуру. Еще раз поздравляю».

А вскоре пошли «сигналы» во все инстанции. Многие перестали со мной здороваться, при встрече переходили на другую сторону улицы. Потом ко мне подошел Коля Сергеев, наш комсомольский секретарь, и показал на потолок: «Оттуда велели созвать собрание, будем исключать тебя из комсомола. Ну, конечно, вылетишь и из Университета. По старой дружбе решил тебя предупредить. Может, заранее выступишь с признанием своих ошибок, покаешься? Правда, исключим все равно, но легче будет восстановиться…» Я примирительно заметил: «А я, тоже по старой дружбе, хочу предупредить тебя и тех, кто спустил тебе установку: отсылаю все материалы в ЦК. А уж как ЦК решит – кто знает…» Исключение отложили.

Т. Т. Что побудило Вас отсылать это в Центральный Комитет? Это предложил Артамонов?

Л. К. Нет, нет, нет. Просто у меня не было другого выхода. Если бы меня исключили из Университета, то была большая вероятность, что я вообще исчезну. В конце концов [7 июня] я послал текст прямиком в «Правду», газету Центрального Комитета, потому что к этому времени в ней началась знаменитая дискуссия по вопросам языкознания, и они запросили взгляды лингвистов по всему Союзу об учении Марра. Из Ленинграда они получили 70 статей. Все отклики были полностью в согласии с Марром, за исключением двух статей – моей и профессора А. И. Попова из Ленинградского университета. Летом, приехав в Москву, я пришел в редакцию «Правды», и редактор отдела сказал: «Все статьи были показаны товарищу Сталину, и он одобрил только две – Вашу и профессора Попова», Я был очень рад и спросил: «Что же, значит, Вы опубликуете мою статью?» – «Нет, – отвечал он, – товарищ Сталин решил сам выступить со статьей, и, естественно, тогда обсуждение примет совсем другой ход».

Выступление товарища Сталина по вопросам языкознания готовилось к передаче по радио. В университетах и других учебных заведениях люди собрались у радиоприемников слушать. Лекционные залы были оборудованы обычными портретами, цветами и громкоговорителями. Мощный бас (сталинского диктора) раздался, и наглядный шок поразил сообщество лингвистов истэблишмента [ – с первых же слов передние ряды повалились вперед, как трава под ветром], потому что Сталин полностью отверг учение Марра. Но я не был удивлен: марристское отрицание этничности было несогласуемо с новой политикой, которая теперь подчеркивала славянство, «корни русской национальности», и т. д.

Т. Т. Мне кажется, что наука в вашей стране представляет собой странную смесь здравой учености и жуликов типа Марра и Лысенко.Это что, типично русская конфигурация?

Л. К. Я думаю, что это возможно в любой стране, где есть тоталитарное государство.10Как Лысенко, так и Марр были бы на обочинах науки, если бы не поддержка извне науки. Их мышление никогда не было принято настоящими учеными, и некоторые из ученых были готовы отвергнуть их открыто. [После дискуссии] меня окружили сочувствием и вниманием. Возобновляли со мною знакомство, справлялись, не теснил ли меня «аракчеевский режим» в науке (такая была у Сталина формулировка). Впрочем, симпатий в ученом мире это мне, начинающему, не прибавило.11

После смерти вождя (даже до XX съезда) ссылаться на работу Сталина перестали; лишь в 2000-е годы она была переиздана в России с комментариями в сборнике «Сумерки лингвистики» и в качестве приложения к трудам Марра. Свою статью классический филолог Сталин писал в соавторстве с филологом и выдвиженцем 1-го секретаря ЦК КП Грузии К. Чарквиани А. С. Чикобавой.

Знаменитый американский языковед и проповедник Ноам Хомский нашёл их работу «совершенно разумной, но без каких бы то ни было блестящих открытий» (англ. perfectly reasonable but quite inilluminating; в упомянутом в Википедии переводе сына члена ЦК З. В. Удальцовой и директора Института языкознания РАН В. М. Алпатова, – «полностью лишённым объяснительной силы»).

В Википедии оценку Удальцовой дал московский византинист С. А. Иванов: она «была глубоко партийным, коммунистическим, начальственным человеком. Удальцова была сначала заведующим сектором Византии, потом стала директором Института всеобщей истории. Она была, разумеется, цербером, идеологическим надсмотрщиком, разумеется, то, что она писала, не имеет никакой научной ценности».

Сравнение женщины, пусть и члена ЦК с собакой невежливо, а если душа бессмертна, небезопасно. Цербер – это кличка (лат. Cerberus, др.-греч. Κέρβερος) порождения Тифона и Ехидны (Тартара и Геи), трёхголового пса, у которого из пастей течёт ядовитая смесь. Цербер охраняет выход из царства мёртвых, не позволяя умершим возвращаться в мир живых. Борьба с речью (мышлением) и языком – это борьба по преимуществу с мертвыми. В природе живых – считать себя умнее мертвых, сожженных ли, превращенных в чучела или закопанных в землю.

Археологию раньше верно называли наукой лопаты, а не просто гробокопательством. Археолог Клейн рассказал второкурснику Новокшонову только ту часть правды, которую увидел глазами советского студента из Гродно сам. Коммунист тов. Шепилов видел правду с высоты члена ЦК в Москве, но помещал ее в «Омут памяти» уже после смерти своего покойного благодетеля:

«В мае 1950 г. в «Правде» была опубликована статья профессора Тбилисского университета Чикобавы «О некоторых вопросах советского языкознания». Она положила начало широкой дискуссии в этой области науки, завершившейся публикацией знаменитой статьи Сталина «Относительно марксизма в языкознании».12

И здесь Сталин не мог обойтись без предельной политизации этой научной проблемы и без доведения своей критики до криминальных характеристик. Он обвинил всемирно известного лингвиста и археолога академика Н. Я. Марра в аракчеевщине. Конечно, всё сказанное Сталиным в его статье объявлено было сразу святая святых, классикой. «Новое учение» о языке, созданное академиком Марром, предано было анафеме, и возможность всякой дискуссии в вопросах языкознания была гильотинирована.

К сожалению, с тяжелой руки Сталина у нас часто в теоретических вопросах организационно-административный подход доминировал над идейным. Забывается та элементарная истина, что с идеями надо бороться идеями.13

Неуважение к сталинскому уму ныне встречается часто. Свергая истукан мертвого Марра с пьедестала языкового Бога СССР, покойный тов. Сталин ставил смелый научный опыт. Ему нужны были ясные ответы на простые вопросы, озвученные Мещаниновым. Само советское общество должно было дать ответы на вопросы о происхождении и развитии общественного явления – языка.

Русская речь и язык великороссов испытали на себе самые страшные последствия Великой Октябрьской Социалистической революции. Принимаемые для исправления положения меры не останавливали опасных перемен в мышлении и речи русских. Русский грузин генералиссимус Сталин поступил по-большевистски: погибнет русский язык или же выживет – но будет найден ответ на вопрос о том, как развивается язык: от множества к одному или наоборот?

Заодно с большевистской прямотой будет дан ответ на вопрос о создателе языка. Если язык создал Бог, – то он обязательно вступится за свое детище. А не вступится, – значит точно, – нет его и точка.

Условия поставленного тов. Сталиным опыта неукоснительно соблюдались сменившим его М. А. Сусловым. Со смертью тов. Суслова условия опыта начали меняться.

Сталинский эксперимент можно уподобить взрыву ядерного заряда, но не над японским городом, а в сознании человечества. В 1955 году 11 всемирно известных учёных, напуганных последствиями своей деятельности, в том числе А. Эйнштейн, Ф. Жолио-Кюри, Б. Рассел, М. Борн, П. У. Бриджмен, Л. Инфельд, Л. Полинг, Дж. Ротблат, призвали созвать конференцию против использования ядерной энергии в военных целях. В итоге появилось так называемое Пагуошское движение, все участники которого получают персональное приглашение на конференции и не представляют какую-либо страну или организацию, причем дискуссии проводятся при закрытых дверях, только по завершении встречи делается краткое заявление для прессы.

Это довольно высокий уровень секретности, примерно, как на Билдербергских конференциях (Bilderberg group), ежегодно собираемых с мая 1954 года для сотни барыг и глав ведущих западных СМИ.

Рассматриваются ли на буржуйских Пагуошских сходках вопросы языкознания мне неизвестно, однако то, что Сталин был начитан более многих из упомянутых ученых, – несомненно. Обычная норма чтения Сталиным литературы была около 300 страниц в день. Он постоянно занимался самообразованием. Например, лечась на Кавказе, в 1931 году, в письме к жене Надежде Алилуевой, забыв сообщить о своем здоровье, он просит ему прислать учебники по электротехнике и черной металлургии. «Специально для него переводили немецкие, французские, английские, испанские романы, повести: и классические, и те, которые рисовали картину современного положения в этих странах».14

Оценить уровень образованности Сталина можно по количеству прочитанных и изученных им книг. В его кремлевской квартире библиотека насчитывала, по оценкам свидетелей, несколько десятков тысяч томов, но в 1941 году эта библиотека была эвакуирована, и сколько книг из нее вернулось, неизвестно, поскольку библиотека в Кремле не восстанавливалась. В последующем его книги были на дачах, а на Ближней под библиотеку был построен флигель. В эту библиотеку Сталиным было собрано 20 тыс. томов. По существующим ныне критериям Сталин по достигнутым научным результатам был доктором философии еще в 1920 г. Еще более блестящи и до сих пор никем не превзойдены его достижения в экономике. Сталин всегда работал с опережением времени порою на несколько десятков лет вперед. Он ставил очень далекие цели.15

Глаголь (Г)

Ленгосуниверситет носил имя покойного члена Политбюро ЦК ВКПб А. А. Жданова. Этот Жданов по поручению Сталина руководил июньской философской дискуссией (спором) 1947 года, по итогам которой были учреждены журнал «Вопросы философии» и возникло Издательство иностранной литературы. Главный итог обсуждения был очевиден всем до его начала – в СССР измельчали философы.

Главным редактором «Вопросов философии» член ЦК Жданов назначил сына расстрелянного в 1941 году большевика и строителя первых концлагерей Михаила Кедрова – Бонифатия.

В 1918 г. его отец – М. С. Кедров – осуществлял «красный террор» в Архангельской, Вологодской и Вятской губерниях, а также в Карелии. Кедров основал концлагеря в Холмогорах, Ухте, Архангельске, Котласе, Соль-Вычегодске, Вологде, Нарьян-Маре, Лодейном Поле. Сын террориста —потомственный большевик и советский проповедник Б. М. Кедров станет академиком и одним из главных советских цензоров.

Целый пароход с классически образованными русскими философами был выслан из будущего СССР по указанию В. И. Ленина в 1922 г. Списки кандидатов на изгнание были утверждены 10 августа, а ночами 16—18 августа прошли массовые аресты намеченных к высылке. Два первых этапа были отправлены поездом в Ригу и в Берлин. Еще две партии выехали двумя специально зафрахтованными немецкими пароходами «Обер-бургомистр Хакен» и «Пруссия». Член Политбюро ЦК ВКПб из евреев Л. Д. Троцкий в интервью американской газете заявил, что таким образом высланные будут спасены от возможного расстрела.

Дальнейшие события не выправили, а еще более усугубили положение на «философском фронте». «Причина отставания на философском фронте не связана ни с какими объективными условиями… Причины отставания на философском фронте надо искать в области субъективного», – написал А. А. Жданов 24 июня 1946 г.

17 сентября 1947 года начальником Управления пропаганды и агитации ЦК партии вместо Г. Ф. Александрова назначен М. А. Суслов. Первый заместитель Г. Ф. Александрова – П. Н. Федосеев также был отстранен и его пост занял Д. Т. Шепилов. Через пять дней Г. Ф. Александров получил должность директора Института философии АН СССР.

Герой книжек Роулинг Т. М. Реддл имел яркую кличку – «Лорд Волдеморт». Крестьянский сын М. А. Суслов также имел звонкое прозвище – «Убийца смыслов».

Ребенком Новокшонов хорошо запомнил похороны Михаила Андреевича, – они предшествовали кончине генерального секретаря (генсека) ЦК Л. И. Брежнева и последовавшей за ней «гонке на лафетах».

Церемония похорон 29 января 1982 года шла в прямом эфире по всему СССР. В стране был объявлен трёхдневный траур, а 30 января у Мити Новокшонова был день рождения. Суслов, как Калинин, Жданов и Сталин, был похоронен в Некрополе у Кремлёвской стены, в отдельной могиле. После смерти Суслова его обязанности в Политбюро ЦК были переданы Ю. В. Андропову, до этого возглавлявшему Комитет государственной безопасности СССР.

Член Политбюро ЦК А. А. Жданов умер 31 августа 1948 года в санатории ЦК ВКПб близ озера Валдай. Разбирательство с обстоятельствами явно преждевременной смерти 52-летнего мужчины получило имя «дело врачей». Жданов был объявлен одной из жертв врачей-вредителей.

Покойный был сыном выдающегося филолога-классика, Александра Жданова, в 1887 г. блестяще окончившего Московскую духовную академию. Отец руководителя советских философов (совфилов)был одним из первых в России исследователей Апокалипсиса(Раскрытия, Откровения)и создателем популярного в семинариях цикла лекций по истории «Ветхого завета» (еврейской Торы). В этих лекциях основанием прошлого человечества служили еврейские семейные записи. В представлении учеников отца Жданова – события, описанные в преданиях евреев, предшествовали появлению Древнего Рима.

Советские острословы в связи с эдаким перекосом даже придумали смешную народную этимологию для греческого слова «виденное = ἱστορία = история» – «из Торы я». Однако виденное можно забыть, если знаешь законы и правила истории.

Член ВКПб Сталин после войны был разочарован в товарищах. Коммунист Ю. А. Жданов, ссылаясь на своего покойного отца, утверждает, что Сталин назвал в 1946 г. членов ЦК ВКПб «хором псаломщиков».16 Ленинские требования к политической общине (сословному обществу, греч. πόλις, лат. civitas) Сталин слил в единый образ: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность».

Всех этих частностей в 1991 году Новокшонов и я еще не знал. Я – рядовой меченосец партии был направлен на крайне важный предел партийной борьбы – языкознание. Товарищи доверили мне стать первым рабоче-крестьянским филологом-классиком и прояснить для них ответ на вопрос о происхождении русского народа и славянства.

Решение поставленной тов. Сталиным задачи было бы невозможно, если б я не освоил самую древнюю, самую первую науку на планете – классическую филологию. Именно её осваивали семь лет и юные студенты Школы чародеейства и волшебства «Хогвартс», куда попал полукровка Гарри Поттер. В ЦК снисходительно относились к полукровкам, отношение же к чистокровным, каким являлся студент-классик Новокшонов, поменялось как раз в 1991 году.

Классик слово любопытное. Classicum – это сигнал, дававшийся военными музыкальными инструментами к началу сходок по сотням17 и к началу сражения. Как скоро на палатке полководца18 развевалось красное знамя19 как общий призыв готовиться к предстоящей битве, музыканты легиона все вместе20 давали сигнал к выступлению в бой21. Команда к этому исходила только от полководца (imperator) и могла исполняться только в его присутствии. Этот же сигнал раздавался также при смертной казни солдата, совершившего преступление. Впоследствии classicum раздавался и при казнях граждан, совершавшихся за городскою чертою Рима.22 Словарные значения слова классик (classicus): перворазрядный, военно-морской.

Классический филолог знает, что классовая борьба – это соревнование между классами, разрядами общества. В Российской Империи их еще называли сословиями, а, например, в Индии – варнами, кастами. Член ЦК и мой земляк, уроженец Вятки В. М. Молотов, отметил, что «Сталин знал очень хорошо античный мир и мифологию. Эта сторона у него очень сильная».23

Мысль, что классовая борьба обостряется по мере продвижения к социализму (общинности) высказал классический филолог И. В. Джугашвили. Однако он не учитывал речевых особенностей этого обострения. Зато их учла бакалавр классической филологии Дж. Роулинг в своих рассказах о приключениях Г. Дж. Поттера.

Бывший семинарист, член ЦК И. В. Сталин сыграл решающую роль в возрождении отечественной школы академической классической филологии после её последнего разгрома во время Гражданской войны. В СССР кафедр классических филологий было четыре: в Ленинграде, Москве, Тарту и Тбилиси.24

О том, что Сталин берег филологов-классиков, мне рассказал байку член КПСС и классик Валерий Семенович Дуров. Один из его учителей – классик Яков Маркович Боровский – отправил незадолго до нападения Германского Рейха на СССР письмо Сталину, в котором предостерегал его от дружбы с канцлером Рейха Адольфом Гитлером. Якобы на письме Боровского глава ЦК ВКПб начертал: «Не трогать дурака». О чем на самом деле писал Я. М. Боровский Сталину неизвестно, однако Дуров рассказал, чем был особенно озабочен его учитель, если писал какие-нибудь письма в государственные инстанции:

«Хотя Яков Маркович обучал нас исключительно древним языкам, следил он и за нашей речью. Его беспокоила повсеместная порча русского языка. Ему было непонятно, как можно относиться к родному языку легкомысленно и небрежно. Он отмечал неправильности, которые допускали дикторы радио и телевидения, журналисты центральных и местных газет, и обращался с письмами в разные учреждения – издательства газет и журналов, редакции словарей и даже в соответствующие министерства.

О своих критических замечаниях он иногда рассказывал на занятиях. Такая одержимость нам казалась донкихотством. Никакой угрозы для русского языка нет, а ошибки… так с кем не бывает. Это все возраст, как никак Яков Маркович – современник Чехова и Толстого. Вот профессор Пропп произносит слово «библиотека» только как «библиόтека», а Доватур говорит по-пушкински «евнýх» вместо «евнух», так что же и нам так говорить? Не будем же мы произносить «мáшина» и «нáрочно» вместо «машина» и «нарочно», как это делали студенты в толстовской повести «Юность»?

И когда Боровский настаивал на том, что в слове «ангина» ударение надо ставить на первом слоге, мы воспринимали это как чудачество.

Якова Марковича мы часто видели оживленно беседующим с Владимиром Яковлевичем Проппом, с Павлом Наумовичем Берковым или с Никитой Александровичем Мещерским. «Делятся своими огорчениями по поводу порчи русского языка», – ехидничали мы.

…Стойкость, с которой Боровский сражался за чистоту русской речи в чем-то была сродни упорству, с которым обожаемый им Лукреций проповедовал в Древнем Риме эпикуреизм».25

Отмеченная мудрым В. С. Дуровым легковесность суждений студента Дуриссимуса неслучайна. Как и студент Клейн, Дуров родился уже после 1917 года и не мог помнить положения классических филологов и евреев до прихода к власти большевиков. Это потом к нему пришло осознание важности сведений, сообщаемых в простых байках его учителя, сына офицера русской Императорской армии, А. И. Доватура:

«Помню, как мы веселились, слушая о казанском латинисте Дарии Ильиче Нагуевском.

Высокопоставленный петербургский чиновник из Министерства просвещения совершал инспекционную поездку по городам Волги. Он старался не привлекать к себе внимания и о дне своего приезда не сообщал. Но когда пароход рано утром прибыл в Казань, и чиновник сошел на пристань, первый, кто попался на глаза, был… да-да Нагуевский… с удочкой в руке».26 Такая волшебная прозорливость была доступна не всякому преподавателю Хогвартс, а обычную среди императорских волшебников мнительность описал выпускник классической гимназии в Таганроге А. П. Чехов, рассказав о преподавателе классических языков Беликове в рассказе «Человек в футляре»:

«Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нем кушать скоромное и играть в карты».

Учитель обожаемого классиком Боровским Лукреция Эпикур вещал, что язык (речь, мышление) имеет естественное происхождение, его мысль об этом попытался переложить на новый лад природный грузин И. В. Сталин, одновременно смягчая последствия от свержения языкового Бога СССР Марра. Генеральный секретарь ЦК собрал большое совещание, где были приняты важнейшие решения определившие будущее русского языка. На заседании вёл запись непохожий еще на псаломщика политэконом (хозяйственник) Д. Т. Шепилов:

«20 октября 1952-года меня и П. Юдина вызвали к Сталину. Я затрудняюсь сказать, что это было: заседание Президиума ЦК с группой работников идеологического фронта или узкое совещание по идеологическим вопросам. Началось оно в 22 часа 05 минут, присутствовали все члены Президиума, секретари ЦК, некоторые заведующие отделами и идеологические работники.

После XIX съезда партии Сталин мучительно думал над вопросами духовной жизни общества. И он больше всего говорил на этом заседании о руководстве идеологической работой партии.

По записям тов. Шепилова и тов. Юдина, Сталин говорил примерно следующее:

– Наша пропаганда ведется плохо, каша какая-то, а не пропаганда. Все недовольны постановкой дела пропаганды. Нет ни одного члена Политбюро, который был бы доволен работой Отдела пропаганды.

У наших кадров, особенно у молодежи, нет глубоких знаний марксизма. Наше старшее поколение было сильно тем, что мы хорошо знали марксизм, политическую экономию.

Особенно плохо поставлена пропаганда в газетах, в частности в «Правде». Редактор «Правды» Ильичев слаб. Он просто мал для такого дела. Надо бы назначить главного редактора «Правды» посильнее этого, а этот пусть поучится.

«Правда» – это газета газет. Она должна обобщать опыт всех газет, – Она должна перепечатывать хорошие статьи и выдержки из других газет. «Правда» должна быть основной базой для работы Отдела пропаганды.

Ну, кого предлагаете назначить главным редактором «Правды»? Нельзя же этого откладывать на сто лет?

Все молчали.

– Да, не знаете вы людей. Надо контролировать кадры, изучать их и вовремя выдвигать молодежь на руководящую работу. У нас много способной молодежи, но мы плохо знаем молодые кадры. А ведь если выдвинули человека на какую-то работу, и он просидит на этой работе 10 лет без дальнейшего продвижения, он перестает расти и пропадает как работник. Сколько загубили людей из-за того, что вовремя не выдвигали.

Для руководства всей идеологической работой партии надо создать при Президиуме ЦК постоянную комиссию по идеологическим вопросам. В комиссию надо подобрать 10—20 квалифицированных работников – аппарат комиссии. Надо иметь там людей со знанием языков: английского, немецкого, французского (теперь он менее распространен), испанского (на испанском говорят более 120 миллионов человек). Надо найти хорошо знающего китайский язык. Может быть, взять Федоренко?27 Надо их всех обеспечить хорошим жалованием.

Мы теперь ведем не только национальную политику, но ведем мировую политику. Американцы хотят всё подчинить себе. Но Америку ни в одной столице не уважают. Надо в «Правде» и партийных журналах расширять кругозор наших людей, шире брать горизонт, мы – мировая держава. Не рыться в мелких вопросах. У нас боятся писать по вопросам внешней политики, ждут, когда сверху укажут.

В идеологическую комиссию надо включить Шепилова, Чеснокова, Румянцева, Юдина, Суслова. Кого ещё? И надо создать секретариат комиссии…

На этом совещание в 23 часа вечера закончилось. Вслед за этим состоялось назначение меня председателем Постоянной комиссии по идеологическим вопросам ЦК КПСС. В силу неисповедимости путей господних мне отвели на пятом этаже в ЦК кабинет, который, после реконструкции этого здания, числился кабинетом Сталина. Но Сталин постоянно работал в Кремле, здесь не бывал. Теперь, видимо, считаясь с тем большим значением, которое Сталин придавал Идеологической комиссии, его пустовавший кабинет отдали комиссии».

Какие резоны были у коммуниста Сталина назначить ученого хозяйственника Шепилова главой идеологической комиссии ЦК и газеты «Правда», я не знаю, но они были. Это резоны не проясняет и назначенный на должность языкового Бога СССР политэконом:

«Началась новая полоса моей жизни. Я по-прежнему жил в «партизанском домике» в Пушкино и занимался учебником политической экономии. Но теперь приходилось отлучаться в Москву для организации аппарата комиссии и проведения ее текущей работы. Я делал это с нелегким сердцем: научная работа очень ревнива, она требует всей полноты мысли и чувств к себе и не хочет делить их ни с кем. Но долг есть долг. И я часть времени должен был отдавать теперь новой, очень важной и прекрасной даме – Идеологической комиссии, хотя сердце влекло меня в «партизанский домик».

Как-то в середине ноября 1952 года М. Суслов сказал мне, что на Президиуме ЦК снова обсуждался вопрос о «Правде».

– Л. Ильичев явно не соответствует требованиям главного редактора, и его решено снять. Имеется в виду назначить на этот пост вас.

Воспользовавшись представившимся в эти дни случаем переговорить со Сталиным, я настойчиво просил его не назначать меня на работу в «Правду». Изложив несколько, как мне казалось, убедительных общих доводов, я сказал:

– Мне оказана великая честь работать над учебником политической экономии. Вы говорили, какое огромное значение придает партия созданию этого учебника. Я – автор целого ряда глав. Кроме того, мы с товарищем Островитяновым выполняем работу по сведению воедино и редактированию глав, написанных другими авторами. Мой уход из авторского коллектива может задержать сдачу учебника в срок.

– Никто не собирается освобождать вас от работы над учебником. Зачем это? Работайте и над учебником, и в «Правде».

– Боюсь, что это окажется практически невозможным. «Правда» – дело серьезное. Нужно отвечать за каждое слово.

– Конечно, серьезное. Но разве быть редактором «Правды» – это значит торчать в редакции день и ночь? Это совсем не нужно. Редактор должен обеспечить правильную политическую линию в газете. Направление. Задавать тон. Лично редактировать лишь самое главное и решающее. Остальное должен делать секретариат редакции. Секретариат – это генштаб. Подберите хороший секретариат. Можно иметь не одного секретаря, а двух, посменно. Секретариат – душа редакции, а вы – дирижируйте.

Можно иметь в «Правде» двух редакторов: один – главный, другой – редактор. Подумайте… И внесите на ЦК свои предложения: как нам улучшить «Правду».

Условия, которые предложил тов. Сталин новому начальнику главной газеты страны, были намного суровее, чем у главного редактора современной газеты вроде «Коммерсанта». Листок «Коммерсантъ-Daily» стал главной газетой Российской Федерации (РФ) во время президентства члена ЦК КПСС Б. Н. Ельцина. Издание это на ровном месте создал нынешний гражданин Израиля и сын потомственного большевика и члена ЦК Егора Яковлева28 Владимир.

Выпускнику кафедры классики Новокшонову пришлось потрудиться литературным подёнщиком в петербургском филиале Издательского дома «Коммерсантъ» с 1995 по 2000 год. Жизнь в головной московской редакции «Коммерсанта» описал в романе «Последняя газета» член Союза Писателей СССР (1988 г.) Н. Ю. Климонтович:

«Отдел культуры (по аналогии, должно быть, с парком культуры или домом культуры), сотрудником которого – наряду еще с десятком человек дамского в основном пола – я оказался, писал все больше про музыку. И вот почему: все ведущие творческие работники, за полгода до моего прихода, новым заведующим отделом (предыдущий, с позором изгнанный, как я позже узнал, вместе со всей его командой, все больше упирал на скульптуру, будучи скорее всего монументалистом) были набраны по знакомству и оказались с одинаковым, в данном случае музыкальным, образованием. Они попали в газетные критики кто откуда, одни – из дышащих на ладан и вполне неизвестных широкой публике специальных музыкальных изданий, в которых, впрочем, продолжали числиться заместителями главных редакторов, но денег им там за неимением оных не платили, другие – из музея музыкальных инструментов, кто—то еще, а именно сам заведующий, и вовсе оказался инженером—акустиком, специалистом по основному своему профилю то ли по проектированию концертных залов, то ли по конструированию музыкальных шкатулок. Сотрудники – точнее, сотрудницы – отдела предпочитали, однако, чтобы их называли не журналистами, не дай Бог, не критиками даже, но – музыковедами, еще лучше – культурологами, но это уж самые амбициозные. Причем ни одна из них в те времена, когда живы еще остаются иллюзии юности и люди готовятся к славным свершениям, ни к какому сочинительству, по всей вероятности, себя не готовила, во всяком случае, к газетному».29

Свое подённое рабство в «Коммерсанте» выпускник СПбГУ Новокшонов рассматривал, как удачную возможность поменять судьбу после того, как его выбросили из науки. Мысли нового советского языкового Бога Шепилова о работе в главном государственном листке были иными:

«Всё было кончено. С тяжелым чувством принимался я за новое дело. У меня не было влечения к газетной работе. Я ушел добровольцем на фронт с научной работы. Считал её своим призванием. И мечтал снова вернуться в лоно Академии наук. У меня был задуман и начат ряд экономических исследований. И мне очень хотелось их завершить… Но долг есть долг. И я со всей добросовестностью принялся за налаживание дел в «Правде». Вскоре я представил на рассмотрение Президиума проект постановления ЦК о «Правде»: задачи, структуры, персональные назначения членов редколлегии и редакторов по отделам. Вопрос на Президиуме прошел как-то легко и быстро. Сталин хорошо выглядел и почему-то был очень весел: шутил, смеялся и был очень демократичен.

Поведение и вид Сталина показывают, что умирать он не собирался.

– Вот Шепилов говорил мне, что «Правду» трудно вести. Конечно, трудно. Я думал, что может назначить двух редакторов?

Здесь все шумно начали возражать:

– Нет, будет двоевластие… Порядка не будет… Спросить будет не с кого…

– Ну, я вижу, народ меня не поддерживает. Что ж, куда народ – туда и я.

Сталин вынул при этом изо рта трубку и мундштуком сделал движения вправо и влево, демонстрируя, что он готов идти за народом и туда, и сюда.

Смеялись все…

– Ну, давайте примем то, что написано в проекте: редактор – один, секретаря – два: один выпускает номер, другой готовит следующий. Как, тут не будет оппортунизма? Нет? Тогда приняли.

Так началась моя новая и, надо сказать, трудная жизнь. Прошло совсем немного времени, и вот однажды я сидел в своем рабочем кабинете в «Правде». Готовили очередной номер газеты на 6-е марта 1953 года.

Около 10 часов вечера зазвонил кремлевский телефон. Я взял трубку и услышал ту фразу, о которой уже говорил в начале:

– Товарищ Шепилов? Говорит Суслов. Только что скончался Сталин. Мы все на «ближней» даче. Приезжайте немедленно сюда. Свяжитесь с Чернухой и приезжайте возможно скорей…»30

То, что тов. Сталин был убит, сегодня считается установленным.31

Добро (Д)

Как и тов. Шепилов зимой 1952—53 годов, так и тов. Новокшонов через сорок лет с тяжелым чувством принимался за новое дело – исполнение обязанностей природного русского Императора. Лишь инстинкт самосохранения мешал забыть о случившемся назначении.

В русском языке слово император = царь, а вот, например, в английском два разных существительных: emperor и imperator. Так же было и до изменений бомбардира П. А. Романова, заменившего своей властью русского языкового бога (Κυρἲνος) слово царь на слово император.

В республиканском Риме звание император (imperator) присваивалось победоносному командующему непосредственно на поле битвы солдатами в случае, если в данном сражении гибло более тысячи неприятелей.

Император располагал правом жизни и смерти (imperium) – мог карать и миловать солдат. У меня не было влечения ни к должности царя, ни к власти полководца, к ним я давно перегорел, сыграв сотни сражений в оловянных солдатиков и сочувственно перечитав множество жизнеописаний различных вождей. Мне очень повезло приобрести властный опыт через одухотворяемых мной солдатиков; смерть оловянной или бумажной фигурки переносится легче, чем в кино или, тем более, смерть домашнего питомца, или, Боже упаси, родственника, друга или товарища, сотен и тысяч сограждан. В действительной жизни роль императора дается с меньшими удовольствиями, если, конечно, ее исполнитель ответственен и не является узурпатором, как на латинском языке именуется никчемный потребитель – usurpator.

В 1990 году я только поступил на кафедру классической филологии Ленгосуниверситета и полностью отдался учебе и научным исследованиям. Вдобавок я только что пережил крушение своей партии и государства, отчего все эти реконструкторские игры мутных цековцев вызывали у меня брезгливость. Когда у ГКЧП в 1991 году не получилось спасти СССР, я очень расстроился. Вернее, я был в бешенстве. Более всего меня злило то, что люди, которым по долгу службы было положено делать одно, делали все с точностью до наоборот.

Я недоумевал. Ведь, наверняка, все они служили в Советской Армии. Каждый из них принимал военную присягу. И каждый произносил такие слова: «Я клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

А эти взяли и предали. И я состою с ними в одной партии, в КПСС. Сознание отказывалось такое принимать. Совесть раскалывалась. Я не мог найти ничего подобного в человеческой истории.

Трещина между совестью и сознанием не была пустой. Она быстро стала наполняться тем самым презрением, о котором говорилось в тексте присяги. И когда стало совсем невыносимо, я принял решение, вспоминая о котором и сейчас улыбаюсь.

В общем, пришел я в консульство Китайской Народной Республики, что на Васильевском острове, вызвал клерка, и говорю: «Я хочу вступить в Коммунистическую партию Китая».

У клерка восточный разрез глаз превратился в базедову выпуклость.

«Чифо?» – переспросил он. Я повторил. Минут 20 он пытался взять в толк, что за сумасшедший с ним говорит, а когда пришел в себя, сунул мне лист бумаги и предложил написать.

Ну, я и написал. Написал, что тошно мне от предательства, что невмоготу от творящейся гадости. Что партию мою запретили ее же руководители, а я не понимаю мотивов их шевелений. Что страну разваливают те, кто должен беречь ее как собственное дитя… Короче, излил душу. А выводом написал прошение принять меня в компартию Китая, потому как в ней за такие вещи прилюдно расстреливают, а за попытку устроить в стране кавардак давят танками на площади Таньанмынь.

Клерк попросил меня зайти через неделю.

Я зашел. Принимал меня уже другой клерк. Поважнее прошлого. Он произнес речь о том, что разделяет мои чувства. А потом сказал, что принять меня в китайскую партию нельзя. Потому что нет у этой партии института иностранного членства.

На том и расстались.

Я рассказал эту историю своему учителю древнегреческого языка, ныне покойному Никите Виссарионовичу Шебалину. Он рассмеялся и ответил: «И правильно сделали, что не приняли. У них своих миллионы, зачем им наши то еще?»

Тут-то я и прозрел.32

Сын профессора Московской консерватории и Народного артиста РСФСР, лауреата двух Сталинских премий первой степени (1943, 1947) Виссариона и внук преподавателя математики Омской гимназии Якова Васильевича Шебалина Никита был хорошим учителем.

Как сейчас помню сентябрь 1990 года. Первое занятие у группы студентов, зачисленных на I курс филологического факультета ЛГУ по кафедре Классической филологии. Предмет – древнегреческий язык. Занятие ведет Никита Виссарионович Шебалин.

Студенты рассаживаются в аудитории. Никита Виссарионович стоит у окна задумчивый и, выдержав паузу, говорит:

– Осень. Все простужены на факультете. А вот в Древней Греции простуда была редкостью. Почему?

Первокурсники замерли…

– Черт знает, почему древние греки не простужались?

Шебалин выдержал паузу и громко ответил, резко повернувшись к студентам:

– Да потому что чеснок постоянно ели! Жрали чеснок регулярно – потому и не простужались! Вот и вы ешьте чеснок! И не будете болеть простудой! Как древние греки будете здоровы. Как Платон, Аристотель и Ксенофонт!

Напряжение, присутствовавшее в первокурсниках, мгновенно исчезло. Ведь между студентами и Аристотелем с Платоном моментально возникла связь: чеснок.33 Вряд ли его вкус изменился за 2000 с лишком лет.

Приемы, которые применял Никита Виссарионович, чтобы убрать из студентов излишний трепет перед древнегреческим текстом были разнообразны. Вот еще один:

– Чем древние греки отличались от вас? – Вопрошал он.

Не получив ответ, объяснял:

– Ничем!

Надо признать, что столь простые педагогические приемы оказываются весьма действенными при обучении студентов умению разбора текстов. Ведь часто даже хорошо подготовленный в языке студент видит в тексте не то, что в нем есть. Студенту просто не приходит в голову мысль, что в веках прославленный автор может столь просто выражать свои мысли. Никита Виссарионович отменно умел выгонять из голов студентов порожденные их трепетом перед авторитетами бессмысленные образы.

На свой лад, просто, предметно, Шебалин доносил до учащихся необходимость ясности в работе с текстом. И неоднократно посмеивался над случаями, когда этой ясности не было. Шебалин был носителем традиции, о которой за два века до него хорошо написал Михаил Михайлович Сперанский: «Первое свойство слога34, рассуждаемого вообще, есть ясность. Ничто не может извинить сочинителя, когда он пишет темно. Никто не может дать ему права мучить нас трудным сопряжением понятий. Каким бы слогом он не писал, бог доброго вкуса налагает на него непременяемый закон быть ясным… А посему хотеть писать собственно для того, чтобы нас не понимали, есть нелепость, превосходящая все меры нелепостей. Если вы сие делаете для того, чтоб вам удивлялись, сойдите с ума – вам еще больше будут удивляться».

Один случай, когда излишний трепет перед текстом, помноженный на недостаточное знание языка, может привести к «комическому эффекту»35 (смеху), врезался в память особенно.

По мнению Никиты Виссарионовича, бедой многих гробокопателей является недостаточное знание языков. Поэтому, кстати, Шебалин резко отрицательно относился к большевистской инновации, разделившей историко-филологический факультет Университета, на исторический и филологический. Шебалин на все лады вбивал в головы студентов любимую максиму своего учителя, Аристида Ивановича Доватура: «Историк без филологии витает в воздухе, филолог без истории прижат к земле».

Так вот, по рассказу Шебалина, гробокопатели откопали какие-то хоромы в Северном Причерноморье. Но им было непонятно, кому посвящен этот храм. Однако на одной из колонн, была найдена надпись: ΟΥΧΕΣΑ36.

Вот как излагает рассказ Никиты Виссарионовича в своем блоге «Живого Журнала» гражданин Израиля Семен Крол, однокурсник автора, присутствовавший при этом:

«Вроде, среди олимпийских богов никакой Ухэсы нет. Да и вообще, нигде она не встречается. Поэтому, археологи решили, что нашли храм какой-то местной богини Ухэсы. Таврской, не иначе. Но мы ведь ничего не знаем про таврических местных богинь. Знаем только про ту богиню-девственницу, которой служила Ифигения, дочь Агамемнона, которую он принес в жертву, как известно, но богиня в последний момент подменила ее овечкой, а ее унесла в Тавриду и сделала своей жрицей. Мама Ифигении, Клитемнестра, тогда так обиделась на мужа, что, в его отсутствие завела себе любовника – его брата, а когда Агамемнон вернулся с троянской войны, зарубила его топором.

Этой богине-деве посвящали человеческие жертвоприношения. Когда Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, брат Ифигеннии, бежал в Крым от гнева Эринний, после того, как, в месть за отца убил мать, его вместе с его другом Пиладом привели к алтарю этой богини, и Ифигения чуть было не принесла в жертву своего брата.

До сих пор в Крыму, на мысе Фиолент, показывают развалины, где, по преданию, это все произошло…

Надо сказать, что имени Ухэса там на развалинах тоже не нашли. Но в принципе, не исключено, что ту «крови жаждущую богиню» звали Ухэсой. Почему бы и нет?

По этому поводу археологи сделали доклад в Эрмитаже. На доклад пришел Никита Шебалин. Когда доклад начался, Никита Виссарионович схватился за живот, потом упал под стол, а когда его достали оттуда, он объяснил, что ΟΥ ΧΕΣΑ значит по-гречески – «не отливать». Т.е., «не мочиться»».37

Умение видеть текст и не вкладывать в него выдуманный наблюдателем, излишний экстралингвистический фактор, которым часто злоупотребляют отечественные стилисты, было характернейшей чертой стиля Шебалина. Поистине, удивительным для студентов стал разбор одной фразы из «Нового завета» («Евангелий»). Шебалин предложил порассуждать над сентенцией: Блаженны нищие духом (πτωχοὶ τῷ πνεύματι), ибо их есть Царство Небесное.

Сначала Никита Виссарионович жизнерадостно выслушал и прокомментировал все возможные толкования остроумно-глупого оксюморона «нищие духом», а затем предложил посмотреть на фразу без знаков препинания.

Не дождавшись от студентов толковых предложений, Никита Виссарионович сообщил:

– А ведь знаки препинания изобретение позднее. Кто поставил тут эту запятую? Почему бы не поставить ее после слова «нищие»? Почему бы не поменять интонацию при прочтении?

И показал студентам давно известную мутную фразу в совершенной ясности: Блаженны нищие, духом ибо их является Царство Небесное.

Излишне говорить о качестве, стиле, слоге, русского языка у Шебалина, если Никита Виссарионович так мог видеть интонацию в тексте мертвого языка. Возможно, что именно из-за своего прочтения христианских текстов, Шебалин довольно критично относился к христианству, религиям священных книг; иначе как долгогривыми он попов не называл.

Весьма критично относился Шебалин и к властям, выражая отношение свое иронично. Например, в таком рассказе:

– Пригласили меня как-то в КГБ. Предложили поехать шпионом в Латинскую Америку. Я удивился, говорю: языков не знаю, меня сразу разоблачат и схватят! Мне отвечают: как это не знаете? Вот же, написано в вашем личном деле: «знает латинский язык».

Трудно сказать, был ли подобный случай в действительности, но доподлинно известно, что Шебалин имел весьма неприятный опыт общения с органами госбезопасности. Но надо отметить в этом рассказе Шебалина его стилистический аспект и впечатляющую игру слов.

Еще Шебалин называл милиционеров «скифами», проводя аналогию с древними Афинами. И советовал некоторым студентам весьма полезное:

– Если увидите милиционера, обойдите его стороной.

Однажды в лихие 90-е Шебалин заметил, комментируя сообщения СМИ об убийствах, грабежах и насилиях:

– Знаете, кто лучший друг стекольщика? Хулиган. Вот если у стекольщика нет заказов, он дает хулигану пятак на водку, и заказы появляются. А в старые времена лучшими друзьями стоматологов были сахарозаводчики.

А вот как охарактеризовал в своей стилистической манере Никита Виссарионович члена КПСС А. А. Собчака, когда тот стал мэром:

– Теперь у города начнется новая жизнь. Бывал я с Анатолием Александровичем на картошке, знаю его. Образованнейший человек! Организатор! Стратег!

Стилистические простота и ясность во взглядах не только на текст, но и на саму жизнь людей сквозят и баснях Шебалина, получивших широкое хождение среди филологов-классиков. К примеру:

 

Мужик с профессором однажды подрался.

Кто ж победителем в сём споре оказался?

Ответ: профессор победил.

Мораль: сильней физически он был

 

Аристократичная простота была и стилем жизни Шебалина. Вот как он раскрыл своим студентам секрет своей стрижки под горшок в 1991 году:

– Совсем в парикмахерских сдурели! Такие деньги драть за обычную стрижку! Но меня не проведешь. Я кастрюлю надел, и все лишнее перед зеркалом обкорнал ножницами!

Жил Шебалин один в коммуналке на Фонтанке, напротив БДТ. Мебели минимум и много книг. Черно-белый дурно показывающий телевизор.

Интересно говорил Никита Виссарионович и о стиле, которого следует придерживаться в быту:

– Филологи-классики должны пить лучшее, что есть на сегодня. Это пролетарии пусть сивуху или портвейн пьют. Каберне пил мой учитель, Аристид Иванович Доватур, я пью. Ведь classicus означает принадлежность к первосортному, к первому разряду в обществе.38

Вспомнилось, что Сталин предпочитал только вина «Цинандали» и «Телиани». Случалось, выпивал коньяк, а водкой просто не интересовался. С 1930 по 1953 год охрана видела его «в невесомости» всего дважды: на дне рождения С. М. Штеменко и на поминках А. А. Жданова.39

Есть (Е)

По опыту своего друга студента-индолога знаю, что востоковеды питейной разборчивостью классиков не отличались. Имени его я уже и не помню. Фамилию вот помню – Букреев. А имя забыл. Все, и я в том числе, называли его Петрович. Уж не знаю почему.

Я познакомился с Петровичем на рабфаке Ленгосуниверситета в 1989 году. Рабфак – это созданный при тов. Сталине способ поступления в вузы, подготовительное отделение. Тех молодых людей, которые по разным причинам не смогли поступить в вуз после средней общеобразовательной школы, но уже доказали в армии или на производстве свое право быть гражданами СССР, брали по итогам общего собеседования на рабфак. Зачисленным за полгода помогали вспомнить забытую за годы службы или работы программу средней общеобразовательной школы. Выпускные экзамены рабфака приравнивались к вступительным в вуз, при котором тот действовал.

Петрович тоже поступил туда после армии. Служил он в ГДР в Осназе, где слушал эфир англо-американцев. Потому все на рабфаке удивились, когда Петрович решил идти в немецкую группу – ведь немецкий ему придется изучать с нуля. Удивились и забыли – кому-какое дело? На рабфаке ведь одна мысль у каждого – самому поступить. Для меня, например, это была седьмая попытка стать студентом. Потому-то я и не придал значение фразе, случайно услышанной в разговоре преподавателей рабфака:

– Этот Букреев – исключительный языковой талант.

На занятиях по другим предметам Петрович не конспектировал, а рисовал. График он был отменный. У меня до сих пор хранится его набросок шариковой ручкой. Подписан так: «Мученическая смерть аят

...