Юрий Колонтаевский

Хроники исступленных

Книга вторая. Мне отмщение, аз воздам

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Юрий Колонтаевский, 2018

Адам обретает власть — он мстительный, злобный.

Беременная Ева на корабле, летящем к Терции.

У нее хотят отнять ребенка — она нужна для другой роли.

Известие: Ева погибла.

Адам на Континенте. Отчаяние и любовь — Лиля.

Известие: Ева жива. Изгнание Лили.

Поход на Континент. Жестокий ответ плебеев.

Плебеи на Острове.

Возвращение Большого корабля — полет не подготовлен.

Ева с сыном на Земле.

Адам защищает дворец — поздно. Агония исступленных.

Ева идет на помощь. Не успевает.

Она верит, что Адам жив…

18+

ISBN 978-5-4493-0144-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Хроники исступленных

1

Поместили Еву в узкую тесную каюту — клетку с низким потолком, она едва не касалась его макушкой. Здесь была жесткая лежанка, спать на которой было довольно удобно, но непривычно, учитывая, что невесомость, как ей объяснили, компенсировалась лишь частично за счет небольшого ускорения, с которым корабль на первом этапе двигался в пределах солнечной системы. Чтобы ночью невзначай не оказаться на полу, приходилось пристегиваться ремнями и спать в одном положении.

На день она поднимала лежанку, фиксировала на стене в замках, из ее изнанки извлекала столик и стул, которые просто объединялись в устойчивую и прочную конструкцию.

Справа от двери находилась выгородка полупрозрачного стекла от пола до потолка, за которой почти вплотную помещались раковина для умывания и горшок с ярко красным сиденьем. Горшок небольшим усилием вдвигался под раковину, в результате чего открывался квадратный зарешеченный полик, на который упругой вертикальной гармошкой из углубления в потолке опускался на обнаженное тело прозрачный пластиковый мешок и герметично фиксировался внизу. Оставалось надавить ногой на клапан, и сразу же мешок снизу вверх начинал заполняться теплой водой. Через клапан избыточный воздух стравливался. Вверху оставался небольшой объем, которым можно было дышать две минуты. Затем вода под давлением теплого воздуха, приятно бьющего снизу множеством щекочущих струй, вытеснялась через отверстия вниз. Следом поступал теплый сухой воздух, и тело быстро высушивалось. На этом купание завершалось. Порция воды из экономии была ограничена, ее хватало лишь для того, чтобы смочить тело. Омовение полагалось один раз в сутки.

Двери в каюте были двойными. Наружная — стальное непрозрачное полотно с небольшим застекленным окошком, которое открывалось охранником. В него подавали поднос с завтраком, обедом и ужином. Внутренняя дверь представляла собой основательную металлическую решетку на массивных шарнирах. Она открывалась внутрь каюты. Первую дверь несколько раз в день распахивали — обычно после завтрака, обеда и ужина, за нею неизменно стоял Тарс. Сухое печальное лицо Тарса приводило Еву в уныние, но она терпела. Он был единственным живым человеком, которого она видела изо дня в день и к которому начала привыкать. Вспомниd, что именно о Тарсе когда-то с возмущением рассказывал Герд Она стала с интересом присматриваться к своему личному доктору.

Решетку, снабженную отдельным замком, открывать не полагалось, ее известили об этом в первый же день заключения. Ключ от замка решетки был только у Правителя.

Утром седьмого дня наружная дверь бесшумно открылась. Ева едва успела привести себя в порядок со сна: приняла утреннее омовение, умылась и почистила зубы. Впервые за решеткой оказался не Тарс. Для его явления было слишком рано — обычно он посещал ее после завтрака.

Перед нею стоял сумрачный пожилой господин в черном блестящем костюме. Его напряженный пронизывающий взгляд исподлобья был знаком Еве. Она вспомнила, что в машине этого господина ее привезли на космодром. Он был постоянно не в духе и отдавал команды отрывистым лающим голосом. Припомнив почтение, с каким обраща-лись к нему окружающие, она догадалась, что перед нею Правитель собственной персоной. Неприятно кольнуло острое предчувствие надвигающейся беды.

— Как у нас дела? — спросил господин и скривился в намеке на усмешку. — Все ли в порядке? Нет ли жалоб?

— У нас с вами, господин Правитель, никаких общих дел нет и быть не может.

— Это не так, Ева — заговорил Правитель примиряющим тоном. — Даже совсем не так. У нас с тобой обязательно будут дела, — пообещал он, усмехнувшись уже открыто, но все еще в пол лица, и неуверенно подмигнул. — И какие еще дела. Ни за что не догадаешься.

— Исключено, — резко сказала Ева. — Я не стану говорить с вами, пока вы не вернете мне свободу.

— Позволь полюбопытствовать, зачем тебе пресловутая свобода?

— Вы, верно, не знаете или забыли, что я рождена свободной в свободном племени славов. Вы лишили меня главного моего достояния, — выкрали самым наглым образом. Даже с плебеями так не поступают, существует все же какой-то порядок, наконец, Закон. Вы можете объяснить, на каком основании вы меня изъяли? Какова цель изъятия? Я что, военная добыча и теперь нахожусь в плену? Из-за вас я потеряла все — родину, мужа. У меня остался мой ребенок, но, я подозреваю, что вы и на него намерены наложить лапу. Предупреждаю вас, господин Правитель, чтобы не осталось между нами неясностей, если вы думаете отнять у меня ребенка, заодно придется отнять последнее мое достояние — мою жизнь.

— Твоя жизнь мне ни к чему, девочка. Да и твой ребенок мне не нужен. Я принял решение: мы от него избавимся. Аккуратно. Подумай, зачем мне потомок Адама. Только лишние хлопоты. И потом, время не ждет. До начала разгона мы должны зарядить кюветы. Хотя бы не все, но часть обязательно…

— Какое отношение я имею к вашим кюветам?

— Представь себе, самое непосредственное. Тебе предназначено быть матерью всем милым детишкам, которые у нас появятся в известные сроки. Один за другим, как на конвейере. Обещаю, ты испытаешь огромное удовлетворение.

— Этого не будет, — сказала Ева с вызовом. — Теперь закройте дверь и убирайтесь вон. Я не желаю говорить с вами. Проваливайте.

— Здесь один я решаю, с кем мне говорить и когда прервать разговор. — Его ровный голос был скрипуч и негромок. — Потому, прошу, пока прошу, не пытайся диктовать мне свои условия. Хорошенько запомни: твоя жизнь и жизнь твоего ребенка в моих руках. Так что не ерепенься, терпи. — Он замолчал, всматриваясь в лицо Евы, определяя, как действуют на нее его слова, но никакой реакции не обнаружил. — Я принял решение о срочном заселении свободных кювет. У нас еще не заняты четыре с половиной тысячи. Спермы мы запасли достаточно. Самой качественной спермы, должен отметить. Кстати, исключительно от твоих сородичей. Нужны яйцеклетки. Но не любые, а взятые у женщины славов. Ты подходишь по всем статьям — здорова, сильна, способна беременеть. Одно препятствие — ты совершенно некстати уже беременна. Мы потеряем уйму времени, позволив тебе доносить ребенка. К тому же придется зарезервировать специально для тебя значительное количество кювет — не заселять до твоего разрешения. Ты должна понять, как мы рискуем, ведь возможно всякое. В кюветах мы создадим нормальные условия для вызревания детей, что в организме женщины рискованно и затратно. К тому же никто не знает, как вызреет плод в условиях невесомости и, конечно же, как пройдут роды. А вдруг осложнение, и мы потеряем тебя. Или в дальнейшем не сможем использовать в качестве донора. Давай договоримся так: чтобы исключить недоразумения в будущем, мы проведем искусственные роды, освободим тебя от плода, а спустя некоторое время ты обретешь счастье материнства, но уже в ином формате — совершенно безопасном для тебя и твоих детей. Таковы, девочка, наши планы относительно твоего будущего. Прими это к сведению и смирись с неизбежным. Я уже назначил операцию — на ближайший четверг, то есть через четыре дня. Операцию проведет доктор Тарс, ты его знаешь. Он отвечает за твое здоровье. Правда, Тарс еще не осведомлен о моем решении, но я подумал, что лучше сначала обсудить эту проблему с тобой и только тогда подключать доктора. Он не откажется нам помочь. Вот теперь я сказал все и спешу откланяться, у меня много дел. Да, еще. Сразу же после операции ты получишь свободу, о которой так печешься. Но только в пределах лечебного блока.

Дверь бесшумно закрылась, щелкнул замок. Обрушилась тишина.

Ева не помнила, как добралась до лежанки. Ничком упала на нее и забылась.

— Эту операцию я не буду делать, — дослушав, проговорил Тарс.

— Будешь, — сказал Правитель обыденно. — Еще как будешь. Не сделаешь ты, сделает другой. У нас незаменимых нет. На всякий случай я уже обсудил эту проблему с Клинтом. Он, в отличие от тебя, рвется в бой.

— Клинт костолом. Он погубит прелестное существо…

— Ты бы больше думал о собственной судьбе, — произнес Правитель холодно. — До сих пор не понял, что своя рубашка как-то ближе к телу. Так, кажется, говорят умные люди?

— Так говорят подлые люди.

— Последний раз спрашиваю: ты готов?

«Он в гневе смешен, — думал Тарс и молчал. — А Ева погибла».

— Я должен подумать, — сказал он. — Сначала осмотрю пациентку. Без этого — никак.

— Давно присматриваюсь к тебе, Тарс, — сказал Франк, когда они, наконец, остались одни в его кабинете. — И вот к какому выводу пришел: ты скрываешь что-то важное, что не дает мне покоя. Не как начальнику службы безопасности, а как профессионалу, и просто наблюдательному человеку. Ты относишься к исчезающему племени людей, вызывающе независимых от природы — так я определяю подобных субъектов. Их, к сожалению, совсем немного. Ты второй на моем жизненном пути. От тебя исходит угроза. По этой причине я стою за тебя. Ты все понял?

— Не знаю, радоваться мне или печалиться.

— Мне известно твое прошлое, — продолжал Франк, — я помню твои земные похождения, твои яростные проповеди, смущавшие народ. Не однажды слышал их и, представь себе, не находил в них никакой крамолы. Мне известно также, что к тебе, бывало, подбирались так близко, что оставался какой-то ничтожный шажок, чтобы тебя навсегда не стало на улицах. Но сразу же вслед за угрозой, а иногда предваряя ее, появлялся строжайший запрет на осуществление заготовленной кары. Больше того, в последнее время категорически запрещалось даже приближаться к тебе. Мы не знали, откуда исходит запрет, а когда узнали, сбавили обороты и сняли эту разработку с повестки дня. И вот теперь ты на корабле — этого я не ожидал. И больше не проповедуешь. Скажи мне, Тарс, как ты сюда попал?

— Тебе очень интересно знать?

— Ну да, если я спрашиваю.

— У меня нет секретов, — сказал Тарс, — особенно от службы безопасности. В полет меня не позвали, заперли в Доме спорта — бросили на произвол судьбы, забыли. Освободили солдаты, покидавшие здание. Они сразу же разбежались, а я забрел в окопы правительственных войск. Тогда я еще не помышлял о Терции. Допрашивал меня офицер по имени Кент. Я рассказал ему все, что знал. Об Адаме и Еве. И о том, что Еву Координатор увез с собой. Кент выслушал меня внимательно. Напоследок предложил отправиться на космодром своим ходом и попытаться проникнуть в последний шестнадцатый подкидыш. Тот уже стоял на стартовом столе. Возражать я не стал, мне было все равно. Передо мной была поставлена задача: помочь Еве. Я понял, что выполню эту задачу. Дождавшись ночи, солдаты Кента проводили меня через мост. Нам повезло, солдаты противника крепко спали и нас не заметили. Дальше я пошагал пешком, ничего другого не оставалось. Вокруг темень, хоть глаза выколи, идти больше десяти километров, в желудке пусто. Обещали накормить, да я постеснялся напомнить, а потом забыл. Мне повезло — догнала машина с солдатами. Их было пятеро. Командовал Верт — большая шишка на Континенте, как я понял из разговоров. Они тоже спешили на космодром. Я упросил их взять меня с собой. Я рассказал им, что мне нужно проникнуть на корабль. Мне объяснили, что моя затея довольно глупая и едва ли исполнимая, поскольку на подкидыши пускали только избранных — по спискам Координатора, в которых меня точно не было.

— А как проникли на корабль?

— Да очень просто, — сказал Тарс. — Мои спутники сначала убили охранника, который заерепенился, отказавшись пропустить на борт. Потом немного постреляли — поверх голов, чтобы оттеснить народ, столпившийся на посадке. В конце концов, в наглую захватили лифт, и мы поднялись наверх — в подкидыш. Проникли в командирскую рубку. Верт приказал команде завершать погрузку и стартовать. Командир послушался, ничего другого ему не оставалось. Видно, очень хотелось жить.

— Где теперь эти солдаты, знаешь?

— Нет, не знаю. Мы разбежались сразу же после старта. Потом была стыковка, и я со всеми вместе перебрался на Большой корабль. Явился к Правителю, рассказал ему так, как рассказываю тебе. Мы были знакомы раньше, еще когда он был Координатором, а я проповедовал на улицах. Тогда у него посыпались отношения с Владетелем. Прощаясь, он разрешил в случае неприятностей ссылаться на него и пообещал выручить, если прихватят за проповеди.

— Ты действительно не знаешь, куда девались солдаты? Напоминаю на всякий случай, они преступники… Занимаешься укрывательством? Знаешь, что такое поведение чревато серьезными последствиями?

— Я же сказал, мы разошлись в разные стороны сразу же после стыковки. Возможно, они остались в шестнадцатом подкидыше. Для меня их больше нет. Отныне у меня единственная забота — Ева. Над нею нависла серьезная угроза — готовится неслыханное надругательство. Причем моими руками.

— Объясни, — подобрался Франк. — Давай, не тяни.

— Он намерен отнять у Евы ребенка.

— Зачем?

— Чтобы превратить ее в донора яйцеклеток и приступить к заселению кювет. Я отказался. Он сказал, что привлечет Клинта.

— Час от часу не легче, — сказал Франк. — Этому безумию можно помешать?

— Нужно срочно разыскать Верта с его людьми и Еву переправить к ним… Где-то же они прячутся. Кстати, Верт с Евой знаком еще по Континенту, он даже подумывал взять ее в жены…

— Что помешает ему исполнить задуманное теперь?

— Совесть. Как ни странно, но на дне души заблудшего человека, погрязшего в преступлениях, затеплилась совесть. Помимо собственной воли. Верт испытал крушение устоев, в которые верил всю жизнь, работая на Правителя, а что получил взамен? Тот его просто кинул. Этот удар оказался для Верта страшным потрясением.

— Интересная информация, может пригодиться. — Франк внимательно рассматривал Тарса. — Знаешь, Тарс, я, пожалуй, помогу тебе. Тебе известно, что все помещения корабля открываются универсальным ключом?

— Правитель мне как-то сказал, что всего ключей двенадцать. С них не спускают глаз.

— Открою тайну: изготовлено было тринадцать ключей. Причем о тринадцатом экземпляре не знает никто. Он принадлежит мне — положено по службе. Я передаю его тебе, но с одним условием. Ты найдешь своих спутников и этот ключ передашь им. Лучше, если вместе с Евой. Другого выхода я не вижу. Согласен? Главная задача обустроить операцию так, чтобы ни одна живая душа не смогла заподозрить тебя в соучастии. Ты скоро понадобишься здесь.

— Я согласен. Но как найти Верта?

— Начни с шестнадцатого подкидыша. Я дам тебе фонарь, там темно — освещение отключили. И вот что еще. Не вздумай пользоваться ключом в присутствии посторонних — мигом заложат Правителю, и тогда тебе крышка. А может быть, и мне. Будь особенно осторожен, не нарвись на глупую пулю… Ребята вооружены, и теперь на взводе, ты же сам говорил. Вот тебе ключ. Браслет надень на запястье. Это все. Ступай.

2

Новоназначенные сенаторы вольно расселись в ротонде, залитой торжественным светом позднего утра. Одетые в одинаковые костюмы классического покроя из серебристой плотной ткани и белоснежные рубашки тонкого полотна с открытым воротом, чем особенно подчеркивалась свободная пластика раскрепощенных загорелых тел, они встретили первое заседание Сената с энтузиазмом.

Координатор Герд, один из двух действительных членов Сената прежнего созыва, неспешно преодолев винтовую лестницу, появился в зале заседаний позже основной группы, и сразу же обнаружил непорядок — его привычное место по правую руку от кресла Владетеля было занято. В кресле ужом вертелся подвижный и легкий Флинт — последний специалист по радиосвязи, смазливый мальчишка с аккуратной гривкой густых темных волос. На избрании Флинта Адам настоял вызывающе твердо, объяснив, что в Сенате не лишним будет человек, в чьих руках сосредоточены структуры дальней космической связи. Флинту поручались первые задания: ремонт передатчика и антенного поля, и в конечно счете обеспечение устойчивого радиоконтакта с Большим кораблем.

«Все в этом мире повторяется», ─ подумал Герд, вспомнив свое первое неловкое появление в Сенате и то, как его обескуражило ничем не обоснованное неприязненное высокомерие сенатора Торна, занявшего то же самое кресло. В замешательстве он сделал вид, что ничего необычного не произошло, и постарался успокоить себя и объяснить, что Торн стар и занял чужое место не по злому умыслу, а лишь по забывчивости. Тогда вмешался Владетель, немедленно обнаружив в поступке Тона нарушение правил, и безжалостно выпроводил старика на покой. Заодно и ему досталось — заработал свой первый выговор.

— Господин Флинт, объясните, почему вы заняли мое место? — спросил Герд с резкостью, на которую, в соответствии с новой своей должностью, имел полное право. — Это место закреплено за мной еще прежним Владетелем. Вас что, не предупредили?

Однако дерзкий юнец, пропустив замечание Герда мимо ушей, как ни в чем не бывало продолжал скалиться, с удовольствием демонстрируя превосходные зубы.

— Видите ли, господин Координатор, — выдержав паузу и продолжая сидеть, соизволил заговорить Флинт, — место, которое вы опрометчиво считаете своим, отныне и навсегда принадлежит мне. Я занимаю его по высочайшему повелению, высказанному только вчера господином Владетелем. А то, что было когда-то, увы, превратилось в прошлое. Ничего не поделаешь, так тоже бывает.

— Вот оно что, — — пошел на попятный Герд. — Извините, пожалуйста, что потревожил. Меня по какой-то причине не известили о столь важных переменах.

— Я с удовольствием беру на себя эту миссию и извещаю вас, господин Координатор, — выговорил Флинт подчеркнуто скромно и победно оглядел присутствующих, призывая в свидетели удачного посрамления второго человека в государстве.

— Благодарю вас, господин Флинт, за заботу, — сказал Герд, подумав, что подобные перемены совершенно не в духе прежнего Владетеля. — Спасибо.

Ожидали Адама. Он должен был явиться с боем курантов на башне столичной администрации. Сенаторы непринужденно переговаривались, слышался смех.

Наконец ожил скрежет старинного механизма, донесенный звуковой трансляцией, — пошла подготовка к колокольному бою. Следом раздался бой — секундная последовательность мелодичных стеклянных ударов металла по резонирующему телу главного колокола. Мощные толчки крови неизменно испытывал каждый, кто слышал эти исполненные энергией звуки.

С двенадцатым ударом в ротонду вошел Адам, поздоровался общим поклоном, проследовал к своему креслу, но садиться не стал. Он был бледен и напряжен.

— Открывая наше первое заседание, господа, — заговорил он, — я поздравляю всех присутствующих с важным событием в жизни страны. Отныне нам предстоит управлять этой жизнью, но не только. Нам придется отвечать, хотим мы того или нет, за каждого нашего жителя, за его жизнь и возможность устойчивого существования в оскудевшем мире. Наше государство претерпело крушение, какого не припомнить за его долгую историю. Нас стало меньше на три четверти, причем восемь из десяти уцелевших граждан, как ни печально, убогие старики, неспособные иметь продолжение в силу преклонного возраста. К сожалению, по той же причине, они не надолго останутся с нами. Остальные наши сограждане в большинстве неразумные дети, которым еще расти и мужать. Наша промышленность уничтожена, множество предприятий, работавших как часы, превращены в руины. Специалисты летят к Терции, остальные или бессмысленно убиты безумцем, утратившим тормоза, или пребывают в совершенной растерянности. Разрушен университет. Здания уцелели, но в них больше нет жизни, не звучат молодые голоса и смех — ветер гуляет в пустых коридорах и аудиториях. По счастью осталась небольшая группа младших студентов. Им бы еще учиться, а мы уже сегодня вынуждены предоставить юнцам профессорские кафедры, поручить подготовку будущих студентов в университетском пансионе. Одновременно они будут продолжать учебу под руководством ученых, давно ушедших в отставку. Мы вынуждены просить их вернуться в строй. Оживление уже началось, распоряжения отданы. Все мы, без исключения, внедряемся самым непосредственным образом в процесс образования смены — прочтем установочные циклы лекций. Каждый по своей дисциплине. Так что приступайте к основательной подготовке, не откладывая. Содержание и качество лекций буду проверять лично. Всех детей, начиная с трех весен, поместим в пансион при университете, и начнем учить. Нам нужны четырнадцатилетние выпускники, способные работать самостоятельно. Мы не можем ждать, когда они вырастут и созреют. Иного пути, к сожалению, нет. Принято также решение завезти небольшие группы ребят с Континента — из Большого инкубатора. Начнем делать из них квалифицированных рабочих. Самых способных переведем в университетские группы. В ближайшие дни завезем оттуда взрослых рабочих для выполнения первоочередных восстановительных работ. Известно, что годы унижений придавили в них человеческое достоинство. Не знаю, удастся ли им оттаять под действием перемен к лучшему. Но верю, пока верю, что доброе отношение способно смягчить любые нравы. Я коротко сформулировал первые шаги, которые мы с вами предпримем в ближайшее время. А теперь вопросы. Есть вопросы ко мне?

— Есть, господин Владетель.

Поднялся Флинт и заговорил с обычной своей веселой развязностью, которая явно не соответствовала серьезности момента. Кривляние Флинта заставило присутствующих напрячься, чего Флинт не заметил, или решил не замечать.

— Господин Владетель, — воскликнул он. — Вы призываете всех нас включиться в работу и начать новое восхождение исступленных. Это правильно, этот призыв достоин нашего руководителя, потомка великого человека, незабвенного Владетеля, покинувшего нас недавно. Только так — решительно — следует браться за возрождение государства. Но, интересно знать, при чем здесь плебеи?

— Кто такие плебеи, господин Флинт? — Адам резко перебил оратора.

— Как, кто? — удивился Флинт, сохраняя все ту же веселость, которая, видно было, коробила и смущала Адама. — Насколько мне известно, плебеи испокон были рабами, им природой назначено трудиться и помалкивать.

— Интересная мысль, — сказал Адам. — Интересная, но устаревшая. Предлагаю отныне и навсегда отказаться от употребления этих слов — исступленные, плебеи. Эти слова и понятия, стоящие за ними, разделяют нас и не делают нам чести. Сказанное относится ко всем присутствующим. Прошу принять к сведению.

— Но как прикажете их называть? — не унимался Флинт. — Этих, которые…

— Гражданами, — спокойно сказал Адам. — Да, да, господин Флинт — называйте их и заодно нас с вами просто гражданами. И не иначе. Наши предки сделали все, чтобы низвести несчастных до скотского состояния… Я не стану вдаваться в причины, они общеизвестны. Так называемые плебеи наш единственный резерв на долгие весны. Сможем поладить с ними, уцелеем, не сможем — наша песенка будет короткой. Помочь им распрямиться, встать рядом наша ближайшая задача.

— А ваш отец… — попытался возразить Флинт.

— Что, мой отец? — перебил Адам. — Мой отец всегда был и оставался исступленным. Никем другим он не мог быть не только по своему рождению и воспитанию, но также в силу традиций, которые так сильны в нашем обществе. Он, насколько мне известно, никогда не опускался до отрицания человеческих достоинств в самом последнем плебее.

— Понятно, ведь ваша мать была плебейкой, господин Владетель, — осторожно напомнил Флинт, не удержался.

— Моя мать происходит из свободного племени славов, если быть точным.

— Славы те же плебеи, — продолжал упорствовать Флинт.

— Это не совсем так. Повторяю, славы свободное племя. Хотя и у них мы забираем детей — через одного. По старинному договору.

— А что делают с ними потом?

— Обращают в плебеев. Придет время, и мы покончим с этим обычаем раз и навсегда. Обещаю, грядущие перемены будут отражены в новом Законе. Вам понятно, господин Флинт?

— Понятно. Но у меня есть еще один вопрос. Я имею в виду то обстоятельство, что вы, наш Владетель, потеряли свою горячо любимую супругу, о чем мы все скорбим, и теперь пребываете в совершенном одиночестве. Не пора ли подобрать женщину, достойную нашего господина?

— Самое время, — выкрикнул кто-то, не удержался. — Нам нужен наследник!

Оказалось, что эта тема заботит всех. Господа ожили, наперебой принялись предлагать свои варианты выхода из кризиса. Адам слушал разошедшихся сенаторов, внешне сохраняя спокойствие.

Флинт, окрыленный общим вниманием, пожинал плоды первого успеха, которые, он рассматривал как начало большой карьеры. Он мысленно видел себя Координатором, подозревая, что Герд тяготится своей должностью и не чает, когда, наконец, избавится от нее.

— В предложении сенатора Флинта, бесспорно, есть нечто рациональное, — осторожно подал голос Герд, дождавшись, когда страсти улягутся. — Только думаю, господа, женитьба дело ответственное и, конечно же, сугубо личное. В такие дела посторонним вмешиваться не следует.

— Да разве же мы посторонние? — возопил Флинт. — Мы одна семья и должны вести себя как семья.

Поднялся Адам. Наступила тишина.

— Я благодарен вам за заботу о моей личной жизни. — Он встретился глазами с Флинтом, в глазах Флинта билось ликование, и Адам решил, что больше не потерпит мальчишку за этим столом. — Но я должен предупредить вас всех, в том числе господина Флинта, что не только заявленная вами проблема, но и форма этого заявления оскорбляют меня, вашего Владетеля, которому вы поклялись служить верой и правдой. Больше того, вы оскорбляете не одного меня, вы затронули память о светлом существе, не причинившем вам ни малейшего вреда. Не удивительно, что после надругательства над памятью моей жены, выраженного в вызывающей провокационной форме, я буду вынужден защищаться всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. — Адам осмотрел собрание и продолжал резко: — Надеюсь, впредь ни один гражданин не посмеет совать свой длинный любопытный нос в дела другого гражданина, как бы ему ни хотелось произвести это неприличное действие, как бы он ни думал, что такое действие пойдет на пользу тому, в чьи дела пытаются сунуть нос. А поскольку за словом Владетеля должно следовать дело и об этом мы с вами также договорились, приступая к выборам, первое мое дело я исполняю сразу же вслед за моими словами. Суть его состоит в том, что мы больше никогда не увидим в ротонде этого человека. — Он помолчал, не спуская глаз с Флинта. — Не называю его имени, не желаю произносить его имя. Он понимает, что я говорю о нем, догадывается, что должен немедленно удалиться. Навсегда.

При этих словах Флинт вытянулся, густо покраснел, затравленно оглядел сенаторов, ища поддержки. Но сенаторы молчали, опустив головы. Он, было, подумал оправдываться, но его одернул сосед. Тогда он, убитый, послушно вышел из-за стола, в полной тишине поплелся к лестнице и скоро утонул в ее проеме.

— Продолжаем заседание, — нарушил тишину Адам, взглядом проводив Флинта. — Нас прервали. Думаю, это незначительное происшествие пойдет всем нам на пользу. Итак, очередной вопрос: распределение ролей в Сенате. Координатор Герд подготовил первый документ — проект Устава в этой части. Каждый из вас видит этот текст на своем мониторе. Внимательно прочитайте его с начала и до конца. Особое внимание уделите тому разделу, ответственным за который являетесь вы. Возникнут вопросы, требуйте объяснений. Я жду вашей реакции.

— Можно? — поднялся сенатор Скип, которому поручалась организация культурного досуга и отдыха трудящихся.

Адам кивнул, разрешая.

— У меня вот какой вопрос. При прежнем правлении не придавалось должного значения одному из последних видов свободного творчества — театру. По Закону на сцену допускались пьесы только умерших авторов. Живых держали на удалении от театра, они жили скудно на небольшие дотации, продолжая исправно творить. И только после смерти их творения становились достоянием гласности. Мне кажется это положение несправедливо. По моему глубокому убеждению, каждый из ныне здравствующих драматургов достоин права еще при жизни быть представленным публике. Хотя бы лучшим своим опусом.

— Резонное замечание, — согласился Адам. — Обещаю вам, коллега Скип, мы обязательно исправим это положение. Еще есть вопросы? — Ответом было молчание. — Тогда что ж, время дорого, господа. Напоследок попрошу вас к следующему заседанию Сената подготовить соображения по работе своих служб. Эти данные после надлежащей обработки будут учтены в новой редакции Закона. Все свободны.

Вечером, когда за окном начинало темнеть и приближалось время отхода ко сну, щелкнул динамик переговорного устройства и торжественный голос секретаря отчетливо произнес:

— Господин Владетель, здесь Клупп. Принес какой-то аппарат. Говорит, после ремонта.

— Пусть войдет.

Появился сосредоточенный Клупп. Адам вспомнил, что утром поручил ему проверить блок, не упомянув о несостоявшемся наказании кастеляна.

— Устройство исправно, — принялся объяснять Клупп. — Разумеется, подтвердить работоспособность может только… штатная проверка. Но уж это ваша забота, я здесь лишний. Встаньте на минутку, мне нужно забраться под стол, чтобы подключить разъем питания.

Адам поднялся, вышел из-за стола. Клупп опустился на колени, полез под столешницу, вытянул кабель с разъемом, подключил блок, вставил его в направляющие. Ожил и засветился яркий дисплей — четыре разряда десятичного кода. Теперь емкость индикатора была избыточна — оставшихся кодов не наберется, чтобы его заполнить.

— В прежние времена, — объяснил Клупп, — в четыре десятичных разряда умещались коды всех тех исступленных, которые по Закону имели честь быть кардинально наказанными.

Клупп распрямился. Согбенный и печальный, он стоял перед Адамом, спрятав глаза. Развернулся неловко и, не попрощавшись, вышел вон.

«А ведь все подумали, что мне нравится этот верткий мальчишка, — Адам вспомнил о неприятной стычке в Сенате. — Ничуть не бывало. Хорошо, что не стал терпеть и прогнал наглеца. Стало легче дышать. Он взял на себя слишком много и надорвался. Чего стоит ироничный тон, который он позволяет себе, почему-то решив, что раз я его сверстник по возрасту, со мной можно говорить как со сверстником. Все должны усвоить, если хотят жить долго, что я Владетель и не потерплю даже намека на фамильярность, и, конечно же, не допущу никаких разборок. Особенно в Сенате».

Он рывком вытянул блок до щелчка фиксатора, по памяти набрал код подлинности Флинта, убедился, что набор верный, и следом поспешно, чтобы не передумать, утопил красную кнопку до упора.

3

Флинт не предполагал, что досадная перепалка с Владетелем на первом же заседании Сената обернется провалом. Что на него нашло, откуда взялась наглость, которую он не подозревал в себе, развязная и пустая. Как он посмел так рисковать? Он попытался проанализировать события, случившиеся в этот страшный день, чтобы по привычке сделать выводы на будущее. Но как ни бился, не удавалось остановить хаотичное движение памяти, произвольно перескакивающей с одного на другое.

Он провинился, спору нет, теперь же изо всех сил старался оправдать мальчишескую несдержанность, воспринятую как бунт.

Однако по-настоящему надавило, когда, уже засыпая, он вдруг рывком выпал из сна с ощущением, что сознание напряглось и помутилось. Все его существо заполнила, подавляя, единственная мысль — о двери, в направлении которой неумолимо побуждало внутреннее влечение, и которую, чтобы спастись, он должен немедленно закрыть за собой. Как ни напрягал Флинт остатки все более ускользающего сознания, он был не в силах сосредоточиться и понять, кто толкает его на этот страшный шаг и за что.

Влечение забирало настолько властно, что он, чтобы унять его неодолимую силу, не помня себя, кое-как оделся, бросился вон из лаборатории, упал в машину и на полной скорости, благо, в городе машин почти не осталось, и дорога была свободна, полетел к дворцу. Машину бросил у входа, успев подумать, что сознательно не воспользовался выделенной стоянкой и все, что причитается за это серьезное нарушение, будет отнесено уже не к нему — его просто не будет больше на этом свете и винить будет некого.

На одном дыхании, ни души не встретив, он пробежал пустынной анфиладой и остановился только перед зловещей дверью. Повинуясь неодолимой тяге, подошел к двери вплотную, обреченно сознавая, что еще мгновение и створки раздадутся, он шагнет туда, откуда возврата нет, и его мучениям придет конец. Однако створки не шелохнулись, даже музычка не вступила. В замешательстве, чтобы отвлечься и занять себя, он принялся рассматривать роботов, которых никогда не видел вблизи и сбоку. Поразила пыльная паутина, покрывавшая тыльную сторону истуканов. Возникла и вовсе невероятная мысль узнать у них, по какой причине дверь отказывается принять назначенного клиента. Но этот вопрос скоро погас в нем, так и не прозвучав. Роботы оставались недвижны, мертвы.

Продолжая вглядываться в тусклые бессмысленные глаза истуканов, он осторожно объяснил себе, что в безупречном механизме кардинального наказания, видимо, нарушена какая-то важная мелочь, и потому он все еще жив, дышит свободно, стоит на собственных ногах и помалу перестает думать о смерти.

Сила внутреннего приказа слабела, утрачивала остроту, отпускала, продолжая несильно толкать вперед. И тогда он подумал, что чудовищный механизм сам противится неведомой воле, не пускает, точно сделался вдруг живым существом, в котором проснулась жалость и сострадание.

Оцепенение продлилось еще минуту. Наконец он почувствовал, что понуждающая сила иссякает, сознание возвращается из тумана, и ожившая собственная воля осторожно, но все настойчивее подбивает напрячь силы сопротивления и постараться немедленно убраться прочь. И уже отдаляясь, придя в себя окончательно, он подумал, предчувствуя новый ужас, что исполнение приказа по какой-то причине отсрочено, но оно непременно последует, только позже. Видно, таков теперь порядок, вяло объяснил он себе, — наказание временно отложили, но непременно вспомнят, когда он забудется и перестанет ждать. Какое-то время это чувство продолжало мучить, но он уже осмелел настолько, что поверил в главное, что случилось с ним, — он задержался в живых.

Флинт плохо помнил, как выбрался из дворца. Сознание все еще мутилось, но теперь короткими приливами, подобными отраженным волнам, ноги дрожали от страха и плохо держали. Собрав остатки сил, он доковылял до брошенной машины, которую против обыкновения даже не запер, распахнул дверцу, втиснулся на место водителя. Попытался сосредоточиться — сознание прояснялось, но страх, отныне верный спутник чудом уцелевшей жизни, наверное, навсегда, поселился в нем.

Он включил двигатель, стронул машину с места, не ведая, куда предстоит ехать, и, только миновав границу города, почувствовал себя сносно. До него дошло, наконец, понимание того, что с ним случилось, и что он сумел пережить.

Он оставил машину на обочине пустынного шоссе, не стал загонять на парковку у здания станции. Прошел в лабораторию. Входную дверь оставил открытой. Полностью отключил освещение. Упал на лежанку в одежде и башмаках, забылся…

Проснулся Флинт от резкого сигнала коммуникатора. Ощупью нашел аппарат на столике у лежанки, включил громкую связь.

— Пора бы просыпаться, соня.

Он узнал голос сразу же — слышал его не так давно. Это был голос Хрома, посетителя, побывавшего у него пред самым исходом.

— Уже не сплю, — сказал Флинт.

— А хочется?

— Очень, — признался Флинт.

— Тогда даю тебе полчаса. Успеешь привести себя в порядок? Нам нужно поговорить. Срочно

Флинта завербовали давно — на втором курсе университета, и сразу же поручили безобидную роль свидетеля — живого устройства памяти. Изредка о нем вспоминали. Появлялись какие-то люди, знавшие входной код его коммуникатора, — сам он код при вербовке не сообщил. Они не называли своих имен, и если назначали встречи, то только в укромных местах города. От простых исступленных они отличались тем, что постоянно спешили. Опасливо озираясь по сторонам, они объясняли свое поведение скрытной слежкой враждебных сил за каждым их шагом. Говорили короткими, не всегда понятными фразами, которые обычно не трудились заканчивать. Из общения с ними Флинт усвоил, что их совсем не интересует несвязный доклад агента и что конспиративная встреча происходит единственно по причине периодического подтверждения его существования.

Один из кураторов, посещавший его чаще других, объяснил, что такие агенты именуются спящими. Их роль сводится к простому наблюдению окружающей жизни, в особенности ее мелочей, на которые обычно не обращают внимания, но которые при соответствующих условиях сложным образом сопрягаются с другими подобными мелочами, преобразуются в сумму информации, приобретая при этом неожиданный смысл и значение, и, бывает, становятся важными.

Особенностью спящих агентов было принципиальное отсутствие обратной связи, то есть скопленная информация никуда не могла быть доставлена и использована во благо государства, заинтересованной группы лиц или отдельного человека. Складывалось впечатление, что спящих заводят на всякий случай, а пока такой случай не представится и в них не возникнет прямой нужды, они мало кому интересны.

Он долго не мог понять, на кого конкретно согласился работать — об этом молчали, а он не спрашивал. В его шатком положении для спокойствия было вполне достаточно физически ощущать себя в некой организованной среде, полагаться на ее сочувствие и защиту.

Никого из этой среды он прежде не знал. Его представления о работе тайного агента, связанные с постоянным риском для жизни, вскоре рассеялись, ограничившись равно-душным исполнением скудных правил, состоящих из двух непреложных пунктов: он не имел права раскрывать, кому бы то ни было, тайную сторону своей жизни и был обязан каждого подозревать во враждебных намерениях.

Незадолго до исхода Флинта в его уединении навестил уж и вовсе странный господин. В отличие от прежних кураторов, озабоченных собственной безопасностью, он первым делом назвался — Хром. Этот человек был начисто лишен сомнений, и время от времени с гордостью поминал эту свою особенность. Он никуда не спешил, никого не опасался. Заинтересованно, в подробностях расспрашивал Флинта о его прежней жизни, причем все ее мелочи представлялись ему важными и достойными обсуждения. Однажды он попытался уговорить его пробраться на космодром, тогда дорога еще была свободна, и со всеми вместе отправиться на Терцию. Даже пообещал помочь с осуществлением рискованного замысла. Но был не настойчив. Позже он объяснил, что на самом деле ему было интересно знать самостоятельно ли решение Флинта остаться на Земле. Нет ли для такого сомнительного решения тайных причин, ускользнувших от его внимания, по которым Флинт избирает не самый удачный вариант дальнейшей жизни.

Флинт объяснил, что решение остаться на Земле он принял совершенно сознательно и охотно согласился с тем, что такое решение далеко не лучшее. Однако его объяснение не было всей правдой. Не мог же он поведать чужому человеку, что на самом деле остался на Земле из-за безнадежной любви к Тее, жене Герда, поразившей его в последний год учебы. Любовь родилась в его сердце сразу же после того, как он прослушал удивительную проповедь безрассудного Тарса. Из проповеди он узнал так много неведомого о самом себе, его глаза так широко открылись, что немедленно, почти неосознанно он взялся за поиски подходящего объекта женского пола, на который могли бы пролиться его вновь обретенные чувства. Тогда он впервые увидел Тею — она внимательно слушала ту же проповедь, и сердце его загорелось тихим пламенем чувства, которое Тарс назойливо именовал любовью. Флинт тщательно оберегал свою любовь не только от окружающих, но и от самого себя. Он решил больше не касаться своей тайны, считая ее неосуществимой, — тихо и безнадежно любил, и жил этим чувством.

Хром объяснения принял, смягчился и приступил к основной цели визита — объявил Флинту, что отныне ему поручается весьма важная и ответственная работа. На него возлагается задача по установлению и поддержанию постоянной радиосвязи с Большим кораблем на время его полета в пределах солнечной системы, то есть примерно в течение ста суток. Он объяснил, что Правитель, по одному ему понятной причине, заинтересован в регулярном получении информации о делах на оставленной навсегда Земле. Информация, добытая Флинтом, предположительно должна была помочь хозяину корректировать собственные действия, когда в этом возникнет необходимость.

Эта встреча основательно изменила представления Флинта о тайной деятельности. Он даже придумал для нее специальный смягчающий термин — стал называть ее параллельной. Кроме того, он, наконец-то, понял, что работает на Правителя, и успокоился.

На следующий день, в обусловленное время, как вскользь пообещал Хром, на огромной армейской платформе подвезли ящики с оборудованием, которое, судя по комплектовочным ведомостям, было разработано задолго до исхода и изготовлено в исследовательской лаборатории военного ведомства. Хмурые здоровенные мужики разгрузили ящики в помещение, которое указал Флинт, и, не попрощавшись, отбыли.

Из сопроводительной документации, Флинт узнал, что теперь он сможет связываться с Большим кораблем, ограничившись скромной по размерам антенной, элементы которой входили в комплект поставки. Ее будет несложно замаскировать на перепаханном взрывами антенном поле.

Гость явился, как обещал, через полчаса после связи и действительно оказался Хромом. Флинт принял его в лаборатории, где уже был развернут и готов к включению новый приемо-передатчик. Хром по-прежнему вел себя совершенно естественно, не оглядываясь поминутно и ничего не опасаясь.

— Вижу, ты не теряешь времени даром, — сказал он с одобрением. — Что дальше? Будешь включать?

— Ну да, — сказал Флинт. — Хотя не уверен, что эта станция обеспечит связь.

— Это почему же?

— Параметры не очень, чтобы…

— Но ты же еще не попробовал.

— Сегодня погоняю передатчик, завтра включу приемник. В шесть часов утра откроется канал связи.

— Объясни.

— Нужно дождаться момента, когда оба излучения совпадут с линией, соединяющей приемник и передатчик. Это произойдет в том случае, если кормовые антенны Большого корабля будут направлены строго на Землю, лучше, если в ту точку поверхности, где находится приемник. При таком положении антенн сигнал будет максимальным, а связь оптимальной. Но поскольку Земля вращается, продолжительность устойчивой связи невелика — не более одного часа. Этого не всегда достаточно…

— Почти понял, — сказал гость. — Я рад, что ты не вешаешь носа. Что касается нелепой стычки с Владетелем, забудь о ней. Никаких последствий не будет.

— Вы и об этом знаете? — удивился Флинт.

— Чтобы знать все, нужно быть везде, — ответил гость. — Я давно исповедую эту истину. Повторяю, с Владетелем я, считай, полюбовно договорился — инцидент исчерпан. Но в Сенат возвращаться не стоит, хотя Адам, кажется, готов вернуть тебя. У тебя будет здесь много работы. На всякий случай лишний раз ему на глаза не попадайся, как бы чего не вышло — уж очень он последнее время нервничает. Уловил?

— Уловил, — согласился Флинт с облегчением.

— Теперь о деле. Ты должен привыкнуть к тому, что все радиограммы без исключения, поступающие на Землю, я должен получать первым. Если какая-то из них будет обращена ко мне лично, ознакомиться с ней должен только я. Причем, как только я получу личное послание, ты должен будешь удалить его со всех носителей. Для этого придется обеспечить между нами независимый и скрытный канал связи.

— Это просто, — сказал Флинт. — Пара чистых коммуникаторов и все будет сделано. Я их свяжу закрытым каналом, применив мой личный шифр, который никто на Земле не прочтет.

— Обязательно чистые? Зачем?

— Зарегистрированные коммуникаторы вместе с их владельцами автоматически обнаруживаются, их координаты периодически уточняются. Могут появиться вопросы. Или найдется умелец и, чего доброго, обрушит шифр. Нет, этот вариант не годится.

— Убедил. Сегодня получишь коммуникаторы. Чистые. Подвезет мой доверенный робот по имени Арто. Не очень смышленый, но преданный. Можешь на него положиться. Скажешь ему, когда будет готово, он приедет и заберет мой прибор. Кстати, если понадобится физическая сила, Арто поможет. Он очень любит помогать. Теперь прощаюсь. Держись, Флинт и служи верно.

4

Скрипнула дверь. В каюту кто-то вошел.

Ева уже пришла в себя, но вида не подала — даже не шевельнулась.

«Такого еще не бывало, — думала она быстро. — Явился в такую рань, стоит рядом. Любопытный? Видно, решает, что делать дальше. Интересно, зачем он здесь? Хочет испугать? А как быть, если эти люди, привыкнув, перестанут воспринимать меня живой? Если они будут видеть перед собой подопытного кролика или, на худой конец, морскую свинку, с которыми можно не считаться и совершать все, что предусмотрено экспериментом. Здесь спрятаться негде, я целиком в их власти. А ведь если можно входить в любое время, не означает ли это, что можно действовать, как взбредет в голову, предполагая, что я предназначена служить их целям. Может быть, сон продолжается?.. Нет, это уже не сон. В каюте живой человек, не робот — слышно дыхание. Он чем-то занят, какие-то у него дела. Нужно подумать, как к этому отнестись. А если они затевают нечто новое, чего еще не было?»

Обычно предупреждали, прежде чем войти в ее каюту. Даже извинялись, что приходится беспокоить. Но всегда это были роботы. Последний раз явились третьего дня. Возились внизу под раковиной, что-то там сломалось. Слышно было, как выкручивали, вкручивали — заменяли какую-то трубу, которая работала не так, как надо. Негромко переговаривались, то советуясь, то задирая друг друга. Ее железные люди не замечали. Сделали свое дело, и ушли молча. Кто-то их ждал за дверью. Человек, отпирающий сначала дверь, потом решетку, сам внутрь не входил и даже не показывался.

«Тот, кто вошел, теперь разрешения не спросил, не извинился. Неужели новые игры? Нужно показать ему, что я уже не сплю и все слышу. Или подождать, пока сам уберется?»

Она открыла глаза. Спросила:

— Кто там?

— Ну, наконец, проснулась, — проговорил человек шепотом.

Ранним посетителем оказался Тарс. Сразу же полегчало.

— Слышу, кто-то шурует… — сказала Ева громко. — Смотрю, а это оказывается ты. Говори, почему ты здесь? И как ты сюда попал? — Тарс ничего не ответил — навис над нею, стоит, посмеивается. — Между нами всегда оставалась решетка — неодолимая. Теперь и дверь, и решетка распахнуты настежь. Так никогда не бывало… Что изменилось?

— Я пришел за тобой, — произнес Тарс. — Хочу забрать тебя отсюда. Будить не стал, ждал, когда сама проснешься. Мы уйдем вместе. Навсегда. Ты понимаешь, о чем я?

— Так просто? Но куда мы пойдем? — насторожилась Ева.

— Мне дали универсальный ключ, — объяснил Тарс серьезно и выставил правое запястье, на котором плотно держался черный браслет. — Мне его дали с условием, что мы исчезнем — немедленно. Понятно излагаю? Мы свободны, Ева. Можем идти…

— Что за ключ? Чепуха, не верю. Повторяю вопрос: куда мы пойдем?

— Пожалуйста, успокойся. Ты знаешь, что операция назначена на четверг?

— Знаю, — сказала Ева.

Слезы с готовностью навернулись и пролились. Она закрыла лицо ладонями, всхлипнула.

— А вот плакать не нужно. Я твой друг. Меня послал Кент. Третьего дня начал рассказывать, ты меня перебила, сказала, что тебе неинтересно знать, почему я здесь. Ты уж, сделай одолжение, выбери линию поведения. Так нельзя — то одно, то другое. Как тебя понимать? Кент сказал, что было бы неплохо, если бы я проник на корабль и помог тебе. Я ответил, что готов, если он велит. Он велел и вот я здесь. Кент военный, если ты еще не знаешь. Под его началом все войска Владетеля. Это он вытащил с Континента тебя и Адама. Я думал остаться на Земле, но, как видишь, не пришлось. Знаешь, я, пожалуй, выйду из каюты. Поговорим через решетку. — Он вышел, закрыл решетку, запер. Наружную дверь оставил открытой. — Этот ключ открывает все двери корабля. Когда есть такой ключ, можно не только войти в любую дверь, можно выйти из нее, когда захочешь… На корабле множество мест, где можно укрыться, — большие безлюдные зоны. Теперь все они доступны. Правда, тесновато — куча механизмов, почти никаких удобств, но тепло и нормальная атмосфера. Жить можно. Там всем заправляет Верт, бывший губернатор Континента. Он сказал, что все дурное оставил в прошлом. Он готов помочь, если ты согласишься уйти в подполье. Верт бандит, но, мне кажется, он человек порядочный. Знаю, между вами были сложные отношения, но все это в прошлом. Ты же разумный человек, Ева, предложение Верта придется принять. Повторяю, на четверг назначена операция. Дальше тянуть нельзя — опасно.

— Никуда я с тобой не пойду, тем более к Верту. Он не говорил тебе, что когда-то хотел взять меня пятой женой?

— Вот даже как. Нет, об этом не говорил. Но, осмелюсь заметить, — усмехнулся Тарс, — у Верта губа не дура.

— Никогда так не шути, — сказала Ева резко.

— Прости, больше не буду. Сорвется с языка, не уследишь. И все же ты должна мне верить, — не унимался Тарс. — Я никогда не обманывался в людях. Я Верта вижу насквозь. Мы можем уйти вместе. Я до конца выполню поручение Кента. Ты не можешь представить себе, как для меня важно выполнить первое в жизни поручение. Особенно, если оно может оказаться последним…

— А как Верт попал на корабль? Мне известно, что плебеев не брали на Терцию. Кроме девушек с Континента.

— То ли смелость такая, то ли отчаяние. Прет на рожон, и море ему по колено.

— Но сначала они оказались на Острове, — сказала Ева. — Там плебеев вроде не жалуют.

— Прилетели, чтобы поддержать Правителя и заодно повоевать. Сначала защищали Дом спорта, пока их оттуда не выбили. Потом обороняли канал. Когда все рухнуло, Верт обратился к Правителю. Тот категорически отказался помочь. То есть, как говорит Верт, кинул. Деваться им было некуда, оставалась последняя возможность уцелеть — пробраться на космодром. И они рванули туда — впятером. По дороге догнали меня, взяли с собой. Мы едва успели к загрузке последнего подкидыша. Воспользовались суматохой, прорвались в лифт. Правда, сначала пришлось убить охранника и немного пострелять, чтобы оттеснить толпу.

— А на корабль как попали?

— Напролом, нагло. Пятеро вооруженных до зубов отчаявшихся мужиков и безоружная толпа при полной неразберихе. Пока летели к Большому кораблю, нами не занимались — было не до того. Когда же после стыковки пассажиры и персонал ушли из подкидыша в Большой корабль, они и вовсе стали хозяевами. Я тоже ушел с пассажирами, как только понял, что подкидыш решено отсечь от Большого корабля. Они устроились на нежилой палубе и стали жить взаперти. Взломали склад. Там оказалось полно провизии, а воды — ни капли. Вот тогда они призадумались. Но опять повезло. Объявился человек, большой начальник по имени Франк, который наверняка был в курсе всех предшествующих событий. Он сам нашел меня, взял под свое крыло. Мы откровенно поговорили. Я понял, что для него нелишне держать команду Верта на коротком поводке. Такая сила может пригодиться. Он объяснил мне, что у них перспектив никаких, рано или поздно их переловят. Лучше договориться сейчас, избежать прямого столкновения, не устраивать стрельбу в корабле — это для всех опасно. На прощание он подарил мне собственный универсальный ключ. С таким ключом доступ открыт в любые помещения корабля. Я разыскал Верта и его головорезов, успокоил их и передал ключ. Скоро они снюхались с исступленными — вместе сидели в окопах. Теперь друзья. Те помогают, чем могут, — обеспечивают водой. Ну так что, ты решила?

— Они все равно найдут меня, — сказала Ева тоскливо. — Если очень захотят. А теперь, когда операция назначена, постараются найти быстро.

— Что еще ты знаешь об операции?

— Мне известно, что её решено поручить тебе.

— Я уже отказался, — сказал Тарс.

— Надеешься, что будут упрашивать? Другой найдется. А тебя просто убьют. Они своего добьются — отнимут у меня ребенка…

— Вот видишь, у нас нет выхода. Нужно бежать. Немедленно. Я осмотрел закоулки подкидыша и понял, что там можно спрятать толпу. Никто никогда не найдет. А сунутся, получат достойный отпор. Так говорит Верт.

— Интересно, с какого перепуга Верт стал таким добрым?

— Мне кажется, у него есть основания быть добрым. Во-первых, ты не просто девчонка — ты жена нового Владетеля. Насколько мне известно Адама еще не выбрали, но выберут — никаких сомнений. Во-вторых, ты носишь ребенка, который, как только родится, тоже станет наследником. В-третьих, ты из славов. В-четвертых, Правитель успел всем надоесть. В его команде не полные идиоты, знают ему цену. В этом я убедился. Еще немного и его начнут посылать очень далеко. Если бы не телохранители, он давно был бы в топке. Продолжать?

— Не надо. Ты припас немало доводов за, — сказала Ева и настороженно посмотрела на Тарса. — А Правитель знает, что Верт на борту?

— Похоже, нет, но не уверен. Эти разбойники подчистили за собой — припугнули всех, кто с ними пересекался.

— Хорошо бы связаться с Землей…

— Эту проблему мы решим, обещаю. Но со временем. Я уже говорил кое с кем. Нужно найти подходы к кормовой рубке. Там работают нормальные парни.

— Я до сих пор не знаю, жив ли Адам. Он остался в подвале. Там шел бой, когда мы уезжали. Верхние этажи горели. И он не знает, что я здесь. Нам не дали проститься.

— Верт намекнул как-то, что Адам жив, и он знает, что ты здесь. Я говорил с Кентом, сначала он мне не поверил. Тогда я подробно рассказал ему все, что видел своими глазами. В деталях, вплоть до цвета твоих волос и твоей одежды. Я видел, как тебя увозили в машине Правителя. Тебя могли увезти только на космодром. Позже мне рассказали, как ты поднималась в лифте… вместе с ним и его женой.

— Ты и об этом рассказал Кенту? — рассмеялась Ева. — Признайся, Тарс, ты встречался с Кентом во сне…

— Не путай меня, Ева, прошу. Я видел Кента как тебя, он довольно долго меня допрашивал, а напоследок спросил, не встречал ли я самую прелестную девушку на свете. Тогда-то до меня дошло, что он имел в виду тебя. Я сказал ему, что встречал. По приказу Правителя меня заперли в комнате на втором этаже и забыли. Окно было над средним подъездом. Я видел, как Правитель с женой вышли из здания и сели в машину. Правитель сел впереди, рядом с водителем, его жена — на заднем сидении. Потом вывели тебя, посадили рядом с ней. Мне показалось, что ты была в наручниках — ты держала руки спереди. Так? Или мне и это приснилось?

— Нет, не приснилось, — сказала Ева. — Но как ты смог все это запомнить в деталях?

— У меня хорошая память. Позже рассказывали, что еще до старта последнего корабля оборона канала развалилась, солдаты бросились на космодром. Кент и его войска стали их преследовать. Там скопилось множество людей. Потом, уже с орбиты видели мощный взрыв на космодроме… Кент мог погибнуть.

— Опять твои шутки, Тарс?

— У тебя слишком богатое воображение, Ева. Ладно, я тебе все объяснил, решай сама. Я ухожу, но помни, что другой возможности может не быть. Остается слишком мало времени. Отныне твоя судьба и жизнь твоего ребенка в твоих руках. Думай. И помни, что мне тоже придется уйти в подполье, чтобы быть рядом и постараться исполнить волю Кента.

Тарс закрыл внешнюю дверь.

— Тарс! — крикнула Ева. — Забери меня…

Первую же дверь, перед которой они остановились, Тарс открыл прикосновением запястья правой руки, на которой браслетом крепился универсальный ключ, и точно так же запер ее. Они оказались внутри совершенно темного помещения. Вспыхнул фонарь в его руке, скупо высветив путь.

— Теперь мы в подсобном помещении шестнадцатого подкидыша, — объяснил Тарс. — Все просто, как видишь. Мы вне досягаемости. Только прошу, Ева, внимательно смотри под ноги, здесь много препятствий, какие-то пороги, металлоконструкции, которые не стали прятать. Эти помещения не для прогулок. Здесь есть собственное освещение, но оно включается дистанционно в другом месте, где именно, еще не узнали. Да это и не важно. Надеюсь, со временем привыкнем и будем в полной темноте перемещаться наощупь.

Вскоре Тарс открыл люк в палубе, они стали спускаться вниз по крутому трапу, которому, казалось, не будет конца. Ева слышала свое сердце — оно ощутимо било в грудную клетку. Она задыхалась — невесомость давалась ей тяжело. Дверь, к которой они подошли, преодолев долгий коридор, оказалась незапертой. Они вошли в обширное помещение, стены и потолок которого тонули в темноте. Тарс, освещая палубу под ногами, продолжал осторожно пробираться вперед. Ева следовала за ним, придерживаясь его плеча.

Вдали мелькнул слабый свет. По мере приближения он становился все ярче. Наконец они вошли в небольшую комнату неправильной формы со скошенными потолком и стенами. В комнате, прямо на стальном полу на каких-то темных тряпках сидели солдаты в камуфляже. С невысокого потолка свешивалась голая яркая лампочка. Солдат было пятеро. Вспомнилось, как точно такие же солдаты арестовали ее в поместье Гора. Поодаль у стены груда черных автоматов, небрежно сваленных на пол. Автоматов было много — больше, чем солдат.

— Нашего полку прибыло, господа, — крикнул один из солдат.

Ева узнала голос и человека, которому этот голос принадлежал. Это был несомненно Верт — старый заклятый враг. Она подумала, что угодила в засаду и нужно что-то предпринимать — немедленно.

— Приветствую тебя, Ева, — как ни в чем не бывало, продолжал Верт. — Как поживаешь, детка? Тарс поведал мне о твоих проблемах. Знай, теперь это также наши проблемы.

— Здравствуйте, господа, — Ева неуверенно приветствовала солдат, решив ничему не удивляться. — Смотрю, вы здесь хорошо устроились.

— Жить можно, — отозвался один из солдат.

— Нам немного нужно, — сказал другой.

— Теперь, Ева, ты с нами, — сказал Верт и, обратившись ко всем, приказал: — То, что я скажу теперь, вы должны усвоить — навсегда. Отныне Ева наш товарищ и госпожа, мы все ее слуги. Ее слово — закон. Если кто-нибудь из вас вздумает мутить воду, будет иметь дело со мной. Теперь погуляйте. Мне нужно поговорить с госпожой. Без свидетелей. Ступайте.

Солдаты вышли, следом потянулся понурый Тарс.

— Прежде, чем я расскажу тебе все, что знаю сам, — заговорил Верт, когда они остались одни, — давай сначала, чтобы говорить на одном языке, спишем все дурное, что разделяло нас и делало врагами. Хотя, если честно, настоящим безжалостным врагом ни тебе, ни Адаму я никогда не был. Так что прости меня за все плохое, что я позволял себе на Континенте по отношению к вам. В том числе за дурные мысли, за которые мне теперь стыдно и о которых тебе известно наверняка. Теперь мы в одной лодке, Ева, и ты каким-то непостижимым образом вновь попала в зависимость от меня. Уверен, мы поступим разумно, если наберемся мужества и преодолеем прошлое. Станем жить настоящим, и, конечно, будущим. Готова ли ты, Ева?

— Неожиданный поворот, — сказала Ева, — но я согласна. Я никогда не держала зла на вас, понимала, что не только ваши действия, но и мысли не совсем ваши. Они определялись человеком, которого вы называли хозяином. Помнится, вы именно так его называли. Одно мне непонятно, почему, проработав на него почти всю жизнь, вы оказались здесь и вынуждены скрываться. Неужели для вас не нашлось достойного места?

— Придет время, мы обсудим и эту проблему. Теперь же я с удовольствием принимаю твое согласие заключить мировую. Отныне, Ева, я твой человек, моя жизнь принадлежит тебе. И, пожалуйста, оставь высокопарное вы. Я твой друг, а друзья не имеют возраста. Пожалуйста, обращайся ко мне на ты. Согласна?

— Согласна — отозвалась Ева.

— Вот и ладушки, — сказал Верт.

— Тогда и я отвечу так же: моя жизнь, Верт, отныне принадлежит тебе и твоим солдатам. Принимаешь меня?

— Принимаю, — сказал Верт. — Теперь я тебе кое-что объясню, чтобы не осталось вопросов. Наши обстоятельства в последние дни на Земле сложились из рук вон плохо. Сопротивление правительственным войскам потеряло смысл. Было принято решение оставить позиции на перешейке и сложить оружие. Но в этом случае при встрече с победителями у нас не оставалось ни малейших шансов избежать наказания, а уж вернуться на Континент тем более. Сдайся мы, наша песенка была бы короткой — пощады не жди. Надеюсь, ты понимаешь, что я не преувеличиваю. Сначала по наивности я переговорил с Правителем с глаза на глаз, попытался узнать, что он думает о нашей участи. Услышал, что о нас он не думает вовсе. Попросту предоставил мне и моим людям самим выкручиваться. Расхлебывать кашу, которую заварили не мы. Если коротко, он нас кинул.

— Понятно, — сказала Ева. — Однако вы приняли довольно рискованное решение, отправившись туда, где вас никто не ждал.

— Действительно, нужно быть идиотом, чтобы решиться на безрассудный шаг. Однако выбора у нас не было — желание жить оказалось сильнее. Мы бросились в бой. Я подумал, что до Терции мне при любом раскладе живым не добраться, рано или поздно скажется далеко не юный возраст, и не очень-то крепкое здоровье. Долго невесомость мне не выдержать, я уже теперь временами теряю сознание. Да и нечего мне там делать, на Терции.

— Никому из нас там нечего делать.

— Вот это ты верно подметила. Единственное, что мне удастся, это напоследок пожить какое-то время в полном согласии с самим собой. Таков, моя милая, печальный итог жалкой жизни губернатора Верта. Я, было, совсем впал в уныние, — продолжал он, — но случилось чудо, которое меня раззадорило: я узнал, что ты тоже на корабле. И здесь господин случай оказался на моей стороне. По дороге на космодром мы подобрали Тарса. Представь себе ночь, пустынная дорога и одинокий еле живой недотепа тащится на космодром на своих двоих. Твой личный врач, который тогда еще не был твоим врачом, а только упрямо шел, чтобы им стать. Он поведал нам простую и печальную историю твоих мытарств и, представь себе, у меня появилось дерзкое желание помочь тебе. Оказалось, что его освободили солдаты вскоре после того, как ты вместе с Правителем покинула Дом спорта. Каким-то чудом он попал на глаза подозрительному Кенту. Ты должна помнить этого господина. Он много лет проработал у меня на подхвате, я доверял ему. Он оказался лучшим и самым успешным агентом Владетеля на Континенте и долгие весны водил меня за нос. В конце концов, я раскусил, кто он на самом деле, но было поздно. Иногда жалею, что своевременно не придавил этого молодца. Кент допросил Тарса, от него узнал, что тебя увезли на космодром. Тогда, не придумав ничего умнее, он повелел недотепе следовать за тобой на Терцию в качестве личного врача. Малохольный Тарс сразу же загорелся жертвенной идеей, дождался темноты и двинул в путь. Если бы не мы, он ни за что не успел бы к последнему старту, да и не пустили бы его на борт — его имени не могло быть в списках. На последний подкидыш мы прорвались с боем, и прихватили Тарса с собой. Уж не знаю, как он подъехал к господину Правителю, но тот поручил проныре персонально заботиться о твоем бесценном здоровье. Уверен, они были знакомы прежде, причем Правитель почему-то хорошо относился к нему, хотя велел запереть, а, отправляясь на космодром, благополучно забыл. Теперь же, когда стало известно, что тебя готовят к операции, Тарс запаниковал — он не подозревал, что Координатор способен на такую подлянку. Отыскал меня с помощью добрых людей и все рассказал. Я сразу же решил, что костьми лягу, но не позволю свершиться безобразию. Отплачу тебе добром в компенсацию за все то зло, которое я невольно причинил тебе и Адаму. А недавно у меня появилась дополнительная возможность сохранить твою жизнь и жизнь твоего ребенка. Ты уж прости, но пока я не буду вводить тебя в курс дела, скажу только, что объявился довольно серьезный помощник. Причем он действует легально, к тому же занимает важный пост в команде Правителя. Во всяком случае, тот ему доверяет полностью. Этот господин подарил нам ключ, которым воспользовался Тарс. Он же обещал оберегать тебя. Правитель впадет в ярость, когда ему доложат, что ты исчезла, и объявит розыск. Его люди перероют подкидыш за подкидышем. Но они побаиваются, зная, что, наткнувшись на нас, получат отпор, потому не будут усердствовать.

— Но как мы будем здесь существовать? — спросила Ева. — Здесь же ничего нет и довольно холодно.

— Потерпи, скоро у нас будет все. Я уже заказал нашему другу целый перечень. Главная проблема в том, что нужно отыскать подходящее местечко, где нас не станут искать и тревожить. Возможно, первое время придется шустрить, менять дислокацию, но ничего не поделаешь, потерпим, пока не определимся с постоянным убежищем. Наш новый друг считает, что нужно придумать что-то такое, что позволит нам легализоваться. Тогда мы сможем жить с удобствами. Пока же для тебя приготовлен уголок, там тебе будет спокойно. Располагайся и думай только о хорошем.

Вошел Савва.

— Ну что, договорились? — спросил он.

— Договорились, — сказал Верт.

— А где Тарс? — спросила Ева.

— Ушел, — сказал Савва. — Попрощался и отбыл.

— Ключ оставил? — спросил Верт.

— Оставил, — сказал Савва. — Теперь мы сможем выходить на волю.

— Ничего не понимаю, — сказала Ева. — Как он объяснит, что пропадал столько времени?..

— Ничего он не станет объяснять, — сказал Верт. — И спрашивать его никто не будет.

— Что ты такое говоришь, Верт. Тарсу нельзя возвращаться. Правитель мигом его раскусит.

— Тарс сам решает. Он хочет быть рядом с властью, как-никак господин сенатор. Оттуда он сможет прикрывать тебя лучше, чем если останется с нами.

— Не знаю, так ли это, — сказала Ева. — Он головой рискует. Зачем?

5

Флинт плохо спал ночью. Сон был неглубок, он просыпался, смотрел на часы, его мучила жажда, он пил воду, зачем-то торопил время. Окончательно очнулся ранним утром, когда едва засинели окна. Сосредоточился и кратко сформулировал итог своим размышлениям: Владетель пытался его убить. Мелочно, подло, не простив досадной перебранки в Сенате. Теперь нужно быть начеку. Его судьба может решиться в любой момент. И Хром не поможет. У него остается немного времени, чтобы успеть. Сегодня же во что бы то ни стало нужно запустить новое оборудование, о котором не знает ни одна живая душа. Кроме Хрома.

Предстояла последняя хлопотная операция: подключить фидер приемопередатчика к разъему штатной антенны. Для этого нужно добраться до помещения коммутатора, куда накануне, он пробросил кабель, а подключить уже в темноте поленился. С минуты на минуту Земля повернется и займет положение, при котором диаграмма направленности его новой антенны перекроет область звездной сферы, в которой теперь с высокой вероятностью находится Большой корабль. Выполнив накануне расчеты, он был уверен, что связь удастся установить.

Выходить из дома не хотелось, пришлось заставить себя. Пасмурное небо висело низко, лил дождь, ледяной ветер насквозь пронизывал легкую куртку. Флинт продрог до костей пока пробирался по изуродованному взрывами полю к бункеру коммутатора. На двери висел замок. Он вспомнил, что накануне вечером сам запирал дверь. Пришлось возвращаться за ключом. В помещении станции задержался, подставив спину под тугую струю горячего воздуха из тепловой пушки, подождал, прогреваясь, — полегчало. Ключ отыскался не сразу. Быстро светало, он спешил…

Он включил приемник. Ожил автомат подстройки несущей частоты. По нарастающему шуму в динамиках Флинт определил, что сигнал вот-вот появится, — приближался момент совпадения. Он уменьшил громкость. Шум стал стихать. Наконец сквозь шорохи, треск и свист эфира удалось разобрать полезный звук — упорядоченные цифровые пакеты. Этот звук то набирал силу, то слабел. Одновременно на экране монитора высветились группы цифр, составляющие шифрограмму. Первая строка, сразу же распознал Флинт, обозначала кодовую форму его имени, последняя — имя Правителя. Выходило, что Правитель обращался к нему напрямую, минуя посредников.

Заработал дешифратор. На экране возник текст: «Флинту. Сообщаю наши координаты для связи… Прошу подтвердить получение. Полет устойчивый, в графике. Есть небольшие проблемы, но мы их решаем. Свяжись с Теей, передай, что Кора плоха. Подготовь общее сообщение о политической обстановке на Земле. Кого избрали Владетелем? Если Адама, приступай к работе под руководством Хрома. Дополнительные инструкции для него передам, когда установишь связь. Береги себя. Ты нам нужен. Правитель».

Прочитав сообщение, Флинт поднял мощность передатчика до максимальной, набрал на клавиатуре ответный текст: «Правителю. Проба передатчика. Подтвердите прием. Флинт», пропустил его через шифратор и отправил в эфир.

Он с отчаянием и упорством повторял и повторял свое обращение, используя каждую минуту связи, но все было тщетно — его не слышали. Эфир упрямо отвечал одними и теми же, порядком надоевшими цифровыми пакетами, превращавшимися после дешифрации в неизменную группу вопросов, на которые он не мог ответить. Он спешил, и время шло. Сигнал слабел и скоро исчез — уменьшился до уровня, при котором автомат сопровождения перестал реагировать и отключился. Первая попытка связаться с Большим кораблем завершилась неудачей.

После скудного обеда последними остатками съестного Флинт прилег отдохнуть и незаметно заснул. Разбудил его стук в дверь.

— Открыто! — крикнул он.

Он слышал, как ударом — наотмашь — распахнулась входная дверь. В мастерской, затопали тяжелые шаги. Они приближались. Металлический голос спросил осторожно:

— Живой есть кто-нибудь? Мне нужен господин Флинт.

— Зачем? — спросил Флинт.

— Оказывается это я, Арто. Прибыл по поручению командора Хрома. Принес коммуникаторы. Вот, держи. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — сказал Флинт, окончательно проснувшись. — Присаживайся, Арто, — отдохни с дороги.

— Спасибо, я лучше постою, — сказал Арто. — К тому же сегодня я на машине водителем, устать невозможно — колеса крутятся, ноги сами не идут — вместе со мной едут. Командор задает вопрос: чем ты здесь питаешься?

— Всем, что попадется под руку, — сказал Флинт.

— Это непорядок. Питаться нужно доброй пищей. У тебя пахнет не хлебом — крысами. Командор озаботился оказать тебе посильную помощь.

Только тогда Флинт заметил в руке Арто увесистый мешок.

— Что там? — спросил он.

— Я же сказал, добрая пища, — объяснил Арто. — Называется очень просто: еда. Известно, что люди, совершенно не могут жить без еды. И дня не протянут, чтобы не заправиться под завязку. Слабые люди, очень слабые.

— Можно подумать, что ты долго протянешь без подзарядки, — обиделся Флинт.

— Недолго, — охотно согласился Арто и приступил к объяснению. — Причем с каждой весной заряжаться нужно все чаще. Совсем не оттого, что мой возраст прибывает. Объяснение куда проще: подсыхают аккумуляторы, их электрическая емкость уменьшается, а ток саморазряда все больше. Предполагаю, что скоро придется жить рядом с розеткой.

— Придется, — согласился Флинт и принялся выкладывать съестное из мешка. — Кстати, твое положение не безнадежное — аккумуляторы можно заменить.

— Я уже поднимал этот вопрос — сказал Арто. — В ответ молчание. Потом сказали: аккумуляторов нет на складе. Я буду терпеть и ждать. Ты вот что, Флинт, первым делом хорошенько поешь, а то выглядишь скверно. Так можно и копыта откинуть. Я выполнил все поручения, теперь отбываю восвояси. Когда прикажешь явиться за коммуникатором для господина командора?

— К вечеру будет готов.

— Можно, если прибуду завтра утром? — спросил Арто, круто развернулся и потопал к двери.

— Конечно можно, — крикнул Флинт. — Передай привет командору Хрому. И поблагодари за добрую еду.

— Как же, как же, передам и поблагодарю. Непременно. А ты мне понравился, Флинт… Чую, ты довольно, как бы это сказать, расторопный.

Основательно подкрепившись, Флинт ожил и повеселел.

Теоретически он знал, на какие параметры передатчика нужно воздействовать, чтобы увеличить мощность излучения и, следовательно, дальность распространения сигнала. Но поскольку задача была спешной, пришлось выбрать самый простой, легко осуществимый, но рискованный вариант — поднять до предела, почти на двадцать процентов, высокое напряжение питания мощных выходных каскадов. Он осуществил эту перестройку штатными регулировками.

Однако тепловая защита сразу же оживилась — индикаторы показали, что температура воды на выходе системы охлаждения увеличилась на четырнадцать градусов и продолжает расти, — передатчик вступал в аварийный режим. Теперь мощность, рассеиваемая на усилительных элементах, приблизилась к предельно допустимому значению, что вызвало их стремительный разогрев. Флинт знал, что процесс разогрева вскоре станет неуправляемым — лавинообразным. В таком режиме, судя по темпу перемен, передатчик долго не протянет и выйдет из строя самое позднее через десяток минут работы. Риск был слишком велик. Он отступил — вернул напряжение к исходному значению.

Прикидочный расчет, в котором он использовал данные измерений, показал, что мощность излучения действительно увеличилась почти вдвое, следовательно, дальность распространения сигнала должна увеличиться не менее, чем на сорок процентов.

Справиться с перегревом было несложно, работай Флинт в нормальных условиях. Например, увеличить расход воды в рубашках охладителей, введя в водяной контур поддавливающий насос большей производительности. Однако подходящего насоса в его распоряжении не было, а насос стационарного передатчика для этой цели не годился — был слишком мощным. Оставался вариант сложнее, но безопаснее: снизить температуру воды на входе системы охлаждения. Для этого придется удлинить водяной контур временной гибкой вставкой и вынести ее часть за пределы теплого помещения, выставив одно из окон, то есть использовать наружную более холодную среду в качестве природного холодильника.

Затем, если, осуществив эти меры, связь не удастся установить, придется всерьез заняться антенной, увеличив коэффициент направленности вдвое, что увеличит дальность на те же сорок процентов. Правда, заметно уменьшится время устойчивой связи из-за сужения диаграммы направленности. Для выполнения этой операции потребуются значительные усилия и время.

Хорошо, что его предшественники были людьми запасливыми — на складе оказался полный ремонтный комплект кабелей, которого хватит на антенну новой конфигурации. Он уже представлял ее мысленно. Оставалось засучить рукава и приступить к работе.

Рассудив, что при проектировании передатчиков для большей надежности обязательно оставляли приличный запас по параметрам, обычно не менее пятнадцати процентов, он приступил к решению первой задачи, отложив остальные на потом, и сразу же успокоился, вернувшись в обстановку привычной работы.

Управиться удалось за сутки с короткими перерывами на сон — тепловой режим передатчика вернулся в пределы нормы.

Флинт был уже на ногах, когда наступило время связи. Он включил передатчик и первый, короткий пакет, улетел в эфир, автоматически повторяясь с минутным интервалом. Вскоре эфир ответно ожил, вернув на этот раз необычную цифровую комбинацию, в которой он немедленно распознал отличия от прежних передач. Отработал декодер, на экране монитора высветился текст:

«Флинту. Кажется, связь установлена. Правитель благодарит за усердие. Ждет сообщений на поставленные вопросы. Алекс».

Неужели на связи задиристый легконогий мальчишка, думал Флинт, с которым ему довелось дружить в университете? Помнится, он получил серьезную травму во время игры в мяч, его унесли на носилках. Потом он пропал, не доучившись. Кто-то сказал, что его отсеяли перед самым выпуском. И вот надо же, объявился.

«Алексу. Неужели это ты, Алекс? Флинт».

«Флинту. Это действительно я. Рад тебя слышать. Связь устойчивая. Жду ответы на поставленные вопросы. Алекс».

«Алексу. С Теей еще не связался. Был близок к провалу, сижу у себя, нос не высовываю. Уцелел случайно — дверь не сработала. Причина наказания: слишком активно заявил о себе на первом же заседании Сената — перестарался по глупости. Основной передатчик еще не включал. Нужно восстановить антенну. Надеюсь вскоре наладить полноценную связь. Пока использую вспомогательный комплект, о котором никто не знает. По поручению Хрома его завезли какие-то мрачные типы сразу же после исхода. Спроси господина Правителя, кто эти люди. Теперь вопросы. Владетелем избрали Адама. Сначала он обласкал меня, даже включил в состав Сената. Затем на первом же заседании бесцеремонно изгнал. Почти в стиле недавно почившего старика. Из короткого общения с ним я понял, что нам предстоит несладкая жизнь — похлеще, чем при его папочке. Позже он попытался наказать меня кардинально, но дверь отказалась принять жертву. Он обвинил в неудаче Клуппа, посчитав, что тот не справился с ремонтом. Хром объяснил мне, что в программном обеспечении обнаружилась странная опция, заложенная предусмотрительным Хартом. Дверь отказывается выполнять приказы, как только численность исступленных опускается ниже некого минимального уровня. Нынешняя численность по распоряжению Владетеля определили совсем недавно в интересах ведомства общественного питания. Полученное число, естественно, попало в сеть и, конечно же, в устройство управления дверью. Немедленно ожила опция Харта. Так, благодаря мине, подложенной незабвенным профессором, мне повезло — я избежал самой короткой дороги к праотцам. Теперь Владетель напрягает Клуппа, чтобы тот исключил или, на худой конец, нейтрализовал эту опцию. Клупп обещает, но, кажется, не намерен спешить. Жаль, что в прошлом у него с Правителем были серьезные разногласия. Не исключаю, что этим объясняется нежелание Клуппа работать с Хромом по нашей тематике. Спрашивал Хрома, но он не знает, что произошло между ними, но подозревает что-то очень серьезное. Во всяком случае, Клупп заметно меняется в лице и начинает заикаться, когда вспоминают об инциденте, из-за которого он до сих пор едва таскает ноги. Хром просит Правителя сообщить подробности инцидента, понимая, что обращаться к нему с такой просьбой, по меньшей мере, наглость. Он говорит в свое оправдание, что все мы под богом ходим и теперь нам точно делить нечего. Флинт».

Сеанс связи приближался к концу. Поступило последнее сообщение.

«Флинту. Поздравляю с установлением двухсторонней связи и началом работы. Отвечаю на поставленные вопросы. По Клуппу. На государственном уровне было принято решение об устранении специалиста, который в состоянии повторить устройство дистанционного подавления, называемое аннигилятором. Решено было также немедленно уничтожить полностью завершенный рабочий образец этого устройства и все заделы из установочной партии. Операцию поручили мне как наиболее сведущему в проблеме. Я вынужден был поступить так, как поступил, — это не мое решение, это логика власти: противиться малейшему нарушению равновесия. При ликвидации Клуппа я сознательно ограничил уровень воздействия, чтобы сохранить ему жизнь, но по неопытности немного не рассчитал. Сохранилась не только жизнь, но и работоспособ-ность, что не входило в наши планы. За эту ошибку он должен сказать мне спасибо. Образец я присвоил на всякий случай и впоследствии вынужден был использовать его для защиты. Погибло некоторое количество людей, представлявших серьезную опасность для нашего дела. Сожалею об этих потерях, но критическая обстановка, сложившаяся к концу жизни Владетеля, требовала решительных действий. У меня не было иного выхода, принимая во внимание, что исступленным угрожало полное уничтожение по вине этого незадачливого правителя. Теперь по неизвестным людям. Сообщаю, что эти люди нам хорошо известны. Они настоящие патриоты, готовые ради своей страны и народа на любые жертвы, в том числе предполагающие выбор между жизнью и смертью. Ты добровольно встал в их ряды, не зная ни одного из них. Теперь я прошу тебя, Флинт, твердо держись принятого решения, готовься к испытаниям, которые ждут тебя, и помни, что за твоей спиной стоят не тени — живые люди с железными сердцами и крепкими безжалостными руками. В отличие от тебя все они прошли серьезные испытания и доказали, что живут не зря. Будь честным, Флинт. И бдительным. Правитель».

Флинт подготовил все собственные и ответные сообщения для передачи Хрому и занялся коммуникаторами. Скоро, как и обещал, явился Арто, забрал коммуникатор для хозяина и отбыл.

Сомнения не оставляли Флинта. «Правитель определенно вмешивается в земные дела, — размышлял он. — Но какой в этом смысл? Неужели ненависть способна заставить человека встать на путь, неосуществимый практически? Зачем нужны все те, кто продолжает служить ему, таясь под личинами добропорядочных обывателей. Какой должна быть преданность, чтобы продолжать служить человеку, который, по существу, умер и уже не воскреснет? И как мне теперь жить рядом с людьми, которых я предаю? А если предательство раскроют?..»

Следующий сеанс связи Флинт начал с сообщения для Правителя:

«Правителю. Значительный интерес представляет судьба Евы, жены Владетеля. По слухам, которые до сих пор не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть, она теперь у вас. Так ли это? Пожалуйста, сообщите. Я вынужден отрабатывать свою должность руководителя космической связи. Флинт».

Вскоре последовал ответ:

«Флинту. Почему ты до сих пор не связался с Теей? Кора совсем плоха, долго она не протянет. Весточка от дочери может поддержать ее. Поторопись, Флинт. Что касается Евы, здесь полная ясность. Я предложил этой милой особе заняться полезным делом — активно подключиться к формированию будущего населения Терции. Ты должен знать, что мы еще на Земле давно и успешно решили проблему продолжения рода человеческого. Хочу развернуть эту работу во время долгого полета. Если удастся осуществить мою затею, мы доставим на Терцию несколько тысяч здоровых молодых людей, и наша задача по колонизации планеты начнет решаться. Ева нам нужна как проверенный качественный источник яйцеклеток для закладки в кюветы после оплодотворения. Она, как я и предполагал, охотно согласилась быть донором. Мы заключили соответствующий договор по обоюдному согласию. Кстати, информация о местонахождении Евы сохранялась в тайне по ее просьбе. Правитель».

«Правителю. Приступаю к выполнению ваших заданий. Сделать это будет непросто. Остерегаюсь слишком часто попадаться на глаза Владетелю. Подозреваю, что он не оставит меня в покое. Однажды он уже попытался меня убить. Тогда повезло — дверь отказалась меня принять. Я продолжаю жить, пока он во мне нуждается. Спасибо за информацию о Еве. Теперь я должен набраться смелости и донести эту весть до господина Владетеля. Не уверен, что уцелею после доклада. Флинт».

Первое, что предстояло узнать срочно, был адрес Теи. Он знал, что она замужем за Гердом, вторым лицом в государстве исступленных. Знал он также, что чиновники такого уровня постоянно под негласной опекой тайной службы, в обязанности которой входят не только сбережение их жизней и обеспечение безопасного функционирования, но также пристальное наблюдение за их связями.

Флинт, не мог знать, что на Герда специальные меры не распространяются. Не знал он и того, что, соглашаясь на высокий пост, Герд потребовал, чтобы его свобода не ограничивалась тайной службой. Он хотел оставаться обычным гражданином своей страны, с обычными правами на личную жизнь.

Флинт связался с Хромом и попросил помочь. Хром внимательно выслушал его и сообщил адрес, по которому жили Герд и Тея, посоветовав сначала обратиться к Герду и уже с его одобрения встретиться с Теей. Для этого Флинт должен явиться в ведомство Герда к концу рабочего дня и вместе с ним отправиться к нему домой, разумеется, если получит приглашение. Флинт так и поступил.

Он нашел Герда в скромном кабинете на стройке института здоровья. Представился, сообщил цель визита. Герд его явно узнал, но не подал вида.

— Значит, вам удалось связаться с Большим кораблем? — спросил Герд, когда Флинт договорил.

— Удалось, — скромно признался Флинт. — Но, боюсь, ненадолго. Нужен основательный ремонт антенной системы, а я один. С чего начинать, не знаю. Хватаюсь то за одно, то за другое… Повезло, незадолго до исхода мне завезли совершенно новый передатчик в заводской комплектации. К сожалению, он слабоват. Я кое-как приспособился, вроде получилось, не знаю…

— Специалистов не осталось, — сказал Герд.

— Специалисты мне не нужны, мне бы руки, лучше умелые.

— У меня те же проблемы — руки, — сказал Герд, подумав. — Но, кажется, я смогу вам помочь. Предлагаю пару отличных роботов последнего поколения. Способные ребята — мастера. Наша стройка держится на них. Кроме меня единственный живой — старичок-инженер. Давно на пенсии, но старается. И два десятка роботов под его началом. Это все, что я могу предложить.

— Спасибо. Еще мне нужно встретиться с вашей женой.

— Это несложно сделать. Рабочий день закончился, можем ехать ко мне. Вы на машине? Подвезете? Я свою отпущу. Только распоряжусь, чтобы роботов передали вам. Они посидят в машине, пока мы будем ужинать.

Он включил переговорное устройство — несколько коротких фраз и все решилось.

Когда они вышли из здания, роботы уже сидели в машине и с любопытством вертели головами.

— Это ваш новый господин, — сказал Герд, усаживаясь. — Будете слушаться и выполнять все его поручения. Роботы согласно закивали головами.

— Это все? — спросила Тея, дочитав радиограммы.

— Пока да, — сказал Флинт.

Глаза Теи наполнились слезами, она сдерживалась, чтобы не расплакаться.

— Пожалуйста, передайте маме и отцу, что у меня все в порядке. И у Герда — тоже. Останетесь поужинать с нами?

— С удовольствием, — согласился Флинт.

6

— Что, и Тарс пропал? Вместе с девчонкой? — Правитель метался по тесному кабинету вне себя от ярости и отчаяния. — Что происходит в твоем ведомстве, Венк? Люди бесследно исчезают, а ты только теперь докладываешь? Прими к сведению, твои доводы неприемлемы. Я ясно выражаюсь?

— Тарс не пропал, я встретил его минуту назад, — неуверенно выговорил Венк, стоя навытяжку перед Правителем. — Но как им удается без ключа открывать замки? Нет, это невозможно. Разве что в их руки попал еще один ключ — тринадцатый. Его могли изготовить сверх штатного комплекта… Лишний экземпляр, которого не должно быть. А что, если этот ключ не единственный?

— Ты уверен, что из штатного комплекта ни один из ключей не пропал?

— Уверен. Все двенадцать на месте.

— Двери можно открыть без ключа?

— Невозможно. Каждая наша дверь, каждый люк снабжены замками, это было одно из обязательных требований к конструкции корабля. Против такого подхода возражали — нарушается безопасность. Говорили, что в случае местной аварии, люди будут заперты и не смогут покинуть опасную зону. Но и на этот случай все продумано — замки входят в общую систему защиты, они срабатывают без ключей по сигналу с централизованного пульта, когда это необходимо. В обычных условиях все двери и люки закрыты. Их открывают для прохода в необитаемые помещения и сразу же закрывают за собой — таково требование инструкции…

— Ты хорошо знаешь своих людей? — перебил Венка Правитель.

— Конечно. Четыре весны работаем вместе…

— Ты им веришь?

— Как самому себе.

Все же было заметно, что Венк в замешательстве и говорит не все, что знает.

— Не кажется ли тебе, Венк, что ты играешь с огнем? — спросил Правитель, не сводя глаз с лица строителя. — Поостерегись. Это предупреждение тебе в зачет.

— Мы действуем строго в соответствии с инструкцией, — продолжал настаивать Венк. — Все ключи пронумерованы, их всего двенадцать, восемь с утра находятся на руках исполнителей. Я лично проверил и убедился, что это так. Ключ выполнен в виде браслета, его носят на запястье правой руки, снимают только в помещении службы безопасности в присутствии дежурного офицера. Наконец, все ключи постоянно связаны с центральным пультом по отдельному защищенному цифровому каналу. Каждый ключ при его инициировании объединяет носителя с комплексом защиты от аварийных ситуаций и автоматически включается в систему распознавания. Каждое отпирание двери или люка фиксируется и заносится в память. Повторяю, в настоящий момент восемь ключей на руках, остальные четыре в личном сейфе начальника службы безопасности Франка. В нем вы, надеюсь, не сомневаетесь?

— Какое мудрое умозаключение, — взорвался Правитель, поднялся и вновь принялся в возбуждении ходить из угла в угол своего небольшого кабинета. — Надо же… Из-под носа утащили или подделали универсальный ключ, а ты занимаешь меня какими-то баснями.

— Но кто же знал, что ключ могут… умыкнуть? — сказал Венк, продолжая лихорадочно соображать.

— Умыкнуть? Откуда ты вытащил это слово? Из какого мусора?

— Мы так говорим иногда. Я пытаюсь понять, как ключ от помещений, доступ в которые разрешен ограниченному контингенту, оказался в руках людей, находящихся в изоляции и под непрерывным надзором.

— Ты о ком говоришь? — спросил Правитель.

— О девушке, которая пропала. Мы проанализировали возможные пути, по которым она могли скрыться, и были вынуждены признать, что если они сумели открыть все замки, которые им встретились по пути, чтобы оказаться в недоступных для обычных пассажиров помещениях, для них не составит труда не только спрятаться там, но в момент опасности изменить местоположение. Это непостижимо…

— Твоя логика потрясает, — криво усмехнулся Правитель, помалу приходя в себя. — Вот что я тебе скажу, Венк: разберись, даю ровно сутки. О результатах доложишь завтра в это же время. Я желаю услышать, что все вопросы сняты, злоумышленники схвачены и изолированы, а неучтенный ключ найден. Пока же расскажи подробнее, что это за помещения такие, где можно легко укрыться, и почему двери на корабле открываются одним ключом.

— Каждый малый носитель, господин Правитель, конструктивно автономен и содержит универсальный объем необитаемых пространств. В этих пространствах продублированы запасные рабочие места метрологов и двигателистов. Там же располагаются вспомогательные, но совершенно необходимые механизмы, приборные стойки, регенераторы жидкостей и воздуха, отопительные системы, ремонтные мастерские, склады, хранилища топлива, автономная система управления тяговыми двигателями… Такая компоновка применяется давно — со времен первых регулярных полетов на Луну, уже больше пятисот весен. Ясно, что все это многообразие нуждается в периодическом обслуживании. Офицеры службы безопасности по заявке открывают двери и люки, запускают ремонтный персонал, а по завершении работ все закрывают. Там много свободного места, можно спрятать не одного человека — тысячу. Правда, нет никаких удобств, но их легко организовать, если припрет…

— Ты прочел прекрасную лекцию, Венк. Спасибо. И это все, что ты можешь сказать? — Правитель вновь вошел в штопор, его лицо налилось кровью. — Поучить захотелось? Так вот, сообщаю тебе, учитель ты наш, тебе приперло, как ты образно выразился. Да, да, именно приперло, господин Венк. И не образно, нет, тебе приперло реально. И если ты не отреагируешь должным образом на эту мою угрозу, я поступлю с тобой так, как должен поступить с предателем. Надеюсь, ты расслышал меня, господин Главный строитель? Теперь проваливай с глаз долой. У тебя сутки, повторяю еще раз на тот случай, если ты пропустил мои условия мимо ушей. Не найдешь девчонку, пеняй на себя.

Венк ничего не сказал, развернулся и, понурившись, вышел из кабинета.

Волна бессилия захлестнула, давление извне лишило воли. Давило унижение. Он с ужасом сознавал, что жалкие людишки, которых он только теперь рассмотрел, как следует, окружили его настолько плотно, что временами становится трудно дышать. Одиночество, в котором он оказался вопреки своей воле, угнетало без надежды. Это было невыносимо. Он верил, что право повелевать поддерживается неодолимой силой подавления, которая, сколько помнил себя Правитель, всегда находилась в его руках. Теперь этой силы не стало. Он сделался одиноким и жалким. И сразу же вывернулся вопрос, лишенный смысла: стоит ли удерживать за собой право повелевать?

От тяжких мыслей его отвлек огромный во всю стену монитор, который он никогда не включал. Он поднес развернутую ладонь к зоне управления — монитор ожил. На его лоснящейся поверхности возникла структура Большого корабля вместе с пристыкованными к огромному телу шестнадцатью небольшими кораблями доставки — подкидышами. В правом нижнем углу экрана возникло пульсирующее изображение лупы. Он перетащил эту картинку на зону шестнадцатого подкидыша. Немедленно на весь экран развернулся подробный конструкторский чертеж — лунный корабль в разрезах и сечениях.

Смиряя гнев, он подумал, что нет ничего проще, чем отстыковать тот из подкидышей, в котором предположительно прячутся беглецы, и бросить его на произвол судьбы. Но возразил самому себе: невозможно знать точно, в каком именно из шестнадцати кораблей скрываются негодяи. Следовательно, этот вариант отпадает. Он не подходит также потому, что, осуществив его, придется отстыковать еще один подкидыш, расположенный симметрично по другую сторону от главных двигателей. В результате уменьшится общая тяга и удлинится путь до Терции. «Эти вопросы следует обсудить с Венком, — подумал он. — Но Венк на задании и отвлекать его не стоит».

Продолжая изучать структуру, он задал самому себе ряд вопросов. Могла ли Ева действовать на свой страх и риск, без поддержки? Если ее все же поддерживают, то какой смельчак решился на безрассудный шаг?

Далее. Если она в шестнадцатом подкидыше, пристыкованном последним, проблема упрощается. Достаточно отсечь противопожарными заслонками малый корабль и включить систему пожаротушения. При появлении газа они попросят пощады или уснут. В этом варианте Евой придется пожертвовать, отказавшись от перспективной затеи. Ничего не поделаешь, всего не предусмотришь. Зато удастся подтвердить неизбежность наказания — остальным наглядный урок.

Если же она оказалась умнее и сразу перебралась в другой подкидыш или осталась в недрах Большого корабля, задача усложняется многократно и браться за ее решение можно будет разве что на досуге, для развлечения — вдруг повезет.

Он обратился к пульту управления монитором, задал выделение цветом переходов для пассажиров и персонала по всему кораблю. Структура побледнела, зато отчетливо проявились все двери для перемещения вдоль палуб и люки для спуска и подъема с палубы на палубу. В зоне расположения шестнадцатого подкидыша он насчитал десять дверей и четырнадцать люков, причем интерес представляли только те их них, которые вели в необитаемое пространство — единственное место, где могли укрыться беглецы. Если на несколько дней заварить четыре двери и шесть люков, а у остальных поставить круглосуточную охрану, задача решится сама собой. Беглецы проголодаются и вылезут из нор.

Он включил селектор, отозвался мостик.

— Это Правитель. Немедленно найдите Франка и пришлите ко мне.

— Можешь присесть, — разрешил он Франку, вошедшему в кабинет. — Ты в курсе последних происшествий на корабле?

— Много чего произошло за столь продолжительное время. Уточните, пожалуйста, о каких происшествиях идет речь?

— Пропала девушка, которую мы держали в изоляторе. Последним с нею общался Тарс, ее личный врач. Он наблюдает за ее здоровьем — она беременна.

— Вы говорите о Еве, жене Адама, наследника Владетеля. Так?

— А ты осведомлен, как я погляжу. Откуда информация?

— Вы третьего дня говорили с Тарсом. Я был неподалеку и не мог не слышать. Вы говорили так громко…

— У тебя превосходный слух, Франк, буду иметь в виду. Что еще ты слышал? — Правитель с нескрываемым интересом рассматривал начальника службы безопасности. Тот нравился ему все меньше.

— Много чего, — скромно потупившись, ответил Франк. — Моя профессия требует регулярно прочищать уши, потому я время от времени прилежно выполняю эту процедуру.

— Это как понимать? — недоверчиво усмехнулся Правитель. — Как гигиеническую операцию, или как некий символ?

— И то, и другое, если вам будет угодно, господин Правитель.

— Мне угодно, Франк, и то, и другое. Но я пригласил тебя не затем, чтобы обменяться приемами личной гигиены. Ты должен как можно скорее отыскать эту шуструю барышню.

— Это совсем несложно сделать, господин Правитель.

— Даю тебе сутки.

— Этого времени слишком много для такого дела. Значит, я приступаю? Кто еще получил задание на ту же тему?

— Венк.

— Главный строитель?

— Он уже приступил, как ты выражаешься.

— Прекрасно. Лечу на свидание с Венком. Действую от вашего имени?

Правитель кивнул в знак согласия. Франк поднялся, пошел к двери.

— Подожди, — остановил Правитель. — Есть еще один вопрос, на который ты будешь отвечать, наверное, до конца нашей экспедиции.

— Слушаю вас. — Франк обернулся, изобразив внимание.

«Играет мальчишка — напоказ. Опытный пройдоха, — думал Правитель, — вышколен, независим. Впрочем, служба, поставившая Франка в качестве обязательного приложения, дураков не держит. Но это же хорошо. По его гримасам легко читается то, о чем он думает. Как же несложен человек для большого опыта наблюдений».

— Я вот что хотел сказать. Списки пассажиров, допущенных к посадке, я просматривал лично. И визировал каждый. И уже на самой посадке всех тщательно проверяли. Но… да будет тебе известно, Владетель всегда содержал значительный штат агентов, исправно поставлявших текущую информацию. Об этих агентах, не знал никто, о них не было никаких сведений. Я проверял многократно — из обычного любопытства. Больше того, однажды, когда Владетель в очередной раз был особенно плох, в нашем разговоре всплыла эта тема. Правда, ничего определенного я не услышал. Но напоследок он вскользь пообещал, что, когда почувствует приближение конца, сам передаст мне все свои связи. Потом, усмехнувшись недобро, добавил загадочно, как он умел, что я буду поражен, когда узнаю, кто особенно активно помогал ему последнее время. К сожалению, я ничего не дождался. Теперь уже не дождусь. Так вот, Франк, в наших рядах наверняка есть люди Владетеля, те самые бойцы незримого фронта, которых он выращивал на протяжении множества весен и которые были его главным достоянием. Только теперь я понимаю, что это тайное сообщество обеспечивало безопасность государства исступленных лучше, чем все специальные службы вместе взятые. Я делюсь с тобой сведениями, составляющими государственную тайну, с единственной целью. Ты должен знать, что каждый наш шаг, каждое наше решение замечается этими незаурядными людьми, подвергается кропотливому анализу, закладывается в память и будет извлечено из нее в тот момент, когда мы меньше всего будем готовы к удару в спину. Ты должен выявить этих людей — это твоя головная боль на ближайшее время. Ты все понял, Франк?

— Все понял. Пока не знаю, как буду действовать, но я придумаю метод, по которому смогу назвать всех врагов. Обещаю.

— Молодец, — сказал Правитель. — Теперь ступай и да сопутствует тебе удача.

«Правитель непрост, — думал Франк по дороге к Венку. — Однако он допустил серьезную ошибку, формируя впопыхах ту часть экспедиции, с которой предстояло иметь дело непосредственно. К тому же он пренебрег организацией собственного безопасного существования в замкнутом пространстве корабля — сэкономил на личной профессиональной охране. Пройдет время и эта ошибка скажется самым удручающим образом — утратой управления».

Что касается намеков Правителя о бойцах незримого фронта, здесь чутье ему не изменило. Действительно, на борту этих бойцов в достатке. В этом Франк не только не сомневался, он знал об этом определенно, поскольку все нити, ведущие к потаенным людям, людям, как говорится, с двойным дном, были исходно сосредоточены в его крепких руках.

7

Утренние часы Адам посвятил осмотру городских кварталов. Развалин оказалось не так много, как докладывали. Восстановление города пусть помалу, но продвигалось. Пострадавшие территории были уже расчищены от строительного мусора до фундаментов. На некоторых из них приступили к возведению новых зданий. Он распорядился, чтобы дома строили не выше трех этажей, поскольку и те будут наполовину пустыми из-за малой численности оставшегося народа.

Стариков-строителей, давно оставивших профессию, вернули в строй. Все они, как сговорившись, твердили одно и то же: не хватает исправной техники и строительных материалов. Ремонт техники скоро наладили, строительные материалы нашли в изобилии, правда, их запасы были сосредоточенны на отдаленных от столицы складах, что требовало средств доставки, которых также не хватало. Особенно тормозил работы дефицит живых людей. В помощь спешно расконсервировали сотню роботов, но вскоре поняли, что успешно работать они смогут только под управлением человека.

Вернувшись к себе, он обнаружил Кента, ожидающего в приемной и мирно беседующего с секретарем. При появлении Адама Кент поднялся, пошел навстречу.

— Приветствую господина Владетеля. Поступила важная информация.

— Пошли, — пригласил Адам и прошел в кабинет.

Кент последовал за ним.

— Докладываю, — заговорил он с основательностью, свойственной военным. — Мои наблюдатели обнаружили интенсивный радиообмен в диапазоне, выделенном для дальней космической связи. Между тем, нас уверили, что станция разрушена, а главный передатчик неисправен. Потому этот диапазон был исключен из постоянного мониторинга. Но третьего дня чересчур любопытный оператор-новичок прошелся по всему диапазону из конца в конец и обнаружил сигнал там, где с исхода не работал ни один передатчик. К счастью парень записал принятый пакет — на всякий случай и доложил мне. Я велел сосредоточиться на этом диапазоне, каждый сеанс связи фиксировать и заносить в память. Всего удалось перехватить четыре сеанса. Сколько их было до того, неизвестно.

— Проворонили, господа, — сказал Адам определенно и подумал, что к Кенту следует присмотреться повнимательнее. — Содержание передач установили?

— Сообщения зашифрованы. Наш декодер этим шифром не располагает. Попробовали расшифровать вручную, ничего не получилось — специалистов не осталось ни одного.

— Узнали, откуда ведутся передачи?

— Запеленговать пока не смогли — продолжительность сеансов слишком мала. Теперь приготовились, может быть, повезет больше.

— А если продолжения не будет? Ты понимаешь, Кент, что это означает?

— Не очень, если честно.

— На Земле оставлен связник. Законспирирован и действует. У него есть передатчик и шифр. И неизвестное нам задание, которое он рано или поздно начнет выполнять. Прошу тебя, немедленно разберись. Пока прошу. Не ожидай выводов, которые тебе не понравятся. Это предупреждение тебе лично. Ступай.

Кент поднялся, четко поклонился, вышел.

«Только этого не хватало, — думал Адам. — Выходит, Координатор продолжает получать информацию о делах на Земле. Но зачем? Неужели война не окончена? Нет, господин Координатор, мы не потерпим вмешательства в наши дела, какую бы цель вы не преследовали. Остается тряхнуть Флинта и покрепче».

Он вызвал секретаря.

— Свяжи меня с Флинтом. Немедленно.

Коммуникатор ожил и запричитал спустя несколько минут после того, как Флинт принял последнюю радиограмму. Он включил громкую связь. Комнату заполнил голос, от которого похолодело внутри, — это был голос Адама.

— Флинт слушает, господин Владетель.

— Что происходит, Флинт? Ты меня уверял, что ремонт станции надолго, а между тем в твоем диапазоне полным ходом идет радиообмен, причем информация шифруется. Объясни, что это означает? Или не твои дела? Тогда чьи? Кроме тебя, вроде бы некому…

— Но, господин Владетель…

— Ты что же, наладил связь с Большим кораблем, а мне ни слова?

— Удалось получить несколько радиограмм, — проговорил Флинт. — Новости есть, но не такие, чтобы… беспокоить вас. Мне повезло, корреспондентом оказался мой давний приятель Алекс. Мы в университете играли в мяч. В разных командах, но на одном поле…

— Зачем мне эта чушь? — выкрикнул Адам. — Я тебе вот что скажу, Флинт, пока не успел придумать, как соврать, чтобы оправдаться. Ко мне! Бегом! И не тяни. Я включаю таймер на десять минут. Лучше не опаздывай…

Полученные радиограммы Флинт обработал накануне — превратил в короткие тексты, по возможности исключив имена действующих лиц. Получилось всего четыре сообщения. Он распечатал их на отдельных листках и поместил в конверт. Оставалось последнее сообщение, он не знал, как с ним поступить, и решил его уничтожить. Затем удалил оригиналы радиообщения, рассчитывая объяснить это тем, что в шифре спрятан таймер, выполняющий самоликвидацию принятых сообщений. Именно по этой причине, объяснил он самому себе, первые радиограммы зафиксировать не удалось.

Путь от станции дальней связи до мрачной громады дворца Владетеля Флинт одолевал в смятении. Столь срочный вызов, к тому же в неурочное время, на этот раз объяснялся просто: похоже, он влип, причем основательно. Холод пробирал его с головы до ног, руки тряслись в ознобе, он из последних сил заставлял себя удерживать в повиновении мощную машину. Он был близок к тому, чтобы сдаться и самому рассказать все, не дожидаясь страшных вопросов о том, как удалось так скоро наладить связь, ведь по его уверениям ремонт аппаратуры и антенного поля должен был затянуться не менее, чем на месяц напряженного труда. Ему, конечно же, не поверят, не настолько наивны эти страшные люди, таящиеся в тени Владетеля. Допрос продолжат, вынудят рассказать, откуда взялся новый приемопередатчик, и следом потребуют ответить, кто он на самом деле и какую роль исполняет. Повезет, если пострадает он один. Наверняка будут мучить, требуя выдать сообщников — таинственных кураторов. Он подозревал, что они всегда добиваются своего. Он же не сможет никого выдать, даже если очень захочет, — он не знает, кто они и где их искать. Поизмывавшись вволю, заставят пойти на двойную игру, на которую, как советовал Хром, он должен будет согласиться. Неохотно, не сразу, чтобы не подумали, будто он соглашается единственно для того, чтобы спасти шкуру.

И вновь он припарковался в неположенном месте — поблизости от парадного подъезда. В последнее посещение дворца, когда не оставалось надежд на благополучный исход, он поступил точно так же — с вызовом, и ему сошло с рук. На этот раз может не повезти…

День разгорелся, солнечный свет наполнял дворец. По дороге к кабинету Владетеля Флинт не встретил ни охраны, ни посетителей. Его не окликнули, не остановили, чтобы по обычаю просканировать, убедиться, что верно назван код подлинности. Он шел свободно, и в нем постепенно вызревала уверенность, что в такое утро ничего страшного просто не может произойти. Только держаться нужно уверенно и не попасться на мелочах.

Секретарь сообщил, что господин на месте, и включил переговорное устройство.

— Господин Флинт в приемной. Напоминаю, господин Владетель, вы ему не назначали, в компьютере никаких записей. Что сказать господину Флинту?

— Пусть заходит, — отозвался Адам.

Дверь приоткрылась, пропустив в кабинет тощего Флинта. Он застыл у порога в почтительной позе просителя, ожидающего приглашения.

— Входи, Флинт, присаживайся, — сказал Адам.

Этот человек по-прежнему вызывал в нем устойчивое раздражение и желание немедленно прогнать с глаз долой.

Флинт уселся скромно, бочком, без обычных своих вывертов, руки выложил на коленки, замер — ученик подготовительного класса университетского пансиона, причем самый смышленый и послушный, и застыл весь внимание.

— Я давно хочу задать тебе три простых вопроса, — начал Адам сдержанно. — Первый вопрос. Скажи, почему ты не улетел вместе с коллегами? И, как продолжение первого, второй вопрос. Поведай, как ты представляешь себе собственное будущее?

— Отвечаю на первый вопрос, — заговорил Флинт уверенно, подумав, что опасность миновала. — Я никогда не хотел покидать Землю, я не верю в прогнозы каких-то ученых мужей. Я также не верю в любые поспешные действия, особенно если они совершаются под давлением обстоятельств или людей. Пользы от таких действий ждать не приходится. Потому я остался и не жалею о своем выборе. По второму вопросу. Я довольно успешно одолел университет, получил лицензию инженера, дающую мне право работать по специальности, которая мне всегда нравилась. Вот, собственно, и все. Подозреваю, вы сомневаетесь во мне. Что же мне делать? Скажите, и я сделаю. Не справлюсь, уйду сам. Пристроюсь в другом месте, буду работать там. Наконец освою новую профессию… Если откровенно, я никогда не хотел быть начальником. Отвечать за других — это точно не мое. А тем более быть сенатором… Тяжкая ноша, господин Владетель, не по плечу. Что же касается моих смешков, выкрутасов иногда за гранью приличий, это не более чем выходки бесшабашного студента, а если копнуть глубже, защитная реакция неуверенного в себе человека. Простительная слабость, так это называют добрые люди. Не поверю, если вы станете утверждать, что и вам временами не доводилось страдать от подобных комплексов.

— Хорошо, согласен. — Напряжение отпустило, Адам успокоился. — Ты понимаешь, в каком положении мы оказались? Мы не полетели на Терцию, как предполагалось, и уже никогда не полетим. Мы не сможем построить новый Большой корабль и накопить достаточное количество топлива. Даже лунную программу мы не восстановим. Станцию на Луне разрушили. Там теперь никого, все брошено, приходит в запустение. Но к лунной программе мы обязательно вернемся — на других основаниях и с другими задачами. Я думаю, нам следует унять амбиции, с которыми жили последние триста весен, и основательно заняться собственным домом — Землей. По шажку медленно, осторожно продвигаться к самым насущным целям. Для начала отстроим то, что было подло разрушено изменниками, восстановим промышленность, решим, наконец, проблему плебеев. Нужна ли нам надежная связь с Большим кораблем? Не уверен, что нам так уж необходима эта связь. Не уверен также, что хватит ресурсов и ума для решения остальных задач. Но знаю твердо, если будем предаваться унынию, горевать об утраченном, не хватит точно и спросить будет не с кого. Виновных не будет. А ты говоришь, что ответственность не по тебе… Значит, по мне? По Клуппу? Тогда давайте поступим так. Соберемся в последний раз в ротонде, восплачем хором: не готовы отвечать, не желаем. И жидкой цепочкой потянемся… на кладбище. Ты ведь был на похоронах? Еще не забыл дорогу? Отвечай, Флинт.

— На кладбище был и дорогу помню…

— То-то же. Вижу, начинает доходить. Так ты готов отвечать?

— Готов, — неуверенно произнес Флинт.

— Ну вот и молодец. А теперь выкладывай, что тебе сообщают, и как отвечаешь ты. И никогда не забывай о возможных превратностях судьбы. — Адам внимательно следил за Флинтом. — Помни, что в следующий раз, тебе повезет меньше, если посмеешь вызвать мой гнев.

Лицо Флинта заметно осунулось, побледнело. Он протянул Адаму конверт с записями радиограмм.

«Нет, не безнадежен парень, — подумал Адам. — Стоит надавить, как давеча, и все получится. Впрочем, выбирать не из чего, заменить Флинта все равно некем, но надавить нужно — обязательно».

— Ты так много наговорил? — удивился Адам, просматривая отпечатанные тексты. — Сколько же времени тебе понадобилось?

— Пять сеансов связи.

— Хорошо. Первая полученная радиограмма… где она?

— В ней сообщалось, что связь установлена, ничего больше — всего несколько слов. До этого я долгое время передавал свой текст и не получал ответа. Можете представить, как он мне надоел. Все остальные тексты пронумерованы по порядку.

— А это что? «Флинту. Сообщаю наши координаты для связи. Прошу подтвердить получение. Полет устойчивый, в графике. Есть небольшие проблемы, но мы их решаем. Сообщи, кого избрали Владетелем? Ты нам нужен. Правитель». Ты ему нужен? Вот оно что. Попробуй объяснить, что это означает.

— Эту радиограмму я принял еще тогда, когда не мог ответить — передатчик не работал.

— Да, вот он, первый ответ: «Флинту. Кажется, связь установлена. Алекс». Кто такой Алекс? Ты был знаком с ним прежде?

— Да. Мы довольно много играли в футбол, я уже говорил вам. На одном поле, только в разных командах.

— Ты всегда выражаешься так сложно? С чего бы это, Флинт? Неужели чуешь вину? И нуждаешься в снисхождении.

— Нет, господин Владетель, в снисхождении я не нуждаюсь. И вины за мной нет.

— Ты уверен? Нет, дружок, все мы виноваты. В большей или меньшей степени, но все. И беда в том, что каждый, доподлинно зная свою вину, прикидывается, что чист как ребенок, что непорочен. Это меня особенно раздражает и озадачивает. — Он помолчал, задумался. И продолжал с напором: — Ты думаешь, просто распознать ложь? Непросто, дружок, ой как непросто. Вроде бы ухватил ее, держишь крепко, но нет, она ускользает, высвобождается, и вот уже след простыл. Тишина наступает — сразу же. И все довольны своей участью. И ничего не докажешь. Впрочем, оставим философию тем, кому сказать нечего. Читаю дальше. Уверен, чтение будет интересным и поучительным. «Алексу. Неужели это ты, Алекс? Флинт». «Флинту. Это действительно я. Рад тебя слышать. Связь устойчивая. Прошу связаться с Теей и сообщить, что ее мать больна. Алекс». Это еще что такое? При чем здесь Тея? Какое отношение Алекс имеет к Тее? Неужели ты не понимаешь, что спрашивает Координатор, не Алекс.

— Правитель, если быть точным, — осторожно напомнил Флинт.

— Он так называет себя? Ишь ты, новую должность придумал, мыслитель драный. А ты опять нашелся — на все есть ответ. Каков умелец.

— Вы задали мне вопрос, господин Владетель. Как человек учтивый, я считаю, что должен ответить. Вы бы дочитали, как я вывернулся.

— Ладно. Поехали дальше.

— А вот и ответ. «Алексу. С Теей еще не связался. Был близок к провалу, сижу у себя, нос не высовываю. Уцелел случайно — дверь не сработала. Причина: слишком активно повел себя на заседании Сената. Перестарался. Теперь ответ на вопросы. Адама избрали Владетелем. Сначала он обласкал меня, даже включил в состав Сената. Затем на первом же заседании бесцеремонно изгнал. Позже попытался наказать кардинально, но не вышло — дверь не приняла жертву. Клупп объяснил, что в программном обеспечении обнаружилась любопытная опция Харта: дверь отказывается исполнять приказы, как только численность исступленных опускается ниже определенного уровня. Так, благодаря мине, заложенной незабвенным профессором, твой приятель избежал дороги к праотцам. Флинт». — Адам внимательно посмотрел на Флинта, усмехнулся недобро. — Ну, ты, Флинт, даешь, совсем страх потерял.

— Ничего я не потерял. Вспомните, как вы обошлись со мной после инцидента в Сенате. Это как, по-вашему, называется?

— Не заводись, мальчишка, — одернул его Адам. — Читаем дальше. Чую, будет еще интереснее. «Флинту. Поздравляю с установлением двухсторонней связи и началом работы. Отвечаю на поставленные вопросы. Сначала по Клуппу. В государственных интересах было согласовано уничтожение всех экземпляров прибора под названием аннигилятор — одного опытного, доведенного до рабочего состояния, и двух незаконченных серийных, а также устранение создателя этого прибора, способного при определенных условиях повторить устройство дистанционного подавления. Я вынужден был поступить именно так — это не мое решение, это решение высшей власти, противиться которому я не имел возможности. Единственное, что я смог сделать при ликвидации Клуппа, ограничил уровень воздействия, чтобы оставить ученому жизнь. Но немного не рассчитал — сохранилась не только жизнь, но и работоспособность, что не входило в наши планы. Клупп должен сказать мне спасибо за эту ошибку. Покидая институт психотроники, я забрал аннигилятор с собой — рука не поднялась уничтожить прекрасное творение. У меня не было намерения использовать прибор в качестве оружия. Но сложившаяся к исходу жизни Владетеля обстановка, грозящая исступленным полным уничтожением, вынудила меня в критические моменты воспользоваться прибором по прямому назначению. Это все, что я считаю нужным сообщить по поводу Клуппа и неприятной истории произошедшей с ним. Будь бдительным, Флинт. И честным. Правитель». — Очень интересно, — сказал Адам. — И все же мне непонятно, почему этот отщепенец управляет тобой с такой уверенностью. Ты что, работаешь на него? Вы договорились заранее? Или он тебе что-то пообещал? — Адам помолчал. — Обычно он обещает свою дочь. Я жду откровенного ответа, Флинт.

— Вы считаете, что можно управлять человеком на таком расстоянии? — возмутился Флинт. — Просто раньше мы довольно много общались — по службе. Потому форма его обращения ко мне выглядит так, будто он мной управляет. На самом деле он управлял мной прежде, когда еще был на Земле. Теперь он далеко. Никакой возможности управлять не стало. Что же касается дочери — это лишнее, господин Владетель.

— Убедил — наполовину. Читаю дальше. «Правителю. Значительный интерес представляет судьба Евы, жены нашего Владетеля. Никто не знает точно, где она теперь. Пожалуйста, сообщите. Я отрабатываю должность руководителя космической связи. Оплошаю, выгонят вон. Некуда будет податься. Флинт». Очень интересный поворот — о Еве вспомнили. Ты обнаглел до того, что осмелился взять на себя переговоры с предателем. А, Флинт?

— Именно осмелился. Но не вы ли только что говорили о необходимости проявлять инициативу, руководить. Хотелось бы знать, в чем конкретно моя вина? В том, что я проявил инициативу и поинтересовался судьбой вашей жены?

— Не дергайся, — прикрикнул Адам. — Так… очень интересно. Что же нам отвечает господин Правитель? «Флинту. Почему ты до сих пор не связался с Теей? Кора плоха, она недолго протянет. Весточка от дочери могла бы ее поддержать. Поторопись, Флинт. Что касается Евы, здесь все просто. Я предложил этой милой особе заняться полезным делом — подключиться к формированию будущего населения Терции. Ты должен знать, Флинт, что мы давно и успешно решили проблему продолжения человеческого рода. Хотелось бы действовать в этом направлении во время перелета. Я прикинул, что если удастся осуществить мою затею, мы сможем привезти на Терцию несколько тысяч здоровых молодых людей, и наша задача по колонизации планеты получит серьезное подспорье. Ева нам нужна как проверенный и качественный источник яйцеклеток для закладки в кюветы после оплодотворения. Короче говоря, Ева выслушала мое предложение, немного подумала и согласилась стать донором. Мы заключили соответствующий контракт, в котором упоминаются не только последовательность операций по извлечению яйцеклеток, но также их частота и разовые объемы материала. Она прошла полное медицинское обследование, уже была назначена операция по прерыванию беременности. Но неожиданно Ева исчезла. Не исключаю, что ее выкрали. Но кто и, главное, зачем? Первые поиски результата не дали. Но мы продолжаем искать. Найдем обязательно. Правитель». Ты знаешь, Флинт, я не могу спокойно читать о Еве. Почему она заслужила позорную участь?

Он замолчал, сидел, потупившись, чего-то ждал. Но очнулся, строго взглянул на Флинта. Флинт опустил голову.

— А дальше? Что же у нас дальше? — продолжал Адам напряженно. — А вот, что. Опять очень интересно. «Правителю. Приступаю к выполнению вашей просьбы. Сделать это будет непросто. Остерегаюсь слишком часто попадаться на глаза Владетелю. Подозреваю, что он не оставил прежних планов на мой счет. Несправедливо, что за все ваши распри ответил непричастный человек — Ева. Флинт». Ну и что ты обо всем этом думаешь? Говори.

— Я уже все сказал. Вы поручили установить связь с Большим кораблем. Я выполнил ваше поручение. Неужели важно, господин Владетель, как я это сделал, с кем связался и что получил в ответных посланиях?

— Вон ты как заговорил. Однако ты очень самоуверенный мальчишка, Ты знаешь, что все твои переговоры перехвачены нашей службой?

— Ну и что из того? — спросил Флинт с вызовом. Он чувствовал, что только независимость и смелость спасут его на этот раз. — Говорите, перехватили? Молодцы. Значит, располагают навыками и достойной техникой. Нисколько не удивлен. Жаль потраченного времени и сил. Я старался, совершенствовал передатчик, день и ночь думал, как угодить своему Владетелю. Буквально лез из кожи. А в итоге получил благодарность — меня заподозрили в нечестной игре. Это как понимать, господин Владетель? Впрочем, на благодарность я не рассчитывал.

— Суетишься не по делу, Флинт, — произнес Адам ровно, продолжая наблюдать за собеседником. — Никто тебя не подозревает, не заблуждайся. Просто мне не все ясно. И только ты один способен разрешить мои сомнения. Стало известно, что твои и ответные послания зашифрованы. Причем этого шифра в наших дешифраторах не оказалось. По этой причине мы ничего не смогли прочитать. К тому же выяснили, что на Острове не осталось ни одного криптографа, улетели все. Для тебя, как вижу, проблем с дешифрацией не существует. Отсюда вывод: ты единственный, кто обладает этим шифром. Так?

— Возможно, — согласился Флинт, не понимая, куда гнет хозяин. — Вы мне не доверяете? Или хотите, чтобы я поделился? С кем?

— Я доверяю тебе, Флинт, и не настаиваю, чтобы ты передал шифр, как положено, в распоряжение Кента. Конечно, ты можешь это сделать, если сам захочешь. Но, думаю, будет правильнее, если мы оставим все как есть. Ты будешь пользоваться этим шифром, а я буду знать, что ты один владеешь им и надежно хранишь.

Адам молчал, опустил лицо, спрятал глаза. Флинт подумал, что пора уносить ноги.

— А третий вопрос? — не удержался, напомнил он.

— Третий вопрос сложнее, — заговорил Адам после недолгого молчания. — Он о Еве. Мне интересно знать, добровольно ли она согласилась на сотрудничество с человеком, который называет себя Правителем. Отправилась вместе с ним в полет… Видишь ли, я довольно хорошо знаю Еву и потому не верю… — Флинт вдруг понял, что перед ним сидит глубоко несчастный человек, и ему стало жаль этого человека. Адам продолжал вкрадчиво, объясняя самому себя: — Но факты, факты… Против них, как говорится, не попрешь. Вот почему я прошу тебя, расспроси своего друга Алекса, пусть подключит к поискам Евы других людей. Ее нужно найти и спросить, глядя в глаза, действительно ли она сознательно решилась на неслыханный циничный поступок, заделавшись… курицей-несушкой. Не выдумки ли выжившего из ума Координатора эта несусветная дичь? Как только узнаешь, сразу ко мне. Я буду ждать… сколько угодно. Теперь иди и помни, отныне мы в одной лодке и плавание может или привести нас к цели, или однажды оборваться крахом… И тогда мы все пойдем ко дну… Уцелеть никому не удастся…

8

Найти Еву не смогли ни сразу же, как обещал Франк, ни на другой день, как было поручено Венку. Правитель уже изготовился наказать нерадивых чиновников, однако, подумав, решил не спешить — успеется. Куда выгоднее по обычаю, который он долгую жизнь исповедовал на Земле, претензии приберечь до поры, и вывалить разом, когда возникнет необходимость. Отвертеться не получится.

Он велел отменить поиски. В конце концов, никакой опасности Ева не представляла. В любом варианте дальнейших событий она останется запертой в ограниченном пространстве Большого корабля, рано или поздно проявится и выдаст себя. Тогда можно будет как следует разобраться с беглянкой.

Он распорядился снять блокаду шестнадцатого подкидыша, повелев сохранить постоянные посты только у тех дверей и люков, которыми, предположительно, могли пользоваться дерзкие чужаки.

Пришлось признать, что пассажиры достаточно натерпелись из-за поднятого переполоха. Их угнетали панические слухи о готовящемся заполнении нежилых отсеков и даже всего пространства малого корабля удушающим газом, предназначенным для тушения пожара. Некоторые, особенно чувствительные, в отчаянии додумались до того, что их всех однажды запрут в подкидыше вместе с нелегалами и пустят газ.

Правителю осторожно доложили, что подвешенное состояние пассажиров, длящееся продолжительное время и никак не объясняемое, может спровоцировать стихийное возмущение. Он велел провести разъяснительную работу и страсти понемногу улеглись. К солдатам на постах скоро привыкли, их перестали замечать.

Правителю не давало покоя отсутствие информации о численном и персональном составе подпольной группы, о ее истинных целях. Поначалу, прослышав о чужаках, он повелел не придавать огласке их существование, теперь же, осмотревшись и разобравшись в происходящем, решил, что, напротив, разумнее известить пассажиров и экипаж о реальной угрозе, которую эти люди несут всем без исключения. Этот рациональный ход позволит часть полицейских функций переложить на плечи обывателей, рассчитывая на доносы наиболее ретивых из них.

Доподлинно никто не знал, куда отправилась Ева. Одно дело, если она прячется сама по себе, и совсем другое, если ей каким-то образом удалось присоединиться к нелегалам.

Через несколько дней напрасного ожидания, Правитель вынужден был признать, что поиски Евы недопустимо затянулись и результатов, на которые он рассчитывал, достигнуть не удалось. В такие минуты, страдая от отчаяния и бессилия, он переставал сдерживаться и по привычке вымещал досаду на безответной Коре, отношения с которой обострились до полного отчуждения. Кора так и не смогла простить мужу утрату дочери. С некоторых пор она оплакивала ее как умершую, не веря доводам близких людей, уверявших, что Тея жива, просто она теперь далеко и даже очень счастлива.

Правитель понимал, что теряет жену, что вскоре останется один на всем свете и что последним его уделом будет одиночество и тоска.

Он заметил, что стал чаще бывать с Корой. Садился в сторонке, перебирал страницы коммуникатора, но занимался этим только для вида, на самом же деле прислушивался к ее неровному дыханию, всхлипываниям время от времени, напоминавшим юную Тею, давящуюся слезами обиды. Исподтишка наблюдал за нею и с каждым днем все более привыкал к мысли, что она уходит. В такие минуты теплая волна жалости поднималась в нем, захлестывала, он лишался сна, лежал на своей узкой кушетке на спине, уставившись в серый давящий потолок каюты. Бессмысленность происходящего причиняла боль, слезы застилали глаза. Наконец, по щеке, холодя, скатывалась слеза, напряжение отпускало, и он засыпал. Все чаще снилась ему обильная зеленая трава, в которую он смело вступал босыми ногами. Счастье наполняло его, но с пробуждением тоска оживала вновь, душила.

Последнее время Кора занималась мелкими домашними заботами: перебирала вещи, откладывала пригодные для дальнейшего использования, просила Р2 отдать их кому-нибудь из нуждающихся пассажиров, старательно объясняя согласно кивающему роботу, что ей они больше не понадобятся. Иногда оживала, светлела лицом и даже бралась приготовить какую-то еду, которую готовила на Земле. Она любила готовить сама и обязательно повторяла, накрывая на стол, что только пища, согретая теплом человеческих рук, полезна по-настоящему. Готовясь ко сну, она тихо беседовала с Аделью. Он не слышал, о чем они говорили.

Потому почти незамеченным остался первый успех предпринятой блокады: агенты подстерегли одного из нелегалов и, несмотря на отчаянное сопротивление, схватили в момент выхода из люка, сломав несчастному позвоночник. Его заперли в изоляторе, предназначенном для нарушителей дисциплины, временно содержащихся до суда и расправы, а также для тех горемык, кто, не выдержав испытаний полета, пострадал рассудком и теперь пребывал в буйстве, готовясь в последний путь.

Допрос с пристрастием ожидаемых результатов не дал — узник упорно молчал. Жестокие пытки не развязали ему язык. По-прежнему неопределенным оставалось не только местонахождение остальных чужаков, но и их численность. Единственное, что удалось установить неопровержимо — все они были плебеями, незадолго до старта прорвавшимися в шестнадцатый подкидыш. О Еве узник ничего не слышал — детектор лжи подтвердил, что он говорит правду.

Выдержав истязания, полуживой от пыток он, уже приговоренный к смерти, назвал свое странное имя — Серый, объяснив, что делает это единственно для того, чтобы не уйти в лучший мир безымянным, и чтобы соотечественники смогли поминать его в своих молитвах. Серого, скованного по рукам и ногам, задушили и сразу же сожгли.

9

— В приемной господин Клупп, — ожил голос секретаря. — Просить?

— Проси, — разрешил Адам.

Он вошел как всегда стесненно, словно бы опасаясь, что попал не туда и не вовремя. Уселся без разрешения. Опустил голову, спрятал глаза.

Некоторое время Адам молча наблюдал за ним. «Что происходит с этим человеком? — думал он. — Глаза опущены, их прикрывают тяжелые веки. Судорожные гримасы то и дело искажают лицо — одутловатое нездоровое. Внутреннее напряжение душит. Неужели он действительно болен? И оживить никакой надежды…»

— В последние дни, Клупп, меня преследуют неприятности, — заговорил Адам. — Все началось с дурацкой выходки Флинта. Ты был свидетелем, когда на первом же заседании Сената я изгнал этого клоуна с глаз долой. А вечером того же дня решил наказать вертуна, повелев закрыть за собой дверь. И представь себе, ничего не вышло. Позже робот-наблюдатель доложил, что Флинт, как ни упирался, к двери все же приблизился, однако створки не разошлись, роботы не шелохнулись, и даже музыка не вступила. Как это понимать, Клупп? Я наказываю человека, заслужившего наказание, а дверь, только что отремонтированная тобой, не желает исполнять мою волю. Осужденный, как ни в чем не бывало, остается жить.

— Все будет в порядке, — вяло произнес Клупп и поднял лицо — помертвевшее и больное. — Мы добьемся, чтобы дверь… работала. Я обязательно придумаю… — Помолчав, добавил с нескрываемым вызовом: — Сможете пользоваться.

— Вы провели испытания в полном объеме?

— Конечно. Как вы приказывали. Но в ручном режиме. Я выяснил, в чем причина сбоя. Оказалось, профессор Харт зачем-то добавил некую доминантную подпрограмму. Обычно она спит, но оживает и вмешивается в процесс, как только общая численность исступленных снижается ниже определенного уровня. Двери блокируются при первом же обращении к ним и отказываются работать. Я припоминаю, как однажды Харт, незадолго перед гибелью, отлаживая последнюю программу, вдруг без связи с происходящим проговорился с этаким лукавым смешком, что техника не вполне мертва, если ей разрешить… иногда бунтовать против произвола… Он довольно часто рассуждал о необходимости создания программы сбережения убывающего народа, но не говорил, что занимается этой проблемой. Теперь, судя по последствиям, с которыми мы столкнулись сегодня, он все же успел придумать, как предоставить технике самостоятельно принимать решения. Возможно, именно этой опции он поручил реагировать на недопустимый уровень численности. Я конечно разберусь… когда-нибудь. Но пока ничего не могу сделать.

— Ты уж постарайся, — сказал Адам

— Я до нее уже добрался, нашел возможность отключить, как принято в таких случаях. Она прикинулась, что согласна больше не вмешиваться, и ускользнула — затаилась. Но как только я решил, что покончил с нею, ожила и вернулась. Здесь какая-то хитрая новинка. Харт, как это бывало не раз, ввел эту функцию для пробы, а поделиться со мной, как ее отключить при нужде, не сказал. Забыл или не захотел… Он так поступал, когда чувствовал, что еще не достиг совершенства, считая, что преждевременное обсуждение способно навредить дальнейшему развитию мысли. Приходится сделать вывод: эту опцию не исключить известным способом. Мне иногда кажется, что она вездесуща. Мне не доводилось сталкиваться с такой удивительной живучестью. Я уверен, что как только возникает угроза ее существованию, она буквально растворяется в пространстве на множество вроде бы не связанных между собой частей. Так соль растворяется в воде. Затем, когда опасность ее существованию минует, собирается из обломков, готовая действовать. Точно так же возвращается соль, если воду выпарить на огне. Мне даже кажется, что она подчиняет себе не конкретный компьютер, но все окружающее пространство… Где она расположена, когда спит, и по какой команде начинает действовать, я не знаю. Я понял, что единственный реальный способ справиться с нею наверняка, это… сначала уничтожить все двери, а затем восстановить их заново, на иных основаниях. Или увеличить численность исступленных.

— Не проще ли написать и отработать новую программу? — спросил Адам. — Ты же справишься.

— Попробую. Что-то обязательно получится. Возможно, удастся. Немного приврав.

— Это как же? — спросил Адам.

— Мы изменим численность населения до приемлемого значения, представив последний статистический отчет, который присутствует в Системе, как ошибочный. Уверен, наивная ложь убедит программу, и она уймется. Так что надежда есть… Если, разумеется, вы дадите добро.

— Ты меня успокоил, — сказал Адам. — Я распоряжусь.

Новая редакция Закона близилась к завершению. В коротких, как удары, фразах, исключающих возражения, пронизанных ясной энергией, начисто отсутствовала вялая двусмысленность, так раздражавшая Адама в тексте действующего Закона. Вчитываясь в пространные его параграфы, он легко обнаруживал расслабляющие мотивы явно из либерального прошлого отца. Погребенные под наслоениями бесчисленных трактований, нередко противоречащих одно другому, эти мотивы открывали дорогу в тех направлениях, которые немедленно, часто в следующем же параграфе, недвусмысленно запрещались. Так, неумело, ставилась под вопрос малейшая возможность движения и развития.

«Чем документ короче, — решил Адам, — тем больше вероятность, что его станут читать и даже исполнять».

Особенно подробно он отрабатывал параграфы о наказаниях. Теперь в основе этих зловещих абзацев, охватывающих преступления во всем их многообразии, присутствовала обязательная логическая связка преступление-наказание.

Классификацию преступлений он упростил и ограничил четырьмя категориями.

К первой категории было отнесено оскорбление государственной власти, выраженное в устном публичном или письменном поношении ее институтов или полномочных представителей. Наказанием по любому из этих преступлений служило автоматическое понижение статуса гражданина, выраженное в существенном оскудении его уровня жизни. Преступление такого рода, совершенное повторно, неизбежно влекло за собой изъятие виновного из списка живых.

Во второй категории, впервые введенной в оборот, рассматривались отношения работника с работодателем. Причем, также впервые, права работника и работодателя исходно ставились на один уровень.

В третьей категории определялись взаимоотношения двух равных по статусу граждан. Эта группа была самой спокойной, поскольку преступлений с криминальным смыслом было ускользающе мало, а бескорыстные преступления касались ничтожных мелочей и преступлениями не назывались. Они квалифицировались как шалости или проделки, их предлагалось удовлетворять полюбовно на месте в процессе общественного обсуждения.

Четвертая категория рассматривала взаимоотношения гражданина и Владетеля. Здесь по каждому даже малейшему проступку, решение о наказании принимал один человек — сам Владетель.

Он решительно исключил положение о единственно разрешенном при отце способе размножения исступленных — анонимном. Но и естественный, тарсовский метод, получивший устойчивое наименование в память о докторе Тарсе, считавшемся в народе его первооткрывателем, упомянут не был.

«Пусть размножаются, как хотят, — рассуждал он. — И вмешиваться государству в эту сугубо частную сферу незачем. В конце концов, государство заинтересовано только в том, чтобы размножались, причем как можно интенсивнее. А как именно будут происходить эти процессы на практике, как они будут обставлены юридически, не должно иметь никакого значения. И детей отныне пусть поднимают сами. Нечего нагружать бюджет этой дорогостоящей заботой. А когда детки подрастут, останется обсудить результаты воспитания и сделать объективные выводы — уже о самих воспитателях. Не будут справляться или отлынивать, детей отбирать в опеку, а незадачливым родителям предписывать исправительные работы».

Всю следующую неделю, день за днем с небольшими перерывами на обед и отдых Адам занимался текстом Закона. Работа продвигалась, документ постепенно складывался — слово за словом. Он тщательно отрабатывал каждую фразу, каждый знак препинания находил свое место, каждое слово, выбранное из множества однозначных, выражало главную мысль. Наконец к концу недели текст приобрел вид, пригодный для предварительного обсуждения в Сенате.

Однако преамбула, в которой он постарался выразить стержневую программную суть предстоящего правления, никак не давалась. Присутствовала в ней несвойственная ему расслабленность. Исправить этот недостаток с лету не удавалось. Потому он решил не тратить время попусту и отложить окончательную редакцию текста напоследок — подождет.

В цокольном этаже полным ходом продвигался ремонт. Основательно перестраивалось огромное пространство, часть которого прежде занимала небольшая внутренняя тюрьма, рассчитанная на два десятка заключенных, главным образом из числа попавших в немилость руководителей высшего звена управления. Здесь они коротали последние дни в ожидании оправдания или кардинального решения своей участи.

Он приказал перестроить весь этаж, увеличив число камер до восьми десятков. Перестройка близилась к завершению.

Рабочий день уже закончился, рабочие покинули дворец. Адам неспешно осматривал результаты проделанной работы. Два ряда зарешеченных камер-клеток, разделенные широким проходом, были отделаны на совесть. В одиночных камерах аккуратные лежаки, душ и горшок за невысокой перегородкой. Мощная вентиляция, чистый воздух, под ногами ни пылинки.

Вспомнилось, что когда-то, в начале ремонта он настоял на том, чтобы по окончании дневных работ оставляли время для самой тщательной приборки на рабочем месте. Было видно, что его требования исправно исполняются. Старик-кастелян, присутствовавший тогда при разговоре, вспомнил, что на склад еще до исхода поступили небольшие машины-роботы — мощные пылесосы. Их заказали специально для уборки подвалов дворца. Теперь они пришлись как нельзя кстати.

«Всякое уважающее себя государство, — думал Адам с удовлетворением, — должно начинаться с хорошей тюрьмы». Он знал одну тюрьму — на Континенте, в которой пришлось посидеть, к счастью, недолго, и решил, что поступил правильно, приказав заранее подготовить на Острове подобное заведение. Для чего это делается и хватит ли преступников, чтобы заполнить все клетки, он не знал. «Была бы добрая тюрьма, а преступники найдутся, — успокоил он самого себя. — Со временем наскребем».

— Двери во дворце исправны, можете пользоваться, — докладывал Клупп на вечернем приеме. — Вижу, вы недовольны. Вам не нравится, что ваши задания исполняются слишком медленно. Но поймите, мне, как воздух, необходима лаборатория. Институт восстанавливают, не спеша. Спрашиваю: почему. Отвечают: не хватает рабочих рук.

— Ничем не могу помочь, — отмахнулся Адам. — Сам справляйся. Для этого у тебя достаточно полномочий. Это все, Клупп? Как погляжу, у тебя опять траурное настроение? Объясни.

— Слишком много людей уходит из жизни, — выговорил Клупп, запинаясь, и тяжко вздохнул. — Это неправильно.

— Заслужили, вот и уходят, — сказал Адам холодно. — А ты как хотел? Чтобы я больше прощал?

— Иного не грех и простить, — оживился Клупп. — Прощать так приятно.

— Ты простил Координатора, сделавшего тебя калекой? — завелся Адам. — Скажи, простил? — Но смирил себя. — Придет время, Клупп, и я заставлю тебя самого принимать кардинальные решения, которые сегодня приходится принимать мне. Скоро вы все постигнете науку управлять. Или…

— Нет, — грустно возразил Клупп, — это время никогда не придет. А заставить не сможете.

— Еще как смогу, — выкрикнул Адам в запальчивости. — Всех заставлю. Забегаете у меня. Все забегают. Вот увидишь. Они как хотели? Чтобы я стал Владетелем и взвалил на себя всю ответственность, в том числе за их прегрешения винные и невинные? Коллективное помешательство, иначе не скажешь. Что же теперь? С ножом к горлу? Получили не то, что думали получить, и застыли в недоумении? Но ведь прекрасно знали, на что шли. Я ничего не скрывал. Предупреждал, объяснял терпеливо, как малым детям, что будет то-то и то-то, а ничего другого, на что вы, господа, в своих умствованиях рассчитываете, не будет. Никогда. Им же до того было невтерпеж, что слушать их, смотреть на них было противно. Твердил, твердил — не расслышали. Настояли. Избрали. Добились своего. Теперь, господа, извольте терпеть. И помалкивать. Ты, Клупп, постоянно зудишь вместо того, чтобы помочь. Скажи, я могу рассчитывать на тебя? Ведь ты все еще на моей стороне? Так, Клупп? Я могу на тебя положиться?

— Я приносил присягу, — сказал Клупп сдержанно, — и не намерен ей изменять.

— Молодец. Так держать.

— Теперь можно идти? — Клупп поднялся.

— Ступай. И помни, всегда помни, что я неподалеку — сразу же за твоей спиной. Стоит тебе что-то не то сделать, не так подумать, не туда повернуться, как я тут как тут…

— Об этом я помню всегда, господин Владетель, — проговорил Клупп, неловко обернувшись, и распахнул дверь.

10

После досадной гибели Серого контроль был установлен настолько плотный, что уже невозможно было запросто появляться в обитаемом пространстве без риска разоблачения. Особенно после того, как к наблюдению подключились добровольные охотники из пассажиров.

Самые усердные из них согласились помогать, рассудив, что лучше быть чем-то занятым, чем слоняться по кораблю, тупея от безделья. Энтузиасты самодеятельного сыска немедленно образовали общественный комитет под названием «Зоркий глаз» и приступили к вербовке участников. Вскоре комитет заработал в полную силу, появились первые результаты, свидетельствующие о том, что избран правильный курс. Однако реальной пользы от комитета не было никакой — в сети ретивых добровольцев то и дело попадались пассажиры, по невнимательности или из любопытства забредшие в незнакомые отсеки корабля. Отловленных простофиль для порядка строго допрашивали, но все они оказывались невиновными — приходилось отпускать, извинившись.

Однако, несмотря на низкую результативность любительского сыска, общая ситуация сделалась настолько тревожной, что Франк счел необходимым вмешаться.

Он открыто появился в отсеке, в котором прятались осажденные, и уединился с Вертом, чтобы обсудить возникшую проблему. Как только они остались одни, Франк заговорил, и сразу же стало ясно, что на этот раз он берет инициативу в свои руки и возражений не потерпит.

— Рано или поздно вы погорите, — приступил Франк к важному разговору, — вас отловят, как отловили бедолагу Серого. А угодите в лапы Винта, этот подонок сначала спустит с вас три шкуры и только потом задаст первый вопрос. Тогда я ничем не смогу помочь. Понимаешь? Остается последняя возможность упрятать вас навсегда. Мы инсценируем коллективное самоубийство.

— Это как же так? — всполошился Верт.

— Я все продумал, должно получиться, — сказал Франк. — Это мое личное решение и вам придется или принять его, или оставить все как есть, но тогда я больше вам не нужен, выкарабкивайтесь сами. Сложилась тревожная ситуация, поздно тратить время на возражения и утряску мелочей. Ты слышишь, Верт? Шутки в сторону. Я больше не смогу прикрывать вас. У меня есть свои задачи. К тому же не я один числюсь в советчиках у Правителя, имеются другие — шустрые, лезущие из кожи.

— Скажи, Франк, а как ты нас так легко находишь?

— Я профессионал, такие вопросы пропускаю мимо ушей. Меня готовили с младых ногтей к действиям в любой обстановке. Потому будет лучше, если ты, много не рассуждая, подчинишься моему решению, разъяснишь команде что и как, а возражения прибережешь до лучших времен.

— У тебя власть, тебе и карты в руки, — сказал Верт, не скрывая обиды. — Мы люди маленькие, наше дело терпеть и помалкивать в тряпочку.

— Вот и терпи. От тебя мне кое-что понадобится. Любые документы и что-нибудь, принадлежащее Еве. Какой-нибудь заметный предмет, например, украшение. Хорошо, если эту вещицу видел и мог запомнить Правитель. Есть соображения?

— Документов у нас нет, их забрали еще на Земле, когда отряд ставили в строй. Есть форма. Личная, маркированная.

Он отвернул полу куртки. На светлой изнанке были четко обозначены его имя и код подлинности.

— А у твоих солдат?

— То же самое.

— Подойдет.

— У Евы есть чудесный браслет старинной работы, с которым она не расстается. Подарок Адама. На браслете надпись, что-то о любви до гроба… Правитель видел браслет — он бросается в глаза, как только посмотришь на Еву.

— Принеси.

Вскоре на ладонь Франка лег массивный браслет старого золота.

— Едва уговорил, — сказал Верт. — Ни в какую не хотела отдавать. Влюбленная женщина… Что с нее возьмешь?

Рассматривая браслет, Франк прочел едва различимую мелкую надпись в две строки, нанесенную на внутреннюю полированную поверхность: «Моей любимой. На память о Континенте, где родилась наша любовь. Адам». «Такую вещицу не увидишь на нынешних женщинах, им и в голову не придет украшаться. Для кого? — думал Франк, разглядывая браслет. — К тому же золото строго запрещено». Он небрежно сунул браслет в карман.

— Объясняю процесс. В одном из отсеков моей службы находится морг, в холодильнике трупы, ожидающие утилизации. Я заранее подберу подходящие по внешнему виду и возрасту. Дальше понадобится помощь — эту операцию придется проделать вдвоем. Когда пассажиры уймутся на ночь, я пришлю за тобой солдата. Он будет ждать у двадцать первого люка. Без шума выйдешь, но из двадцатого — он за поворотом. Солдат на всякий случай не должен видеть, откуда ты взялся. Он проводит тебя в морг. Не забудь амуницию — свою и солдат. Переоденем покойников в вашу форму. Придется трупам отрезать уши, чтобы не вызвать сомнений в принадлежности к плебеям. Как только все подготовим, вызову дежурных утилизаторов. Они у меня ребята проворные, справятся быстро. Перед утилизацией трупы разденут, снимут все ценное — обычная процедура и отправят прямиком в топку. Я сразу же доложу Правителю. Он наверняка захочет увидеть трупы, явится в морг, но трупов уже не будет. Он не поверит, заподозрит неладное. Тогда я обижусь и, чтобы оправдаться, предъявлю ваши куртки и браслет Евы. Убедительно?

— Складно толкуешь — не подкопаешься. Ты, Франк, большой мастер, — оценил Верт. — Что бы мы без тебя делали?

— Пользуйся, пока Франк жив. Жизнь моя постоянно висит на волоске, — произнес он грустно. — По долгу службы я должен не возиться с вами, а немедленно сдать. Но не могу… почему-то.

Верт выбрался в обитаемое пространство, когда пассажиры спокойно спали. За поворотом коридора у двадцать первого люка его поджидал молодой солдат.

— Ждешь? — спросил Верт.

— Жду, — буркнул парень и сразу же пошагал прочь.

Верт поспешил следом. За спиной у него висел походный мешок, набитый солдатской одеждой.

Они миновали несколько жилых палуб, никого не встретив. Остановились у входа в технические помещения главного двигателя. Солдат нажал сигнальную кнопку, раздался мелодичный негромкий звонок, широкие створки медленно и бесшумно расползлись. Верт обратил внимание на толщину дверных полотен — не менее полуметра. Они вошли. Створки плотно сомкнулись за ними.

Сначала шли по долгому коридору, в конце которого пришлось открывать еще одну дверь. Спустились вниз по крутой металлической лестнице, и оказались в полутемном прохладном помещении, пропахшем незнакомым резким запахом. Солдат вернулся в коридор, Верт остался один.

Стены комнаты от пола до потолка были заняты небольшими отсеками с вертикальными ручками-скобами и крупными номерами на передних панелях. На некоторых из них светились ярко-красные точки индикаторов. Откуда-то сбоку бесшумно возник Франк.

— Готов? — спросил он и, не дождавшись ответа, сказал деловито: — Приступим.

Он вытянул за ручки панель с номером 44. Вместе с панелью по направляющим выполз продолговатый металлический ящик, в котором покоился труп молодой женщины, почти девочки. Ее изможденное сухое лицо было бесцветно. Тело до подбородка покрывал темно-серый лоскут грубой ткани.

Франк повозился с пультом управления на столике у двери. Заработал какой-то механизм. С потолка медленно спустились стальные стропы с замками на концах.

— Цепляем, — скомандовал Франк, — ты со своей стороны, я — со своей. Там есть отверстия для замков. Сообразил?

— Нет ничего проще, — выговорил Верт; уж очень не по душе была ему предстоящая операция.

Франк вернулся к столику, постучал по кнопкам, стропы напряглись, вывесили ящик с телом, понесли к двери. Аккуратно опустили на пол. Затем перенесли еще четыре ящика с трупами мужчин. На всех трупах следы пыток, но давние — кровь уже успела подсохнуть и почернеть.

— Девушку я одену сам, — сказал Франк.

— Вот это обрадовал, — сдержанно отозвался Верт. — А то одевать не пробовал, больше нравилось раздевать…

— Шутник, — буркнул Франк. — Теперь возьми нож, там, на столике, и всем покойникам отрежь уши. Не полностью — только мочки.

Нож оказался острым, мочки ушей поддались легко. Верт не смотрел, когда, прицелившись, резал, отворачивался, но с заданием справился. Его подташнивало, он держался.

— Готово, — отрапортовал он и передал Франку пластиковый мешок с мочками.

Тот усмехнулся, принял мешок и метко бросил его в бачок для мусора.

— Теперь займись мужчинами. Одевай только куртки. Остальное — не нужно.

— Я все остальное тоже принес, — сказал Верт. — Как договаривались.

— Ну и что? Положи в бачок.

— А нам бы еще пригодилось, — сказал Верт.

— Теперь эта одежда не для вас. Тряпки уничтожат позже. Вам я достану другую одежду, — пообещал Франк. — У меня такого добра навалом.

— С таких же бедолаг, как эти? — Верт кивнул в сторону ящиков.

— Ну да, — сказал Франк. — Не бойся, сначала стирка, потом дезинфекция.

— Спасибо, что предупредил. Ты такой заботливый…

— Ты чем-то недоволен, Верт? Говори. Я делаю все возможное, чтобы вы были целы. Теперь снимут осаду, вы станете обычными пассажирами. Я присвою вам новые имена, включу в состав своего ведомства, занесу в центральную память. Останется одна проблема — ваши сережки. Как тебе, надеюсь, известно, исступленные сережек не носят. Были бы у вас длинные волосы, можно было бы сережки спрятать. Придется привлечь Тарса, он, наверное, сможет их удалить. Но это все потом. Главное, никто никогда вас не найдет. Оборудуем вам гнездо, будете жить как лучшие люди. Запомни, Верт, все это делается ради Евы и ее ребенка… Понял?

— Понял, как не понять…

— Теперь иди. Тебя проводит тот же солдат, он ждет. А я вызываю чистильщиков — похоронную команду. До встречи, Верт. Меня не ищи. Я сам вас найду.

Система защиты подтвердила, что Верт покинул подсобные помещения и вышел в обитаемое пространство. Только тогда Франк вызвал команду.

Когда чистильщики явились, он распорядился:

— Этих пятерых в топку. Но сначала разденьте. Одежду нужно сохранить. Найдете документы, какие-то вещи, отдайте бригадиру. Все поняли?

— Все поняли, — было ответом.

Нагие тела одно за другим пронесли мимо. Он вышел в каптерку. Вскоре явился бригадир, доложил, что утилизация завершена. Никаких документов при покойниках не обнаружено. С запястья женщины сняли браслет, возможно, из золота. Браслет положили в сейф. На одежде мужчин маркировка и имена. Все плебеи.

— Одежду оставьте. Браслет принеси мне.

«Операция прошла удачно, — подумал Франк с облегчением. — Будем воевать дальше».

Выходя из отсека, он заметил, что около урны возится юный утилизатор. Стоя на коленках, мальчишка выгребал содержимое ящика и аккуратно раскладывал стопками на расстеленной тряпке — брюки к брюкам, куртки к курткам. Франк обратил внимание, что у мальчишки вороватый вид, но ничего не сказал.

11

«Алексу. Владетель сомневается в том, что его жена добровольно вступила в сговор с Координатором и согласилась покинуть Землю. Прошу рассеять его сомнения. Я жду. Флинт».

Приняв радиограмму, Алекс, как было условлено, немедленно вызвал господина. Тот вскоре объявился.

«Зацепило по-настоящему, — думал Правитель, считывая текст с экрана монитора. — Именно так нужно было действовать — прицельно. Теперь ответим».

— Пиши, — обратился он к Алексу и начал диктовать: — «Флинту. Как только Еве разъяснили, для чего она нужна, особенно в первое время полета, когда предполагалось заложить будущее население Терции, она охотно взялась за выполнение этой миссии. Исходно использовать ее в качестве донора яйцеклеток была моя идея. Оставалось последнее препятствие — беременность. Мы обсудили этот вопрос, и получили ее согласие на искусственное прерывание. Операция подготовлена, выполнить ее согласился доктор Тарс. Спустя небольшое время, необходимое для выздоровления Евы, надеемся приступить к заселению кювет. Доктор Клинт уверяет, что метод стимулирования, который он отработал до совершенства, позволит получать здоровые яйцеклетки, готовые к оплодотворению, до пятидесяти штук раз в две недели. Первый урожай малышей, которым предстоит жить на Терции, появится, как положено, через девять месяцев. Пусть Адам успокоится — Ева не для него, у нее иная миссия. Он будет гордиться своей женой и, не сомневаюсь, с легкостью найдет ей замену. Правитель».

Флинт немедленно связался с Адамом. Тот долго не мог прийти в себя со сна, но очнулся сразу же, как только Флинт начал диктовать полученный текст.

Несколько минут спустя в эфир улетел ответ: «Правителю. К сожалению, у нас нет врача, равного по искусству Тарсу. К тому же хорошо известно, что мы дурно воспитаны и совсем не деликатны. Короче, в ответ на ваше сообщение мы поступим проще. Мы просто выбьем из Теи ее ребенка — вашего внука. Что касается яйцеклеток, они нам ни к чему, как и их возможный источник. Уж простите, господин Правитель, если пришлось невольно огорчить вас. И запомните: в этом мире в ответе всегда невиновные. Адам».

— Негодяй! — выкрикнул Правитель, задыхаясь — какой же ты негодяй. Ты еще пожалеешь… Пиши, Алекс. «Флинту. Сообщи своему хозяину, что он превзошел отца. Война будет страшной. Обещаю. Отныне никакой пощады. Правитель». Написал? Отправляй.

Вскоре пришел ответ: «Правителю. Не нужно пугать — не страшно. Будьте вы трижды прокляты! Адам».

Правитель долго не отвечал и Франк уже собирался прервать вызов, но ожил глухой со сна голос, пробурчал недовольно:

— Чего тебе, Франк? Будишь ни свет, ни заря. Мне еще спать и спать… Не мог до утра дотерпеть?

— Дело срочное, господин Правитель.

— У тебя всегда так: безотлагательно, срочно… — продолжал ворчать Правитель, но было понятно, что он уже пришел в себя. — Ну, говори, раз начал. Я подслушиваю.

— Мы взяли голубчиков.

— Не может быть. И Еву?

— И Еву. Тепленькими. — Он помолчал, вздохнул. — Но, к великому сожалению, мертвыми. Мы преследовали их по пятам, кажется, загнали в угол. Опоздали на несколько минут. Они успели принять яд — покончили с собой.

— А тела? Где тела?

— Как где? Были в морге. В очереди на утилизацию, как положено. Мне только что доложили о выполнении.

— Говоришь, утилизировали? — взвился Правитель, — А не кажется ли тебе, торопыга, что на этот раз ты прокололся — поспешил не по делу. — Он окончательно проснулся. — Неужели ты подумал, что я поверю на слово?

— Можете не верить, если это принесет вам облегчение.

— Вон ты как заговорил? Но объясни толком, зачем было спешить? Тебя гнали в шею?

— У меня морг переполнен, господин Правитель. — Франк перешел в наступление. — Люди с ног валятся, вкалывают в три смены и все равно не успевают. От вас помощи не дождешься, вы даже слушать не стали, когда я предлагал набрать бригаду из пассажиров.

— Ну-ну, разошелся, — смягчился Правитель, — не остановишь. Неужели так много?..

— А вы как думаете? Я же докладывал. Холодильники переполнены. Трупы в коридорах на полу. На стеллажах места давно нет. Печку сутками не отключаем. Санитарная служба того и гляди возьмет за горло. Сплошные нарушения… Мы не справляемся. А вдруг инфекция?

— Погоди, не суетись. Но чем ты теперь докажешь, что это были они? — Очередной приступ напряженности и неверия придавил Правителя, дышать стало нечем. Он помолчал, справляясь. — Придумал? Говори!

— Обычно мы с покойников снимаем одежду, — принялся рассуждать Франк, — прежде чем… ну, вы понимаете. Сняли и на этот раз. Одежда добротная, армейская, особенно хороши куртки. Решили оставить, еще пригодятся. На изнанках курток, как положено, маркировка: имена, коды подлинности. Только на одежде Евы ничего нет. Почему-то мочки ушей у всех аккуратно срезаны. Кто-то постарался. Причем резали, что удивительно, уже после смерти.

— Похоже, ты стоял рядом, — сказал Правитель, подумав. Он не верил ни одному слову Франка. — А нож, которым резали? Нож где?

— Никакого ножа не было.

— Значит, по крайней мере, один соучастник остался в живых — тот, что унес нож с собой, — сказал Правитель определенно. — Вместе с ушами. Возникает вопрос: зачем? Кто ответит? Теперь ищи-свищи?

— Но причем здесь нож? — Франк прикинулся полным идиотом — помогало не раз.

— При том, — рявкнул Правитель. — Я почему о ноже заговорил, недотепа? Они же не сами друг другу уши оттяпали. Ты же сказал, отрезали после смерти. Значит, был еще кто-то живой, который уцелел. Кто? Отрезал уши и нож утащил с собой. Так?

— Согласен. Я не подумал. Жаль, что сережки нам не достались, — посетовал Франк. — Были бы безупречные улики. Я пересмотрел одежду — наспех, подробное исследование впереди, и вот что выяснил. Главным у них был человек по имени Верт. Кажется, так звали губернатора Континента? Уж его-то вы должны бы знать…

— Не может быть, — перебил Правитель. — Неужели, Верт? Ах, собака! Выходит, это он со своими шакалами прорвался на шестнадцатый подкидыш. Что еще?

— Да, чуть не забыл. С руки Евы сняли любопытную вещицу — браслет, возможно, из золота. На браслете надпись: «Моей любимой. На память о… Континенте», или что-то подобное, точно не запомнил. Подпись: Адам. Браслет в сейфе у бригадира. Если вам интересно, доставлю утром.

— Да, да, конечно, — сказал Правитель. Но спохватился: — Хотя нет, ты лучше сделай это сейчас же. И побыстрее. Я дождусь…

Правитель рассматривал увесистый золотой браслет, лежащий перед ним на столе. Он действительно видел этот браслет на руке Евы. Помнится, даже спросил, кто подарил ей дорогую вещицу. Она промолчала, он не настаивал.

«Вот и все, — думал он. — Судьба Евы решилась так просто. Жаль. Хорошая была девочка, строптивая. Строптивые хороши, но, к сожалению, плохо кончают. Теперь будет что Адаму сказать, обрадовать… Хотя, какая же это радость? Человек умер. Надеялся, что со временем Ева смирится, привыкнет. Даже… заменит Тею. Но просчитался…».

Забывшись, он распрямился излишне резко, и чуть не взлетел под потолок кабины. Успел ухватиться за поручень, идущий вдоль стены. Опустил себя на пол, ступнями приклеился к палубе. Осторожно ступая, подошел к двери в спальню Коры, приоткрыл, прислушался. Кора дышала неровно, жалобно всхрапывая. Он осторожно притворил дверь.

«Как же она страдает, — подумал. — Как мы все страдаем. Во имя чего?»

Он не стал дожидаться ответа от самого себя — знал, ответа не существует. Без сил улегся на узкое жесткое ложе в кабинете, вытянулся, закрыл глаза. Представил себе, как однажды закроет глаза навсегда — умрет и все забудет.

Сон не шел. Он поднялся. «Нужно идти, — сказал он себе. — Ничего не поделаешь, не умер, должен продолжать жизнь…»

Время связи приближалось к концу, когда он вошел в кормовую рубку. На нем лица не было, его руки тряслись.

— Пиши, Алекс, — потребовал он и начал диктовать. — «Флинту. Мне только что сообщили печальную новость. Ева покончила с собой. Вместе с группой плебеев, которых предположительно возглавлял бывший губернатор Континента Верт. Не понимаю, как могло случиться, что, согласившись сотрудничать, Ева вдруг решилась на такой ужасный ничем не оправданный поступок. Уверен, ее заставили эти крысы. Мы с ней много общались последнее время. Я не замечал ничего, что могло предвещать столь печальный исход. Держу в руках браслет, подаренный, судя по надписи, Адамом. Это все, что осталось от бедной девочки. Браслет только что принесли — сняли с ее руки. Трупы уже кремировали. Трудно поверить, что среди них была Ева. Она не могла при жизни расстаться с бесценной вещицей — памятью, которой так дорожила. Подозреваю, дело нечисто. Впереди тщательное расследование. О моих сомнениях осторожно доложи хозяину. Он достойный человек, хотя мы так и не поняли друг друга. Пусть попрощается с женой. Он слишком молод, чтобы оплакивать ее всю оставшуюся жизнь. Скорблю. Правитель».

Он вернулся к себе, лег. Сон пришел, он забылся, но очнулся, показалось, тотчас же. В дверь поскреблись.

— Войдите, — крикнул он.

Дверь распахнулась — на пороге стоял сияющий Р2.

— Приветствую господина Правителя, забывшего, что нужно вставать вовремя даже господину. Не так ли?

— Много говоришь, Р2, не кажется тебе?

— Так ведь невтерпеж, когда есть что сказать, — оправдался робот и положил на стол небольшой пластиковый пакет.

— Ты где таких слов нахватался, бездельник?

— А у меня полно друзей, они иной раз и не такое отчебучат… А мне нравится.

— Так в чем дело?

— Только что явился мальчонка из похоронной команды, принес это. Я посмотрел. В мешке мочки ушей. Без сережек. Но всем известно, что у плебеев должны быть сережки. Делаю вывод: вчера сожгли не плебеев. Простите, но я подслушал, когда вы говорили с Франком. Уверен, они все еще очень живы… Беглецы, как вы их называете. Тоже хорошее слово, я запомнил. Все это непонятно и довольно странно. Мне показалось, что вам будет интересно. Я правильно поступил, господин?

— Ты поступил правильно, — произнес Правитель строго. — Ступай. И попроси ко мне Винта. Он служащий при тюрьме.

— Винта знаю, — сказал Р2, поскучнев. — Но лучше не знать этого господина — он настоящее чудовище. Стоит держаться от него подальше. Но раз вы настаиваете… отправляюсь за Винтом. С большой неохотой.

— Что ты несешь? — сдавленно прошипел Правитель. — Язык без костей?

— Никакого языка у меня нет, и ничего такого я не несу, — обиделся Р2. — Я всегда говорю то, во что верю. Разумеется, прежде сравнив услышанное с похожими файлами из моей памяти. Еще на Земле этот мерзавец издевался над заключенными. Предпочитал кости ломать — его любимое развлечение. Роботы не врут, роботы все знают. Вспомните чудовищную историю с лекарем Гердом. Рассказывал мой лучший друг и брат господин Агор, известный хирург, он тогда вырвал из лап Винта этого замечательного человека. Помните? Довольно мутная история. Владетель, разобравшись, велел арестовать Винта. Даже приговорил к смерти. Но тут началась война, властям стало не до этого негодяя. Его выпустили на поруки. Знаю, не обошлось без закадычных дружков. Он рванул на космодром от греха подальше, чудом добрался до вас. А уж вы по доброте душевной взяли подонка на корабль в порядке исключения. Вот что говорят люди. Правда в их словах или ложь не знаю — не моего ума дело.

— Несешь какую-то чушь, — оборвал Правитель разошедшегося Р2, — и, верно, сам не понимаешь, о чем говоришь. Я знаю Винта давно, он служил при институте здоровья, командовал охранниками. Исполнительный малый. Я ему всегда доверял.

— Вы доверяете негодяю, — не унимался Р2. — Называется заблуждение. Когда противоречат логике. Плохое объективно плохо. Называть его хорошим никак нельзя… Будет себе дороже.

— Ты, кажется, договоришься у меня, — взвился Правитель. — Я потребую ограничить твои умственные способности. Терплю от тебя, чего не позволяю даже человеку.

— Иному человеку стоит не позволить, — продолжал ворчать Р2. — Но я же не человек, — усмехнулся он. — И потом, у меня одна забота, господин Правитель, — ваше благополучие. Бывает, наговорю, наговорю с три короба… Вы сначала осердитесь, а потом обнаружите в моих глупых словах крохотную такую правду, и давай действовать, только держись. Вам легче нести непосильную ношу, потому что вы не один — я всегда рядом. Так, господин Правитель? Ведь так же! Хорошо. Исполняю вашу волю, отправляюсь за прохвостом Винтом. Но с каким удовольствием я свернул бы шею этому негодяю. Надеюсь, когда-нибудь это случится. Может быть.

Р2 вышел.

Правитель подтянул к себе мешок, приоткрыл. Мочки ушей уже оттаяли, кровь на срезах черная и никаких сережек.

«Франк, кажется, влип — подумал он определенно и постановил: — Ответит по полной программе».

12

Известие о коллективном самоубийстве Евы и ее спутников ошеломило Флинта. Он попытался сосредоточиться и подготовить ответную радиограмму, но ничего не получалось — все смешалось в голове: Владетель, от которого исходила угроза, Ева, которая больше не жива и которую он никогда не видел, Правитель, которому он согласился служить, далекий Алекс, с которым они так споро общались в последнее время… Он не мог сосредоточиться, нужные слова уворачивались, он пребывал в смятении.

И только когда до конца сеанса оставались считанные минуты, сам собой сложился неуклюжий текст:

«Алексу. Не решаюсь сообщить Владетелю ужасную новость. Не исключаю, что мне не поверят, обвинят, замечу, уже не в первый раз, в том, что я только и делаю, что приношу несчастье. Сижу в замешательстве и унынии, готовлюсь к очередному испытанию. И вот, кажется, готов. Отправляюсь без надежды вернуться. На всякий случай прощай, мой единственный безнадежно далекий друг. Всегда твой Флинт».

Сообщение улетело, и следом связь прервалась.

Что делать дальше, Флинт знал. Чтобы немного прийти в себя, он последовательно перебрал действия, которые необходимо совершить: сначала напитаться смелостью, этот пункт подготовки он считал выполненным. Затем отправиться во дворец — никаких сложностей. Прорваться на прием к Владетелю и скупыми мужественными словами поведать весть, от которой сердце страшного человека содрогнется. Получить заслуженную награду или…

Машина летела по дороге в столицу, Флинт подгонял и подгонял ее. Мотор надрывно рычал, истошно визжали тормоза, когда он следовал поворотам, мимо проносились дома, сливаясь в серую ленту. Людей он не замечал — такими ничтожными были они на фоне летящего навстречу мира. Но он знал, что люди в городе есть. Их немного, они шевелятся — никак не могут угомониться.

Наконец последний поворот. Знакомый подъезд. Завизжали тормоза, машина пошла юзом и, ткнувшись в поребрик, встала. Флинт, выключил двигатель, ступил на мостовую. Неверные ноги дрожали, сердце настойчиво било в грудную клетку. Он направился к парадной лестнице, его траектория была произвольной, она состояла из прямых участков, перемежающихся сдвигами то в одну, то в другую сторону, — его шатало. «Хорошо, — подумал он, — что никаких свидетелей рядом».

— Неужели Флинт? — услышал он знакомый голос над головой.

Он остановился, неловко довершив шаг. И следом совсем нестрашный смех:

— Надо же. Сам Флинт пожаловал. Собственной персоной и даже без вызова. Ты ко мне?

Флинт поднял голову. Из распахнутого окна второго этажа, перевесившись наружу, на него смотрел Владетель.

— К вам, господин Владетель, — проговорил Флинт, обомлев, — к кому же еще? Примете?

— Отчего не принять? Опять с дурной вестью?

— Да, господин Владетель, — произнес Флинт, и вдруг ощутил, что страх куда-то девался.

— Когда я сегодня проснулся, первым делом подумал, почему-то от Флинта давно нет вестей. Странно, И еще я подумал: где этот прохиндей обретается, чем занят? Выходит, все это время я поджидал тебя — подсознательно. И вот ты явился. Поспеши…

Флинт поднимался по парадной лестнице, чувствуя, что приходит в себя. Дыхание восстанавливалось, сердце больше не ощущалось. Ему сделалось безразлично, что с ним будет, он был готов стоять на своем и уже не отступит.

Не заметил, как одолел анфиладу, подумал, что опередил Владетеля и в приемной будет первым.

Когда он вошел, секретарь поднял голову, уставился на него вопрошающе, ничего не сказал.

За спиной объявился Владетель. Быстро прошел в кабинет, на ходу бросив:

— За мной!

Флинт послушно тронулся следом.

— Слушаю, — сказал Адам, усевшись.

— Полчаса назад пришла радиограмма, — осторожно произнес Флинт, продолжая стоять, и протянул Адаму листок. — Я расшифровал и распечатал…

Адам принял листок, стал читать. Прочел, шевеля губами, перевернул, убедился, что на обороте нет продолжения. Вернулся к тексту, перечитал еще раз. Поднял голову, уставился на Флинта. Какое-то время смотрел прямо. Его глаза потемнели — на них навернулись слезы. Не выдержал, опустил голову, проговорил резко:

— Убирайся… — И следом, опомнившись, добавил дрогнувшим голосом: — Ступай, Флинт, придешь потом…

Вновь, как в тяжкие времена после смерти отца, навалились страшные мысли — неподъемными глыбами. Кровь стучала в висках, рыдания сотрясали тело. Наконец пролились слезы. Он их не утирал — дал волю.

«За что мне все это? — думал он в отчаянии. — Неизбывная горечь, обида и одиночество… Чем я виноват? Кто объяснит мне мою вину? И есть ли предел страданиям?»

Эти вопросы отчетливо и последовательно всплывали в сознании, удивляя своей простотой и ясностью.

«На мне проклятье… — наконец объяснил он самому себе, и сразу же ухватился за эту мысль. — За грехи отца. Отец не умер, он продолжает жить — во мне. Он никогда не оставит меня. Будет рядом вечно»

Но опомнился, глухо произнес вслух:

— Нет, не верю. Это все сказки…

13

Офис Винта располагался в том же отсеке, что и внутренняя тюрьма. Р2 дорогу знал, приходилось сопровождать Правителя, но внутри не бывал ни разу — терпеть не мог этого страшного человека. Звукоизоляция офиса Винта была выполнена с большим запасом, чтобы звуки, которыми сопровождались его эксперименты по воздействию на чувствительные точки человеческого тела, не проникали наружу. Винт, бахвалясь, именовал свою деятельность извлечением информации из подопытных кроликов — так он называл узников, угодивших по несчастью в его волосатые лапы.

На сигнал кнопки вызова, расположенной рядом с дверью, Винт отзывался немедленно, если не был занят очередной экзекуцией. Когда за дверью шел производственный процесс, сигнализация отключалась, и тогда приходилось ждать. Обо всем этом Р2 поведал друг, солдатик из ведомства Франка по имени Алек.

— Ты с этим гадом построже, — предупреждал Алек. — Дави, пока не поймет, что с тобой не совладать. Не давай опомниться, мертвой хваткой бери за глотку и ни с места. На самом деле он трус — связывает человека, прежде чем причинить боль. Результаты его художеств мне не раз приходилось видеть. Будь моя воля, я бы голову оторвал садисту…

Р2 повезло — дверь распахнулась без задержки. На пороге, продолжая смачно жевать, стоял здоровенный малый. Маленькая продолговатая головка прирожденного живодера обрита наголо, рукава хитона, покрытого спереди темными пятнами, закатаны выше локтей, волосатые мощные руки с короткими скрюченными пальцами, которые не разгибались, отвратительны, узкие злые глазки под выступающими надбровьями насторожены.

— Чего тебе? — прорычал великан.

— По твою душу пришел, — сказал Р2. — Собирайся, да побыстрее.

— Ишь ты, какой шустрый, — криво усмехнулся Винт. — Говори, чего нужно, и проваливай. Некогда мне тут с тобой валандаться.

— Ну-ка, пошел, — железно рявкнул Р2. — Хозяин зовет.

— Так бы и сказал, образина, — проворчал Винт. — Что с собой прихватить?

— Ничего не нужно.

— И чего это ты разошелся? Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

— Я тебе сейчас объясню, кто я такой, — сказал Р2 и сделал шаг вперед.

Винт опасливо отступил.

— Ничего не понимаю, — проговорил он, сдаваясь. — Ты что, клоун, катишь бочку на меня? Тупой робот катит бочку… надо же.

— Усвой, скотина, — взъярился Р2, — я тебе не тупой робот. Я твой персональный ужас. Причем близкий и страшный.

— Это как понимать? — просипел Винт — от волнения сдал голос.

— Понимай, как хочешь. Все равно ничего не поймешь. Просто запомни. На всякий случай…

— Ты думаешь, самое время?

— Уверен, — сказал Р2, развернулся и пошагал прочь.

Он слышал, как ударила дверь. За спиной надрывно дышал Винт — тащился следом, помалкивал.

Они вошли в кабинет. Правитель оторвался от бумаг, предложил Винту присесть.

— С этим заданием, Р2, ты справился хорошо, — сказал он. — Теперь отправляйся за Юником. Знаешь этого господина?

— Да кто же его не знает, — сказал Р2. — Экспонат известный. Будет два сапога пара…

И вышел из кабинета.

С ареста Адама, Евы, старика Гора и их домочадцев миновала пропасть времени, а в судьбе юного прокурорского чиновника Юника, истинного героя той стремительной безупречной операции, не случилось никаких перемен, на которые он рассчитывал. Он по-прежнему довольствовался низшей ступенью служебной лестницы, смирившись, что мечта о повышении все более отдаляется, утрачивая определенность. Однако Юник был стоек, и сетовать на судьбу остерегался. Он охотно и даже самоотверженно продолжал трудиться, но все более проникался досадным убеждением, что на свете давно не стало подлинной благодарности и впредь рассчитывать на нее не стоит.

Потому, когда робот Р2 материализовался перед рабочим столом и вопрошающе уставился на помощника прокурора темными своими глазищами навыкат, Юник не сразу сообразил, что начинается нечто важное и что его судьба готовится войти в очередной крутой поворот.

— Что скажешь? — спросил он робота голосом, севшим от дурного предчувствия.

— Хозяин прислал, — сказал Р2. — По твою душу. Собирайся. Пойдем. Быстро.

— Нужно предупредить начальника, — озаботился Юник.

— Уже предупредил. И получил добро. Поспеши.

— С собой что-нибудь взять?

— Это еще зачем? — удивился Р2. — Ничего не бери. Приказано доставить одного тебя. Поговорить. Понял? Получишь задание, вернешься обратно. Может быть.

Путь был неблизкий. Они одолели его на одном дыхании — впереди широко шагающий Р2, перед которым с опаской расступались праздные пассажиры, следом семенящий мелко Юник в желтом хитоне с голубыми нашивками судебного ведомства на плечах.

Послышался вежливый костяшками пальцев стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Правитель.

Дверь приоткрылась не полностью, в кабинет бочком неловко втянулся Юник.

— Звали, господин Правитель? — спросил он придушенно.

Перед столом Правителя, скучая без дела, сидел Винт.

Правитель ничего не ответил и головы не поднял.

— Звал, — наконец буркнул он и распрямился. — Присядь. — На Юника в упор уставились тусклые глаза бесконечно уставшего человека. — Мне давно известно, что ты, Юник человек исполнительный и скромный. Вот решил поручить тебе наиважнейшее дело. Кроме тебя, как ты понимаешь, задействовать некого. Расследование тяжкого преступления, которое и раскрывать-то нет надобности. Наш преступник настолько наивен, что диву даешься. Позже, когда войдешь в курс, объяснишь мне, как можно на месте преступления оставить такое количество неопровержимых улик.

— Оставили улики? Это же очень…

— Заткнись, — приказал Правитель и с таким презрением посмотрел на Юника, что тот осекся и замолчал, не договорив. — Короче, я нуждаюсь не в доказательствах факта преступления, оно, повторяю, раскрыто, преступник не отопрется. Куда важнее понять мотивы содеянного, так сказать, психологическую подоплеку. И это еще не все. Нужно копнуть глубже, ведь известно, что всякое преступление, даже совершенное одним человеком, обычно только видимая часть другого преступления, нередко большего по размерам и значению. И уже в это большее преступление, как правило, вовлечены другие люди, иногда более важные, чем сам преступник. Известно, что от малого камня, брошенного в воду, расходятся очень большие круги. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Пока не очень — слишком мудрено для меня, — признался Юник. — Но я профессионал. Мое назначение узнать то, что преступник скрывает. Просветить его душу. До самого донышка, так сказать.

— Мне нужно именно это, — сказал Правитель, поморщившись. — Осторожно шевельнулось сомнение в умственных способностях Юника. — Ты должен узнать, что скрывает преступник, какую цель он преследует, кто стоит за его спиной. Наконец, кто им управляет. Для ответа на эти вопросы я выбрал тебя. Отныне ты следователь по делу о ложном самоубийстве небольшой преступной группы плебеев, а также о неудавшейся попытке это преступление скрыть. Если официально, как по бумагам, речь идет о группе солдат, вызванных с Континента в помощь так называемым правительственным войскам, но из-за идеологических расхождений переметнувшихся на нашу сторону. Какое-то время они исправно служили — никаких претензий к ним не было. Однако в полет их не взяли — для плебеев у нас, как ты понимаешь, мест не предусмотрено. Останься они на Земле, их участь была бы печальной. Потому перед самым стартом они отважились на авантюру — с боем прорвались в шестнадцатый подкидыш. С тех пор скрываются где-то в подсобных помещениях, не исключаю, того же корабля. Мы развернули поиски. Безрезультатно. Теперь ситуация решительно изменилась — в их руках неведомым образом оказался универсальный ключ, позволяющий легко вскрывать любые двери. Причем неучтенный универсальный ключ. Это дает им неслыханное преимущество — у них появилась возможность менять норы в зависимости от обстановки. Для обследования всех помещений Большого корабля и подкидышей одновременно нужно неисчислимое количество людей, чего, как ты понимаешь, у нас нет. В конце концов, негодяи, сообразив, что рано или поздно их вычислят и переловят, инсценировали коллективное самоубийство, надеясь таким примитивным трюком навсегда замести следы. Даже их трупы, ты, конечно, понимаешь, что это были вовсе не их трупы, сообщники успели кремировать. Однако в спешке или по глупости прохвосты допустили ряд оплошностей. Надеюсь, тебе известно, что плебеям в соответствии с существующей технологией чипы управления вживляются в мочки ушей — этим они отличаются от исступленных. Преступники рассуждали примерно так: чтобы команда, обслуживающая топку, не сомневалась, что сжигает трупы плебеев, достаточно удалить мочки ушей вместе с сережками. И здесь они оплошали. В наших руках совершенно случайно оказались важные улики — срезанные мочки ушей, но, как ты понимаешь, совсем без сережек. Стало ясно: их срезали с трупов исступленных. И нет, чтобы сжечь вместе с трупами, их бросили в урну для мусора. На их несчастье нашелся сообразительный мальчишка, которому поручили утилизировать содержимое урны. Он-то и наткнулся на мешок с мочками. Мигом просек важность открытия, и теперь этот мешок лежит на моем столе.

— И на мочках действительно нет никаких сережек, — догадался Юник.

— Именно так, — обрадовался Правитель. — А ты, Юник, смотрю, парень не промах, на лету схватываешь. Это хорошо. К тому же, как ты понимаешь, мочки не первой свежести. До того, как их отрезали, они в холодильнике провалялись на трупах пару недель, не меньше. Разумеется, еще на трупах. На них нет никаких следов операции по удалению сережек, если предположить, что такая операция была проделана заранее, как нет и самих сережек. Известно также, что впопыхах одну из мочек срезали с левого уха, тогда как сережки всегда помещали на правое ухо. Эта мелочь полностью подтверждает наши выводы.

— Вы кого-то подозреваете? — спросил Юник, с ходу приступая к розыску.

— Пока мне известно имя одного человека, причастного наверняка, — это руководитель нашей службы безопасности по имени Франк.

— Серьезный человек, но и обвинение серьезное, — сказал Юник и, подумав, задал первый вопрос по существу: — Вы предполагаете, что он был один?

— Ему помогали, одному не справиться. Во всяком случае, он или сам готовил трупы, или, что более вероятно, присутствовал при их подготовке. Из персонала штатных утилизаторов подозревать некого, известно, что в это время их в морге не было. По вызову Франка они явились только на завершающей стадии, когда все было подготовлено. Им досталась рутинная работа — переместить трупы в топку.

— Не сомневаюсь, что здесь замешаны плебеи, которых вы безуспешно ищете.

— Смотри-ка, да ты, хват, Юник, сходу въезжаешь в тему. Это хорошо. Представляешь, до чего обнаглели? Трупы обрядили в солдатские куртки, на изнанке которых напечатаны их имена, а перед утилизацией, как положено, раздели. Куртки бросили в тот же ящик для мусора, где уже находился мешок с мочками. Ничего не боятся, негодяи.

— Этих сведений достаточно, чтобы приступить к расследованию, — с профессиональной основательностью подвел итог Юник. — Остается узнать, кого персонально вы подозреваете и каковы мои полномочия.

— Я подозреваю руководителя службы безопасности Франка, — заговорил Правитель, помолчав и еще раз внимательно рассмотрев сидящего перед ним Юника. — Теперь о полномочиях. На время выполнения задания назначаю тебя моим представителем. Отсюда следует, что вмешиваться в твои дела, ограничить или отменить твои решения могу только я один, больше никто. Так что приступай со всей свойственной тебе решительностью, бери в помощь людей из своего ведомства, которым доверяешь, бери под свою ответственность помещение в тюрьме, в котором хозяйничает Винт и где можно расположиться для… как бы это сказать… для серьезной беседы с подозреваемым. И — вперед! Повторяю кратко, узнать нужно следующее: кто, с кем, когда и для чего все это затеял. Можешь расширить круг вопросов, на которые понадобится найти ответ по ходу следствия, но уже самостоятельно. Докладывать будешь мне лично по мере продвижения к цели. Дерзай, Юник. Помни, вся информация по этому делу совершенно секретная. Ни при каких обстоятельствах она не должна проникнуть за стены тюрьмы. — Он помолчал, подумал и, собрав морщины на своем сухом лице, проговорил, смягчив голос: — Да, за прошлую операцию по изъятию родственников Владетеля я тебя даже не поблагодарил — не до того было, как ты понимаешь. Делаю это сейчас. Тогда ты сработал отлично. — Правитель вновь уставился на Юника, но теперь это был внимательный по-отечески добрый взгляд. — Не осталось обид? Мы договорились, Юник?

— Никаких обид, — сказал следователь. — Конечно, договорились, господин Правитель. И последний вопрос. Могу ли я применять специальные методы дознания?

— Разумеется, можешь, — твердо произнес Правитель и продолжал: — Любые методы. Мягкие, жесткие, специальные… Кроме, конечно, тех, которые могут лишить нас подследственного. Мне нужен результат и как можно быстрее. В твоем распоряжении Винт. Можешь положиться на него полностью — он известный мастер. Неоднократно отличался в подобных операциях… Даю в помощь тебе этого рукастого человека для выполнения той части следственной работы, которую по недоразумению называют грязной. Все ясно? Ты все слышал, Винт?

— Слышал, — отозвался великан, — и запомнил.

— Вот и договорились. А теперь, мой полномочный представитель, принимайся за дело!

— Винт, за мной, — скомандовал Юник.

Верзила повиновался.

Выйдя из кабинета Правителя, Юник задержался, чтобы расспросить Р2 о Франке. Робот оказался немногословным, на вопросы отвечал неохотно. Когда же Юник попробовал надавить, помянув о новой своей должности и чрезвычайных полномочиях, прикинулся недоумком и от дальнейшего разговора наотрез отказался. Кое-как удалось вытянуть из него самую малость: узнать, в каком направлении следует идти, чтобы попасть в кабинет Франка. Потому Юник оставил Р2 в покое и решил отыскать Франка самостоятельно. На всякий случай он прихватил с собой сопровождение — четырех солдат из охраны Правителя, хотя было вполне достаточно Винта, грузной тенью следующего за ним.

Руководитель службы безопасности обнаружился в собственном кабинете.

— Франк? — смело выкрикнул Юник, входя без разрешения.

— Да, Франк, — спокойно признался человек, сидящий за столом. — В чем дело?

— Ты арестован.

— Не понял, — усмехнулся Франк. — А ты кто такой?

— Скоро поймешь, — пообещал Юник. — Все поймешь. Господа, приступайте, — обратился он к солдатам. — По приказу Правителя мы забираем этого человека. Предлагаю следовать за господином Винтом.

14

— Объясняю суть обвинения, — начал Юник, дождавшись, когда Винт разложит свои страшные инструменты. — Двенадцать часов назад вы приказали кремировать тела недавно умерших исступленных — одной женщины и четырех мужчин, совершив чудовищный противоправный подлог. Вы заявили, что были кремированы тела якобы отравившихся плебеев, с боем проникших на последний шестнадцатый подкидыш, а затем в Большой корабль. До настоящего времени эти негодяи скрываются от властей, причем так ловко, что наш Правитель вынужден предположить, что на корабле формируется второй центр власти, прочно обосновавшийся и неуловимый. Предполагаю, что вы предприняли эту чудовищную комбинацию в надежде легализовать преступников незамысловатым способом — придать им статус законных пассажиров и, следовательно, навсегда уберечь от преследования и заслуженного наказания. Тем самым вы вступили в сговор с людьми, находящимися вне Закона. Но, замечу, я высказал только предположение. Потому первый вопрос: вы сознательно осуществили это мероприятие?

— Я не стану отвечать, — сказал Франк с нескрываемым презрением, — Мотивы моих поступков относятся к высшим секретам государства и могут быть озвучены только в присутствии господ, имеющих права на владение этими секретами. Мне известно, что вы не входите в круг этих лиц и, следовательно, такими правами не обладаете.

Юник ничего не сказал. Он признал, что это дело не такое простое, как показалось сначала, что впереди подводные камни, преодолеть которые ему едва ли под силу, что он опять ввязался в события, которые заведут его туда, откуда не выбраться. Он с опаской и трепетом всматривался в сидящего перед ним совершенно спокойного человека, едва ли подозревающего, что его ждет. Он мысленно представил себя на месте несчастного и ощутил неодолимо накатывающий приступ тошноты и противной слабости.

— Где у тебя удобства? — обратился он к Винту, едва выговаривая слова от подступившей рвоты.

— Что ты имеешь в виду? Гальюн, что ли?

— Ну, да, — еле слышно произнес Юник.

— Там, — отмахнулся Винт. — По коридору, налево.

Юник едва втиснулся в тесные удобства, представив, как тяжко приходится широченному Винту. Его вырвало — завтрак не впрок. Дождавшись, пока ладонь, сложенная горсткой, наполнится струйкой теплой воды из-под крана, он прополоскал рот и смочил лицо. Немного полегчало. Преодолевая головокружение, сгорбившись, он шатко поплелся туда, куда идти ему совсем не хотелось.

Между тем, Винт трудился. Деловито сопя, специальными ремешками, которых у него был целый мешок, он раскреплял руки и ноги Франка к подлокотникам и ножкам прочного металлического стула, на котором тот сидел вызывающе прямо. Франк терпел, не сопротивлялся и вскоре был полностью обездвижен и беззащитен.

Юник с удивлением и тревогой наблюдал зловещие приготовления, но не вмешивался. Все его внимание было обращено на подследственного. В этом человеке ему никак не удавалось обнаружить внешние признаки, присущие, в его представлении, искусным врагам. Напротив, это был самостоятельный знающий себе цену мужчина тридцати с небольшим весен довольно приятной наружности. Его скуластое сухое лицо выглядело приветливым и серьезным, крепкое мускулистое тело было подвижно и наверняка тренировано регулярными силовыми упражнениями. Словом, это был отличный экземпляр исступленного — такого на улицах столицы встретишь не вдруг.

— Вы это напрасно, напрасно, — сдержанно заспешил Юник, помалу стараясь завестись. — Не пожалеть бы… Я ведь не шутить… с вами… с тобой… здесь… Впрочем, уговаривать не собираюсь. Как знаешь… Вынужден предоставить слово Винту. Не пожалеть бы, когда будет поздно. Ты слышишь, Винт? Твоя очередь.

Винт, стоящий расслабленно перед Франком, резко напрягся, повел плечом, дернувшись навстречу, и шумно выдохнул. Удар кулака пришелся подследственному в переносицу, там что-то смачно хрустнуло, обмякшее тело Франка провисло на ремешках, из разбитого носа обильно хлынула кровь.

— Может быть, теперь начнешь отвечать? — спросил Юник дрожащим голосом — он впервые в жизни присутствовал при настоящей пытке.

Франк молчал, только судорожно хватал воздух окровавленным ртом.

— Что с ним? — обратился Юник к Винту. — Неужели?..

— Не боись, очухается. Клиент в шоке. Я же только…

— Так сделай что-нибудь, — крикнул Юник. — Приведи его в чувство.

— Правитель велел: не церемониться, — уверенно произнес Винт. — А как не церемониться, не сказал. Вот я и не церемонюсь, какие уж тут церемонии. И еще он приказал действовать круто. А ведь я, считай, и не приступал, как положено, чтобы круто…

— Ты это брось, Винт, — сказал Юник, опомнившись. — Тебе, смотрю, человека укокошить раз плюнуть, а мне отвечать.

Но Винт не слышал. Он коротко размахнулся своей дубинкой и резко опустил ее поперек ключицы. Франк истошно заорал от боли, рывком запрокинув голову и страшно ощерив рот.

Винт высвободил из ремешков руку несчастного, она повисла тряпкой.

— Я же говорю, клиент жив, — сказал он, усмехнувшись. — Видно сразу, живучий гаденыш.

— Подожди, — крикнул Юник. — Ты его убьешь…

— Да не дрожи ты, не дрожи, — проворчал Винт. — Смотрю, лица на тебе уж нет, а ведь мы едва приступили. Успокойся, такого перца не укокошишь вдруг. Это я тебе говорю. Он сам кого хошь укокошит. Продолжай допрос, начальник, не волынь. Видишь, клиент очухался…

— Я все еще жду ответа, — напомнил Юник, с опаской взглядывая на Винта, поигрывающего дубинкой. — Не гони, Винт, успеешь. Спрашиваю еще раз: ты будешь отвечать?

— Нет, — еле слышно выговорил Франк и немедленно безжалостная дубинка Винта опустилась на его бедро.

И вновь дикий крик и ощеренные зубы… И следом удар за ударом — крушащие, не оставляющие надежды…

— Прекрати, Винт! Остановись!..

Собственный крик Юника перекрыл вопли подследственного…

Правитель всматривался в искаженное мукой лицо руководителя службы безопасности. Франк судорожно дышал разбитым ртом, его лицо было в крови, нос сворочен на сторону, губы — кровавое месиво, между ними вместо передних зубов черная щель. «Умеет, подонок, — зябко поеживаясь, думал он о Винте. — Только что был человек живой, и вот он изломан и неспособен даже держаться прямо — обвис мешком».

— Не понимаю, Франк, как ты мог предать? — наконец заговорил он сдержанно, но не совладал с собой, сорвался на визгливый обиженный крик: — Молчишь? А ведь я тебе верил. Никому не верил, одному тебе. Понимаешь, мерзавец? Ты обманул мое доверие, и скоро умрешь. Ты умрешь даже в том случае, если ответишь на все вопросы, которые задает тебе следователь. Даже если назовешь всех своих подельников. — Он замолчал, застыл, понурившись головой, и молчал. Продолжал, собравшись: — Но как же ловко вы меня провели. Подумать только… Покончили жизнь самоубийством… Задумано превосходно. Надо же, устроили настоящий спектакль. Жаль, исполнение подкачало, а то… — Оборвался и вновь повысил голос. — Так я тебе и поверил. Нашел простака. Молчишь? Я задаю последний вопрос, Франк. Скажи мне, где ты берешь такую силу? Напрасную силу. Ты говорить будешь?

Но Франк закрыл глаза, обмяк, потерял сознание.

— Позовете, когда придет в себя, — сказал Правитель резко и пошел к выходу. — Больше не бейте, хватит с него — бесполезно… Эти люди на прямые вопросы не отвечают — умирают молча…

Вернувшись к себе, он первым делом постучал в дверь комнаты Коры. В ответ тишина. Приотворил дверь. В комнате было темно. «Спит, — подумал. — Приняла лекарство, уснула. Как же она измаялась. Какая все же глупость забрать ее с собой. Осталась бы на Земле, прожила бы еще какое-то время. Тея была бы неподалеку…»

«Больше нет Теи, — сказал он самому себе и почувствовал, как деревенеет от приступа злобы. — Она одна виновата — ее предательство. И этот лекаришка Герд… Ничтожество… Представить Тею рядом с ним — немыслимо».

Он вспомнил, что, как только узнал, спросил: «Как такое могло случиться?» — Она, виновато пряча глаза, коротко объяснила: «Это любовь». — «Какая еще любовь? — загорелся он. — Это же выдумка, миф…» — Она возразила упрямо и просто: «Нет, это не выдумка и не миф, это любовь…»

«До Герда бы дотянуться теперь — вот задача. А что, если попробовать?..»

Эта мысль показалась заманчивой. «Действительно, стоит приказать и дело будет сделано в лучшем виде, — подумал он. Ожила надежда. — Верные люди, оставшиеся на Земле, справятся. Может быть, и вправду приказать?.. Но тогда Адам точно убьет Тею. Накажет за своего прихвостня. Разве она заслужила? Ну уж нет, только не это. Какое несчастье — покуситься на собственное дитя…»

Спустя час объявился Юник. Его лицо светилось. Он изо всех сил старался согнать неуместную стыдную улыбку, вернуть серьезность, но ничего у него не выходило, он бросил стараться. И оттого его лицо окончательно исказилось, сделалось тупым и безнадежным. Теперь Правитель испытывал неодолимое отвращение, всматриваясь в это серое нечеловеческое лицо.

«С кем вынужден работать?» — в отчаянии спросил он самого себя и решил остановиться, не искать ответа.

— С чем пришел? — грубо спросил он.

— Заговорил, — прошипел Юник торжественным шепотом. — Франк заговорил.

— Все-таки добились своего? Умельцы, ничего не скажешь…

— Никак нет, больше не заставляли — он сам. Я запретил Винту. Отошел немного, решил не упорствовать. Никакого смысла…

— Тогда пошли, — приказал Правитель.

Франк все так же сидел, обвиснув. Свободно висели плети перебитых рук. При приближении Правителя он вздрогнул, трудно приподнял голову — взгляд его был осмысленным и непреклонным.

— Говори, — потребовал Правитель. — Некогда мне.

— Эти пусть уйдут, — выдохнул Франк едва слышно и напрягся в сторону Юника и Винта.

— Зачем? — взвился Правитель.

— Пусть уйдут, — повторил Франк твердо и объяснил: — Не для их ушей.

— Выйдите, — приказал Правитель.

Юнику приказ не понравился, но он подчинился. Винт в окровавленном переднике, до того державшийся в тени, вышел понуро следом.

— Вы должны знать, кто я такой на самом деле, — заговорил Франк монотонно. — Объясняю. Я первый заместитель командора Фарна. Вы должны его помнить. Послан на Терцию тайной службой. Оберегать вас, защищать, предостерегать… От глупостей, неловких движений, досадных ошибок. Со мной мои люди, их много. Наша задача: как только возникнет риск отказа от главной цели, захватить корабль, а вас изолировать. Так что берегитесь. Дойдет до моих, что со мной неладно… они приступят… к исполнению. Немедленно. В соответствии с инструкцией. Уверен, они уже осведомлены, готовятся… Никому не покажется мало, можете мне поверить. А когда начнется, даже я не смогу пресечь… — Он помолчал, собираясь с силами, и продолжал, неразборчиво, по отдельности выговаривая слова: — На что я гожусь теперь? Вы совершили ошибку, отдав меня этим выродкам вместо того, чтобы выслушать, обсудить проблему, понять, наконец, почему я поступил так, а не иначе. Теперь у вас нет иного выхода, как только принять мои условия. В полном объеме… Чтобы не было поздно. Слушайте внимательно. Удалите Юника и этого… людоеда, пока он не добил меня… Определенно добьет, если будете медлить. Тогда ничего не получите… потеряете все… Отвечайте, я долго ждать не могу…

Голова Франка упала на грудь, он вновь потерял сознание.

— Юник! — крикнул Правитель.

Юник возник рядом.

— Вызови Тарса. Немедленно. Франком займется Тарс. Возвращайтесь к своим обычным делам по службе. Операцию прерываем. На время. Открылись новые обстоятельства. Это все. Понятно?

— Понятно, — глухо отозвался Юник, сообразив, что ему и на этот раз не повезло, — удача вновь обошла стороной.

— Садись, — велел Правитель, едва Тарс переступил порог. — Что скажешь? — Он кивнул на Франка.

— Кто это? — спросил Тарс.

— Франк, — коротко выдохнул Правитель.

— Но почему?.. — спросил Тарс шепотом. — Он жив?

— Жив, — сказал Правитель. — Вроде еще жив. Скоро умрет, или… уже умер.

— Вам это было нужно? — спросил Тарс, помолчав.

— А тебе?

— Мне — нет.

— Мне тоже не очень, но… что поделаешь. Провинился — получай. Такова жизнь.

— Это неправильно, — строго проговорил Тарс. — Зачем вы приказали так… с Франком? Хотели что-то узнать? Что-то такое, что он скрывает? Вы посчитали его врагом? Опасным для вашего замысла? Не проще ли было прежде спросить, что он затеял, куда направляется…

— Болтаешь много, — перебил Правитель жестко. — И все не по делу. Не думаешь, о чем говоришь. Учишь…

— Зачем вы меня позвали? Я врач, я призван лечить — не калечить.

— Понятно, — выдохнул Правитель. — Значит, лечить… а я, значит, калечить. А ты не калечишь, ты лечишь. Как же понятно и просто. Молодец. Но скажи мне, лекарь, как следует поступить, если человек предал? Ты знаешь, как поступают с предателями? Не знаешь. Их истребляют. Чтобы пресечь заразу. Чтобы не пошла дальше. Ты понял?

— Нет, — сказал Тарс.

— Послушай, тебе когда-нибудь надоест перечить?

— Не надоест, пока будет нужда и смысл.

— Понятно, — сказал Правитель, остывая. — Твое упрямство известно. Лучше оставим спор. Скажи, ты сможешь поставить на ноги этого заблудшего человека?

— Постараюсь, — неуверенно проговорил Тарс. — Только зачем? Вы его все равно убьете — труды насмарку. Да и ему мучений меньше…

— Не рассуждай мне! — сорвавшись, крикнул Правитель. — Действуй! Вели переместить Франка в камеру внутренней тюрьмы. Постарайтесь не повредить. После зайдешь ко мне, получишь универсальный ключ.

15

О решении завезти плебеев на Остров Адам упомянул вскользь на первом же заседании Сената как о деле решенном и обсуждению не подлежащем.

Вскоре в порту Континента загрузили стратосферный носитель двумя сотнями плебеев и перенесли на Остров. Их разместили в просторном здании, не пострадавшем от взрывов, в котором прежде размещались войска столичного гарнизона. Небольшую отдельную часть здания продолжали занимать уцелевшие разнородные воинские подразделения под общим командованием Кента.

Плебеи должны были приступить к восстановительным работам на важных объектах жизнеобеспечения, определенных Адамом как первоочередные.

Еще на Континенте, заключая с каждым контракт, им объяснили, что их ждет необременительный и простой труд на свежем воздухе, хорошее питание и отдых в благоустроенном общежитии. Взамен они должны прилежно трудиться и соблюдать воинскую дисциплину. Контракт был рассчитан на полные три месяца. По истечении этого срока власти обещали вернуть их на Континент, а взамен завезти следующие двести человек. В качестве награды тем, кто особенно отличится в труде, посулили трудоустройство на Острове с предоставлением всех прав, которыми до того обладали только исступленные.

Попытались Адама отговорить хотя бы от возвращения плебеям прав свободного человека, но он только отмахивался, продолжая упрямо стоять на своем.

Однако, как и предсказывали старики и бывшие члены Сената, проблема плебеев в первые же дни их появления на Острове обострилась, подтвердив, что недаром эта человеческая порода испокон считалась непредсказуемой и опасной.

Незаметно плебеи сплотились, из их среды выделились агитаторы, зашумели митинги. Наконец они наотрез отказались выходить на работу — забастовали. Их попробовали наказать — ограничили в еде. В ответ они начали мародерствовать, отнимая последнее у немногочисленных исступленных, которые не смели дать им отпор.

Власти вступили в переговоры с бунтовщиками. Удалось утрясти все претензии, кроме двух, удовлетворить которые, не ущемив при этом права местных жителей, не было никакой возможности.

Во-первых, они потребовали достойной и обильной пищи. Положение с питанием скоро выправили, хотя источники пищи — сельскохозяйственные угодья Острова вместе с армией роботов, безжалостно разграбленные и истребленные отступавшими отрядами Координатора, только начинали оживать, но до первого урожая было еще далеко. Коренные жители тоже терпели скудость рациона, довольствуясь небогатой однообраз-ной пищей из стратегических запасов.

Во-вторых, они захотели избавиться от надзирателей — исступленных, которые на самом деле были пожилыми мастерами с обширными трудовыми навыками и опытом. Удовлетворить это их пожелание было намного сложнее, поскольку плебеи не были способны даже на простую самостоятельную работу. Им нужно было поминутно подсказывать и показывать, как и что следует делать. Причем они, не утруждая себя усвоением приемов труда, выполняли порученную работу небрежно, спустя рукава. Нередко приходилось разрушать до основания сделанное и все начинать сызнова.

Сообразив, что их претензии не могут быть удовлетворены полностью, а силы исступленных ограничены, плебеи забыли о контрактах и договоренностях. Не желая слышать никаких доводов, они бросили приготовленное для них общежитие, где находились все же под присмотром, и откочевали на окраину города, самовольно захватив полуразрушенное здание местной школы, частично взорванное при отступлении по приказу Координатора. Обосновались в нем и с наглой бесцеремонностью приступили к наведению собственных порядков в ближней округе.

Вскоре их передовой отряд обнаружил Большую Лабораторию и множество прозябающих там изголодавшихся девушек-плебеек. Покатилась шумная нескончаемая оргия.

В конце концов они обзавелись оружием — отступавшие побросали его немало. Начались убийства, причины которых были однообразны и незатейливы: не поделили девчонку или кусок хлеба — пуля в лоб.

Мириться с беспределом дальше не было никакой возможности. Созвали Сенат. Единогласно при воздержавшемся Адаме постановили: подавить бунт силой, плебеев собрать и немедленно вернуть на Континент. Выполнение этой задачи поручили Кенту. Он справился с ней, как всегда в кратчайшие сроки и малой кровью.

На Острове был восстановлен порядок. Было также принято решение: если уж завозить плебеев, то только юных, которые хотели и могли учиться в восстановленном университете. Взрослых же разрешили привлекать по-прежнему, но лишь небольшими группами под конкретные задачи, обязательно с предварительным обучением и под полную ответственность работодателей.

Зачинщиков бунта после краткого энергичного дознания и определения вины построили на площади перед входом во дворец. Получился жидкий ряд — два десятка изможденных слабосильных немолодых мужиков, соединенных общей цепью, в ручных и ножных кандалах. Они едва держались на ногах после обработки в застенках разъяренного Кента, отомстившего за нескольких своих солдат, потерянных в схватках. На их лицах стыла, навсегда закрепившись, непримиримость. Дай волю таким ребятам — вцепятся в горло, не отобьешься.

Ожидали Владетеля.

Спустя полчаса, появился Адам в сопровождении сенаторов.

— Что мне с вами делать? — обратился он к осужденным. В ответ презрительное молчание. — А ведь мы пригласили вас на Остров для доброго дела — восстановительных работ. Я подумал, что вы примете приглашение как знак, что нам удалось договориться. Больше того, положить начало совместной жизни плебеев и исступленных. Меня предупреждали бывалые люди, отговаривали, что из этой затеи ничего путного не получится, одна смута. Я настоял на своем, поверил и даже теперь продолжаю верить, что поступил правильно, дальновидно. Чем же ответили вы? Преподали нам бессмысленный и жестокий урок? Не стану благодарить — этот урок того не стоит. Но доложу вам, я ошибаюсь только однажды. Ошибки свои крепко усваиваю и больше не повторяю. Скоро вы все умрете — таково решение Сената, хотя, признаюсь, утверждая приговор, я испытывал сожаление. Распоряжайся, Кент, твоя очередь.

Тишина повисла над площадью, только тонко позванивали цепи узников. Их спешно уводили, чтобы убить.

Сразу же после заседания Сената и объявления приговора зачинщикам бунта Герд предпринял очередную попытку объясниться с Адамом. У него накопилось множество вопросов по службе, которые не полагалось решать самостоятельно, не обсудив с Владетелем. Выносить же в Сенат на обсуждение, не выяснив мнения Адама, он не хотел. Однако Адам на ходу, невнимательно выслушав его, от дальнейшего разговора уклонился, даже не пообещав принять. Причем форма отказа была вызывающе невежливой — он небрежно отмахнулся от Герда.

Герд задумался. Никто, никогда не говорил с ним в таком пренебрежительном тоне. Немедленно ожили, придавили сомнения: а правильно ли он поступил, согласившись на пост Координатора, и не пришло ли время решительно и навсегда переиграть отношения с властью вообще и с Адамом в частности. Впервые в жизни он почувствовал себя лишним и понял, что только немедленное прошение об отставке позволит сохранить лицо. Готовя текст документа, он главной причиной своего решения назвал нездоровье, проявлявшееся в постоянной слабости и неожиданных приступах головокружения.

Тея попыталась отговорить мужа, дождаться, когда Адам успокоится и придет в себя, но Герд твердо стоял на своем. Не удержавшись, он добавил к короткому тексту свои претензии к новой власти, особенно в связи с неподготовленным массовым завозом плебеев на Остров и последующим чрезмерно жестоким подавлением бунта. В заключение он выразил желание остаться в должности директора воссоздаваемого института здоровья, напомнив, что на этот пост его назначил прежний Владетель и по Закону он все еще продолжает его занимать.

Однако ответа на послание не последовало. Тогда Герд решил, что его прошение принято к сведению, и перестал являться в Сенат. Теперь все свое время он проводил на стройке института.

16

Освободившись из заточения и подлечившись, Юри и Афоня вернулись в поместье Гора. На свободе они быстро отъелись на добрых харчах — запасах старого Гора, свыклись с одиночеством и необходимостью самим заботиться о себе.

Когда небольшие запасы хозяина были исчерпаны, пришлось искать другие источники пропитания. Юри по старой памяти скитаний на Континенте отправился в лес, прихватив охотничье ружьецо Гора, и настрелял птиц — жирных голубей, которых здесь оказалось великое множество. Не было хлеба, но оставалась мука. Афоня наловчился месить тесто и выпекать пресные лепешки. Они собрались зимовать, решив, что Адам забыл о них, по слухам сделавшись Владетелем, но особенно не горевали.

Беда пришла неожиданно. Небольшой отряд плебеев, отколовшийся от основной массы, теснимой правительственными войсками, в поисках пищи отступавший все дальше и дальше в горы, обнаружил в стороне от дороги сначала ветряк, продолжавший работать, затем дом, показавшийся им обширным и богатым. Они решили обосноваться здесь — до лучших времен.

В дом ворвались шумной ватагой — полтора десятка оборванных грязных мужиков, голодных и жадных. Афоня возился на кухне — разогревал сковородку, готовясь испечь лепешку из последней горсти муки. Юри дома не было, он отправился в очередной поход в лес за дичью.

— Ну-ка ты, козел нечесаный, чего уставился? — прокричал с порога горластый молодец, голова которого была перевязана белой тряпкой с бурыми пятнами крови, судя по замашкам, предводитель шайки. — Давно людей не видал? Говори, кто в доме живет?

— Еще Юри, — неприязненно отозвался Афоня, не отвечая на грубость. — Мы с Континента.

— Рабы, что ли?

— Нет, не рабы. Мы просто живем здесь.

— Как вы сюда попали?

— Нас привезли друзья — Адам и Ева.

— Кто такие — ваши друзья?

— Адам теперешний Владетель. Этот дом принадлежит ему, — соврал Афоня и пожалел — плебеев это известие не испугало, напротив, они обрадовались.

— А теперь этот дом наш, — закричал кто-то.

— Мы его реквизируем…

— Братцы, да мы же самого господина Владетеля уделали.

— Мы здесь поселимся навсегда, у него целый дворец в городе. Ему хватит…

— Точно, хватит…

— И даже много будет.

— Я бы на вашем месте поостерегся, — сдержанно посоветовал Афоня. — Господин Владетель шуток не понимает. Он у нас строгий…

— А как он узнает?

— У тебя есть связь с городом?

— Говори…

— Так и узнает, — вежливо ответил Афоня, дождавшись, когда шум голосов поутихнет. — А связи у меня никакой нет. Про связь Юри знает. Спросите у него, когда вернется. Видел у него такую штуковину, называется коммуникатор. Можно связаться с кем захочешь…

— Ладно, подождем Юри. А пока вали на стол все съестное, что есть в доме.

— Мы страшно голодны.

— И вина неси, не жалей.

— Вина? — удивился Афоня. — Здесь нет никакого вина.

— Быть такого не может, — рявкнул кто-то. — Не пудри нам мозги, козел.

— Ты за козла ответишь, — не выдержав, ощерился Афоня. — Сказал же, никто здесь вина никогда не держал и не пил. Здесь жил профессор Гор, отец старого Владетеля, дед нынешнего. Он был трезвенником.

— Куда же девался трезвенник? — поинтересовался предводитель.

— Прилетели на вертолете солдаты Координатора, господина Гора повязали и увезли. Потом убили. Тогда как раз прежний Владетель помер. Остался Адам — в тюрьме. Нас тоже в тюрьме держали.

— Болтаешь много…

— Язык-то укоротить можно…

— Мы ждем, — подвел итог предводитель. — Шевелись. Мы голодны.

— Мне угостить вас нечем, — продолжал упираться Афоня, почуяв, что скоро приступят бить. — Вот придет Юри, принесет голубей, пожарю, а так у меня только лепешка. Пресная. Собрался испечь да выйдет всего одна — последнюю муку подобрал.

— Тогда мы изжарим и сожрем тебя, — возгласил кто-то не в меру веселый.

— Поджарим и с солью… — уточнил другой.

— Так и соли-то нет, — уныло проговорил Афоня.

— Ты, кажется, доигрался, — прорычал предводитель, нахмурившись. — Мы спалим этот паршивый домик.

— Хоть погреемся…

— И тебя заодно с ним…

— Дом-то чем виноват? — возвысил голос Афоня. — Я же говорю, дом принадлежит господину Владетелю, и если вы посмеете его сжечь, вам уж точно будет не сдобровать.

— Ах, вон ты как? — крикнул предводитель. — Мое терпение лопнуло, господа. Ну-ка, пошел на улицу! Полкан! Поди, прихлопни этого идиота.

Поднялся здоровенный детина — Полкан, сграбастал Афоню за шиворот, потащил вон из дома. Афоня терпел, не упирался, и вывернуться не надеялся, не было у него сил, чтобы совладать с такой мощью. К тому же с юности был он приучен к терпению и к тому, что все в этом мире по воле божьей.

Полкан волоком вытащил Афоню во двор, прислонил к стенке. Попятился на несколько шагов, взвел затвор автомата, целя Афоне в живот. Но выстрелить не успел. В недалеких кустах раздался щелчок, детина обмяк, осел и медленно, неохотно повалился на бок. С его виска на лицо весело побежала черная струйка крови.

— Афоня, — прошипел голос Юри, — вали сюда.

— Куда, сюда? — недоуменно спросил Афоня, озираясь по сторонам.

Юри стоял поодаль, высунувшись из кустов по пояс и держа ружье наизготовку. Афоня бросился к нему и скоро уже бежал следом что было мочи. Одолев приличное расстояние, они остановились, чтобы перевести дух. Прислушались, нет ли погони, и наперегонки понеслись дальше, больше не останавливаясь до самого входа в знакомую пещерку. Здесь можно было укрыться и переждать напасть.

Повалились навзничь на стожок сена — натаскали, еще сухо было, вот и пригодилось. Между ними серой кучкой лежал десяток голубей на веревочной сворке и легкое охотничье ружьишко, которое Юри презрительно именовал пукалкой.

Пахнуло паленым. Афоня прянул к выходу.

— Надо же, подожгли, гады! — крикнул он. — Юри, смотри.

Сверху было видно, как разгорается рыжее пламя.

— Остались мы с тобой, Юри, без крыши над головой. Бедные, бесприютные. Горе нам, горе…

— Не ной, — твердо сказал Юри. — Крышу над головой имеем и то ладно. Будем в пещерке жить. Разведем костер и возрадуемся, что остались живы. С Адамом свяжемся. Он нас в беде не бросит.

— Знаешь, Юри, это не дом горит — летняя кухня. Может, пойдем, погасим? Вода есть, ведерко найдется…

17

— Ты знаешь, Верт, — заговорила Ева, дождавшись, когда солдаты в очередной раз отправились в поиск, и они остались одни, — мне в голову явилась довольно странная, пожалуй, шальная мысль. Сейчас я выскажу ее тебе, только, пожалуйста, не смейся. Попробуй со всей серьезностью, на которую ты иногда способен, принять ее или отвергнуть.

— Когда ты начинаешь в таком тоне, — сказал Верт, с трудом сдерживая смех, — у меня по спине начинают мурашки бегать.

— Все бы тебе смеяться, — упрекнула Ева. — Сосредоточься и выслушай. — Она помолчала, собираясь с духом, и продолжала: — Мы летим четыре месяца, впереди пропасть — целая жизнь. А я уже измаялась одним и тем же глупым женским вопросом: а зачем, собственно, мы летим? Нам что, плохо жилось на Земле? Или из-за того, что какой-то мудрец с перепуга вякнул, будто Земля умирает, а мы сразу же лапки кверху? Мы не можем предсказать урожай овощей на нашем огороде, а, недолго думая, предсказывать будущее огромной планеты — это пожалуйста? Земля не огород, она не вчера возникла, она существует миллионы весен. Она вытерпела страшные напасти, умирала, с нею умирала жизнь, но, спустя время, планета упрямо возрождалась и вместе с нею возрождалась жизнь. Не верю я этому умнику. Не верю… На досуге я занялась анализом аргументов, которые Хоган приводит в жалкой своей брошюрке, с которой все начиналось. Ничего настоящего — пустые слова, предположения, которые он рассматривает как аксиомы… Да, земной механизм дал сбой, да, поднялся уровень океана, исчезли полярные шапки… Катастрофа? Согласна. Но ведь причина понятна, объяснима, следовательно, нельзя утверждать, что это апокалипсис. Почти четыреста весен люди живут под гнетом внушенного страха, приняв за истину то, что, уверена, попросту высосано из пальца. Пора кончать с этой правдоподобной чушью…

— Круто! Восхищаюсь, — проговорил Верт.

— Не смейся, — я серьезна как никогда. Подумай, что нас ждет на Терции? Если мы, конечно, долетим туда.

— Будем жить поживать и добра наживать, — рассмеялся Верт.

— Шутишь? Это не шутки, Верт. Я еще могу представить себе, что группа людей, специально подготовленных, совершенно здоровых, первоклассно оснащенных, имеющих постоянную профессиональную занятость на все время полета, отправляется в столь рискованное путешествие, сознательно исключив надежду когда-нибудь вернуться обратно. На безумный шаг эти люди идут из любопытства — самого дорогого удовольствия на свете.

— Насколько я понимаю, в этой жизни только таким способом можно идти вперед.

— Размышляя, я поняла, что нам не очень-то повезло, что мы совершенно случайно угодили в переплет человеческих амбиций, что мы все без вины виноватые. С самого начала было видно, что экспедиция не подготовлена. И, прежде всего, не готовы люди. Не специалисты, которые спокойно делают свое дело и ведут корабль, и, пожалуй, доведут до цели, а те, многочисленные ленивые существа, выполняющие роль балласта. И даже топлива.

— Здесь ты права, — сказал Верт серьезно.

— Теперь их одного за другим исключают из списка живых, — продолжала Ева, ведь даже на начальном участке полета они не в состоянии выдержать не самые жесткие условия. Несчастных усыпляют, сжигают в топке как дрова, точно они виноваты в том, что их здоровье заранее не было исследовано. Ведь если бы эту работу выполнили и убедились, что многие не дотягивают до кондиций, их оставили бы на Земле вместо того, чтобы, ничего толком не объяснив, тащить в космос на преждевременную гибель.

— И это верно. Но что же делать теперь? Где выход? Существует ли он на самом деле?

— Адам рассказывал, что настоящую подготовку к полету должны были начать через две весны, что процесс этот невероятно сложный и длительный. Каждый должен быть уверен, что выдержит испытания, не станет обузой для остальных, а уж если погибнет, то не оттого, что элементарно не вынесет невесомость или перегрузки.

— Смотришь в корень, но выводы, выводы… — уже волновался Верт. — Что делать? Или ничего сделать уже нельзя?

— Выводы самые печальные. Но я не об этом. Я думаю и не нахожу ответа на главный вопрос: так ли все это нам нужно? И не следует ли, пока не поздно, взять и решительно переиначить сложившуюся ситуацию.

— Что нужно делать? — крикнул Верт. — Говори!

— Успокойся. Есть выход: изменить направление полета на прямо противоположное.

— Ты даешь… Хорошо подумала? Или брякнула и понимай, как знаешь?

— Я рассуждаю очень просто. Мы знаем, что наш корабль тянут ракетные двигатели, направление полета определяют умные ребята, которых называют навигаторами. Возникает естественный вопрос: если можно лететь к Терции и при маневре изменять направление полета на любое другое, почему нельзя развернуться? Ведь тогда наша экспедиция закончится через пять или шесть месяцев, мы окажемся дома, в привычной обстановке, и ты сможешь прижать к своему истосковавшемуся сердцу младшенькую, я уж не говорю о тех, кто постарше. Что ты об этом думаешь, Верт? Отвечай.

— Ты, наверное, очень долго думала, — отозвался Верт, представляя себе теплую и живую младшенькую, ощущая ее всем своим широким телом, и сделалось ему так хорошо, как давно не бывало. — Эти мысли у меня возникали неоднократно, но, в отличие от тебя, я не отваживался их обнародовать, боялся, что меня сочтут полным идиотом. Ты что же, всерьез думаешь, что мы можем вернуться? Но как это сделать, ты знаешь?

— Когда я чего-нибудь не знаю или не понимаю, я сначала узнаю тем или иным способом и понемногу начинаю понимать. Думаю, что сделать разворот уж точно не сложнее, чем добираться до Терции. Правда, сначала нужно будет поработать, чтобы обрести свободу действий. А это значит, придется захватить корабль и приказать навигаторам разворачиваться.

— А Правителя? В топку?

— Зачем? Арестовать и запереть. Едва ли его станут выручать, как выручили меня. И тогда остается лечь на обратный курс — к Земле, — подвела итог Ева. — Что может быть проще?

— Смотрю, тебе очень нравится захватывать. Не боишься?

— Не боюсь. Тем более что заниматься этим мне не придется. Это дело, Верт, мы поручим тебе, как самому старому и опытному. Ты часто напоминал еще на Континенте, когда гонял нас с Адамом, что у тебя огромный административный опыт. Теперь к этому опыту добавилась склонность к авантюрам. Не сомневаюсь, ты охотно возьмешься за это дело — организуешь бунт. Первым делом арестуем Правителя. Нет, убивать его мы не станем, мы вернем негодяя на Землю. Там его будет судить народ.

— Согласен. А тебя выберем Владетелем в изгнании. Идет?

— Все шутишь, Верт? А ведь я предлагаю серьезное дело. Шутки здесь неуместны. Ты же знаешь, никто ничего не отдаст нам по доброй воле. Выход один: захватить самим то, что нам нужно.

— Нет, ты только подумай, это же крутая мысль провозгласить тебя Владетелем, — не унимался Верт. — И обязательно пустить слух, что новый Владетель женщина. Представляешь, как оживут люди? Быть под началом прелестной женщины это так необычно, увлекательно. Я сегодня же приступлю к агитации за твою кандидатуру.

— Ты как мальчишка… Серьезно не можешь?

— Я, Ева, серьезен как никогда. Я рассуждаю так: если мы сами не посмеемся над собой, кто-то другой обязательно посмеется над нами. Жизнь без смеха скучная штука. А теперь шутки в сторону, с этой минуты я совершенно серьезно объявляю Правителю тотальную войну. Мы захватываем корабль, блокируем Правителя в той же каюте, в которой держали тебя, и немедленно приступаем к развороту. Курс — Земля! Теперь, Ева, изложи первые задания для меня.

— Ты немного знаком с навигаторами. Вот и выбери одного из них, способного разделить наши заботы, и приведи ко мне для разговора. Я расскажу ему о наших планах. Понимаю, это рискованно, но еще больший риск морочить человеку голову. Он наверняка откажется от сотрудничества. Не исключаю, что его придется списать. Исполнение приговора поручишь кому-нибудь из своих ребят и сразу же начнешь искать того, кто согласится.

— Понял. Короче, ты предлагаешь для начала перебить навигаторов. А как полетим дальше? Нет, Ева, я решу эту задачу без крови. Найду подходящего, сначала уломаю, чтобы не думал сопротивляться, а затем, тепленького, приведу к тебе.

— Жаль, что Франк выпал надолго, — сказала Ева. — Тарс говорит, месяца на два, не меньше. Ты знаешь, мне кажется, начинать нужно с Венка. Попробуй найти к нему подход. Вот тебе маленькая зацепка. Тарс рассказывал, что однажды Франк стоял рядом с Венком перед открытым сейфом с универсальными ключами, причем все двенадцать ключей были на месте. Он потянул руку, чтобы запереть сейф, его запястье обнажилось и Венк увидел на руке Франка тринадцатый точно такой же ключ, которого не должно быть в природе. И представь себе, этот наблюдательный господин смолчал, сделал вид, что ничего не заметил, хотя по инструкции должен был поднять шум. Он определенно понял, что существует лишний ключ, и что владеет им Франк. Тогда Франк еще не решил помогать нам. Теперь ты можешь объяснить Венку, кого он выручил. Если не дурак, поймет, что с нами лучше сотрудничать, и станет шелковым.

— Ну, ты даешь, Ева. Впрочем, никогда не сомневался, что интриги любимое женское дело…

— Опять смеешься? Тогда действуй сам, а я посмотрю и посмеюсь. Я хорошо умею смеяться. Вспомни Континент.

— Не обижайся, Ева, я восхищаюсь тобой, а когда я восхищаюсь, не могу быть серьезным. Уж извини.

— И последнее. Как продвигаются дела с кормовой радиорубкой?

— Туда даже для Франка нет доступа. Известно только, что штатный радист связался с Землей. Правитель хлестался обиняками, еще до того, как мы расплевались, что оставил на Земле целую сеть верных людей… Представляешь, что будет, если они не успокоились и замышляют какую-то пакость, а мы не можем предупредить. Правда, пока до надежной двухсторонней связи с Землей далеко — там серьезно повреждены передатчик и антенны. Сведущие люди объясняют, что если передатчик на Земле уничтожен, его восстановление займет несколько месяцев. А мы к тому времени улетим еще дальше…

— Ясно, что начинать нужно с Венка. А он сможет немного притормозить полет, чтобы никто не заметил?

— Это невозможно. Правителя не проведешь. В его кабинете на стене висят индикаторы с основными параметрами полета, среди них индикатор скорости. Правитель то и дело посматривает на него.

— Откуда ты все это знаешь, Верт?

— А я расторопный, должна бы привыкнуть. К тому же робот Р2, прислуживающий Правителю, мой лучший друг. Мы регулярно общаемся, он подробно докладывает об обстановке в окружении господина. Даже записывает видео в кабинете, а потом для меня на своем дисплее запускает картинку. Представляешь? Я недавно наблюдал уморительную сценку: Правитель размахивает руками и истошно орет то ли на свою жену, то ли на служанку.

— Ты завербовал робота? — спросила Ева. — А не подумал, что он может выдать?

— Ни за что, — сказал Верт уверенно. — Он крепко зависит от меня. Дело в том, что Р2 больше всего на свете любит изречения великих людей и анекдоты, в которых люди выглядят как полные идиоты. А я, да будет тебе известно, знаю великое множество умных фраз. Если же изречение приписать роботу, Р2 приходит в полный восторг, еще не дослушав. Сейчас готовлю новую тему — любовные похождения наших предков. Эту тему он особенно почитает, просто млеет. Спрашиваю, как он это все понимает. Молчит смущенно.

— Смотрю, ты обложил Правителя как зверя…

— Похоже на то. Но мы еще не развернулись по-настоящему. Так что, Ева, у нас все впереди.

— Ты не забыл о Венке?

— Не забыл. Венка закрючить это тебе не хухры-мухры. Особенно без помощи Франка. Здесь придется напрячься. Но я справлюсь…

18

Щадя несчастного Франка, первые лечебные процедуры Тарс выполнил под общим наркозом. Затем, установив общий ущерб, нанесенный безжалостными мучителями, и осуществив неотложные лечебные меры, он перевел пациента в состояние искусственной комы и велел перевезти его в небольшую тюремную камеру, рассчитанную на одного заключенного, и там запереть.

Спустя неделю Франк подал первые признаки жизни, но был слаб и склонен время от времени проваливаться в небытие.

Он слышал, как в камеру входили, но не мог видеть вошедшего, — спеленатая бинтами тяжелая голова не слушалась.

Наконец наступил черед изощренного издевательства — его попытались кормить. Бесцеремонно приподнимали голову, кое-как держа на весу, нечто, лишенное вкуса, падало в рот или скользило мимо, и, холодя щеки, стекло под бинты. То, что удавалось удержать, он никак не мог проглотить, мелко дрожа всем телом от грубых прикосновений ледяных ладоней. Потом все же глотал, и долго не мог унять неотвязную дрожь и согреться.

Раз в два дня меняли повязки на изувеченных руках, ногах, голове — мучительные процедуры полагались сразу же после завтрака. Его грубо ворочали, обтирали голое тело душистыми влажными салфетками, отбирая последнее тепло и насыщая тело холодом, пробирающим до костей.

Через несколько дней его попытались облечь в нижнее белье. Он подвывал от боли противным чужим голосом, терял сознание, уходил, падая, возвращался. Перебитые ноги, заключенные в блестящие пространственные конструкции, нестерпимо зудели, когда он бодрствовал. Измаявшись, он засыпал, совсем как в прежней жизни, и просыпался в полной тишине и одиночестве. Он видел над собой низкий потолок, неровно освещенный тусклым ночником. Говорить он еще не мог — рот был разбит, губы и десны распухли, он пробовал шевелить губами, но было больно, наверное, так же, как если бы с лица сдирали кожу.

Тарс упорно не замечал, что пациент вышел из небытия, а, может быть, делал вид, что не замечает. Молчал и, споро завершив свое дело, уходил.

И все же Франк упрямо шел на поправку. Во всяком случае, сознание закрепилось и больше не гасло. В своем враче, чаще других склонявшегося над ним, он признал Тарса, и подумал, что Тарс наверняка осведомлен о решении Правителя на его счет. Но спросить об это Тарса не решался.

Сознавая полную безнадежность своей участи, он не мог взять в толк, зачем с ним возятся, тратят время. Не проще ли разом оборвать жалкую ниточку жизни, все еще теплящуюся в изуродованном теле. Однако спросить прямо остерегался — уж очень не хотелось знать определенно, сколько ему осталось жить. В том, что его убьют, сомнений не было, но когда это произойдет, было бы знать нелишне. И еще, что он очень хотел узнать, живы ли Ева и ее товарищи, которых он так бездарно похоронил.

Вместе с тем, он понимал, что всегда остается надежда выторговать жизнь для себя — достаточно сдать Правителю этих людей, и дело будет сделано. То есть сохранится жизнь, как плата за неслыханную подлость. От гнусной мысли его коробило, но он не стал отвергать последнюю возможность уцелеть — отложил на время, когда существование станет совершенно невыносимым.

Вскоре Франк ожил настолько, что сумел подготовить первый разумный вопрос. Несколько раз в одиночестве, пробуя, он произносил его вслух. Выходило не очень разборчиво, но понять было можно. Дождавшись очередного явления Тарса, он выговорил невнятно:

— Как поживает Ева?

В это время Тарс натягивал свой шуршащий халат и обращенный к нему вопрос не расслышал или решил не слышать. Однако Франк краем глаза отметил, что Тарс на мгновенье прервал движение — слегка споткнулся.

— Я, кажется, спрашиваю тебя, — прорычал он увереннее. — У меня всего один вопрос: как живет Ева? Почему ты не отвечаешь?

— Я не отвечаю, когда нет ответа, — невозмутимо объяснил Тарс. — Или если не знаю, какой ответ выбрать.

— Все-то ты знаешь, — прохрипел Франк. — Вижу. А молчишь, потому что не веришь мне. А то, что ради Евы я рисковал жизнью… не в счет?

— Все мы рискуем, каждый по-своему, — вздохнул Тарс. — Мне непонятно, почему ты думаешь, будто я знаю, где сейчас Ева.

— Не где Ева, а как она поживает, — поправил Франк в отчаянии.

— Не понимаю, зачем тебе знать, как поживает Ева. Ты наломал столько дров, поступил так опрометчиво, что теперь только ты один виноват в том, что эти люди в глазах нашего господина отяготили ложью свою участь… Теперь ты взаперти, твои перспективы туманны. Во всяком случае мне, как врачу, они совсем не нравятся. Повторяю, я не знаю, как поживает Ева. Просто поверь и успокойся. Ты пострадал, согласен, но Ева при чем?

— Хорошо, — согласился Франк. — Давай поступим так: я сообщу тебе нечто важное, чего ты ни от кого не услышишь.

— А это зачем? — удивился Тарс.

— Поможешь сначала мне, потом всем нам. Неужели откажешься?

— Конечно, откажусь.

— Тогда я заставлю тебя… — немного подумав, сказал Франк.

— Ты не в том состоянии, чтобы угрожать, — усмехнулся Тарс. — Не нужно.

— Согласен. — Франк помолчал, собираясь с силами. — Понимаю, ты не готов. Наблюдаю за тобой уже две весны, прикрываю, а ты ни о чем так и не догадался. А вот твоего друга прикрыть не сумел — слишком несговорчивый, так и несло его на рожон. Я готов был пойти навстречу, даже забыть о его дурацкой выходке, но мы не смогли найти общий язык. Наконец эта дикая история с его женой. Ну, скажи, зачем она пошла за ним? Тянули ее? Я упрашивал: нужно жить. Ни в какую. Знай, твердит, он мой муж, а жена должна следом… Странная постановка вопроса. Вот бы узнать, кто ее надоумил… Неужели ты?

— Сама дошла, — сказал Тарс. — Они были редкие люди, умницы. Мне очень их не хватает. Ты-то откуда знаешь эту историю?

— По долгу службы. Я вел следствие, мне ли не знать?

— Ты что же, из этих, которые…

— Из этих, которые, — быстро признался Франк. — Тогда и к тебе подобрались вплотную, даже сверху прошла команда: брать. Но по какой-то причине Правитель, когда ему доложили, жестко велел: не трогать. Ослушаться побоялись. Почему?

— Мы с ним однажды встречались, долго говорили, он, видно, запомнил меня, чем-то я его зацепил. Тогда он был Координатором. Мы крепко повздорили…

— Знаю. Ваш разговор записали. Но хода не дали.

— Опять он вмешался?

— Не исключаю.

— Повезло мне? — спросил Тарс.

— Еще как, — отозвался Франк и закрыл глаза. — Ты, верно, забыл, что я доверил тебе ключ и тем подписал себе смертный приговор. А теперь не желаешь говорить со мной о Еве. По крайней мере, скажи, она на свободе?

— На свободе, — сказал Тарс.

— Вот это хорошо, — еле слышно выдохнул Франк. — Больше мне ничего от тебя не нужно. Можешь катиться ко всем чертям… Проваливай!..

— Я почти не спал последние сутки, — заговорил Франк, как только Тарс вновь вошел в его камеру и запер за собой дверь, чего обычно не делал. — Лежал, смотрел в потолок, ничего у меня не болело, это я понял позже, когда анализировал наш разговор. Ты догадался, кто я такой на самом деле. Но догадаться одно, а знать точно совсем другое. Я подумал, что именно ты должен знать, — достоин. Готов выслушать? Это не займет много времени.

— Говори, — сказал Тарс. — Сказки люблю с детства.

— Смеяться над умирающим человеком дурно, — сказал Франк серьезно. — И стыдно. А еще лекарь…

— С чего ты взял, что умираешь? Скоро поправишься. Неделя, другая…

— Ты удивительно добрый человек, Тарс. В прежние времена я бы насторожился — приучен не верить. Теперь рад, что встретил тебя. Считаю, что мне повезло. Итак, слушай внимательно. Перед самым исходом в нашем ведомстве произошли перемены: командор Фарн принял решение обновить руководство службы. Это означало, что люди из его ближайшего окружения, всего их было шестеро, начали забывать о своем долге перед государством — быть честными и бескорыстными. Они провинились настолько, что простое отстранение от власти уже не уравновешивало их прегрешения. И он вынес свой приговор — все они были исключены из жизни. Именно такими словами он проводил этих людей туда, откуда возврата нет. Ни для грешника, ни для праведника. Тогда он приблизил меня и моего давнего товарища и соперника Хрома — назначил нас своими заместителями. Сколько помню, всегда был только один заместитель, теперь же почему-то стало два. Вскоре выяснилась причина: он принял решение разделить службу примерно поровну. Одной половине во главе с Хромом было предписано оставаться на Земле, где работы убавилось, вторая под моим водительством отправлялась на космодром. Так я со своей командой оказался в составе экспедиции. Кстати, членам моей группы категорически запрещено показывать, что они знают друг друга, а также кто они на самом деле. Предельная конспирация — у нас это так называется. Теперь, когда я надолго или навсегда выпал из обоймы, два десятка опытных оперативников осиротели. Возникает проблема: как с ними быть дальше. Что предпринять немедленно, чтобы эти ребята, отчаявшись связаться со мной, не начали сбиваться в стаю. Представляешь, что произойдет? Специализированная сила, лишившаяся законного управления, окажется беспризорной… Они, конечно, попробуют выбрать вожака, но верить ему, подчиняться не будут из принципа. Распад этой машины, Тарс, нельзя допустить ни в коем случае. И вот какая мысль меня посетила. Я вынужден передоверить сеть другому человеку — временно. Вместе с кодами связи и прочими атрибутами. Ни один из моих поддужных для выполнения этой миссии не годится. Принципиально. Причиной тому избыточные авантюрные наклонности, бездумная преданность делу, зачаточный интеллект и многое другое, столь же неодолимое. Кроме того, возвышать одного над равными остальными у нас не принято — немедленно возникает опасность раздора, а это прямой путь к катастрофе. Вожаком может быть только посторонний, обязательно назначенный сверху. Я знаю этого человек. Его имя Тарс.

— Еще чего не хватало, — возмутился Тарс. — В стукачах не ходил, слава Богу…

— Мы, доктор, не стукачи. Мы охранители. Даже не охранники. Прошу тебя, не отвергай мое предложение, подумай. Мои люди очень даже пригодятся, скажем, в случае непосредственной опасности для Евы и ее команды. А этот момент приближается. Ева беременна, срок беременности не меньше семи месяцев. Не успеешь опомниться, как придет время рожать. Что вы сможете в подполье? А если осложнение? Понадобится страховка. Я не боец, как видишь, от меня никакого прока. Остаешься ты — единственный легальный друг и защитник. Что ты на это скажешь?

— Сегодня ее состояние не вызывает опасений, процесс идет нормально. Срок беременности двадцать девять недель. Через месяц, самое позднее через полтора я заберу ее в стационар и доведу беременность до нормального разрешения. Палату для нее мы уже подготовили.

— Чую, ты хорошо подумал. Но одному не справиться, ты будешь вынужден подключить персонал. А эти люди, как бы они к тебе ни относились, донесут немедленно — так уж воспитаны.

— Не успеют. Мы почти готовы. Через неделю, если повезет и нам удастся захватить власть на корабле, твои опасения потеряют смысл.

— Вот даже как? — удивился Франк. — А я ничего не знал. Хороши конспираторы. Вы крепко рискуете, господа…

— Меня заверили, что есть план…

— А если провал?

— Тогда активная оборона. Пока будем живы, в руки не дадимся.

— Предположим, ваша затея удастся, вы захватите корабль. Но что дальше?

— Там будет видно, — уклончиво ответил Тарс. — В подробности я не посвящен.

— Но полет будет продолжен?

— Говорю же, не знаю. Скорее всего, нет. Ева настаивает на возвращении. Полет не подготовлен. Люди гибнут.

— Резонно. Но как вы представляете себе разворот? Что говорят пилоты?

— С пилотами сложно связаться, но этим занимаются. Предполагаю, что пилоты начнут действовать, как только поверят, что руки свободны.

— Что ж, если с пилотами сладится, дело может выгореть. Теперь, Тарс, у тебя тем более нет выхода. Ты согласишься с моим предложением, если не захочешь получить серьезного противника — отряда бойцов, способных решать любые задачи. Куда лучше, если они будут союзниками. Даю тебе день. Посоветуйся с Евой и Вертом. Они разумнее тебя.

19

Вера улетала на Континент.

Расставались холодно — безразлично. Она зашла попрощаться в его кабинет, всем своим видом напоминая, что спешит. Он прервался, выпроводил посетителей, надеясь хотя бы напоследок побыть с матерью наедине, поговорить по душам. Так и не собрался сделать это, когда она была рядом, откладывал разговор. Когда еще предстоит им встретиться, он не знал, и удастся ли встретиться — не ведал.

Его угнетало ее осуждающее молчание в последнее время. Ставили в тупик каждодневные походы на кладбище на могилу отца. От машины она отказывалась наотрез, шла пешком. Проводила там день, возвращалась затемно, измученная, и сразу же, отказавшись от ужина, уходила в свою комнату и запиралась. А он не решался нарушить ее одиночество. Не раз порывался, подходил к запертой двери, намереваясь постучать, но, оказавшись рядом, утрачивал смелость и понуро возвращался к себе.

— Я надеялся, что ты останешься со мной. — Адам всматривался в свежее лицо матери. — Предстоит большая работа… Дети без присмотра. Поможешь. С твоим-то опытом…

— Нет, Адам, я своих детей не брошу. Я им нужна.

— Не будет больше детей, а те, что остались, прекрасно вырастут без тебя. Подбери достойного человека на замену, передай инкубатор с рук на руки и возвращайся. Я восстанавливаю университет, студентов не хватает. И еще долго взять их будет негде. Одна надежда на твой инкубатор, на славов. Для начала привезем сюда старших. За весну подготовим низший технический персонал, начнем запускать заводы. Кому-то придется заведовать бытом, это же дети. Лучше тебя никто не справится.

Вера смотрела в окно, тонкая голубая жилка билась на шее. Адам вспомнил, что так она уходила от немедленного ответа или если смущалась. Ее пышные русые волосы, собранные на затылке черной траурной лентой, обрамляли лицо. «Как же она молода и как одинока», — думал Адам, любуясь матерью. Теплое чувство к ней на мгновенье вернулось, но он без усилия подавил его и осознал окончательно, что больше не жалеет свою мать.

— Мне не дает покоя одна мысль, Адам, — заговорила она монотонно, продолжая смотреть в окно. — Не слишком ли ты спешишь, желая что-то изменить? Не думаешь, что придется давать обратный ход? — Она обернула к нему лицо, всматриваясь и не веря. — Ничего у тебя не получится, Адам… Как не получилось у твоего отца.

— У меня обязательно получится, мама, — поспешно возразил Адам. — Но если бы ты была рядом… Неужели тебе не хочется, наконец, пожить общей жизнью с собственным сыном?

— Мы с тобой два обломка, сынок, к сожалению, — тихо проговорила Вера и вновь отвернулась. — И останемся обломками, как ни соединяй, как ни склеивай. Пока разделяет пространство, мы будем испытывать взаимное тяготение. Если же будем рядом, рано или поздно возникнет отталкивание. Ты думал об этом?.. Недаром последние дни мною владеет панический страх. Его причина в том, что мой сын, которого я люблю больше жизни, шаг за шагом превращается в своего отца… Эта коллективная казнь…

— Не понимаю, — оторопел Адам. — Они преступники… виновные в смерти ни в чем не повинных людей.

— Нет, это не так, — произнесла Вера. — И не это событие главное… Кровь не обманешь. Рано или поздно она вынесет свой приговор. Как же хочется, чтобы ты научился жить по совести, чтобы поверил сердцем, что и другие люди тоже хотят жить…

— Что ты такое говоришь, мама?..

— Я давно живу на свете… меня, сынок, не обманешь, — сказала Вера тоскливо. — Не забывай, я знала… твоего отца. Этого достаточно, чтобы теперь видеть, как ты пытаешься преодолеть то, что он дал тебе… Но ведь не преодолеешь, чувствую, знаю… Я не хочу присутствовать… при твоем падении. Мне страшно…

— У меня не было отца, — поспешно сказал Адам то, что давно хотел сказать, но поправился: — Его не было в моей жизни. То есть я рос, не подозревая, что он существует. А когда вырос, сначала нашлась ты. Как же я был горд, что у меня такая мать. Позже я попал в настоящий переплет, опустились руки… Я не надеялся выпутаться. Но неожиданно он обо мне вспомнил, выручил… А я даже не поблагодарил его при единственной нашей встрече, на которую он почему-то долго не решался. Ты была далеко, отдельно. Я никак не мог привыкнуть к вашему присутствию в общей реальности — во мне самом. Я ничему не научился у него, ничего от него не взял…

— Запутанная история, — согласилась Вера. — Так трудно понять людские поступки.

— Но это наша история, — сказал Адам.

— Конечно наша, — вздохнула Вера. — Чья же еще? Ладно, сынок, отдыхай. Пойду к себе.

Подойдя к двери, она остановилась, обернулась.

— Я так устала за эти дни. Об одном мечтаю поскорее вернуться домой и все забыть.

— Ты мне так и не рассказала, почему ты пошла за отцом тогда, много лет назад.

— Ты очень хочешь знать? Не пожалеешь, когда узнаешь?

— Не пожалею.

— Тогда слушай. Сначала он просто уговаривал меня. Объяснял, что я ему очень понравилась, что он жизни своей без меня не мыслит, что он хочет любить меня вечно… Не скрою, мне льстило, что такой человек ухаживает за мной. Нежный смелый открытый. К тому же эта мерзкая свадьба, на которую меня обрекли. Я отлично знала, что меня ждет — этому чудовищному событию предшествовала основательная подготовка… Моей участью после свадьбы, если все пройдет благополучно, должна была стать беременность, роды, утрата ребенка и два коротких пути — быстрая легкая смерть или та же смерть, но растянутая на несколько весен, — донорство до износа. В Большой лаборатории на Острове. И все же я отказала ему. Тогда он пообещал явиться на распределение девушек и выбрать меня — перечить ему никто не посмеет. Я продолжала стоять на своем. Он сказал, подумав, что я толкаю его на преступление. Он вернется на Остров, снарядит экспедицию на Континент и уничтожит мое племя до последнего человека. Всех славов — поголовно. И ты знаешь, Адам, я поверила, что он именно так поступит. Что было дальше и чем закончилось, ты знаешь.

— Но ты любила его?

— Никогда. Он был груб со мной, я смертельно боялась его…

— Понимаю. Он догадывался, что ты никогда не полюбишь его, и потому отнял меня, а тебя спровадил на Континент. Так?

— Не совсем. Я ненавидела его, ведь он заставил меня предать родину, близких. Позже я смирилась. Думаю, то же происходит со всеми женщинами, оказавшимися в подобном положении. Я изо всех сил старалась быть хорошей женой и матерью, я пошла навстречу… Но могла ли я простить ему, что вместо меня на свадьбу пошла другая девушка — не в очередь? Первое время я осторожно напоминала ему об обещании, что этого не случится. Он выслушивал и ничего не делал. Потом стал отмахиваться, как от назойливой мухи. И напоследок сказал, чтобы меньше думала о других, о них есть, кому думать. Он не спас несчастную, хотя стоило сказать слово… Я пыталась узнать о судьбе этой девушки, ничего определенного не узнала — ее следы затерялись на Острове. На этом моя жизнь закончилась. Все, что было потом, не интересно. Только обретение тебя — последний проблеск надежды, удержавший меня от последнего шага… Это все, Адам, что я могу сказать…

Она резко развернулась и вышла из кабинета.

Когда звук ее энергичных шагов, нарушивших мертвую тишину пустого дворца, стих, Адам с горечью ощутил свое бесконечное одиночество, бессилие изменить собственную жизнь, избавиться от рутины заурядных дел, которые захлестнули, угнетая, не позволяя вздохнуть, спокойно сесть и подумать.

И в последний день уже перед самым отъездом поговорить с матерью снова не удалось — ее ждала машина в порт, а в порту грузовой носитель, битком набитый плебеями первого завоза, завершившегося большой неудачей.

В порт он не поехал, хотя понимал, что следовало самому проводить мать.

Гнетущие мысли давили, на душе было горько и безнадежно.

О Еве он теперь вспоминал редко — поверхностно. Ева канула в прошлое навсегда. Только нет-нет и накатывала теплая волна восторга, памятная по счастливому времени, когда они были вместе. Теперь же, едва ощутив это чувство в себе, он подавлял его спешно, безжалостно. Он смирился с утратой. В его жалкой жизни больше не было Евы…

Еще утром, приводя в порядок бумаги, скопившиеся на столе, он наткнулся на листок с заявлением Герда. Принялся читать ровные бесстрастные строки, слыша одновременно голос автора, будто бы читающего для него. В тексте подспудно присутствовал вызов — нескрываемый, исключающий компромисс. «А ведь я так и не наказал Герда, — подумал он отвлеченно, точно дело касалось постороннего человека, а не единственного друга. — Давно следовало наказать, да все как-то руки не доходили, отвлекался по пустякам. Интересно, как он живет теперь? Как Тея? Он больше не является в Сенат — устранился. Что означает этот дерзкий вызов напоказ, и как следует к нему отнестись?»

Никаких дел с Гердом больше не было. Но и преемника, он не стал подбирать — думать об этом не мог. Обошелся отдельными поручениями то одному сенатору, то другому. И вроде бы стало получаться и уже не было нужды в отдельном человеке, который мог бы освободить его от досадных мелочей.

Он отложил листок в сторону, чтобы был под рукой на тот случай, если Герд все же объявится, Но понимал, ощущая горечь, что Герд не вернется, что им не жить вместе. Скоро, так и не дождавшись, ждать перестал.

Он пристроил, было, бумагу Герда на стопку несрочных бумаг, но передумал, взял ее, внимательно перечитал еще раз, и положил на стол справа, где копились документы, требующие неослабного внимания.

Оставалось последнее средство, способное оживить. Он впервые определенно подумал, что, пожалуй, вскоре отправится на Континент и найдет для себя жену.

20

Кора слабела с каждым днем — угасала. Помногу спала, проснувшись, не узнавала — всматривалась в лицо, совмещая то, что видит, с тем, что помнит. По имени называла с заминкой. Часами молчала, судорожно прижимая к груди, укачивая как ребенка, потертую деревянную рамку с нечетким снимком смеющейся девочки. Равнодушно выслушивала, на вопросы не отвечала, уклонялась от прямого взгляда, но исподтишка, он замечал, послеживала за ним — играла в давно забытую детскую игру в прятки, которую так любила маленькая Тея.

С некоторых пор с самым серьезным видом спрашивала всякого, кто оказывался поблизости, стоит ли ей надеяться, что когда-нибудь, в будущем, произойдет чудо, они вернутся на Землю, и она увидит свою дочку. Ей терпеливо объясняли, что возвращение невозможно. Она не понимала или делала вид, что не понимает, а минуту спустя, повторяла тот же вопрос и уже не ждала ответа.

Первое время она повадилась в обсерваторию, просиживала там днями. Ее угнетало, что голубой диск Земли неумолимо уменьшается, превращаясь сначала в самую яркую звезду на черном бездонном небе, затем постепенно гаснет, становясь едва различимой пылинкой среди множества нестерпимо ярких звезд, теряется, и, наконец, исчезает, ничего по себе не оставив. Ее охватывала тоска, она заговаривалась, впадала в беспамятство, или яростно раздражалась, когда он неловко пытался ее успокоить, оживить напоминанием о прежней счастливой жизни.

В редкие минуты просветления его одного упрямо винила она во всех бедах, постигших ее семью. Измученная невесомостью, она наотрез, до истерик отказывалась от сеансов искусственной гравитации в малом барабане в носовой части Большого корабля, предназначенном для отдыха экипажа. Категорически не желала видеть незнакомых людей. Старенькая Адель и робот Р2 ограничивали круг ее общения. Вместе им было хорошо. Кора на глазах оживала, ее речь свободно лилась, было видно, что ей нравится говорить и говорить. Их беседы длились часами. И никому из них не являлось желание прервать неиссякающий поток слов об одном и том же. Что они обсуждали, он не знал. При его появлении они разом, как по команде, смолкали.

Здоровье Коры стремительно приближалось к ожидаемому концу. Он велел созвать консилиум. Результат был краток и однозначен: ни малейших надежд, он должен готовиться к самому худшему.

Вернувшись к себе, он вошел к Коре. Комнату слабо освещал голубоватый свет ночника. Подошел к кровати, склонился к лицу жены, темнеющему на подушке, прислушался. Дыхания не было слышно. Коснулся губами ее виска — кожа была ледяной. «Она умерла, — подумал он совершенно спокойно и ощутил озноб, охвативший тело. — Я остался один — окончательно. Сначала меня покинула Тея. Теперь ушла Кора. Скоро — следом — уйду я».

«И это правильно», — неожиданно согласился он.

Он постучал в стенку — там была Адель. Послышались шаркающие шаги, старуха возникла в проеме двери.

— Господин, ну, почему вы шумите, — проговорила она с укором. — Кора приняла таблетку от бессонницы, просила не беспокоить.

— Адель, Кора не спит, — вышептал он. — Ее больше нет с нами. Моей Коры нет. Понимаешь? Она покинула нас — умерла.

— Можно, я включу свет? — засуетилась Адель.

— Включай, — разрешил он.

Она принялась шарить рукой по стене в поисках тумблера. Он не выдержал, раздраженно прикрикнул:

— Ну что же ты?

Вспыхнул свет.

— Я еще подумала, хорошо ли так долго спать, — суетливым шепотом выговорила Адель.

Но не удержалась, вскрикнула, тонко завыла, затряслась в рыданиях.

— Не горюй, Адель, скоро мы все умрем, — успокоил ее Правитель. — Я тебе обещаю. Веришь?

— Конечно верю, — эхом отозвалась старуха, продолжая всхлипывать. — Я и всегда вам верила…

Правитель в скорбном молчании долгие часы просидел у тела жены — прощался, молил о прощении, был прощен.

Паст прислал ворох огромных желтых хризантем, которые так любила Кора, предпочитая их другим цветам. Душный полынный запах наполнил каюту. Оказалось, Адель, не спросив разрешения, отрядила Р2 в цветник.

Адель вызвала Тарса. Они спеленали тело Коры в тугой белоснежный кокон, маленький жалкий. Уложили на носилки. Два солдата понесли носилки в крематорий. Правитель и Тарс поспевали следом, Адель отстала. Время было обеденное, им никто не попался навстречу.

Для траура он отвел сутки. Ничего не стал объяснять, отменил до особого распоряжения очередное заседание Сената, заперся в своем отсеке, приказал не тревожить.

Он перебирал свою жизнь с Корой, оказавшуюся такой короткой, и пытался вспомнить, как же все начиналось. В памяти неуверенно проявилась легконогая девушка с ярко-синими вопрошающими глазами, имени которой он еще не знал. Его поразило, как пристально, без малейшей почтительности всматривалась она в его лицо при первой встрече. Теперь он мысленно наблюдал эту встречу со стороны: друг перед другом стояли Великий Координатор государства исступленных, второй человек на планете Земля, явившийся, как было принято, в столичную женскую гимназию, чтобы поздравить выпускниц, и шестнадцатилетняя девочка с непокорной шапкой темных волос. Он вспомнил, что им овладело тогда незнакомое мягкое чувство к ней, такой простой незащищенной. Почему-то ему захотелось повторить только ей одной те же напутственные слова, которые он только что произнес перед всем классом. Но что-то невозможное произошло с ним, у него не нашлось слов для нее, и он понял тогда, что для этой девочки не слова нужны, нужно что-то иное. Она продолжала смотреть на него неотрывно, а он молчал и тоже смотрел на нее, завороженный и уже покорный. И тогда он понял, что это судьба у него такая. Позже, когда он не выдержал и позвал ее, она покорно пошла следом, не раздумывая. Он принял ее в свою жизнь однажды и навсегда. Больше ничего из того первого времени в памяти не осталось.

Потом Кора была уже не одна — это время он помнил лучше, у нее на руках появилась Тея. Она крепко прижимала к себе плотное тельце дочери, увернутое в тонкую простыню, избыток которой почему-то небрежно свешивался до пола. Было на Земле тепло, покойно, весь мир был пропитан солнечным светом, любовью и счастьем.

У него было право, в отличие от других исступленных, забрать дочку домой сразу же после того, как ее извлекут из кюветы. Стоя рядом перед последней запретной дверью клиники-инкубатора, они слышали, как их девочка, едва отделившись, отчаянно закричала. Ее не пришлось понуждать к жизни, как других детей, и долго не удавалось унять — так много энергии было в этом скользком красном тельце.

Вскоре послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, явился профессор Клинт, торжественно и гордо неся на вытянутых руках посапывающее чудо — их крохотную Тею.

Тея стала расти рядом, становилась девушкой.

Он был очень занят в те весны. Множество сложных, часто рискованных дел. Иногда отлучался надолго, но всегда, где бы ни затерялся на огромной планете, его тянуло домой к милым родным людям.

Он возвращался, оставляя хлопоты позади, не пуская их в свой устойчивый домашний мир.

Теперь он сознавал, что жизнь завершается. Ушла Тея, следом его оставила Кора. Он потерял их навсегда. Ничего из того, что удерживало в живых, не осталось…

Очередная шифрограмма Флинта была короткой.

«Конфиденциально. Только для Правителя. Шифр номер четыре. Флинт».

Этого шифра в коллекции Алекса не было, потому, не сумев прочесть сообщение, он отправился на поиски господина. По регламенту службы при получении известия такого содержания следовало сразу же обратиться к Правителю, причем лично, не прибегая к посредникам или средствам связи.

Однако в офис его не пустили, объяснив, что Правитель не принимает — он в трауре по жене. Как с ним связаться, знал секретарь, но он как заведенный твердил, что информация закрытая и разглашению не подлежит.

Алекс вынужден был признать, что добиться встречи с Правителем напрасный труд. Он совершал преступление, не желая того, не зная хотя бы приблизительно, когда сможет выполнить эту свою обязанность. И все же он рискнул, сообщил охранникам, что получено экстренное сообщение, которое, возможно, потребует немедленной реакции, и, поспешно вернувшись к себе, решил переждать в рубке и повторить попытку через какое-то время.

Аппаратура была включена — происходило сканирование пространства в автоматическом режиме. Время связи близилось к завершению. Он наблюдал очередной захват — в поле индикатора точной настройки неспешно вплыла яркая точка. Подрожав, утвердилась в перекрестии, замерла, подрагивая, — антенная система настроилась в точности на далекую Землю. Следом ожил и засветился синим индикатор приемника. Яркой змейкой, заполняя экран построчно, побежал текст Флинта.

«Алексу. Ты сообщил Правителю о последней радиограмме? Что сказал Правитель? Когда состоится сеанс? Мне важно знать. Ситуация обостряется, не исключено, что промедление приведет к серьезным последствиям. Пожалуйста, поспеши. Флинт»

Алекс набрал ответ:

«Флинту. Использую все возможности для доступа. Господин в трауре по жене, которая умерла вчера. Никого не принимает. По регламенту сообщения такого вида я должен вручать лично. Оповестил охрану о срочности, нарушив запрет. Буду наказан. Потерпи немного. Алекс».

«Алексу. В памяти твоего декодера этот код наверняка есть. Может оказаться, что это сообщение потребует немедленного осуществления мер помимо Правителя. Если не удастся расшифровать, сообщи мне. Помогу. Флинт».

Алекс пропустил принятое сообщение последовательно через все фильтры, имеющиеся в его распоряжении, и скоро обнаружил, что совет Флинта сработал: на экран монитора после некоторого раздумья неохотно выполз текст секретной радиограммы: «Правителю. В нашей структуре произошли перемены: как вам, надеюсь, известно, что мы потеряли великого человека — командора Фарна. Его преемником стал я — Хром. Первым заместителем командора остается Франк. В связи с новыми обстоятельствами вынужден раскрыть его подлинное назначение, чтобы избежать недоразумений в будущем. Предлагаю относиться к Франку как к полномочному представителю службы и в соответствии с положением, которое он занимает. Командор Хром».

Сначала Алекс ничего не понял из этого текста, но, рассудив, вынужден был признать, что на свете существует власть, соразмерная с властью Правителя и, возможно, даже превосходящая ее.

Только на следующий день Алексу удалось доставить по назначению странную радиограмму.

— Вчера получил? — строго спросил Правитель, прочитав текст. — Почему не принес сразу? Прекрасно знаешь, что означает послание с таким шифром. Или не знаешь?

— Знаю, конечно, но вы были недоступны. Меня не пустили и отказались вас потревожить.

— Неужели?

— Ну да. Мне сказали, что у вас траур по жене.

— Кто именно сказал?

— Ваш секретарь.

— Иди за мной. Хочу показать тебе, к чему привело промедление. Если он умер, ответишь — отправишься следом.

Они вышли из отсека, прошли сквозным безлюдным тоннелем вдоль корабля. По дороге пришлось открывать несколько дверей — одну за другой. Алекс никогда не бывал здесь и не знал, что этот тоннель существует. Наконец они оказались в кормовых помещениях, где, как предположил Алекс, размещается внутренняя тюрьма. Правитель остановился перед широкой дверью, малозаметной на фоне стальной стены, открыл ее, распахнул, проворчал не зло:

— Слушаешь, черт знает кого, веришь. Доверчивый? Ну давай, входи.

— А кто здесь сидит?

— Франк. Ты знаешь его?

— Пару раз видел. Большой начальник — служба безопасности или что-то в этом роде. Точно не знаю.

— В рубку к тебе заходил?

— Нет.

— Уверен?

— Уверен.

— Тогда ладно.

Они оказались в тесной плохо освещенной камере, посередине которой стояла широкая больничная кровать из стальных никелированных прутьев, застеленная белоснежной простыней. На кровати лежал человек — на спине. Он показался Алексу слишком маленьким для взрослого человека. Его голова и тело были в бинтах, а голые ноги, перемазанные чем-то черно-коричневым, были заключены в блестящие пространственные конструкции, состоящие из множества стержней, винтов и гаек, собранных воедино. Это был Франк, точнее то, что осталось от Франка. Алекс подумал, что если Франк откроет глаза, ему станет страшно. Он отвернулся.

— Не смей отворачиваться, — приказал Правитель, — смотри внимательно. Видишь, к чему приводит промедление с доставкой какой-то паршивой радиограммы. Покалечили человека. Не по делу…

— Вижу, — сказал Алекс. — Но я не виноват, я же объяснил, как все было.

— От твоих объяснений ему легче не станет, — резко выговорил Правитель. — Сколько он еще проваляется? Месяц, два?

— Не знаю, — тихо произнес Алекс.

— Вот и я не знаю, — сказал Правитель. — А он нужен. Очень. Что будем делать?

— Наверное, ждать…

— Предлагаешь ждать?

— Ничего другого не остается, — неуверенно произнес Алекс.

— Знаешь, Алекс, я, пожалуй, погорячился, когда обвинил тебя, — сказал Правитель мягко. — Прости меня, ты ни в чем не виноват. Эта радиограмма должна была прийти две недели назад. Франк был бы цел. Жаль…

21

Театр полон. Публика — сплошь старики. Молодых не видно — опустел Остров. Приглушенно, необязательно вступает простенькая несогласная музыка — спотыкается виолончель, поскрипывая натужно и басовито, рядом незамысловато вьется скрипица, жалобно всхлипывая, барабан трактует высокомерно о чем-то своем, особенном — интродукция. Музыка обрывается на высокой тревожной ноте и — тишина.

На сцене последний акт представления. Берег моря, яркий солнечный день, порывистый ветер. Вдали, на волнах покачиваясь, суденышко — парусник. Предлагается верить, что солнце, что ветер, что парусник и что он покачивается.

В пустой директорской ложе, куда провели Адама, темно. Сцена видна сбоку.

Из левой кулисы вбегает юноша в яркой одежде. Он возбужден, суматошен. В руках у него бинокль. Он смотрит на суденышко.

Навстречу из правой кулисы является девушка — воздушная легкая, в облегающем синем платье.

Аста (кричит; между ними продолжается спор). Она сама согласилась. Не спорь. Твердишь, что ее заставили, а я тебе вот что скажу, дорогой, никто ее не неволил. Сама пошла за этим… как его? Когда ты, наконец, это поймешь?

Юсав. Ты все врешь. Ты привыкла врать. Ее похитили, я знаю… Есть, наконец, свидетели, которым можно верить… И потом, подумай своей дурной башкой, могла ли она бросить меня?

Аста. Чушь! Женщину нельзя похитить без ее согласия. Я подслушала… Она говорила, что не выдержит издевательств и уйдет с Эрлом. Даже беременная… Она сказала, что любит его… А ты… Разве ты способен любить? От тебя не дождешься… Чуть не по тебе — в глаз. А что нужно женщине, подумай. Немного любви и ласки. Запомни это, урод… Представляю, чего она от тебя натерпелась…

Юсав. Заткнись безумная! Заткнись или я за себя не ручаюсь…

Аста. Знаю, ты способен поднять на женщину руку. На женщину, которая носит в своем чреве твоего ребенка. Ну, давай! Чего же ты ждешь? Смелее, я готова…

Юсав. Какого еще ребенка? У тебя не может быть детей, ты же сама говорила…

Аста. Дурень и есть дурень, что с тебя возьмешь. Подумай, как я могла сказать такую глупость?

Юсав. Ты что, и вправду знала, что она собирается уйти с этим…

Аста. Конечно, знала. А если и не знала, то догадывалась…

Юсав. И ты, подлая, не предупредила меня? А ведь должна была. По Закону. Напомнить тебе, что полагается человеку, предавшему своего господина?

Аста. Известно что. Сначала шею свернут, потом скажут, что так и было. Ты говоришь о Законе? А сколько раз ты сам поступал вопреки? Как издевался над Законом. Я сама слышала…

Юсав. Мне можно. К тому же тогда мне было весело, а когда мне весело… мне все нипочем.

Аста. А ей почему нельзя?

Юсав. Не наблюдаю связи. Я властелин, с одной стороны стола, тогда как с другой стороны она, подзаборная шлюха.

Аста. Я думаю, вы одинаковы — примитивные потребители кислорода. Вы равны. В правах и обязанностях, я имею в виду.

Юсав. Болтай больше. Я с ней разберусь и покараю… Чтоб неповадно было.

Аста. Вот-вот, разберись и покарай. Разобраться не сможешь, это же труд, а покарать, — это у тебя получится. Хотя нет. Уже нет. Твое время прошло, ты остался один. Знаешь, сегодня за твою жизнь я и ломаного гроша не дам…

Юсав. Предвидения всегда были твоей сильной стороной. К счастью, они не сбываются.

Аста. Ловко сказано, милый. И все же я расскажу тебе, что случится в ближайший час. Сюда поспешает Конт. Он принесет тебе… что бы ты думал? Скажу: избавление… От жизни. Эти жалкие минуты тебе еще удастся прожить, а дальше беспросветный мрак…

Юсав. Не болтай. Конт не предаст своего господина. Явится, как всегда, в последний момент. Неспешен Конт, тяжела его поступь, верное сердце в его груди… Смотри, они спустили лодку, как обещали, гребут к берегу… Авангард Конта. До подхода основных сил, понимаешь? Такова тактика… Близко спасение… (Протягивает бинокль Асте) Сама убедись…

Аста. Вижу. Но в лодке… только один человек. Старикан. Гребет через силу — неподъемны весла…

Юсав. Этого не может быть… Опять предательство? Не смей заикаться о предательстве… Ты меня расхолаживаешь.

Аста. Тебя предали… Ты же подобно спящему ослу уши развесил и ждешь… Слышишь как тихо? Город пал, враги скоро будут здесь. Остается небо молить, чтобы смерть была легкой…

Юсав. Почему мешкает Конт? Где солдаты? А ведь вчера ходил петухом, хвастал, что у него в резерве целая сотня верных… Где они? Ты же знаешь, Аста, Конт растил меня с пеленок, был мне как отец… Он не предаст… Нет, еще не все потеряно… еще есть надежда.

Аста. Лучше бы он невзначай придушил тебя в колыбели… Хотя… Народ болтает, что он и есть твой отец. Настоящий отец, не расслабленная развалина, от которой ты якобы происходишь…

Юсав. Ну, что ты несешь, девочка моя? Конт мой отец? Это же смешно…

Аста. Это не я говорю — народ. А народ всегда говорит правду. Особенно когда молчит.

Юсав. Как же мудрено ты выражаешься. Раньше больше молчала. Почему?

Аста. Дурой была, потому и молчала. Влюбилась как кошка, говорить было некогда — рот был занят. Понимаешь? Теперь поумнела, кое-что поняла. Так-то. В лодке старик — борода развевается по ветру как знамя. Забери свой паршивый бинокль… Там нет никаких солдат, никакого Конта…

Юсав (смотрит в бинокль). И, правда — старик. Борода… развевается по ветру как знамя…

Аста. Знаешь, любимый, я, пожалуй, пойду себе потихоньку. Ты не против?

Юсав. Ты бросаешь меня? Ты, которой я дал все, что можно дать женщине…

Аста. Преувеличиваешь, как всегда. Просто мне не нравится здесь торчать — ветрено. (Прислушивается). Что это? Звон доспехов?.. Сюда идут, ты слышишь? Время ответ держать. Как же не хочется. Чую, мне на этот раз несдобровать… Прости уж, не поминай лихом. Я совсем не хочу умирать… даже вместе с любимым… Неприлично как-то, вульгарно… (Вскрикивает, оседает, пронзенная стрелой). Прощай… любимый… (умирает).

Старик выбирается из лодки, пошатываясь, идет к Юсаву. В руке — шпага.

Юсав. А ты кто такой?

Старик. Твоя смерть. Что, не похож? Пришел наказать тебя за грехи. Вижу, не узнаешь. И не нужно. Невозможно узнать старого друга — тюрьма человека не красит.

Бьет Юсава в грудь, пронзая насквозь, тот оседает, медленно падает навзничь, дернувшись раз, другой, умирает.

Старик ничком падает рядом и тоже умирает.

Появляется Конт, следом ведут солдата в цепях, подбадривая оплеухами и пинками.

Конт (солдату). Кто тебе разрешил стрелять без команды, несчастный?

Солдат. Эта тварь убила моего брата и даже, говорят люди, при всех сожрала его печень…

Конт. Неужто сырую?

Солдат. Ну да. Разжевала и проглотила.

Конт. Убедительно. Но ты все равно умрешь. Увести. А этих закопать здесь. И чтобы никаких следов.

Солдаты (унылым хором) Слушаемся, господин…

Гаснет свет. В темноте слышны удары заступов — роют яму.

Музыка, договорив последнюю фразу, обрывается, истерично визгнув напоследок.

Вспыхивает ослепительный свет.

Жидкие аплодисменты. Убитые как ни в чем не бывало встают, идут к рампе, взявшись за руки, дружно раскланиваются.

За спиной Адама скрипнула дверь ложи.

— Можно, господин? Нам нужно поговорить.

Это был Хром.

— Говори, раз нужно.

Хром вошел, пристроился в тень. Зашепелявил сдержанно, в неполный голос:

— Как же мудро было сказано: сначала пусть сочинитель хорошенько зажмурится, и только тогда представляй его творения нашему великому народу. Истинно скажу: мертвые сраму не имут. Вы же на поводу пошли у этого… как его? Ну, сенатор, который в ответе за театр… А пьеса? Разве же эта пьеса, достойная сцены? Эта пьеса возмутительное безобразие.

— Я опоздал, смотрел только финал, — сказал Адам. — Ничего ровным счетом не понял.

— Вам повезло. Я всю эту муть выдержал с начала и до конца. По долгу службы, так сказать. Но… тоже ничего не понял.

— Какое-то нагромождение убийств… — сказал Адам. — Странный сюжет.

— Да, сюжет незатейлив. Если позволите, я вкратце перескажу его. Некий юноша, сын почившего властелина, наследует власть. Как положено по Закону. Но вместо того, чтобы жить и радоваться, пускается во все тяжкие. По ничтожному подозрению в измене летят головы недругов и — заодно — друзей. Экономика трещит по швам, растут расходы бюджета, Доходов не предвидится никаких. Не за горами голодный бунт. А ему все трын-трава. Юная жена сбежала с любовником. Он трещит, что ее похитили. Ситуация нагнетается — драматизм. Рядом с ним любовница — продувная бестия. К тому же людоедка. Ее задача: женить юнца на себе, а там извести и самой заделаться королевой. Подзуживает мальчишку на самые отвратительные поступки, вовлекает в безумные развлечения, бесконечные оргии, которые завершаются черт знает чем. Эти события составляют три четверти пьесы. Он сопротивляется — поначалу, не по душе ему все эти затеи. Предполагается, что в нем уцелели остатки здравого смысла. В это время за нею начинает ухлестывать военный министр Конт. Она ловко обрабатывает вояку и добивается своего — Конт предает. Вспыхивает бунт — простонародью надоел непутевый мальчишка. Юноша, опасаясь разъяренной толпы, бежит к берегу моря. Туда же Конт обещал привести войско, которое спасет молодца и подавит мятеж. Девчонка знает, чем кончится дело, она предлагает юноше смыться пока не поздно — от греха подальше. Появляется какой-то непонятный старик, якобы старый знакомый, с которым его отец поступил несправедливо… Старик мстит сыну. Заключительные сцены вы видели. Ну и что нам делать с этим автором?

— Закопать на пляже, — сказал Адам, усмехнувшись, — а театр распустить к шутам.

— Народ будет недоволен.

— На народ плевать. В пьесе я вижу намеки. Довольно туманные, но догадаться несложно… Собери труппу, пока не разбежались. Хочу пообщаться напрямую.

— Будет сделано.

— Намеки довольно прозрачные, — заговорил Герд, когда полутемными коридорами они, наконец, вышли на улицу. — Адам изменился — это другой человек. Наивный мальчишка, которому не терпелось повзрослеть, остался в прошлом. Не хочется думать, но он на пути к своему пляжу. Жаль, если мы наблюдаем последнее действие драмы…

— Ты не преувеличиваешь? — спросила Тея мягко. — Он же еще растет…

— Жаль, что в ложном направлении. Последнее действие перетечет в финал, а финал будет страшным, каким в соответствии с жанром должен быть финал трагедии. Не завидую тем, кому придется присутствовать…

— Помнится, ты говорил, что он прямо предупреждал тебя. Значит, знал? Зачем же было настаивать, тащить человека туда, куда он совсем не желает идти?

— Я думал, почувствует ответственность, придет в себя. Слишком много горя выпало на его долю — незаслуженно. Особенно последнее бессовестное заточение, избиение до полусмерти, потеря близких… Утрата Евы, которую он так любил… Смерть отца, исход, крушение надежды разыскать жену. Наконец, выборы, которым он противился до последнего… А я не понимал, почему он так настойчиво уворачивается от чести, которую ему оказывают… Он искренно отвергал высокую должность, постоянно вспоминал отца, когда-то предавшего его и долгие годы взросления продолжавшего предавать. Он не простил предательства…

— Выходит, что ты поспешил с отставкой, — осторожно выговорила Тея.

— Согласен, — сказал Герд. — Мог бы еще потерпеть. Но он публично оскорбил меня. Я не заслужил такого отношения. Перед ним я чист.

— Он придет в себя, успокоится, — сказала Тея.

— Думаешь, время лечит? — спросил Герд.

— Наверное.

— Возможно, возможно…

В небольшом зальце для репетиций сотня кресел, занята половина. Напряженная тишина.

Невысокое возвышение — открытая сцена для репетиций, на нем одинокий стол и два стула. За столом руководитель труппы, он же режиссер. Видно, что ему одиноко, время от времени он опасливо озирается, хотя за его спиной ничего нет, кроме стены. Не начинает, ждет.

Вошел Адам, следом Хром — серой тенью. Все встали, скупо поклонились, задержав головы в поклоне. Адам подошел к столу, небрежной отмашкой расслабленной кисти предложил садиться. Заметно, что он раздражен. Сел сам.

— Я давно не бывал в театре, господа. — Его голос звучал неверно, он волновался. — То был занят, то учился. Нужно признаться, нас не баловали — все свои силы мы отдавали серьезным наукам. Но и в вашем деле я не совсем невежда. Мне даже пришлось основательно проштудировать теорию драматургии. Был у нас такой семинар — для общего развития. А недавно мне стало известно, что ректор университета, ведущий специалист по электродинамике, до сего времени профессионально занимается теорией драматического действия, хотя называет это занятие странным термином «хобби». Так что я… обременен кое-какими сведениями, иначе говоря, лох, но не совсем. Вы попросили через вашего министра сделать исключение из существующих правил. Мы пошли вам навстречу — в качестве эксперимента разрешили представить одну пьесу при жизни драматурга. Я вспомнил, что сегодня первый такой спектакль, но, к сожалению, опоздал — успел только к финальной сцене. Кстати, где именинник? — Из задних рядов поднялся сутулый мужчина в потертом хитоне серого цвета. Адам уставился на него — мужчина ему не понравился — сед, староват, вызывающе худ. — Спасибо, вижу, — сказал он и продолжал с напором: — Но, кажется, мы просчитались. Не было никакого резона столь резко менять правила. Только теперь я начал понимать, что в этом на первый взгляд нелепом обычае было много смысла. Действительно, только драматург виноват и подлежит наказанию в случае чего, а совсем не труппа театра и, конечно, не зрители. Если же автора уже нет в живых, ситуация упрощается, наказывать некого, — тексты, написанные почившим, нельзя изменить. Согласитесь, в прежних правилах все же содержалась определенная логика. Что же мы видим теперь? Я вас спрашиваю, что мы видим? Нам представили пьесу с туманным сюжетом, загроможденную какими-то банальными страшилками, кстати, частично заимствованными из древних источников. Причем текст, с которым мы только что познакомились, содержит двусмысленные намеки на события недавней нашей истории, что совершенно недопустимо в приличном обществе. И, наконец, отвратительное людоедство. Как автору пришел в голову этот абсурд? Можно ли вообразить, что милая девушка печень съела? Ничего неразумнее не придумать? Я к вам обращаюсь. — Драматург продолжал стоять — ни жив, ни мертв. — Объясните, любезный, что вы хотели поведать миру этой чудовищной провокацией?

— Это образ такой, — сдавленно просипел бедолага. — Называется ложное обвинение. На самом деле…

— Образ? — переспросил Адам строго. — Объясните, что вы имели в виду, скрывая свою беспомощность за этим сложнейшим понятием.

— Образ — непременная принадлежность всякого искусства… — замямлил несчастный.

— Вот оно что, — оживился Адам. Было видно, что смущение автора доставляет ему удовольствие. — А я и не знал, что образ это принадлежность, как, к примеру, топор или лопата. Насколько мне известно, образ в произведении искусства почти то же, что душа в человеке. С тем, что душа существует, никто не спорит, хотя объективно доказать ее существование, то есть выделить и измерить не удалось никому и, к счастью, едва ли удастся. Точно так же в искусстве, когда мы говорим об образе. Иногда это иносказание, предполагающее присутствие некой реальной или вероятной действительности, так или иначе отличающейся от той, которую автор представляет зрителю или читателю. Это может быть даже искажение, если автор решил таким неожиданным способом донести до зрителя свою основную мысль. Вы же утверждаете, что образом является действие, состоящее в том, что один человек полакомился печенью другого человека. Это не образ, не иносказание, это банальная действительность, поскольку съесть печень можно единственным совершенно тупым способом — разжевать, проглотить и при этом не подавиться. Съесть печень… надо же додуматься. Пытаюсь представить себе это действие, становится страшно и скучно…

— Но ведь в тексте прямо не сказано, — сорвался драматург, — съела Аста печень по-настоящему или ее обвиняют ложно. А что как на самом деле было совсем не так?

— Час от часа не легче. Оказывается, вы предлагаете всего-навсего простой гастрономический вопрос: съела или не съела. При этом вас совершенно не заботит, что перед этим чудовищным актом обязательно должно произойти кое-что похлеще. Ведь известно, что человека, у которого собираются изъять печень, чтобы схарчить или не схарчить, сначала нужно укокошить и как следует освежевать. Как известно, иначе до печени не добраться. Простите меня, волнуясь, я невольно, использовал термины, усвоенный в тюрьме на Континенте, но какие же они выразительные. То есть, предполагаю, что изъять печень у живого человека можно только вместе с жизнью. Значит, сначала было совершено главное преступление, о котором автор стыдливо умалчивает, для него это действие недостойно упоминания. Просто подготовили человека, чтобы не трепыхался, и чтобы из него можно было добыть нужный орган. И только затем ставится главный вопрос: употребила Аста в пищу печень, извлеченную из не остывшего трупа, или воздержалась, например, из гуманных соображений. Вы хотите, чтобы я, внимательный зритель, самостоятельно решил для себя нравственную задачу: имело место событие или не имело. То есть доделал вашу работу, за которую, кстати, вы получили плату. Не проще ли сразу сказать, что на самом деле ничего подобного не было, это мы так пошутили, сегодня у нас такой образ. — Тревожная тишина повисла в зале. Видно, что Адаму нравится его необычная роль. Он продолжал вдохновенно: — Смотрю на вас и убеждаюсь, что вам мой анализ не по душе, вы думаете иначе. Надеетесь оправдаться? Печально. Остается единственный выход — вы меня вынуждаете поступить кардинально. Другого выхода нет, господа, уж поверьте. Я властью, данной мне народом, вывожу эту лавочку из оборота — прикрываю театр. На проветривание, на просушку…

При этих словах зал ожил, послышался осторожный шумок.

— Из обычного человеколюбия, — продолжал Адам, — я не смею оставлять вас в сыром унылом помещении коллективно размышлять о поведении персонажа, съевшего или не съевшего печень ближнего. Но и бездельничать не позволю — безработные нам не по доходам. Потому предлагаю работы на выбор. В благоустроенных помещениях или на свежем воздухе — как кому по душе. Вакансий у нас множество. Нужны слесари, плотники, хлебопеки. Особенно искусным и старательным, с широким кругозором мы готовы предоставить другие несложные, но полезные занятия — выпалывать траву, выводить тараканов в жилищах, и даже поддерживать должную чистоту в общественных туалетах. Да мало ли какая почетная работа ждет ответственных исполнителей? Сценарии мы подготовим, не волнуйтесь. Учтем также, что вы привыкли действовать по плану… Дадим собственных режиссеров, не поскупимся. Воля вам вольная, выбирайте занятие по душе. Незачем проживать пустую выдуманную жизнь. Наша нынешняя ситуация требует обратиться лицом к реальности. Не исключаю, что, вкусив трудный хлеб народа, ваших зрителей, вы до тонкостей поймете нужды этого самого народа, и если когда-нибудь в будущем вернетесь в театр, я такую возможность не исключаю, вы вернетесь достойными гражданами своей страны, и вам не придет на ум употреблять в пищу печень ближнего.

Поднялся директор театра, он был в ярости.

— Я ничего не понимаю, господа, — обратился он к залу. — Нас уничтожают? Волевым решением? Всех? Сорок человек отправляют на улицы заниматься делом, к которому мы не приспособлены? К тому же некоторые из нас почтенного возраста и едва ли смогут физически выполнять работы, которые нам предлагают. Но не это главное. Нас лишают цели. Лишают профессии, которой мы посвятили жизнь. Нас убивают…

— Не потерпим! — крикнул кто-то из зала.

И словно по сигналу, обвалом закричали все разом, перебивая друг друга.

— Уймите пациентов, — обратился Адам к директору, дождавшись тишины. — Если не хотите, чтобы я сам занялся лечением. Я всегда готов.

— Они не пациенты, — смело напомнил директор и добавил гордо: — Они актеры.

— Ну, и что из того, что актеры? Мы все актеры, а мир — театр. Не так ли, господин директор?

— Зачем вы оскорбляете прекрасных людей, господин Владетель?

— Решительно не согласен. Судя по их разнузданному поведению в присутствии главы государства, они все давно и окончательно пациенты. Здесь, вижу, смогут помочь разве что методы медицины. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

— Я-то понимаю, — сдавленно прошипел директор. — Вопрос в том, понимаете ли вы?

— Дерзость не украшает человека, — урезонил директора Адам.

— Произвол — тоже…

— Не будем ссориться, — сказал Адам мирно. — Мы уходим. Дела, дела…

Оставив не на шутку разошедшихся актеров, Адам в сопровождении Хрома, едва поспевавшего за ним, покинул театр.

— Настоящий гадюшник, — напоследок произнес он в сердцах — для одного Хрома. — Не потерплю…

22

Пришло время обеда, обитаемое пространство корабля опустело. Верт и Савва предприняли очередную вылазку. Верт бесшумно открыл замок нужной двери и решительно распахнул ее, застав врасплох охранника, стоявшего на посту рядом. Опешившему от неожиданности солдатику, оказавшемуся под прицелом автомата, он объяснил, что лучше бы ему помолчать, не портить отношений с таинственными пассажирами — очень даже могут наказать. Солдат, опешивший от неожиданности, зачем-то представился, сообщив, что его зовут Алек, и согласился с доводами грозного пассажира. Савва, оставив свой автомат Верту, смело отправился знакомой дорогой на кухню. Там уже приготовили коробку с зеленью и флягу с водой. Вскоре он вернулся с грузом. Они дружески попрощались с Алеком и скрылись, заперев за собою дверь.

Это событие, несмотря на его удачное завершение, в очередной раз подтвердило предупреждение Франка об организованной слежке и непреклонном желании властей покончить с подпольем. Однако они были вынуждены, рискуя, не прерывать взаимодействия с кухней главным образом для того, чтобы получать питьевую воду. Также нужен был доступ в библиотеку для своевременной доставки Еве нужных книг.

Угрожающую ситуацию обсудили и с согласия всех членов команды постановили, что отныне любой выход в обитаемое пространство может происходить только по делу. Потому каждую операцию решено было готовить тщательно, разделив на обязательные составляющие: предварительную разведку, собственно операцию, желательно скоротечную, и организованный отход. Было категорически запрещено появляться в жилом пространстве из любопытства, как нередко бывало прежде.

Предельно опасной, но совершенно необходимой была операция проникновения в гравитационный барабан, куда приходилось отправлять Еву для периодической разрядки от мучившей ее невесомости. Сначала, смешавшись с очередной партией пассажиров, нужно было проникнуть в транспортную капсулу, которая после полной загрузки отстыковывалась и начинала вращаться независимо по круговой траектории, параллельной торцевому срезу барабана. За несколько оборотов капсула нагоняла барабан и при нулевой относительной скорости механически сочленялась с его входным шлюзом.

Шлюз открывался и пассажиры из капсулы переходили в рабочую зону, где центробежная сила продолжала действовать, создавая тяготение, несколько меньшее, чем на Земле, но все же приятное и облегчающее. Отдохнувшие пассажиры возвращались встречно из барабана в капсулу. Капсула отстыковывалась, и, плавно замедляясь, останавливалась на исходной позиции, где сила тяжести была ничтожной и определялась лишь небольшим ускорением движения всего корабля.

Возвращаться в подкидыш приходилось тем же сложным путем, который преодолевался каждый раз с риском попасться на глаза агентам или наблюдательным добровольным охотникам.

Верт продолжал извлекать пользу из общения со своим неожиданным другом — роботом Р2. Тот до тонкостей разбирался в достоинствах и недостатках окружающих людей, хотя отношения между людьми по привычке и внутренней логике своего мозга упрощал, ограничиваясь сухой двоичной системой — только да или нет и никакого многообразия и полутонов.

Прямолинейную душу робота мучила вариантность человеческого мышления, способного от непримиримого отрицания в мгновение перейти к столь же искренно выражаемому утверждению по одному и тому же поводу. Эти переходы смущали Р2, порождая панику, особенно мучительную, когда некая зона мозга, обрабатывая определенную информацию, вынужденно перестраивалась на обработку тех же исходных данных, но с противоположным знаком в итоге.

В такие моменты он страдал, сомнения одолевали его. Он делился с Вертом своими муками, и даже свежий афоризм, который Верт обязательно приносил с собой на очередную встречу, не вызывал обычной восторженной реакции. Верту приходилось успокаивать друга, терпеливо объясняя, что такое человек на самом деле, вводить понятия неопределенности, вариантности поведения, о которых робот никогда прежде не слышал и даже не подозревал, что в живой природе в процессе мышления возможны произвольные перекоммутации логических цепей. Отчасти его спасала встроенная защита, срабатывающая всякий раз, как только последовательность размышлений заводила в тупик, из которого не было логически обоснованного выхода. При этом автоматически сбрасывались все наработанные промежуточные результаты, ведущие к возмутительному противоречию, и оперативная зона мозга возвращалась в нулевую позицию. Приходилось все начинать с начала, но уже с новыми исходными данными. Оказалось, что Р2 был принципиально неприспособлен к усвоению противоречивой информации. Он даже не заносил эту информацию в постоянную память, чтобы случайно не использовать ее как шаблон в дальнейших вычислениях.

Для Верта Р2 был ценен тем, что присутствовал при всех происшествиях в командном отсеке. Обладая отличным слухом и огромной памятью, он слышал и фиксировал все разговоры. В последнее время Правитель, утративший прежние теплые отношения с женой и оказавшийся в одиночестве, особенно остро нуждался в нем, видя в роботе единственное существо, которому можно было доверить любую тайну.

Неотлучно находясь при хозяине, когда тот бодрствовал, Р2 был свободен для встреч с Вертом только во время сна патрона.

У Верта хватило ума никогда словесно не покушаться на самого Правителя, не высказывать даже осторожных сомнений в безупречности его поступков. Он знал, что робот предан Правителю и не позволит кому-либо, даже Верту, сомневаться в своем хозяине, а тем более проявлять по отношению к нему враждебность. И все же, пользуясь услугами робота, а с некоторых пор нуждаясь в них, Верт испытывал чувство вины, невольно обманывая друга.

Именно простодушного робота Верт задумал использовать для первых переговоров с Венком. Выложив очередной афоризм, состоявший в том, что не бывает ни совершенных роботов, ни людей, немного развеселивший Р2, он рассказал ему в самых общих чертах о своем плане, не открывая подлинных причин интереса к главному строителю. Первое, что должен был сделать Р2, это уговорить Венка встретиться с Вертом лицом к лицу, чтобы обсудить важные вопросы пространственного перемещения искусственных космических объектов. Если Венк согласится на встречу и не побежит к Правителю с доносом, можно будет считать, что операция имеет перспективу. Оставалось при личной встрече склонить Венка к сотрудничеству, а эту задачу Верт готов был решить сам.

Переговоры с Венком Р2 начал с того, что изложил свои подозрения о его пошатнувшемся положении на корабле, сообщив между прочим, что Правитель исподтишка присматривает достойную замену главному строителю, и даже не так давно поинтересовался, как он относится к Венку.

Венк давно подозревал, что над его головой сгущаются тучи. Он не стал дожидаться, когда прогремит гром и будет поздно что-либо предпринимать, и согласился встретиться с Вертом.

Венка привели в укромный подвал, где у Евы была отдельная комната, оборудованная с теми же удобствами, что и первая ее каюта. Говорили они без свидетелей, на этом настояла Ева. Верт сначала обиделся, но, поразмыслив, решил, что будет лучше, если даже самые близкие проверенные люди не будут знать прежде времени о подробностях важных переговоров.

Венк был смущен. Он приготовился к встрече с мужчиной, не ожидая, что сложнейшие вопросы придется обсуждать с незнакомой женщиной. Он долго не мог прийти в себя, с нескрываемым удивлением рассматривая энергичную и очень молодую женщину. Поразила его обстановка комнаты Евы. Он прикидывал, как эти люди смогли так обустроить жилье в условиях постоянной слежки за каждым их шагом, где удалось раздобыть все эти вещи и надежно укрепить вспомогательные отсеки. Они даже заварили некоторые люки и двери, организовав настоящую оборону. Причем для создания своего поселения выбрали те отсеки Большого корабля, в которых не было ничего, что требовало периодического обслуживания. Определенно кто-то руководил ими. Возможно, у них были сообщники среди легальных пассажиров и, не исключено, членов команды, поскольку только сведущий человек мог предложить такой вариант.

О чем они проговорили битый час, не знал никто. Однако по удовлетворенному лицу Евы при расставании с Венком и заметному подъему ее настроения, Верт сообразил, что договорились о главном — строитель согласился сотрудничать. Позже Ева подтвердила догадку Верта. Правда, дело осложнялось тем, что сам Венк был принципиально против возвращения на Землю. Он упрямо стоял на том, что успешное осуществление этой затеи невероятно сложно, начиная с захвата власти на корабле. Его не устраивало также, что в случае успеха, придется отказаться от переселения на Терцию в обозримом будущем или, что вероятнее, навсегда. Организовать новую такую же экспедицию удастся не скоро. Однако он не исключал реализацию проекта, если обстоятельства сложатся так, что это будет единственной возможностью спасти корабль и людей.

Он согласился проверить расчеты по траектории возврата, как только Ева их выполнит, и пообещал высказать свои суждения. Больше того, он сам предложил привлечь к окончательной отработке задачи главного навигатора экспедиции Старса, своего давнего друга, представив ему расчеты как учебное упражнение и не раскрывая до поры подлинных причин интереса к проблеме.

Он подумал, что, пожалуй, можно рискнуть и даже перевести задачу из тайных в явные, объяснив Правителю необходимость ее решения якобы на непредвиденный случай, который нельзя исключить полностью. Это можно будет объяснить также тем, что в распоряжении навигаторов пока есть свободное время и незанятые вычислительные мощности.

Вскоре Ева убедилась, что, действительно, выбранный ею вариант движения не рассматривался ни в одной из книг, которые удалось добыть в библиотеке.

— Ничего подобного в твоих книжках нет, — Венк не оставлял попыток переубедить упрямую собеседницу. — А это означает, что такое движение никому не интересно и не нужно. Знаешь, Ева, я все больше склоняюсь к мысли, что твоя затея сомнительна. С начала и до конца. Подумай, можно ли на основании учебных задач для школяров выстроить сложнейшую траекторию в пространстве, полном опасностей и преград? Траекторию с таким количеством переменных, что даже для предварительного расчета понадобится машина колоссальной производительности, ни в чем не уступающая главной машине Большого корабля, а в некоторых частностях превосходящая ее. Такая машина, да будет тебе известно, осталась на Земле, если, конечно, уцелела.

— И все же я буду продолжать, — заявила Ева упрямо. — С тобой или без тебя. Понимаю, мне не хватает знаний, я слишком мало училась, к тому же единственный мой учитель Адам не уделял мне достаточного внимания. На первом месте у него были собственные интересы. К тому же, подозреваю, что мое увлечение космическими проблемами он рассматривал как пустую блажь женщины, которой нечем себя занять.

— Я понимаю твоего мужа, — заметил Венк, усмехнувшись. — Он был недалек от истины.

— Какая чепуха, — возразила Ева. — Мне и без него кое-что удалось сделать. Ты спрашиваешь, откуда взялся этот вариант движения при развороте. Объясняю. Однажды мы с Адамом решали задачу про автомобиль, приближающийся на полной скорости к препятствию в виде стены. Задача предлагала выбрать между торможением и поворотом по круговой траектории. При этом максимальный радиус поворота для простоты выбирался равным расстоянию до стены. Оказалось, что второй вариант выгоднее, хотя формально сложнее. Действительно, первый вариант завершался остановкой и, следовательно, потерей всей энергии, тогда как во втором варианте скорость и энергия движения сохранялись почти полностью. Что, если мы поступим так же — сначала перейдем на круговую траекторию, ее радиус можно рассчитать, он определится допустимым центробежным ускорением. Если поддерживать ускорение постоянным, можно считать, что движение происходит строго по круговой траектории. Самое сложное — определить момент, начиная с которого нужно будет перейти с круговой траектории разворота на движение уже по собачьей кривой. Я с детства знаю, что охотничьи собаки гонятся за зверем, глядя на него. Мне известно также, что такой же принцип используется при наведении ракет для поражения подвижных целей. Правда, я не уверена, что собачья траектория оптимальная. Однако задача упрощается тем, что Земля в отличие от зверя, который только и думает, как бы унести ноги, надежно привязана к известной стационарной орбите, что позволяет довольно точно рассчитать момент возвращения с круговой траектории на уже пройденную первичную траекторию. Таким образом, постоянно наблюдая Землю перед собой и соответственно корректируя траекторию, мы получим движение самое простое и надежное с точки зрения навигации. Во всяком случае, это движение не нужно будет рассчитывать заранее, его нужно будет просто начать и время от времени подправлять.

— Ты делаешь успехи, Ева. Удивлен. Но, мне кажется, ты склонна упрощать. Не забывай, Земля движется по орбите, которая в свою очередь движется в пространстве. Могут возникнуть препятствия, которые придется преодолевать, наконец, существуют гравитационные силы, способные исказить траекторию…

— Я не забываю об этом, но у нас нет другого выхода, — сказала Ева печально и внимательно посмотрела на Венка.

— Я, пожалуй, рискну, — сказал Венк напоследок, — и попробую уломать Старса. Если он одобрит твой вариант, считай, у нас все получится. Старс обязательно придумает что-нибудь еще. А ты не грусти, пожалуйста…

Венк уважал Старса, хотя в глубине души побаивался — слишком высок был авторитет этого человека. Он долго не решался обратиться к нему с бредовой затеей юной женщины, в которую не верил сам. Но, в конце концов, собрался и вызвал Старса на разговор. По первой же его реакции Венк понял, что великий и непогрешимый Старс ни за какие коврижки не присоединится к решению немыслимой и опасной задачи.

23

Адам появился в ротонде с боем курантов. Перебрал сенаторов одного за другим, на мгновение задерживая взгляд на каждом лице. Убедился, что все на месте и можно приступать.

Кресло Герда по-прежнему пустовало. «Демонстрирует неповиновение, — подумал Адам, но равнодушно, поверхностно. — Упрям. Что ж, его воля, без него обойдемся».

Но все же не удержался и обратился к присутствующим, заметив, как они сразу же насторожились:

— Господин Координатор и на этот раз не явился — продолжает проявлять самостоятельность. Это непорядок, господа, и неуважение ко всем нам. Пренебречь заседанием Сената… это что-то новое…

— Но почему? — спросил кто-то.

— Почему пустое кресло, или почему нельзя пренебрегать? — спросил Адам и ответил самому себе: — Разве так уж важно знать, почему?

— Что-то помешало, возможно… — предположил другой голос.

На этот раз Адам определил — голос принадлежал Ханту, болезненному молодому человеку, специалисту по летательным аппаратам, ведавшему также транспортной сферой Острова.

— Господин Хант, единственная причина, способная оправдать отсутствие сенатора, его смерть. Других причин нет и быть не может. Вам ясно? Или повторить?

— Я подумал… — начал оправдываться Хант, привстав, но осекся и замолчал.

— Здесь не думать нужно, — строго сказал Адам, — здесь впору принимать меры. Мы сейчас вот что сделаем. Я попрошу разыскать Координатора и велю доставить его в Сенат. Как вам понравится такое предложение?

— А что? Можно попробовать, — оживился Торо, отвечающий за сельское хозяйство и продовольствие.

— Все согласны? — спросил Адам, и ему стало весело. — Ну, раз так, тогда к делу. Проиграем эту ситуацию до конца. — Он включил внутреннюю связь и проговорил: — Срочно разыщи Координатора Герда. Передай ему, что видеть его в Сенате наше общее пожелание, причем немедленно. Скажи, что десять человек отложили все дела и с нетерпением ожидают его явления. Ну вот, господа, дело сделано. Подождем. А пока есть время, займемся пищей земной: заслушаем сенатора Торо. Он расскажет нам, как решаются продовольственные проблемы Острова. Тебе слово, Торо.

— Мы начали с объекта, который можно быстро восстановить и получить выход готовой продукции, — приступил Торо, не мешкая, — с тепличного хозяйства. Разрушения были значительные, но, как оказалось, безвозвратно утрачена только треть капитальных строений. Намного серьезнее пострадали электрические цепи, системы орошения и канализации. Здесь ущерб превысил шестьдесят процентов. Это приближенные цифры. Немного поднатужились и сети отремонтировали. Частично восстановили систему орошения. Уцелевшие теплицы прогрели, заложили посадки, восстановили интенсивный режим вызревания. Из-за пасмурной погоды гелиостанция наполовину снизила производство энергии, но урожай сохранили полностью. Через неделю начинаем массовый сбор превосходной зелени, по которой люди соскучились. Через две недели созреет урожай огурцов и томатов. В дальнейшем, твердо обещаю: перебои в поставках овощей теперь в прошлом. Таким образом, скудный пищевой рацион получит витаминное подспорье. Есть просьба к Сенату — помочь с транспортом. Наша продукция портится быстро, день, другой полежит и — в отбросы. Этого допустить нельзя. Хорошо бы оживить холодильники, но нам самим эта задача не по силам — не хватает специалистов.

— Слышал, Хант? — обратился Адам к сенатору по транспорту.

— Сложно, — сказал Хант, наморщив лоб. — Но постараемся при условии, что будете соблюдать графики. В строительстве сейчас заминка — на хватает людей, следовательно, транспорт будет освобождаться. Так что поможем.

Очнулся, заверещал коммуникатор Адама. На связи был Герд.

— Мы ждем, — сказал Адам, выслушав обычные приветствия. — Нет, дождемся. Сколько тебе нужно времени? Всего-то? Ждем. Все, разговор окончен. — Он отключил коммуникатор. — У него не стыкуется, — обратился он к сенаторам. — Что с чем не объяснил. Обещает объяснить, когда прибудет. Вернемся к нашим проблемам. Предстоит ответить на несколько вопросов, оставленных в наследство прежним правлением. Формулирую первый и главный из них: можно ли уже теперь отказаться от существующей системы воспроизводства так называемых плебеев. Для тех, кто не знает, как действует эта система, поясню. На Континенте издавна определены два источника рабочей силы — инкубатор, дающий основную массу, и колония славов, из которой забирают подростков, достигших совершеннолетия, но по жребию и через одного. Юношей спускают в рудники. С девушками сложнее. Два раза в год всех, годных к воспроизводству — отправляют на свадьбу. Следует признать, довольно постыдное мероприятие. Животноводы эту операцию называют случкой. Подготовленных девушек на одну ночь распределяют между плебеями по довольно туманному принципу. Какой-то идиот назвал этот принцип законом случайных чисел. Девушки, естественно, беременеют и остаются в инкубаторе, где вынашивают и рожают ребенка. Затем часть из них по заявке Большой лаборатории отправляется на Остров донорами крови для больных исступленных. Остальных — как считается, лишние рты — просто уничтожают. Система хорошо отлажена. Если ее разрушить немедленно, к чему это приведет? Сначала к перепроизводству плебеев. Вы должны извинить меня за то, что я нарушаю собственное решение не использовать этот термин. От этой терминологии мы обязательно откажемся, но постепенно. Перепроизводство потребует дополнительных поставок продовольствия. Что это за население, вы могли убедиться во время недавнего бунта горстки плебеев, причем самых лучших, тщательно отобранных. А как с ними справляться, когда их число возрастет сначала до десятков, затем до сотен тысяч… Мы не сможем сдерживать эту массу, не обеспечим ее пропитанием и занятостью. Напряженность поднимется и закончится взрывом, против которого мы будем бессильны.

— Что же делать? — спросил кто-то.

— Пока не знаю. Этот вопрос нужно решать на Континенте. В ближайшее время я намерен отправиться туда с инспекцией. Возможно, на месте мне удастся что-то сделать. До последнего времени полицейские функции возлагались на самих плебеев. Получалось неплохо, но тогда был Верт — губернатор из местных. Вся жизнь Континента вертелась вокруг него, он своих гонял, как говорится, в хвост и в гриву, и чужим не давал спуску. Отличный администратор, расторопный настойчивый. Знаю не понаслышке — испытал на собственной шкуре. Незадолго до исхода он появился на Острове со своими людьми по приказу законного правительства, но сразу же перешел на сторону бунтовщиков и принял активное участие в противостоянии на стороне Правителя. Мне от него досталось — хорошо отделали его поддужные, выбили зубы, теперь шамкаю протезами. Больше Верт не объявлялся — пропал. Никто не знает определенно, где и как он закончил свои дни. Найти подходящего кандидата на пост губернатора дело непростое. Попробую обратиться к славам, попрошу помощи. Хотелось бы население Острова пополнять молодыми славами, но это не сразу — со временем.

— Это еще зачем? — спросил тот же голос.

Адам подумал, что недостаточно близко знаком с молодыми сенаторами.

— Затем, что нужно, наконец, основательно выправить ситуацию с кровью. Нам нужна здоровая кровь и, следовательно, здоровые девушки, лучше из славов, а если плебейки, то на выходе из инкубатора. Будем женить наших юношей, получать здоровое потомство и через одно-два поколения забудем о болезнях крови.

— А экстракорпоральное оплодотворение? — спросил Кент. — Как с ним быть?

— Отменим. Воспользуемся призывами Тарса. Был такой уличный проповедник. Летит теперь на Терцию, если уцелел.

Ожил коммуникатор. Голос секретаря доложил: «Прибыл господин Герд».

— Пусть поднимается, — выкрикнул Адам. — Если не забыл дорогу. Мы заждались.

Несколько минут спустя в проеме лестницы возникла сначала голова, затем, пульсируя по вертикали, полностью вырос Герд

— Перед вами господин Великий Координатор, — заговорил Адам, дождавшись, когда Герд приблизится к своему креслу. — Сообщаю на тот случай, если кто-то из вас забыл. Этот важный человек в соответствии с Законом совершенно добровольно согласился занять ключевую позицию в управлении нашим государством. Пожалуйста, садитесь, господин Герд. — Герд послушно сел. — Вы пропустили несколько заседаний Сената, точно вас они не касаются. Как это понимать? Как самоотвод от должности? Вы же знаете, у нас самоотводы не поощряются. Больше того, они невозможны. Прошу объясниться.

Герд поднялся, его лицо было бледно.

— Постараюсь объяснить свое поведение, — начал он негромко и не очень внятно, как бы для самого себя, но справился с волнением и продолжал уверенно: — Все упреки на свой счет принимаю, считаю, что заслужил. Согласен, что был неправ. Готов понести наказание, которое высокое собрание соизволит наложить на меня. Но… находиться в этом зале, особенно в роли Координатора по ряду причин более не считаю возможным.

Адам прервал Герда:

— Причины такого решения? Надеюсь, мы имеем право знать?

— Разумеется. Первая причина — здоровье. Точнее, нездоровье. Миновала весна с того времени, как я подвергся изуверским пыткам. Надежды преодолеть их последствия, к сожалению, не оправдались. Я врач и понимаю, что означает моя болезнь и к чему она приведет. Теперь, когда темпы угасания организма известны, я точно определил предел моего пребывания на Земле, то есть установил момент кризиса в виде точки на линии жизни, с тех пор падающей с ускорением… Потому прошу высокое собрание отрешить меня от должности Координатора. Я обратился к господину Владетелю с просьбой об отставке, но ответа не получил. Теперь в ожидании вашего решения я присяду — ноги не держат, простите. И буду смиренно ждать приговора.

Герд замедленно сложился, сел. Было видно, что даже простое движение причиняет ему боль. Тишина повисла в ротонде.

— Понятно, — наконец произнес Адам. — Довод серьезный. Я не знал, что болезнь зашла так далеко. Но, уверен, есть и другие причины. Хотелось бы ознакомиться также с ними.

— Вторая причина касается наших дел. Всем известно, что я категорически против действий, не подготовленных должным образом. Особенно когда мы беремся за такие крупные операции как завоз на Остров значительной группы плебеев. Своими сомнениями я поделился с сенаторами, предупредил Владетеля. Безрезультатно. Волевым единоличным решением были поставлены под угрозу мир и покой наших граждан. Это не игра, господин Владетель, а люди не подопытные кролики, над которыми можно ставить рискованные эксперименты. В результате пролилась кровь как с той, так и с другой стороны. И в завершение безобразная коллективная казнь… в назидание. Не представляю, как теперь восстанавливать отношения с Континентом и можно ли их восстановить в обозримом будущем. Или опять война? Эту войну мы проиграем.

— Отношения с Континентом будут восстановлены. Я завтра лечу туда.

— Время не подходящее, — произнес Герд негромко. — Стоит подождать, пока поулягутся страсти.

— Я больше не нуждаюсь в ваших советах, — сказал Адам холодно. — Решение принято, я не отступлюсь от него. Все свободны.

— Вот вам и третья причина. Господин Владетель слишком скоро забыл, что власть на Острове принадлежит всем исступленным, а не ему одному. Ему лишь поручена роль арбитра. Он призван суммировать проявления этой власти и, уж если использовать ее, то только во благо. Мое глубокое убеждение состоит в том, что пользоваться властью для попрания прав народа или отдельного человека недопустимо. Вопиющей иллюстрацией к этому положению служит недавний разгром театра и роспуск труппы…

— Что за разгром? — прозвучал чей-то голос в затянувшейся тишине.

— Мы об этом ничего не знаем, — произнес Хант. — Может быть, объясните, что имеется в виду?

— Господину Владетелю не понравилась пьеса, — проговорил Герд отчетливо, — и он решил, что будет правильно просто заткнуть рот актерам, а театр уничтожить. Чтобы впредь не высовывались.

Герд поднялся, пошел к выходу и скоро утонул в проеме лестницы, ведущей вниз.

— У нас больше нет Координатора, — сказал Адам с облегчением. — Отныне также не будет этой должности. Обязанности Координатора мы разделим между всеми и, следовательно, увеличим ответственность каждого.

— Но что делать с театром? — осторожно спросил основательный и серьезный Кори, куратор оборонной промышленности, которой почти не осталось.

— Вопрос с театром решен, — сказал Адам строго. — Надолго… Пока эти умники не избавятся от дурной привычки вещать банальные истины с пыльной сцены…

У подъезда дворца поджидала машина. Заметив его, робот-шофер услужливо распахнул пассажирскую дверь. Герд неловко опустился на сиденье.

— Наша последняя поездка, Р5, — сказал он. — Я вышел в отставку. Вчистую. Больше мы с тобой не служим. Будешь возить кого-то другого.

— Плохо, — отозвался Р5. — Я к вам привык. Менять привычки одни хлопоты. Но ведь вы будете продолжать стройку, машина понадобится. Может быть, стоит договориться?

— Теперь мне едва ли доверят строительство. И машину отберут. Довезешь до дома и — свободен. Возвращайся в гараж. Завтра тебе скажут, кого везти.

Машина мягко затормозила у садика перед домом. Герд вышел.

Навстречу шла Тея. Подошла вплотную, прижалась теплая тесно, как любила, зашептала на ухо:

— Догадываюсь, милый, ты получил отставку. Как же я рада. Мы теперь больше будем вместе.

Обнявшись, они, вошли в дом.

Для Герда дом оказался открытием, о котором он еще так недавно не смел мечтать. Наверное, таким же открытием, каким была Тея. С обретением дома им овладело незнакомое светлое чувство: на Земле возникла точка притяжения, куда его постоянно влекла сила любви, куда он мог вернуться в любой момент и где его ждали. Все это было настолько необычно, так долго он не мог сжиться с мыслью, что наконец-то по-настоящему счастлив, что втайне от Теи придумал игру, в которой воображал себя живущим в том времени, когда у него еще не было никакого дома и не было Теи, а была бесприютность, которую он только теперь по-настоящему осознал. И, может быть, потому, всякий раз, возвращаясь в свой дом, он представлял, что делает это впервые, и вновь проходил все стадии узнавания, длящиеся краткий миг.

Последние дни ему не давало покоя тревожное состояние, с некоторых пор владевшее им. Вдруг ему начинало казаться, что он не один, что некто, назойливо наблюдающий за ним, находится рядом, следует по пятам, то приближаясь, то отставая, лишь временами оставляя в покое. Он озирался по сторонам, убеждаясь, что никого рядом нет, что ему просто чудится. Однако, время спустя, ощущение на себе недоброго чуждого взгляда возникало вновь и уже не покидало до самого возвращения под спасительный кров — домой.

Он знал, что это была, несомненно, слежка — умелая скрытная. Значит, ему присвоили статус неблагонадежного. Им занялась тайная служба, о которой старались не говорить вслух даже с близкими людьми.

Но не смутные ощущения слежки волновали Герда — уходили силы. Все более угнетали последствия издевательств в институте здоровья, гасли последние надежды на исцеление.

— Мне становится все хуже, — жаловался он Тее. — Кажется, с каждым днем я теряю часть самого себя. Сначала было трудно спускаться по лестнице, теперь подниматься тоже трудно. Утрачено чувство равновесия — время от времени меня пошатывает, тошнит. Но по-настоящему беспокоят не эти мелочи, к ним можно привыкнуть. Хуже другое: я постоянно ощущаю присутствие рядом чужого человека, который по какой-то причине приставлен ко мне и не спускает с меня глаз.

— Это нервы, — определила Тея. — Ты просто устал.

— Нет, милая, нервы здесь не при чем. Мне кажется, что за мной следят. Это Адам. Только он может скомандовать. Но зачем?

— Адам и слежка? Да ты что?

— А как объяснить, что рядом с Адамом постоянно трется скользкий тип по имени Хром? Известный стукач. Прежде курировал университет, отлавливал молодых болтунов. Знаешь, какую безобразную акцию устрашения они разыграли в театре после спектакля? Стыд и позор. Так унизить людей, смешать с грязью. И напоследок закрыть театр. И конечно, Хром рядом. Он нынче в большом фаворе. Вот кто теперь ходит в друзьях у нашего благородного друга — профессиональный стукач.

— Почему бы тебе не встретиться с Адамом и не поговорить по душам?

— Он не желает со мной встречаться. Особенно с глаза на глаз. Тут дело давнее. Когда по приказу Координатора захватили его и его близких, я был при Владетеле неотлучно. Однажды в отчаянии, когда пошли необъяснимые потери, он поручил мне выйти на прямые переговоры с Координатором. Это был неудачный выбор, но он настоял, чтобы это был именно я. Не вышло ничего хорошего, как я и предвидел, — твой отец был страшно зол на меня, его просто трясло. Вскоре поступил ультиматум, содержащий два пункта. Владетелю предлагалось убраться на Континент в сорок восемь часов. В изгнание. А в качестве жеста доброй воли затребовали мою голову. Владетель ничего не ответил. Адам решил, что я, желая уцелеть, заставил старика не вступать в переговоры, молчать. Он обвинил меня в трусости…

— Об этом ты не говорил, — сказала Тея.

— Не хотел расстраивать. Если честно, надеялся, что он опомнится. Не дождался. Больше ждать не буду…

— Он совсем не знал своего отца. Разве можно было его заставить?..

— Теперь это и неважно. Как нам жить дальше, вот проблема. Боюсь, Тея, нас ожидают большие сложности. Адам не из тех, кто остановится, не довершив дела…

24

Ответ Старса был кратким и категоричным: возвращение на Землю программой не предусмотрено, практически невозможно и, следовательно, думать о нем, даже предположительно, не имеет смысла. Этот вывод он преподал Венку, добавив, что вся вычислительная мощь Большого корабля направлена на конкретный полет, оптимизирована под него. Параметры отдельных участков пути, изучавшиеся множество весен, существенно отличаются один от другого и определены заранее. Их математические модели, созданные на завершающем этапе строительства Большого корабля, упакованы в постоянную память вычислителя. Внедрение в этот массив принципиально возможно, но кто поручится, что не последует его разрушения. Что-либо менять, а тем более делать это на ходу очень опасно. Это может закончиться гибелью экспедиции. Только полные невежды или враги способны так рассуждать.

— Как же просто жить, когда у тебя все в порядке, — сказала Ева, внимательно дослушав доклад Венка, хотя сдерживаться ей стоило большого труда. — Ни хлопот, ни забот. Старс не желает рисковать, и я его понимаю. Ну, что ж, Венк, ты свободен. Уходи. Общение с тобой было приятным, но продолжать его слишком опасно — для тебя. Тем более что теперь оно лишается смысла. И, пожалуйста, забудь все, что слышал здесь.

— Прошу, Ева, не нужно так со мной.

— Почему?

— Не нужно и все. Я остаюсь с вами и будь, что будет. Сегодня же приступаю к расчетам. Учили же меня когда-то, чему-то… Попробую оценить риски. Но ты должна понять, по-настоящему заниматься этой проблемой можно будет, если мы сможем работать открыто, не прячась…

— А вот это не твоя забота, Венк, — строго сказала Ева, — ее решают другие. Скоро они будут готовы и тогда…

— Тогда и приступим, — сказал Венк, оживляясь. — Что касается Старса, он присоединится, если вы прикажете. Разумеется, когда у вас появится право приказывать. Так?

— Поживем — увидим.

— Я ухожу, Ева. Буду готовиться, думать и ждать твоего зова.

Явился Верт. Спросил нервно:

— Что сообщил высоколобый?

— Объяснил, что понадобится сложнейшая перестройка программы полета. Старс отказался — наотрез. Его доводы понятны — огромный риск, степень которого он хорошо понимает. Но если удастся осуществить наш замысел, Венк обещает убедить Старса. В противном случае… Несложно догадаться, что произойдет в противном случае.

— Что-то ты совсем скисла, девочка. С чего бы? — зарычал Верт.

— А что мне остается? Они профессионалы, ученые. Они видят то, о чем мы даже не подозреваем.

Вошел Тарс. Он слышал разговор.

— Разве можно отказываться от мечты? — сказал он, присаживаясь. — На тебя не похоже.

— И ты туда же? Вы что, сговорились? Кстати, как ты определяешь, где мы прячемся? Ведь мы постоянно меняем убежище.

— Объясняю, — сказал Тарс. — Сначала Франку переломали кости, ничего не добившись. Потом Правитель почему-то сжалился над ним и оставил несчастному жизнь. Позвал меня, велел поднять бедолагу на ноги. Франка поместили точно в такую же камеру, в какой сидела ты, а мне выдали универсальный ключ с правом входить и выходить в любом направлении. Теперь я ищу вас, зная примерно, где вы можете находиться. Как оказалось, это совсем несложно. Я слышал, что приходил Венк. Удалось договориться?

— Нет. Старс отказался — не верит в реальность нашего замысла. Слишком сложно и рискованно.

— Не удивительно. Ученые наполовину роботы. Им с пеленок запрещают думать и поступать самостоятельно. Единственное, на что способны такие типы, это надоедливо бубнить, убеждая самих себя и всех, кто рядом, что шевелиться нельзя — очень опасно. Поручите мне переговорить с ним. Я справлюсь. Я наблюдал, как Верт разобрался с этим господином при вторжении на подкидыш. Уверен, Старс еще не забыл, с кем имеет дело. Кстати, следует помнить, что он выполнил свое обещание молчать и не заложил нас. Это чего-то стоит.

— Если у тебя не получится, придется подключить Верта, — сказала Ева. — Ты готов, Верт?

— Легко, — отозвался Верт. — У меня повадки немудреные. Сначала сверну шею, а потом подумаю. Но будет поздно.

— Так и свернешь? — спросила Ева.

— Ты сомневаешься?

— Мастер, — произнесла Ева задумчиво. — Но, как говорится, ближе к делу. Как идет подготовка, Тарс?

— Изучаем устройство Большого корабля. Через неделю-другую будем специалистами. Группа, возможно, пополнится еще одним человечком. Бывший полицейский по имени Дорн. В столовой мы оказались за одним столом, разговорились. Откровенный малый. Представляешь, сидит рядом, трещит без умолку, я тупо слушаю. Смертельно обижен на Правителя. Причина пустяшная, тот еще на Земле уперся и раз за разом отказывал в повышении по службе. Тогда он уволился, теперь летит простым пассажиром. Недавно Правитель вспомнил о нем, предложил вернуться на службу, причем с повышением — руководителем службы безопасности. Вместо Франка. Дорн отказался, но, зная, что в покое его не оставят, задумался. Сказал, что будет прикидывать, соглашаться сразу или малость поволынить.

— Полицейский пригодится, — сказала Ева. — Особенно свой полицейский.

— Я сделаю его своим, — пообещал Верт. — Мы так и не решили, Ева, заниматься мне Старсом или повременить?

— Давай по порядку. Ты давно ничего не говорил о кормовой радиорубке. Решим эту проблему, займемся Старсом, если сам не созреет.

— На корме, к сожалению, ни малейших щелей, все плотно заблокировано солдатами. У каждого люка дежурят день и ночь — по сменам. Говорить с ними бессмысленно — гвардия. Все как один повернуты на преданности господину.

— Попробую узнать у Франка, — сказал Тарс, — нет ли какого-нибудь подхода к этим ребятам.

— Франк надолго выпал из строя? — спросила Ева.

— На месяц, пока не срастутся кости. Конечно, если Правитель не переиграет его судьбу. Знаете, на чем Франк погорел? Мальчишка из похоронной команды, которому поручили опорожнить ящик с одеждой, заподозрил неладное. Что-то, связанное с подготовкой трупов. Они поленились, не стали одевать покойников полностью, понятно, брюки непросто натягивать на мертвецов. Из-за спешки решили, что сойдет и без брюк. А этот плут поинтересовался у бригадира, почему брюки аккуратно уложены в ящик, а куртки валяются где попало. Бригадир разбираться не стал, посоветовал помалкивать и лишних вопросов не задавать. Все бы сошло с рук, если бы он ограничился замечанием. Куда там — большой начальник. Огузок, чтобы лишний раз увериться в собственном могуществе, сначала наорал на парнишку, потом прибил, кажется. Тот окончательно уверился, что дело нечисто, а когда обнаружил в урне мешок с мочками ушей поверх брюк, отправился вместе с мешком прямиком к Правителю. Франка арестовали. Еще повезло, что Верта никто не видел, — была пересменка, он успел слинять. И сразу же возник вопрос: мог ли один Франк справиться с подготовкой трупов. Так что, боюсь, ребята, Франка мы потеряли.

— Откуда ты все это знаешь? — спросила Ева.

— Франк поделился, когда опомнился.

— Интересно, с какой стати он откровенничает с тобой?

— Оказалось, он в курсе по поводу переворота, сказал Тарс. — Кто-то нас заложил…

— Я действительно говорил об этом, — начал оправдываться Верт, — но в самых общих чертах, предположительно, не называя имен. Подумал, что он может пригодиться…

— Франк нам не помощник, — проговорила Ева. — Я давно догадалась, из какого он ведомства. Адам как-то рассказывал, кто они и чем занимаются. Он запросто пожертвует нами, если окажется перед выбором.

— До сих пор не пожертвовал, — возразил Верт.

— Его стойкость выглядит странно, — не унималась Ева. — Можно подумать, будто за ним какая-то сила, подчиненная ему одному. Мне кажется, Франк типичный провокатор. Нам бы держаться от него подальше, а не обсуждать дела. Ты слышишь, Верт?

— Слышу, не глухой.

— За Франком действительно сила, — сказал Тарс. — Причем довольно заметная — двадцать одна душа. Все птенцы из гнезда старика Фарна. Особенные люди.

— Откуда ты это знаешь? — вскинулась Ева.

— От того же Франка. Он понимает, что выпал надолго, — продолжал Тарс, — следовательно, его люди остаются без присмотра. Они немедленно оживятся, как только проведают, что с ним стряслась беда. Причем как именно оживятся, сложно представить. Поручить руководство группой одному из них, он, пока жив, не имеет права — запрещено уставом. К тому же по опыту известно, что стоит выделить одного, как немедленно возникает конфликт — монолитная группа распадается на непримиримые банды. В подобных случаях вводят человека со стороны — куратора, которому подчиняют рядовых солдат. Это несложно сделать, поскольку они приспособлены подчиняться, когда знают, кому именно. Почему Франк выбрал меня, могу объяснять только тем, что больше некого. Второй день думаю, стоит ли ввязываться.

— Слишком ты добрый, Тарс, — сказала Ева со смехом. — Тебя вербуют, а ты уши развесил…

— Представь себе, развесил, не удержался. Дело в том, что Франк, делясь со мной сокровенным, сознался, что в экспедиции он представляет тайную службу Острова — командирован с самыми высокими полномочиями. Официально пребывает в чине заместителя командора — назначили перед самым исходом.

— Правитель об этом знает? — спросил Верт.

— Если бы знал, вел бы себя иначе, — сказал Тарс.

— Это точно, — согласился Верт. — Во всяком случае, он не стал бы так жестко расправляться с Франком. Обычная беда большого начальника — он мало кому верит. Теперь никому не будет верить, пожалуй, кроме своего любимого робота. Но мы-то знаем, что даже преданному роботу, верить не стоит. Особенно если этот робот больше всего на свете любит изречения великих людей, а моя бедная старая голова битком набита этим товаром.

— Ты не сказал, согласишься ли с предложением Франка, — обратилась Ева к Тарсу.

— Соглашусь, — сказал Тарс. — Нейтрализую еще одну силу, противостоящую нашим планам.

25

Рабочий день Герда близился к завершению, когда в его конторку в уцелевшем флигеле института здоровья явился незнакомый осанистый господин средних лет. Не поздоровавшись, обозрел помещение, ненадолго задержав на хозяине равнодушный взгляд. Результатом осмотра остался недоволен, хмыкнул, брюзгливо поджал губы. Спросил ровным глухим голосом:

— Это все ваши владения?

— Мне хватает, — отозвался Герд, продолжая сидеть. Посетитель сразу не понравился ему — чем-то еще неясным. — Вижу, у вас дело ко мне. Говорите, у меня есть пара минут. Можете присесть.

— Сначала представлюсь, — заговорил человек с напором, продолжая стоять. — Я имею честь быть судебным приставом. Мое имя Лент. Мне дано поручение. С самого верха, — Он указал перстом, где находится верх. — Из ведомства господина Владетеля. Велено ознакомить вас с приговором.

— Приговор мне? — удивился Герд. — Но, насколько мне известно, приговор выносит суд… Или теперь не так? Поясните, пожалуйста.

— Суд состоялся, — торжественно объявил Лент. — Сегодня утром. Вам вынесен приговор.

— Обошлись без обвиняемого? Это же нарушение Закона.

— Ваше дело сочли чрезвычайным. Принято решение рассмотреть его без проволочек, в закрытом судебном заседании. Без обвиняемого и без дебатов, что допускается в порядке исключения.

— Но кто распорядился?

— Уж вы-то должны бы знать, кто в нашем государстве облечен правом распоряжаться. — Он прервался, наблюдая реакцию Герда.

— Вы сказали о приговоре…

— Рассмотрев дело с положенным тщанием, суд вынес приговор: высшая мера социальной защиты с отсрочкой исполнения на одни сутки.

— Строгий приговор. Интересно знать, в чем меня обвиняют. Или секрет? — спросил Герд.

— Никакого секрета. Мне велено разъяснить выдвинутые против вас обвинения. Будете слушать или и так знаете?

— Нет, не знаю. Я вас слушаю.

— Обвинение первое. Стало известно, что нынешний Владетель, тогда просто Адам, незадолго до исхода был захвачен бунтовщиками и помещен в тюрьму. Мы узнали об этом тогда же — один из наших людей присутствовал при захвате. Во дворец Владетеля был послан уполномоченный представитель службы, чтобы сообщить подробности, и предложить помощь, если таковая понадобится. Владетель хворал, по этой причине нашего человека к нему не пустили. Его принял и выслушал доктор Герд, то есть вы. Позднее удалось узнать, что наше обращение запоздало по отношению к самому событию на тридцать минут. Начни власти действовать, не рассусоливая, то есть немедленно, ситуация могла бы завершиться иначе. Однако важной информацией пренебрегли. Больше того, ее утаили от больного. А ведь в первые минуты, повторяю, еще можно было освободить заложников. Вертолет с ними был еще в воздухе, на подлете к Дому спорта. Что вы на это скажете?

— Все произошло именно так, как вы рассказали, за исключением одной неправды. На самом деле я немедленно доложил господину Владетелю. Он велел воздержаться от прямого применения силы, чтобы не навредить заложникам.

— Сомнительный довод, — отметил Лент определенно. — Примите к сведению, что меня предупредили о вашем умении найти выход из любого положения. Впредь прошу оставить ваши уловки, со мной они не пройдут. Продолжаю. Обвинение второе. Вы преступно оставили Владетеля без медицинской помощи, отчего он вскоре скончался. Надеюсь, этот факт вы не станет отрицать?

— Стану, — сказал Герд. — Как я мог покуситься на жизнь человека, которого уважал и которому служил верой и правдой? Я, сделавший сложнейшую операцию, по существу вытащивший его с того света. Владетель под моим наблюдением получал все, что положено по медицинским показаниям. Можете затребовать документацию и допросить Агора. Он в курсе дела.

— Допрашивать робота? — возмутился Лент. — Еще чего не хватало. Обвинение третье. Вы приказали отключить Систему, на длительный срок обезоружив руководство страны. И по этому пункту будете возражать?

— Опять полуправда. Я только передал техникам распоряжение Владетеля.

— Обычно мы судим по результатам участия подсудимого в процессе принятия решений, а результаты очевидны.

— Есть еще обвинения? Уж выкладывайте все. Чувствую, не отстанете.

— И не надейтесь. Если мы вцепились, вырваться не удастся. Обвинение четвертое. Вас сочли виновным в гибели лучших подразделений армии.

— Я не имел и не имею никакого отношения к армии, — возразил Герд. — В том числе к ее лучшим подразделениям.

— Посмотрим, посмотрим, — пробубнил Лент, расслабившись. — А как вам понравится пятое обвинение? Установлена ваша причастность к массовому исходу, поскольку вы не только не помешали его осуществлению, но даже не попытались разъяснить руководителям исхода, к чему приведет преступная поспешность.

— Интересно, как я мог это сделать. У меня не было полномочий, не было также контактов с Координатором. Владетель общался с ним лично.

— Но на дочери Координатора вы, тем не менее, успешно женились, — криво усмехнулся Лент.

— Тея действительно стала моей женой — против его воли. Он с нашим браком так и не смирился, считая меня человеком слишком низкого происхождения, не достойным ее руки. Недаром в обеспечение начала переговоров об освобождении задержанных он потребовал у Владетеля мою жизнь.

— И что же Владетель?

— Он отказался обсуждать это требование.

— Из этого следует, что ваше влияние на господина было настолько сильным, что он предпочел пожертвовать собственным сыном, чтобы спасти вас.

— Какая чушь! Мне известно, что были предприняты попытки освободить Адама. Все они оказались неудачными. Координатор дистанционно расправился с нашими людьми…

— А вот это что-то новенькое, — вскинулся Лент. — Поясните.

— Незадолго до этих событий, — заговорил Герд, все еще надеясь, что объяснить удастся, — аннигилятор Харта обманным путем попал в руки Координатора. И пока Клупп не догадался, как нейтрализовать это чудовищное устройство, наши шансы силой освободить Адама оставались ничтожными.

— Очередные сказки, — проворчал Лент с нескрываемой издевкой. — Продолжайте, господин Герд, интересно знать, что было дальше. Мне уже приходилось слышать бред о неком фантастическом приборе, который якобы изобрел Харт, и о его невероятной способности убивать. Но эти фантастические сведения так и не подтвердились объективными показаниями свидетелей.

— Поговорите с Клуппом, — сказал Герд, — узнаете подробности. Кстати, Клупп одним из первых пострадал от своего детища, до сих пор хромает. Расспросите Кента, он руководил подавлением бунта. Теперь о моем влиянии на господина Владетеля. Вы немолодой человек, Лент, жили долго и должны бы знать, что не было на Земле человека, способного повлиять на нашего господина. К вашему сведению он никогда не отрекался от сына. По неизвестным причинам не держал его при себе, когда тот рос, это верно. Адам до последнего времени даже не подозревал, кто его отец. Я знаю, что говорю, мы были дружны еще в университете.

— Хорошо. Это все понятно. Но тогда объясните мне, почему Координатор дистанционно не уничтожил вас, как других неугодных?

— По приказу Владетеля из моего тела удалили чип сразу же после событий в институте здоровья. Владетель был уверен, что покушение на мою жизнь повторится.

— Вовремя успели? — спросил Лент, недобро усмехнувшись.

— Ну да, успели.

— Видите, как хорошо вы устроились. Ни с какой стороны к вам не подступиться. Всему находится объяснение.

— Не мудрено, если учесть, что все предъявленные мне обвинения ничтожны — они не стоят ломаного гроша.

— Но тогда объясните, почему бунт не был подавлен на первых этапах? Почему не применили армию?

— Вопрос не ко мне — к Кенту. Спросите его, он знает. Мне известно, что Владетель отказался от применения тяжелого оружия и авиации, как ему советовали военные. Он заявил, что никогда не отдаст приказ на уничтожение собственного народа. Я присутствовал на этом заседании Сената.

— Но народ все же был уничтожен.

— Да, к сожалению. Вам конечно известно, почему это произошло?

— Вы намерены меня допросить? — криво усмехнулся Лент. — Не советую. Я знаю точно, кто и почему уничтожил множество ни в чем не повинных людей. Взрывы, последовавшие…

— Любопытно. Вы и во взрывах обвиняете меня?

— Не вас — существовавший в те времена режим. Разве не так?

— Не так, — сказал Герд. — Взрывы были подготовлены заранее, задолго до исхода и осуществлены по приказу Координатора с орбиты.

— И вы располагаете доказательствами?

— Я — нет. Но, уверен, остались участники минирования объектов города, свидетели. Почему их не допросили?

— А мы таковых не знаем.

— Несложно узнать.

Герд замолчал. Молчал Лент.

— Понимаю, принято решение от меня избавиться, — наконец очнулся Герд. — История повторяется. Адам достойный сын своего отца…

— Владетеля не вмешивайте. Решение по вашему делу принял независимый суд. Я не успел сказать, вам отказано в апелляции. Вы будете немедленно арестованы и препровождены в тюрьму. Охрана ждет. Следуйте за мной.

Первая ночь в тюрьме была неспокойной. Герд ненадолго заснул — забылся. Но проснулся от холода, показалось, что тотчас же. Он лежал на спине в скудном свете голой лампочки над узким оконным проемом, за которым все еще длилась ночь. Вспомнилось, что именно о тюрьме он подумал, согласившись на операцию по поводу удаления чипа.

Далекая входная дверь отворилась с металлическим скрежетом, безжалостно взорвав тишину. Мертвенным синеватым светом вспыхнули ночные светильники в проходе. Следом послышались осторожные шаги. Между рядами камер шел человек — неуверенно.

«Неужели явились по мою душу? — подумал Герд, холодея. — Спешат. Откажись я от операции, чип остался бы в теле, незачем было бы суд устраивать, запирать в тюрьму, что-то доказывать, ворошить прошлое — лишние хлопоты. Приговор привести в исполнение легким касанием клавиш… Так же, как Владетель расправился с Хартом…»

— Герд! Ты где? — послышался близкий вскрик, резонирующий в пустом пространстве.

Он узнал голос Адама.

— В камере я, — отозвался Герд, помешкав. — Где же мне быть? Что, не спится? Или совесть замучила? Понимаю твои мученья, но помочь не могу — не хочу. Уснул только под утро. Еще не проснулся. Теперь бы умыться. Позавтракать. Спешишь до света управиться? Не даешь до утра дожить? Потерпи. Понимаю, грязные дела положено совершать под покровом ночи…

— Тебя никто не торопит, — произнес голос, приблизившись. — Можешь умыться… Я подожду.

У решетки стоял Адам. Охранник завозился с замком. Справился, распахнул решетку. Спросил:

— Войдете, господин Владетель?

— Можно? — спросил Адам, входя.

— Отчего же нельзя? — отозвался Герд. — Я здесь гость, а уж ты хозяин. Заходи. Заодно присмотри для себя подходящую клетку. Поспеши, пока много пустых.

— Думаешь, самое время?

Он вошел в камеру, уселся на единственный, намертво привинченный к полу стул у столика.

— Пригодится, — пообещал Герд. — Что явился ни свет, ни заря?.. Поспал бы…

— Спать некогда. Мне доложили о приговоре. Сегодня я его подпишу. — Он внимательно посмотрел на Герда. — Или не подпишу. Вот… решил поговорить.

— Напоследок?

— Почему? Я же говорю: решение суда не утверждено. Могу отменить — имею право.

— Не был я на суде — обошлись без меня. Необычный судебный процесс — приговор вынесли заочно. Чую, дело поставлено основательно… Меня ознакомили — бездарное вранье. Стыдно мне стало. Апелляцию отклонили заранее, чтобы не вздумал рыпаться, — потрясающая новация…

— Я их понимаю — карательный орган, — объяснил Адам. — У меня есть право на помилование любого осужденного. Если, конечно, сочту, что суд был несправедлив.

— Вижу, ты не знаком с Законом. Помиловать можно того, кто виноват. Не иначе. Обратившийся за помилованием должен признать вину без малейшего принуждения — в полном объеме. Мне признаваться не в чем, господин Владетель, — за мной никакой вины. Потому ты не сможешь меня помиловать, даже если очень захочешь… Лучше признайся, что для меня не осталось места в государстве, которым ты управляешь — довольно неловко. Отец твой несчастный однажды высказал любопытную мысль, которая должна лежать, по его убеждению, в основании любого успешного государства: человек является на Землю не затем, чтобы жить, а затем, чтобы пожить. Ты едва ли знаком с этой концепцией, но следуешь ей инстинктивно как сын своего отца. И отступать от нее не намерен. Именно этой формулой объясняется все то безжалостное и тупое, что было при прежнем правлении и понемногу начинает происходить при нынешнем…

Адам слушал молча. Сидел, расслабленно сгорбившись, руки безвольно свесив. В таком подавленном состоянии Герд его никогда не видел. Опущенное лицо Адама тонуло в тени.

— Говорить с человеком, чье лицо не видишь — легко ли? — сказал Герд раздраженно.

— Здесь действительно мало света, — произнес Адам вяло. — Вынуждены экономить, мы теперь бедные.

— И за этими стенами света мало, — сказал Герд запальчиво. — Может быть, объяснишь, зачем явился? Что тебе нужно? Спешишь убить? Я готов. — Он помолчал. — Тею тоже убьешь? Не удержишься, вижу. Сына моего неродившегося… Будешь убивать и убивать, пока не обнаружишь, что убивать некого. Когда никого не останется, убьешь самого себя… Жаль, но к тому времени государства уже не будет. Оно погибнет. — Он пресекся и продолжал мягко: — Одного не пойму, зачем умирать, если можно жить? — Подумал и объяснил: — Не убивать нужно теперь, а рожать и рожать. И растить детей со старанием и любовью…

— Ты как всегда легко объясняешь все, что угодно, — проговорил Адам, раздражаясь. — А ведь я предупреждал… Не нужно было тянуть меня… против воли… Теперь поздно, ничего не изменишь. — Он помолчал, собираясь. — О твоей семье… У нее не будет проблем. Пусть живут, как считают нужным. Твой ребенок родится в срок, вырастет, как все дети. Не беспокойся, их никто не обидит.

— И будут убиты, когда в них отпадет надобность?..

— Это другое дело…

— Понятно. Я имею право на последнее свидание?

— Нет, к сожалению. Тюрьма есть тюрьма, порядки здесь строгие. Особенно для смертников. Ты же всегда ратовал за соблюдение Закона. Что же теперь?

— Тогда представление окончено, занавес опускается. Сказано все. Убирайся. Оставь меня… Прошу. Мне нужен покой — хотя бы напоследок. — Он помолчал. — Ты слышишь? Твое присутствие невыносимо… Не желаю, чтобы ты был последним человеком, с которым я говорил…

26

Площадь кипела — серое людское море без берегов.

Никаких объявлений заранее. Но собрались — расстарались шустрые приспешники Хрома. По надежным подпольным каналам — от уха к уху запустили слушок: утром ближайшего свободного от работы дня, всем быть на площади непременно. Всем, кто на ногах, не в шахтах, не в тюрьме, не в лазарете, кто зряч и слышит изрядно. Всем, кто сберег одежду, способную тело прикрыть хотя бы наполовину, кто умственно цел, за кем никогда не водилось дурного и не предвидится. Всем, кто способен понять, что отныне он не плебей, гнобимый всяким, кому не лень, но гражданин государства, которому нет еще имени. Небывалого государства — разом для всех обитателей Земли без исключений. Велено строго: все ушами услышать, увидеть глазами, в кровь впитать, самим познать, других научить, впредь не внимать чужим пересказам лукавым. Свое слово скажет не кто-нибудь — сам молодой Владетель.

Установили трибунку, сколоченную умело из чистых жердин, лесенка снизу вверх, чтобы подняться, — не карабкаться же. Оратору под ноги прочно сплоченный полик, рассчитанный на одного, как полагается, микрофон, чтобы звук долетел до дальних рядов, проник, втемяшился.

Ждут этого, как его? Неуверенно называют: вроде Владетель. Ждут смущенно, не просто ждут — жаждут вглядеться, запомнить.

Еще нет-нет и местами толпа взрывается яро — вспоминают, как недавно встречали в порту товарищей, нахлебавшихся вдосталь на неприютном Острове, битых, калеченных, но истово гордых причастностью к знатной свалке. Шутка ли — горстка противу силы немереной, злой. Иных все же не досчитались — заводилам не довелось увидать родимый берег — там, на Острове, чтоб ему провалиться, остались навеки, сгинули. И все же отрадно, что не оплошали перед пропастью сил, не смирились — колен не сломали.

Но притих народ — начинают.

На трибунку закарабкался Никодим, исполняющий обязанности губернатора Континента. Никудышный хлюст из местных служивых бездельников. Для народа — Никеша, так его за глаза именуют люди, прохвост невиданный. Утверждает молва: сиднем сидит в конторе, ни ногой в шахту, на завод, чистенький ухоженный и всегда как бы при деле. Жены у Никеши целых две, к тому же обе при нем — каждую ночь… Выбирает, пес, то одну, то другую — завидно мужикам. Чем заслужил, прохиндей?

— Граждане Континента, — возопил, спотыкаясь, Никеша, с бодуна, видать.

Его вопль, усиленный электроникой, приминает площадь. Шум поутих. Прислушались, интересно, хоть и оболтус, но что-то же скажет. От натуги голос Никеши срывается на фальцет, но он держится.

— К нам пожаловал дорогой гость, — продолжал Никеша, обретая привычную важность. — Сам господин Владетель! Хозяин всякому животу на Земле. Наш благодетель, защитник, отец наш строгий и справедливый! — Оживала площадь помалу, отдельные возгласы слышались, еще не противные. Никеша кричал из последней мочи, грузя усилитель до неразборчивости: — Он явился к нам с миром. Потому мы ответим ему тоже миром. Короче, прежние обиды побоку. Согласны?

В последний раз мирно вздохнула площадь. И следом зашевелилась, ожила, пошла волнами, — дождались. «Долой!» — кричат. «Вон!» — кричат. «Не желаем!» — кричат. Кричат слитно — оглушающе. Сплошь рты разинуты — в ярости. Грязные кулаки сжаты, вздернуты к небу. Неясно, к кому относятся крики — к Никеше ли, к гостю? Пожалуй, больше к Никеше, гостя не рассмотреть пока.

Втянул Никеша голову в плечи, придурок придурком. Прянул долой с трибунки, оступился неловко на лесенке, но удержался — цепкий, а там холуи подхватили, пристроили бережно на мостовую. Отряхнулся Никеша, как ни в чем не бывало, тугой живот выпятил, поковылял прочь — смешной, жалкий.

На трибунку другой полез — незнакомый. Щеголь невиданный. Серый костюм с блестками, рубаха белая, галстук синий, сапоги посверкивают. Здоровенный малый — крепок, осанист. Из толпы одинокий крик, сдавленный, точно на пробу: «Ада-ам!».

— Вот и знакомец нашелся, — звучно вступил щеголь. — Помню, в одной камере зябли. Так?

— Та-а-к! — эхом отозвался голос.

— Ты что ль, Ванятка? — спросил Адам, всматриваясь. — Никак отпустили страдальца? Тебе же тянуть еще и тянуть… Уж весен пять, не меньше.

Все так же тщедушен Ванятка, голова избыточно велика, лобаста, белёсый пушок волос, пятно родимое по лицу наискось. Уставился завороженно на Адама, глаз оторвать не смеет.

— Отпустили меня! — кричит. — Вчистую! — кричит. — Потому как хворый я. Все одно загнусь не сегодня, так завтра…

И стесненный толпой, Ваня запробирался вперед, отчаянно расталкивая народ локтями.

— Ты поближе, поближе, — подсказывал Адам сверху и уже требовал: — Пропустите малого, господа. Здесь подожди, Ваня, рядышком стань, я сейчас. Слово скажу народу и — твой.

Оборвалась толпа, замолчала, удивленно внимает странным переговорам. Головы потянула вверх, рассмотреть желая своими глазами, что за чудо творится.

— Господа! — закричал Адам. — Я явился на Континент, чтобы обратиться к вам непосредственно, глядя в глаза. — Зычно кричал, руку, сжатую кулаком, в помощь себе воздел, и вдруг указательный перст выпростал и в такт со словами затыкал, затыкал им в народ, поучая. — К каждому хочу обратиться лично. Чтобы потом никаких пересудов, пересказов, болтовни. Главное хочу сказать вам, с чем пришел, о чем думал, сидя в вашей тюрьме, которая, уж поверьте мне на слово, подлинный рай в сравнении с тем застенком, в котором, вернувшись на Остров, маялся я вместе с моими ни в чем не повинными сродниками. Деда моего Гора, старика немощного, безжалостно бессудно убили. Жену мою Еву, взятую по любви у славов, спрятали, до сего дня не знаю, куда. Друга моего неучтенного Юри, уберегшего меня от верной гибели, пытали нещадно вместе с дядькой моим Афоней, сидевшим со мной в одной камере. Ванятка вам подтвердит, что говорю правду, его спросите. Все эти беды я от людей принял. Я, сын Владетеля, господина Земли, ничего не предпринявшего против сил зла. Что же пришлось на долю тех, кто ничей сын, брат?.. Представьте, и станет вам страшно. По тюрьмам мыкаясь, терпя голод, холод, побои, пришел я к выводу: человек не должен зависеть от чуждой воли настолько, что его собственная воля теряет направление и смысл. Такой человек скоро скотиной становится, безропотным исполнителем стороннего повеления, а то и безжалостным убийцей. С этим нужно кончать, думал я в те времена, когда думать было не только опасно, но просто глупо, когда я не знал, доживу ли до рассвета, и как мог, сберегал остатки сил, приготовляясь к последним мукам. Теперь, когда я донес до вас причины нынешнего моего состояния, кратко назову основы нашего общего бытия. Первое. Все, живущие на Земле, отныне равны в правах и обязанностях. Мы не плебеи, не славы, не исступленные, мы граждане Земли. Второе. Начиная очередной подъем человеческой цивилизации, замершей в своем развитии по вине презренных предателей, каждый гражданин Земли, находясь на своем посту, призван отныне служить общему делу — достижению счастья и гармонии для всех. Третье. Любое нарушение этих принципов подлежит рассмотрению в гласном суде, и карается в соответствии с Законом. Это, сограждане, все, что я хотел вам сказать.

Площадь ожила, загудела — понравилось.

Адам ловко спустился по лесенке наземь, к нему подошел Ваня, они обнялись — маленький тщедушный Ванятка и рослый широкий Адам.

Тут же рядом возник Хром.

— Не слишком ли резво начинаете? — прошелестел, скорчив жеваную гримаску, означающую улыбку.

— Еще и не начинал, — отозвался Адам — отмахнулся.

Площадь продолжала шуметь, но в этом шуме угроз не было слышно.

— Все же умело вы их… поимели, — не унимался Хром. — Завидую.

— Завидовать дурно, господин Хром, — проговорил Адам, счастливый, продолжая прижимать к боку смущенного Ваню. — И скажи спасибо, что не поимели нас, а то, знаешь, могли. Очень даже свободно.

Обедать отправились в кабак, где когда-то Адам встретил Юри.

— Ну, зачем же так, господин? — не выдержал, вмешался Хром. — Вы, верно, не знаете, чем здесь кормятся. У нас в укладках чего только нет — в порту оставлено — ветчинка, колбаска, хлебушек… Кастелян собирал, старался — на неделю припасов. Какая нужда желудками рисковать? Там же и стол накрыт — ко времени, как положено. Я велел…

— Ну, уж нет, Хром, — возразил Адам. — Мы явились сюда пожить неделю. А люди живут здесь жизнь и, как видишь, все еще целы, не жалуются.

Жидкий супчик был подан каждому, на дне тарелок копошилось нечто — мутная мелочь разваренная. Но мясной душок присутствовал — отдаленно. Заманчиво на голодный желудок. Кусок желтоватого хлебушка у тарелки — груб наощупь, наполовину из отрубей. За столом четверо. Адам, Ваня, от восторга утративший дар речи, Хром, натянутый — с замыслом и подавальщик Егор, хроменький, в засаленном по переду дряхлом хитоне неясного цвета. Более никого в зале нет — пусто. Народ стесняется помешать трапезе, у двери торчит, то один внутрь заглянет, то другой. Терпят — дело серьезное, чем-то попахивает…

Похлебав супа, первым, заговорил Адам:

— Школы построим, станем учить детей. Как без этого, без науки обустраивать Землю? — спрашивает он самого себя и себе же отвечает, рассуждая: — Без науки никак, господа. Лучших учеников — в университет, на Остров. Производства поставим всякие, с мелочей начнем, гвоздик освоим заново, чтоб на зависть хорош был, а там разойдемся, дальше потопаем, ускоряясь и ускоряясь. Корабли станем строить, дома возводить, детей рожать. Женщин к этому делу приставим, мужикам велим не отлынивать. А кюветы переколотим. Жизнь превратим в процесс приятный во всех отношениях. Думаю, хватит морды друг другу чистить, издеваться над ближним. Никакого прока в этом занятии нет и не будет.

— Но ведь не сразу же, — недоверчиво протянул Хром и слышно вздохнул — нарочито. — Доживем ли?

— Доживем — все будет скоро, — обещал Адам весело и сам начинал верить, что именно так и будет. Добавил с угрозой: — Не отговаривай, остерегись.

— Будет! — вякнул Ванятка.

— Может, что-то и будет, — просипел подавальщик.

Вечером он прилег отдохнуть в том же номере гостиницы, в котором был счастлив и из которого увели Еву.

«Нет ничего проще, — думал он, засыпая, — чем пообещать людям, более неспособным терпеть жалкое существование, что близится время, когда они, наконец-то, получат то, о чем мечтают и что сделает их жизнь не только приемлемой, но, главное, надежной и предсказуемой. Такой подход отлично срабатывает, — понимал Адам, — особенно при условии, что люди, озабоченные собственной судьбой, не могут собраться вместе, чтобы, сговорившись, выработать нечто общее, протестное, и, по крайней мере, обман назвать обманом. Если же не только пообещать, но и сделать нечто частное, без чего жизнь продолжаться просто не может, то есть сделать ее, пусть ненадолго, терпимой, то совершенно необязательно целиком исполнять обещанное. Достаточно время от времени об обещаниях вспоминать — цитировать самого себя в самом добром расположении духа, когда весь мир желаешь обнять, пропитать добротой и теплом. Или с самым невинным видом сетовать, что не все обещанное удалось исполнить, умолчав, что на самом деле приступать к исполнению и не думали. И уж как хорошо впоследствии — доказательно — выдергивать из толпы приближенных тех, кто прямо виновен в провале, и привлекать к ответу, наказывая примерно…»

Так он думал, чувствуя, что ускользает рассудок и вместе с ним остатки совести. Убитый горем, он понимал, что уже превратился в тирана, о приходе которого когда-то предупреждал…

В дверь постучали. Он отозвался сквозь первую дрему — разрешил войти. Дверь приоткрылась, в просвет протиснулся озабоченный Хром. Адам давно заметил, что Хром не входит, распахнув дверь на приличную ширину, как это делают не только люди, но даже роботы, а именно протискивается в недостаточный просвет, делая вид, что ему мешают сторонние силы и он вынужден их преодолевать.

— Никак не могу уснуть. Что-то не то делаем, — взялся он от порога за свою любимую песню.

— То делаем, то, — сказал Адам быстро. — Прежде не то делали, это точно. Теперь то станем делать. Ясно тебе, ворчун?

— Как-то уж очень просто получается, — выговорил Хром сокрушенно и присел к столу. — А на деле? Совсем не просто. Я бы сказал, затейливо.

— Ты, что же, привык незатейливо? Если не просто, душа не приемлет? Темный ты человек, Хром, хоть и большой начальник. Никогда не понять тебе что есть человек. Сомневаюсь, что такой вопрос ты когда-нибудь задавал самому себе. И ответил честно, отставив мудреные измышления в сторону. Ты живешь тем, что на человеке ставишь клеймо — навсегда и оттого счастлив. Еще одного пометил, какая удача. Невдомек тебе, бедолаге, что человек существо сложное, переменчивое, зависимое. Он сегодня один, ты привык к нему, успокоился, назавтра другой. Причина? Прыщик на носу вскочил — паника! А тебе всякий раз трудиться — привыкать заново. Человека представь графически — одинокая точка в системе координат. Мечется, неприкаянный, бросает его то туда, то сюда. И так всю жизнь. Для тебя человек выглядит иначе: сначала бездушная прямая — до какого-то момента, который условно назову критическим, а если проще: до встречи с тобой. Затем наступает момент, когда в твоем задумчивом взгляде возникает интерес к нему. Следом резкий скачок — переход на другой уровень, очень опасный для жизни. И уже навсегда. Тебе самому не бывает страшно? А, Хром?

— Слишком сложное рассуждение, господин, — отозвался Хром, наморщив лоб, — не по моим мозгам. А ведь я с чем к вам пришел? Я принес печальную весть. Говорить опасаюсь.

— Говори, — приказал Адам.

— Больше нет… Герда. — Наступило молчание. Оно длилось и длилось. Наконец Хром произнес обыденно: — Удавился доктор.

— Что ты мелешь? — сорвался, закричал Адам. — Как это удавился?

— Очень просто — выговорил Хром безучастно. — Приказал долго жить. Жил себе, жил да вдруг передумал.

— Молчи! Твоих рук дело?

— Да вы что, господин Владетель. Я же эти дни от вас ни на шаг… Не ожидал я этакой прыти от Герда. Тихонький был мужичок, вежливый… Тело обнаружили утром. В камере, где его держали. Уже холодное. Шнурок у него оказался невесть откуда, на входе не стали обыскивать — постеснялись. Его он и приспособил к оконной решетке и…

— А люди твои?

— Без моей воли? — удивился Хром и твердо проговорил: — Не посмеют. Нет.

— Мы возвращаемся, — сказал Адам. — Немедленно. Распорядись.

27

Последнее время Ева чувствовала себя скверно. Она то раздражалась по малейшему поводу и долго не могла успокоиться, то маялась без сна, когда все спали, то в бессилии проваливалась в полудрему и выходила из нее опустошенной и больной, то шалела от страшных мыслей, от которых ей никак не удавалось хотя бы отгородиться — не избавиться. То мерещилось, что она по-прежнему в тесной каюте, которую давно покинула. То представляла себя на допросе у Правителя, где вновь и вновь прокручивался пугающий разговор о ребенке, от которого следует избавиться, чтобы приступить к главному делу ее жизни — заселению каких-то чудовищных кювет, о которых она вдоволь наслушалась от Тарса. Она не имела ни малейшего представления о том, как эти кюветы выглядят, Тарсу самому не приходилось их видеть, он рассказывал о них пользуясь рассказами сверстников, для которых создатель этих инструментов, достойно заменяющих женское чрево, был подлинным чародеем. В конце концов, она вынуждена была согласиться с тем, что с нею происходит нечто, чему нет определения, но что постоянно во сне и наяву мучит ее.

— Отведешь меня к Франку, — объявила Ева, наблюдая, как основательно и неспешно собирается Верт в очередную экспедицию за водой.

— Ты долго думала? — Он внимательно посмотрел на нее. Помолчав, проговорил: — Ты, верно, забыла о риске. Особенно в нашем положении…

— Не пугай меня, Верт, надоело, — взвилась Ева. — Отведешь меня к Франку и все. И не спорь. Я должна объясниться с этим человеком. Ты еще не забыл, что он пострадал из-за нас? Чего мы стоим, если бросим его в беде?

— Хорошо, — согласился Верт. — Тебя не переупрямишь. Завтра, а лучше послезавтра. Годится?

— Почему не сегодня?

— Сегодня никак не получится. Посуди сама, сначала я должен найти Тарса. Тарс предупредит Франка. Они согласуют точное время визита, чтобы не помешали гости, которых у Франка полно. И только тогда…

— Почему так сложно?

— А ты думала, стоит тебе захотеть…

— Скажи мне, Верт, — спросила Ева смиренно, — ты еще не отказался от наших планов?

— И не откажусь. Я не машина — у меня заднего хода нет. Подумай, сколько я протяну? Месяц, два… Ты останешься без защиты — вот о чем я думаю день и ночь.

— Ночью ты давишь ухо и при этом ужасно храпишь. Я просыпаюсь, переваливаюсь с бока на бок — никак не найти удобное положение. Потом долго не могу заснуть…

— Ну, прости, прости. Слаб человек, люблю всласть поспать.

— Сколько еще мучиться? Я мало двигаюсь, полнею. Ребенок такой большой, неспокойный. Он толкается изнутри… Что будет дальше, подумать страшно…

— Терпи, Ева. Ты хотела этого ребенка. За тебя никто его не родит. Мало двигаешься, согласен, не хватает воздуха. Боюсь, нам придется принять предложение Тарса и отправить тебя в стационар. Он уже приготовил палату. Лучшего выхода не придумать. И нам спокойнее.

— Тебе бы только избавиться от меня…

— Что ты еще скажешь? Уж говори все подряд.

— Когда это произойдет, Верт?

— Что именно? Заберет Тарс?

— Да нет. Это, — она огладила округлившийся живот, а он, глядя на нее, видел старшую свою жену Кони и точно такой же ее жест, в котором содержалось одновременно удовлетворение происходящими переменами и страх перед тем, что ждет ее не когда-нибудь, а в известные сроки. Теплая волна жалости к Кони прошла по его телу. Как же мало внимания уделял он своей настоящей жене, как она терпеливо сносила его выкрутасы — женитьбы, следующие одна за другой. Теперь он понимал — запоздало, что так терпеть могла только любящая женщина.

— Еще нескоро, — выговорил Верт неповинующимися губами.

Вид несчастного Франка произвел на Еву гнетущее впечатление. Особенно изуродованное лицо — сплошной сине-красный кровоподтек. На нем жили одни глаза, они внимательно, с жадным интересом следили за каждым ее движением.

— Не нужно меня благодарить, — произнес он неразборчиво, точно рот был заполнен горячим — разбитые губы до конца не смыкались. — Я преступник, Ева. Нарушил клятву. Меня постигла кара — справедливое наказание. Что будет дальше, не знаю, но врать, предавая свое назначение, не хочу. Жить клятвопреступником не могу. Повинюсь, испрошу прощения, буду прощен… Может быть. Но не решаюсь — страшно. Выгораживаю себя тем, что пошел на преступление ради малознакомой женщины, неожиданно осветившей мою скудную жизнь. Самого дорогого для меня существа на свете. И теперь помышляю предать ее — женщину, не оставляющую надежд… Что мне делать, скажи…

От его едва разборчивых слов Ева растерялась. Она вдруг поняла, что эти странные слова, которые нужно домысливать, чтобы понять, ей приятны.

Когда Франк оборвался, она спросила:

— О чем ты? Ничего не понимаю. Ты бредишь?

— Не тебе понимать. Достаточно, что понимаю я.

— Но объясни…

— Я люблю тебя, Ева, — произнес он ровно, не спуская с нее жадных глаз. — Наверное, так называется то, что случилось со мной… Осмелел, когда понял, что наполовину мертв. А теперь с меня взятки гладки. Мне совсем не страшно — после смерти мы все будем прощены…

— Что ты говоришь, Франк? Разве можно так говорить?

— Можно, — выдохнул Франк и закашлялся. — Нужно, — справившись с кашлем, договорил он твердо. — Я много думал и теперь, когда жизни пришел конец, решился высказать тебе то, что у меня на душе. Я, кажется, справился, мне полегчало. — Он напрягся приподнять голову, но не смог. — Остается вопрос, на который я, как ни бьюсь, не могу ответить: кто защитит тебя, твоего ребенка, когда меня не станет. Твое положение еще более безнадежное, чем мое. Нам не выкарабкаться, если мы не придумаем поворот, который позволит обмануть судьбу.

— А мы, кажется, придумали, — сказала Ева.

— Прости меня, — сказал Франк. — Я подумал, что ты явилась с упреком… Я ошибся?

— Мы давно забыли о неудавшемся происшествии. Я говорю о другом: мы придумали…

— Даже так? — оживился Франк.

— Именно так, — твердо сказала Ева.

— Вот оно что. Что же вы придумали? Ну-ка, поделись.

— Переворот.

— А это еще что такое? — произнес Франк, помолчав.

— Действие, целью которого подразумевается кардинальная смена власти.

— Вот это да, не ожидал, что ты… Но какими силами? Ты хотя бы соображаешь, что вы затеваете? Горстка отчаявшихся сумасбродов и туда же…

— Начнем с того, что нейтрализуем Правителя. Спрячем его так, чтобы сторонники не смогли быстро найти и освободить. На эту операцию нас хватит. Особенно если с нами будешь ты и твои люди. Мне Тарс рассказал о твоем предложении. Затем объявим о его смерти и изберем нового Правителя…

— Фантазеры. Ну, а дальше? — оживился Франк, вновь дернулся поднять голову — оторвать от подушки, но ничего у него не вышло. — Что вы предпримете дальше?

— Сойдем с траектории, развернемся и полетим к Земле. Мы уже приступили к расчетам.

— Удивительно оригинальное решение. Интересно знать, в чьей бедовой голове родилась этакая чушь? У этого мыслителя есть имя?

— Такая чушь явилась мне, — скромно призналась Ева.

— Сразу видно, что ты не особенно утруждала себя науками, — тихо проговорил Франк.

— Это так, согласна. Но я очень быстро учусь.

— Век живи, век учись, дураком помрешь… — печально протянул Франк, но встряхнулся и продолжал энергично: — А представляешь ли ты себе маневр, который нужно будет совершить? Хотя бы в самых общих чертах? Не по учебнику физики, с которым ты, подозреваю, основательно познакомилась, но в котором для простоты опущены бесчисленные подробности. Знаешь ли ты, как готовился этот полет, что ему предшествовало? Бесконечные весны интенсивной работы сотен специалистов, всего вычислительного потенциала Земли. Вся коллективная мощь была потрачена на расчет траектории. Затем расчет как шаблон, от которого ни на шаг, заложили в бортовой вычислитель Большого корабля. Дальше проще: следовать траектории с максимальной точностью. Пока мы летим, к счастью, без происшествий и отклонений. Даже параметры внешней среды по пути следования подтверждаются…

— Основательный анализ, — сказала Ева. — Сразу видно, что ты много учился.

— Учился я, милая, к сожалению, тоже мало, много не получилось. Поручили другое дело. По молодости думал, более важное. Ошибся, теперь расплачиваюсь.

— Ты мне так и не ответил — осторожно напомнила Ева. — Ты с нами?

— На что я годен? — выговорил Франк. — Калека. Однако отказывать не люблю. Как говорится, поживем, познаем истину. А теперь иди. Как ни весело с тобой общаться, а время поджимает — пора. Того и гляди, гости нагрянут. И ведь не лень им — проверяют, жив ли я, не поднялся ли на ноги, не сбежал. Убеждаются, остывают. К тому же, Ева, я очень устал, голова кругом, нужно передохнуть…

Ева поднялась, пошла к двери.

— Ты приходи еще, — сдавленно выкрикнул Франк ей вослед. — Мне очень понравилась твоя простота и наивная смелость…

За дверью ее поджидал Верт, его куртка топорщилась — автомат, как всегда, был при нем.

Правитель явился в камеру Франка спустя час. Вошел хозяином, придирчиво осмотрел помещение. Франку показалось даже, что не только осмотрел, но и обнюхал. И даже почуял чужой запах, которого не было прежде, но не признался. Завершив эту операцию, уселся напротив и принялся молча рассматривать узника. Результат осмотра ему не понравился, его осунувшееся лицо недовольно скривилось. Заговорил ворчливо:

— Ты, парень, смотрю, на поправку пошел. Удивительно. — Он помолчал. — Теперь объясни, почему за тебя так заинтересованно ходатайствует командор Хром?

— Это какой же Хром? — спросил Франк.

— Не прикидывайся. Мне все известно. О твоей основной миссии.

— Нет, я не об этом. Интересно, с какого перепуга Хром заделался командором? — закипел Франк. — А Фарна куда девали? Понятно, допрыгался старый пень — не избег участи, укокошили. А ведь старина Фарн собирался покончить с Хромом — так он ему надоел. Видно, не успел старичок, оплошал,…

— Верно мыслишь. Я, конечно, мог бы и сам догадаться, что ты из ведомства Фарна, хотя Хром умолчал об этой мелочи при нашем последнем разговоре. Возникает вопрос: почему? В спешке? Не думаю. Здесь что-то личное. Так что ты уж прости меня за ущерб, причиненный… по неосторожности, а также из-за тупого рвения идиотов. Знал бы раньше…

— Спасибо и на том, — сказал Франк.

— Ты скоро поправишься, а вот я сдаю. Смерть Коры выбила меня из колеи. Этой ночью проснулся, почувствовал, что задыхаюсь, не хватает воздуха. Так сердце прихватило. Думал, не дотяну до утра. — Он помолчал и продолжал печально. — Как ни дергайся, а конец все ближе. На кого дело оставлю? Тарс гонит в гравитационный барабан — кручусь до отупения, не помогает, не возвращает, как прежде, к жизни. Поверишь, ничего больше не нужно — ни власти, ни инаугурации, о которой когда-то мечтал. Опять бездельники суетятся — тайком. Готовят сюрприз… Я отменил, как только узнал. Зачем? Понимаешь, Франк, с уходом жены моя жизнь разделилась надвое, — большая часть, в которой все же происходило что-то, о чем стоит помнить, отошла и, пожалуй, сдана в архив. Меньшая часть, которая предстоит, тонет в мутном тумане. Я утратил энергию движения, застыл в замешательстве. У меня совсем не осталось сил продолжать жить. Ни до чего нет дела. Думаю только о дочери и жене. Одна отдалилась, по существу, умерла, вторая умерла на самом деле и тоже отдалилась — безвозвратно. Ты знаешь, я завидую им. Что будет дальше, Франк?

— Вы меня спрашиваете? Удивительно. — Он помолчал, собираясь. — Могу ответить. Здесь у народа возникла идея. Довольно бредовая, если вникнуть. К тому же принадлежит она очень милой женщине. Вы ее хорошо знаете. Вы даже пытались отвести ей особое место в нашей будущей жизни. Так вот, эта самая женщина предлагает ни много, ни мало взять и развернуть корабль — направить его к Земле. Как вам нравится эта незатейливая мысль, господин Правитель?

— Но это же бред, Франк, — невесело рассмеялся Правитель и продолжал, заводясь помалу. — Вот люди… Стоит расслабиться, как отыщут лазейку, влезут в душу, не снимая обуви, и думают, что все, победили, растоптали тебя, превратили в ничтожество. Ну, уж нет, господа, не рассчитывайте так просто отделаться от своего Правителя. Нутром чую, давно затевается что-то грязное, непотребное, омерзительное… Ничего у вас не получится, не старайтесь. Погодите, вот отдышусь и прижму вам хвост так, что все вы, ничтожества, снова запляшете под мою дудку. Буду карать и карать. Стоном будет стонать земля под ногами… А иначе с вами нельзя. Прав был старина Владетель, очень даже прав…

— Зачем так резко? — через силу выговорил Франк. — Не лучше ли плавно, постепенно…

— Может быть, у тебя есть время, чтобы плавно и постепенно, — рявкнул Правитель. — Я так не могу, мне рассусоливать некогда. За мной люди. Потому я решаю вопрос кардинально и на том стою. Никому не верю, все вы предатели.

— Они силой возьмут власть…

— Каким образом? Ты заговариваешься, Франк.

— Вы знаете, как они проникли в подкидыш? А потом в Большой корабль? Чуть что не по ним, автомат в брюхо и порядок. Головорезы безбашенные, им терять нечего. Помните, как умирал Серый? Вы и его назовете предателем? Как-то не сходится, господин Правитель.

— Скажи Франк, а как мне тебя называть? — Он замолчал, всматриваясь в лицо собеседника и ожидая ответа. Но не дождался. — Мы ведь так и не обсудили твою проблему — до конца. Скажи, как мне быть с тобой? Не увиливай, отвечай. Разве ты не предал?

— Нет, не предал, — совершенно спокойно произнес Франк.

— Упираешься? — прошипел Правитель, задыхаясь от ярости. — Не советую…

— Профессия у меня такая, — невозмутимо объяснил Франк. — Иначе никак. Прежде чем прийти к какому-то решению, я изучаю вопрос, заданный мне обстоятельствами или людьми. Так вот. Вы сами меня подтолкнули к этим людям, помните? Я немедленно обнаружил заговор, на первый взгляд неопасный, но я-то знаю, что тайное становится по настоящему опасным, как только о нем узнает неограниченный круг людей, то есть перестает быть тайным. Выражусь иначе: становится популярным, следовательно, получающим возможность развития. Известно, что микроорганизм, лишенный общения, запертый в изолированном объеме, в конце концов, самоуничтожается.

— Помню. Но ты обещал справиться, а я поверил. Что дальше?

— Я и справился, как обещал, — быстро. Но открылась неожиданная перспектива, возбудившая мой профессиональный интерес. Я удержался от немедленного доклада и приступил к раскопкам. Все началось с того, что после старта шестнадцатого подкидыша мне донесли, будто некие наглецы с боем прорвались на борт, но не вышли в Большой корабль вместе со всеми. Что их всего пятеро, а наглости — на сотню бойцов. Можно было бы приступать к ликвидации, но я взял на себя ответственность и решил подождать. Они вели себя осторожно, из одного укрытия переходили в другое. Вскрыли склад с концентратами — решили проблему с едой. Воду добыли из системы орошения, паршивую, но не опасную для жизни. В Большой корабль им было не выбраться — все люки и двери задраены. Вскоре моим людям удалось подключиться к системе сканирования внутреннего пространства подкидыша. По монитору в своем кабинете я в непрерывном режиме отслеживал каждое их перемещение, фиксировал каждую очередную лежку. Было интересно выяснить, почему они надолго не задерживаются на одном месте, ведь никто за ними не гнался. Тогда я распорядился шестнадцатый подкидыш законсервировать и никаких работ в нем не производить, чтобы избежать контактов чужаков с рабочими. Наконец я обнаружил, что все больше времени они стали проводить в ремонтной мастерской, где в составе штатного оборудования имелся отличный комплект инструментов. Вскоре собрали и испытали лазерный резак. Я понял, что готовится выход в Большой корабль. Пришло время действовать. Я в одиночку проник в подкидыш, вышел на них и под дулами пяти автоматов приступил к переговорам. Объяснил, что обследую помещения корабля и со дня на день пришлю рабочих для проведения регламентных работ. Они были озадачены. Тогда я предложил им спасение в обмен на лояльность. Они думали недолго, а когда согласились, мы заключили сделку. Я подарил им неучтенный универсальный ключ — обязательный экземпляр тайной службы, чтобы сократить до минимума внешние контакты, а они обещали сидеть смирно и не высовываться без особой нужды. Ева уже была у них. Но я ее не видел — спряталась. Таким образом произошло классическое внедрение агента в преступную среду. Но сделаться своим я не спешил. На подобное действие в нашей службе смотрят сквозь пальцы, хотя законники квалифицируют его как запретный контакт, отягощенный прямым соучастием. Когда же полномочный представитель подпольщиков ваш любимый робот Р2 появился в офисе строителя Венка и вступил с ним в переговоры, я сообразил, что ситуация принимает неожиданный оборот, а я продвигаюсь в правильном направлении. Я понял, что имею дело с незаурядными субъектами, и окончательно утвердился в полезности моего исследования. Время от времени в их расположение пробирался доктор Тарс, — он наблюдал Еву. Верт, их вожак, регулярно общался с Р2 — обычно по ночам. Было замечено, что тот уходит от него в приподнятом настроении. Позже мне доложили, что именно этого робота они использовали в качестве своего агента в первых переговорах с Венком. Чуете, как разрастался информационный зонтик? Но я все еще не знал в подробностях, что они замышляют, одни догадки, предположения, а мне, чтобы справиться с угрозой, необходимо было знать все и точно. Причем, учтите, я действовал один, не подключая своих людей, — опасался малейшей утечки, чтобы не спугнуть клиентов. Когда ваши службы их основательно обложили, возникла угроза провала всей операции. Тогда, чтобы не прерывать процесс, я решил их убить, разумеется, притворно. Не для того, чтобы спасти от расправы, ведь вы именно так подумали, когда спустили на меня борзых, но для того, чтобы окончательно войти к ним в доверие. И надо же было случиться такому провалу. Стало ясно, что я непростительно прокололся, первый раз в жизни, — вмешался зеленый мальчишка и все испортил.. Говорят, мастерство не пропьешь, но… и на старуху бывает проруха.

— Почему ты не мог объяснить ситуацию так, как сейчас объясняешь? — спросил Правитель. — Я бы понял.

— Объяснить? Кому? Патологическому уроду Винту? Или заторможенному тупице Юнику? Вы же знаете, что в программе, заложенной в их пустые головы, процесс мышления не предусмотрен. Поговорить со мной вы не снизошли. Почему? Всякий поступок имеет обоснование, на всякий вопрос есть ответ. Я не настаивал, думал, что вы в курсе, кто я такой и какую службу представляю. Скоро опомнитесь и все образуется. А ведь объяснись вы со мной тогда, не было бы ужасного продолжения. Вы хоть это-то понимаете?

— Не говори со мной в таком тоне, — взорвался Правитель. — Ты должен был потребовать встречи со мной.

— Потребовать? Это как понимать? Как шутку? Ваши уроды сходу взялись за дело — не привыкли тянуть резину. И через пару минут обработки я не только не мог говорить, но не мог даже связно соображать.

— Сам виноват, — сказал Правитель. — Слишком перемудрил. Что будет дальше?

— Попробую выздороветь, если позволите. Срослись бы кости. Тарсу что-то не нравится, говорит, нужно сломать правую ногу и попробовать заново — но теперь по старинке, в гипсе.

— Тарс тебя вытащит, потерпи. Я спрашиваю, что делать с командой Верта? Ты сможешь уговорить Еву лечь в стационар? Ей скоро рожать. Если согласится, остальных обещаю не трогать, пусть живут, как живут. Но только тихо.

— Мне нужен доступ в кормовую радиорубку, — сказал Франк. — Хочу разобраться с Хромом, пока этот пес не наворочал дел.

— Набросай радиограмму. Я пришлю Алекса, он зашифрует и передаст.

— Нет. Мою радиограмму посторонним читать не положено.

— Как знаешь. Прикажу отнести тебя на носилках…

— Тоже нет. Попросите доставить кейс из моей каюты. Желтый, под письменным столом, слева. Предупредите, чтобы не вздумали открывать, — останутся без головы.

— Распоряжусь. Когда встанешь на ноги, получишь прямой доступ к каналу связи. Но ты мне так ничего и не объяснил по поводу бредовой идеи. О возвращении на Землю.

Франк понял, что по-настоящему Правителя заботит только этот вопрос. Задача может облегчиться, если он согласится.

— Не молчи, — прошипел Правитель, заводясь. — Я, кажется, спрашиваю.

— Я думаю. Позвольте сосредоточиться. Итак, вы, надеюсь, понимаете, что до Терции доберется едва ли десятая часть пассажиров. Мы еще не знаем, как удастся пережить разгон, когда выйдем за пределы солнечной системы. А ускорения при маневрах? Они обязательно будут и немалые. Боюсь, похоронной команде придется работать в непрерывном режиме.

— Ничего не поделаешь, придется. Ты сказал, что идею разворота высказала Ева. Об этом она наверняка советовалась с навигаторами.

— Я задавал ей тот же вопрос, — сказал Франк. — Она подтвердила. Встречалась с Венком. Проговорили битый час.

— Она что, приходила к тебе? Какие же вы умельцы! Глазом моргнуть не успеешь, как обведете вокруг пальца.

— Ева ушла за час до вашего явления.

— Надо же. Как она выглядит теперь?

— Как основательно беременная женщина, как же еще? Хорошо выглядит.

— Хотелось бы с ней встретиться, — сказал Правитель.

— Не так скоро. Ею занимается Тарс. Она доверяет только ему.

— Согласен. Прикажу Тарсу поместить ее в стационар. Эту женщину мы должны сохранить.

— Будем стараться — сказал Франк.

— Кстати, Франк, — проговорил Правитель, уже отворив дверь, — ублюдка Винта и его тупого напарника, если не ошибаюсь, по имени Юник, я приказал отправить в топку…

— Напрасно поспешили, — сказал Франк. — Заметные экспонаты, их нужно в зверинце показывать, когда вернемся на Землю. Слышал, звери там передохли.

— Теперь поздно об этом думать, — сказал Правитель и вышел.

28

Ближе к вечеру секретарь напомнил Адаму о прощании с Гердом — в крематории было назначено на семнадцать. Он заспешил, не стал дожидаться машины, пошел пешком — по пустому городу, в котором больше не было Герда.

В небольшой комнате почти без мебели, на низком столике стоял простой гроб из небрежно остроганных сучковатых досок — ручная поделка. Он приблизился. Пепельно-серое лицо Герда в обрамлении яркой до рези в глазах белоснежной ткани, было спокойным и совершенно мертвым. Рядом с гробом стоял единственный в комнате стул. На нем, неудобно понурившись, спиной к входной двери сидела хрупкая женщина в черной траурной накидке, мягко покрывавшей голову и плечи.

— Тея, — позвал он.

Она подняла голову, распрямилась, замедленно обернулась. Узнала. Ее распахнутые совершенно сухие глаза смотрели строго и укоризненно.

— Мне жаль, что это произошло, — выдохнул Адам. — Я был на Континенте. Вот вернулся…

— Зачем? — тихо спросила Тея. — Зачем ты вернулся? Хотел убедиться, что Герд умер на самом деле? Теперь ты знаешь, что он умер. Наверное, успокоишься, забот станет меньше.

Тея вздохнула, опустила лицо, отвернулась. Адам удержал ответ.

— Хочу побыть с ним наедине в последний раз, — начала объяснять Тея, слышно вышептывая. — Ничего не выходит, то один зайдет, то другой. Каждый задает один и тот же вопрос: почему?.. Я не знаю, как отвечать… Но ведь спрашивать не запретишь…

— И все же почему? — спросил Адам, подождав.

— Положено попрощаться прежде, чем в крематорий… — не ответив, заспешила Тея. — Чтобы в памяти сохранился… облик. Это так важно… Нам не дали проститься.

— Я спрашиваю, почему он?.. — повторил Адам.

— Я не знаю, — отозвалась Тея — отрезала. — Думаю, кто-то знает. Он страдал от болей, едва терпел. Ночью, забывшись, кричал… Последние дни повторял и повторял: как же мало осталось жить. Не говорил, что собирается… Ничего такого, чтобы можно было подумать… Так мечтал дождаться сына… Успокоился, когда оставил свой пост, сосредоточился на строительстве института. — Она помолчала. Завершила шепотом: — Проститься с живым меня не пустили, даже записку передать отказались. Объяснили, что ты запретил.

— Ничего я не запрещал, — проговорил Адам тоже шепотом. — Это суд и Закон. — Собрался, выговорил твердо: — Я найду убийцу.

— Зачем? — вскинулась Тея. — Кому станет легче? Ему? Тебе? Или, может быть, мне? Не нужно. Пострадает кто-то еще. Возможно, невинный. Герда уже не вернешь, он ушел навсегда. А я вижу его живого — шагает размашисто и смеется… Я ничего не хочу знать. Легче не станет, если узнаю…

— Знать должен я, — тихо сказал Адам. — Он был моим единственным другом.

— Он и мне был другом. Если родится мальчик, я назову его Гердом. Можно?

— Конечно, — сказал Адам. — Знаешь, Тея, мы с Гердом крепко повздорили, а помириться не успели. Этот нелепый суд… Я на суде не был. Его обвинили во множестве грехов, приговорили… Мне сказали: были доносы… Потом принесли приговор на подпись. Я отказался подписывать. Спустился к нему, предложил помилование — имею право. Он объяснил: по Закону прошению о помиловании должно предшествовать добровольное признание вины. А он не считал себя виноватым, покаяться отказался — гордый. Я улетел на Континент, там назревал конфликт, нужно было срочно улаживать… Рассчитывал вернуться, переиграть… Не думаю, что наш последний разговор мог стать причиной… Наша ссора и не ссора вовсе… Он никак не хотел понять, почему я замкнулся, почему стал подозрительным и недобрым. Мне от него доставалось… крепко. Я не жил — маялся, места себе не находил. Украли жену, убили деда, возможно, убили отца… Я не могу судить о потерях поверхностно, посмеиваясь, как в студенческие годы… Мы давно не студенты. Мы должны полной мерой отвечать, за каждый свой шаг, за каждое слово…

— Он очень обиделся, — быстро заговорила Тея, глотая слезы. — Я сразу заметила, что не все в порядке. И вдруг арест — последний безжалостный удар. Как я буду жить без него теперь?

— У тебя остался я. — Он помолчал. — Запомни это.

— Запомню.

— Не буду мешать. Пойду.

— Иди…

«Не верю ни одному слову, не верю, — твердила Тея, когда за Адамом затворилась дверь. — Лицемер. Так отомстить… Дождался, когда власть пришла… И негодяй Хром тут как тут, рядом, забегал… кругами. Теперь друзья, рассказывает Агор. Я-то знаю, чем закончится ваша дружба. Хром отца с панталыку сбил, теперь до тебя добрался… Значит, и твой черед недалек…»

«Прижать Хрома, — сосредоточенно думал Адам, возвращаясь во дворец. — Не расколется, заняться окружением. Донесли, что обнаружилась странная резиденция, прежде принадлежавшая Фарну, в которую Хром переехал. Охраняют виллу получше, чем дворец, — не подступишься. Послать взвод солдат под началом Кента, перевернуть все вверх дном… Допросить персонал. С пристрастием. Как положено. Будут упираться, придавить. Что-нибудь обнаружится, не иначе. Посмотрим, что тогда запоет Хром, как задышит».

«Герд ушел не по собственной воле, — продолжал он думать, — не было причин. Ему помогли… Не исключено, подтолкнула наша последняя стычка… Если так, то Хром виноват. Он один мог осмелиться. Но зачем? Неужели этот человек располагает такой властью?»

Он вызвал секретаря, приказал немедленно разыскать Хрома.

— Ты, кажется, доигрался, — резко заговорил Адам, не дождавшись, пока скользкий Хром полностью втянется в кабинет. — Я объявляю тебе войну. Один из нас из этой войны живым не выйдет.

— Что это означает, господин Владетель? — спросил Хром в напускном замешательстве. — Неужели ваш слуга что-то нарушил?

— Я успел усвоить, Хром, что на мелочах тебя не поймать. Ты слишком хитер, изворотлив, лукав, чтобы попасться. Но и я непрост. Помни об этом и тогда, если очень повезет, будешь цел.

— Я все же попрошу объяснить, в чем причина вашего недовольства.

— У меня несколько вопросов к тебе, на которые я намерен получить ответы. Будет лучше, если ты ответишь сам, и меня удовлетворят твои ответы. Если же ты думаешь иначе, я оставлю тебя в покое и немедленно подключу к поискам своих людей. Но уже по полной программе. Очень не советую дожидаться, когда они всерьез возьмутся за дело.

— Вот давить не нужно, господин Владетель. — Хром справился с волнением — внешне. — Готов ответить на любые вопросы. От вас у меня нет тайн.

— Принято к сведению. Итак, вопрос первый. Когда мне доложили, что командор Фарн завершил свои дни на Земле, я спокойно принял давно ожидаемое известие. Вроде бы ничего особенного, что может насторожить. Я знал, что он стар, до предела изношен, видно, пришла пора. Не удивительно также, что смерть случилась скоропостижно — ни с того, ни с сего. И все бы ничего, но смущал вопрос: почему печальное событие произошло спустя несколько минут после того, как ты вошел в его спальню? Что скажешь по этому поводу?

— Однако вы хорошо осведомлены, господин Владетель, — сказал Хром как ни в чем не бывало. — Не пойму, каким источником информации вы воспользовались, ведь свидетелей не было. Командор Фарн, о котором, уверен, вы прежде едва ли слышали, действительно достиг преклонного возраста, его здоровье опустилось значительно ниже допустимого уровня. Стало ясно, что он больше не в состоянии руководить столь серьезной службой. Больше того, с некоторых пор он стал представлять реальную опасность. Его указания нередко оборачивались хаосом в организации нашего труда, в том числе неоправданными людскими потерями. Он постоянно якшался с Координатором, был одним из инициаторов исхода, и всячески способствовал успешному проведению совершенно неподготовленной операции. Учитывая сказанное, а также мелкие, не столь значительные обстоятельства, я полагал, что его жизнь естественно подошла к концу. Но утверждаю, что к прерыванию этой жизни я не причастен. Ни я, ни мои люди.

— Сказанное не является доказательством, это только слова, — возразил Адам. — Мне нужно знать, почему именно твое явление стало причиной смерти достойного человека. Почему он не умер перед твоим приходом или через час, после того как ты оставил виллу? Ты единственный свидетель его смерти и по сведениям, которые мы добыли, допросив робота Арто, твоя реакция на смерть господина была совершенно спокойной, что говорит либо о чистой совести, либо о том, что напускным спокойствием ты надеялся скрыть волнение. Но все это общие фразы — не доказательство вины. Теперь продолжение, пока тебе неизвестное. Сразу же после смерти Фарна я поручил доктору Герду, осмотреть тело. И представь себе, вывод, который он сделал, подтвердил, что несчастный Фарн был задушен. В обоснование своего вывода Герд отметил в заключении, что на шее несчастного еще при жизни появился свежий характерный след. Если исключить робота Арто — его не было рядом, то остается единственная версия события — ты своими руками придушил старичка. Не советую отпираться, Хром, нет никакого смысла.

— Но есть ли у вас прямые доказательства? — не сдавался Хром. — Арто не может свидетельствовать в суде. К тому же в момент смерти Фарна, он находился внизу и свидетелем быть не мог.

— Ошибаешься, Хром. У меня есть доказательства — самые прямые вещественные неопровержимые. Суду будет предъявлен некий предмет. — Адам достал из ящика своего стола небольшой бумажный сверток и положил на столешницу. Рядом поместил лист бумаги с текстом. — Эту вещь мне принесли вместе с протоколом экспертизы. Ты догадываешься, что это такое?

— Нет, — неуверенно протянул в мгновение полинявший Хром.

— Посмотрим? — предложил Адам и развернул сверток. На стол выпал аккуратно сложенный знакомый шнурок. — Что ты на это скажешь?

— Это совсем другое дело, — сказал Хром с облегчением. — Больше не отпираюсь. Я действительно замочил старика. И, представьте себе, не жалею. Фарн давно выжил из ума. Да и не жил он — мучился. Стало так жаль его. Пришлось оказать последнюю услугу. Считайте, он сам напросился… — Хром замолчал, отдышался. — Но скажите, как вам удалось раздобыть шнурок?

— У меня тоже есть службы, — сказал Адам скромно, — и они не сидят без дела.

— Что дальше? — осторожно, пробуя, спросил Хром. — Прикажете меня арестовать?

— Пока нет, — сказал Адам и заметил, что Хром сразу же расслабился. — Теперь, когда мы договорились по первому пункту, переходим ко второму. Ты сейчас, не выходя из этого кабинета, назовешь мне два имени. Первым должно быть имя человека, который приказал убить Герда, и вторым имя существа, назвать его человеком не решаюсь, который приказ исполнил.

— Второе имя я могу назвать, но какой в этом смысл, если негодяя уже нет в живых.

— Успел подчистить? — спросил Адам. — Шустрый же ты, однако.

— Мне доложили…

— Не ври! — выкрикнул Адам. — Первое имя можешь не называть — оно мне известно. Ты лишил жизни светлого человека, моего единственного друга. Ты совершил страшное преступление. Тебе нет, и не будет прощения. А теперь убирайся с глаз долой! Я скоро приму решение, и ты первым узнаешь о нем. Очень скоро. Вон!

— Вы напрасно гневаетесь, господин Владетель, — сказал Хром, сохраняя спокойствие. — Не нужно спешить. Сначала выслушайте меня, а потом решайте, кому погремушки, а уж кому колотушки. Предлагаю мысленно вернуться в день смерти Фарна. Утром, если помните, я впервые побывал у вас на приеме. Оттуда, окрыленный прямым общением, я отправился по делам. И уже в дороге понял, что не успокоюсь, пока не получу ответ на вопрос, мучивший меня все последнее время: чем объяснить невиданную активность службы, тогда как меня, до того везущего воз практически в одиночку, оставили не у дел — попросту исключили как лишнего. Я развернулся и поехал в поместье Фарна. Попытался прорваться к хозяину, но меня не пустили. Чтобы проникнуть в спальню, причем обязательно одному, пришлось заняться дежурным роботом, который стоял на страже. Арто было велено никого не пускать, но я с трудом уломал его. Поднялся по лестнице, вошел в спальню, намереваясь поговорить со стариком по душам. И сразу же, еще не успев открыть рот, обнаружил ответ на вопрос, с которым ехал. В спальне, где я давно не бывал, появился странный объект — огромная панель с нанесенной на нее картой столицы. Панель покрывали кнопки и индикаторы, причем располагались они на условных изображениях отдельных зданий. Я неплохо знаю столицу, потому некоторые здания узнал сразу же — по очертаниям. Открылась ужасная правда. До меня дошло, что чудовищными взрывами, уничтожившими город и множество людей, управлял совсем не Правитель с орбиты, как мы привыкли думать, а чудовище на последнем издыхании, сидящее передо мной. Я сказал ему о своем открытии. Он нагло рассмеялся мне в лицо и объяснил, что мои обвинения не могут служить доказательством его вины. И даже панель с изображением города, находящаяся в его спальне, доказательством не является, хотя несомненно имеет отношение к взрывам в городе. Эту панель построили давно, еще в бытность Харта, а разместили в его спальне потому, что здесь она под надежной охраной и возможность доступа к ней ограничена. Откуда управляли взрывами на самом деле он не знает, но рад, что таким образом удалось отомстить за его погубленную семью — убитого отца, умершую в нищете мать, за его несчастную юность. Я не смог совладать с приступом ненависти и задушил негодяя. Причем сделал это именно тем способом, который он предпочитал всем остальным, собственноручно расправляясь с узниками собственной тюрьмы. Вот что произошло на самом деле, господин Владетель. Я сразу же позвал Арто и велел заняться похоронами, а спальню запереть. Кстати, со слов того же Арто я узнал, что бригаду монтажников, выполнявших последний этап работы на территории усадьбы и в спальне командора, по приказу Фарна удерживают в тюрьме. Им всем был вынесен приговор — смерть. Было известно, что Фарн никогда не оставлял свидетелей. Они до сих пор сидят взаперти во главе с инженером Штормом. Арто признался, что уже заказал труповозку… Я велел Арто отложить решение их судьбы.

— Почему до сих пор молчал? — спросил Адам.

— Всем так нравилось обвинять Правителя. Я подумал, зачем ворошить…

— А Герда зачем убил?

— Вопрос не ко мне, господин Владетель. Разберитесь с судом. Они вынесли идиотский приговор. Кстати, я ознакомился с его текстом только вчера. Вашей визы на нем нет. Почему приговор привели в исполнение, не знаю. Исполнитель — штатный палач Фарна. Сначала задушил Герда, потом повесил. Получается, что к убийству вашего друга я не причастен. Если прикажете, я проведу соответствующее расследование…

— Как же ловко у тебя получается.

— Это точно. Просто не привык сидеть, сложа руки, так уж воспитан…

— Сколько человек в тюрьме?

— Тринадцать, считая инженера.

— Немедленно вели отпустить их. И не забудь извиниться.

— Понял, господин Владетель.

— Ступай…

29

На этот раз к поездке на Континент готовились основательно. С утра снарядили транспорт за Юри и Афоней. К вечеру их привезли оборванных и голодных, но не унывающих и даже веселых. Уставшие после дороги, они, стояли перед Адамом, переминаясь с ноги на ногу, казалось, утратив дар речи от торжественной обстановки кабинета Владетеля. Такого величия им не могло присниться даже во сне.

— Вижу, вам хорошо досталось, — заговорил Адам, выйдя из-за своего широченного стола и сделав несколько шагов навстречу. — Почему не сообщили, что ваши дела так плохи? Ведь есть же коммуникатор у Юри. — Не получив ответа, продолжал незнакомым тоном большого начальника, что покоробило друзей, особенно Юри: — Жить будете во дворце. Как люди. Комнаты вам приготовили, подобрали одежду и обувь. Ваня расстарался. Отъедаться будете здесь, у меня на глазах — по расписанию. В городе гулять свободно. Возникнут проблемы, связывайтесь со мной. Теперь баня и — ужинать. С хозяйственными вопросами — к кастеляну. Он ждет за дверью. Вперед.

Они послушно развернулись и скрылись, не проронив ни слова.

«Мои последние друзья, — размышлял Адам, когда за мужиками затворилась дверь. — Больше у меня никого нет — не обзавелся. И еще Ванятка. Отогрелся на удивление скоро, ожил. Бродит по дворцу, все ему интересно — смышленый человечек. Никак не может прийти в себя, одолеть память о прежней убогой жизни. Корки от обеда на столе не бросает, украдкой сует в бездонные карманы хитона — припасает, боится, что рано или поздно халяве придет конец. Никак не отучить. Все же немного человеку нужно, чтобы жизнь называлась счастьем».

Адам не стал приглашать Хрома в поездку, решил проверить, проведает ли прохиндей, что намерены ускользнуть без него. Распорядился подготовить носитель на утро через день, а когда секретарь попросил перечислить тех, кто летит, назвал только Юри, Афоню и Ванятку, не помянув Хрома.

Хром раздражал Адама. Особенно его привычка всюду совать свой нос, подмечать мелочи, строить догадки, делать выводы. «Никак не отстанет, пасется рядом. Что человеку нужно? — все чаще спрашивал он себя, но ответа не было. — Интересно, чем промышляет бездельник? Неужели только тем и занят, что плетет сети, улавливает в них души человеческие и этим счастлив? Не дела ищет, у него другие заботы, а я почему-то терплю, и сказать мне нечего. Скоро, пожалуй, без его ведома шагу будет не ступить — в этом состоит его дело? А там, смотришь, на каждый чих придется разрешения спрашивать. Пора избавиться от паразита. Шугануть как следует. Для вида испугается, всполошится, на самом же деле уйдет в подполье, станет действовать исподтишка, что нежелательно. За негодяем, как ни странно, сила. Но стоит подумать о кардинальном решении проблемы, как оживает и перевешивает память о благоволении отца к этому человеку. Шаткое свидетельство верности. И посоветоваться не с кем. Разве с Кентом? Тоже славный подпольщик, богат опытом. Шутка ли, столько весен продержаться у Верта под боком. Конспиратор. Исполнителен, туповат, без инициативы. Скучен…»

Однако ранним утром, уже на посадке их нагнал запыхавшийся от бега Хром.

— Едва успел, господин Владетель, — проскрипел он, задыхаясь. — А мог бы опоздать. Уж извините, дела…

— Куда это ты успел? Тебя вроде не ждали…

— Неужто местечка не сыщется? — взмолился Хром и состроил такую умильную гримасу на сером своем лице, что Адам решил не возражать. — Дела у меня там, понимаете ли, наиважнейшие.

Почти все время в полете Адам продремал. Очнулся, когда объявили посадку. Погода дрянная, в иллюминаторах серая муть. Садились по приборам — вслепую. Посадочную полосу, куда приземлился носитель, успели расчистить. Обильно и косо летел снег, вокруг было бело.

Встречал губернатор Континента Никодим в сопровождении десятка важных персон. Оглядев их строй, Адам подумал весело, до чего же они одинаково выглядят, и, наверное, на одно лицо. Облаченные в теплые шубы с полами до земли и высокими воротниками, откуда торчали одни носы, они были устойчивы и монументальны. Гости в отличие от местных зябли в зимних хитонах и легких утепленных куртках поверх. На головах черные шерстяные колпаки крупной вязки с игривыми цветными помпонами — навершьями, на ногах добротные кожаные сапоги с голенищами до колена.

Никодим вознамерился сказануть речь и уже, было, рот открыл, но ни слова произнести не успел. Адам предварил его, отмахнулся — не нужно, и так все ясно.

Теснясь и балансируя, они гуськом по тропинке, наскоро протоптанной в свежем снегу, прошли в пустое здание порта, и, миновав его, сохраняя строй, вышли на площадь. Адаму она показалась маленькой жалкой. Вспомнилось, как еще так недавно он, наивный мальчишка, стоял на этой площади в замешательстве, а рядом, у его ног умирал бедолага Теля. Следом жестокий удар придурка Коки, от которого он едва устоял на ногах. И в ответ на удар яростный взрыв и последствия: Кока с пробитой головой, корчащийся у его ног…

— Мы сразу в инкубатор, — сказал Адам, обращаясь к Никодиму. — Где транспорт?

— Сейчас будет, — заспешил Никеша, задыхаясь от волнения. — Хотел отдать вам свою машину, да в ней только три места — для пассажиров, а вас пятеро. Вызвал автобус, будет с минуты на минуту.

— Поступим иначе, — сказал Адам. — Я сяду за руль. Хром — рядом, чтобы был на виду, Афоня и Юри худы, Ваня втиснется меж ними, он у нас маломерок — половинка полного мужика. Так и поедем — в тесноте да не в обиде.

— Как скажете, господин Владетель. Я согласен. А охрана? Я думал послать с вами десяток сотрудников… Беспокоюсь, как бы в дороге чего не вышло. Забуксует машина, к примеру…

— Еще чего не хватало, — весело отозвался Адам. — Охрана нам ни к чему, мы у себя дома. Так, Хром?

— Только так, — авторитетно просипел Хром. — Сами управимся. Лопата и трос в машине найдутся?

— А как же, — сказал Никодим. — Хорошо, как скажете. В случае чего свяжитесь — вышлем подмогу… Тогда пожелаю доброго пути и прощаюсь. Когда ожидать обратно?

— Сообщу, — сказал Адам. — Носитель не отпускать, пилотов — определить в гостиницу. Не забудь накормить.

Дорогу до инкубатора одолевали трудно. Местами снега нанесло по колесо, машина шла неуверенно, зигзагами, то одно переднее колесо вырывалось вперед, то другое. Двигатель подвывал надрывно, но упорно тянул. Местами же на безлесых участках снег снесло боковым ветром, и дорога была чиста — удавалось разогнаться.

Адам не спешил, в машине было тепло и совсем не тесно. Ваня трещал без умолку о чудесах Острова, с которыми успел познакомиться, обещал, когда вернутся, все показать друзьям. Особенно его поразили столовые, где еду выбирают из нескольких блюд — по вкусу, а на столах, рассчитанных на четверых едоков, вволю хлеба и отдельно соль в стеклянной солонке, и даже крохотная ложечка прилагается, чтобы не пришло в голову черпать соль перстами. Что особенно удивительно, люди едят столько, сколько кому потребно, за еду ничего не платят, а, насытившись, поднимаются и уходят. И так трижды в день — по часам. Утром перед работой, днем в перерыв и вечером, перед тем как отправиться восвояси — отдыхать до утра. Сами люди Ване совсем не понравились — смурные, озабоченные, больше молчат, смотрят в землю. Ни улыбки не видел Ваня на лицах, не услышал ни одного живого слова. Вроде одеты, обуты, сыты, никто не гнетет. Чем они так недовольны? При такой-то житухе только петь и смеяться. Даже девушки-роботы, снующие меж столами, веселые, заговаривают, смотрят приветливо, прямо.

Постепенно дорога сморила и Ванятка умолк — угрелся, уснул.

Дом матери, по подоконники занесенный снегом, был темен. Адам заглушил мотор. Выгрузились, обошли дом по целине, пробились через сугроб на занесенную снегом открытую веранду. Адам легонько постучал в дверь. Вскоре послышалось движение внутри, кто-то стоял за дверью, молчал. Наконец тонкий голосок явно спросонья спросил:

— Кто там?

— Принимайте гостей, — сказал Хром.

— Кто такие будете?

— Все свои.

— Кто главный? — спросили из-за двери.

— Владетель Адам и его свита, — отчеканил Хром. — Открывайте. Путников не держат у запертой двери на морозе.

— Ишь, какой шустрый… Дай, доложу госпоже…

Вспыхнул яркий наружный свет. Щелкнул запор, дверь, со скрипом, сминая снежный нанос, приоткрылась. В просвет просунули широкую деревянную лопату.

— Придется маленько потрудиться, — произнес тот же голосок, уже проснувшийся.

— Адам, ты? — это была Вера.

— Я, мама.

— Что не предупредил? Встретили бы.

Быстро разбросали снег у двери. Адам вступил в дом, веником обмел сапоги, сбросил куртку, пристроил на вешалку.

— Как же я рад тебя видеть, — сказал и шагнул к матери.

Она обняла его, ткнулась лицом в грудь, всхлипывая и давясь слезами.

Они сидели в кабинете друг против друга, их разделял стол. Вера не спускала глаз с сына. В приоткрытую дверь Адам видел, как в столовой снуют безмолвные женщины в серых хитонах — собирают ужин.

— А ведь я подумала, что теперь не скоро увижу тебя. Мне сказали, что ты недавно побывал на Континенте, а ко мне даже на минутку не заглянул. Что, крепко обиделся? На мать обижаться большой грех…

— Пришлось срочно вернуться на Остров — умер Герд.

— Что ты говоришь! Как это произошло?

— Сказали, покончил с собой. Я не верю. Герд не мог так поступить. Был суд. Они обвинили его во всех смертных грехах…

— Обвинили Герда? Какая нелепость. Чем он мог провиниться? Кто его обвинил?

— Судья, прокурор, присяжные… — неуверенно проговорил Адам. — Я же говорю, был суд. Его поместили в тюрьму по приговору суда. Приговор принесли мне на подпись. Я не стал подписывать, отложил до возвращения. Спустился в тюрьму, мы поговорили. Я обещал разобраться, когда вернусь, а получилось… как получилось.

— Ты сам не причастен к гибели Герда? — спросила Вера осторожно.

— Конечно, причастен, — сказал Адам и продолжал раздраженно. — Впрочем, я ко всему причастен. Ничего не поделаешь, такова моя доля.

— Ты должен был защитить его. Ведь мог?

— Мог, конечно, но…

— Почему же не защитил? — спросила Вера строго. — Что остановило? У тебя были к нему претензии? Хотя я заметила, что после похорон отца ты переменился, стал относиться к Герду сухо и безразлично. А подумал ли ты, что, возможно, эта перемена не ускользнула от окружающих людей и даже повлияла на приговор суда. Ты прекрасно знаешь, что люди из бюрократического племени, обреченные на ничтожную жизнь в чужом свете, только и делают, что сознательно или бессознательно подстраиваются под настроение господина.

— Герд был рядом с отцом, когда решалась наша судьба. Он и жил во дворце. Но почему-то предпочел не вмешиваться, объяснив это тем, что отец не стал бы его слушать. В предъявленном ультиматуме непременным условием для продолжения переговоров была его жизнь. Координатор был зол на него, но когда Герд и Тея полюбили друг друга и стали жить вместе, обвинил в том, что из-за него потерял дочь. В ходе судебного разбирательства был предъявлен документ — фрагмент черновика самого Герда, в котором он просил отца не принимать унизительное требование и отказаться от продолжения переговоров. По моему поручению фрагмент исследовали в лаборатории. Было доказано, что он действительно принадлежит Герду, но относится к совершенно другим событиям и другому времени. Теперь я понимаю, почему отец отказался, причиной была его непомерная гордость. Но как мог устраниться Герд? Ему не было свойственно равнодушие. Я сгоряча обвинил его в трусости… Позже я действительно охладел к нему, — согласился Адам. — Но мог ли я не измениться, мог ли смириться с тем, что у меня отняли все, что можно отнять, причем сделали это вызывающе нагло и безнаказанно?..

— А если бы Герд согласился, переговоры могли привести к результату?

— Не уверен. Но освобождение Евы можно было бы выторговать.

— Получается, что, не разобравшись, ты свалил на друга ответственность за свое горе. Ты совсем не знал своего отца, потому так легко выгородил его и обвинил Герда. Твой отец был непредсказуем, в его поступках не было обычной логики. Вспоминаю время, когда он привез меня на Остров. Мы поселились в его поместье. Почему-то тайком. Вскоре я обнаружила, что среди персонала нет ни одного живого человека, не с кем было просто поговорить. Одни роботы, с которыми он общался довольно забавно, но с большим удовольствием, чем со мной. Позже до меня дошло, что он прячет меня от посторонних глаз. Зачем? Я никогда не понимала и не понимаю теперь, как устроено общество исступленных, какие поступки считаются принятыми, какие — нет. За что жестоко карают, а что сходит с рук. Я могла бы его спросить, возможно, он ответил бы, но я молчала — не позволяло самолюбие, неопределенность положения. Не подумай, что мне обязательно нужно было, чтобы меня признали его законной женой. Совсем нет. Я решила терпеть, хотя мне не нравилось почти все, что окружало меня тогда. Это было мучительное время, тем более мучительное, что я была беременна. Я долго не признавалась, пока не стало заметно внешне. Он воспринял эту новость равнодушно. Я обиделась. Время летело, я ждала, что он пригласит опытную женщину помочь мне, но ничего не происходило, я по-прежнему оставалась одна, очень приблизительно представляя, что меня ждет со дня на день. К своему удивлению я поняла, что он и не думает мне помогать. Я, конечно, знала в самых общих чертах, что случится со мной, но это были абстрактные знания. Я даже опустилась до того, что стала считать себя виноватой в том, что его взгляд все реже останавливается на мне, что он вдруг впадает в задумчивость, противостоять которой я была бессильна. Он и до того редко говорил со мной, что называется, по душам, больше отделывался мелкими замечаниями, изредка шутил и еще реже смеялся. О государственных делах молчал. Я не могла объяснить его поведение. Теперь я кое-что понимаю. Он опасался, что женщина, которую он полюбил, со временем обретет над ним власть. Он не мог с этим смириться. Наконец произошло чудо — родился ты. Он сам принимал роды, объяснив, что никому не доверит мою жизнь. Я видела, как трудно ему дались мои муки… Четыре месяца я кормила тебя грудью, это было самое счастливое время в моей жизни. Потом тебя забрали и увезли, а меня отправили на Континент. Поручили немалую должность — управление инкубатором. Там было полным полно детей и женщин, родивших детей. Все они нуждались в постоянной заботе и внимании. Таким человеком был твой отец. Герд хорошо знал его — было время изучить, и все, что он говорил тебе об отношениях с Владетелем, близко к истине. — Она прервалась, помолчала. — Ты знаешь, кому была выгодна смерть Герда?

— Нет, не знаю. Знаю только, кто убил его. Этого человека уже нет в живых.

— У тебя был единственный друг, ты верил ему, как самому себе. Он не бросил бы тебя в беде. Теперь ты один. Как ты будешь жить, зная, что сам убил Герда? — Она замолчала, долго смотрела на сына. Заговорила медленно, размышляя: — А ведь я знала, что ты можешь пойти по стопам отца. И не остановишься… Даже если очень захочешь… Характер заставит. Ты обрел его вместе с кровью.

— Что ты говоришь, мама…

— Вижу, знаю, — сказала Вера твердо и холодно.

— Что же делать? — спросил Адам в растерянности. И ответил сразу же: — Ничего не изменишь. Впрягся, нужно тянуть лямку, пока сил хватит.

— Ты уже решил, как будем жить дальше? Мне рассказывали, что ты выступал на площади перед толпой, наобещал с три короба. Но не сказал, на что нам рассчитывать. Нас действительно ждут перемены? Какова судьба инкубатора?

— Немедленно не отвечу, но думаю постоянно, взвешиваю… То одно берет верх, то другое. Иногда кажется, что перемены ради перемен просто глупость. Последствия просчитать так трудно…

— Ты уходишь от ответа. Знаю, ты не станешь ничего менять — боишься. Куда проще тащить воз по старой дороге.

— Я действительно ничего не хочу менять. Подумай, что я могу изменить в лечении больной крови? Ребята гибнут, а я бессилен. Мне негде взять кровь. Только ты можешь поставить на Остров доноров. Это жестоко, но скажи честно, неужели отец не понимал, что это бессовестный обычай? Уверен, понимал. Что можно исправить? Я живу с этим вопросом. И отвечаю: ничего. Мы можем создать отличные условия для девушек, ограничить срок их службы по контракту годом или двумя. Продлевать контракт только по желанию. Дальнейшую их жизнь после отработки существенно облегчить. Они, если захотят, смогут остаться жить и работать на Острове. Мы понемногу восстанавливаем производства, там пригодятся их руки. Выйдут замуж, создадут семьи, где будут дети. Как тебе такой вариант?

— Но всему этому по-прежнему будет предшествовать свадьба, вынашивание и рождение ребенка… Которого отберут…

— Скажи, а как по-другому? — вспыхнул Адам. — Дети сами не рождаются. Будет свадьба. Не обязательно в том виде, к какому привыкли. Есть другие способы забеременеть. Например, по доброму согласию, как у славов.

— Ты еще не все продумал, как погляжу, — сказала Вера.

— Не все. Но я твердо знаю, что проблемы не решатся сами собой, ими нужно заниматься, искать варианты. Вспомнить хотя бы предложение Герда в сенате, о котором я знаю только со слов свидетелей. Он говорил, что исступленные смогут выкарабкаться, если будут жениться на девушках-плебейках. В таких браках будут рождаться здоровые дети. Постепенно, за два-три поколения, удастся оздоровить все население Острова. Сегодня исступленные ослаблены, у нас почти нет армии, хотя склады ломятся от вооружений. Зачем их столько наделали? С кем собирались сражаться? На этот вопрос нет ответа. Теперь появились угрозы и, прежде всего, со стороны славов — наших с тобой родичей. Они строят флот — неспроста. Мне донесли, что у них давно налажена непрерывная подготовка солдат. Я даже знаю, кто этим руководит. Представь себе, Стан, дед Евы, твой дядя. У них нет оружия, только то, что вывезли с Острова после войны. Но уже развернуто кустарное производство простых автоматов. Им не дают покоя старые непогашенные претензии к исступленным. А под боком орда плебеев. Пока неуправляемых диких, но сделать из них солдат, доставить на Остров дело техники и небольшого времени. Обо всех проблемах и подозрениях я намерен говорить с Ангелом. Однажды он меня предал, может снова предать, и теперь мне никто не поможет. Так?

— Тогда у него не было выхода, его взяли за глотку…

— Не защищай этого человека, он того не стоит. Он не мог ответить так, как ответила ты, когда приехали забирать меня и Юри? Упереться, встать на мою сторону, и дело решилось бы без вмешательства отца. Нас оставили бы в покое. И Ева была бы теперь со мной. Удивительно, от какого множества неосуществленных поступков зависит жизнь… Теперь разрушено все, что удалось выстроить с таким трудом. Моя собственная жизнь утратила смысл. Остались народ и я, сомневающийся, что смогу принести пользу этому народу. И начинающий помалу приносить вред. Не нужно было мне соглашаться… Не устоял, поверил в очередной миф…

— Ты напрасно казнишь себя. Если не ты, то кто?

— Не знаю. Никогда не думал об этом всерьез.

— У тебя, Адам, впереди долгая жизнь, — сказала Вера. — Все еще образуется. Только Еву не вернешь. Ты знаешь, я подумала, тебе нужно жениться…

— Спасибо, ты все объяснила, — сказал Адам желчно. — Действительно, до чего же просто: жениться. И дело сделано. А я и не знал…

— Ты хочешь меня обидеть…

— Прости, совсем не хочу. Когда меня обижают, прощения не просят…

Гости уже сидели за столом. Адам и Вера сели рядом. Ели молча, даже Ванятка молчал — удержался от замечаний, которые не терпелось высказать.

— Постели готовы, — объявила Вера, когда встали из-за стола. — Отдыхайте с дороги. Всем спокойной ночи.

30

Оцепенение, охватившее Адама после слов матери о женитьбе, не отпускало.

«Неужели она неспособна понять, что я давно вырос, — думал он на протяжении долгого изматывающего пути от инкубатора до селения славов по отвратительной, едва угадываемой дороге. — Она не заметила, как это произошло. И потом, можно ли так говорить со мной? Зачем чуть что вспоминать отца? Неужели трудно признать, что отца у меня никогда не было. Что теперь я не один, за мной народ, измученный невзгодами, опустошенный, не верящий в будущее. Мой долг стоять на его стороне, чего бы мне это ни стоило».

К вечеру снег разошелся, с океана подул ледяной острый ветер, заметно похолодало. Он не стал извещать Ангела о своем приезде — не было никакого желания. «Падем как снег на голову», — вспомнилась старая присказка, которую любил повторять дед Гор по разным поводам, а он никак не мог взять в толк смысл этого выражения — на Острове снег был большой редкостью, выпадал ночью, и к утру от него не оставалось и следа.

Подъезжали в полной темноте. Первый этаж дома Ангела был ярко освещен, оттуда доносилась ритмичная танцевальная музыка — незатейливая мелодия, перемежаемая воплями истошного женского голоса. Отворили позванивающие стеклянные двери, плотно запахнутые по случаю снегопада и подступающих холодов. В прихожей вениками обмели снег с сапог, вступили в дом и сразу же попали в крепкие объятия хозяина.

Адам заметил, что Ангел не смотрит прямо — отводит глаза, как только их взгляды встречаются.

— Как добрались? — суетился Ангел, церемонно прижимая к себе всех по очереди. — Как же вас сегодня много. Хорошо, всем места хватит. Мог бы предупредить, встретили бы…

В ярко освещенном зале кипел праздник.

В левой большей половине молодежь танцевала под музыку небольшого шумного оркестра. В правой половине за праздничным столом, уставленным едой и напитками, чинно заседали старики. Длилась медленная обстоятельная беседа.

Старики потеснились, гости расселись. Приступили потчевать, принесли еду на широких керамических блюдах, ярко расписанных угрюмым зверьем сказочного вида и длинноволосыми полнотелыми девушками с рыбьими хвостами. Гости не церемонились, все здесь были свои, один Хром отдельно топорщился.

Слушал Адам неспешные обстоятельные речи стариков, так или иначе сводившиеся к предстоящему празднику — спуску на воду второго корабля. Их ритмичные речи, произносимые нараспев, навевали сон и спокойствие. Содержали они не всегда понятные слова, но общий смысл был понятен. Адам, было, задремал — усталость сморила, но рядом присел Ангел, заговорил возбужденно:

— Завтра большой праздник. Последнее время вкалывали в три смены, хотели обязательно поспеть к Рождеству и, кажется, поспели. А сегодня решили расслабиться, отдохнуть. Вместе давно не сидели, все было некогда. К тому же на дворе слишком ветрено и прохладно. Завтра будет не до отдыха. Как дело пойдет, кто знает? — Преодолев первое смущение, он внимательно и смело рассматривал Адама. — Как же ты изменился с нашей последней встречи, потускнел что ли. Чую, тяжко далась тебе новая жизнь, ответственность… Не завидую. Но ничего не поделаешь, терпи. И живи дальше. Жизнь она такая штука, не знаешь, куда повернет, где ножку подставит. Жить надо, Адам. Семью заводить… Мужик без семьи, что конь без узды. А Еву уже не вернешь, уплыла голубка. И как ее угораздило?.. Не пойму. Места себе не нахожу. — Он помолчал. — Я ведь очень виноват перед тобой… Помню. Но и ты должен понять, не один я на свете, за мной люди. Уж прости, если сможешь…

— Ева сама напросилась лететь, — проговорил Адам.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся Ангел. — Она сказала?

— Нет, конечно. Донесли… Не верю, но иначе ее поступок не объяснить…

— Ты это напрасно, — сказал Ангел. — Как ты мог такое подумать? Клевета. Бессмыслица. Могла ли такая глупость прийти в голову? Знаю Еву с пеленок, на глазах росла… Она гордая.

— Мне тоже казалось, что знаю, — сказал Адам. — Донесли люди, которым, вроде бы, незачем врать. Старая истина: чужая душа потемки. — И сразу же придавила память, от которой ему никогда не избавиться. — Но как объяснить, почему, когда люди Верта уводили ее из гостиницы, она даже не обернулась на мой зов? Что ей помешало? — Он помолчал. Продолжал вяло: — В человеке, которого, кажется, хорошо знаешь, вдруг проявится незнакомая сущность: в одних обстоятельствах он один, в других — другой, и не понять, где же он настоящий… Это мелкое происшествие легло на душу, как зарубка, постоянно свербит, не избавиться. Вот когда во мне сломалась основа…

— Бедная девочка…

— По временам вспоминаю, теряю разум… становится страшно жить. И еще эта забота — груз неподъемный. Долго не соглашался. Уговорили, заставили… Был бы теперь свободен, жил бы себе потихоньку, ни забот, ни хлопот… Хотя бы здесь, у вас, как-никак родственник, кровь-то одна… Занялся бы делом, не совсем тупой… Учил бы мальчишек. И мама неподалеку… Построил бы домик, уговорил бы маму поселиться вместе… Хорошо-то как было бы…

— Не суетись, Адам, ты еще отойдешь — молодой. Жизнь не закончена — едва началась. На тебе государство, судьбы людей. Ты в ответе за всех. Понимаю, трудно, но на то ты мужик. Терпи. — Он внимательно посмотрел Адаму в глаза. — Нет с тобой нашего бога — вот в чем твоя беда. Потому тебе неприютно и одиноко на свете…

— Нет со мной бога, — согласился Адам. — И уже не будет — неоткуда ему взяться…

— Кто знает? — вздохнул Ангел. — Ладно, держись. Посмотри вокруг, отвлекись — на праздник попал. Какие девчонки созрели. Где ты сыщешь таких? Выбирай любую, отдадим с радостью. А пока извини, брат, дела, нужно на кухню… что-то со сладким мешкают…

Праздник был в разгаре. Музыка разошлась и уже оглушала. Молодые сосредоточенно и прилежно выделывали на паркете замысловатые кренделя. Танцы были невиданные — парные, парень в обнимку с девчонкой. Казалось, сам воздух просторного зала насыщен энергией движения и ритма. Адам наблюдал — с интересом, неожиданным для него.

Он решил подобраться ближе, чтобы в подробностях рассмотреть диковатое действо. Его, смирного жителя Острова, сначала ошеломил, потом завел, завлек неудержимый вихрь веселья, но, вместе с тем, вызвал протест. Вдруг явилась вздорная мысль: он представил себе, как приморенный исступленный, притиснув девчонку, принародно примется вытворять с нею этакое безобразие при попустительстве зрителей…

Между тем старики, оставив трапезу в ожидании чая, внимательно посматривали на него, готовились высыпать разом великое множество каверзных вопросов, на которые, уверены, в состоянии дать ответ единственный человек на Земле — господин Владетель. Потому он поспешно выбрался из-за стола, приглядев заранее укромное местечко для себя — в тени танцевальной половины зала у стенки. Юри, Афоню и Ваню предоставил старикам. Хрома за столом уже не было — улизнул пройдоха.

Уселся на отшибе и принялся внимательно рассматривать танцующих. Сразу же признался себе, что на самом деле его влечет определенная цель — яркое подвижное пятно, обернувшееся юной девушкой с алой розой в пышных русых волосах и алой же узкой ленточкой на голой щиколотке правой ноги.

Танцевала она с тщедушным пареньком, на вид совсем мальчишкой. Однако, в отличие от остальных танцоров, были они не вместе, а рядом — отстраненно, раздельно. Парень изо всех сил старался удержать девушку за талию, прижаться к ней, она же определенно не поддавалась.

Адам, увлеченный этой борьбой, вскоре обнаружил причину: девушка, явно недовольная партнером, держалась рядом вынужденно. Наконец, посреди очередного вихря они встали, он что-то заговорил ей на ухо, его раскрасневшееся, туго обтянутое тонкой кожей лицо было сердито. Ее передернуло, она отступила на шаг, не желая слушать, оттолкнула его и, проворно лавируя между парами, быстро пошла прочь. Вышла из круга, остановилась поодаль, застыла. Музыка оборвалась — танцу пришел конец.

Брошенный парень остался стоять столбом посередине зала. Помедлив, очнулся, сокрушенно махнул рукой и, сорвавшись с места, спешно ушел — растворился в цветастой толпе парней и девушек.

Разгоряченная молодежь потянулась к столикам, уставленным прохладительными напитками в расписных глиняных кувшинах и румяными пирожками на керамических подносах. Юноши разливали напитки в стаканы, угощали девушек. Все были веселы, раззадорены танцем и, наверное, счастливы. Между ними, отметил Адам, то и дело мелькал Ваня. Он оказался своим в родной среде, ничем не отличаясь от молодых славов. Юри и Афони не было видно.

Адам не спускал с девушки глаз. Она заметила, что он на нее смотрит, — на мгновение задержала на нем взгляд, повела плечом, отвернулась.

— До чего ж хороша, — проскрипел голос Хрома над самым ухом. — Удивительная девчонка. Жаль, что путь ей предписан — на свадьбу. Видите, ленточка на щиколотке и все такое… Теперь, на вас ссылаясь, прослышали, будто в эту весну свадеб не ожидается — отменят.

— Свадьбы следует отменить… — неуверенно произнес Адам. — Давно пора.

— Как же так? — нарочито заинтересованно, удивился Хром. — А доноры? Не нужны больше?

— Нужны, конечно. Я думаю запретить свадьбы.

— Неужто навсегда? — не поверил Хром. — Понятно. — Он помолчал. — Вот я и говорю: девушка замуж намылилась. За Фомку.

— Жениха Фомкой зовут? — спросил Адам.

— Фомкой. Папашка девчонки подшустрил, вознамерился дочку спровадить замуж — под шумок, заодно избежать плебейской свадьбы. Да на грех женихов не сыскать вдруг — все разобраны. Подвернулся этот — недоросток Фомка, оброныш. Такая девчонка досталась олуху… Теперь, когда решено не бывать свадьбам, случится изрядный скандал. Девку отец заберет вспять — дожидаться жениха получше, а Фомку отставит взрослеть. Однако Фомка малец упертый, дурак дураком, а не отступится — ни за что. И отец его в обществе вес имеет, за сынка встанет горой. Свара рванет кругами. А девка-то хороша, в самом соку… Ешь — не хочу, пей — не желаю…

— Хороша Маша, да не наша, — проговорил Адам, слышно вздохнув, еще ни о чем таком не помышляя.

— А если, допустим, по-другому сказать: была Маша ваша, да вдруг стала наша? — весело рассмеялся Хром. — Разве так не получше будет?

— Больно ты шустрый, как погляжу.

— А мы такие. Что понравилось, то и хватай, покуда не оттеснили…

Фомка вернулся, подошел к девушке, взял ее за руку выше локтя, потянул к себе. Она вырвалась, оттолкнула жениха и уже с интересом посмотрела на Адама. Он ответил на ее взгляд, кивнул — позвал. Она развернулась, и через весь зал смело пошла к нему. Фомка двинулся, было, следом, нагнал и вновь попытался остановить — схватил за руку. Она опять не далась, вырвалась и продолжила путь. Подошла, села рядом.

Адам спросил:

— Назови свое имя, милая.

— Лиля, господин, — невнятно произнесла девушка. Выдохнула, густо покраснела, потупилась.

— У тебя красивое имя, — сказал Адам. — Серебряный колокольчик — Ли-ля, — протянул он с удовольствием. — Ты со мной посиди, Лиля.

— Я уже сижу, — пролепетала девушка.

— Нет, не так, ты подсядь поближе, я хочу ощущать твое тепло, — сказал Адам и удивился своей смелости. — Ты знаешь, кто я?

— Знаю, — сказала Лиля и немного придвинулась.

— Кто же?

— Владетель Земли, — сказала она уверенно и добавила гордо: — Всех людей, кроме славов.

— Вот это последнее утверждение, пожалуйста, объясни.

— А чего тут объяснять? Славы испокон свободны… Как пришли сюда когда-то, так и уйдем… однажды. Так говорит отец.

— Значит, испокон свободны? Мысль интересная. Отец говорит?

— Я же сказала, незачем повторять. А теперь исступленные поослабли, мы и вовсе ничего объяснять не станем. Просто поднимемся и в одночасье сгинем — не станет нас.

— А куда пойдете? — поинтересовался Адам.

— Так земли на всех хватит, — сказала Лиля. — К тому же, сказывают люди, земля обсыхать стала — вода отступает помалу.

— А здесь, что же, все бросите? Строили, строили…

— Здесь нам плохо, свободы нет. Хуже рабства.

— А зачем вам свобода? — спросил Адам.

— Это как же, зачем? Неужели непонятно? Затем, чтобы жить независимо, как жили предки. Пахать землю, сеять хлеб, охотиться, добывать рыбу, строить дома, корабли…

— Рожать детей… — продолжал Адам.

— А что? Кто охоч до детей, возьмется рожать. Особенно если будет знать, что, когда подрастут дети, их нечистый не заграбастает.

— Дурной обычай оставим в прошлом, — сказал Адам.

— Ходят слухи, да кто ж им верит? Слухи и есть слухи. Старики говорят напротив: прошлое обязательно возвращается.

— Бывает и так, — согласился Адам. — Ты что же, замуж замыслила?

— Ну да. Недавно считали, кому весной на свадьбу. Выпало мне. Отец и сказывает: иди поскорее замуж, авось пронесет. И сосватал мне в женихи недомерка Фомку. Кинул, как собаке кость. Представляете? Фомка младше меня на целую весну, к тому же дурак дураком. Таблицу умножения и ту до сих пор не осилил, а туда же… в женихи. Да еще детишек ему подавай. Полдюжины, уж никак не меньше.

— Однако ты строгая девушка, — сказал Адам.

— На нестрогих воду возят. Могу ли я положиться на человека, которому предлагают должность на овощебазе? Грузчиком. А поперву, пока себя не проявит, и того хлеще — помощником грузчика. И этот-то обормот норовит прокормить целый выводок короедов… Смешно? Я так совсем не желаю этого Фомку. Он ведь что возомнил, козел безбородый, раз мне назначили за него выходить, он уж и теперь обрел право распускать ручонки, тискать меня как попало, бесстыдник, за пазуху лезть…

— Не может этого быть, — сказал Адам. — Не поверю.

Ему стало весело — он представил себе, как недоросток Фомка лезет за пазуху к этой рослой красавице.

— А вот и может.

— Да, попала ты, девушка, в переплет, не позавидуешь… Так ты что, давеча с Фомкой танцевала?

— С ним. С кем же еще?

— Я бы помог тебе… Обратись.

— Да чем вы поможете?

— Можно попробовать?

— Попробуйте, — осторожно разрешила Лиля. — А теперь я пойду, пожалуй, поболтаю с девушками. А то неровен час, Фомка застукает, что засиделась с вами, ох и влетит же мне…

— Скажи ему, что я не велю обижать такую красавицу, — сказал Адам.

— Не послушается, — рассмеялась довольная Лиля.

— А ты все же попробуй. Скажи: не послушается, накажу строго…

Подсел Афоня, оживший, посветлевший лицом.

— Родных повидал, — заговорил возбужденно. — Зовут навсегда остаться — мамкин дом все стоит, пустует. Отказался.

— Что так? — спросил Адам.

— С вами хочу, — сказал Афоня просто, растянув в улыбке щербатый рот.

— С нами, так с нами, — согласился Адам. — Покушали хорошо?

— Угостили знатно, — сказал Афоня.

— Комнаты показали?

— Да. Каждому по одной.

— Отдыхайте. Завтра подниму рано.

— Обратно рванем? — спросил Афоня.

— Обратно, — сказал Адам.

31

— Звал, хозяин? Слушаю.

Приземистый кряжистый мужик в нагольном полушубке стоял перед Хромом.

— Ты вот что, Пиня, — заговорил Хром, убедившись, что его с вниманием слушают. — Надобно дельце одно провернуть.

— В чем суть?

— Понимаешь, вертится тут мальчонка. Фомкой зовут…

— Женишок что ли? — презрительно ухмыльнулся Пиня.

— Можно и так сказать. — Хром помолчал. — Так вот, этот самый Фомка мне что бревно поперек дороги. Нужно бы с ним… уладить. Знаю, дело тебе по профилю.

— Мальчишка бездельный, согласен. Но уладить как? Чтоб навсегда отвалил или просто пугнуть?

— Знаешь, — замялся Хром, — лучше, чтоб навсегда. — И договорил твердо, подзуживая: — Тебя ли учить?..

— Не надобно, — произнес Пиня по слогам. — Уделаю мозгляка в лучшем виде. А общий сбор нынче будет?

— Не до того мне, брат. Пока обойдемся связью. Уж слишком я на виду и здесь не один, как видишь. Доложишь, как выполнишь. Ко мне не подходи. Особенно, если люди рядом. Кивни издали. Ступай.

На улицу Фомка выскочил, в чем был, — без шубы и шапки. Снег не летел больше, небо очистилось, ущербная луна висела наискось, было светло и совсем не холодно. Пробежался до первого поворота по скрипучему насту, на который нанесло свежего снега. Остыл малость, пришел в себя. Встал, задумался. Сокрушенно махнул рукой, пробубнил слышно: «Стерва! Какая же ты стерва. Погоди, дай обратать, у меня не побалуешь…».

— Ты это о ком вещаешь, малой? Неужто о девушке? Можно ли так? Стыдно. А еще молодой человек.

Фомка, оторопев, обернулся. Перед ним возник, неведомо откуда взявшийся широкий рукастый мужик в белом полушубке. Стоит и щерится. «Пиня, кажется», — опознал мужика Фомка и на всякий случай попятился.

— Чего надобно? — буркнул Фомка неверным голосом — первый испуг не прошел.

— Замерз, сквернослов? — участливо спросил Пиня. — А не то пошли в дом. Поговорить надо бы.

— Пойду, когда захочу, — сказал Фомка с вызовом. — Ты мне не указ. И говорить с тобой без нужды.

— Ну, чего хорохоришься? Кто обидел?

— Явились гостями незваными, и давай девок лапать… Так мы не договаривались.

— Остынь, Фомка, — сказал Пиня строго. — Никто наших девок лапать не смеет. Если ты о гостях, так на Острове и в обычае нет такого — там строго живут. Напоказ не выпендриваются. К тому же они гости. Так что не забывайся.

— Знаем, наслышаны.

— Я тебе, парень, вот что скажу. Послушай старого человека. Эта девка, что для тебя сосватали, совсем не для тебя. Не по силам, брат, груз берешь, не потянешь. Напротив, она потянет тебя. А куда баба тянет, известно, — под горку и с ветерком…

— Черта с два дам я бабе власть над собой.

— Ты-то, конечно, не дашь, настырный, да она спрашивать не снизойдет.

— Посмотрим, — раздухарился Фомка. — А ты, Пиня, чего это, не в свои дела суешься? Слышал, тоже интерес имеешь? Дождешься у меня, хвост прищемлю, не вывернешься.

— Крут ты, братец, однако, — завелся Пиня. — Добрых слов не слышишь. Не боишься, что не к добру?

— Еще чего? — возмутился Фомка. — Тоже мне учитель нашелся… Отхлынь, Пиня. И Лильку мою не трожь, не то как бы не схлопотать.

— Вон ты как запел, соловей хренов, — недобро усмехнулся Пиня. Оглянулся по сторонам — никого, и шагнул навстречу. — Тогда что ж, как знаешь…

Напрягшись телом, он коротко бросил руку вперед, — нож легко, по рукоятку вошел в брюхо. Фомка охнул и захрипел. Пиня с силой потянул лезвие вверх, чтобы наверняка, и вырвал нож. Фомка осел, повалился набок, скрючившись, дернулся раз, другой, застыл… Расплывающаяся на глазах черная лужица запарила. Пиня отбросил нож в канаву.

— И всего-то делов, — проворчал он, сплюнул под ноги, развернулся и пошагал к весело освещенному дому.

На пороге стоял Хром — одиноко.

— Готово, господин, — прошипел Пиня сквозь зубы.

— Где нож? — спросил Хром.

— Бросил в канаву. Не найдут — снега там… До весны сгниет.

— Иди, — коротко приказал Хром. — И не высовывайся.

— Понял, — отозвался Пиня и резво пошагал к сиротскому своему домишке — за вторым поворотом направо.

Хром подождал, пока Пиня скроется за углом, подошел к телу Фомки. В косом лунном свете сразу же обнаружился след от брошенного ножа. Спустился в канаву, сунул руку в сугроб. Оказалось неглубоко — руки хватило. Скоро нащупал нож, торчком воткнувшийся в старый наст, вытянул на свет двумя пальцами, ухватившись за липкую ручку. Достал носовой платок, расправил, увернул в него нож. Сверток определил во внутренний карман куртки. Подумал — на всякий случай.

Адам улегся в постель и сразу же задремал. Но тотчас очнулся от голосов под дверью. Женский голос было не разобрать — быстрый шепот. Следом мужской — настырный и очень знакомый:

— Ну, давай, смелее. Войдешь, сделаешь господину все, что нужно. Ты уж делала, знаю. Поспеши, пока он в тебе нуждается. А его ублажишь, он тебя наградит щедро. Худо ему, память не перебить… Забыть не может свою Еву…

Это был голос Хрома. Адам вслушался. Но дальше — молчание. Во рту пересохло.

Скрипнула дверь, легкие шаги замерли перед кроватью. Было слышно прерывистое дыхание, но ничего не было видно. Потянулся рукой, ладонь нашла теплую руку девушки. Это была Лиля. Напряг к себе — совсем как Фомка.

— Нет, — вскрикнула она сдавленно.

— Сядь сюда, — сказал Адам, продолжая удерживать руку. — Посиди со мной. Потом уйдешь. Не стану держать… против воли. — Она не давалась. Тогда он сказал безразлично: — Раз так, уходи сразу.

— Отец накажет, — пролепетала Лиля и опустилась на край кровати. — Он у меня больно строгий.

— Не накажет, — успокоил Адам. — Я его попрошу.

Он принялся гладить девушку по спине, унимая дрожь.

— Не послушается, — вздохнула она прерывисто.

— Еще как послушается. Меня все слушаются.

— Я обручена, — осторожно напомнила Лиля.

— Ну и что из того? — спросил Адам. — Ведь еще не замужем?

— Нет, не замужем, — сказала Лиля уже спокойно.

А он понял, что ни за что не отпустит девушку. Она останется с ним. Он жаждал ее. Он больше не помнил Еву.

— Мы завтра вернемся на Остров, — сказал он уверенно, как о решенном деле. — Ты поедешь со мной.

— Это еще зачем?

— Женой мне будешь.

— Я же говорю: обручена. Вы видели моего Фомку… Он куда-то ушел теперь. Мы поссорились. Мы ссоримся часто, потом миримся — молодые… Ветер в голове, говорит отец. Так бывает… сначала. А с вами я не поеду. На Острове мне нечего делать.

— Найдется занятие, — пообещал Адам и властно притянул девушку к себе. Она не сопротивлялась.

Какое-то время они лежали рядом, он под одеялом, она поверх. Молчали. Потом он потеснился, укрыл ее одеялом и начал медленно раздевать…

32

Из дома выходили последние гости. Разгоряченные отошедшим весельем, они запальчиво обсуждали прошедший праздник, считались, кто с кем и сколько раз танцевал, примерялись к свободным девкам, назначенным на свадьбу, которую по слухам отменили, шумно прощались. Музыка смолкла, в доме гасили огни. Проворные роботы споро растаскивали столы, приступая к большой приборке.

Тело Фомки изрядно припорошило снегом, оно превратилось в белый холмик, миновать который можно было бы, не заметив. Однако парень, самый размашистый и веселый, слегка зацепил его и неловко споткнулся, едва устояв на ногах. Смахнули снег с головы и признали в мертвом человеке несчастного Фомку. Бросились в дом его родителей, переполошили округу.

Вскоре явился Коля Евтух, отец Фомки, сумрачный основательный мужик, потомственный страж общественного порядка. Первым делом Коля убедился, что перед ним действительно труп сына, затем потребовал, чтобы зеваки шли по домам и не мешали следствию. Его неохотно послушались, тронулись прочь, некоторые же, самые любопытные, мешкали, не уходили, жались друг к другу от холода и терпели.

Неподалеку топтался Пиня, как бы по случаю оказавшийся рядом. Был он изрядно навеселе — верно, принял на грудь добрую кружку знаменитой своей бормотухи домашнего производства из лесных ягод и сладчайшей огородной малины.

— Лилька, сучонка, всему виной, — басом порыкивая, убеждал Коля самого себя, осторожно ладонью сметая снег с головы и тела сына. — Взять бы ее за жабры, да допросить, не медля, не то проспится, шалава, ничего не вспомнит. Слышь, Пиня, может, кликнешь девку эту? Не в службу…

— Как не кликнуть, — отозвался Пиня и пошагал к дому Ангела.

Он ступил на порог и нос к носу столкнулся с хозяином.

— Ты чего здесь забыл? — спросил Ангел, узнав Пиню.

Удивился заметно: никогда прежде Пиня не переступал порог его дома. На праздники его не звали — молодежь он давно перерос, а сидеть за общим столом со старшинами и иным значительным людом вроде не заслужил.

Ангел Пиню не жаловал. За природную лень не однажды случалось поучать его зуботычиной или, уж если в сердцах, то по затылку.

— Нашли Фомку, — объявил Пиня после заминки. — Представляешь, зарезали парня. Евтух к себе требует эту… Лильку, ну, которая в невесты намылилась, чтоб ей… Допросить желает. Где она? Уж, небось, упорхнула? — Ангел в замешательстве молча смотрел на Пиню.

Пиня встрепенулся, проговорил, спеша:

— Понял. Пойду, доложу сыскному.

Развернулся и побрел прочь. Ангел смотрел ему вслед, тяжело думал. Евтух мужик дотошный злой — не уймется, не получив своего. Станут Лилю искать, теребить, а там и до Адама недалеко. Что тогда? Это вопрос, на который ответить нужно немедленно. Утро придет, народ сбежится глазеть и судачить — только этого не хватало.

Он направился к двери в гостевую комнату, где ночевал Адам. Прислушался — тихо. Тень человека бесшумно метнулась наперерез.

— Чего тебе, Ангел? — Хром возник перед ним, заслонив дверь.

— Отойдем, — вышептал Ангел, и потянул Хрома за рукав.

Хром мягко, настойчиво высвободил руку, и послушно тронулся следом.

— Что происходит? — спросил Ангел сдавленно.

— А тебе не понять? — усмехнулся Хром. — Обычное дело. Господину… пришлась девчонка. Вот и произошло…

— А Фомку зачем зарезали? — спросил Ангел.

— Это не ко мне, — сказал Хром, помолчав, и добавил загадочно: — Но знаю, кто…

— Откуда? — спросил Ангел.

— Сорока на хвосте принесла, — сказал Хром весело.

— Ты мне шутки-то не шути, — взъярился Ангел. — В моем доме такое… Человека убили…

— Не в твоем доме — на улице, — уточнил Хром.

— Фомка в моем доме был, из него вышел, — продолжал настаивать Ангел. — Значит, в моем доме. Это беда…

— Рассуждай проще, — заговорил Хром, помолчав для порядка. — Парень с кем-то повздорил, уж больно горяч. Я наблюдал, как он девку свою тискал, а она вырывалась. Кому понравится?

— Не о том говоришь. Парня с Лилькой общество обручило, считай, к свадьбе шло дело. Можно ли на нее губу раскатывать? Нельзя, не положено — не велит наш обычай. Если кто похерит его, тот на себя примет вину. Вот и скажи, как мне теперь быть, а, Хром? Гостю у нас отказа нет, родственнику тем более…

— А никак не быть. Просто найти того, кто… От него и узнаешь — почему. Всего-то делов.

— А найти-то как?

— Очень даже просто — кое-кого подключить, — рассудительно посоветовал Хром. — Скажем, того же… Хрома. Попросить, как следует…

— Я готов попросить, — неуверенно выговорил Ангел.

— Вот и попроси. Только вежливо.

— Я прошу тебя, Хром, помоги. Дело нешуточное, заклюет Евтух…

— Я тебя выручу, ― сказал Хром — довольный. — Интресную вещицу преподнесу. Надыбал на месте преступления ― повезло. — Он вытянул из кармана сверток с ножом, подал Ангелу. — На, держи. Только сильно не лапай — там свежая кровь, отпечатки…

— Что это? — спросил Ангел, осторожно принимая сверток.

— Ножик, которым Фомку… — объяснил Хром.

Ангел пощупал легонько — и вправду нож.

— Ишь ты. Где взял?

— Там, где обронил тот, который… Пользуйся. Но прошу, меня не впутывай… Обещаешь?

— Обещаю. Так, значит, не ты?

— Стал бы я тебе в руки давать такую улику? — ухмыльнулся Хром. — Там и я наследил маленько, когда поднимал. На самом кончике — за ручку тянул… Скажи, чтоб учли…

Ангел подошел к Коле Евтуху, молча протянул сверток.

— Особо не лапай. Там отпечатки, — сказал и пошагал прочь.

Коля осторожно развернул сверток — на ладони лежал окровавленный нож. Кровь свежая ― определил наощупь.

— Где взял? — крикнул Коля удаляющейся спине.

— Не важно, — не оборачиваясь, отозвался Ангел. — Узнай, чья кровь, чьи отпечатки, тогда и узнаешь — кто.

— А вот это мы запросто, — проговорил Евтух негромко и огляделся.

У второго поворота направо мельтешил светлый кожух. Пиня уходил поспешно и скоро скрылся из глаз.

Адам проснулся с рассветом. На подушке рядом лежала, посапывая, голова Лили. Ее глаза, притопленные в темных глазницах, были закрыты, пышные волосы в беспорядке пали на бледное лицо. Он вспомнил то, что случилось с ними прошедшей ночью. Стало не по себе. «Разбудить девчонку, — было первое, что он подумал, — и избавиться от нее. Пусть отправляется к своему несчастному жениху. Бедная, бедная Ева… А я скотина…».

— Как спалось, муженек? — услышал он бодрый голосок Лили. — Больше не сохнешь по своей Еве?

— Ну что ты несешь?

— Она тебя бросила, упорхнула. Пора бы отвыкнуть. Ты у нас теперь опять мужичок женатый, можно сказать, отец семейства. Уж так старался ― изо всех сил, до боли. Не знаю, как удержалась, чтобы не заорать. Подумала, покалечить решил. Чую, справился, спроворил наследника. Гордись, папашка.

Адам оторопел. На него, не моргая, смотрел черный глаз — лукавый.

— Еву не трогай. До нее тебе дела нет, — неуверенно произнес он.

— А мне теперь до всего дело есть, — невозмутимо объяснила Лиля. — И все можно…

— Неправда, — попробовал возразить Адам и сразу же понял, что эту девчонку если и можно урезонить, то только сразу. Потому он выговорил, жестко, как умел, — с холодным предупреждением: — Ты лезешь не в свои дела.

— Я же говорю: мне теперь до всего дело есть, — затараторила Лиля. — И не спорь — проспоришь. Что-то, смотрю, милый мой, ты не в духе после первой же брачной ночи. Неужто не угодила? Странно, а мне показалось, что было, как надо. Хочешь, — она помолчала, прижимаясь изо всех сил, — я тебя опять пожалею?

— Не нужно, — сказал Адам, отстраняясь.

— Ну, зачем же так грубо? — пропела Лиля, смеясь, и тесно придвинулась.

Ошеломляющее тепло ощутил Адам и вновь, помимо воли, поднялась в нем волна, которая была его сильнее и которой он больше не умел противостоять. Да и не очень хотел, если честно…

— Теперь одевайся, — сказала Лиля после всего. — Будет валяться.

Он наблюдал, как она поднимает с пола свои вещицы, как, рассмотрев их, расправив и отряхнув, неспешно и ловко натягивает на себя — одну за другой, как преображается, становясь той Лилей, с которой все начиналось. Он неотрывно следил за нею и с сожалением думал, что не довелось ему наблюдать одевающуюся женщину, — Ева была стыдлива, не разрешала быть рядом, а он не настаивал. Он не знал, до чего красиво обнаженное женское тело, все его выпуклости и изгибы, сопряженные с удивительным ладом и точностью, как оно вызывающе отличается от топорных мужских тел.

— Мы уезжаем, — сказала Лиля, улыбнувшись. — Немедленно.

— Ты так решила? — спросил он вполне мирно.

— Нет, конечно. Я ничего не решаю. Ты давеча сам так решил. Попрощаюсь с родителями, представлю тебя, получим благословение чин по чину и — в путь-дорогу. В инкубатор заезжать не станем, твоя мать меня не жалует — терпеть не может. Точно не знаю, за что, но догадываюсь. Представляешь, узнала недавно, что к ней когда-то сватался мой папашка. Она им пренебрегла, а когда узнала, что самой выпал жребий на свадьбу, опечалилась, что отказала. Что было дальше, сам знаешь…

Завтракали впопыхах под управлением Ангела. Роботов он не позвал, сам подносил еду, раскладывал по тарелкам, наливал запивку — острый клюквенный настой без сахара и заставлял все отведать. Поднесли тяжелую коробку с провизией на дорогу.

— С собой возьмете, пригодится, — сказал Ангел, прощаясь. — Машина заправлена, прогрета. Стоит в моем гараже.

— Спасибо за встречу, — сказал Адам. — Поедем восвояси.

— К матери заезжать будешь?

— Нет, минуем. Спешу. Нагулялся вволю, ноги не держат. К тестю зайдем на минутку и в путь. Отправляйтесь в машину, — обратился он к мужикам, — ждите. Подарки — с собой. Хром остается здесь — дела у него. Мы с Лилей задержимся ненадолго.

Парамон встретил их напряженно. Сначала сделал вид, что не понимает, зачем в его хатку пожаловал рослый бледный от бессонной ночи господин, к которому беззастенчиво липнет его девчонка. Но скоро допер — говорливый сосед с утра трендел о важном госте, вставшем на постой у самого Ангела.

— Вот, отец, познакомьтесь, — начала Лиля степенно. — Это мой муж. Адам.

— Окстись, девка, какой такой муж? — упрекнул Парамон дочку. — Я ли не дал тебе мужа? Куда Фомку девала? Сговорились ведь…

— Так убили ж Фомку, — сказала Лиля, смеясь во весь рот. — Зарезали. Туда ему и дорога.

— Из-за тебя, что ли? Ну ты даешь, — проговорил Парамон и сунулся, было, к Лиле — наказать.

— Не трожьте, папаша, — рассмеялась Лиля и проворно спряталась за спиной Адама. — Кончилась ваша власть. При муже нельзя — не положено.

— Вон как оно вышло, — опомнился Парамон. — Ну что ж, видно, ничего уже не поправишь. Тогда… быть по сему. Позвольте благословить вас, детки, — по обычаю. — Он осенил молодых широким крестным знамением и нараспев произнес: — Согласия да любви пожелаю вам, да деток поболе, да маленько счастья, а все остальное приложится. Тебе ж, зятек дорогой, велю девку мою беречь да холить, держать крепко, но напрасно не обижать. Аминь…

И он трижды размашисто перекрестил молодых.

33

«Алексу. У нас произошло множество важных событий. Обо всех говорить не буду, придет время, мы обязательно к ним вернемся. Но одно событие, несмотря на его исключительно частное свойство, требует упоминания. Дело в том, что Владетель совершенно неожиданно женился на юной девушке из колонии славов и привез ее на Остров. Подобного поступка от него никто не ожидал. Я чувствую себя отъявленным негодяем, когда радуюсь и одновременно страдаю, что несчастная Ева в спокойном неведении ушла в мир иной. Всегда твой печальный Флинт».

Алекс связался с Правителем, доложил о радиограмме, тот попросил прислать текст с нарочным.

Правитель перечитал радиограмму Флинта раз, другой. Постепенно до него дошел смысл послания. «Вот крючок, на который можно поймать Еву», — подумал он, но сразу же пресек эту мысль.

Спустя полчаса, он продиктовал Алексу ответное послание:

«Флинту. Спешу сообщить, что, к счастью, известие о гибели Евы оказалось ложным. Ева жива и здравствует. Вместе со своей командой по-прежнему прячется где-то в подсобных помещениях. Эти помещения настолько велики, их так много, что отыскать группу из нескольких человек, вооруженных и готовых на отпор, не удается. Правильнее сказать, их бросили искать — отвлекают другие, более важные дела. Понятно, что им некуда деться, рано или поздно мы встретимся лицом к лицу. Ева беременна и это обстоятельство предполагает, что наша встреча обязательно состоится в ближайшее время. Уверен, что Ева своим упорством и преданностью мужу заслужила счастливую участь. Что касается Адама, он никогда мне не нравился. Я не верю этому человеку. И знаю точно, он не будет счастлив с новой своей женой. Алекс».

В кабинет вошел Тарс. Правитель протянул ему листок с текстом радиограммы.

— Как тебе это нравится? — спросил, криво усмехнувшись. — Что скажешь, умник? — Он не спускал глаз с лица Тарса. — Какая же это любовь, если можно так просто предать? Ты, помню, давно занимаешься этой проблемой. Ну, давай, колись, что же ты? — Но Тарс продолжал молчать. — Ладно, с тобой все ясно. Передай радиограмму Еве.

— А стоит? Ей и так нелегко. — Он помолчал. — Поспешил Адам… Впрочем, передам, когда увижу.

Правитель поднялся, вышел из-за стола, принялся вышагивать по кабинету из угла в угол — шесть шагов в одну сторону, разворот, шесть шагов — в другую.

«Вот пройдоха. Ни тени смущения, — думал он. — Не слишком ли скоро простил заговорщиков? Умельцы, ничего не скажешь. С такими людьми не пропадешь. Разумеется, если они на твоей стороне».

— Выражаешься неопределенно, — помедлив, сказал он. — Что-то, смотрю, последнее время вы все такие задумчивые. С чего бы, а, Тарс? Планы строите, перевороты… Торопитесь не успеть? Забываете, господа, что я все еще жив и намерен жить дальше, и то, что вы готовите, в силах разом пресечь. Глазом моргнуть не успеете, как окажетесь с Франком в одной компании.

— Вынужден согласиться, — сказал Тарс и невольно поежился.

— За моей спиной заговоры плетете? — не унимался Правитель, заводясь все больше. — На Землю надумали вернуться? А меня как доставите? В клетке? — Но спало возбуждение, поникли плечи, низко упала голая голова. — Скажи мне, Тарс, как на духу скажи, что я должен сделать, чтобы… хотя бы не в клетке…

Перед Тарсом стоял старик, одуванчик, дунешь — облетит, ничего не останется. Но одуванчик все еще обладал нераздельной властью над людьми, неспособными жить без власти, которую всего-навсего властью назвали, не добавив ничего убедительного, кроме тупой понуждающей силы, подтверждающей ее полномочия,.

— Не отставать от тех, кто спешит, ― сказал Тарс осторожно.

— Философ? — вскинулся Правитель. — Берешься судить? И все же вы прохвосты. За моей спиной… Уходи, Тарс, пока я не передумал. Один твой довольный вид заговорщика раздражает. И не забудь сообщить подельникам, что они подлые мерзкие твари. Что я их презираю…

— Вижу, ты приготовился обмануть меня, — встретила Ева появление Тарса. — Ну, давай, приступай.

— Зачем обманывать? — смутился Тарс.

— Посмотрел бы ты на себя со стороны, — грустно усмехнулась Ева. — Тебя выдает растерянное лицо. Вижу, ты о чем-то важном хотел поведать, а потом передумал и решил утаить. А я уже все знаю: Адам предал меня, — проговорила Ева жестко.

— Но скажи, Ева, чем он виноват? Была радиограмма, в ней говорилось определенно о твоей гибели. Для убедительности задействовали браслет, который он тебе подарил, ― абсолютная достоверность. Трюк неудачный, уверен, его Франк придумал. Привык прикидываться ― профессия у него такая. Что оставалось Адаму? Он мужик, ему женщина нужна — природа требует отметиться на этом свете. Это же так понятно.

— Мужику нужна женщина. Без женщины мужику никак, понимаю. Но ты так увлекся своей проповедью, что забыл важнейшую сущность человеческой жизни, которая скромно называется любовью. А мы-то, дураки, все еще верим, что любовь бывает только однажды. Что она не умирает, а продолжается, когда пораженных ею уже нет на свете или они в разлуке, что означает ту же смерть. Любовь не может повториться, а если покажется, что она снизошла во второй раз, ее не любовью следует называть. Существуют другие названия: сожительство, крыша над головой, общая постель, наконец, дети…

— Ты так строга…

— Нисколько. Я так верю. Простодушно, упрямо верю в любовь. Нет, вижу, ты ничего не понял, учитель. В том числе в собственных проповедях, которыми упивались все, кто их слушал. Теперь мне понятно, что ты подразумевал под словом любовь. Почти то же, что свадьба на Континенте, — обычная случка. На мгновенье сошлись, разбежались навеки и всего-то дел. Любовь роботов. Грустно, Тарс, если ты проповедуешь такую любовь.

— Я совсем не такую любовь проповедую, — неуверенно возразил Тарс. — Я призываю к любви, какую исповедуешь ты.

— Не верю, — не унималась Ева. — Как верить тебе, если ты с упоением вещаешь на площадях о любви, а сам ее не испытал? Мне тебя жаль, Тарс. Но оставим… пожалуйста. Сегодня я не желаю ссориться. И видеть тебя не желаю…

С этими словами она скрылась в своем закутке, который ей в каждом очередном убежище терпеливо обустраивал верный Верт.

Во все дни бесконечно длящегося несчастья, свалившегося на их головы, Ева удерживала Адама рядом, не отпускала, видела отчетливо, точно он стоял перед нею. Теперь же, ошеломленная страшным известием, она стала замечать, что его образ смазывается, тускнеет, отдаляется. Еще немного и она отпустит его. Смирится с тем, что его не стало, что она разлюбила своего Адама. Не мысленного человека, которого больше нет в живых, за которым она пошла вопреки обстоятельствам, не раздумывая, и который продолжает жить в ней отдельно, а другого Адама — чужого, который прошел путь без нее — к предательству. Прошлое истаяло, рассыпалось прахом, будущее туманно. Жить стало нечем и незачем.

Но с каждым днем, прожитым в отчаянии, она все отчетливее ощущала, что спасение близко — нарождающаяся в ней новая жизнь. Ее ребенок, которого она носит, все решительнее дает о себе знать, беспокоит. Она ощущает его всем своим существом, защищает, еще не нуждающегося в защите, живого и сильного. Отныне это крохотное существо безраздельно поглощает все ее внимание, все ее силы — спасает. Она вновь счастлива.

Но что же делать теперь? Продолжать строить планы возвращения на Землю, убеждать людей, которым эта затея кажется столь же бессмысленной и ненужной, как и ей теперь, когда не осталось того, что связывало ее с Землей, — ее любви к Адаму. Возвращаться — куда? Возвращаться — зачем? На Остров, где ей нет места, на Континент — где ее не ждут? Не лучше ли продолжать полет? Впереди непонятное нечто, к чему люди упрямо стремились всегда, всеми помыслами. Там, куда они долетят, она будет жить, пока сможет. Там будет жить ее сын, выросший за время полета. Там они будут счастливы.

Между тем она готовилась к тому, что рано или поздно придется предстать перед Правителем, и будет лучше, если, оставив друзей, она выйдет из подполья одна. Есть надежда, что ее пощадят и она останется жить. У остальных такой надежды нет — их просто убьют, как убили Серого. Нужно решиться, уйти, как пришла, ― вместе с Тарсом.

— Я говорил с Правителем, — начал Тарс, когда Ева вышла к нему и они остались одни. — Он все знает. Не иначе, Франк раскололся. Зачем? Следует наказать его…

— Не нужно, Франк наказан без нас, — сказала Ева. — Знаешь что, Тарс, забирай меня отсюда. Я решила. Доиграем в открытую.

— Рискованно.

— А что остается? Надеюсь, он пощадит меня. Теперь, когда ему все известно, мы по-прежнему на свободе — не в клетке… Это дает надежду…

34

Лиля оказалась девчонкой покладистой и веселой. Адам успокоился, помягчал к окружающим людям, даже чураться перестал тех из них, кого прежде на дух не переносил. Получилось, что все перед ним сровнялись.

Ангел прислал любопытный отчет: Пиню обвинили в убийстве Фомки. Отпечатки на ручке ножа обвинение подтвердили. Было принято решение: привлечь Пиню к ответу.

Тот заперся в своей хибаре, накачался до скотского состояния, а когда за ним пришли, наотрез отказался сдаваться. Попытались, выломать дверь, чтобы арестовать, но он, очнувшись, пригрозил, что сожжет себя из-за несостоявшейся любви, если его не оставят в покое.

Переговоры тянулись до утра. Наутро Пиня, утомившись ругаться и проклинать, перестал подавать признаки жизни. Тогда предприняли штурм и извлекли на свет одуревшего от хмельного, но вполне живого буяна. Поместили Пиню в холодную камеру для отрезвления, а спустя сутки, когда он немного пришел в себя, допросили.

Он не отпирался, невразумительно объяснив свой поступок тем, что издавна ненавидел Фомку за вздорный характер, а также за то, что недоростку за здорово живешь досталась Лиля, на которую Пиня давно положил глаз и даже в соответствии с обычаем выступил с заявкой на эту девку. Однако общество посчитало, что будучи перестарком, своевременно не женившимся, он смеет рассчитывать разве что на вдовушку, если таковая объявится, то есть дали понять, что Лиля слишком хороша для него. При этом объяснили коротко: Лиля молода и потому достойна семейной жизни со сверстником, как установлено исстари, с обязательными детьми и собственным домом с двором и хозяйством.

Однако злодею не поверили. Ошалевший от горя Евтух, продолжал копать в глубину, но отыскать в ходе следствия иные, возможно, подлинные мотивы преступления не сумел.

Евтух надавил сначала обычно, потом с пристрастием — никакого толка. Пиня стойко принял допросы и трепку, продолжая упрямо твердить, что Фомка всегда был ему ненавистен, теперь же особенно — из-за того, что увел девчонку, по которой Пиня даже успел порешить с Парамоном, ее отцом. И в доказательство серьезности своих намерений объявил, что уже сколотил опалубку для бетонного фундамента под просторный семейный дом и даже выпросил у Ангела десять мешков цемента.

Вызвали Парамона. Он признался, что был изрядно пьян, когда давал Пине обещание, а какое именно обещание давно забыл.

Тогда вспомнили, что незадолго до печального происшествия Пиню видели с мутным чужим человеком по имени Хром, о котором доподлинно ничего не знали. С этим самым Хромом, утверждал свидетель, Пиня общался свободно, как со старым знакомым. Не исключено, что тогда они замышляли убийство.

Этот довод Пиня объяснил просто: с Хромом он знаком и дружен давно — со времен похода на Остров, в котором участвовал добровольцем и был ранен. Теперь же, прослышав, что Хром высоко вознесся по службе и запросто дружит с самим господином Владетелем, вознамерился испросить у него содействия в своем жизненно важном деле. Однако Хром, выслушав, вместо того, чтобы помочь по-дружески, отказался напрочь — не захотел вмешиваться. На этом их разговор закончился.

Напоследок Пиня заявил о том, что, вопреки обычаю, который уважает, от претензий на Лилю не отказался и ни за что не откажется впредь.

Суд и общество долго судили, рядили и никак не могли прийти к согласию. Суд настаивал на передаче Пини властям Континента для дальнейшего разбирательства и наказания по Закону, общество же стояло за разрешение дела на местном уровне без вмешательства посторонних. Наконец, утомившись, твердо постановили: Пиню навеки изгнать из племени, принудительно обратив в плебеи.

Адам был уверен, что убийство Фомки организовано Хромом единственно для того, чтобы, безжалостно удалив конкурента, расчистить ему путь к Лиле. Следовательно, не один Хром виноват, но вина также на нем, а как быть с собственной виной, как выгородить самого себя, он не знал. Оставалось вызвать Хрома, допросить, припугнуть, если будет лукавить, и только тогда принимать окончательное решение.

Хром, как обычно, болтался неподалеку и вскоре объявился.

— Поступила информация с Континента — заговорил Адам, как только Хром вошел в кабинет. — Взяли Пиню. Обвинили в убийстве Фомки. Он признался полностью.

— Пиня остолоп известный, — произнес Хром, как ни в чем не бывало. — Завалящий мужичонка, смотреть не на что. К тому же ревнив, как влюбленный пацан. Поделом ему. Каков приговор?

— Из общества навсегда изгнать, обратить в плебеи, — сказал Адам.

— Повезло негодяю, — произнес Хром задумчиво. — Отделался легким испугом. Приговор опротестуете?

— Еще чего не хватало, — сказал Адам, всматриваясь в лицо Хрома, в его ускользающие глаза с яркой рыжинкой, которую он только теперь обнаружил, и, помолчав, спросил: — Неужели тебе добавить нечего?

— В этом деле я сбоку припека, — сказал Хром уверенно.

— Видели, как ты говорил с Пиней незадолго до убийства.

— И, конечно же, поручил ему укокошить Фомку. Так?

— Похоже на то.

— Вы должны были заметить, господин Владетель, — завелся Хром с пол-оборота, — удивительное свойство этого мира. Что бы ни произошло, первым делом, не разобравшись путем, ищут виновного на стороне. Искать среди своих почему-то не принято — то на свата нарвешься, то на брата. К тому же самим лень думать и шевелиться. А в последнее время — в полном соответствии с этим дурацким правилом — виноватым, недолго думая, назначают вашего покорного слугу. Мы действительно говорили с Пиней, больше того, говорили, признаюсь, о Фомке и Лиле. Пиня рассказывал, что домогается Лили давно, даже успел поладить с ее отцом. Договор честь по чести скрепили пирушкой. Зачем Парамон извлек на свет несчастного Фомку, Пиня не знает. Тогда же он заявил, что не уступит, что готов на крайние меры, а свое возьмет — добьется Лили. Я не стал его отговаривать. Местные разборки — не мое дело. К тому же я заметил, что Лиля… — он притворно поперхнулся и невнятно договорил: — уж очень вам приглянулась…

— Ты эти свои подозрения брось! — Адам резко оборвал Хрома. — Она мне сказала, что Фомка ей не подходит, что она за него ни за что не пойдет. О Пине я тогда ничего не знал. Вот я и подумал…

— И правильно сделали, что подумали… — воспрянул Хром, и лукавая скошенная улыбка на мгновение осветила невзрачное лицо командора. — Девочка уж больно ладная. Вам подстать.

— Это точно, — сдержанно согласился Адам. — И все же, Хром, скользкий ты тип. Ладно, ступай покуда. Свободен.

Около часа пополудни Лиля, зазывно покачивая бедрами, вплыла в кабинет, позвала к обеду.

Облаченная в полупрозрачный лиловый хитон до пола, под которым никакой другой одежды не признавалось, она не шла — выступала. А он, смущенный и озабоченный, никак не мог привыкнуть к ее вызывающему обличью. Сделать же замечание не дерзнул — понимал, что именно такой ее вид особенно соблазняет его.

Он сознавал с тревогой, что с каждым днем Лиля привораживает все крепче, что он теряет голову и от этого раздражается, представляя с ужасом то время, когда, вернувшись к привычным заботам, будет вынужден отрываться от нее, прерывая тесную близость, в которой с каждым новым днем нуждался все больше.

С Евой, сдержанной и стыдливой, он Лилю не сравнивал, они были слишком разными. Между собой и Евой он всегда ощущал преграду, как недомолвку в речи, как нечто не в полной мере осуществимое, но неизменно манящее.

С Лилей, напротив, преград не существовало — они были нераздельны не только в моменты близости — он жаждал ее всегда, нестерпимо желал. Но не решался сказать ей, показать хотя бы намеком, что восхищается каждым ее движением, что ловит каждую ее улыбку, обращенную к нему, что бесится, как мальчишка, когда она заговаривает с кем-нибудь посторонним и к этому постороннему обращается с той же ласковой обещающей улыбкой, которой только что дарила его.

Стоило ему посмотреть на Лилю, даже мельком, на ее уверенную поступь, как рождалось и завладевало им неодолимое влечение немедленно приникнуть к ней, утонуть, умереть и воскреснуть…

Иногда Адам осторожно, невзначай спрашивал себя: любит ли он Лилю? И отвечал небрежно, чтобы отделаться: едва ли. Но, поразмыслив, разъяснял самому себе, успокаивал: не любит, потому что он более неспособен любить, но безусловно жаждет всем своим существом…

Опомнившись, он поднялся, послушно пошел следом, продолжая думать о ней.

Обеденный стол теперь накрывали в комнате, которую прежде занимал Герд, потом в ней недолго жила Вера. Здесь были владения Ольги. Клупп все же выполнил обещание, отремонтировал робота — вернул девушке прежний мурлыкающий голосок и мягкие вкрадчивые повадки. Лиля Ольгу не замечала, считая ее курьезной принадлежностью новой своей жизни — забавной заводной игрушкой, чем-то вроде куклы, и никогда с ней не заговаривала.

С появлением Лили в жизни Адама полностью изменилась пища. Она заставила дворцового повара-робота готовить так, как готовили у нее дома, — обильно и очень вкусно. Навсегда отменила овсянку, презрительно обозвав ее пищей скотов. Особенно почитала она жирную свинину с жареным картофелем под разнообразными, но всегда острыми соусами, чего никогда прежде во дворце не водилось. Теперь любая еда сопровождалась обилием овощей и трав, лука и чеснока. Все это растительное чудо регулярно доставлялось свежайшим из теплиц Острова. На столе появилось вино из запасов отца. Лиля не забывала перед обедом пропустить чарку-другую и расслаблялась заметно.

Поначалу Адам трудно переносил перемену рациона, испытывая после еды неприятную тяжесть и жажду. Но скоро вошел во вкус и уже не представлял себе, как обходился прежде без открывшегося многообразия простой и сытной пищи. От вина он по-прежнему отказывался наотрез

Лиля всегда предваряла обед молитвой, которую сосредоточенно, едва слышно пропевала тоненьким подрагивающим голоском, не похожим на ее низкий бархатистый голос. Адам ни слова не понимал, а она твердо отказывалась перевести, объяснив, что молитва на то и молитва, что имеет силу лишь на родном языке и не подлежит пересказу чужими грубыми словами. Он пробовал обижаться, она успокаивала: в ее молитве нет ничего зазорного — лишь пожелания мира и здоровья всем снедающим.

Отобедав, Адам направился в кабинет отдохнуть на короткой неудобной кушетке. Но у самой двери его подстерег зазывный голосок Лили:

— Ты что же, милый, оставляешь меня скучать?

Он замер. Пропустив ее в спальню мимо себя, покорно тронулся следом.

— Я же вижу, ты уж готов, — ворковала она, смеясь. — Да и я, если честно, не против…

Перед ним, в шаге от него шла юная женщина, прекрасная в наготе. Ее движения, исполненные удивительной грации, влекли его, подчиняли, подчиняясь.

Первая мысль, явившаяся ему, была о том, что эта женщина, никогда не станет безраздельно родной, что она чужая. Эта мысль впервые явилась, ожгла, когда накануне после обеда он не сразу пошел следом, а, помешкав, явился в спальню минуты спустя. Тихо вошел и застал ее обнаженной, расслабленно лежащей на спине поперек широкой их кровати. Ее голова была запрокинута, глаза закрыты, яркий рот приоткрыт, она тяжело дышала. Она тискала свои груди с такой нежностью и усердием, что он загляделся на эти движения, пораженный мягкой энергией прикосновений. Руки Лили в причудливом танце смещались все ниже, пока не скрылись между согнутыми коленями. Их движения убыстрялись, становясь все более сильными, судорожными. Ее тело вдруг напряглось, резко выгнувшись вверх, голова запрокинулась еще больше, она вскрикнула, задышала сдавленно и сомлела.

— Что ты делаешь, Лиля? — спросил он, испытывая непонятный темный стыд.

Она очнулась, приоткрыла глаза, посмотрела на него равнодушно, и, не ответив, отвернулась.

— Лиля, что это было?

— Зову тебя, зову, — с горьким упреком выговорила она, — а ты смотришь на меня и не видишь. — Она помолчала. — А так… я представила, что люблю тебя…

— Разве так можно любить?

— Можно, — сказала она просто. — Еще как можно — легко и сладко…

35

— Вот мы и встретились, — Правитель поднялся из-за стола, пошел навстречу. — А ты, девочка, хорошо выглядишь. Немного бледная, а так хорошо. — Присаживайся. Я оставлю тебя ненадолго, нужно распорядиться.

Он вышел. Ева следила за секундной стрелкой стенных часов. Прошла минута, дверь отворилась — Правитель вернулся.

— Послал за Тарсом, сейчас будет. Пойдешь с ним, он уже все приготовил. — Кивнув на ее свесившийся живот, спросил: — Скоро?

— Скоро, — тихо произнесла Ева. — Месяц или меньше.

— Дождусь, — пообещал Правитель и уточнил вяло: — Постараюсь дождаться. — Он вновь кивнул на ее живот и спросил: — Мальчишка?

— Да, — сказала Ева.

— Хорошо, — сказал он и вдруг, внимательно всмотревшись в ее лицо, пожаловался: — А у меня никого не осталось. Кора ушла. Я тоже… готовлюсь следом. — Так что придется потерпеть, господа. — Он помолчал. — Все оставляю вам, разбирайтесь сами. Но, прошу, постарайтесь, чтобы без свар. Договорились?

— Уж если договариваться, то не со мной, — сказала Ева. — Кто я такая?

— Ты скоро родишь первенца — нового человека в космосе, — серьезно объяснил Правитель. — Вот кто ты. Но прошу тебя, Ева, пока я жив, не оспаривайте принадлежащую мне высшую власть. Что будете делать, как будете жить… решайте сами… Продолжать полет, вернуться на Землю… Теперь это ваша жизнь и ваше право. Я отдаю его вам, все остальное мое. До поры… Согласна?

— Согласна, — тихо произнесла Ева.

Вошел Тарс. Не удивился.

— Передаю тебе Еву с рук на руки, — торжественно произнес Правитель. — Береги ее. Отвечаешь головой.

— Ты поступила разумно. — Тарс распахнул перед Евой дверь. — Твоя палата. Сегодня душ и — в постель. Завтра приступим. Начнем с анализов, а там — по порядку.

Посередине небольшой палаты, напоминающей камеру, в которой Ева жила первое время полета, стояла широкая кровать замысловатой конструкции. В ее головах вертикальной стеной располагались приборные стойки, а по обе стороны — тяжелые на вид аппараты на колесах с цветными гофрированными трубками и эластичными масками.

— Здесь столько всего, — сказала Ева. — Неужели для меня одной? Ты лучше вот что скажи, Тарс, в твоем персонале женщины есть?

— Пока нет, но завести придется. Найти хотя бы одну. Исступленные ничего не смыслят в нормальном деторождении. От плебеек-доноров тоже не будет прока. Забитые девчонки, перепуганные насмерть. Рожали в инкубаторе кое-как, почти без помощи. Когда еще оттают. Но я ищу. Тебе, Ева, не о чем беспокоиться, у тебя есть я. А я справлюсь, хотя, признаюсь, мне все это впервой. Потому давай сразу договоримся — меня ты не будешь стесняться. Ты должна знать, что лучшие акушеры мужчины.

— Не думаю, — неуверенно возразила Ева. — У славов при родах всегда только женщины…

— Адама принял его отец. Он сам мне рассказывал. Отлично справился, хотя не был врачом и почти ничего не знал о возможных проблемах.

— Справился не он, постаралась Вера.

— Согласен. Ты тоже должна постараться. Для этого ты неплохо устроена.

— Во всяком случае, довольно широкая, — согласилась Ева.

— Можно и так сказать. Значит, договорились. Привыкай к новому месту. Здесь справа кнопка вызова. Нажмешь и я перед тобой. Своих мужиков скоро не увидишь. Лучше будет, если они на время поубавят прыть. Осталось недолго ждать. Сегодня Правитель собирает большой совет. Разговор пойдет о развороте. Я буду там. О результатах узнаешь первая.

— Спасибо тебе, Тарс, — сказала Ева. — Что бы я делала без тебя?

— То же самое, — сказал Тарс и пошел к двери.

В зале заседаний за круглым столом собрались сенаторы в неполном составе — десять человек. Отсутствовал Франк, а поскольку Правитель, мешкал и не спешил начинать совещание, присутствующие поняли, что его медлительность неспроста. С Франком случилось что-то дурное, о чем он осведомлен, но говорить по неведомой причине не желает.

Ожидание длилось. Никто, кроме Тарса, не знал, зачем их собрали так срочно, а Тарс помалкивал. Наконец в зал вошел Правитель. Он неспешно занял свое место, оглядел собравшихся коллег, оделив каждого коротким кивком и улыбкой.

— Приветствую вас, господа, — заговорил он. — Позвольте открыть чрезвычайное заседание Сената. На повестке дня единственный и очень важный вопрос: как будем жить дальше. — Он вновь оглядел присутствующих, помедлил, дожидаясь, когда вопрос прорастет и начнет созревать ответ, и продолжал обыденно: — Уверен, не все в курсе дел, потому кое-что поясню. Из последних радиограмм стало известно, что на Земле происходят любопытные природные явления: разрастаются полярные шапки, особенно быстро на Южном полюсе. Понижается уровень океана. Процесс медленный, всего на какие-то два сантиметра за весну, но теперь эта тенденция уже не имеет вид симметричных сезонных колебаний, к которым давно привыкли. Процесс приобрел заметную асимметрию, что, в конечном счете, означает постепенное восстановление суши. То есть Земля выздоравливает.

— Но ведь было предписано верить в неизбежную гибель планеты, — не удержался Венк.

— Да. Это была государственная доктрина, — сказал Правитель.

— И вы принимали ее? — спросил Тарс.

— Представьте себе, принимал, — сказал Правитель.

— Попробовали бы не принять, — произнес Старс. — Где бы вы были теперь?

— Формально отступать от доктрины не запрещалось, — начал объяснять Правитель. — в Законе не было такого положения. Но был негласный общественный договор не отступать от нее. Во избежание неприятных последствий. Правда, всегда находились безрассудные люди. Рискуя жизнью, они придерживались иных представлений о глобальных процессах.

— Эти до наших дней не дожили… — сказал кто-то негромко.

— К сожалению, — согласился Правитель. — Им предоставили выбор: закрыть за собой дверь или публично покаяться в своих заблуждениях. Среди покаявшихся ученых всем известный ректор университета Игор — яростный сторонник нескончаемой жизни. Так называли себя эти дерзкие люди. Он уцелел ценой полного отказа от своих научных интересов. По существу, предал свои убеждения. В результате был вынужден оставить горячо любимую космогонию и переключиться на вызывающе бесплодное исследование мелких проблем современной драматургии. Но и последнее его увлечение утратило всякий смысл после того, как Адам уничтожил единственный действующий театр. Победа доктрины привела к тому, что все силы государства, все его ресурсы длительное время вкладывались в единственную задачу, подавляющую все остальное, — в переселение землян на Терцию. Мы построили космические корабли. Отработали совершенные технологии доставки людей и грузов. Воспитали энтузиастов, которым доверили наши жизни на время перелета и дальше, уже на Терции. Мы в подробностях изучили, как надлежит обустроить наш новый дом. Но не учли главного: оказалось, что переселенцы к путешествию не готовы физически. И не только из-за воздействия невесомости, но также из-за ряда других факторов, которые наши ученые обязаны были предусмотреть и еще на Земле найти способы их преодоления. Сегодня мы подводим печальный итог: на первом этапе полета убыль пассажиров составила почти четырнадцать процентов от их первоначальной численности, тогда как тренированный экипаж потерял всего одного человека и то по причине банальной халатности. Экстраполируя эти цифры, несложно составить прогноз: на пути до Терции уцелеет экипаж и не более десяти процентов пассажиров. Итог печальный. Отсюда вывод: мы забрали людей с Острова, всех подряд, без разбора и испытаний. Бросили на произвол судьбы налаженную жизнь и совершенные производства. А теперь мы задаемся вопросом: зачем мы это сделали? Неужели затем, чтобы напрасно убить этих людей по дороге в неизвестность? В результате мы не достигнем даже части поставленных целей. Осталось собрать остатки смелости и признать экспедицию неудачной. И немедленно приступить к исправлению ситуации. Как это сделать, мы с вами определим сообща. У меня все. Прошу высказываться. Первое слово предоставляю главному навигатору Старсу.

Поднялся Старс. Осунувшееся лицо главного навигатора было бесстрастно.

— Господин Правитель, господа сенаторы, — заговорил он, волнуясь, отчего его негромкий голос звучал глухо и неуверенно. — Прослушав неожиданное выступление господина Правителя, я понял, куда клонит он и вы вместе с ним. Предлагается на первый взгляд вроде бы несложная операция — покинуть траекторию и развернуться для возвращения на Землю. Мне стало известно, что поразившую вас идею высказала некая женщина. Причем по какой-то непонятной причине невежественному измышлению этой дамы удалось овладеть всеми вами настолько, что теперь вы взрослые солидные люди с совершенно серьезным видом приступаете к его обсуждению. Представим себе, что вы примете решение осуществить неслыханный маневр. Что придется предпринять в первую очередь? Подойти к задаче так, как мы привыкли, то есть рассчитать поистине фантастическую траекторию с учетом всех возможных препятствий. А их, доложу вам¸ внушительное количество. Даже на Земле я бы очень подумал, прежде чем браться за такую работу. Скорее, постарался бы сначала увильнуть, а затем, если мой маневр не удастся, постараться доказать полную неосуществимость затеи. Но мы не на Земле, под нашими ногами, увы, не твердь. К тому же, похоже, дело зашло так далеко, что у нас не осталось иного выхода, кроме как ввязаться в авантюру. Поскольку, повторяю, общим местом стало убеждение, что продолжение полета не только лишено смысла, но и опасно. Попробую представить собранию ряд объективных препятствий, которые встанут перед нами немедленно, как только будет принято решение о развороте. Бортовой комплекс Большого корабля слишком слаб для решения этой задачи даже в самом общем виде. Он исходно приспособлен главным образом для отслеживания заложенного в память массива информации, подготовленной на Земле. Чтобы развернуться, придется покинуть расчетную траекторию и через довольно продолжительное время на нее вернуться. Мы будем вынуждены в аварийном порядке заняться расчетами с малоизвестными исходными данными. Не следует забывать также, что для подготовительных работ по новой траектории понадобится армия вычислителей, которой у нас, как известно, нет. Отсюда вывод: поставленная задача не имеет решения. Таково мое мнение.

— Вы, Старс, хорошо изложили причины, по которым мы обречены, — заговорил Правитель с нескрываемым раздражением. — Из ваших слов однозначно следует, что мы вынуждены продолжать полет и помалкивать. Мне этот подход не нравится принципиально. Мы, старые люди, привыкли считать, что не существует ситуаций, из которых нет выхода.

— Выход есть, — сухо возразил Старс, — но какой ценой…

— Почему нам никто не объяснил заранее, — проговорил кто-то из сенаторов, — что самый короткий путь в вечность проходит через топку?

— Беретесь выступать, — выкрикнул Правитель, — говорите так, чтобы всем было ясно, кто именно выступает,

— Это я, Паст, позволил себе вопрос, — отозвался Паст. — И еще один, уж коли начал. Извините. Вопрос очень нескромный, но не задать его я не могу. Скажите честно, нас очень ждут на Земле?

Тишина накрыла собрание. Она длилась и длилась. Правитель не выдержал первым.

— Эта мысль до сих пор не являлась на ум… — проговорил он неуверенно. — Но иметь ее в виду следует. Спасибо, Паст, смотришь в корень, как говорится.

— Космодром на Земле разрушен, — включился Венк, — посадочные поля перепаханы взрывами. Мы даже не сможем приземлить подкидыш. Придется какое-то время жить на орбите, и как долго, никто не знает.

— Можно ли надеяться, — вновь поднялся Старс, — что правительство Земли, узнав о наших намерениях, в пожарном порядке восстановит хотя бы один посадочный стол космодрома? В объеме, достаточном для приземления подкидыша с пассажирами. Для начала мы спустим на Землю людей, которые к тому времени окажутся на пороге топки. Затем придется разобрать первый подкидыш, вывезти на свалку отдельными узлами, чтобы подготовить стол для приема второго корабля.

— Понадобится уйма времени, — сказал Венк, — и значительные усилия, на которые они, скорее всего, уже не способны. Я не говорю о материальных ресурсах и технике. У них не найдется людей, а плебеи какие помощники.

— Сплошные вопросы, и с каждым днем их будет все больше… — заговорил Вест. — Нескромный вопрос, озвученный Пастом, на самом деле вопрос принципиальный: согласятся ли земляне принять нас обратно? Мы ведь точно не знаем, кто мы теперь для них. Все еще сограждане или нежелательные нахлебники, для которых на Земле просто не осталось места.

— Уверен, по их представлениям мы предатели, — вступил Сони. — Бросили их на произвол судьбы, создав проблемы на многие весны вперед. Я уж не говорю о том, что нас могут призвать к ответственности за бессмысленное разрушение земных структур…

— Не исключено, что в нашем появлении усмотрят агрессию, — сказал Венк, — на которую сочтут нужным ответить всей мощью оружия, которого на Земле полно…

Правитель поднялся, давая понять, что пора прерваться.

— Я рад, господа, что вы высказались открыто, — заговорил он. — Положение непростое, с этим никто не спорит. Но я уверен, что наш обобщенный опыт все же позволит найти приемлемое решение. Потому предлагаю: сегодня итоги не подводить. Приостановим дебаты, разойдемся по рабочим местам и основательно займемся подготовкой к новой встрече в том же составе. Каждый из вас тщательно отработает свою часть решения в соответствии с собственной профессиональной квалификацией. Переговоры с Землей я беру на себя. Через неделю мы соберемся вновь, просуммируем наши частные выводы и, не исключено, обретем большую ясность, совершив тем самым первый шаг к достижению цели. Все свободны…

— Господин Правитель, можно? — Поднялся Венк. — У меня есть вопрос. И, мне кажется не у одного меня.

— Слушаю, — сказал Правитель.

— В зале мы не видим Франка. Вы можете объяснить, почему?

— Франк приболел, — сказал Правитель спокойно. — Ничего опасного для жизни. Скоро поправится и будет с нами.

Текст радиограммы созрел легко, сам собой. Сложность возникла только тогда, когда потребовалось решить, от кого и кому направляется сообщение. Сначала Правитель хотел послать сообщение на имя Хрома, чтобы тот по своим каналам доставил его Адаму. Но, поразмыслив, вынужден был признать, что в этом случае смысл сообщения будет снижен и отчасти утратит серьезность, то есть покажется необязательным. К тому же Хром, не будучи официальным представителем властей Острова, не может служить передаточным звеном. Потому Правитель решительно изменил обращение и теперь в окончательной редакции текст приобрел вид: «Господину Владетелю. Сообщаю вам, что из-за ряда обстоятельств полет Большого корабля приобрел признаки фатальной ошибки. С общего согласия Сената мы вынуждены прервать экспедицию и вернуться на Землю. Надеемся, что вы снизойдете до нашей просьбы и не откажете нам в приюте. К вашей исключительной доброте взывают экипаж корабля и несчастные пассажиры. Что касается разрушений, произведенных на Острове после исхода, заверяю вас, что ни я, ни мои спутники не имели к этим бессмысленным варварским действиям ни малейшего отношения. Ответ на все вопросы вы сможете получить, во-первых, как следует допросив самозваного командора Хрома, и, во-вторых, исследовав аппаратуру управления, которую по нашим предположениям вы сможете обнаружить в поместье командора Фарна. Подозреваю, что именно Фарну принадлежит не только концепция и общий план минирования объектов Острова, но и уничтожение этих объектов сразу же после того, как исступленные покинут Землю. В подтверждение моих слов предлагаю вспомнить подробности уничтожения института здоровья. Фарн осуществил эту операцию, спустя несколько минут после того, как согласился откликнуться на мою просьбу. Из этого следует, что кнопка управления взрывом находилась рядом с самим Фарном, не исключено, что в его собственной спальне. Должен сообщить вам также, что известие о гибели вашей жены Евы, к счастью, оказалось ложным. Сегодня она сама вышла из подполья. Я распорядился поместить ее в нашу клинику для завершения беременности. Она ждет мальчика — вашего сына. Ее спутники под руководством небезызвестного Верта, бывшего губернатора Континента, остались в подполье. Рано или поздно они будут вынуждены объявиться, тогда и решим их судьбу. Сегодня мы не можем отвлекаться от нашей главной задачи — спасти ни в чем не повинных людей. С нетерпением жду ответа. Со своей стороны обещаю, что, вернувшись на Землю, я добровольно отдам себя в руки правосудия, чтобы понести самое суровое наказание по Закону. Правитель».

Он вызвал секретаря, попросил пригласить Алекса. А когда тот явился, вручил ему текст радиограммы и велел передать ее во время ближайшего окна связи.

36

Радиограмма Правителя, в которой сообщалось о решении команды Большого корабля прервать полет и вернуться на Землю, ошеломила Флинта. Он доложил о ней Хрому и замер в ожидании дальнейших распоряжений.

Час спустя запыхавшийся Хром объявился собственной персоной.

— Скажи мне, малыш, — заговорил он, отдуваясь — так спешил, — ты случайно ничего не перепутал? Радиограмма действительно от Правителя? Понимаешь, плохо верится. Выглядит как провокация.

— Ничего я не перепутал, — обиделся Флинт. Только теперь до него начал доходить удивительный смысл послания.

— Ладно. Не суетись. Успел поделиться новостью с господином Владетелем?

— Нет, не успел.

— Ему понравится. — Он задумался. Но встряхнулся и проговорил твердо, как умел: — Теперь же, при мне свяжись с ним, и прочитай текст. Пообещай доставить документ в бумажном виде. Если попросит.

Флинт набрал номер Владетеля. Долго не отзывались, наконец, проявился вялый голос. Голос невнятно буркнул:

— Кто?

— Это Флинт, господин Владетель. Простите, что разбудил. У меня новости. Боюсь, вам не понравится, — зачем-то добавил он. — Но, ничего не поделаешь, будет лучше, если вы послушаете.

— Все бы тебе пугать, Флинт, — проворчал Адам. — Ладно, валяй. Я слушаю.

Флинт, задыхаясь от волнения, кое-как дочитал текст.

Молчание было ответом.

Наконец послышался протяжный выдох, что-то глухо ударило, и тишина вернулась. Но связь не прервалась.

Флинт подождал немного — бесполезно.

Первое, что явилось в голову, Владетель не проснулся, не вполне здоров или не все понял. «Что же такое произошло на Большом корабле, — думал он уныло, — чтобы давно привычная жизнь вдруг изменилась, а люди, еще минуту назад представлявшиеся навсегда потерянными, вдруг обрелись. А скоро и вовсе вернутся на Землю и заживут рядом…»

— Что, молчит? — насторожился Хром.

— Молчит, — шепотом объяснил Флинт. — Коммуникатор не отключил…

— Дай сюда, — потребовал Хром.

Адам, дослушав, отвечать не стал — понял, что больше ни слова не сможет произнести. Он в сердцах отбросил коммуникатор под кровать, не отключив, — избавился.

«А ведь Флинт не приснился, — думал он отрешенно. — Он явился на самом деле. И слова, произнесенные им, есть та правда, с которой придется жить. Флинта наказать, — постановил он твердо, окончательно приходя в себя, — на этот раз за то, что в принесенную им весть трудно поверить».

Он увидел себя со стороны: полуголый расслабленный детина сидит на кровати, спустив голые ступни на ледяной пол. За спиной, отвернувшись к стенке, посапывает чужая женщина. В голове вертятся женские имена, он приспосабливает их к этой женщине — ни одно не подходит. Ее зовут как-то иначе.

Но она шевельнулась, вздохнула, обернулась к нему. Ее распахнувшиеся глаза дрогнули под его напряженным взглядом. Голая рука, выпростанная из-под одеяла, потянулась к его лицу. И он сразу же вспомнил ее имя — Лиля. Отстранился. «Почему она здесь? — задал он вопрос самому себе. — Что ей нужно? Как объяснить, что возвращается жизнь, в которой ее не было… и в которой ей не найдется места?»

«Она должна исчезнуть… — твердо сказал он самому себе — нашел выход. И, сосредоточившись, уточнил: — Немедленно».

«Отчего так тяжко бьется сердце? — продолжал он думать. — Нестерпимая боль в затылке. Из-под нее не вывернуться. Нужно спешить. Только бы успеть…»

— Проснулась? — спросил он холодно и, не дождавшись ответа, монотонно проговорил: — Слушай меня внимательно. Ты сейчас соберешься и уйдешь. Я устал от тебя. Ты оставишь меня в покое. Покинешь дворец. Ты не женщина, ты наваждение. Будешь жить в поместье отца — ничего другого мне не придумать. Я решу твою судьбу, обещаю, но позже, когда приду в себя. Это случится скоро. Тянуть не стану.

Она продолжала смотреть на него, ее лицо дрожало, припухшие губы то кривились, то складывались в полуулыбку, глаза сухо блестели. Она не верила — ни одному его слову.

— Милый, ты что, серьезно? — наконец спросила она — на выдохе, шепотом, от которого он вздрогнул. Не ожидал, что она осмелится говорить. — Ничего не понимаю. Объясни, что происходит? Утром было так хорошо, ты любил меня, я любила тебя… Потом я задремала. Разбудил коммуникатор. Ты сначала слушал, потом бросил аппарат… Я следила за твоим лицом, оно стало злым, противным… Что такое тебе сказали? Что-то страшное? — Она оборвалась, больше не было сил говорить — ее сотрясли рыдания. Она прокричала сквозь слезы: — Как я буду жить без тебя, ты подумал? Я привыкла… Нет, нет… Я не узнаю тебя, я боюсь…

— Как привыкла, так и отвыкнешь, — дослушав, холодно объяснил он.

Резким движением она отбросила край одеяла и предстала перед ним вся — от макушки до пяток. Он вдруг понял, что если будет продолжать смотреть на нее, долго не выдержит и откатится вспять. Он отвернулся, застыл. Заставил себя подняться — через силу. Подошел к окну, рывком раздернул шторы, распахнул створки. В комнату ворвался ледяной воздух. Не оборачиваясь, задышливо проговорил:

— Собирайся, и чтобы духу твоего здесь не было. У тебя очень мало времени. И не вздумай перечить мне, остерегись…

— Но объясни… — Она натянула одеяло — замерзла.

— Объяснений не будет, — произнес он резко, в полный голос. — До тебя когда-нибудь дойдет, что если я требую, ты должна немедленно исполнять? Я жду.

Она смотрела на него, молчала. Ее лицо шло красными пятнами, губы дрожали.

— А что я буду там делать, ты подумал? — спросила смиренно, но сорвалась, не справившись, закричала: — Я хочу домой, на Континент. Отправь меня. Ты слышишь?.. К отцу… к Пине… к черту… Какая же я дура… поверила. Заманил, теперь гонишь?.. Ну, скажи, что ты задумал?

Она рыдала беззвучно, горько — сжалась, поникла. Следа не осталось от гордой осанки — обиженная девчонка стыла теперь перед ним. И вдруг Адам подумал, что еще не поздно, еще можно ее пожалеть, прижать к себе, успокоить. Еще можно объяснить, что так он шутит с недавних пор. Она поверит. Он знает, она верит всему, что он говорит.

«Обратной дороги нет, он все решил за меня, — думала Лиля, всхлипывая, давясь слезами, вздрагивая от озноба. — Он не любит меня. Он никогда не любил, — успокоила она себя, и ей полегчало. — Он оттого такой, что нет ему на земле счастья. Отец говорил недаром: грядут страшные времена предательства…»

Оцепенение спало, слезы ушли, ее лицо замерло, погрустнело. Она опустила глаза — не могла больше смотреть на него. Она поняла равнодушно: впереди замаячила новая непонятная жизнь.

— Хорошо, я согласна, исчезну. Как скажешь, — произнесла она ровно. — Я готова. Надеюсь, меня отвезут? Вот только оденусь. И плакать больше не буду — никогда. — Она подняла глаза. — Но знай, я не забуду того, что ты сотворил со мной, как надругался. За предательство ты заплатишь… Скоро и очень дорого… Теперь оставь меня!..

Адам ничего не сказал, спешно оделся, вышел.

«Зачем я это делаю? — спросил он себя и ответил себе же: — Затем, что люди жестоки. И мне остается быть таким же жестоким…»

37

Хром чувствовал, что с ним происходит что-то неладное — временами он не узнавал себя. То с истовым упорством принимался лезть вон из кожи, чтобы угодить новому своему хозяину, испытывая постыдное блаженство раба, с удовольствием подставляющего для битья собственные бока. То вдруг с непостижимым жаром взбрыкивал внутренне, едва удерживаясь от открытого бунта, не давая ему опасного продолжения. Определенно, он превратился в существо, непохожее на него самого — прежнего.

Вместе с тем он ни на минуту не забывал о главном своем обещании — подстеречь и безжалостно покарать Адама. Причем выстроить дело так, чтобы ни одна живая душа не смогла заподозрить его в соучастии. Иногда ему казалось, что он готов к решительной схватке, но каждый раз вмешивалось незначительное происшествие — отвлекало и озадачивало. Последним придавил скользкий разговор о разоблачении Пини, косвенно предвещавший близкий неизбежный провал.

«Нужно что-то менять, — прикидывал он так и этак, — например, закопаться в текущие дела, которых скопилось великое множество, — исчезнуть. Или придумать командировку по делам службы в отдаленный район Острова, а лучше на Континент».

«Набраться наглости, предупредить господина, объяснить, что дела службы не терпят отсрочки, и слинять. Пусть покрутится без меня, — думал Хром, оживляясь. — Может быть, дойдет до него, наконец, что без моего надзора и участия скоро разлаживается, хромает и приходит в негодность государственный механизм. Что без верного сообразительного помощника не получается управлять государством».

«А спустя время, когда мальчишка вволю наваляет дел, пасть как снег на голову и все выправить. Чтобы стало ясно, чего он стоит один на один с жесткими обстоятельствами. И, конечно же, не забыть, наведя должный порядок, скромно отойти в тень».

В остальном, если исключить привычные хлопоты, он жил славно. В его распоряжении по-прежнему оставалась тихая вилла Фарна, служил ему все тот же робот Арто, те же солдаты исправно стерегли покой и периметр поместья. Впервые в жизни он обрел укромное место, где можно отлежаться и зализать раны, полученные на службе.

Мелкие дела, которые ему удались, он записал в актив, хотя некоторые из них, и прежде всего устранение Герда, содержали определенную слабину. Но и эти успехи, второстепенные по затратам сил, согревали душу, не имея, впрочем, серьезных перспектив для развития. Их следовало рассматривать чем-то вроде пристрелки. Они не решали главной его задачи, и, к сожалению, даже косвенно не вели к ее разрешению.

Сыск, главное его дело, тоже стронулся с мертвой точки, и помалу, раскручиваясь, пошел на поправку, все увереннее набирая ход. Ожил и заработал в полную силу инстинкт прирожденных преследователей, порастраченный, было, в ничтожных затеях позднего Фарна. Вернулась годами взращенная страсть к расчесыванию затейливых комбинаций взаимозависимых человеческих побуждений. Восстанавливалась вера в собственные силы, и уже начинала будоражить оживающая внутренняя энергия действия, как доброе предвестье близких, поистине великих свершений.

Роль центральной фигуры очередного замысла он отвел Лиле, которую так удачно и естественно подсунул Адаму. Он продолжал верить, что в этой интриге его роль была решающей, хотя понимал, что на самом деле Адам выбрал Лилю сам — девчонка оказалась на удивление хороша собой. Жизненная энергия, которой так не хватало Адаму в последнее время, просто била из нее. Хром и предположить не смел, что Адам, едва познав это прелестное существо, совершенно раскиснет — бери голыми руками, уворачиваться не подумает.

На собственном недолгом и неудачном личном опыте Хром знал, какая опасность подстерегает мужчин, попавших под влияние женщин славов, особенно тех из них, кто требовал разделять с ними древний настрого запрещенный на Острове способ размножения. Он не забыл, что именно к этой форме существования призывал незадачливый проповедник Тарс, появившийся на улицах столицы незадолго до исхода и обретший немыслимый успех у исступленных, особенно у женщин.

Какое-то время Хром потешался, наблюдая, как всполошились эти прежде малозаметные существа, непостижимым чутьем обнаружив в завораживающих проповедях Тарса некую давно забытую сущность, вдруг вселившуюся в головы и повлекшую их к мужчинам. Забытая сущность именовалась загадочным многозначным словом любовь. Смело приняв на вооружение необычное слово, неизменно раздражавшее Хрома, эти тусклые существа, на которых мог покуситься разве что слепой, тотчас настроились произносить его иначе, чем полагалось. Они заранее собирали усохшие губы в подобие влажного цветка и выпевали это слово слог за слогом, словно распробывая на вкус, и даже для особенной изысканности жеманно опускали мягкий знак на конце, сладко причмокивая напоследок.

Именно тогда по тайной службе прошло оживление. Только и было разговоров, что о Тарсе. Его проповеди тщательно записывались надзирателями, обрабатывались аналитиками. В результате сложилось мнение: Тарса следует остановить, пока не поздно, то есть взять за известное место и — к ногтю.

Но возникла преграда: основательно подготовленную операцию остановил совершенно необъяснимый запрет, поступивший с верхних горизонтов власти — напрямую от господина Координатора. К удивлению Хрома странный запрет немедленно и послушно продублировал командор Фарн, повелев распространить его в подразделениях службы как строжайшее недвусмысленное указание: к Тарсу не приближаться. Отдельный отряд исполнителей, настроившихся навсегда извлечь проповедника из жизненного течения, послушно отступил. Тарса оставили в покое, и даже позволили бесследно исчезнуть.

Хром понимал, что Адам крепко попался на удочку — Лиля основательно завладела им. Оставалось добиться непрерывного поступления информации, чтобы наблюдение получило вещественное подтверждение, и можно было бы приступать к осуществлению задуманного проекта.

При последнем ремонте системы связи и сигнализации Хром велел оснастить жилые помещения, которые полагались Адаму, новейшей и весьма чувствительной аппаратурой подслушивания. Исключение составляла спальня — его поддужным не удалось, как ни старались, пробраться туда, не вызвав подозрений.

Но и звуковое сопровождение жизненного процесса, даже лишенное высокоинформативной визуальной составляющей, приносило немало полезных сведений. Получая их регулярно во все больших объемах, Хром убедился в прочности уз, в которые основательно вляпался его поднадзорный.

Однако бурное объяснение, последовавшее за известием о воскрешении Евы и возвращении Большого корабля, решительно спутало планы командора.

Спустя час после изгнания Лили, Хром объявился в приемной. Попросил доложить. Секретарь отказал, объяснив, что хозяин занят и велел не беспокоить. Хром не ушел, как обычно, а скромно пристроился поодаль, решив дожидаться.

Спустя десяток минут ожила громкая связь. Голос Адама произнес:

— Юри, Афоню, Ваню ко мне. Срочно.

Секретарь с кем-то связался и повторил приказ хозяина.

Вскоре они явились — троица дармоедов. Гладкие распрямившиеся мужики, отъевшиеся на добрых хлебах. Одежда на них добротная, вымыты, выбриты, причесаны — парни хоть куда. Даже Ванино пятно побледнело — не бросалось в глаза. Скрылись в кабинете, оставив дверь приоткрытой.

— Отправляйтесь в поместье отца, — долетал до Хрома раздраженный, не терпящий возражений голос Адама. — Будете жить там. Не скажу, как долго, — не знаю. Близятся непростые времена, вам здесь не светит — хватит с вас, отдыхайте, намыкались вволю. Вместе с вами поедет Лиля. — Адам предупредил: — Вопросов не задавать. Ни на один не отвечу. Всем ясно?

— Ясно, — сказал кто-то — за всех.

Ожил коммуникатор на столе секретаря. Голос Адама произнес:

— Нет ли поблизости Хрома?

— Он в приемной, — ответил секретарь.

— Пусть зайдет.

— Прошу, господин Хром.

Распахнулась дверь. Вышли понурые Юри, Афоня и Ваня. Глаз не поднимая, про-шмыгнули мимо.

— Ты в курсе наших дел? — спросил Адам, дождавшись, когда Хром усядется и приготовится слушать.

— Каких именно?

— Можно подумать, не знаешь, — сказал Адам, заводясь.

— Я знаю много чего, господин Владетель. Вы бы уточнили…

— Уточняю. Они возвращаются…

— Кто они?

— Опять прикидываешься? Смотри у меня…

— Вы гневаетесь, господин Владетель? Напрасно. Вы только что отправили своих плебеев в поместье вашего батюшки… Если речь о них…

— Точно, прикидываешься, — сказал Адам, смягчившись. — Я говорю с тобой, Хром, по весьма важному поводу. В сообщении, которое я получил сегодня утром, говорится, что Большой корабль и вместе с ним все его пассажиры возвращаются на Землю. Понимаешь?

— Ну и что из того, что возвращаются? Я с самого начала предполагал, что так и будет. Господа сначала влипли по полной программе, а теперь, наконец, до них дошло… Удивляюсь, почему тянули так долго. Однако не вижу повода суетиться…

— Нам-то что делать? Готовиться к встрече? Или хвататься за оружие?

— Воля ваша, решайте, ― произнес Хром с напором, опустил глаза и буркнул невнятно: ― Я что…

— А ты не при чем? — взвился Адам.

— В вопросах государственной политики, да, ― твердо произнес Хром, глядя в упор. ― Отсюда, как известно, начинается ваше природное право и заканчивается мое. Так что, увольте.

— Вывернулся, — усмехнулся Адам, и в который раз подумал, что его собеседник непрост. — Как же ловко у тебя получается быть не при чем, когда нужно, наоборот, внедриться в проблему. Непрофессиональный подход, Хром. Ты мне скажи прямо, что нам делать? Я намерен спросить не одного тебя, всех спрошу. И сразу же после того, как сложу и как следует перемешаю ваши мнения, сформулирую приговор. Ничего не останется, кроме как помалкивать и исполнять.

— Понятно, — сказал Хром. — Тогда так. Будь я на вашем месте, приказал бы готовиться к самой теплой встрече. Люди, которые возвращаются, нам, как бы сказать помягче, совсем не чужие, разве что малость малохольные. А Земля их дом — утверждение бесспорное. Наконец они нам нужны объективно. Без них страну не поднять… Или что-то не то говорю?

— Ты думаешь?

— Уверен, — произнес Хром и сразу же пожалел, что опять полез со своим мнением. Лучше было бы подождать, пока проблема не рассосется сама собой, не совать голову в петлю. Но его уже несло. — Мы их встретим, примем как близких родственников, вернем к той жизни, которую они опрометчиво бросили, — по неразумению или под влиянием наших врагов. Мы их просто пожалеем. Оказались в безнадежной ситуации… что уж тут считаться… Лучше подумать, как нам выявить тех, кто сбил с панталыку целый народ… Вот уж здесь целиком мои заботы… А я не оплошаю.

— Прежде чем приступать к развороту, — не выдержал, перебил Адам, — они должны были снизойти до нас и спросить, что мы думаем по этому поводу, какими силами и возможностями располагаем. Разве они спросили?

— Нет, не спросили, — согласился Хром. — Так ведь они гордые. Им от этого не легче, но и нам, конечно…

— Слишком гордые, — сказал Адам запальчиво. — Покинув страну, ухитрились на прощание разрушить ее. Сожгли мосты, так говорят? Нет, Хром, я не настолько человеколюбив, чтобы простить преступления против целого народа. Своего собственного народа, как ты иногда говоришь. Преступления против меня я прощаю. Прощаю даже тех, кто мою собственную жизнь вывернул наизнанку, и никак не может успокоиться — продолжает долбать.

— Понимаю. Но подумайте, не все же они виноваты в равной степени. Виноваты те, кто народ совратил. Кто разрушил государство, Кто, наконец, втайне подготовил и осуществил исход. Лично вам причинил несчастье… Их немного. Мы обязательно всех достанем и спросим по полной программе. Ответят — по Закону. Это мои задачи. Будьте уверены, я решу их сам.

— С тобой все ясно, Хром, — подвел итог Адам. — Ты у нас главный миротворец. Оставайся им и впредь — для контраста. Теперь мелочи. Ты думаешь, я изгнал Липю, предполагая, что рано или поздно вернется Ева? Нет, Хром. Ева не вернется. И не потому, что она не захочет, а потому, что не захочу я. Что касается Лили, признаюсь, она мне надоела. Бывает так, вдруг, вроде бы ни с того, ни с сего, ударит в башку… Возвращать ее на Континент опасаюсь, что-то меня смущает, какое-то дурное предчувствие… Потому от последнего шага пока воздержусь, спешить мне некуда. Минует время, я вернусь в норму и обязательно решу ее судьбу. Кстати, открою тебе секрет: никогда прежде я не подозревал, что можно так легко угодить в западню, лишиться воли, подчиниться какой-то плюгавой девчонке… Я не могу позволить себе слабость, зависимость. Я перестаю себя уважать. Узнал о возврате Большого корабля, и чаша терпения переполнилась. Так, кажется, говорили наши дремучие предки? И ты знаешь, избавившись от Лили, я задышал свободно. Но должен сказать тебе честно: до сих пор меня тянет к ней. Если она останется рядом, боюсь, мне не удержаться. Потому отсылаю ее подальше. И вот тебе поручение — деликатного свойства. Обеспечь постоянный надзор за нею. Выбери достойных ребят из твоего ведомства, двух человек будет достаточно. Пусть поживут какое-то время в правом флигеле, Объяснишьпросто: отпуск для поправки здоровья. Там есть все, что нужно для жизни. Назови их охранниками, вмени в обязанности наблюдать и докладывать. Действовать будут от твоего имени, по твоему приказу. Меня не вмешивай. Ты все понял?

— Сделаю, господин Владетель. Это несложно.

— Будут тебе докладывать, ты — мне. Если заметишь что-то серьезное.

— Слушаюсь, господин Владетель.

— И последнее соображение, о котором я не хотел говорить, но, видно, придется. Правитель клянется в последней радиограмме, что к взрывам после исхода не причастны ни он, ни его люди. Помнится, ты рассказывал о какой-то панели в спальне Фарна. Что ты думаешь по этому поводу? Напомни.

— Сдается, он говорит правду. Я знаю точно, что минированием объектов инфраструктуры занимался Фарн — единолично. Меня близко не подпускал. Когда-то давно было решение не оставлять некоторые производства в рабочем состоянии. Их сочли опасными, приговорили к уничтожению. Делалось это для того, чтобы они не попали в руки плебеев или тех, кто явится на Остров после нас. В те времена нас с вами еще и на свете не было. Минирование выполнялось особенно интенсивно последние четыре или пять месяцев. Я в этой акции, как уже сказал, не участвовал. Можно попробовать в секретном разделе архива найти какие-то документы. Например, схему минирования. Определить место, которое в этой схеме занимает панель. Если я окажусь прав, можно будет с уверенность признать, что именно Фарн заправлял всей операцией и нажимал на кнопки, потому что, кроме него, просто некому.

— Убедительно, — сказал Адам. — Вот и займись этим. Ступай. Свободен.

Большое, очень большое дело вызревало в голове Хрома, оформлялось в деталях, обрастало плотью. Он связался с Ангелом.

— Ангел слушает.

— Хром беспокоит. Спешу сообщить важную новость — Большой корабль возвращается.

— Вот уж озадачил, так озадачил. Но почему?

— Они отказались от продолжения полета. Причина простая: до Терции в лучшем случае доберутся самые крепкие, а их совсем немного. Как оказалось, полет полная бестолковщина. Главное, возвращается Ева.

— Понятно. Ты знаешь, последнее время я замечаю, уж если Хром объявился, то вместе с очередными заботами.

— Не преувеличивай, дружок. У меня нет ни власти, ни большого желания создавать заботы. К тому же у нас в наличии неплохой специалист по этому профилю, и ты отлично знаешь его имя. В связи с новыми обстоятельствами я малость порассуждал и кое-какие мыслишки явились на ум. Поделюсь при встрече. Обсудим в тишине, с глазу на глаз, как говорится. Желательно немедленно. Я вылетаю?

— Вылетай, зачем спрашиваешь? Встретим. Но ты объясни мне все же. Еще так недавно из всех подворотен, трещали, будто погибла Ева. Адам сам говорил мне… Я уж и свечку успел поставить. Кому теперь верить?

— Верь мне — пора бы привыкнуть. Если вкратце, дело было так. Они надумали совершить якобы коллективное самоубийство — обмануть хозяина. Но обман не удался — их выдали. Причем, что удивительно, в эту операцию каким-то боком вляпался Франк, мой заместитель. Причем взяли его с поличным и наказали — довольно жестоко. Это все, что мне известно. При случае постараюсь узнать больше. Приеду, обязательно поделюсь… У меня есть к тебе одно важное дельце. Выслушаешь? Я постараюсь кратко.

— Говори.

— В ожидании путешественников возникает проблема: как сажать подкидыши. Космодром взорван, ни одного целого стола. Для ремонта понадобится время. Нужно разбить и вывезти прочь бетонный хлам, расчистить площадку и только тогда приступать к отливке стола. При нынешних ресурсах эта часть задачи займет весну или того больше. Другого выхода, вроде бы, нет. Мы здесь в моем ведомстве прикинули варианты. Остановились на двух — по минимуму затрат. Построить с нуля один полноценный стол в чистом поле на полуострове невдалеке от развалин космодрома или рвануть к тебе на Континент и уже здесь, на свободе выполнить те же работы, учитывая, что людей тебе не занимать — их девать некуда. Как ты смотришь на второй вариант?

— Довольно кардинально, — насторожился Ангел. — Но интересно. Нам что-то перепадет?

— Не много, как хотелось бы. Но, главное, вам удастся основательно переформатировать свое государство. И первым делом ослабить или, при полной удаче, исключить полностью зависимость от центральной власти. Если совсем просто, появится возможность создать собственную власть на ваших природных основаниях. В результате на Континенте возникнет независимое государство, в котором первым народом будут славы. Ты все понял?

— Не очень, — признался Ангел. — А потянем ли?

— Потянем, — уверенно произнес Хром. — Если вместо того, чтобы ушами хлопать, займемся делом. К этому разговору мы вернемся, когда сядем напротив и посмотрим друг другу в глаза. Прощаюсь. До встречи…

38

Алекса привели к Франку незадолго до сеанса связи.

— Тебе срочное задание, Алекс. Запиши текст, поместишь его перед шифровкой: «Флинту. Моя личная просьба. Действуешь по порядку. Первое. Набери номер, указанный здесь. Второе. Как только ответят, твердым голосом назови пароль: «Никаких сомнений». Третье. Услышишь отзыв: «Не может быть». Четвертое. Сообщи собеседнику о полученной радиограмме и попроси принять файл. Пятое. Переслав файл и дождавшись подтверждения приема, отключи коммуникатор». Это все. Действуй. Никому ни слова. Дешифровать не пытайся, у тебя этого шифра нет».

Алекс исполнил поручение Франка, и депеша улетела в эфир.

Спустя несколько минут поступил ответ от Флинта, подтвердившего прием.

Флинт набрал номер, указанный в радиограмме. Последовало молчание, затем что-то зашуршало, пискнуло, проскрипело, и высокий придушенный голос выговорил, явно обращаясь к кому-то, находящемуся рядом:

— Ты не знаешь, кто бы это мог быть? Вроде никого не ждем…

Но связь не прервали. Флинт сосчитал до десяти и произнес четко и уверенно:

— Никаких сомнений.

Ответа долго не было, потом в трубке послышалась возня, похоже, говорившему мешали продолжать. Наконец ожил тот же голос, и Флинт услышал отзыв сквозь смех: «Не может быть».

— Прими файл, — сказал он.

— Зачем? — спросил собеседник.

— Так нужно.

— Но зачем?

— Я по поручению Франка.

— Так бы сразу и сказал, а то прими файл. Перегоняй, коммуникатор включен. Я его, к твоему сведению, сразу включил. Как бы я мог говорить с тобой, если бы не включил? Ну, и что тебе поручил этот самый Франк?

— Расшифруешь, узнаешь.

— Понял. Это несложно. Расшифрованный текст вернуть?

— Не нужно. Я исполняю только то, что мне поручили.

— Тогда бывай. Хотя подожди. Сообщи свое имя.

— А вот это не обязательно, — сказал Флинт.

— Ладно, как скажешь. Захочу, сам узнаю. Расшифровал. Странное послание.

— Что передать Франку?

— Передай, что я помню о своем долге. Постараюсь исполнить его поручение.

— Успеха тебе, — сказал Флинт.

Ответа не последовало, связь оборвалась.

Утром на рабочем столе Хрома появилась расшифровка радиограммы Франка. Он несколько раз перечитал текст: «Надеюсь, ты помнишь о своем долге передо мной. Задание: зачистке подлежит первый. Немедленно. Франк».

Отложив листок в сторону, Хром вызвал секретаря Кона.

— Кто принес бумажку? — спросил он, кивнув на листок.

— Инспектор Гонт, господин, — отрапортовал исполнительный Кон.

— Ты прочитал?

— Нет, — быстро сказал Кон и отвел глаза.

— Врешь, — сказал Хром определенно. — Не боишься так рисковать? Ладно, ступай. Сейчас не до тебя, но, прими к сведению, я запомнил.

Он связался с ведомством исполнителей. Отозвался бригадир Стен — главный специалист по конечному устранению чуждых.

— Быстро ко мне, — приказал Хром.

— Бегу.

Время ожидания Хром потратил на поиск ответа, но концы с концами не сходились. «Запутанная история, — думал он. — Оказывается, у Франка длинные руки — даже сюда дотянулся, мерзавец. Интересно, зачем он это затеял?»

— Слушай меня внимательно, — сказал он Стену, запыхавшемуся от бега и желания услужить. — Сейчас ты выйдешь отсюда и возьмешь Гонта. Задашь ему два вопроса: в чем состоит его долг перед Франком, и читал ли кто-нибудь последнюю радиограмму, кроме него. Будет ерепениться, разрешаю применить специальные меры воздействия. Как только добьешься вразумительных ответов, Гонта — в расход. Этот человек предал наше дело, отныне мы на него не рассчитываем.

Вскоре Хрому доложили, что его задание выполнено. Арестованный добровольно ответил на все вопросы, специальные меры не понадобились. Выяснилось, что когда-то Франк пожалел его, принял на службу вопреки запретам врачей — Гонт не прошел тест по общему здоровью. Ему даже намекнули, что при ближайшей чистке он подлежит списанию. Получилось, что Франк спас ему жизнь, рискнув собственной репутацией. Что касается радиограммы, ее никто не читал, Гонт расшифровал только зашифрованную часть текста и сразу же принес. Хром отпустил Стена, приказав помалкивать.

«Что помешало Гонту выполнить задание? — думал Хром и не находил ответа. — Почему принес радиограмму секретарю, а не мне? Оказался умнее, чем Франк думал о нем? А что если Франк подстраховался и продублировал поручение? Заказал меня не одному Гонту? Кажется, я поспешил напрасно, нужно было приберечь растяпу — мог пригодиться. Но почему промолчал Флинт? Не доложил, а ведь договаривались: все радиограммы должны немедленно доставляться мне лично. Значит, начинать нужно с Флинта, а там само покатит. Вопросы, вопросы и ни одного ясного ответа…»

— Что-то давно вас не было. — Флинт встретил Хрома сухо, выглядел усталым — исхудал, осунулся. — Утратили интерес?

— Понимаешь, дел невпроворот. — Озабоченный вид хозяина Флинта насторожил. — Интерес не потерял, напротив. Ты, вижу, совсем оторвался от жизни, ничего не знаешь. Столько всего произошло.

— Я знаю все, — сказал Флинт невозмутимо. — Что мне положено знать. Знаю даже, что вы недавно побывали на Континенте…

— Побывал, — признался Хром. — Помог Владетелю выбрать жену. Он так устал от одиночества.

— Достойное занятие, — вздохнул Флинт. — Когда-то я тоже мечтал отправиться туда, и, представьте себе, с той же целью. Наслушался Тарса, расслабился, возомнил невесть что… Помните уличного проповедника? Оборванца?

— Помню, — сказал Хром. — Даже имел удовольствие гоняться за ним. Что ж не отправился?

— Легко сказать… Не нашлось подходящей возможности. Теперь у меня другие заботы…

— Ты о своих делах давно не докладывал.

— А нечего докладывать — мелочи… Удалось восстановить главный приемник. Месяц провозился. Со дня на день завершу испытания, а там…

— Что-нибудь изменится? — спросил Хром.

— Возможно, пройдет свежая информация с Терции…

— С запозданием на четырнадцать весен?

— Немного больше. Но все равно интересно.

— Это хорошо. Когда первый сеанс?

— Я же сказал, как только, так сразу… Нужно что-нибудь передать на Большой корабль?

— Да нет, — сказал Хром неуверенно. — Жду сообщений оттуда.

— Ничего интересного, наверное, вот и молчат.

— Возможно. А ты знаешь, — оживился Хром, — я, пожалуй, попрошу тебя передать небольшой текст.

Он прошел в глубину лаборатории, присел за рабочий стол Флинта. Вытянул из кармана узкий блокнот в обложке синего цвета, развернул его, быстро написал несколько фраз и зашифровал послание своим личным шифром.

«Мне не доверяет», — подумал Флинт, наблюдая за сосредоточенным Хромом.

Короткий текст сообщения гласил: «Правителю в руки. Франк обнаглел настолько, что заказал меня. К счастью поручение принял мой человек, сохранивший верность присяге. Настаиваю на немедленном уничтожении Франка. Он предатель и враг. Командор Хром». Аккуратно сложил синий блокнот, спрятал в карман куртки. Просмотрел ряды цифр на листке, вырванном из того же блокнота, усмехнулся удовлетворенно, подумал и, решившись, протянул листок Флинту.

— Передай текст. Для Правителя. Так и напиши: Правителю лично от Хрома. Понял?

— Сейчас передать?

— Ну да. Сейчас же. Я подожду. У меня к тебе еще одно дело. Не хочу откладывать.

— Я вас слушаю, — обратился Флинт к Хрому, завершив передачу и дождавшись от Алекса подтверждения, что радиограмма принята и направлена куда следует.

Хром молча следил за ним.

— А ведь ты меня предал, Флинт, — наконец заговорил он совершенно спокойно. — Не думал, что это случится так скоро.

— Не понимаю, — Флинт обернулся.

— Сейчас поймешь. Утром мне доставили радиограмму, подписанную Алексом, но составленную Франком. Как я понял, ты принял ее во время последнего сеанса связи. Так?

— Так, — согласился Флинт, все еще не понимая, к чему клонит хозяин.

— По непонятной пока причине, — продолжал Хром, — ты передал радиограмму исполнителю, выбранному Франком, не поставив меня в известность, о чем мы с тобой договаривались. В ней недвусмысленно предлагалось срочно разделаться со мной. Выбранным исполнителем оказался один из моих охранников — инспектор Гонт. Франк осведомлен, что Гонт по долгу службы постоянно находится неподалеку, и имеет отличную возможность исполнить его поручение. Мне повезло. К счастью, Гонт сразу же расшифровал документ и положил на стол моего секретаря, то есть скромняга сохранил верность присяге, не пошел на предательство. Я, конечно, крепко расстроился, наказал его… на всякий случай. Но, кажется, слишком строго. Теперь сожалею, что поспешил, однако сделанного не вернешь. — Хром замолчал, уставился на Флинта острыми немигающими глазами. В руке у него был пистолет. — Итак, ты прокололся, Флинт. Неужели твоя очередь? — Он помолчал, снял пистолет с предохранителя. — У тебя есть минута, чтобы попытаться объяснить свой поступок. И не вздумай врать. Я внимательно слушаю.

— Я принял радиограмму еще затемно. Ее подписал Алекс. Расшифровать полностью не удалось — небольшой кусок мой дешифратор не распознал. Со сна не обратил на это внимания и сразу же выполнил поручение Франка, чтобы отделаться и поспать еще. Мне известно, что Франк ваш заместитель, следовательно, вы заодно и между вами секретов нет. То, что в послании содержится приказ на убийство, мне не могло прийти в голову. К тому же, как я уже доложил, содержательную часть текста я не смог прочесть, она была зашифрована незнакомым шрифтом. И последнее. Для доклада вам было слишком рано, а поручение Франка могло оказаться срочным.

— Понятно, — сказал Хром. — Куда ни кинь, всюду клин. Понятно. Значит, ты не виноват. Так?

— Так, — осторожно сказал Флинт.

— Сегодня утром была единственная радиограмма?

— Ничего больше не было.

— Принято, — подумав, произнес Хром. — Сегодня я добрый. Не знаю, почему. Если бы не нуждался в тебе, наказал бы крепко. На этот раз прощаю. Но остерегись — я не всегда такой добрый. И больше не ошибайся. Напоминаю: я все должен узнавать первым. Пойду. Дела, дела…

Он вышел из лаборатории, вскоре послышался шелест мотора машины. Шум удалился, и стало тихо. Флинт, сжавшись, сидел за своим столом и медленно оттаивал.

Хром летел в город, он спешил. В голове вертелось: «Первый шаг сделан. Интересно, что ответит Правитель…»

39

Собрались как обычно в зале заседания Сената, и вновь в неполном составе — Франк не появился. Правитель по-прежнему ничего объяснять не стал. Встретил сенаторов, сидя на своем месте, каждого поприветствовал отдельным кивком и улыбкой — пересчитал.

— Продолжаем чрезвычайное заседание Сената, — заговорил он, когда все расселись. — На повестке все тот же единственный вопрос: что делать дальше. — Он медлил, дожидаясь, когда его обращение возымеет действие. — Я считаю, что мы должны предоставить первое слово, как на прошлом заседании по тому же вопросу, главному навигатору Старсу. Прошу, господин Старс.

Старс поднялся, заговорил резко, напористо, яркие пятна здорового румянца выступили на его щеках — он волновался.

— Господин Правитель, господа сенаторы. Нам предоставили неделю, чтобы мы в спокойной обстановке определили свое отношение к возможности разворота. Доложу вам, я не терял времени попусту. На протяжении недели думал, прикидывал так и этак. Признаюсь, мне так и не удалось определить, что нам делать дальше, как вы изволили выразиться. Я то склонялся к убеждению, что идея разворота и последующего возвращения на первичную траекторию бредовая, то признавал, что иного выхода нет, ведь от нашего решения зависит, будет ли продолжаться жизнь каждого отдельного человека или однажды она завершится преждевременной смертью. Все это я говорю для того, чтобы вы поняли, с какой кашей в голове я явился сюда. Предупреждаю заранее, вы не услышите от меня недвусмысленного ответа на главный вопрос. Я воздержусь, потому что слишком хорошо понимаю ситуацию и сознательно лишаю себя права присоединиться к той или другой стороне. Прошу вас, не сочтите мое решение малодушием, это не так, и примите к сведению: каждая сторона спора получает по половине моего голоса. Что касается практического участия в решении проблемы, если, конечно, будет одобрен разворот, уверяю вас, каша в моей голове тотчас заменится четким и ответственным исполнением долга. Я все сказал.

Поднялся Венк.

— Наша главная сложность — посадка, — заговорил он. — Если не считать того, что сначала нужно добраться до Земли и удержаться на околоземной орбите. Возникает ряд задач, на которые у нас нет ответов. Какова степень разрушения космодрома? Можно ли восстановить разрушенное или придется строить заново? В каком состоянии инфраструктура? Уцелел ли обслуживающий персонал? Если ничего не осталось и простым ремонтом не обойтись, придется заново сооружать посадочные столы, а это сложные и затратные задачи, едва ли практически разрешимые даже при полном взаимопонимании с нынешним руководством Земли. Однако из безнадежной ситуации есть выход. Обосновавшись на орбите, мы снарядим лунный модуль для спуска на Землю. Для него космодром не нужен, его с успехом заменят посадочные полосы любого порта. Эта операция хорошо отработана. Модуль доставит аппаратуру для посадки подкидышей, нужный персонал и вернется за следующей партией. К сожалению, его ресурс ограничен ― надолго не хватит, а заниматься ремонтом на Земле будет трудно или невозможно. С подкидышами куда сложнее. На космодроме был предусмотрен конвейер ― после приземления корабль перемещали на свободный стапель, освобождая стартовый стол для очередной посадки…

— Какое время понадобится для выполнения всей операции? — подал голос Правитель.

— Думаю, одна весна, — ответил Венк. — Если удастся восстановить хотя бы часть конвейера, о котором я упомянул. Время у нас есть. Тем более, что серьезно больных пассажиров немного — мы постепенно переправим их на Землю, используя тот же лунный модуль.

— Вы-то, Венк, сами что выбираете? — спросил Правитель. — Продолжение полета или возвращение?

— Я твердо стою за возвращение на Землю.

— Присоединяюсь, — сказал Вест. — Наши запасы продуктов питания на борту велики, рассчитаны на путь до Терции, а учитывая, что численность пассажиров будет уменьшаться, они практически неисчерпаемы. Мы проживем на земной орбите и уже на Земле сколько угодно. Потому я твердо стою за возвращение.

— Очень сомневаюсь, — вновь включился Старс, — что правительство Земли озаботится нашими проблемами. Уверен, мы для них отщепенцы. Не пришлось бы отвоевывать свое право силой.

— Вижу, вам, Старс, все еще хочется на Терцию, — подал голос Паст. — А то, что мало кто из нас долетит туда, вас не беспокоит.

— Не совсем так, Паст, — отозвался Старс. — Точнее, совсем не так. Я всегда говорил и повторяю теперь: полет на Терцию не был должным образом подготовлен. И вот вам, если угодно, причина: избыточные амбиции наших руководителей, приведшие к неразрешимым противоречиям. — Он помолчал и продолжал в несвойственном ему тоне — жестко: — Я не хотел поднимать этот вопрос, но вы, Паст, меня вынудили…

— Теперь держитесь, — выкрикнул кто-то.

— Именно это я хотел сказать напоследок, — проговорил Старс совершенно спокойно. — Теперь, господа, держитесь. За собственную жизнь, которая вам дана однажды и навсегда, дана даром, но отнюдь не гарантирована.

Поднялся Правитель и — тишина.

— Сначала объясню причины, по которым я вынужден был начать этот полет. Я всегда был верен Владетелю, мы прожили бок о бок долгую жизнь, я не мог представить себе, что придет время, и я осмелюсь открыто выступить против него. Поверьте, у меня никогда не возникала такая мысль. Но случилось невероятное — Владетель покусился на Закон. Причем не потому, что этого требовала государственная необходимость, это я бы понял и, возможно, принял. Все оказалось намного проще. Ему захотелось на склоне лет сделать своего сына Адама исступленным, что противоречило основным положениям Закона, ведь мать Адама плебейка. Мы не позволили провести эту процедуру через решение Сената, то есть единственно законным путем. Тогда он своим излюбленным способом «перешерстил» Сенат — расправился с тремя неугодными членами, которые открыто обещали голосовать против. Понятно, что после усекновения лишних голов, он получил большинство в Сенате, а легализация Адама обрела законную силу. Что было дальше, вы знаете. Я был вынужден обратиться к исступленным с призывом собираться на космодроме и отправляться на Терцию. Должен заметить, что техническая часть подготовки исхода к тому времени была осуществлена в полном объеме. С этим едва ли кто-нибудь из вас станет спорить. Не были должным образом подготовлены пассажиры — вынужден согласиться. Теперь, когда экспедицию решено прекратить, я думаю, а был ли иной выход? Отвечаю: нет, иного выхода не было. Были горячие головы, они предлагали сражаться до победного конца. Но сил с каждым днем становилось все меньше. Когда же на фронте появились свежие славы, полный разгром и, следовательно, крушение замысла сделались неизбежными. Так обстояли дела перед исходом. Вот почему мы пустились в полет и оказались здесь.

— Позвольте задать вопрос, — поднялся Тарс, до того не принимавший участия в разговоре. — Почему сразу после старта шестнадцатого подкидыша начались взрывы? Причем не только на космодроме, где скопилось множество людей, но и в городе. Мы наблюдали с орбиты — землю устилали трупы. Это как понимать? Как прощание с соплеменниками или как месть тем, кто отказался от полета? Пожалуйста, объясните, господин Правитель.

— Господин Тарс, я попробую объяснить вам, но только то, что мне самому доподлинно известно. — Он был спокоен, его лицо непроницаемо. — Задолго до рассматриваемых событий некоторые объекты Острова были заминированы. Причина: мы не сомневались в том, что сразу же после исхода на Остров нагрянут славы. Было решено ряд объектов вывести из рабочего состояния или уничтожить. Принимая это решение, мы руководствовались несколькими причинами. Одни предприятия были опасны для среды обитания, так как заниматься их обслуживанием было некому. Заводы, производящие оружие и компоненты к нему, были также опасны, но по другой причине: избыток оружия обязательно приводит к его применению по прямому назначению. — Он помолчал. — Мне кажется, Тарс, вы задали этот вопрос потому, что уверены, будто взрывами управляли с орбиты, а я был инициатором и руководителем бесчеловечной акции. Спешу вас успокоить. Взрывами управляли с Земли. Доказательств у меня нет, но я знаю точно, где их следует искать. Немного истории. Мне известно, что работами по минированию руководил профессор Харт, а главным исполнителем программы был командор Фарн. Ни Харта, ни Фарна не спросишь — их нет в живых. Не удивлюсь, если мы никогда не узнаем ни исполнителей чудовищного замысла, ни его заказчиков. Но, немного зная Фарна, я уверен, что розыск нужно начинать с его поместья. Не удивлюсь, если окажется, что Фарн сам нажимал на кнопки, — на него похоже. Повторяю еще раз: мы к этому преступлению не имеем никакого отношения. Я удовлетворил ваше любопытство, Тарс?

— Сейчас да, — сказал Тарс. — Окончательно разобраться в этом деле мы сможем только на Земле. По этой причине я хочу вернуться на Землю. Потому стою за разворот.

— Что думают остальные сенаторы? — Правитель устал. Было видно, что он держится из последних сил. — Сенатор Паст, вам слово.

— Я как все — согласен.

— Тогда проголосуем. Кто за? — Он помолчал, осмотрев присутствующих и убедившись, что все проголосовали, подвел итог: — Воздержался один Старс, остальные — за разворот. Следовательно, я получаю право вести переговоры с Землей. Так?

— Так! — выкрикнул сенатор Паст.

— Все свободны, господа… И спасибо вам…

Оставшись один, Правитель ощутил легкий озноб, стало трудно дышать, как бывало после подъема по лестнице. Он прилег на диван, расслабился, скоро стеснение отпустило, стало немного лучше. Вспомнилось, что эти ощущения, отдающие слабостью, давно обосновались в груди и особенно обострились после смерти Коры. Он понимал, что это еще не боль, лишь следствие усталости, скопившейся за время заседания Сената. Тарс настойчиво предупреждал: прием лекарств ни в коем случае не следует прекращать, иначе болезнь получит развитие, остановить которое будет трудно.

«Ох уж этот Тарс, — думал Правитель. Раздражение вновь подступило и вместе с ним пустота в груди — новое неприятное ощущение. — Не устает проповедовать — напутствовать. Исполнителен, невозмутим, а на деле… Неужели и этот враг? Что скрывается за его высоким упрямым лбом? Надо же, задал самый больной вопрос. Не подумал? Хотя нет, этот думает. Толком ничего не знает, а вспомнил. Неужели ему подсказали? Интересно, кто?»

Думать дальше не имело смысла — все и так ясно. Сейчас нужно отвлечься. Дрожащей рукой он неловко выдавил из ускользающей упаковки красную таблетку, прописанную Тарсом. Положил на язык — рот наполнился горечью. Запил глотком воды из стакана, постоянно стоящего рядом — наготове. Зубы заныли от холода и неприятного столкновения со стеклом.

Пискнул коммуникатор — отвлек. Он помедлил, неловко взял аппарат, едва не уронив.

— Кто? — только и смог спросить.

— Это Алекс. Радиограмма. Нужно немедленно…

— Неси… Или послать кого?

— Я рядом. Сам…

— Тогда входи.

Вошел Алекс, в руке лист бумаги.

Правитель принял радиограмму, прочел.

— Очень интересно, — сказал и подумал, раздражаясь, первое, что пришло в голову: «Начались странные игры. То не трогай, а то кончай немедленно… А тебе, как всегда, решать…» — Ступай, Алекс. Я подготовлю ответ. Еще есть время?

— В вашем распоряжении час, — сказал Алекс и вышел.

В груди потеплело, стеснение отпустило — помогла таблетка.

Правитель повторно перечитал радиограмму, подписанную Хромом. Из текста следовало, что Франк поручил своему человеку разделаться с самим Хромом. Но что-то не срослось. Хром избежал печальной участи — уцелел. Теперь в отместку он требует уничтожить Франка, причем немедленно. «Интересно, с какого перепуга эти деятели взялись давить друг друга? — думал он и не находил ответа. — Чего не поделили?»

В прежней своей жизни Правитель раз и навсегда запретил себе вникать во внутренние распри тайной службы, о которых что-то знал определенно, но всегда понаслышке, об остальном догадывался. С младых ногтей он был приучен не вмешиваться в дела, не касавшиеся его непосредственно. Таких дел было немного, но они были. Тайной службой занимался сам Владетель, ревниво оберегая секреты.

«Теперь только вперед, — решил Правитель, оживляясь. — И начинать нужно с Хрома. Этому можно задать любой вопрос. Глазом не моргнет, ответит».

Текст, легко выстраиваясь, ложился на лист — предложение за предложением: «Хрому. Сложилась ситуация, при которой дальнейший полет невозможен. Мы вынуждены развернуться — таково решение Сената. Возвращение на Землю — единственная возможность спасти людей и Большой корабль. Рассчитываю на твое активное содействие. Первое. Исподволь расспроси Адама, как он отнесется к нашему возвращению, не станет ли активно препятствовать. Второе. Если этот вопрос не вызовет враждебной реакции, спроси, не сможет ли он в обозримом будущем восстановить хотя бы один стол для приземления подкидышей. На первом этапе этого будет достаточно. Дальше развитие — до двух или трех столов. Это пока все. У него обязательно возникнет вопрос о разрушении инфраструктуры столицы и космодрома сразу после исхода. Знаю, что преступное деяние приписывают мне — единственное очень крупное дело, которое, уверен, он не сможет простить. Сообщаю, что к этим чудовищным событиям я не имею никакого отношения. Доказать свою непричастность смогу только на Земле. А пока пусть поищет исполнителя в своем ближайшем окружении. И, прежде всего, в ведомстве Фарна — теперь твоем ведомстве. Надеюсь, что ты сам не замешан в грязном деле. Если Адам откажется помогать, пойдем на поклон к Ангелу. Он тертый калач быстро сообразит, что такого шанса подняться у славов больше не будет. Начнем строить общий дом с нуля — Континента хватит на всех. Но в этом случае Адам будет не при делах, он просто выпадет из рассмотрения. Так может закончиться монополия Острова. Надеюсь, ты понимаешь, что тайна должна быть абсолютной. Что касается твоего приговора Франку, воздержусь его исполнять да еще немедленно, не разобравшись как следует. Правитель».

40

Подготовка к развороту, предварительно одобренному Сенатом после непродолжительной дискуссии, шла полным ходом.

Старс, ничего не объясняя, на неделю заперся в своем кабинете, предельно ограничив общение с коллегами. Все это время группа вычислителей, оставшаяся без его попечения, пребывала в разброде, обнаружив принципиальные сложности, показавшиеся неодолимыми. По существу, они продолжали биться над давно решенными проблемами и не видели выхода из тупика.

Старс, вышедший, наконец, на свет из добровольного заточения, доложил коллегам о принятой им системе упрощений, прямо и даже грубо ставивших под сомнение устоявшиеся методы подобных расчетов, и решительно настоял на использовании этих упрощений. Процесс немедленно сдвинулся с мертвой точки и покатился, как предсказывал Старс, в должном направлении, в конце которого вскоре забрезжила удача.

На этом Старс не унялся, он настоял на скрупулезном определении полей вероятных ошибок при прокладывании курса, чего никогда прежде не делали.

Когда же появились результаты тестового моделирования всего процесса, сотрудники Старса, даже те, кто только что яростно отрицал, как им казалось, излишнюю радикальность подхода, окончательно приняли его сторону и с энтузиазмом приступили к тщательной отработке мелочей.

В итоге программа управления полетом, утратив автоматизм, значительно упростилась, потеряв, на первый взгляд, нужную точность. Однако Старс предложил нарастающую погрешность периодически компенсировать путем ручной коррекции в определенных точках траектории. Это позволяло удерживать корабль в пределах воображаемого конуса максимальных ошибок, который с общего согласия шутливо окрестили конусом Старса.

Понадобилось немного времени, чтобы в распоряжении вычислителей появилась вполне приемлемая математическая модель траектории разворота, в цифровом представлении которой — условно — не было такого количества знаков после запятой, какое было бы получено, если бы эти расчеты выполнялись на суперкомпьютере, оставленном на Земле.

Наступил день, когда Старс, выступая перед Сенатом, доложил о результатах выполненной работы и полной готовности службы навигации приступить к исполнению задуманного маневра. Сенат дал добро начинать разворот, единогласно согласовав момент перехода на временную траекторию,

Оставалось решить частные задачи — перевести все вспомогательные вычислители на решение отдельных составляющих движения, то есть задать каждому из них собственную программу и в ожидании завершения первого участка траектории готовиться к корректировке.

Вызов коммуникатора извлек Правителя из мучительного сна, которому, казалось, не будет конца. Ему снилась парадная лестница, ведущая во дворец Владетеля. Он стоял на верхней площадке у запертой двери и пытался дверь отворить, но ничего не получалось — ухватиться было не за что. Он не видел, но чувствовал спиной, как снизу поднимается мутная человеческая волна, беззвучно кричащая, злая…

Он очнулся, обливаясь холодным потом, потянулся рукой, нащупал коммуникатор, включил. Спустя несколько секунд молчания, в спальню ворвался срывающийся от волнения торжественный голос:

— Господин Правитель! Это Старс беспокоит. Докладываю. Мы приступили к развороту. Двигатели подкидышей включены, Большой корабль покидает траекторию, — Старс помолчал и продолжал, смирив энтузиазм: — Но, обещаю, вскоре мы обязательно на нее вернемся. С этого момента наша единственная и конечная цель планета Земля.

— Желаю успеха, Старс, — сказал Правитель вялым со сна голосом. — Поблагодарите тех, кто работает с вами. Вы все достойны благодарности.

И сразу же выключил коммуникатор. Откинулся на подушку, расслабился, уставившись в потолок. Голова тупо ныла, в груди набирало силу знакомое состояние — легкое удушье и следующая за ним пустота — еще не боль, лишь предчувствие боли. В памяти всплыл сон: озлобленные люди за спиной и леденящий страх перед ними.

«Чего они хотели? — думал он, страдая оттого, что сон и явь в сознании сделались нераздельны. — Разве я виноват перед ними? Жил как мог, старался изо всех сил. Были ошибки, согласен. А у кого их не было? Отказался от власти, когда сил не осталось, — нормальный поступок зрелого человека. Не знал, что таким тяжелым будет расставание со всем, что дорого. Теперь предстоит жить и терпеть. Доживать, — поправил он самого себя. — Еще какое-то время…».

Вновь придавило грудь — теперь болью, не сильной, но определенной и, наверное, той, что останется с ним навсегда. Поискал глазами упаковку с таблетками. Вспомнил, что оставил ее на столе в кабинете. А ведь предусмотрительный Тарс назойливо напоминал, чтобы таблетки были всегда под рукой. Недаром вручил две упаковки, одну в кабинет, вторую — в спальню. Вновь раздражение напрягло — Тарс вмешался и озадачил.

Он попытался встать, спустил ноги на пол, сунул в домашние шлепанцы с магнитными наклейками на подошвах, сразу же стало легче — появилась опора. «Теперь нужно подняться, — объяснил он самому себе, — сделать несколько шагов — в кабинет, найти упаковку и проглотить таблетку. Боль уйдет…»

Встать оказалось не так-то просто. Процесс затянулся. К тому же он сомневался, что на этот раз ноги удержат тело. И все же, вспотев, пересилив слабость и раздражение, он наклонился вперед, поймал равновесие и медленно, с жалким скрипом в коленных суставах распрямился — не до конца. Голова кружилась, во рту пересохло. Он сделал шаг и второй, добрался до двери, приотворил нешироко, экономя силы, боком протиснулся в просвет.

Обе упаковки лежали на столе рядом. Он выдавил таблетку, дрожащей рукой дотянул до рта, положил на язык. Стакан с водой стоял на обычном месте, но чтобы добраться до него, предстояло стол обойти. Он принялся размышлять, в каком направлении обходить стол — по часовой стрелке или наоборот. Вспомнил, что левая рука у него сильнее правой, следовательно, обходить стол нужно в положительном направлении — против часовой стрелки, опираясь на столешницу левой рукой, а правую поберечь. Одобрил, что принял правильное решение, оказалось, что так легче удерживать равновесие. Добрался до стакана, запил таблетку, почти растворившуюся в слюне, проглотил теплую горькую воду — ее давно не меняли. Вспомнил, что Кора следила, чтобы вода в стакане всегда была свежей, а он почему-то шалел от этой ее заботы.

«Коры нет, — вспомнил он, успокаивая себя, — и больше не будет — отмучилась бедная. Теперь никому до меня дела нет».

Эта мысль впервые не содержала привычной горечи, напротив, в ней обнаружилось нечто, предвещавшее скорую встречу с женой. Он согласился, что уже отчалил от этого берега, чтобы прибиться к другому — теперь навсегда…

41

В путь собирались спешно, хотя никто не подгонял. Но поджимало время — сумерки на дворе, а дорога дальняя.

Грузили аккуратно уложенные коробки со сменной одеждой и обувью, тяжеленные ящики с книгами и любимыми картинами Юри из подземелья на Континенте, контейнеры с пищевыми припасами на первое время. Груза оказалось так много, что подумали какую-то часть оставить, и оставили бы, не будь рядом старика-кастеляна, суетившегося больше всех и наотрез отказавшегося принимать упаковки обратно на склад. Все эти богатства Афоня, подумав, грустно определил как отступные.

В конце концов, битком набили грузовой отсек машины под придирчивым надзором старика, сдружившегося с необычными жильцами и совсем по-родственному жалевшего о расставании. Позже он скупо, чтобы не сказать лишнего, объяснил одному Юри, признав в нем самого рассудительного, что по его сведениям едут они надолго. Так он понял хозяина, когда утром выслушивал распоряжения.

Лиля едва держалась на ногах — стояла в стороне на пронизывающем остром ветру, кутаясь в легкую шубку и равнодушно наблюдая за предотъездной суетой. Что ее ждет, она не знала, но уже зарождалось, укрепляясь, твердое решение при первой же возможности навсегда оставить эту непонятную жизнь, лишь поманившую и оборвавшуюся, едва начавшись. Однако, вопреки чувству обреченности в душе, она не переставала надеяться, что произойдет чудо и Адам явится, чтобы их проводить. И хотя врожденная гордость противилась этим мыслям, ей все же хотелось увидеть его в последний раз.

Погрузка подошла к концу, а Адам все не шел. Тогда она подумала, что это же к лучшему и что горевать теперь только напрасно рвать душу.

Привыкнув к общению с Адамом накоротке, все они болезненно переживали перемены, неожиданно и резко свалившиеся на их головы. Они никак не могли взять в толк, что явилось причиной перемен, и почему Адам так легко отрешился от них, перестал замечать, проходил мимо с опущенной головой и молчал, молчал…

Одна Лиля, переживавшая отторжение особенно остро, понимала, что случилось нечто страшное, и хотя точно не знала, что именно так изменило Адама, откуда взялась враждебность, вдруг сменившая близость, к которой она привыкла, и куда девалась его жажда, неутолимая, радующая, дающая силы.

— Сразу же, как приедете, спуститесь в подвал, — прошептал кастелян на ухо Юри. — Там немало вкусных вещей. Но помни, чужим добром следует пользоваться осторожно и, главное, в меру…

Когда пожитки были уложены и закреплены, за руль поместился Агор.

Прощание было кратким и грустным, все понимали, что едва ли придется свидеться. Они ощущали себя изгнанниками, которым вдруг, ничего толком не объяснив, отказали в приюте. Растроганный кастелян прослезился, по-отечески обнявшись с каждым, даже Лилю не пропустил. Каждого подсадил в машину, каждому пожелал доброй дороги.

Отъезжая, они обернулись, как по команде. Старик одиноко стоял на обочине, напутствуя их голой подсохшей рукой, выпростанной из короткого рукава потертой шубейки. Ветер трепал его жалкие легкие волосы, напрягал подол темного косо подрубленного хитона.

Лиля сидела рядом с Агором, за ними Юри с Афоней. На боковом откидном сиденье пристроился щуплый Ванятка. Всю дорогу они промолчали. Даже Ваня сумел сдержаться, не проронив ни слова, хотя было видно, что ему не терпится высказаться.

Машина завершила последний поворот узкой горной дороги и вкатила в тяжелые кованые ворота, распахнутые настежь. Широкая, свежерасчищенная от снега аллея, делящая парк надвое, завершилась приземистым двухэтажным домом светлого камня с двумя одинаковыми одноэтажными флигелями по сторонам. Разом забылись утренние тревоги, даже сонливость, одолевшая под конец однообразной дороги, ушла. Машина подкатила к подъезду и встала. Они выбрались наружу и с криками радости, ни с того ни с сего охватившей их, бросились наперегонки к парадному подъезду, распахнули неповоротливую дверь, ворвались внутрь дома и только тогда убедились, что их никто не ждет. Следом явился серьезный Агор, деловито включил электричество, объяснил, как управлять обогревом — что и где крутить, включать, выключать.

В доме было довольно тепло и просторно.

Разгрузили машину споро — помогал Агор. Разобрали комнаты, в которых предстояло жить, отыскали кухню.

Юри с Афоней спустились в подвал, заставленный бесконечными стеллажами, уходящими в темную даль. Вкусными вещами, как выразился кастелян, оказались бутылки с вином, лежащие на боку под покровом серого налета пыли и паутины.

— А вот это мне очень даже нравится, — сказал Юри, укладывая тяжелые бутылки в мешок, захваченный на всякий случай, — одну за другой. — Мы, Афоня, угодили в сказку.

— Что-то ты разошелся не по делу, — подал голос осторожный Афоня. — Это же воровство. Дождешься, нас обвинят… Только этого нам не хватало.

— Мели Емеля, — отмахнулся Юри. — Отныне запреты сняты, нас выбросили как собак на мороз, имеем право протестовать. Ничего нам не остается, друг мой, как с горя пить и веселиться. Это же знаменитое вино старого Владетеля. Не довелось старичку попользоваться. Теперь оно принадлежит Адаму, а ему не впрок — он, как известно, вина не приемлет. Не дадим же добру пропадать, ударимся с горя в разнузданное пьянство. Адам горевать не станет, если мы для аппетита уговорим за ужином пару пузырьков.

— Если пару, то можно, — неуверенно согласился Афоня. — Подчиняюсь. Только отвечать будешь ты. Смотрю, ты уж вторую пару вытянул…

— А чтобы часто не бегать, — объяснил Юри, смеясь во весь рот.

Агор, готовый стартовать в обратный путь, уже сидел в машине, когда к нему подошла Лиля.

— Агор, скажи, что случилось с хозяином? — обратилась она к роботу, — Ты знаешь.

— Знаю, — признался Агор. — Но тебе знать не нужно.

— Не увиливай, — сказала Лиля. — Ты же видел, все было так хорошо и вдруг… Я ничего не понимаю. Он просто озверел. Ладно уж, от меня избавился, кто я ему? Так, беззащитная девка. Плюнуть и растереть. Но зачем он ребят прогнал?.. Они-то чем провинились?

— Они здесь затем, чтобы ты не скучала, — объяснил Агор. — А случилось вот что. Утром Флинт принял радиограмму. В ней говорилось, что Сенат Большого корабля постановил развернуться и лететь к Земле. Просят Адама обеспечить посадку подкидышей.

— Вот оно что… — Напряжение отпустило сразу же. — Трудно было объяснить? Возвращается Ева, потому он сам не свой. Понятно. А я-то, дура нечесаная, на что рассчитывала? Ну, скажи, Агор, зачем он так со мной? Сказал бы просто, я бы поняла, небось, умишком располагаю. Что мне в нем? Какая корысть? Он Владетель, а кто я? Всполошился, забегал… Жена ворочается, и ребенок при ней… Он всегда их ждал, места себе не находил. Я же видела. Называл меня Евой. Я терпела, молчала. Жалела его…

— Успокойся, Лиля, — сказал Агор. — Ты хорошая девушка, у тебя будет муж, семья, обязательно дети. Еще придет твое время…

— Спасибо, Агор, ты такой добрый. Поезжай теперь. И, прошу, молчи. Не хочу, чтобы он знал, что я знаю. Обещаешь?

— Обещаю, Лиля.

— Прощай, Агор.

Машина резво выехала из парка и скрылась за поворотом.

На кухне хозяйничал Афоня. Распаковывал коробки с провизией, вываливал содержимое на кухонную столешницу. Ваня уносил продукты — загружал холодильник. Юри сидел за просторным обеденным столом и в задумчивости лениво потягивал черное вино из высокого стакана розового стекла.

— Присаживайся, Лиля. Мы в подвале обнаружили — изрядные запасы. До лета хватит, если не очень налегать.

— Если не очень, то и до следующего лета достанет, — вступил Ванятка. Видно было, что его уже развезло. Стакан в его руке был пуст. — Выпей, девочка, с нами.

— Не откажусь, — отозвалась Лиля. — Авось, полегчает. Но сначала приготовлю ужин.

— Годится! — крикнул Ванятка и уселся за стол. — Когда женщина в доме, меня охватывает тихая радость…

Лиля присоединилась к Афоне и вскоре широкую тарелку наполнила гора бутербродов с ветчиной, сыром и душистой красной рыбой.

— Можем приступать, — сказала Лиля, установив тарелку посередине стола. — Горячее приготовлю завтра.

Юри разлил вино по стаканам. Выпили — хорошо пошло. Закусили. Вино было плотное и умеренно сладкое. Повторили. Тарелка опустела, а голод не уходил. Лиля справилась с новой порцией бутербродов. Приняли по третьей — совсем хорошо стало. Скоро хмель ударил в голову — кухня стронулась с места и плавно поплыла мимо.

— Я вам должна кое-что рассказать, братцы, — заговорила Лиля, нервно посмеиваясь. — Вы должны знать, почему мы здесь. Получается, что из-за меня. Утром пришла весть: Сенат Большого корабля решил развернуться и лететь вспять — к Земле. А на этом корабле, как известно, обретается Ева, жена Адама. Потому, узнав новость, он голову потерял, как говорит мой старый папашка. Решил прогнать меня с глаз долой — место освободить, а вас — со мной заодно, чтобы, значит, снова не напрягаться. Уяснили, олухи?

— Ты не придумала часом? — спросил Юри серьезно. — А то смотри у меня, напраслины на хозяина не потерплю…

— Обижаешь не по делу, — вступил Ваня. — Тебе не стыдно? Ты бы чуток подумала, прежде чем…

Афоня молчал, слушал внимательно. До него не сразу дошло, о чем толкуют.

— Это правда, ребятки, — сказала Лиля уж и вовсе весело. — Мне Агор рассказал, представляете? А он точно знает.

— Тогда другое дело, — сказал Юри. — Агору я верю, он очень умный. Говоришь, возвращаются? И что? Нужно людишек давить на радостях? Разве Адам незаконно женился заново? Какие сомнения? У мужика была одна жена, звали ее Ева. Ее не стало. Умерла, не умерла, дело не в этом. Она его кинула, пустившись в полет, сказывали, по доброй воле… Он-то чем виноват? Ему приглянулась другая женщина — ее Лилей зовут. И что же случилось? Она теперь перед вами сидит, помалкивает. Обижена, не обижена, не поймешь сразу. Что в том незаконного, братцы? Сначала была первая жена у мужика, она сгинула — с концами, он ко второй прибился… Дело житейское — так я понимаю. К тому же мужик полюбил шибко. Какой у него выход? У плебеев, вон, можно и до четырех жен брать, как кому по достатку и силам… У Верта было четыре. Уж старик почти, сказывал Адам, а мечтал о пятой. Даже, представьте, к Еве подбивал клинья. Еще до Адама. У нынешнего Никеши только две, но какие его годы? А мы что, лысые? Или ущербные? Нам почему нельзя?

— Что ты несешь, Юри? — крикнула Лиля. — Язык без костей? У мужика только одна жена. Если другая, так она не женой зовется. Шлюха это, братец ты мой. Шлюха она и есть шлюха. Я дурой была, когда согласилась. На что надеялась? Думала, прокатит? Нет, милая, не прокатит, просчиталась. Как глупость ни прячь, а наружу выпрет, и тогда гореть тебе синим пламенем до скончания века. Так-то, господа… Ну-ка, Юри, наливай, не жмись. Мне стакан доверху. Не пролей мимо!..

42

Очнулась Лиля в темноте. Лежит ничком на неразобранной кровати и пытается вспомнить, как добралась до спальни. Чувствовала она себя худо, ватная голова противно ныла — никак не сосредоточиться. К тому же она сильно замерзла. Только худо ей было не от вина. Вино что, от него тупеешь, пока дурь вон не выйдет. Тяжко, когда наваливается тоска и совсем не хочется жить. Спрятаться бы, а негде. Всюду, куда ни сунься, подстерегает остервенелое лицо Адама — перекошенное, страшное. Никогда прежде такого лица Лиля не видела. А глаза? Пустые, бесцветные, в них застыло безумие, ужас…

Она продолжала лежать — знала, сна теперь не дождаться. Повернулась на бок, легла поудобнее. Подумала, нужно подняться, сбросить одежду, лечь, как положено. Упросила себя, собралась, кое-как стащила ноги с постели на пол, встала, пошатываясь Стянула толстенный свитер, за ним рубаху… Побросала одежду на пол. Кое-как натянула ледяную ночную рубашку, припасенную с вечера. Вконец закоченела — зуб на зуб не попадает. Полезла под одеяло — обнял тот же холод. Подтянула ноги, ужавшись в комок, чтобы согреться, — ничего не вышло. Мелко трясла лихорадка.

Не выдержала, поднялась, пошла к двери, с трудом удерживая равновесие. Окружающее пространство плавно сносило вправо и вниз, и не было сил остановить это неодолимое вращение. Вдруг ударило в голову оправдание: она поднялась затем, чтобы пойти к кому-нибудь из ребят, напроситься на ночлег, только бы не оставаться одной. Попыталась вспомнить, где комната Юри. Плохо, если он заперся изнутри. Осторожно подумала: Юри избавит от наваждения, утешит, уймет нестерпимую боль души, если, конечно, не слишком пьян…

Распахнула дверь, вышла в коридор. Вспомнила, что кухня налево, за ней выход из дома, и следом первая дверь по правой стороне — ей нужно туда. Миновала распахнутую дверь кухни. Сквозь окно на пол косо падали яркие полосы света. Вспомнила: уличный фонарь освещает фасад дома. Ночью выходили дышать свежим воздухом, дурачились, кричали…

Держась правой стороны, потянулась дальше, рукой касаясь стены, чтобы не пропустить дверь, за которой Юри. Вот и дверь. Нащупала ручку, ухватилась, повернула, надавила плечом. Негромко скрипнув, дверь подалась. Вошла, притворила дверь за собой, зачем-то заперла — повернула рычажок замка.

На кровати лежал человек, укрывшись с головой, — под одеялом. Она сбросила ночную рубашку, отвернула край одеяла, умостилась на краешке, укрылась. Сразу стало тепло. Задремала, угревшись.

Разбудила чужая рука, осторожно скользящая по плечу, по груди. Рука была мягкой и теплой. Ей стало приятно, и она, забыв обо всем на свете, жадно потянулась навстречу.

Лиля открыла глаза от слепящего света, лившегося в окно, повернула голову. Юри лежал на спине, разметался недвижный, посапывал. От него исходило тепло.

Но вздохнул Юри, открыл глаза. Увидел ее, узнал, не удивился. Спросил — прохрипел:

— Хорошо спала?

— Хорошо, — глухо отозвалась Лиля. — А ты как сюда попал? Я не звала вроде.

— Еще чего? — усмехнулся Юри. — Сама явилась, не запылилась.

— Не верю, — сказала Лиля определенно и, подумав, осторожно спросила: — Что же… было?

— Ничего не было, — успокоил ее Юри. Спросил напряженно: — А что могло быть?

— Брешешь… — вскрикнула Лиля. — Говори, Юри!

— Успокойся, пожалуйста. Ничего не было.

— Почему? — шепотом спросила Лиля. — Почему не было?

— Не было и все, — отрезал Юри и отвернулся. — А ты что, хотела, чтобы было? Ну, когда шла ко мне?

— А вот это тебя не касается, — задыхаясь, проговорила Лиля и тихо заплакала. — Прости меня, Юри. Я вчера перебрала, вот и заделалась шлюхой. — Тонко завыла, ткнувшись мокрым лицом в его плечо. Замерла. Но прорвало, заговорила: — У нас испокон живут шлюхи. Это для посторонних у славов шито-крыто: супружеская верность, нравственность и все такое… А на деле выходит, что жизнь без шлюх не больно ладится. Пресная, что ли… Не знаю, как ими становятся. Знаю только, что исстари селятся они в слободке, на выселках. Живут припеваючи, все прихорашиваются. Поджидают: заглянет на огонек мужичишка заблудший, с круга сошедший, они и рады стараться — наперебой. Известное дело, гулена поддал сверх меры, поцапался с женушкой, домой неохота, да и не примут дома, покуда людской облик не обретет. Куда горемыке податься? Ясное дело, одна дорога — на выселки, к девкам. Под бочок называется. Поспешает, значит, к Люське, Наташке, Ленке… это уж какая первая приберет. Понял? Я их всех знаю, девчонкой туда побегала. У них интересно, что ни день, то праздник. Папашка узнал, мигом отвадил… Живут они скопом, согласно. За старшую почитают Ненилу. Уж старуха почти, а девок держит. Как-то раз, увидав меня, молвила: «Ты подрасти маленько, глазастая, и сразу же к нам беги. Мы живем весело, любим, кого желаем, а кого не желаем, того не любим. Поняла? Чую жажду в твоих глазах. Не минуешь ты нас, девка, явишься, попомни мое слово. Судьбе не противься, не мудрствуй. Вижу, пригодна ты к нашему ремеслу. Как заскучаешь крепко, вспомни меня. И не спорь — проспоришь». Оказалась права старая кочерга. Куда мне теперь деваться? Один путь — на выселки… Только как бы тайком устроиться — отца-мать не хочу срамить…

— Что ты мелешь? — крикнул Юри. — Тебе еще жить и жить. Не успеешь опомниться, замуж выйдешь, детки пойдут. Они у тебя славные будут, даже немного умные. А за что Адам прогнал тебя? Или не угодила?

— Я ж говорю, прослышал, будто Ева скоро вернется, вот и запсиховал. А чего психует и сам не знает.

— Еву выкрали, — объяснил Юри, — утащили силой, а ему сказали со зла, вроде с ее согласия. Позже и вовсе было известие, будто умерла Ева, — руки на себя наложила. Только мало кто поверил. Могла ли женщина, ожидающая ребенка от любимого мужчины, наложить на себя руки? Позже пришло известие, уж и вовсе ни в какие ворота: ошибочка вышла. Оказалось, Ева жива-живехонька… Опять задача…

— Тогда подвернулась я — без вины виноватая, — тихо проговорила Лиля. — Он боль свою мной разбавил… Я что? Беззащитная, в чужом краю, среди чужих людей. — Она помолчала, собираясь, и продолжала внятно: Мне бы на Континент воротиться… Умоляла отпустить. Не отпускает. Теперь вот выбросил в лес будто падаль. И вас — заодно.

— Повезло, что не на помойку, — сказал Юри. — Ничего, не горюй, мы и здесь перетопчемся. Пока обеспечены всем, что нужно для жизни, и то славно. Так что скоро не пропадем, а дальше… Дальше думать скучно — не приучены.

— А припасы закончатся? — спросила Лиля. — Что тогда запоешь?

— Снова выклянчим пару коробок — на бедность, — сказал Юри беспечно. — Авось не откажут. Еще чуток протянем.

— Я иногда думаю, — проговорила Лиля жестко, — не отличает он нас от роботов. Окружил себя железками, возится с ними как дитя малое… Боится людей, люди ему не по плечу. Нас опасается. Не в своем уме человек, не иначе. Жизнь его тяготит, живет по рождению…

— Не слишком ли ты строга к Адаму?

Лиля не ответила, задумалась.

— Вы давно знакомы? — спросила, прервав молчание.

— Давно. Он явился на Континент, зеленый мальчишка, мягкий податливый, слова не вытянешь. Там за него крепко взялись: пришили убийство плебеев. А за это лютая смерть. Я тогда его выручил, пособил бежать к матушке — в Большой инкубатор. Представляешь, жалкий неучтенный помог сыну Владетеля избегнуть расправы. Только нас быстро схватили. Однако уже старику доложили, сынок, мол, в беде. Он тотчас вмешался — подослал ушлого прокурора. Тот дело расчесал мигом, и обвинение сняли. Тогда мы отправились к славам. Там-то он присмотрел Еву.

— Я помню ее, — сказала Лиля. — Хорошая девчонка, глазастая. Только-только избрали на свадьбу, а она не будь дура, возьми и свали с Адамом за неделю до срока. Шум поднялся страшный — разнарядка строгая. Пришлось замену искать. Нашли сиротку, заставили, как ни умоляла… Знали, сгинет девушка ни за что. Забунтовал народ, до мордобоя свара дошла. Тут-то явился Адам — на вертолете. Папашка его тяжбу уладил — своей властью.

— Сбежать-то они сбежали, только на Остров им было не попасть, — продолжал Юри. — К тому же Ангел заявил Верту, тогдашнему губернатору Континента, что Еву украли. Потребовал возвернуть. Требование законное — Ангел опекун Евы, права на нее за ним. Еву арестовали, а против Адама снова дело состряпали — растление малолетки. Засадили в тюрьму до суда. Вот тогда-то Владетель крепко осерчал, вмешался уже по полной мере: прислал военную силу — десантников. Те разобрались быстро: захватили тюрьму, Адама освободили. Тогда-то он прихватил Афоню с собой, пожалел старика-сокамерника. Оказался Афоня дядькой ему. Потом, когда Адам по-новой приехал на Континент уже Владетелем, прибился Ванятка — тоже сидел с ним в застенке.

— Я ничего не знала, — сказала Лиля. — Натерпелся мужик вволю, не позавидуешь. Теперь понятно, почему он так со мной… Что я? Мелочь, шелупень. Путаюсь под ногами. И все же жестокий он человек… В отца пошел… Сказывали, тот был крут не в меру.

— Этого не отнимешь, — согласился Юри. — Только тем дело не кончилось. Какое-то время мы жили спокойно у деда Гора. А тут понеслось… Прилетел вертолет с солдатами, нас повязали, доставили в Дом спорта, который они незадолго до того захватили, сунули в вонючие клетки, в подвал, где прежде держали зверей. А там и война подступила. Представляешь, мы в подвале трясемся, а наверху бой в разгаре. Дом загорелся, дышать стало нечем. Нас кормить перестали — подумали, что так скорее загнемся. Наконец поутихло, мы малость вздохнули, подумали — все, воля близко. А ночью очередная напасть — явились вояки под командой Верта, что гонял Адама по Континенту. Принялись за Адама — измолотили до полусмерти. Перепало и нам с Афоней, но поменьше, так, для порядка. Напоследок Верт у нас на глазах зачем-то укокошил собственных солдат, я так и не понял до сих пор, зачем он это сделал. Когда немного очухались, нашли Адама. Он был совсем плохой, идти не мог, только стонал жалобно. Наружу выбрались, кое-как дотащились до наших войск. Нарвались на ушлого Кента. Он допросил, как положено, и — в лазарет… Вот тебе и вся история. А ты спрашиваешь, отчего Адам психует. От всего этого не только запсихуешь, напрочь умишка лишишься. Так-то, милая…

— У меня последний вопрос, — помолчав, осторожно спросила Лиля. — Объясни, почему ничего не было? Ну, между нами. Ты не захотел или…

— Или, — проскрипел Юри и строго объяснил: — Ты что, забыла, кому принадлежишь? Народ говорит: на чужой каравай рот не разевай…

— Я знаю, — обрадовалась Лиля и еще плотнее притиснулась к Юри. Ее проворная рука принялась шарить по его телу. — Давай, Юри, забудем все, — проговорила она, задыхаясь. — Сегодня только я и ты. Я твоя женщина, а ты мой мужчина. Ты же хочешь… Чую, хочешь…

43

Тарс в очередной раз осмотрел Еву и остался недоволен.

— Мало двигаешься, поправляешься, — выговаривал он строго. — Иногда мне кажется, особенно в последнее время, что ты слушаешь меня, но не слышишь. А ведь уже скоро…

— А я ничего такого не чувствую, — сказала Ева беспечно.

— Значит, еще не пришло время. Я говорю: скоро.

— Ты обещал найти женщину. Нашел?

— Ждет за дверью. Очень волнуется. Звать?

В палату вошла хрупкая девочка — носик остренький, любопытные глазки бегают, вихрастые волосы растрепаны. Быстро осмотрелась, осталась довольна увиденным. Вперилась в лежащую Еву и больше во все время разговора не спускала с нее внимательных настороженных глаз.

— Это и есть твоя женщина? — Ева была разочарована.

— Ты просила найти женщину? Я нашел.

— Как тебя звать, девочка? — спросила Ева.

Ответа не последовало.

— Да она глухая, — сказала Ева, обращаясь к Тарсу.

— И вовсе я не глухая, — заговорила девушка обиженно. — Я хорошо слышу. Зовут меня Лана.

— Сколько же тебе годков, Лана? — продолжала допрос Ева.

— Скоро пятнадцать, — сказала девушка.

— Целых пятнадцать? Надо же, — улыбнулась Ева. — Ни за что не поверю. А что ты умеешь?

— Пока ничего, — сказала Лана и добавила, смутившись и покраснев: — Я учусь. У доктора Тарса. По правде сказать, думаю учиться.

— Начнешь учиться на мне, — вздохнула Ева. — Хорошо, я согласна. Спасибо, Тарс, ты настоящий друг.

— Всегда, пожалуйста, — сказал Тарс. — Я пойду — пора, а вы продолжайте знакомиться. Когда закончите, жду Лану в моем кабинете.

Он вышел.

— А где ты будешь спать? — спросила Ева, прервав молчание.

— А вот здесь, в уголке, — просто сказала Лана. — Доктор Тарс распорядился, чтобы я была при вас неотлучно.

— Это как же, в уголке?

— Очень просто, — сказала Лана. — Вечером принесут мою постель, я улягусь… Только все равно много спать не придется, нужно стеречь…

— Это еще зачем?

— Так велел доктор. Как бы чего не вышло…

— А что может выйти? — поинтересовалась Ева. Лана показалась ей туповатой.

— Тот, кого мы все ожидаем, — объяснила Лана. — Ваш ребеночек, кто же еще?

— Вон оно что, оказывается мой ребенок выйдет сам, а я, что же, и не замечу?

— Да нет, конечно, — весело рассмеялась Лана. Ее лицо преобразилось, теперь оно понравилось Еве. — Вы первая заметите. Он вас предупредит, когда надумает выйти.

— Он что же, сам решает такие вопросы? — спросила Ева. Ее нравился этот разговор — успокаивал.

— Конечно сам, больше некому.

— Как же хорошо, когда дети сами выходят на свет, решив, что пора. Нет, девочка, сам он не сможет, придется ему помогать. Я даже знаю, что будет очень больно…

— Наверное, так, — подумав, согласилась Лана. — К сожалению, по-другому нельзя. Доктор Тарс сказал…

— Ох уж этот доктор Тарс, — вздохнула Ева. — Все на свете знает.

— Он очень умный, — сказала Лана серьезно.

— И он тебе очень нравится. Не смущайся, я же вижу, ты без ума от доктора Тарса. Но ты еще слишком юная, чтобы думать о нем. А вот когда подрастешь…

— Ничего я не юная, — обиделась Лана. — Еще одну весну порасту и стану совсем взрослой.

— Придется поверить и подождать, конечно, — сказала Ева. — Ты и теперь довольно взрослая, раз уж решилась мне помогать. Не испугаешься?

— А чего пугаться-то?

— Ну, например, крови. Мне говорили, будет много крови.

— Ну и что? Любая девушка не боится крови, — объяснила Лана. — Такова наша природа.

— Согласна, — сказала Ева. — Теперь отправляйся к господину Тарсу, и не вздумай строить ему глазки…

— А то что? — спросила Лана, краснея.

— Накажу, — сказала Ева и рассмеялась.

Проснулась она от тянущей боли в низу живота. Повернулась на другой бок. Но облегчение не пришло, напротив, боль усилилась. Она уже едва терпела. Подумала разбудить Лану, но не решалась — это последнее, что она должна сделать. Девчонка всполошится, побежит за Тарсом. И что? А ничего — показалось, ложная тревога. Она решила терпеть, сколько сможет, и не поддаваться панике. Через несколько минут болезненное ощущение отпустило, ничего по себе не оставив, и она уснула.

Но проснулась — подумала, тотчас же — и снова от боли. Несомненно, начались схватки. Пока ложные, как накануне сдержанно объяснил задумчивый Тарс. Никакой паники, велел он не твердо, как обычно, а как бы невзначай: думай, что хочешь, а делай то, что подскажет природа.

Ева видела, что Тарс нервничает. Иногда ей казалось, что он теряется и готов сорваться. Она не помнила его таким сосредоточенным. Чего-то важного и определяющего в несомненно начавшемся процессе он, похоже, не понимал. Она не знала настоящих причин его сомнений, и от этого досадного незнания ей становилось все хуже.

Незаметно подкралась противная тошнота, появился озноб, боли усилились. Теперь они опоясывали тело по пояснице, закрепились, и уходить не желали. Обильно отошли воды. Она плавала в остывающей луже, брезгливо стараясь не шевелиться.

— Лана, девочка, — позвала она. — Кажется, началось…

Лана бесшумной тенью метнулась к двери и, мгновенье спустя, вернулась. Следом в комнату вошел доктор Тарс…

— Вот и все, — сказал Тарс. — Быстро же ты управилась. А мальчишка хорош. Лана им занимается. Сейчас принесет, будешь кормить.

— Она не уронит?.. — спросила Ева шепотом — ныло горло, она сорвала голос, так орала.

— Ну что ты. Она аккуратная девочка.

— Она растяпа, я знаю, — сказала Ева. — За ней нужен глаз да глаз.

— Не беспокойся, Лана не оплошает.

— Тогда пусть несет. Хочу увидеть свое дитя. Просто не терпится, понимаешь?

Вошла Лана, прижимая к груди туго спеленатого ребенка.

— Вот и дитя пожаловало, — сказал Тарс и обратился к Лане: — Молчит?

— Молчит, — сказала озабоченная Лана.

— Мужик, — сказал Тарс одобрительно. — Еще не пришел в себя. Положи под бочок к Еве.

Лана положила сверток рядом. Ева рукой легонько прижала его. Она слышала, как ребенок сопит,

— Он сопит, — сказала Ева. — У него насморк?

— Это не насморк, — сказал Тарс. — Насморк будет, но позже. Ты подумала, как назовешь сына?

— Подумала. Мальчик. Просто Мальчик.

— А имя?

— Я же говорю, Мальчик. Настоящее имя он получит на Земле. Когда долетим.

— Быть ребенку без имени не годится, — осторожно сказала Лана.

— Я сама решу этот сложный вопрос, — сказала Ева.

— Теперь придется чаще бывать в барабане, — Тарс, в очередной раз осматривал Мальчика. — И обязательно вместе с сыном. По два часа дважды в сутки. Думаю, первое время этого будет достаточно. Мы, к сожалению, ничего не знаем о влиянии невесомости на развитие плода. Хорошо, если он хотя бы время от времени будет испытывать тяготение. Неполное, но все-таки…

— Разве не хватит того, что имеем? — спросила Ева. — Все же разворот что-то дает.

— Этого мало. Плохо, что ты донашивала ребенка в таких условиях. Я не слышал, чтобы кому-то пришло в голову изучать течение беременности в условиях невесомости.

— Ничего удивительного. Насколько мне известно, у исступленных естественная беременность давно под запретом.

— Это так, — согласился Тарс, — но ведь были другие времена. Твоим состоянием я доволен. Мальчик кушает хорошо, аппетит у него что надо…

— Если бы ты знал его отца, — сказала Ева. — Ел как птичка, здесь поклюет, там подкрепится. Удивительно для такого тела… И ведь шевелился как заводной, минуту не усидит на месте. Значит, сынок пошел не в него. Сказалась мощная кровь славов.

— Ты не сможешь простить?

— Нет, конечно. Но зла не держу — понимаю, слаб человек. Столько бед на одну голову, никаких сил не осталось…

— Время кормить, — объявила Лана. — Доктор на выход.

— Ты чего раскомандовалась? — спросила Ева. — Доктор сам знает, что ему делать.

— Однако ты строга, Ева, — сказал Тарс. — Но мне действительно пора. Пойду. Приведут Правителя. На процедуры. Старик совсем плохой, недолго протянет…

Когда Франк, поддерживаемый Тарсом, вошел в палату, Ева поняла, что давно ожидает его явления. Франк изменился, похудел, осунулся. Лицо очистилось, вновь обретя гордое непреклонное выражение. Он давно не брился, темная густая щетина покрывала щеки и подбородок.

— Очень интересно знать, как поживает милая мамочка, — заговорил он с игривыми интонациями хорошо поставленного крепкого голоса, который так нравились Еве. — Я постоянно помнил о прелестной девушке, мечтал о ней, страдая на смертном одре, мысленно признавался ей в вечной любви…

— Опять за свое? — весело рассмеялась Ева. Ей сделалось хорошо и просто. — Лучше скажи, как твои ноги? Не пришлось ломать?

— Откуда сведения? Понимаю, доктор Тарс…

— Да нет. Ты сам жаловался. Забыл?

— Не забыл, помню. Но это было так давно. Ноги не стали ломать, Тарс смирился с эстетическими недостатками, тем более, что при желании их несложно спрятать. Пока перемещаюсь с посторонней помощью, но скоро окрепну, и тогда кое-кому не поздоровится.

— Кому же? — спросила Ева со смехом.

— Пока секрет, — сказал Франк и поскучнел.

— Ладно, — не выдержал Тарс, — вы здесь продолжайте веселье, а я поплетусь. Дел невпроворот…

— Погоди, Тарс, — остановила врача Ева. — Ты ничего не сказал о Правителе. Он у тебя?

— Лежит под капельницей. Нужно сердечко подправить…

— Что с ним? — спросила Ева.

— Что может быть с человеком в таком возрасте? Старость, изношенный организм. Плохи его дела. Мало ему осталось.

— Ну, уж ты постарайся, — сказала Ева. — Он совершил немало дурного. Но… кто старое помянет, тому глаз вон…

— А кто забудет, тому второй, — сказал Тарс твердо и вышел.

— Я давно заметил, подруга, — сказал Франк, — когда ты разойдешься, тебя не остановить.

— И не пытайся, — сказала Ева.

— Я зачем притащился? Затем, чтобы сначала посмотреть на тебя, а потом на твоего мальчугана. Первую задачу вроде выполнил — ты мне снова понравилась, принимаюсь за вторую. Как поживает малыш?

— Ест да спит — вот и вся его жизнь.

— Животик не пучит?

— С чего бы это? — забеспокоилась Ева.

— Слышал, будто живот проблема маленьких детей.

— Сразу видно, большой специалист.

— Тебе бы все шутить, — сказал Франк. — Ну, давай, показывай господина.

Ева отвернула пеленку. Мальчик лежал на спине, спал, разметавшись, посапывал.

— Такой маленький, — сказал Франк. — А ведь скоро вырастет, мужиком станет. И мамочка — рядом. Я свою мать не знал — анонимное дитя.

— Это печально, — сказала Ева. — Я маму хорошо помню.

— Почему помню? — спросил Франк.

— Он погибла в море вместе с отцом. Мне было двенадцать весен. Обо мне позаботился дядя.

— А потом ты взяла и вышла замуж.

— Точно. Откуда ты это знаешь?

— Такая уж у меня профессия, — вздохнул Франк. — А этому радостному событию предшествовала печаль: тебя выбрали на свадьбу.

— Точнее, приговорили. — Ева молча смотрела на Франка полными слез глазами. — Ты знаешь, я иногда думаю, лучше было бы согласиться. Теперь не знаю, что буду делать, когда вернемся. Как нам так спрятаться, чтобы не смогли найти…

— Сложный вопрос, — сказал Франк. — Но разрешимый.

— Иногда я думаю, что мне нужно занять мое место рядом с Адамом, а второй его брак аннулировать.

— Чепуха, — сказал Франк.

— Почему? У меня есть право…

— Нет у тебя никаких прав, — резко возразил Франк.

— Это еще почему?

— Потому что у всех нас никаких прав. Нас не очень-то ждут на Земле. Едва ли новые власти займутся восстановлением космодрома. Ни людей для этого нет, ни средств.

— Как же быть?

— Надеяться и верить, что найдется добрый человек и поможет.

— Кто, например?

— Твоего дядю Ангела подключить. Больше некого. Связаться с ним, попросить подготовить посадочные столы. Он сможет.

— Положиться на Ангела? Да он трус. Ни за что не пойдет против Адама.

— А против и не понадобится.

— Как это?

— Я знаю, как, — сказал Франк. — Ты разрешаешь говорить с ним от твоего имени?

— Это так важно, мое разрешение? — спросила Ева. — Конечно, разрешаю. Если это поможет.

— Тогда я начинаю действовать.

Радиограмма была адресована Ангелу и отправлена от имени Евы.

В ней говорилось об упрощенных посадочных площадках, которые предлагалось срочно построить на плоскогорье неподалеку от столицы славов, о строительных материалах, которые придется выпросить у Адама под предлогом расширения жилищного строительства, о рабочих, которых несложно нанять в столице Континента, для чего придется подключить губернатора Никодима, имеющего давние обязательства перед тайной службой. Никодим не посмеет отказать, тем более что большинство шахт стоит и рабочие болтаются без дела. Напоследок, чтобы определить Никодиму его место, нужно передать ему большой привет от Верта.

Флинт распечатал текст, зашифрованный обычным шифром, но толком ничего не понял. Он подумал, было, обратиться к Ангелу напрямую, уловив в послании признаки некой срочности, но не осмелился без ведома Хрома.

Хрома удалось вызвать через неделю, используя коммуникатор, когда-то специально подготовленный Флинтом для скрытного прямого общения.

Он прослушал текст радиограммы, похвалил Флинта за выдержку и потребовал уничтожить следы сообщения со всех носителей.

44

Бессонница, о которой Адам никогда прежде не помышлял всерьез, завладела им в первую же ночь одиночества после отъезда Лили, а в последующие ночи, стала его обычным состоянием, которое, как он ни упирался, определенно превращалось в болезнь. Пытаясь преодолеть темную власть необычной хвори, он мучился от бессилия подчинить расшатанный организм собственной воле, поглощал лекарства, но взамен не получал ничего, кроме нескончаемого гнета тупой головной боли. Бессонница являлась подобно незваному гостю, привыкшему не отвлекаться на жалкое неудовольствие хозяина.

Продолжением кошмара стала постель, еще не остывшая от Лили. Стоило приблизиться к ней, как волна ужаса охватывала его. Не выдержав, он велел выбросить кровать вон, а на ее место поставить узкую лежанку, на которой, поведал ему кастелян, руководивший перестановкой, какое-то время ночевал Герд, после операции круглосуточно наблюдавший своего пациента. Но даже теперь Адам старался не входить в спальню, отдыхая днем в кабинете на узкой короткой кушетке.

Вскоре он приспособился работать по ночам. Вызывал для беседы тех, кто был нужен лично, проводил многолюдные совещания, иногда устраивал публичные порки, наказывая провинившихся с небывалым остервенением. Причем жажда наказывать все чаще завершалась для виновных печально — вынужденным спуском по лестнице в цокольный этаж дворца, где их поджидали тупые болваны с безумными глазами цвета стали.

Но и эти скоротечные вспышки общения с живыми людьми со временем обратились в тягость. Он привыкал коротать ночи в одиночестве, но не сидел на месте. Черной тенью метался он по пустому дворцу. В мертвенном свете ночных фонарей его блуждания из комнаты в комнату, из зала в зал были беспорядочными, лишенными смысла.

Иногда, ни с того ни с сего — по неодолимому внутреннему побуждению, он возносился в ротонду и включал верхний свет. Степенно усаживался в свое кресло, по очереди перебирал пустые кресла сенаторов, вспоминая тех, кто сидит в них, милостиво кивал каждому, называл по имени. И раздражался, вдруг споткнувшись на имени, выпавшем из памяти, повышал голос до крика, строго выговаривая виновному. В конце концов, всех перебрав и вспомнив, он смирял возбуждение, неспешно спускался в свой кабинет, и только здесь ощущал себя в безопасности.

Время шло, и скоро во дворце ему сделалось тесно. Тогда он придумал новое развлечение — велел с вечера оставлять у подъезда дворца легкую машину, которой пользовался во времена учебы в университете для воскресных поездок к деду. Объяснил, что отныне будет сам садиться за руль.

Как только бессонница начинала одолевать, он бросался вниз, включал двигатель и срывался с места. Он носился по городу из конца в конец на предельной скорости — до изнеможения, утоляя страх и тратя пустое время.

Когда же и в городе стало невмочь, он повадился за его пределы, на волю, каждый раз по новой дороге. Тогда-то случилось поразительное открытие. Страна, вверенная его попечению, превратилась в безжизненную пустыню — ни огонька, ни живой души.

Он останавливал машину, где попало. В утренних сумерках, перебирал страшные признаки распада, подтверждающие всеобщую усталость и умирание. Казалось, что мир вокруг начисто лишился перспективы, сделался плоским и унылым, глаз остановить не на чем. У него опускались руки, все вокруг он видел теперь в черно-белом цвете, краски больше не различались ― однажды их просто не стало, они все подевались куда-то, истаяли, стерлись…

Однако в нем самом все еще теплилось почти забытое естественное чувство, которое упорно, из последних сил противостояло разрушению души, и продолжало исподволь сулить надежды. Наступали минуты подъема, ему начинало казаться, что он оживает, что готов воспрянуть духом, прийти в себя, успокоиться.

Но оживление длились недолго и скоро иссякало. Так теряют силы мышцы, бывшие долгое время в состоянии предельного физического напряжения. Он покорно возвращался в мир безнадежности и тоски, который сразу же плотно обступал его.

Однажды ночью в отчаянии он вырвался из города по неприметной запущенной дороге, по которой никогда прежде не ездил. Пролетев в предрассветном тумане два десятка километров, он обнаружил по левой стороне одиноко стоящее обшарпанное строение, за ним поле, до горизонта уставленное правильными рядами огромных разнонаправленных параболических антенн. Станция дальней космической связи, определил Адам и сразу же вспомнил Флинта, его изверченную походку и свое так и не осуществленное побуждение как следует наказать малого, неизменно раздражавшего его своим существованием.

Он затормозил. Присмотревшись, различил входную дверь в тусклом свете голой лампочки, болтающейся на ветру, съехал с дороги, подкатил к самой двери. Дверь была не заперта. Он вошел в темное помещение, загроможденное оборудованием, куда сквозь окна проникал переменчивый свет наружной лампочки, высмотрел еще одну дверь в дальней правой стене и даже нашел к ней дорогу.

В небольшой слабо освещенной полупустой комнате, стены и темный потолок которой были в пятнах ржавчины от потеков, на низком топчане, повернувшись к стене и укрывшись цветастым тряпьем, лежал человек. По длинным волосам, в беспорядке рассыпавшимся по подушке, Адам признал Флинта.

— Флинт! — позвал он.

Спящий человек шевельнулся, неразборчиво пробубнил, зачмокал губами, и затих. Адам ухватил Флинта за плечо, рывком опрокинул на спину.

— Какого черта? А что как дам в тыкву? — окрысился Флинт и потянул одеяло на себя. — Я же сплю, мне еще спать и спать… — заныл он. — Только лег…

— Достаточно, — сказал Адам строго, сорвал одеяло с упирающегося Флинта и отбросил в сторону. — Очнись, негодяй. Я что, даром приехал? Ну-ка, поднимайся!..

— Вы? — изумился Флинт. Он сел, его понурые тощие плечи, впалая немощная грудь белели в полутьме. — Извините, господин Владетель, я сейчас, вот только натяну что-нибудь пристойное. Стыдно… в разобранном виде перед таким гостем…

— Действуй, — приказал Адам и отвернулся.

Он слышал, как завозился Флинт, топчан заскрипел под ним.

— Скажи мне, Флинт, — заговорил Адам, не оборачиваясь, — ты давно получал известия с Терции?

— Очень давно, — подумав, отозвался Флинт. — Весну назад. Или около того. Еще до исхода. Когда начинал здесь работать. С тех пор связи ни разу не было. Да и как быть связи, если приемные антенны порушены… Так механизмы перекосило взрывами, что уже не поправить. Мне одному, я имею в виду. Нужны люди и техника, чего у меня нет. Я докладывал господину Герду. Ну, когда он еще был Координатором и однажды нагрянул сюда с инспекцией. Теперь, слышал, и Герда не стало. К кому обращаться, не знаю.

— Обращайся ко мне, — сказал Адам.

— Напрямую? — оживился Флинт. — Буду знать.

— Что-то ты послушный сегодня, — сказал Адам. — Просто удивительно.

— Я здесь пытаюсь кое-что восстановить. Герд успел передать мне на время двух роботов. Помаленьку делаем кое-что… Что можем… Одну антенну восстановили. Сегодня буду включать. Надеюсь услышать корабль. Или Терцию, если удастся настроить. Что-нибудь да услышу… Помнится, в последних сигналах было не понять главного — есть ли там кто живой. Передавал автомат — это точно. Похоже, людей там давно нет — не дождались…

— Не дождались, — согласился Адам и объяснил: — Слишком долго возились. Событие, о котором ты говоришь, произошло больше четырнадцати весен назад.

— Страшное расстояние, невозможно представить, — сказал Флинт. — Как только его одолели…

— Корабль у них был небольшой, экипаж — тоже. Готовились основательно — тренировались, считай, с самого детства. Не то, что теперь — раз, два и поехали. Полет продолжался двадцать две весны. Удивительно, но все уцелели — женщины и мужчины. За время полета подросли дети — двое, мальчик и девочка. На Терции родился первый ребенок, но вскоре умер… Потом были еще дети… Об их судьбе ничего не известно.

— Я давно хотел посчитать, с какой скоростью они летели… Интересно…

— Во время разгона скорость доводят до восьмидесяти процентов от световой.

— Ничего себе. Мне кажется, нам это не по зубам.

— По зубам, если не с бухты-барахты, — сказал Адам. — А ты сиди и жди, авось чего-нибудь дождешься.

— Я слышал, появились полярные шапки… Это правда?

— Правда, — сказал Адам. — Ну и что из того?

— Значит, Земля остывает… Помню, еще профессор Харт говорил, что выздоровление начнется с полярных шапок. Его предсказания всегда сбываются. Скоро Земля возродится…

— Может быть… Я поеду, Флинт. Не расслабляйся здесь у меня. И если получишь что-нибудь вразумительное, свяжись немедленно. Ты слышишь, Флинт?

— Слышу, — оживился Флинт. — Конечно, слышу. Сразу же доложу…

— Тогда будь здоров, не кисни…

Сигнал вызова прозвучал поздно. На связи был Ангел. Он что-то говорил, говорил. Из нескончаемого потока, Адам вычленил слова, встречавшиеся чаще других: цемент и арматурная сталь. Причем цемент в огромных количествах и почему-то срочно.

— Цемент? — переспросил Адам. — Тебе нужен цемент? Понимаю. Но зачем столько слов? И столько цемента?

— Мы всегда получали цемент на Острове, — обиделся Ангел. Адам представил, как дрожат его губы, когда он говорит. — Обычная практика. Чему ты удивляешься?

— Я не удивляюсь, но такое количество… Куда тебе столько? Мне сказали, что ты собираешься строить порт в поселке. Зачем?

— И не только порт, — сказал Ангел. — У нас планы. И потом, если честно, надоело зависеть от Острова. Общаться с твоими жмотами себе дороже. Попросишь какую-нибудь мелочевку, а они вместо того, чтобы сразу принять решение, рассусоливают: что да зачем, и, главное, не угрожает ли это их благополучию. На будущее мне позарез нужна оперативная связь с тобой, минуя ленивых посредников. — Он, было, запнулся, но справился и напористо продолжал: — Это же не преступление — желание строить. Мне известно, что у вас на складах цемента навалом. Я запрашиваю не так уж много. Понимаю, ты восстанавливаешь город. Но не забывай, сырье для производства цемента добывают на Континенте наши люди. И еще, мне хотелось бы получить модульный бетонный завод. Мы много строим, а бетонного завода у нас как не было, так и нет. Я выяснил, на ваших складах давно ржавеют готовые комплекты. Проблема выеденного яйца не стоит. Может быть, поднатужишься и распорядишься? И еще. Понадобится арматурная сталь. Объемы пока не ясны, мои спецы считают. Всего этого нам взять негде, кроме как выпросить у тебя. Дашь?

— Посмотрим, — сказал Адам неопределенно. Речи Ангела вызвали подозрения. Потому он решил сделать паузу, чтобы разобраться в сказанном. — Ты уже, стало быть, и место присмотрел для порта?

— Присмотрел. В четырех километрах от поселка, на берегу залива. Пробиваем туда дорогу, чин по чину…

— А цемент как доставишь? Ты об этом подумал?

— Так мы же второй корабль спустили. Первый скоро достроим и — в путь. Сможем забрать сразу все. Ну что, поможешь?

— Не спеши. Я не один решаю, — сказал Адам. — Сначала доложу в Сенате, обсудим. Тогда и сообщу.

Он отключил коммуникатор.

«Что-то затевает Ангел, — думал он. — Интересно, что. Где болтается Хром? Неделю глаз не кажет, совсем отбился от рук. Непорядок. А если Ангел узнал о возвращении Большого корабля и спелся с возвращенцами? Начинает возню за моей спиной? Срочно нужен Хром».

Секретарь отозвался немедленно.

— Ты вот что, — сказал Адам, — найди-ка мне Хрома. И побыстрее.

— Господина Хрома что-то давно не видно, — отозвался робот.

— Знаю, — перебил Адам. — Разговоры о том, виден он или не виден, оставь при себе или забудь. Поторопись. Он мне нужен немедленно.

— Слушаюсь, господин Владетель.

45

Наконец после нескольких попыток откорректировать направление суммарной тяги навигаторам удалось застабилизировать центробежное ускорение на расчетном уровне, что свидетельствовало о начале круговой траектории разворота. Полученное ускорение оказалось не очень удобным практически, поскольку его направление почти совпадало с перпендикуляром к продольной оси Большого корабля, и, следовательно, было параллельно жилым палубам. Вызванная этим ускорением небольшая, но упрямая сила, медленно и настойчиво сносила пассажиров с палуб в направлении от центра разворота. Некоторые умельцы, чувствительные к этой силе, вынуждены были проделать обратное преобразование, превратив свои лежанки в забытые кресла, — устроились продолжать полет сидя.

Отрядили Старса и Венка к Правителю с сообщением о первом успехе. Однако, вопреки ожиданиям, Правитель равнодушно дослушал доклад и бесцеремонно выпроводил посланцев за дверь, объяснив вяло, что это знаменательное событие его уже не касается.

Как только шаги посланцев стихли, Правитель полностью погасил свет в кабинете, наощупь пробрался к своему дивану, на котором коротал последние ночи, улегся, кряхтя от сосущей боли в груди, закрыл глаза, задремал. И сразу же тронулась, поплыла мимо его бесконечная жизнь. Первой явилась Кора, улыбаясь призывно. Как же он любил ее беспомощную улыбку. Следом возникла воздушная Тея и рядом с нею в масштабе увеличения топорный Герд. Ребенок на руках у Теи был слишком большой и лицом походил на Адама. Он щурился на солнце, забавно шевелил губами, силясь объяснить, откуда он взялся и какое отношение имеет к Адаму. Явилась Ева — они спокойно поговорили. Она смотрела на него, улыбаясь, и он понял, что она больше не держит зла, что она отпускает его туда, куда он собрался и откуда возврата нет. Потом раздался какой-то стук, и он очнулся. Стучали в дверь.

— Открыто, — крикнул он, но не услышал собственного голоса и подумал, что сон продолжается.

Стук повторился — настойчивый будоражащий. «Ведь не отстанут, — подумал он отрешенно. — Придется встать и открыть дверь. Но не было сил, и он оставил эту затею. — А ведь дверь я вроде не запирал, — подумал он. — Здесь что-то не так, чей-то умысел… Ведь есть запасные ключи. Неужели не догадаются?»

— Господин Правитель, вас Р2 беспокоит. Ваша дверь совсем не открывается. Пожалуйста, обратите внимание на дверь. Я очень волнуюсь. Что с вами происходит? Вы лежите? Ладно, не вставайте, я намерен поискать ключ. Кажется, мне известно, где он пребывает.

«Догадался, бездельник, какое счастье», — вяло подумал Правитель. Он представил обвал в логическом аппарате железного человека. Для решения необычной задачи включилась вся мощь линейного интеллекта, ожил бесполезный анализатор абсурда, начался стремительный разряд аккумуляторов, вызванный переполохом. Ничего ему не оставалось, кроме как пожалеть бедолагу и молчать.

Скоро Р2 вернулся. Завозился с замком, дверь распахнулась. Вспыхнул свет. Правитель зажмурил глаза.

— Без света никак? — спросил раздраженно — голос вернулся.

— Так ведь ничего же не видно, — объяснил Р2.

— А ночное зрение тебе на что, бездельник?

— Оно у меня не работает почему-то.

— Зачем тебе обязательно видеть? Все, что ты теперь увидишь, ничтожно. Останки человека на последнем издыхании. Молчишь? Вот и молчи. Тебе задание. Приведи ко мне Франка, Еву, Тарса, Венка, Старса, всех сенаторов. Обязательно Верта. Вытащи его из подполья, скажи, я зову. Буду прощаться и через них с народом Большого корабля. Действуй, Р2. Я всегда на тебя полагался и теперь полагаюсь. И прости меня за грубость, пожалуйста. Я знаю, что часто бывал несносным. Уж послужи… в последний раз. Дальше будешь служить Еве — это приказ, запомни его. И поспеши, времени много нет. Я подожду… но совсем недолго.

Р-2 вышел, погасив свет и притворив дверь.

Оставалась еще одна операция, которую предстояло исполнить — проглотить таблетку. Еще на Земле перед стартом ее принес Клинт, и, нахмурившись, выложил на стол.

— Это что такое? — спросил он старика.

— То, о чем мы с вами договаривались, — сказал Клинт и коротко посмотрел на него. — Может пригодиться. После приема гарантирую полчаса. Следом плавный надежный транспорт в иной мир. Мой лучший рецепт. Горжусь.

Он высвободил таблетку из пластиковой оболочки, поднес к глазам, рассмотрел ее пористую поверхность. «Полчаса и конец, — подумал он. — Клинт обещал… Только, старый, забыл сказать, как он узнал. Тот, кто проглотил таблетку, рассказать не мог, было не до рассказа. Придется поверить на слово…»

Стакан с водой стоял на положенном месте. Теперь, когда Кора ушла, он сам заботился о себе, ни на кого не надеясь. Он положил таблетку на язык и почувствовал, что язык теряет чувствительность — деревенеет. Запил большим глотком воды. Таблетки не стало — она провалилась в него. «Часы включились, — подумал он с облегчением и опустился в кресло. — То, что случится вскоре, остановить нельзя. Правильно и разумно…»

— Вы все передо мной, — заговорил Правитель, перебирая лица. — Я счастлив, что знал вас, что делил с вами радости и печали. Скрытный и смелый Франк, прелестная Ева, ставшая к нашей общей радости матерью Мальчика, верный Тарс, проповедник по призванию и простой врач, послушный Венк, на которого можно положиться, упрямый, но очень умный Старс, с которым приходится соглашаться даже против воли, наконец, старина Верт, с ним прожита долгая жизнь в тесном сотрудничестве… Молодые сенаторы, ваши имена не перечисляю, но помню… Всем вам предстоит жить и жить… В этот момент вы здесь потому, что пришло время сказать вам последние слова: я покидаю вас. Ухожу туда, где никаких забот, сомнений, отчаяния, болезней, где вечный мир и, главное, моя верная Кора. Знаю, она ждет меня там, стоит у самой входной двери. Так хорошо уходить, когда знаешь, что тебя ждут. Именно это чувство мы первым отняли у исступленных. Построили в безликие колонны живых людей, и велели жить, не отвлекаясь на жизнь. Вы теперь видите, к чему мы пришли в результате. Остановитесь, не множьте ошибки предков — это главное, что я завещаю вам. И еще. Живите в мире. Я так надеялся оторвать вас от прошлого, перенести в новый мир, очистить от скверны… Не получилось… Моя вина… бесконечна… Напоследок прошу вас, никогда не уворачивайтесь от жизни, встречайте ее смело — лицом к лицу… Прощайте…

Он замолчал, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Легкая судорога прошла по телу, из стороны в сторону дернулась голова, прошелестел последний выдох. Правитель обмяк и успокоился навсегда — отошел. Тарс наклонился, пощупал пульс, прислушался к дыханию, которого уже не стало.

— Это конец, — сказал он.

Прощание с почившим Правителем проходило в Сенате. Слово взял Тарс.

— Господа, — начал он торжественно. — Мы переживаем печальное событие, наш господин покинул нас. Он был хорошим человеком. Нас связывали незримые нити, я постоянно ощущал его присутствие рядом. Он не однажды спасал меня, рискуя собственным благополучием и жизнью в страшные времена, когда даже мысль о поддержке крамольного проповедника была смертельно опасной. Он был по-настоящему смел и отважен. За мной охотились, меня провоцировали, мне предъявляли страшные обвинения, мне прямо грозили смертью. Но его беззаветная защита оказывалась сильнее происков врагов, в том числе самых могущественных. Он разрешил мне в случае, если по-настоящему припрут к стене, ссылаться на него непосредственно и я со спокойной совестью наглого эгоиста не однажды использовал эту уловку, совсем не думая, что подставляю его. Благодаря его защите я до сих пор жив. Он единственный из больших людей сумел поднять исступленных на подготовку и осуществление полета на Терцию. К сожалению, полет изначально был обречен. Не его вина, что многочисленные господа, отвечавшие за процесс, оказались не на высоте. Теперь мы прощаемся с нашим господином и предаем его тело очистительному огню.

— Предаем, — сказал Франк.

— Тотчас? — спросил Тарс.

— Тотчас, — подтвердил Франк.

Тарс с помощью Р2 проворно упаковал легкое тело Правителя в белоснежный саван. Принесли носилки, кокон с телом уложили на них осторожно, боясь потревожить. Солдаты понесли носилки в крематорий. Провожающие потянулись следом.

— Теперь мы должны избрать Правителя, — сказал Тарс, когда после скромной церемонии прощания все вернулись в зал Сената. — У меня только два кандидата. Разрешите назвать?

— Валяй, Тарс, — ожил Верт, до того во все время прощания не проронивший ни слова.

— Франк или Ева, — произнес Тарс, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Франк подойдет лучше, — сказал Венк, нарушив наступившую тишину. — Он мужчина, что является плюсом.

— Но… как всякий мужчина, Франк неуправляем и избыточно самолюбив, — сказал Старс. — То есть слаб. Определенно минус.

— Ева надежнее, — она связана с будущим. — сказал Верт. — Я выбираю Еву.

— Присоединяюсь, — сказал Старс. — Наш Правитель Ева.

— Открою тайну, — сказал Верт, — я выбрал Еву давно. И обещал служить ей, пока дышу.

— Спасибо, друзья, — сказала Ева, — но вы спешите. Теперь у меня на уме только Мальчик.

— Не теперь — навсегда, — поправил Верт, — а уж мы привычно и скромно пристроимся рядышком…

46

В самый неподходящий момент, когда Адам не мог думать ни о чем постороннем, вдруг вывернулась из недавнего прошлого и получила скандальное продолжение история с разгоном труппы и ликвидацией единственного в городе театра.

Все началось с того, что поздним утром в его кабинете без приглашения возник озабоченный Клупп и повел сбивчивый рассказ о неких избыточно возбужденных людях, ворвавшихся в лабораторию и заявивших, что не покинут ее до тех пор, пока их требования не донесут до самого господина Владетеля. Свою дерзость они объяснили тем, что давно исчерпали доступные формы протеста, но понимания не нашли. Отчаявшись, они отважились на последнее действие — объявили голодовку. Единодушно постановили воздерживаться от пищи до тех пор, пока господин Владетель не изменит своего решения и не позволит им вернуться в театр. Если же он откажет, они перемрут у всех на глазах — не понарошку, как умирали на сцене, а навсегда. Для своей нелепой акции они выбрали Клуппа, признав в нем не только последнего достойного ценителя сценического искусства, но также единственного знакомого обывателя, обладающего прямым доступом в высшие сферы.

— И что же ты? — спросил Адам, дослушав сумбурную речь Клуппа. — Выпроводил крикунов за дверь?

— Нет, конечно, — сказал Клупп. — Они стоят на своем, уперлись — ни с места. К тому же их довольно много.

— Уперлись, говоришь? Странно. Вроде поручили людям достойное дело, а они нос воротят? Ну, скажи, чего им не хватает? Ты спросил?

Клупп замялся и промолчал. Не хотелось ему продолжать старый порядком надоевший конфликт, разделявший их не однажды, в котором ни один не желал уступать другому. И все же, собравшись, он пересилил себя и заговорил сдержанно:

— Они возмущены тем, господин Владетель, что их безжалостно вырвали из привычной среды, и настаивают на своем праве вернуться в театр и впредь жить той жизнью, которой присягнули однажды и навсегда. Они утверждают, что прежние владетели никогда не подвергали сомнению их право жить так, как они считают нужным.

— Неожиданный поворот, — оживился Адам. — Они что же, просто возьмут и умрут от голода? Очень интересно. Как же они представляют себе весь процесс?

— Если отказываться от пищи, очевидно, что рано или поздно наступит смерть.

— Но это же хорошо, — воскликнул Адам. — Получится экономия на еде, необходимой другим. Как мне стало известно, у нас еще кое-кто недоедает. Те же арестанты, их не очень-то балуют. Или студенты. Днями я посетил университет, пообщался с мальчишками, пообедал с ними. Совсем как в старые добрые времена. Тогда за общим столом можно было увидеть ректора Игора, профессоров, кураторов групп. Так вот. Они жалуются, что в столовой порции жалкие — проглотил и не понял, ел или не ел. Как же я их понимаю. Ведь они, Клупп, растут, много двигаются, расходуют энергию. Спрашиваю, чем еще недовольны? Молчат, стесняются. Расшевелил их немного, они осмелели, попросили… прибавить хлеба. Представляешь, не мяса, не овощей и даже не сахара, в котором так нуждаются молодые, — простого хлеба. Я едва удержал слезы, до того тронула необычная просьба. Пришлось распорядиться. А что было делать? Объяснил, что виды на будущий урожай обнадеживают — сможем еще прибавить, и не только хлеба. Кажется, поверили. Расстались друзьями. Вот так.

Длилось молчание. Адам просматривал и распределял бумаги, скопившиеся на уголке стола, — одни откладывал направо, стопка росла быстро, другие налево — всего два листка. Он вспомнил, что где-то в этом ворохе лежит список с именами и кодами взбалмошных служителей Мельпомены. Список нашелся, он положил листок перед собой.

— Здесь просьбы помочь, — начал он объяснять, прижав ладонью правую стопку. — Техникой, людьми, материалами. Возобновление жизни требует немалых расходов. Многого нет, придется выкручиваться. А здесь — он указал на левую тощую стопку — сообщения об успехах. Видишь, как их мало, всего-то два листика. Но они есть. Следовательно, есть надежда.

— Так как быть с актерами? — напомнил Клупп осторожно. — Они хлеба не просят, они от него отказываются.

— Я подумаю, — сказал Адам и подозрительно посмотрел на Клуппа. — Предполагаю, что ты не однажды встречался с ними. Верно?

— Встречался, — невнятно произнес Клупп. Вздохнул, опустил глаза — верный признак, что не согласен. — Если точно, встречался раньше.

— Ты с ними дружишь, — сказал Адам определенно.

— Можно и так сказать.

— Вы обо мне говорите.

— Бывает, — признался Клупп спокойно. — А почему бы и нет? Насколько мне известно, имеем право.

— Действительно, почему бы и нет. Обсуждать поступки Владетеля у него за спиной — почему бы и нет? Говорить о Владетеле всякие пакости — почему бы и нет? Тайком, спрятавшись от людских глаз… Так заманчиво чувствовать себя героями… жалкой пьесы.

Адам иссяк, сидел, потупившись, молчал. Клупп понимал, что он неспроста заводит себя. Какая-то мысль уже владеет им и ведет к развязке. Сколько раз он внушал себе, что лучше держать язык за зубами, не противоречить, даже когда невмоготу, не настаивать на собственном мнении. И ни в коем случае, не ставить Адама в неловкое положение, когда он сам начинает сознавать, что неправ. В таких ситуациях он взвивается и не найти на него управы.

— Как же мне не хочется спорить с тобой, — глухо проговорил Адам, — если бы ты знал. Особенно теперь, когда меня прижало… по-настоящему… Посуди сам, докладывают, что Сенат Большого корабля принял решение вернуться на Землю. Они готовы забыть о Терции и уже приступили к развороту. Сколько времени уйдет на обратный путь? Полвесны, весна? Не успеем опомниться, как они появятся на околоземной орбите — какое-то время будут болтаться над нашими головами. Воспользоваться подкидышами не смогут — не посадить: космодром разрушен. А дальше? Ведь должно же быть что-то дальше. Что должны предпринять мы? Что можем мы предпринять? Первое, что приходит на ум, восстановить космодром, ими разрушенный. Но какими силами, какими средствами? А, главное, зачем. Они что, нам очень нужны? Мы не проживем без них?

— Они воспользуются лунным модулем, — предположил Клупп. — На первое время. Он сможет приземлиться на взлетно-посадочную полосу любого порта на выбор — нашего или на Континенте.

— На Континент не сунутся, — сказал Адам. — Уж там-то точно им не обрадуются.

— Часть пассажиров спустят на Землю, — продолжал рассуждать Клупп. — Они помогут нам подготовить посадку подкидышей. Хотя нет, они отправят лунный модуль на Луну, не удержатся. Там уцелела какая-никакая инфраструктура…

— Подождем, увидим, — сказал Адам. — Время у нас есть. Меня беспокоит другая проблема: со мной связался Ангел, попросил цемент, арматурную сталь, новый сварочный агрегат… Причем в количествах непомерных. Чую, рыжий лис замышляет пакость. Какую именно? Неужели задумал построить площадки для приземления?

— А что? Это же отличный выход, — оживился Клупп. — Если так, то должна быть связь между Континентом и Большим кораблем.

— Согласен, — сказал Адам. — Нелишне тряхнуть пройдоху Флинта. Если бы ты знал, как я не люблю, когда крутят, хотят быть умнее всех. Зачем эти тайны? Сказали бы прямо. Мне кажется, самое время прижать ушлого Ангела. На что он рассчитывает? Принять возвращенцев и сделаться в их глазах бескорыстным спасителем? Единственным человеком на Земле, отозвавшимся на призыв о помощи? Чуешь, куда гнет разбойник? Исступленные отказали, не простив обид, а славы тут как тут — на низком старте. Кстати, ты давно не докладывал, в каком состоянии производство искусственной крови. И вообще как дела с донорством?

Сначала неожиданный переход показался Клуппу случайным сбоем в мышлении господина. Но всего несколько секунд понадобилось ему для того, чтобы понять, что в вопросе, вроде бы не относящемуся к предыдущим соображениям, присутствует определенный смысл, и смысл этот вскоре всплывет. Так поступал Адам, до поры скрывая несколько шагов, которые логически сопрягали две группы мыслей, несвязных на первый взгляд.

— Положение понемногу выправляется, — сказал Клупп. — Пошла серия. Не хватает живых доноров, а как быть, никто не знает.

— Понятно, — сказал Адам. — Сама жизнь вынуждает нас вернуться к свадьбам. Вот и будут тебе доноры.

«Наконец петля замкнулась, — объяснил Клупп самому себе. — Разнородные группы состыковались, превратившись в единое целое. Он задумал вернуться к прежним порядкам, и теперь на моих глазах результаты его внутренних размышлений сливаются в единую цепь, до завершения которой остается одно звено».

— А без этой мерзости никак? — не удержался, спросил Клупп.

— Ведь знаешь, что никак, зачем спрашиваешь? — Адам внимательно смотрел в глаза Клуппу. — Пришло время показать плебеям и особенно славам, кто в доме хозяин. Промешкаем, будет не справиться…

«Вот и последнее звено подоспело, — подумал Клупп. — Цепь замкнулась: возвращение Большого корабля, Ангел со своей стройкой, живая кровь, свадьбы, которые возобновят, и напоследок соблазн лишний раз показать кто в доме хозяин».

Клупп поднялся, пошел к двери, вышел, не попрощавшись.

47

Еве предоставили все те помещения, которые прежде занимал Правитель, включая зал для общих заседаний.

Мальчику и Лане отвели просторную комнату, рядом с дверью в которую оборудовал свой постоянный пост Р2, гордый тем, что на него возложили обязанности охранника и няньки — на всякий случай. Устроился он основательно, даже притащил и установил рядом со своим столиком инвертор для подзарядки аккумуляторов. Теперь Р2 дежурил круглые сутки, не оставляя свой пост ни на минуту.

Ева понемногу восстанавливалась. Появилось свободное время для исполнения множества обязанностей, далеко не все из которых были доступны ее пониманию. Она сознавала, что скоро новые сложности погребут ее и не скрывала своих опасений. На помощь пришли сенаторы. Поразмыслив, постановили учредить должность помощника и назвать его координатором по аналогии с давним земным обычаем. Оставалось подобрать человека, сведущего в большинстве технических вопросов, а также придать ему в помощь группу специалистов по отдельным сторонам каждодневной жизни огромного корабля. Новое подразделение исполнительной власти сначала в шутку, затем всерьез назвали малым сенатом. Название немедленно прижилось и вошло в обиход.

На должность координатора, по общему мнению, больше всех подходил Франк. Ева, узнав о выборе, в котором не принимала участия, прямо отказываться от Франка не стала, смолчала, но под разными предлогами тянула время. От Франка исходила угроза, чувствовала она смущенно. Он настойчиво держался рядом и уже не скрывал, что теряет терпение. Потому она мешкала с его назначением, уходила от ответа на прямые вопросы и даже прикидывала, как бы от него отделаться — занять важным делом и не обидеть.

Тянуть дольше было нельзя. Она вызвала Верта — на помощь.

— То, что тебя так беспокоит, на самом деле нормально, — терпеливо выслушав сбивчивое признание Евы, глубокомысленно изрек Верт. — Подобное состояние возникает немедленно, стоит мужчине и женщине сблизиться до расстояния, начиная с которого, даже помимо их воли, вступает в силу взаимное тяготение. Причем в основе явления лежит совсем не физика, которой ты увлекаешься, это природа, милая, естество. Сила этого тяготения неодолима, с ней не справишься, даже если очень захочешь. Да и стоит ли упираться? Жизнь течет в единственном направлении, возвращение вспять не предусмотрено. Франк любит тебя, о своем чувстве он говорит прямо, по-мужски определенно. И знаешь, я ему верю, особенно потому, что подобные чувства исступленным не свойственны в принципе. И уж если исступленный заговорил о любви, значит, в его мировоззрении произошло что-то серьезное, какой-то сдвиг в сторону подлинной человечности. Ты совсем не знаешь, как устроены исступленные, что для них семья, брак, дети. Их опыт примитивен, совсем как на нашей свиноферме — никаких мальчиков. Их безжалостно съели, позволив подрасти. Остались одни девочки — сосуды скудельные. И в дополнение к ним, чтобы не прерывался процесс, — замороженная сперма. На празднике жизни мальчики лишние — они продолжают полет в виде компактных баночек в морозильнике. Я мог бы понять тебя, если бы ты рассчитывала вернуться к Адаму, — у твоего сына должен быть отец, тем более, что он существует. Но ты уверяешь меня, что в твоем сердце от чувства к Адаму ничего не осталось. Что для тебя больше нет того юного энергичного человека, с которым я познакомился почти одновременно с тобой и которым восхищался, хотя одновременно душил. Франк рассказывал, что Адам продолжает дело отца с тем же или даже большим рвением, что он обвинил во всех смертных грехах своего единственного друга, на котором держалось государство, осудил безвинного, упрятал за решетку, и напоследок велел убить.

— Ты о ком говоришь?

— О Герде, — сказал Верт.

— Я немного знала Герда.

— Адам оправдывает свои безобразные поступки тем, что горе, которое он претерпел, невыносимо. Но ведь подвергся не он один, нам всем досталось на орехи, все мы потерянные и убогие. Зачем же убивать друга, который только и делал, что подставлял плечо?

— Я попробую вспомнить Адама, его лицо… и не могу, — тихо проговорила Ева. Помолчала, но встрепенулась, спросила: — Помнится, мы говорили с тобой о строительстве посадочных платформ. Напомни, пожалуйста.

— Сначала Правитель обратился к Адаму, попросил восстановить космодром. Тебя к этим переговорам не подключали, ты занималась своими делами. Знаешь, что он ответил? Сами разрушили, сами и восстанавливайте. Получается, что на Острове нам не светит. Нас там не только не ждут, нас туда не пустят. А будем настаивать, уничтожат. Возможностей для этого навалом — на земной орбите мы беззащитны, нас возьмут голыми руками.

— Какой же выход?

— Выход есть — ненадежный. Организовать посадку подкидышей на Континенте. Построить хотя бы одну платформу. Ангел в ответ ни мычит, ни телится. Его не поймешь, то виляет хвостом, то хорохорится. Отказывается обсуждать проблему всерьез. К тому же в последнее время усложнился канал связи: сначала Алекс задает вопрос Флинту, тот передает его Хрому, Хром связывается со своим человеком в окружении Ангела и через него выходит на контакт с самим Ангелом, от которого получает ответ на вопрос. Дальше ответ попадает к Хрому, который решает, как и с кем поделиться полученной информацией. Или, если взбредет в головку, как ее переврать. И так далее…

— Причудливый путь, — сказала Ева. — И, заметь, на каждом этапе Хром. Иначе никак? Скажем, обратиться к Флинту напрямую. Что он за человек?

— Алекс утверждает, что без ведома Хрома, Флинт не пошевелится. По всему видно, он безнадежно закрючен.

— Хочу говорить напрямую с Флинтом, — сказала Ева. — Пожалуйста, свяжи меня с ним. Боюсь, мы с Ангелом каши не сварим. Не рискнет он против Адама — трусоват дядя.

— Ну, зачем же против? — сказал Верт. — Он может действовать под предлогом строительства какого-нибудь объекта, скажем, новой электростанции или порта. Кто будет проверять?

— Стройку немедленно обнаружат — не иголка. Исступленные в ближнем космосе как дома. К тому же для стройки понадобятся материалы, а взять их негде — они на Острове.

— Тогда остается лунный модуль. Сколько человек он возьмет?

— Старс сказал, не больше полусотни.

— Понятно. Сделаем так: мы с Мальчиком спускаемся на Остров. С нами небольшой отряд людей, на которых можно положиться. Нагло приземляемся на полосу столичного порта.

— А дальше? Представим, что ты успешно спустилась, подождала, когда рассеется пыль, ступила на землю. Ждешь, что тебя встретят с цветами и музыкой. Встретят как кого? Как жену Владетеля? Или как нового Правителя?

— Как мать с сыном.

— Проблема в том, нужна ли ты там. Вместе с сыном. А что как другой сын на подходе?

— Что же делать? Развернуться, пока не поздно, и продолжать полет?

— Да нет, конечно. Мы поступим проще, — сказал Верт и поднялся. — Мы расслабимся, подождем. А заодно подумаем… Уверен, со временем все образуется, не горюй… Еще лететь и лететь…

48

— Сегодня мы, больше, чем когда-либо, близки к тому, чтобы принять важное решение, — после долгого сосредоточенного молчания заговорил Адам. — Я сознаю, Клупп, что предлагаемый мной силовой вариант не в наших интересах, но отказаться от него, сделать вид, что на самом деле никакой угрозы власти и самому нашему существованию нет, что порядок привычной жизни по-прежнему устойчив, не могу. Нет у меня такого права. Вынужден также признать, что отказ от активных действий оживит наших врагов, вызовет у них иллюзию собственной правоты. А мы немедленно утратим завещанные предками преимущества, которые они старательно сберегали для нас на протяжении веков. Мы вынуждены принять решение. Недавно мне доложили об огромной стройке на Континенте в нескольких километрах от столицы славов. В ее назначении нет никаких сомнений — сооружается посадочный модуль. Недаром они запросили цемент и металл в огромных количествах. Спрашиваю: «Зачем столько?» — Отвечают: «Строим порт». Чепуха! Порт в трех километрах от берега? Врут и не краснеют.

— Как же ловко вы назначаете врагов, — усмехнулся Клупп. — Они даже не догадываются, что уже…

— Никого я не назначаю, — перебил Адам, — я только реагирую на их действия.

— Скажите, господин Владетель, — оживился Клупп, — достаточно ли у вас сил, чтобы действовать в наступательной манере? Не знаете? А рассуждаете так, будто у вас все еще есть армия. Сколько солдат у Кента? Когда он докладывал в последний раз?

— Какое это имеет значение? — смутился Адам. — Не забывай, что на нашей стороне техника. Наши носители способны доставить на Континент машины пехоты. Мне стало известно, что их наловчились десантировать вместе с экипажами, не приземляясь. Последние испытания прошли успешно, ни одной машины не потеряли. А когда сойдемся лицом к лицу, посмотрим, кто кого. Не следует забывать, что огневая мощь нашего солдата и солдата противника несопоставимы. Наша система связи и оповещения позволяет вести боевые действия на Континенте из офиса на Острове. Наши солдаты приучены действовать самостоятельно, им нет нужды покидать укрытия, чтобы поразить противника. Сегодня, Клупп, война особенная — много солдат только лишние хлопоты и суета. Не забывай также о боевых роботах.

— Война будет тяжкая, — подвел итог поскучневший Клупп.

— Войны всегда тяжкие, если это войны, — сказал Адам, все более одушевляясь. — Но, думаю, до войны дело не дойдет. Ангел в бой не рвется, ему нужен мир. Подумать только, до чего оборотистый мужичок — себе на уме. Предлагаю дождаться Кента и завершить разговор. — Он застыл, напряженно глядя перед собой, но очнулся. — Да, припоминаю, ты давеча говорил об актерах. Вот что я тебе скажу, Клупп. У меня ни малейшего желания отвлекаться на этот сброд. Разбирайся сам, коли тебя принимают за своего. Считай, что отныне изнеженная каста бездельников твоя персональная забота. Пока прошу, а там, сам понимаешь… может оказаться, что и просить будет некого. Чтобы я больше не слышал об этих уродах.

— Они не уроды, — возразил Клупп, шалея от смелости. — Иногда мне кажется, что перед нами последние существа, сохранившие право именоваться людьми. Я мысленно выстраиваю в ряд обитателей Земли. Располагаю живых людей по объему и интенсивности интеллекта, и убеждаюсь, что высшими существами в этом ряду стоят актеры и примыкающие к ним люди всех существующих искусств, включая давно упраздненные музыку, живопись, танцы. Вы продолжаете нарушать порядок, существовавший века. Убрали последнее, вроде бы лишнее звено, не подозревая, что в результате произойдет непоправимая беда — начнется движение всего человеческого рода вспять, туда, где царит непроглядный мрак и где действует единственная ценность — удовлетворение примитивных первичных инстинктов во что бы то ни стало и вопреки всему человеческому. Брюхо набил — счастлив, укрылся от дождя — ликуешь, удалось захомутать самку — в темпе отметился, сладострастно облизываешься и сплевываешь под ноги. И вот уже близко время, когда только этими достижениями будет определяться цель жизни… Кто-то из великих очень давно высказал парадоксальную мысль: «Всякое искусство бесполезно». И ведь, если подумать по-настоящему, он прав. Действительно, много ли пользы от кучки неугомонных людишек, носящихся в непонятной истерике по пыльной полутемной сцене? Принимающих изысканные позы и с упорством придурков вбивающих в тупые головы зрителей банальные истины о добре и зле. Больше того, на протяжении многих весен, надрываясь, они повторяют и повторяют пропахшие нафталином рецепты счастья, которые, известно заведомо, ни одному человеку никакого счастья не принесли и не принесут, хоть разбей себе лоб о стенку…

— Слушаю тебя, Клупп и теряюсь в догадках, — сорвался Адам. — Как получилось, что ты до сих пор жив? Почему, обнаружив крамолу в твоих мозгах, не разделались с тобой своевременно и кардинально? Теперь ясно, почему ты не смог предвидеть, что непокорные эти ребята, с которыми ты якшаешься, рано или поздно сосредоточатся и возьмутся бузить. Ты виноват — проворонил… Впрочем, мы все виноваты. Теперь под угрозой спокойствие граждан и государства. Допрыгались, как говорится. Неповиновение в сознании порождает неповиновение на улице. Становясь убеждением, процесс разрастается, и не успеешь оглянуться, как лавина безжалостно сметает на своем пути выстроенную по кирпичику жизнь, и мы все начинаем понимать, что с лавиной не справиться, что у нас на глазах возникает и начинает править хаос, когда каждый становится врагом каждому. Это страшно, Клупп, это недопустимо. Ты понимаешь, о чем я?..

— Понимаю, — отозвался угрюмый Клупп. — И все же, как быть с актерами? Нужно же что-то делать…

Адам понял, что назойливая мысль об актерах, не вовремя поднявших хвост, уже закрепилась в сознании и теперь не оставит Клуппа. Он вернулся к найденному списку — сорок три имени. Против каждого возраст, амплуа и код. «Первый любовник, — читал он. — Второй любовник, инженю, барышня-крестьянка…» Рядом с именем первого любовника примечание мелким шрифтом: «Легко возбудим, непреклонен. Приговорен к тюрьме. Срок заключения один месяц». «Что за бред? — подумал Адам и постановил: — Нужно начинать с этого, легко возбудимого, возможно, больного. Начну, а там само пойдет». Его правая рука заученно нащупала ручку и рывком вытянула блок. Красным тревожным светом запылал индикатор с четырьмя нулями. Сверившись с листком, он набрал код первого любовника. Подумал, что тот пожил вволю, что ему всегда доставалось самое сладкое — амплуа свидетельствует, и решительно надавил на красную кнопку.

Завершив действие, он заметил, что обычно опущенное лицо Клуппа теперь обращено к нему. Причем Клупп не просто смотрит, он рассматривает его с брезгливым презрением.

— Что опять, Клупп? — спросил Адам. — Ты изменился в лице. Неужели я тебя обидел?

— Нет, — просипел Клупп. — Все в порядке.

— Но я вижу…

— Ничего-то вы не видите, — голосом, прерывающимся от волнения, вышептал Клупп и отвернулся.

— Хорошо, — сказал Адам. — Ты теперь сделай вот что. Отправляйся к себе. По дороге придумай, что ты скажешь этим уродам такое, что вернет им спокойствие и способность трезво ответственно рассуждать. Я же, сидя здесь, постараюсь помочь тебе, чем смогу. А когда проблему решишь, вернешься сюда с известием, что все в порядке. Мы продолжим наши дебаты. К тому времени подоспеет Кент. Ступай.

Клупп поднялся, направился к двери. Но, взявшись за ручку, обернулся и так посмотрел на Адама, с таким неистовством в расширившихся блестящих в боковом свете глазах, что Адаму стало не по себе от еще не осознанного, но уже поселившегося в нем страха.

49

Тюремщик, готовясь к сдаче суточной смены, в последний раз обходил свое ведомство — главный зал тюрьмы. Он уже завершал проход между рядами камер, когда его внимание привлек необычный шум позади — тупые удары, равномерно следующие один за другим. Он вернулся к камере, из которой исходили странные звуки, и сквозь решетку разглядел, как арестант, обычно тихий вежливый молчун, изо всех сил молотит лбом о бетонную стенку, твердя в исступлении: «Мне велено к двери… Дверь зовет… Ну, чего уставился? Слышишь, болван? Вот погоди, доберусь до тебя… Дверь зовет… подлая…»

— А ну-ка, прекрати! — рявкнул охранник, пораженный невиданным безобразием. — Ты что вытворяешь, негодяй? Захотелось в карцер? Могу устроить… по знакомству.

Но узник не слышал, он продолжал в отчаянии долбить стену, убивая себя. Было видно, что силы его на исходе, он едва держался на ногах. Его лицо было залито кровью. Наконец он замер, прервав свое занятие, скосил на охранника безумный глаз и прошипел:

— Не могу терпеть! Не понимаешь? Приговорили меня, не жилец я. Отвори дверь, гаденыш…

— Еще чего, — неуверенно произнес охранник. — Поговори мне, поговори. Я тебе поговорю…

Но помимо воли он вставил ключ в замочную скважину и повернул — чужая сила им управляла. Несчастный тотчас сорвался с места, в несколько прыжков одолел пространство камеры и с разбега, всем телом ударил в тяжеленную дверь. Дверь, распахнулась, сбив охранника с ног. Узник бегом бросился к выходу.

Охранник, ругаясь на чем свет стоит, кое-как поднялся на ноги, отряхнул робу, связался по рации с постом на входе, прокричал, задыхаясь:

— Здесь у меня взбунтовался сиделец. Бежит к вам. Задержите, если сумеете. Я сейчас подойду…

И направился к выходу, прихрамывая, — нога от удара решеткой ныла и плохо сгибалась в колене.

Первый любовник с разбитой головой и залитым кровью лицом, несся анфиладой дворца. Следом за ним спешили охранники. Но отстали — потеряли след.

Остановились перед дверью в приемную Владетеля. Один из них, осторожно приотворив дверь, сунулся внутрь, спросил секретаря, не заметил ли тот постороннего. Секретарь ничего не ответил, только отрицательно помотал головой.

Тогда их осенило, что целью несчастного была другая дверь — страшная. О ней приходилось слышать столько дурного, что они на время оцепенели. Однако недолгое замешательство прервал самый настырный и молодой. Он уже спускался вниз по узкой лестнице. За ним поспешили другие. Но опоздали. В просвете двери мелькнула и сразу же растворилась во мраке полосатая роба несчастного.

Створки двери сомкнулись, проскрипев. Смутные такты неловкой музычки оборвались. Последним унялся женский печальный голосок. Истуканы напряглись согласно, сдвинули каблуки с задорным щелчком. Первого любовника не стало на Земле…

— Наконец дождались, — встретил Адам запыхавшегося Кента. — Присаживайся, командир, рассказывай. Этот человек, имя которого Клупп, угнетает меня вопросами: а есть ли у нас войска на самом деле, и если таковые есть, то какова их численность, и, главное, вполне ли они готовы защищать родину? Надеюсь, ты немедленно ответишь любопытному господину ученому. Приступай, Кент. Мы тебя слушаем очень внимательно. Постараемся не перебивать. Так, Клупп?

— Так, — согласился Клупп.

— Должен сообщить, господа, — приступил Кент, — что мы располагаем кое-какими войсками. Только я бы не стал называть войсками то, что есть у нас сегодня. Лучше и правильнее определить: отряд, подразделение… наконец, вооруженная группа. Поголовно рядовые солдаты при четырех младших офицерах. На что они способны? Гонять безоружных плебеев по Острову — смогут. Встретить равноценного врага в открытом бою — пожалуйста. Но не надолго. Надолго не хватит. Перейти в решительное наступление по фронту — затея невыполнимая…

— И это говорит наш главный стратег, наша опора и надежда? Подумай, Клупп, не проще ли сейчас же брякнуться на спину и лапки кверху? Как ты предлагаешь. А?

— Я говорю то же самое… — упрямо пробубнил Клупп.

— Есть, правда, вариант, — сказал Кент. — Даже целых два. Можно?

— Валяй, — разрешил Адам.

— Нужно заставить Хрома вывести из подполья и поставить под ружье всех своих головорезов — хватит прятаться. По моим сведениям их у него предостаточно. Все они отлично подготовлены — универсальные солдаты.

— Понятно. Принято к сведению, — согласился Адам. — Ну, а второй вариант?

— Умерить амбиции, перетерпеть, дождаться возвращения путешественников. Среди них немало профессиональных военных, солдат, офицеров. Есть пилоты носителей, вертолетов. Есть специалисты, обслуживающие технику. Уж не говоря о группе молодых ученых. Да мало ли кто еще…

— Теперь понятно, чем озадачен Ангел, — обрадовался Адам. — Он задумал принять неудачников на своей территории и использовать их для решения задачи, испокон актуальной для славов, — полностью истребить исступленных. Как говорится, под корень. Съемки со спутников подтверждают мое предположение.

— Но ведь те, кто вернется, точно такие же исступленные, как и мы, — осмелев, возразил Клупп.

— Согласен, — присоединился Кент.

— Какие же вы, однако, простаки, господа, — в возбуждении вскричал Адам, поднялся, принялся ходить по кабинету от стены к стене. — Отныне ни одному слову Ангела я не верю — он лжет. Неужели вы не понимаете, что нас заманивают в ловушку? Чтобы тысячелетняя наша история завершилась, чтобы память о нас и нашем времени стерлась, чтобы истлели и рассыпались в прах косточки наших предков. Наконец, чтобы навсегда поникли наши знамена. Вот чего добивается изменник. Мы все должны встать в строй…

Он прервался, остановился, задумался. Вернулся на свое место, тяжело сел, локтями оперся о столешницу, свесил голову меж обострившихся плеч, замер.

— Это все, господа, — произнес он тускло. — Больше нет сил, нет будущего. Все идет прахом. Оттого, что не стало Герда. Он всегда находил выход. Интересно, а где этот пес Хром? То ошивался рядом, не избавиться от него, то теперь, когда нужен, слинял. Ступайте, господа. Свободны. Мне нужно думать и думать.

Вечером Клупп докладывал о происшествии в тюрьме. Адам дослушал вполуха, ничего не сказал. Позже, когда Клупп ушел, он вернулся к списку актеров, выбрал еще одного человека — старого господина и отправил его вслед за первым любовником.

Он трудился всю ночь без устали. К утру из длинного списка осталось последнее имя — Алиса, инженю. На Алисе он остановился — приговорил ее к жизни, успокоив себя тем, что из единственной актрисы да к тому же такой юной, театр нескоро составишь. Уж с нею он как-нибудь справится…

Утром доложили, что в приемной сидит Клупп, ревет в три ручья и на прием не рвется. Он велел, чтобы Клуппа просили.

Клупп явился, лица на нем не было: губы дрожали, кривились, по щекам обильно катились слезы. Он попробовал заговорить, но лишь беззвучно зашевелил искусанными в кровь губами, не умея сложить ни одного полного слова, — мычал неразборчиво, утирал лицо большим пестрым платком, смачно в него же сморкался.

— Что с тобой происходит? — спросил Адам ледяным тоном. — Никак, простыл? Так иди, подлечись, пока не свалился.

— Издеваетесь? — через силу выдавил Клупп. — Спрашиваете, что происходит?

— Ну да, интересуюсь, — сказал Адам. — Ты не чужой мне человек. Ну-ка, хватит реветь! — повысил он голос. — Постыдись, небось, не маленький.

— А мне… не стыдно, — отозвался Клупп с упорством, уже вернувшимся к нему. — Стыдно должно быть вам…

— Какую же чепуху ты несешь, — сказал Адам. — Неужели не знаешь, что мне не может быть стыдно по определению. Я Владетель, а Владетель имеет право не стыдиться, даже когда очень стыдно. Он обречен стоять на своем твердо. Ты понял, чудило?

— Но почему? — Клупп поднял мокрое лицо.

— Ты меня спрашиваешь? — удивился Адам. — Напрасно. Повторяю: я такой. Не такой, какой есть по природе, — слабый безвольный, а такой, каким должен быть, — решительный твердый. Короче, безжалостный. И точка.

— Что же делать? — выговорил Клупп, задыхаясь от ярости, и, сорвавшись, закричал с привизгом: — Поздно! Теперь говорить поздно. Они ушли… Их больше нет…

— Не все, — спокойно возразил Адам. — Кое-кто остался… На развод. Например, Алиса, инженю. Судя по возрасту, юная девушка. Возможно, красивая. Впрочем, определенно красивая, некрасивых в театре не держат, в них никакого прока. Погоди, еще вскружит голову какому-нибудь обормоту, вроде тебя… А, Клупп? Как ты на это смотришь? Только намекни, а уж я эту самую инженю мигом сосватаю… Глазом моргнуть не успеешь, как Алиса твоя… А что? Замечательная идея.

— Закрываю глаза, чтобы не видеть… — сказал Клупп и действительно закрыл глаза.

— Ты обладаешь удивительным свойством: не можешь согласиться с тем, что последнее слово не обязательно за тобой. Гнусный все-таки у тебя характер, Клупп. Ты уж извини, но я вынужден использовать это безжалостное определение. Ну, давай, скажи напоследок, что ты думаешь. Неужто смолчишь? Удивительно. Идешь на поправку, Клупп? Это радует…

— Я не хочу… вас видеть, — проговорил Клупп каждое слово по отдельности. — Я сейчас уйду и больше не вернусь. Никогда.

— Да ты настоящий актер, — рассмеялся Адам. — Знаешь, как меня прижать. Используешь, хитрюга, мои слабости на полную катушку… Ну-ну… Иди покуда… Только не заходи слишком далеко… не докричишься…

50

На очередное заседание Сената собрались в ротонде. Чтобы разогреться, начали с вопросов, постоянно циркулирующих в головах господ сенаторов, и по этой причине всем изрядно надоевших кажущейся простотой. Обсуждались довольно туманные перспективы промышленного комплекса Континента, нужда в котором практически потеряла смысл особенно после старта Большого корабля, а, тем более, после удивительного решения незадачливых путешественников прервать полет и вернуться на Землю.

К решению сложной проблемы уже приступали, но всякий раз обсуждение, едва набрав ход, даже загоревшись энтузиазмом, стопорилось по причинам очевидной неразрешимости, а также странного ее свойства неожиданно вскипать до скандала, унять который удавалось только резким окриком Владетеля.

Вместе с тем сенаторы понимали, что проблему решать придется. Особенно теперь, когда возвращение путешественников превратилось в реальность, с которой, хочешь или не хочешь, придется считаться. Также мимоходом признали, что следующий полет в дальний космос в обозримом будущем едва ли случится, а мечты о пресловутой Терции лучше отменить навсегда. Тем более что по результатам тщательного анализа радиограмм, зафиксированных обсерваторией университета, профессор Лихт установил, что принятые сигналы не что иное как работа автоматического комплекса, передающего прощальное послание жителям Земли от последних живых поселенцев Терции. Но поскольку никто престарелого Лихта не принимал всерьез, его замечания, высказанные к тому же весьма путано, не сочли заслуживающими внимания. Однако пришлось согласиться с тем, что никакой колонии на планете так и не образовалось. Причем обстоятельства затухания поначалу разгоравшейся жизни достоверно выяснены не были. Потому новый полет туда был признан бессмысленной тратой времени и сил.

По экономическим проблемам высказывались поочередно. Особенно разошелся сенатор Торо. Он предвещал, что поставки продовольствия на Континент по условиям договора, который по-прежнему действовал, не могут быть прекращены, но и выполнены быть не могут по причине резкого сокращения на Острове собственного сельскохозяйственного производства.

— Мы будем вынуждены, наконец, признать, — вещал Торо в запальчивости, — что нам Континент не прокормить. Исправить положение можно единственным способом — хотя бы частично перенести туда производство некоторых продуктов питания, Тем самым мы, во-первых, разгрузим наших рабочих на Острове. Их осталось совсем немного. Во-вторых, займем плебеев полезным трудом, меньше будут проказничать. В-третьих, включим в полезную работу славов. Мне известно, что славы издавна мечтают сеять пшеницу, но по каким-то туманным причинам, которые никто толком объяснить не берется, их отторгают от полезного занятия. Непонятно, почему мы не можем разрешить людям заниматься делами, к которым у них есть склонности?

— Предложение дельное, — согласился Скип. — Славы спят и видят, когда им позволят выращивать хлеб. Стоит ли им мешать?

— Такое решение нам на руку, — присоединился Кент. — Освободятся люди. Их можно будет призвать в армию.

— Ваши предложения хороши, спора нет, — заговорил Адам. — На первый взгляд они кажутся дельными и безобидными. Представим себе, что мы поступили именно так. Немедленно случится то, чего особенно опасались наши предки и чего испокон настырно жаждали плебеи, — нарушится хрупкое равновесие между нашими общинами, чего допустить никак нельзя. Наши предки недаром по крупицам, в течение нескольких веков выстраивали и поддерживали равновесие. В нашем прошлом были конфликты, возникавшие неожиданно, часто по пустякам, на ровном месте, как говорится. Даже проливалась кровь, немного, пока не остынут горячие головы. Но всякий раз рано или поздно мир восстанавливался, забывались обиды, жизнь возвращалась в привычную колею. Единственное, что сохранялось незыблемым, это полная экономическая зависимость плебеев от Острова. Я вынужден согласиться с Торо и признать, что инициатива, прежде бывшая в наших руках, утрачена, она перешла на сторону Континента. Это верный признак того, что незаметно копится опасность самому нашему существованию. Повторяю: производство продуктов питания мелочь в сравнении с тем, что нас ждет завтра и в другие дни. А теперь добавилась напасть, которую невозможно было предвидеть в самом страшном сне, — Большой корабль возвращается. Вот новость, достойная обсуждения.

— Но ведь не скоро… — попробовал напомнить Хант.

— Не скоро? Оглянуться не успеешь… — придавил Ханта Адам и продолжал с напором. — Зададимся самым важным вопросом — куда возвращаются путешест-венники? На Остров? Или на Континент? Если на Остров, то в каком качестве? Наших соотечественников? А если они думают иначе и с подобным статусом не согласны? Тогда кто они для нас и как нам относиться к ним? Принять и все забыть? И с первого же дня ожидать удара в спину? Что, Хант, сложно излагаю? Не очень? Теперь рассмотрим совершенно неожиданный вариант: они приземлятся на Континенте. Просто возьмут и приземлятся. И станут жить там. Места достаточно, никого они не стеснят. Недра невероятно богаты. Добывающая промышленность на высоте… Под боком пропасть покладистой рабочей силы. Однажды мы с вами проснемся и обнаружим, что получили на Континенте новое мощное государство, которое может стать как дружественным, так и враждебным, или, что более вероятно, изберет изматывающую тактику колебаний между двумя крайностями. В конце концов, наступит время, ждать его, думаю, не придется долго, и мы навсегда утратим Континент. А что как следующей их мыслью, в соответствии с логической необходимостью, будет: что делать с нами, продолжать терпеть дальше или кончать под корень. И все бы ничего, но новоиспеченное государство, независимо от его отношения к нам, я уверен, будет отдельным. То есть на Земле появится третья сила, способная быстро стать решающей. Ситуация запутается окончательно.

— Что же вы предлагаете? — спросил Кент, насторожившись.

— Прежде, чем что-то предлагать, я хочу выслушать вас по этой проблеме. И только взвесив все за и против, я сформулирую руководство к действию, превратив его в приказ, который придется выполнять.

— Не могу взять в толк, — заговорил Скип, — почему вы считаете, что они обязательно станут нашими врагами?

— Я давно заметил, коллега Скип, — сказал Адам, — что ты добрый человек. Я не говорил прямо, что станут, я предположил, что могут стать. Улавливаешь разницу?

— Согласен, я действительно выразился неточно, — продолжал Скип запальчиво. — И все же я настаиваю на том, что не стоит считать незадачливых путешественников нашими врагами заранее. Даже в предварительных рассуждениях. Похоже на клеймо — поставить легко, отмыться сложно.

— Действительно, — вмешался Торо, — мы без достаточных оснований приучаем себя к мысли, что нас окружают враги. Довольно безрадостная позиция.

— И бесперспективная, — ожил Клупп.

— Хорошо, господа, — заговорил Адам. — Я готов согласиться с вами, но прошу не забывать, что на мне лежит ответственность за наше общее будущее. Я отвечаю за него головой, потому мое слово последнее.

— Никто и не думает сомневаться в вашем праве, — неуверенно проговорил Хант, — но вы предложили высказать наше мнение…

— Считайте, что я его выслушал, — перебил Адам. — И принял к сведению. Следуем дальше, оставив в покое путешественников. Мне хотелось бы знать, в каком состоянии наша армия, если, конечно, она существует.

— Наша армия существует, — вступил Кент. — Немногочисленная, но отлично обученная, сплоченная духом побед наших предков.

— Даже так? — удивился Адам. — Согласись, Кент, ты хватил лишку.

— Я говорю о том, что мне известно доподлинно и во что верю.

— Тогда попрошу высказаться подробнее.

— В постоянных вооруженных силах Острова, — Кент начал издалека, — числится четыреста восемьдесят три человека. Из них под ружьем четыреста двенадцать человек. Остальные служат во вспомогательных частях и подразделениях — связь, стратегическая разведка, медицина, кухня, снабжение боеприпасами и обмундированием, обслуживание и ремонт оружия и техники. Все военнослужащие мужчины. Возраст от восемнадцати до тридцати весен. Проблемы с кровью примерно у половины. С острой формой немного и только у вспомогательного персонала. На складах около пятисот боевых роботов различного назначения. Большая их часть на консервации, в строю постоянно около трех десятков. Половина роботов высокого интеллекта, остальные вспомогательные.

— В каком состоянии вооружения? — спросил Адам, дождавшись, когда Кент завершит перечисление.

— Вот этого добра, без преувеличения, навалом, — Кент с удовольствием переключился на сокровенную тему и назидательным тоном приступил к объяснению по пунктам: — Начну со стрелкового оружия, самого многочисленного и универсального. Его хватит, чтобы вооружить сотню таких армий, как наша. В войсках принято несколько распространенных систем: традиционное нарезное, которым так усердно попользовались наши далекие предки, что только случайно не извели под корень всех обитателей Земли. Далее, лазерное оружие, способное ошеломить любого противника, невероятно эффективное, но довольно капризное в полевых условиях. Это оружие полиции и боевых роботов-пехотинцев. И, наконец, электромагнитные пушки, способные поражать тяжелую технику и летательные аппараты любого типа. Довольно громоздкие установки, эксплуатируются преимущественно в стационарных условиях, поскольку требуют мощного электропитания.

— Ясно, — сказал Адам. — Наблюдаю оскудение сухопутных войск. Теперь перейдем к тому, что летает и ползает.

— Наши носители, — продолжал Кент с напором — способны перебросить в любую точку Земли воинскую часть вместе с вооружением, включающим десантные вертолеты и боевые машины пехоты. До недавнего времени подобные операции предполагали наличие оборудованных площадок в точках высадки. Теперь такой необходимости нет, поскольку удалось исключить посадку — мы десантируем технику вместе с экипажем. Последние испытания показали, что это возможно с минимальными потерями. Беда в том, что профессиональных пилотов носителей всего пять, причем один из них робот. Пилотов вертолетов четверо. Бойцы опытные, проверенные в деле. Но этого хватит только на две машины.

— Два пилота на машину? — вмешался Адам. — Не жирно? Почему нельзя иметь в экипаже одного пилота, а второго — не пилота — на подхвате?

— Не положено. К тому же второй пилот в бою работает стрелком и при необходимости должен заменить первого.

— Дальше.

— Пятеро испытателей вертолетов, старики. Этих не беру в расчет, без них ни один новый или отремонтированный вертолет не поднять.

— Как долго готовят пилота? — спросил Адам.

— Три месяца, не меньше. Пилота вертолета. Пилот носителя обязательно выпускник военного факультета, прошедший полную программу летной подготовки. Не на тренажерах — вживую.

— Ты забываешь о резерве, Кент, — напомнил Адам. — У нас есть группа младших студентов, тридцать человек. Призовем их, обучим. Половину — в пилоты носителей, остальных в пилоты вертолетов и в стрелки. Вот вам еще семь вертолетов. Всю нашу армию можно будет возить с места на место и носители не понадобятся.

— Этих ребят трогать нельзя, — сказал Хант. — Они наше будущее.

— Будущее, которого может не быть, — напомнил Адам и подвел итог: — Таким образом, господа, у нас полное господство в воздухе, высочайшая мобильность сухопутных войск, в нашем распоряжении, наконец, армия спутников. — Он обратился к Кенту: — Чего тебе еще?

— Этого достаточно, — отозвался Кент.

— Чтобы спать спокойно? — спросил Адам раздраженно. — Вот что я тебе, Кент, скажу напоследок: за предстоящую неделю ты подготовишь военный парад по всем правилам. Я хочу видеть войска — всю армию сразу. Ты меня понял? Приступай с этой минуты. Недели хватит?

— Хватит, — сказал Кент, — если без тяжелой техники и авиации.

— Согласен. На этом закончим, — подвел итог Адам. — Все свободны. Кент, прошу задержаться.

— Ты человек сугубо военный, — заговорил Адам, когда они остались одни. — Следовательно, как никто другой, должен понимать, что рисковать безопасностью государства нельзя — неприемлемое занятие. И бессмысленное. Особенно в нашем положении. Разберем ситуацию по порядку. Возвращается Большой корабль, масса пассажиров, среди которых преимущественно молодые специалисты. Стариков и больных они успели отправить в топку — произвели прореживание, которое скромно называют отбором. Эти люди имеют претензии, главная из которых, безусловно, естественная — им нужно место под солнцем. Причем желательно на Острове. Можно оспорить их право? Можно, если признать, что они потеряли его, как только приняли решение участвовать в авантюре. Их никто не тянул за уши, они сами сделали выбор по доброй воле и должны отвечать за него. Далее. Кто-то из них, я не смогу назвать конкретное имя, я его не знаю и знать не хочу, сразу же после исхода распорядился хлопнуть дверью. Да так безрассудно и грубо, что разом обрубил все концы, которые связывали нас в народ. Надежды на примирение не осталось, а мы получили бесспорные основания пренебречь их правом до полного расследования всех происшествий и наказания виновных. Точно так же, как они пренебрегли нашим правом на жизнь, покидая Землю и безжалостно истребляя тех, кто был сочтен непригодным или отказался следовать за ними. Вот какая неприятная история. Как тебе мои доводы?

— Я с ними согласен, — сказал Кент. — Я даже уверен, что люди, о которых вы говорите, обязательно будут найдены и примерно наказаны. Но за преступления одних негодяев нельзя наказывать всех. И даже, если будет принято решение о наказании всех поголовно, ни в коем случае нельзя наказывать лишением права вернуться на Остров в привычную жизнь. Ведь они возвращаются не по какому-то тайному замыслу, а по нужде, осознав, что дальнейший полет угрожает страданиями и смертью. Уверен даже, что им нелегко далось решение о развороте. Подробностей мы не знаем, у нас только общие сведения из скупого радиообмена.

— Тебе их жаль, — сказал Адам определенно.

— Очень, — признался Кент. — Если бы мне предложили часть их вины взять на себя, я бы согласился, не рассуждая.

— Ты слишком добр, Кент. Вы со Скипом два сапога пара. Но в отличие от Скипа ты воин, прошедший суровую школу, ни разу не отступивший, а рассуждаешь как мягкотелый подросток.

— Вы несправедливы ко мне, господин Владетель. Я всегда противостоял нашим врагам и никогда не замышлял против государства и его людей. Подобные действия для меня под запретом. Вы лучше скажите мне откровенно, зачем нам война? Что мы надеемся доказать? Не проще ли самим восстановить космодром вместо того, чтобы воевать.

— Разве я говорил о войне? Я сказал, что хочу увидеть армию, призванную защищать государство.

— Вы увидите нашу армию. Но зачем вам понадобился парад?

Адам промолчал. Кент понял, что пора уносить ноги.

51

Коммуникатор ожил утром, в начале девятого часа. На связи был Кент.

— Господин Владетель, докладываю, — заговорил он, волнуясь. — Войска для парада на исходных позициях. Ждем вас.

— Дай мне пять минут, Кент, и я буду готов.

Он осмотрел себя с головы до ног. Зеркало и яркий светильник над ним появились в простенке у выхода из кабинета — Лиля потребовала, а кастелян, не испросив разрешения, поспешил угодить. Человек, отразившийся в зеркале, ему не понравился. Особенно неприятным было лицо — бесконечно усталое серое. Он испытывал отвращение и брезгливость к бледному двойнику, продолжавшему смотреть на него во все глаза. «Пора заняться здоровьем, — неожиданно произнес он фразу, услышанную недавно. — Так можно докатиться…»

До чего докатиться, уточнять не стал — этого он не знал.

Выйдя на площадь, Адам услышал отдаленные звуки бравурного марша. На верхней площадке парадной лестницы стоял Кент, развернув плечи и выпятив грудь. Его каменное лицо было грустно. Адам подошел, встал рядом.

— В этом марше, — произнес он, обращаясь к Кенту, — мне слышатся вопли солдат, умирающих в муках, — последние крики ужаса. Скажи мне, Кент, разве справедлива смерть до срока?

— Таково назначение солдата, — проговорил Кент, почти не разжимая губ. — Умереть за свою страну высшее счастье.

Оркестр, продолжая звучать, втянулся на площадь, ловко перестроился, пришел в новый порядок и застыл у дальнего ее края. Музыка набирала силу, заполняя пространство, в ней звенело все больше торжественной меди. Адам ощутил, как невольно напряглось, распрямилось тело. Следом сжалось сердце коротким импульсом боли и ровно заныло. Эту новую боль он испытывал не впервые, понимал, что отныне она навсегда.

Музыка резко оборвалась замирающим звоном в ушах. Ожили барабаны. Под сухую дробь на площадь вступили войска. Рассредоточились быстро и ладно. Теперь всю поверхность площади занимали воинственные люди, облаченные в пеструю устрашающую одежду. Отягощенные черными механизмами для убийства, солдаты выглядели одинаковыми и неповоротливыми.

Он поспешно объяснил самому себе, что лишение индивидуальности один из видов насилия над толпой, организованной для убийства. Если же толпу довести до коллективного исступления, она превратится в армию.

«И ведь что удивительно, — продолжал он думать, — солдаты расставлены точно в том же математически выверенном порядке, в каком вскоре предстоит им лечь кучками мертвой плоти в сырые могилы на воинском кладбище». Он живо представил себе, как трупы, грязные от пыли и сажи, в ошметках драной одежды, в пропитанных кровью бинтах, после поспешного опознания и учета, небрежно проволокут к продолговатым свежеотрытым ровикам и столкнут в них, брезгливо отвернув лица и опасливо озираясь. Как спешно забросают ямы тяжелыми комьями рыжей земли — завершат черное дело. Как напоследок каждый холмик аккуратно пометят чистенькой беломраморной плашкой, с только что нанесенными на нее именем покойника, датами его рождения и смерти. И как черточка, разделяющая даты, — ничтожный значок между началом существования и его концом — скупо представит содержание отдельной человеческой жизни. Он вспомнил, как удивился, обнаружив на складе множество чистых плашек, заготовленных впрок, тщательно ошлифованных, мертвых.

Он представил, как плашки, установленные вертикально, позже, спустя несколько весен, придут в движение, по разному перекосятся, нарушив строгие расстояния между рядами. И как вскоре скорбное поле утратит то безликое тупое совершенство порядка, которое было придано ему изначально. Это произойдет потому, попытался он объяснить самому себе, что земля никогда не смирится, приняв в свое лоно и опрессовав косточки, вверенные ее заботам. Это обязательно случится, продолжал свою мысль Адам, приближая ее завершение. Возможно, в этом явлении заключен протест против несправедливо укороченной жизни и бессмысленной смерти.

Напоследок он подумал, что существующее воинское кладбище предстоит расширить заранее, чтобы потом, когда в нем возникнет нужда, а это случится скоро — так он решил, не суетиться и не рвать жилы. Обидно, но придется пожертвовать рощицей молодых деревьев. Не забыть приказать, чтобы поле тщательно разровняли и засеяли семенами трав, чтобы ко времени, когда кладбище понадобится, было бы на него приятно смотреть, и меньше думать о смерти.

Наконец, безжалостно оборвав тишину, неразборчиво прокричали команды. Истерично ударили барабаны, гнусаво заныли волынки, ряды встрепенулись, ожили, разрушив торжественную стройность, ловко сомкнулись в компактные каре, преодолев краткую суматоху и непорядок. Знаменосцы развернули знамена, вознесли их над головами. Колонна согласно пришла в движение, потекла мимо трибунки с гостями, равняясь налево. Лица солдат, успел заметить Адам, оказались разными, и это открытие его успокоило. Он только теперь поверил, что солдаты на самом деле еще живые.

Парад завершился.

«Начинаем вторжение, — твердо и определенно решил он, подавив, наконец, последнюю преграду в душе — чахлый протест против войны и убийств, который он отнес к признакам слабости. — Первая фаза: ночная бомбардировка порта и новостройки. По полной программе. Все обратить в пыль. Известно, что ночью там нет людей. Вторая фаза с небольшим запаздыванием: десант на севере столицы плебеев. Взять Никодима, предложить сотрудничество, откажется — изолировать. В результате операции войска блокируют город. Третья фаза: плебеев, пока не очухались, спустить в шахты и запереть. Успокоить. Подвезти пищу, раздать по бутылке анисовой — безотказное средство. Охотников призвать в армию — пополнить ряды, посулить впредь сладкую жизнь. Сосредоточиться на славах, объяснить, что опасность для всех исходит от них. Натравить плебеев на славов, оживить давние обиды, главная из которых зависть к сытым свободным соседям. Потратить неделю на прочистку мозгов. Попасть в резонанс с волной энтузиазма, приспособиться и — вперед. Одновременно десант в тыл и плотная блокада с воздуха. Встречными ударами окружить и взять поселение славов — покончить с вольницей навсегда… Никого не щадить. Главная цель — Ангел. Изъять его и жизнь славов сразу пойдет прахом. Конечный результат: на Континенте тишина и покой смерти. Как в пчелином улье, из которого изъяли матку. Ничего другого не остается. Не сделаем теперь, и всему, что все же еще существует, придет конец. С путешественниками разберемся позже, придет их черед».

К утру план операции сложился. «Теперь никаких колебаний, — думал Адам. — Никому не доверять, все детали держать в голове, выдавать малыми дозами, добиваться совершенного исполнения каждого этапа. Пристальное внимание мелочам и тылу. Прежде, чем начинать предприятие, хорошенько подчистить тыл, разрядить обстановку, чтобы исключить удар в спину. Нужен Хром, а Хрома никак не найти, с ног сбились. И только завершив первый этап, заняться путешественниками, но сначала дождаться прибытия Большого корабля на околоземную орбиту. Развернуть пропаганду их виновности, особенно напирая на варварские взрывы сразу после исхода. В первую очередь на космодроме. Там погибло особенно много людей. Выяснить, сколько именно, чтобы были цифры в руках. Окажется мало, прибавить — все равно проверять некому. Но сначала цифры взять точные — до человека. В такие цифры верят легко, думают, будто на самом деле пересчитали всех до последнего…»

52

Командировка Хрома на Континент, о которой на Острове не знала ни одна живая душа, завершилась успешно. Теперь он доподлинно знал главное: Ангел, прослышав о возвращении Большого корабля, затеял нечто невиданное по дерзости. Вознамерился перехватить инициативу у мешкающего Адама и втихаря подготовить посадочные площадки для приземления подкидышей.

Огромная стройка кипела и уже начинала приобретать завершенный вид — ряд из трех одинаковых посадочных столов, разнесенных на порядочное расстояние, рассчитанных для приземления трех подкидышей — одного за другим. На отдалении уже стоял просторный ангар, в котором предполагалось утилизировать корабли после приземления. Рядом возводилась гостиница для персонала и пассажиров. Столы и ангар связывали дороги.

Хром светиться не стал. Проехал стройку вместе с Никешей, не покидая машины и лишний раз не высовываясь из-за его широкой спины. Неспешно рассмотрел и профессионально, в подробностях зафиксировал в памяти происходящее. Ему стало окончательно ясно, что Ангелу почти удалась непростая затея. Во всяком случае, за короткий срок он ухитрился стянуть технику для выполнения строительных работ, нанять рабочих, обслуживающих эту технику, кормить и поить армию едоков. На плоскогорье, расположенном в дальней части территории славов, вырастал настоящий космодром, способный принять неудачливых путешественников.

Хром нашелся так же неожиданно, как и исчез. Он связался с Адамом и объяснил, что все это время был далеко — по делам службы. Связаться не удавалось, поскольку покрытие сигналом этого участка суши оказалось недостаточным для уверенной связи.

— Я тебя совсем потерял, — довольно мирно упрекнул Адам. — Когда пожалуешь? За тобой срочное дело.

— Я в пяти минутах от дворца, — отозвался Хром. — Буду немедленно.

Наконец секретарь объявил, что Хром в приемной и просит разрешения войти. Адам разрешил.

— Ничего не могу понять, — встретил он Хрома, был непривычно взъерошен и зол. — Ты что же, служишь, или делаешь вид?

— Я-то как раз служу, — спокойно проговорил Хром, — не как некоторые.

— Так служи, не прячься по шхерам. Подумать только, господин пропадал две недели и как с гуся вода. А ну-ка объясни, сделай одолжение.

— Господин Владетель, повторяю в сотый раз, я имею честь руководить службой, которая не отчитывается о своих действиях даже перед высшим органом государства — Сенатом. И, конечно же не опускается до обсуждения с кем бы то ни было промежуточных этапов операций. Она просто работает — решает проблемы с начала и до конца. В силу своего разумения. И без подсказок. Готов доложить о первых результатах поездки. Подозреваю, вам они не понравятся. Опять мне придется терпеть нападки — ни за что…

— Говори.

— Никеша затеял большое дело. Я посетил грандиозную стройку инкогнито, кое-что подсмотрел. Интересно?

— Мне это известно, — сказал Адам. — Разведка глаз не спускает…

— Ну, тогда я спокоен, — проговорил Хром. — Только все же обидно, что вы то и дело замахиваетесь на службу, без защиты которой потеряете…

— Ничего я не потеряю, — продолжал напирать Адам. — Я и без тебя справлюсь. Увидишь. Впредь не крути, головка закружится, — выкрикнул он. Голос его сорвался, не выдержав напряжения, — фразу он досипел до конца.

— Что ж, тогда разрешите откланяться. Чую, сегодня вы явно не в духе. Так мы не договоримся. Кстати, хотите новый анекдот о вреде подсказок? Только что рассказал знакомый робот.

— Проваливай. Не держу.

— А анекдот? — криво усмехнулся Хром.

— Пошел вон!

Хром поднялся на ноги, сделал шаг к двери, остановился, подумал, развернулся и уставился на Адама напряженными немигающими глазами, в которых было спокойное презрение.

— Господин Владетель, мне так жаль вас… — произнес он с наглой улыбкой. — Иногда. Но, замечу, с каждым днем все больше…

— Вон ты как запел? — вскричал Адам, проворно выбрался из-за стола, настиг Хрома уже выходящего из кабинета, и мощной своей пятерней ухватил несчастного за загривок. — Наглец. Я тебя проучу…

— Никому не позволено, — рявкнул Хром, ощерившись, и ловко вывернулся из захвата.

Теперь в его жестких грабках была заневолена правая боевая рука Адама, а сам Хром оказался в недосягаемости — за его спиной. Он напряг вывернутую руку вверх, больно заламывая ее в плече, отчего Адам вынужден был поклониться, согнувшись вперед.

— Немедленно отпусти, — прошипел он. — Отпусти, негодяй.

— Будете себя хорошо вести? — спросил Хром сквозь смех. — Вернетесь на место? Я ведь и не то умею… Могу показать… если желаете.

— Вернусь.

— Посмотрим, — сказал Хром, отпуская.

— Убирайся, — продолжая горбиться, произнес Адам. — И чтобы больше я тебя не видел.

— А анекдот? — спросил Хром, смеясь. — Не хотите? Очень пожалеете.

Он развернулся и как ни в чем не бывало, задрав подбородок выше обычного, вышел из кабинета.

Адам вернулся за стол, его трясло. Он подтянул к себе каталог личных кодов, постоянно лежавший справа на углу столешницы. Пролистал его. Убедился, что кода Хрома в каталоге нет.

«Вот и все, — подвел он итог. — Этого гада вдруг не достанешь — подготовился. Ничего, господин Хром, еще не вечер…»

— Кента ко мне! — крикнул он в микрофон.

— Начинаем искать, господин, — отозвался секретарь.

— Бегом! — приказал Адам.

Он попытался расслабиться, откинувшись на спинку кресла. В носу защипало, глаза потонули в слезах жалости к самому себе. «Так мне и надо», — подумал он. Слезы катились по щекам.

«Хватит киснуть, — приказал он себе, опомнившись — не мальчишка. Нужно решать. Немедленно…»

— Первое, что ты сделаешь, выйдя из моего кабинета, соберешь группу спецназа, и наведешь порядок в поместье Фарна. — Кент внимательно слушал, запоминал. — Чтобы к утру там было чисто. По моим сведениям резиденцию охраняют. Без приказа они не сдадутся. Самого Хрома едва ли застанешь на месте.

— Значит, будет бой, — спокойно сказал Кент.

— Там охрана. Тебе известны состав, численность?

— Нет — это тайна. Так было всегда.

— Впредь никаких тайн. Мы раздербаним это гнездовье. До чего докатился подонок — завел государство в государстве. Папашины шалости, не иначе, — зло проговорил Адам. — Обожал старичок тайны. Я не таков, не позволю. Понял? Да, если возьмете Хрома, что навряд ли, — к ногтю гада.

— Но ведь это война, — сказал Кент, — Мы не готовы…

— А парад?

— Что, парад?

— Уж не оробел ли ты часом, генерал? — вскинулся Адам. — Ты не бойся. Об одном прошу, сам в пекло не лезь — ты мне живой дорог. Для тебя впереди другое задание: вторжение на Континент. Я принял решение. Срок на подготовку — месяц. Первый этап — бомбардировка незаконной стройки, с которой они носятся последнее время. И чтобы в пыль и пепел… Ты меня хорошо понял?

— Понял, господин Владетель, — сказал Кент и тяжело вздохнул. — Как не понять.

— Будешь ныть, миротворец?

— Буду, — признался Кент упрямо.

— Тогда ной во весь голос, — согласился Адам, — разрешаю. Но втихаря, чтоб никому невдомек было, что мой единственный генерал… слабак. Чтобы все было в ажуре. Дату вторжения уточним позже — по готовности. Постараемся избежать утечки, Однако мешкать не вздумай, времени много не будет.

— Понятно, — сказал Кент. — Можно идти?

— Погоди, — остановил Адам. — Я вот что хочу объяснить тебе. Ты последний, кто все еще рядом со мной. Близкий человек, на которого я могу положиться. Если случится несчастье, и ты предашь, я останусь один как перст на этой пустынной земле и тогда мне точно конец. — Он помолчал. — Чуешь, как ладно сложилось: чтобы совладать со мной достаточно всего-навсего предать. Обещай, что хотя бы предупредишь, когда решишься… или будешь вынужден. Хорошо, Кент? Не забудешь?..

— Об этом не нужно, господин Владетель, — попросил Кент. — Жизнь и смерть не в нашей воле…

— В чьей же? — спросил Адам.

— Точно не знаю. Но не в нашей.

— Мудришь, Кент? Не стоит. Все намного проще и опаснее. Ступай и помни.

«Кент хороший человек, — думал Адам, оставшись один. — Он обязательно выполнит мое решение. Не снизойдет до анализа, который чреват сомнениями. Он к анализу неспособен. В этом его достоинство. Вымуштрован долгим пребыванием в опасности, скучен и туп. Его память скромное запоминающее устройство, сызмала основательно пересыщенное шаблонами. Свободных ячеек почти не осталось — для свежей информации. Оперативная часть памяти пребывает в скудости — сказалась муштра детских лет. Она пригодна разве что для обработки элементарных сведений в условиях общего автоматизма жизни. Обидно, но эти сведения, кое-как зацепившись, обязательно вступают в линейное сравнение с шаблонами постоянной памяти, и только затем по результатам сравнения превращаются в примитивные побуждения к действию. Терпеть тупицу невыносимо, и оттого мне грустно…»

53

К резиденции Фарна отряд Кента на четырех бронетранспортерах добрался в сумерках. Не доезжая до ворот, спешились, перегородив дорогу машинами. К воротам послали разведчиков. Те по рации донесли, что ворота заперты, открывать их некому. Кент распорядился подкатить бронетранспортер и ворота порушить. Стальную махину разогнали — ворота снесли напрочь. Истошно завизжала сигнализация.

Фарами осветили аллею, ведущую к дому, и одни солдаты потянулись к подъезду, прячась за броней, остальные рассредоточились по зеленке и двинулись в том же направлении.

Вспыхнул фонарь над подъездом, отворилась дверь нараспашку. Из черного проема ударил автомат. Кент видел, как попадали солдаты, но скоро очухались и поползли в сторону.

— Гранатомет! — крикнул он.

Граната прошелестела мимо и взорвалась внутри дома. Автомат унялся, но как только солдаты поднялись, застучал вновь. Прошелестела вторая граната и снова в открытую дверь — автомат смолк. Солдаты были уже у дома, под стенами, теперь автомат был им не страшен — не достать.

Из дома вышел человек, крикнул:

— Кто такие?

— Ну-ка, подтянись сюда, — приказал Кент, — на свет. Хочу рассмотреть наглеца. Давай, не стесняйся… Хочешь, чтоб дом раздолбали? Это мы можем.

Человек смело приблизился.

— Да ты робот, — обрадовался Кент.

— Я робот, мое имя Арто. Я сторож при резиденции господина Хрома. Самый главный здесь в отсутствие хозяина. Что скажете? И, пожалуйста, назовите ваше имя.

— Мое имя Кент, — сказал Кент. — Ты стрелял?

— Конечно. Кто же еще? Поверх голов, чтобы напугать. Другого никого нет — в доме. Остальные в подсобке. Теперь ужинают. Отдыхают перед ночным дежурством. А совсем остальные в тюрьме — целых тринадцать душ. Их должны были пустить в расход, но пока отложили по распоряжению господина Хрома.

— А где Хром?

— Вот этого, господин Кент, я не знаю, — сказал Арто. — Но немного догадываюсь. Мой хозяин человек расторопный, он предвидел, что вы обязательно явитесь по его душу. Время назад он вернулся от Владетеля, шибко взвинченный, рассказал, что подрался с ним, одолел, но смертельно обидел. И что теперь придется уносить ноги. Причем чем быстрее, тем лучше. Оставил меня за старшего. Вы его никогда не найдете. Никогда.

Ударил автомат справа. Рядом упал солдат, но сразу поднялся — смущенный.

— Похоже, охранники очнулись, — сказал Арто. — Я их угомоню. — Охрана! — крикнул он зычно. — Это Арто говорит. Прекратите огонь. Уйметесь сами, будете живы, может быть. Господин обещает. Так, господин Кент?

— Обещаю, — сказал Кент.

— Слышите? Господин обещает.

Из кустов потянулись охранники — десять человек и четыре робота. Построились.

— Смирно! — скомандовал Кент и приказал: — Продолжать службу как велено. Ворота исправить. Разбираться будем позже. Вольно! Разойдись!

— Предполагаю, что вам нужно в спальню хозяина, — заговорил Арто, когда они вошли в дом, — и даже знаю точно, почему. Там находится главный секрет этого дома — панель управления. Давайте поднимемся на второй этаж. Я вам ее покажу.

В спальне Арто прошел к дальней стене, рывком сдвинул в сторону плотную драпировку. Огромная светло-серая панель предстала Кенту. Во всю ее поверхность располагалась карта столицы, по карте рассыпаны кнопки — по одной на каждом изображении дома или группы домов. Над кнопками номера, над номерами светодиоды.

— Перед этой панелью господин Фарн простоял с обеда до поздней ночи, — сообщил Арто. — Пропустил завтрак, кое-как пообедал… Я все запомнил. Хотите, включу?

Не дождавшись ответа, он щелкнул тумблером, расположенным слева в нижней части панели. Вспыхнули яркие точки светодиодов — в большинстве красного цвета и среди них совсем немного зеленых.

— Почему они разного цвета? — спросил Кент.

— Все очень просто, — принялся объяснять Арто. — Красный цвет огонька означает, что господин Фарн кнопкой попользовался и что-то в городе взорвал. Зеленые огоньки в тех местах, где заряды приготовлены, но еще не взорваны. Сначала все огоньки были зелеными, а город был целым и невредимым. Они покраснели, когда до них дошла очередь. Теперь на красные кнопки можно давить сколько угодно, ничего не случится. Господин Фарн объяснил, что кнопки с зелеными светляками он оставил в резерве, то есть по ним решения не было, значит, теперь их можно использовать, если кому-то захочется довести разрушение города до конца. Надавите на любую, господин, и будет вам взрыв, даже здесь услышим. Да только, спрашивается, нам это нужно? Очень надеюсь, что нет. Так, господин Кент? Или не так?

— Зачем он это сделал?

— Никто не знает, по какой причине командор Фарн некоторые дома пропустил. Своим мнением на этот счет он ни с кем не делился, даже со мной. Почему он не довел дело до конца, господин командор уже не скажет, он навсегда покинул нас. Все же, думаю, нажимать на резервные кнопки не стоит, — рассудил Арто, — хватит того, что уже случилось. Вы тоже так думаете, господин Кент?

— Я думаю точно так же, — согласился Кент. — Навзрывались вволю. Теперь восстанавливать целый город. К счастью жильцов осталось немного, пока путешественники не вернулись.

— Славная новость, — обрадовался Арто. — Они, что же, надумали обратно?

— Уже возвращаются, — сказал Кент. — Все лучше, чем умирать в полете.

— Они начали умирать?

— Ну да. И довольно дружно.

— А когда их ждать?

— Месяцев через пять или немного больше. Точно не могу сказать — как дело пойдет. Так что дальше взрывать воздержимся. Теперь я должен обсудить полученную информацию с Владетелем.

— Это очень правильно, — согласился Арто.

— Тебе же, Арто, я вот что скажу. Пригласи кого-нибудь сведущего из тюрьмы. Нужно обесточить панель и попытаться отсюда найти невзорвавшиеся заряды. Может быть, он поможет. Потом спальню запрешь.

— Среди заключенных есть инженер по имени Шторм, — сказал Арто. — Он заправлял всеми работами. Подойдет?

— Зови Шторма, — сказал Кент, — а заключенных выпусти на свободу. Но покидать поместье они не должны — пока. Их судьбой распорядится Владетель.

Вскоре в сопровождении Арто явился инженер Шторм — невзрачный пожилой господин. Массивные очки, толстенные линзы которых не позволяли рассмотреть глаза, придавали его серому худому лицу унылый вид. Пряди редких рыжеватых волос, начесанные поперек головы от уха до уха, только отчасти покрывали голый череп, отчего инженер выглядел жалким и поношенным.

— Инженер Шторм, — невнятно представился он, напрягшись во весь рост, но продержался недолго, расслабился, вернувшись к поникшей позе мелкого трудяги. — Я вас слушаю, господин Кент.

— Вы руководили работами по этому изделию? — Кент кивнул на панель.

— Да, но только той частью, которая находится на территории объекта.

— А за пределами?

— В общих чертах осведомлен, но изменений, которые могли внести без меня, не знаю.

— Рассказывайте все, что знаете, — сказал Кент, сел сам и предложил стул Шторму.

— Задолго до исхода мне поручили разработать проект минирования некоторых объектов, относящихся в первую очередь к опасным производствам. Было это почти пять весен назад. Мы разработали подробный план и последовательность работ, рассчитали заряды, определили выбор и комплектацию точек, включая общестроительную часть. Началась развозка взрывчатки. Работы велись скрытно, исполнители менялись регулярно. Принцип простой и надежный: выполнили этап, перебрасывают на другой объект. Следующий этап выполняют другие, их заменяют третьи и так далее. Вопросами организации с точки зрения сохранения тайны занимались люди недавно умершего командора Фарна. Примерно весну назад все работы заморозили. Ничего не объяснили, просто сказали, что дальше не пойдем, достаточно того, что уже сделано. Всего точек, которыми я занимался непосредственно, было пятьдесят. Кстати, некоторых из них на панели нет. В частности, не указан дворец Владетеля. На моей схеме он был. Мы с согласия Фарна исключили армейские казармы, а здесь, смотрю, они появились. Значит, позже Фарн передумал. Нужно основательно изучить схему, чтобы сделать выводы. Нам ее не показывали, мы выполняли монтаж вслепую, из соседней комнаты — по номерам. Проверял работу сам господин Фарн. Никому не доверил. Мне ясно, что на этой панели прибавилось множество объектов, которые мы не рассматривали. Зачем, например, решили уничтожить антенное поле и станцию дальней связи? Как теперь связываться с Большим кораблем? А дороги? Кому дороги мешали? Этот план корректировал очень злой человек…

— Понятно, — сказал Кент, прервав словоохотливого инженера. — У меня есть вопрос: можно ли отсюда отключить взрыватели тех зарядов, которые еще не инициированы, судя по индикации на панели.

— Отсюда? — переспросил Шторм и задумался. Но встрепенулся, вскрикнул, загоревшись: — Конечно можно. И даже очень просто. Приступаем?

— Сейчас? — спросил Кент.

— Ну да, — сказал Шторм, — а чего тянуть? Я сделаю это немедленно, если позволите.

— Позволю.

— Велите Арто открыть соседнее помещение — оттуда подход к изнанке панели.

— Действуй, Арто, — приказал Кент.

Перед отъездом Кент вызвал Арто.

― Готовься переехать в другое поместье, ― сказал он.

― Это еще зачем? Здесь мне привычно.

― Ты нужен там, где полно людей. Здесь никого не останется, вывезем всех. Ты не можешь оставаться один.

― Понятно, ― сказал Арто. ― Я согласен. Чем я буду там заниматься? И когда переезд?

— Заниматься будешь тем же. О времени переезда тебя известят, — сказал Кент.

54

Коммуникатор принялся вежливо поскрипывать, оживая, — раскачиваться. Если не ответить тотчас, через десяток секунд он рывком перейдет в режим истеричного возбуждения. Тогда от него не отделаться — только о стенку с размаха, иначе не унять. Адам потянулся к прикроватному столику, включил прием. В спальню ворвался несдержанный голос Хрома:

— Господин Владетель, а ведь это Хром беспокоит… Еще помните такого?

— Помню, конечно. Как не помнить любителя анекдотов. Не понимаю, какого черта тебе нужно, бездельник. Претендуешь на память самого Владетеля, и не даешь спать бесконечно уставшему человеку. А, Хром? Где твоя совесть? Растерял, небось, в скитаниях?

— Совесть моя, как всегда, при мне, — произнес Хром с вызовом, — а вот ваша, боюсь, давно уснула, и разбудить ее никакой надежды.

— Выражаешься образно — сложно и непонятно, — одобрил Адам. — Ты где теперь пребываешь, разбойник?

— Слишком прямой вопрос. Отвечать на прямые вопросы сызмала не приучен. Но, если честно, я и сам толком не знаю, где я. И даже где был вчера, помню нетвердо. Знаю, что угощали добрые люди, причем щедро. Пили много вина, пренебрегая Законом, теперь угнетают последствия — бессонница, головная боль.

— С тобой все ясно. Я здесь решил на досуге заняться твоей персоной. Доброхоты объяснили, что в свое время ты озаботился и припас множество шхер, откуда тебя ни в жизнь не достать. Объяснение мне не понравилось. Вот я и подумал, а не время ли разобраться с тобой? Вдруг получится? Как ты на это смотришь?

— Попробуйте. Успех не гарантирую, но чем черт не шутит. Может быть, вам повезет. — Он помолчал. — А если серьезно, большая нужда во мне?

— Да никакой нужды. Просто охота потолковать по душам, как бывало. Выяснить, отчего пропадаешь, глаз не кажешь. Непорядок, Хром. Ты же как-никак при должности.

— И всего-то? Так ведь вы дали мне понять, что в моей службе более не нуждаетесь. Чего же глаза мозолить? К тому же никак не забыть досадный раздрай между нами. Помните, с чего началось? Вы совершенно бессовестно покусились на мою персону, порушив рукоприкладством гармонию нормальных человеческих отношений. К тому же, что не делает вам чести, напали со спины. А, получив отпор, перешли уж и вовсе к репрессивным действиям. В духе вашего любезного батюшки. Это недопустимо, особенно между людьми, работающими ради общей цели. Соратники так не поступают. А теперь до чего докатились? Разнесли в пух и прах мой скромный домик. Он что, вам мешал или срочно понадобился? Могли бы обратиться ко мне непосредственно, я бы не отказал. Наконец похитили моего Арто. Тоже понадобился? Считаю, что вы поступили вероломно и непорядочно. Забуду ли я такую обиду? Да никогда. Дождусь подходящего момента и предъявлю счетец. Все перечислю, учту каждую мелкую обиду, каждый подозрительный взгляд, каждое унижение достоинства. Вот когда придется платить, господин Владетель…

— Это ты лишку хватил, — невесело рассмеялся Адам. — Хватит кривляться, Хром. Не до тебя мне, дел пропасть и все важные. Так что уж извини. Надумаешь заглянуть на огонек, приму. Пара минут всегда найдется для старого товарища.

— Вы что, серьезно? — спросил Хром. — Неужели вы думаете, что я сплю и вижу, как бы мне познакомиться с вашими застенками? Ничего подобного — ни малейшего желания.

— Все сказал? — вскинулся Адам.

— Нет, не все. Это только преамбула. Есть еще кое-что. Перехожу к сути, ради которой побеспокоил вашу милость. Вы, помнится, как-то умело прихватили у славов чудесную девочку по имени Лиля. Еще не забыли? — Он помолчал. — Вспомнили. Вот и славно. Хорошая такая девочка, ладная да веселая. Вопреки Закону вывезли ее на Остров. Поначалу пришлась ко двору, как говорится. И вдруг Лиля впала в немилость. Что же такое стряслось, что вы поспешили выбросить несчастную как, к примеру, наскучившего щенка? Молчите? Сказать нечего? Понятно. Тогда я продолжу. Так вот. Вчера я, по случаю пробегая мимо, заглянул в поместье вашего батюшки. Захотелось проведать своих обормотов. Я, если помните, по вашей просьбе определил туда парочку пачкунов. За Лилей доглядывать, что и как. Причина моего интереса проста: мне доложили, что ребятишки, приспособившись к сытой и пьяной жизни, стали отлынивать от дела, которое им поручено. То донесения поступают нерегулярно, то смысла в них никакого. Одним словом, пал как снег на голову. И что вижу? Разнузданность нравов, какой даже я не припомню. И в самом центре страстей, представьте себе, ваша девчонка. Царит, иначе не скажешь. Естественно, общество раскололось надвое. С одной стороны ваши плебеи. Практически окопались в главном доме. С другой стороны мои солдатики — не отстают. Если помните, их поселили отдельно — во флигеле. Между ними мечется как неприкаянный робот Арто — миротворец, оказавшийся здесь как нельзя кстати, и эта самая Лиля. То одних осчастливит участием, то других. Владычествует, одно слово. Особо отмечу, девчушка с гордостью носит заметный животик и каждого встречного извещает, что хорошо беременна. Причем поминает вас — открыто, как истинного отца ребенка. Вот такая, должен сказать, неприглядная диспозиция, господин Владетель. Нравится? Чую, не очень. Молчите? Сказать нечего? Ну, тогда и я умолкаю. Побегу дальше, не то и вправду дотянетесь…

Связь оборвалась.

В поместье отца Адам бывал только однажды — вскоре после похорон. Дом выглядел заброшенным, почти не охранялся. Старик со старухой, жившие вечно при нем, в счет не шли, едва ноги таскали и уже припасли для себя гробы по росту, чтобы не суетиться, когда придет нужда. Люди кастеляна навещали старых, подвозили продукты и газовые баллоны для кухни.

Вернувшись из поездки, Адам распорядился пригласить главного архитектора, если, конечно, таковой отыщется в опустевшем городе. И, удивительно, искомый умелец нашелся. Адам приказал поместье восстановить в первозданном виде, и не забыть опечатать винный погреб, а рабочих строго предупредить: кто покусится на бесценное вино умершего господина, будет иметь дело с молодым хозяином, а это ничуть не лучше.

Собираясь в путь, он велел подготовить и подогнать к нужному времени привычный шустрый экипаж, которым пользовался для поездок к деду. Однако кастелян вмешался и настоял, чтобы он выбрал машину мощнее, и он согласился, но наотрез отказался от водителя и охраны.

Путь был недальний — спустя час он уже подъезжал к повороту с трассы на едва заметную проселочную дорогу, которая круто поднималась верх и терялась в лесу. Свернув на проселок, он остановил машину, развернул карту, убедился, что поворот выбран верно, запустил мотор и решительно закарабкался в гору.

Подъем дался довольно легко, не пришлось особенно нагружать двигатель. Ворота были распахнуты настежь, он въехал на территорию и остановил свой рычащий мощью экипаж у парадного входа. Выключил двигатель. Вошел в дом — тишина. «Спят обормоты, — решил Адам и принялся обходить комнаты первого этажа одну за другой. «Будить не стану, — решил. — Просто пройдусь по дому».

Двери комнат были незаперты. Осторожно приотворив очередную дверь, он вошел и обнаружил спящего человека. Это был Ваня — разметался, сопел мирно. Дальше нашелся Афоня. Третья комната оказалась запертой. Четвертая — дверь нараспашку и никого. Ни Юри, ни Лили не находилось. «Значит, заперлись», — почему-то весело подумал он и вернулся на кухню.

Обеденный стол был неприбран: грязная посуда с остатками пищи, вилки, ложки, ножи — ворохом. Стаканы по столу с темно-красными остатками подсыхающего вина. Принялись за погреб, подумал Адам. Разрешения не спросили. Чувствовалась уверенная рука Юри.

Где-то щелкнул замок. Адам выглянул в коридор. Навстречу шла Лиля. Завидев его, узнав, смешалась, прислонилась к стенке, поникла.

— Ну-ка, поди сюда. Поди, поди! — прикрикнул он, видя, что Лиля продолжает стоять, как стояла, и вернулся на кухню.

Она послушно вошла следом, встала, опершись спиной о косяк, вывесив округлившийся живот. Подняла лицо — темное безразличное.

— Это что такое? — скривившись, спросил он, указав перстом на живот. — Что это такое, спрашиваю.

— С первого взгляд не догадаться? — проговорила Лиля с обезоруживающей наглостью девчонки, задетой за живое.

— Отвечай, — возвысил голос Адам.

— Твой подарочек, — произнесла Лиля, и, усмехнувшись половиной одутловатого лица, добавила: — Теперь вот таскаю, как видишь.

— И что дальше?

— Как что? Дальше будет дитя, — серьезно объяснила Лиля. — Может быть. — Вздохнула. — Не бойся, еще нескоро, но… обязательно.

— Сама решила? — спросил он.

— Ну да, сама. И ты вроде как… пособил малость. Или забыл уже?

— Помню, — сказал он и, сам не ожидая, спросил: — Вернешься со мной?

— Зачем? — одними губами произнесла Лиля — выдохнула.

— Я же говорю, со мной.

— С тобой — нет. — Подумала, помолчала, объяснила с вызовом, не отводя глаз: — Только этого мне не хватало. Остальное у меня уже есть.

— Главное, кавалеров в достатке, — выкрикнул он сдавленно. — Ни одного не пропустила? Всех перепробовала?

— А вот это не твое собачье дело, — вскрикнула Лиля, ощерившись, покраснев. — Выбросил как старую подметку? Теперь кушай, господин Владетель, и смотри, не подавись.

— Злая ты, — сказал Адам и подумал, что самое время убираться восвояси и забыть. — Не передумала? — уже на всякий случай спросил он.

— Нет. Решение окончательное и бесповоротное.

— О ребенке думаешь?

— А чего тут думать? Родится, как все, будет расти и мамашу радовать. А уж как подрастет, сыщет папашку и настучит, настучит по кумполу. Уж я его обучу, подготовлю… Тебе понравится, вот увидишь…

— Впечатляет, — сказал Адам. — Ладно, как хочешь, уговаривать не буду, была бы честь оказана. Поеду. Повидал тебя, успокоился. Нуждаетесь в чем?

— Ни в чем мы не нуждаемся, — сказала Лиля беспечно и добавила, подумав: — Свежих овощей не мешало бы подкинуть, а то как-то пресно жить стало. А так всего в достатке — кастелян не забывает, заботится.

— Овощи будут, — пообещал Адам. — Погреб не доконали? — спросил, кивнув на груду стаканов.

— Да вроде нет, — сказала Лиля с вызовом. Но оправдалась: — Мы только по чуть-чуть, в охотку, как говорится. Там много еще…

— В голову не бери, это я так — для порядка, — сказал Адам, остывая. — Можете продолжать. Ну, тогда бывайте. Поеду.

— Ребят повидать не хочешь?

— Зачем? Передай, что помню о них всегда…

На выходе из дома поджидал Арто.

— Что же не предупредили, господин? — спросил он, приподняв в приветствии широкополую шляпу из соломки.

— Поеду, Арто, столько времени потерял… Передай всем привет. С Лилей поговорил, она в порядке…

— Какой же это порядок, если разобраться? — проговорил Арто укоризненно. — Мечется от одного к другому — ненасытная.

— Не суди так просто о людях, Арто. Иной раз от одиночества лезть на стенку готов. Этого тебе не понять.

— Все бы ничего, — не унимался Арто, — если бы мужики не зверели до безобразия. Опасаюсь, того и гляди сцепятся, будет кровь. Глаз с них не спускаю. Вмешиваюсь. Клянут меня на чем свет стоит. А мне по барабану, но передраться не дам. Не позволю. А кто превысит предел, того отлуплю как следует. Со мной им не совладать. Попробовали не так давно, вооружились дубьем… Так я мигом просек гнусные замыслы, отобрал дубинки и самих отделал — в порядке внушения. На Лилю установил очередность — вот до чего дошло, господин. Пять дней в неделю расписаны, а суббота и воскресенье — баня и отдых. У меня строго, не пошалишь, коли спина дорога.

— И что, соблюдают очередность?

— А то. Как часы. Каждый знает, у кого Лиля ночует. Понедельник сегодня. Значит, у Юри.

— Ты меня успокоил, Арто. Оставляю тебе коммуникатор. Возникнет нужда, связывайся со мной в любое время. Докладывай что и как. Особенно, если припрет. Ты понял?

— Понял, господин. Буду связываться и докладывать.

— Никому не давай в руки

— Договорились, господин Владетель. Буду служить…

55

Сначала он опасался, что поездка в поместье отца и нескладный разговор с Лилей надолго выбьют из колеи. Но время шло, непростые события все более отдалялись, смазывались и уже не содержали обиды. Он успокоился, судьба Лили больше не тяготила совесть. Она на зависть ладно устроилась в новой своей жизни, именно так, как, возможно, мечтает устроиться любая, обреченная на мужское внимание женщина. Теперь, наконец, у нее было все, чего она желала: зреющий в золотых потемках ребенок — сладкое напоминание об оборвавшейся скомканной любви, и голодные мужики на выбор, среди которых она жила и жажду которых утоляла покорно и с удовольствием.

Даже рассудительный робот Арто, поскрипывающие суставы которого трогательно напоминали, что старик изношен, показался ему надежным и достойным уважения. Сначала железный человек совсем по-человечески возмутился слишком свободным, вне предрассудков поведением Лили, однако следом доходчиво и не обидно объяснил его определенными обстоятельствами, что сразу же убедило и успокоило Адама.

Он рассуждал просто: здесь славы, а здесь плебеи, их разделяет пустое пространство, ограничивая прямые контакты. Они разные. Славам присущи одни обычаи, плебеям — другие. Славы держатся за свое исконное, плебеи своего не имеют вовсе. Славы отказываются терпеть, того и гляди взорвутся, плебеи в массе тихи и забиты, готовы на все за лишний кусок хлеба, за доброе слово.

Отчаявшись решить задачу наскоком, он приступил к основательному изучению вопроса и начал с карт Континента. Все, что удалось раздобыть в ящиках письменного стола отца, давно устарело. В ведомстве Кента наверняка имелись свежие карты, но он решил к Кенту не обращаться — продолжала давить досада на единственного сподвижника.

На карте был Континент целиком со всеми своими неисследованными закоулками — бесчисленными островами и островками, безлюдными, но, как утверждают славы, регулярно посещаемыми неким одичавшим народом, строго избегавшим прямого общения с уцелевшей цивилизацией.

Наконец долгие свои размышления Адам механически свел воедино и обобщил: Острову противостоят две силы: плебеи и славы. Между этими силами испокон искусно взращивалось и поддерживалось взаимное отторжение. Объяснялось, что силы, обращенные встречно, отчасти ослабляют одна другую, взаимно компенсируясь. Казалось бы, выход прост: подави обе силы и дело сделано. Но немедленно возникал вопрос: а что, если ради спасения, им явится в голову мысль силы объединить, забыв о распрях? Тогда разнонаправленные силы сольются и вместо взаимной компенсации произойдет их суммирование, что приблизит крах исступленных. Отсюда вывод: противостоять тем и другим одновременно нельзя даже при условии взаимной компенсации — слишком рискованно. Следовательно, действовать нужно поочередно, постоянно помня о главной цели: не допустить объединения. Начинать лучше с плебеев, но ни в коем случае не ударом — на удар они не ответят — затаятся. Настоящая их стихия бунт, безоружный навал с обилием крови и жертв. Начинать нужно с дружеских действий. На память пришла последняя поездка на Континент, многолюдный митинг в столице, завершившийся так удачно. Жаль, что тогда праздник не получил развития, — помешала смерть Герда.

Собрать митинг теперь, — продолжал размышлять Адам, одушевляясь. — Выступить. Много не обещать, чтобы выполнить хотя бы что-то. Для начала увеличить насущное — дневной рацион и поставки на Континент продовольствия. Удержаться от малейшего намека на враждебность, не вспоминать взаимных обид, до сих пор не нашедших разрешения, убедиться, что власть Острова над Континентом сильна по-прежнему и что эту власть население бережет и поддерживает. Заканчивая, жестко объяснить, что только дружеские связи с Островом обеспечат плебеям сносную жизнь, оживят надежды на лучшее будущее. Напоследок, как сладкий пирожок к чаю, обещать возрождение свадеб. Дождаться, когда от умиления истощатся слезные железы слушателей, и резко перенести внимание на возмутительные проделки славов. Объяснить, почему славы замышляют недоброе, не считаясь с мнением Острова, и, что уж вовсе ни в какие ворота, начинают грандиозное строительство, не испросив у Острова разрешения в соответствии с основным договором. И вдобавок нагло требуют у того же Острова строительные ресурсы. Первый раз он пошел навстречу — удовлетворил запрос. Они бегом загрузили свой новый корабль, отчалили. Он подумал, что это все. Оказалось, куда там… Вернулись, повели себя вызывающе — одно твердят: нам должны…

«Решение принято: пора снаряжать малую экспедицию на Континент, — продолжал думать Адам, все более ожесточаясь. — Экспедицию возглавлю сам. Рядом — Юри, Афоня, Ваня. Небольшая охрана на всякий случай — больше от дураков. На Хрома не рассчитываю — пора с этим псом кончать. Он заигрался, утратил меру. До чего же худо знать, что зло копится, зреет неведомо где, в каких потемках, в каких умах. Определенно ударят, когда не ждешь. Самое время достать Хрома, но как это сделать, пока неведомо. Никого из его сотрудников я не знаю — конспираторы старые и умелые. С Кентом поговорить, должен же он иметь представление о смежной отрасли — полжизни проходил в тайных агентах».

Он включил коммуникатор, отозвался секретарь.

— Кента ко мне, — приказал. — Срочно

— По моим сведениям он далеко.

— Тогда свяжись с ним, попроси выйти на меня. Немедленно.

«И этот действует независимо, — подумал Адам, но смягчился. — Кенту следует доверять, заслужил. Без доверия как?»

Коммуникатор ожил, заскрипел. Адам включил аппарат.

— Приветствую вас, господин Владетель. — На связи был Кент. — Слушаю.

— Ты теперь где, Кент?

— В поместье Фарна. Прибыл вчера. С ремонтом еще не покончили, принимаю работу частями. Панель отключили и законсервировали. Опасности новых взрывов нет. Оказалось, что некоторые заминированные объекты по какой-то причине не были взорваны. Например, объект состоит из четырех зданий, заминированы все четыре, а взорвано одно. Почему? Или взорван участок дороги, а промежуточные закладки целы. О чем думал Фарн, не пойму. Логических связей не наблюдаю.

— В его действиях ничего странного. Выживший из ума старикан мстил всему свету за неудавшуюся жизнь. Имея в руках огромную власть, о масштабах которой мы и теперь не имеем должного представления, он поступил как мелкий подпольщик. Ты когда будешь на Острове?

— Работы еще на день. Хочу поручить бригаде заняться разминированием города. Им в помощь придам квалифицированного минера…

— Не спеши, Кент. Я подумал, не стоит ли уцелевшие заряды оставить — законсервировать? И добавить новые, но в тех точках, которые подберем сами. На всякий пожарный случай, вдруг пригодятся. А, Кент?

— Вы думаете? — голос Кента потускнел.

— Мне положено думать. Ладно, к этому мы еще вернемся, но позже. Есть очень важное дело. Ты знаешь, как подобраться к Хрому?

— Нет, — сказал Кент.

— Но вы работали рядом…

— Рядом — да, но никогда вместе.

— Я собрался на Континент. Хорошо бы тебя забрать. Нужно плотно заняться Хромом. И еще вопрос. Я побывал в поместье отца, встретился с Лилей. Переговорили. Там сложилась довольно странная ситуация. Откуда-то взялся робот по имени Арто. Твоих рук дело? Он сказал, что прежде служил Фарну. Так?

― Это я виноват, ― сказал Кент. ― Отправил Арто в поместье вашего батюшки. Он там нужнее — будет приглядывать за порядком, пока здесь закончат ремонт. При штурме здание пострадало.

― Добро, Кент. Поступай как считаешь нужным… Но помни, я жду тебя.

56

Он расхаживал по кабинету и молчал. Наконец остановился, осмотрел их еще раз, усмехнулся, заговорил:

— Я позвал вас для того, чтобы пригласить прогуляться на Континент. Согласия не спрашиваю — дело государственной важности. Ясно?

Кивнули молча, но глаза потухли — в предвкушении очередной напасти. Привыкли горемыки к сытому и пьяному житью, какого не видали сроду, и опечалились. Но приказ есть приказ — солдат не рассуждает.

— Отправляемся завтра. Рано утром. Опять соберем митинг — как в прошлый раз. Хочу говорить с народом, глядя в глаза. Никеша оповещен, явится встречать. Ваша задача простая: настроение толпы. Обнаружите несогласных, не спорьте. Не сможете успокоить, рассеять дурные мысли, не настаивайте. Спокойно объясните позицию Острова — только мир и согласие. Вам поверят. Сегодня, как никогда, нам нужно, чтобы поверили. И вторая, не менее важная задача: мы должны исподволь ознакомить людей с проделками славов. И особенно с тем, что Острову не очень-то по душе их поведение. Похоже, славы надумали отколоться, то есть удариться в независимость воспользовавшись нашей слабостью. Добиваться цели общепринятым способом, как положено, они не желают. Сначала круглый стол, переговоры, в результате решение, приемлемое для всех. Этот путь им не подходит — они возомнили, что очень гордые. Они должны знать, что Остров готов предоставить свободу кому угодно — славам, плебеям… Но только при условии, что, обретя независимость и, следовательно, разрушив давние связи, эти люди не перемрут с голода через месяц и не примутся умолять о немедленной помощи. Или, что вероятнее, не рванут силой отнимать последнее пропитание у соседа, то есть нарушать Закон. Убедят — пожалуйста, берите свободу, пользуйтесь. Как говорится, баба с возу — кобыле легче. Нам больше достанется. Теперь я слушаю вас.

— Что, эти славы совсем тупые? — спросил Юри.

— Их приютили, можно сказать, — продолжал Ваня, а они нос воротят…

Афоня, было, дернулся открыть рот, но проглотил то, что хотел сказать, и промолчал. Он только недавно узнал, что по рождению принадлежит к славам, а это для него означало, что его слово здесь последнее.

— Они не тупые, Юри, — взялся объяснять Адам. — Они, как всякий народ, просто дозрели до понимания своего собственного места на Земле. В основе их помыслов, я знаю точно, всегда была независимость, или, как они говорят, воля. Вспоминаю первый разговор с Лилей. Я спросил, знает ли она, кто я такой. Она без запинки ответила, что я Владетель всех людей Земли, за исключением славов. Это уточнение тогда показалось мне неловким вызовом глупой девчонки, взвинченной из-за прилюдного препирательства с женихом. Теперь я думаю иначе: Лиля непроизвольно высказала сокровенную мечту соплеменников об отдельной судьбе для своего народа. Подтвердила то, о чем взрослые опасаются говорить вслух, но про себя постоянно думают.

— Все ясно, — сказал Афоня, почувствовав облегчение.

В порту команду Адама встречал Никеша — у трапа. Поприветствовал, шустрый, предложил отдохнуть с дороги, — номера в новой гостинице приготовлены. Услышав отказ, удрал, извинившись, что нужно на площадь заранее — проверить, все ли в порядке.

Погрузились в транспорт — все поместились, тронули, покатили. Ребята притихли, молчат, даже Ваня притих. Континент — родина, но, сколько же бед с ним связано, он и теперь угрожает — готовится наказать.

На площади ни души. Одиноко топорщится шаткая трибунка, памятная по первому удачному митингу, возвышается, где положено. Жерди потемнели — верно, зимовала под открытым небом. «Нет на этой земле настоящего хозяина», — подумал Адам, и надежда на удачу стала гаснуть, сворачиваться, рассыпаться пеплом.

Добрались до площади, выгрузились. Адам определил ребятам быть рядом, охране — стать позади, держаться нейтрально, не распоясываться, автоматами излишне не шуровать — скромно таить под робами.

Поодаль одиноко прогуливался Никеша. Все так же осанист — большой начальник, еще раздобрел животом, таскает тяжкий свой груз с забавной гордостью, в лице озабоченность — приготовился принимать колотушки. Но волнение отпускает помалу. Мигом определил, что господин в настроении, даже немного весел. И сам веселеет. Распускаются складки кожи на узком лбу, серьезный разговор, похоже, откладывается на после митинга.

Подошел, заметив приехавших, засипел, заводясь:

— Ничего не понимаю. Где все? Ведь каждого предупредил… Вот народ окаянный. Они у меня попляшут…

— Не гундось, господин губернатор, — рассмеялся Адам. — Договор был на полдень, так? Теперь без десяти двенадцать — еще подтянутся. Подождем — не гордые. Народ отдыхает, его личное время. Ты мне лучше вот что скажи покуда заминка: каково общее настроение?

— Хорошее настроение, — отложив волнение, произнес Никеша нормальным голосом.

— А подробнее? — не отставал Адам.

— Ежели подробнее, то мы работаем, продукт выдаем и — на склад. Только склад не резиновый, вывозить надо бы, — уже наступает Никеша, изо всех сил отвлекает хозяина от зреющего конфуза. — Разберитесь там со своими, господин Владетель. Мне они не подвластны, когда требую, нос воротят — заносчивые.

— Разберусь обязательно, — бодрился Адам.

— Может, шахты прикроем пока? — осторожно спросил Никеша.

— А народ чем займешь?

— Вот бы землю пахать. Чем не занятие?

— Да много ли народа нужно на пахоту?

— Много. Ведь не только пахать, землю готовить нужно, очистить как следует — целина она и есть целина. К славам смотался на той неделе, покумекали. Они земледелие помнят, еще не забыли. Крестьянский промысел у них в крови.

— Со славами как отношения? — уцепился Адам заинтересованно.

— А нечего нам делить, — сказал Никеша. То есть у них свои дела, а у нас — свои. Мы живем мирно. Последний прокол — дело Пини. Укокошил мальчонку, козел. Спрашиваю: за что? — Объясняет: невзлюбил сильно. Получается, невзлюбил кого, долго не думай, ножик в брюхо и порядок. Кончать Пиню славы не стали, пожалели — определили в плебеи. Подумали, выправится обормот. Так с него как с гуся вода, он и здесь отличается — неуживчив. Народ мутит, гад, волю какую-то проповедует, вещает о справедливости, которой якобы нет давно. Представляете? Я велел его взять. Привели. Спрашиваю: ты зачем, Пиня, народ баламутишь? — Отвечает: а я такой, я обет принял живот положить за народ, за волю народную. — Говорю: не слишком ли много, козел, берешь на себя? Чай, надорвешься. — В ответ: не боись, начальник, мне на роду написано за народ надрываться, вот и стараюсь. Что-то придется делать с этим псом, не иначе.

— Повлиять не пробовал? — спросил Адам.

— Повлияли — отлупили малость, а так, чтобы совсем, не пробовал. За ним тоже сторонники — преуспел, собака, со своей болтовней и моим голову заморочил. Народ-то беспутный — рассупонил варежку и готов всякому бреду внимать, своего ничего не имеет. Но, вот если отложить мелочи в сторону, можно сказать ответственно: на территории, вверенной нашему попечению, полная тишина и порядок. У славов тоже тихо. Трудятся себе, пыхтят помаленьку. Корабли лепят, спускают один за другим. Дороги осваивают — уже и на Остров сплавали. Теперь вот стройку затеяли. Спрашиваю, зачем? Молчат загадочно. Попросил показать. Отказали. Извинились: смотреть неготовое — спугнуть удачу. Но я-то знаю, они больше в небо зырят — дорогих гостей поджидают.

— Это каких же гостей? — спросил Адам, скрывая интерес.

— Так ведь, сказывают, Большой корабль возвращается. Вы-то неужто не в курсе? А еще сведущие вещают, на корабле власть переменилась. Этот, как его, ну, Правитель, дуба дал, его Ева сменила. Вроде бывшая ваша жена, бухтят. Теперь она там, расторопная, одна всем заправляет. Ее-то они и ждут, будто царицу небесную, никак не дождутся. Надо же, до чего докатился народ…

— И откуда ты все это знаешь? — спросил Адам.

— Так ведь всем известно, что на Острове космодром взорвали. Так? А садиться куда? Никакой возможности приземлиться, потому как некуда. Вроде обратились к вам — восстановить порушенное, да вы — в отказ. Что же делать прикажете этим, которые? На орбите болтаться до второго пришествия? Вот они и прикинули нос к… этому, и решили Ангела подключить. Чтобы обеспечить посадку здесь, а на Остров не соваться, бока понапрасну не подставлять. В темпе сварганить уж если не космодром, то хотя бы платформы для приземления. Чтобы, значит, которые возвращаются, на них опустились. Зачем это нужно, не знаю, но догадываюсь — прежде всего вашей власти в упрек. Лишний раз насолить и то дело.

— Ты, однако, осведомлен, — сказал Адам одобрительно. — Не подскажешь, из какого источника сведения?

— Вы же знаете Хрома? Так вот этот самый Хром, удалой человек, бегает здесь свободно, вести разносит. И его людишки следом за ним — такие же говорливые. Хром осведомлен до мелочей. Откуда вести, молчит, а я и не спрашиваю. То ли есть у него добрый источник, то ли брешет с размахом. Припоминаю, враки за ним и прежде водились. Но как выходит, что попадает в точку, не понимаю.

— Это что же такое получается, куда ни сунься, наткнешься на Хрома. Пора кончать с этим обронышем. Надоело терпеть нахала.

— Разумно, — согласился Никеша и тяжко вздохнул. — Теперь Хром у нас повсюду, куда ни глянь. Нет от него спасу. Хорош господин — заморочит народ, подставит под гнев Владетеля, уж о себе и не заикаюсь, а сам — в кусты, только его и видели. Ищи потом…

— Вот то-то же, — сказал Адам.

— У вас есть ли силы? — осторожно спросил Никеша.

— Возьмемся искать — найдутся, — сказал Адам, горячась. — Основное лежбище на Острове разнесли, лишили приюта… Заодно выяснили, откуда и кто руководил взрывами. Дай срок, и до Хрома дотянемся. — Опомнившись, спросил: — Ну, так что, будет народ? Или напрасно ждем?

— Потерпим еще? — взмолился Никеша. — Ведь договаривались… Минутку, другую…

— Ну уж нет, братец. Ждать не станем. Мы люди гордые. Не явились вовремя, на себя пеняйте. Значит, дружба, которую вам принесли, не понадобилась. Так?

— Не так, — смело возразил Никеша. — Может, пока в гостиницу, а? Отдохнете с дороги, а уж я здесь пошурую, пробужу сознательность, так сказать.

— Нет, Никодим. Решено. Возвращаемся.

57

Но что-то все-таки зрело — оживала площадь. Сначала в дальнем углу шевельнулись, забегали люди, следом на площадь пошла вползать однородная темная масса. Людской поток медленно и жадно заполнял пространство, казавшееся необозримым. Шествие уплотнялось по мере движения, и уже места не доставало для этой грозно молчащей многоликой массы. Наконец толпа перехлестнула через края, не поместившись, лишних людей вытеснив на газоны под деревья.

— Идут, видите? — проговорил Никеша, задыхаясь от волнения и страха. — Я же вам говорил, говорил… — заныл он. — Предупреждал. Они как действуют? Сначала скопятся в улицах неподалеку, убедятся, что много сбежалось, чтобы потом, возбудившись общей мыслью, рвануть валом. Вот тогда держись… Метод у них такой. Теперь не зевайте, господин Владетель…

— Тогда что ж, начинаем раз такое дело, — произнес Адам спокойно и потянулся к трибунке. Обернулся, уже стоя у лесенки. — Сначала слово скажи ты. — Никеша заметно скукожился. Адам подбодрил: — Давай, не дрейфь, ты же у нас как-никак власть. Можно сказать, хозяин. Тебе и карты в руки. Ну-ка полезай наверх. И смело — в бой!

Толпа приближалась, притормаживая и сплачиваясь. На ходу развернули, вскинули над головами плакаты. Организованно, ловко.

«Долой поганую власть исступленных долой!» — читал Адам. — «Руки прочь от Континента руки прочь!», «Люби друзей люби!», «Врагов души врагов!», «Наши женщины наши!», «Врать хватит врать!», «Стоять насмерть стоять!», «Ни шага назад ни шага», «Насилию нет насилию!», «Мы тоже люди мы!»…

«Подготовились основательно, — думал Адам отрешенно. — Хром постарался. Чувствуется рука умелого провокатора. А ведь обещал, скотина, не соваться не в свои дела. Не удержался, полез. Замысел понять бы теперь замысел, — Адам невольно подумал так же, как на плакате, и сразу же сделалось весело и легко. — Теперь накипело по-настоящему накипело… Хрому объявить войну беспощадную Хрому… А что? Форма очень даже выразительная, упругая — возбуждает».

Он продолжал наблюдать. Перед толпой проявились дирижеры, их четверо — пятятся задом. Опасливо озираются, определяя предел движения. Наконец подают сигнал — руки, сжатые в кулаки, бросив вверх. Движение завершается, до трибунки не дотянув десятка шагов. Тишина, ожидание.

— Вон он, Пиня, — указал Никеша на дирижера справа. — Ишь, изгаляется, пес поганый…

Адам рассмотрел мужика — крепок, мордаст. Запомнил.

Между тем Никеша закарабкался на трибунку, кое-как взгромоздился, отдышаться не может — устал. Подтянул микрофон ближе ко рту, засопел — всей площади слышно.

— Господа! — выкрикнул он, собравшись, — возопил. — Сограждане!

Дирижеры переглянулись и согласно вскинули руки вверх. Новый знак, заметил Адам, — пальцы рук растопырены до предела.

— Вон! — единой глоткой выдохнула площадь.

И зачастила:

— Убирайся вон!

— Не желаем!

— Не потерпим!

— Пошел вон!

Никеша бледный трясущийся кое-как сполз по лесенке наземь. Вышептал через силу:

— Не могу — не хотят меня… А мне надо?

— Вызвался, терпи, — проговорил Адам жестко. — И не трепыхайся, еще не то будет. А ты на что рассчитывал? Чтобы после Хрома, тебя на руках носили? Не нужно было плясать на задних лапках перед ублюдком, господин губернатор. Ронять достоинство власти. Посмотри, как надо, учись…

Адам решительно направился к трибунке, ловко, в несколько уверенных движений вознесся на нее, ноги впечатал в полик, разнеся их широко для устойчивости, всем своим видом являя, что ни за что не сойдет с места. Дождался тишины и заговорил спокойно, удовлетворенно обнаружив, что слушать согласны:

— Господа! Граждане! — Он подождал, чтобы новое слово втемяшилось, и вступил значительно: — Мы с вами давно не виделись, а так иногда тянет поговорить, глядя друг другу в глаза, как водится между добрыми приятелями. Однако смотрю, вы настроены нынче не кое-как. — Он прервался, прислушался — тишина. — А я ведь еще не забыл нашу последнюю встречу. Тогда разговор был убит ужасной вестью — погиб мой единственный друг. Я вынужден был вернуться на Остров — немедленно. Теперь наступили новые времена. Мы с вами должны, не сходя с места, договориться, как жить будем дальше — вдоль или поперек. Поясню специально для непонятливых. Вдоль — это когда в согласии и взаимном уважении, плечом к плечу, чтобы мое — это твое, а твое — мое. А поперек — это, напротив, грудь в грудь, глаз в глаз, это жить обидами, выхлестывая их наружу, подстегивать себя, заводить, когда накипит. И в результате потонуть в нищете и распре — на этот раз без вариантов, то есть навсегда… Давайте, прежде чем приступать к обсуждению наших с вами проблем, попытаемся решить сиюминутную задачку. Я ознакомился с содержанием надписей на ваших плакатах, принимаю их на свой счет как упрек мне лично. Эти надписи — выкрики от безысходности, они из самых глубин ваших душ — так я их понимаю. По смыслу они бесспорны. Но до чего же подозрительно, что ваши запечатленные вопли выстроены чрезмерно правильно, чтобы предположить самодеятельность, а, значит, искренность. Уверен, в этих плакатах присутствует чужая умелая воля бывалого провокатора. Так?

Вопрос прозвучал жестко. Адам замер в ожидании ответа. Но ответа не последовало. Он заметил, как дернулся мужичок в недальних рядах, потянув, было, руку вверх, как стоящие рядом его одернули.

— Не даете говорить человеку, — обратился он к толпе, укоряя. — Угнетаете брата, а требуете свободы. Забываете, что я здесь, перед вами затем, чтобы знать, что вы думаете о мимо текущей жизни. Я на это имею право не как Владетель, права которого по Закону не ограничены, а как брат и товарищ.

Молчание было ответом.

— Хорошо. Молчите, — согласился Адам. — Тоже метод борьбы. Только, боюсь, по утрам не прибавится каши в ваших мисках, а кусок хлеба будет по-прежнему тонок, вы съедите его напрасно, не восполнив потери жизненных сил, не утолив голода. — Он замолчал, внимательно оглядел притихшую толпу и продолжал, не снижая напора: — Как же трудно что-то предлагать людям, которым ничего не надобно. Это, надеюсь, понятно? Но… вы должны знать, что и на Острове дел невпроворот. Сообщаю, Остров превращен в пыль, взорван, разнесен в пух и прах. Точно страшная война прокатилась мощным безмозглым катком по нашим жизням. Потерь не счесть. Только на космодроме мертвыми полегли четырнадцать тысяч триста несчастных. Трупы машинами вывозили, хоронили в братских могилах — по сотне человек в каждой. А сколько покрошили в рухнувших конструкциях пусковых столов, в монтажных и испытательных цехах, в складах наземных и подземных… Я не задаюсь вопросом, почему такое количество людей скопилось на космодроме, ведь было известно, что забрать в полет всех не получится. Чей изверченный мозг призвал на верную гибель почти все население Острова, даже тех, кому было известно заранее, что отказано. Стариков немощных и тех обрекли… Наша скорбь по напрасно убиенным непредставима — в общей сложности Остров потерял более сорока тысяч граждан. Взорваны школы, больницы, спортивные сооружения. Под грудами обломков и пыли уцелели одни фундаменты. Даже дороги приведены в негодность. Разрушены электростанции, заводы, научные учреждения. Уцелела жалкая горстка стариков, которым немного осталось жить на Земле, да три десятка юношей — студентов первого курса университета, да две сотни подростков — школьников… Это теперь все наше достояние, наше будущее… Страшно, господа, поверьте. Кто все это устроил, спросите вы? Отвечу: к этому преступлению непосредственно причастна тайная служба и ее бессменный владыка командор Фарн. Уверен, вы даже имени этого людоеда не слышали. И не подозреваете, что сегодня вами манипулирует его верный приспешник и продолжатель — нынешний самозваный командор Хром. Кстати, этот человек, без суда и следствия единолично постановил, что его предшественник, немощный Фарн, пожил довольно, что пора ему на покой. Участь Фарна была печальной — Хром удавил старика своими руками. Я уличил Хрома. Он признался в своем преступлении. Я его пощадил — не пожелал крови. Тогда еще не было достоверных сведений об участии тайной службы в уничтожении Острова. Теперь, когда все встало на свои места, Хром слинял. Мне доложили, что этот господин бичует на Континенте, среди вас, возможно, стоит на этой площади. И замышляет ссорить наши общины всеми возможными способами. Нет сомнений, что его первейшая цель разрушение государства. Непонятно только, зачем он это делает, чего добивается, наконец. Один из верных приспешников Хрома теперь дирижирует вами. Хорош дирижер! Его имя Пиня. — Адам вперил перст в Пиню, тот застыл, как стоял, — остолбенел. — Перед вами жестокий убийца юноши, взятый на месте преступления и признавшийся в содеянном. Славы его пощадили — они добрые, и преподнесли вам — кушайте, господа, на здоровье. Он же вместо того, чтобы уняться, продолжает грязное дело разрушения под руководством своего шустрого господина — того самого Хрома, о котором я только что говорил.

Площадь отозвалась грозным гулом. Пиню в мгновение окружили, втянули в толпу, взлетели и опустились тяжелые кулаки, раздался истошный вопль и все было кончено. Пиню, передав из рук в руки, выбросили вперед. Он свалился мешком и замер.

— Иногда справедливый суд свершается на глазах, — сказал Адам, удовлетворенно отметив, что стоило ему заговорить, как наступила тишина. — Итак, господа, ваш приговор и его незатейливое исполнение одобряю собственной властью.

Площадь зашумела, но это был не грозный гул, а тысячеустое одобрение жестокого действия, совершенного прилюдно при общем попустительстве.

Адам заметил, что плакаты исчезли — еще один добрый знак.

— Осмелюсь задержать ваше внимание еще ненадолго, — продолжал он — теперь толпа внимала ему. — Отныне ничего не буду обещать, буду делать, и вы об этом узнаете первыми. В это время носители загружают продуктами из государственных резервов — решено увеличить рацион граждан. По расчетам резервов хватит на одну весну. А дальше беритесь за дело сами… И да сопутствует вам удача.

— Понятно, — раздался одинокий крик.

— Вот и хорошо. К сожалению, теперь на всех работы не хватит. Будем думать. Позже пришлю геологов. Уже старики, но дело знают крепко. Будут искать минеральные удобрения. К ним подключите толковых рабочих. Они скажут, сколько понадобится. Стариков не нагружать, беречь, каждое их слово впитывать, запоминать, учиться. Есть еще вопрос — очень сложный. Не пора ли набирать молодежь в солдаты?

Ожила площадь. Кричат:

— Только этого нам не хватало!

— Не желаем в солдаты!

— Такого не было и не будет!

— Согласен, — сказал Адам. — Но представьте себе, что возникла ссора — на ровном месте, что-то не поделили, ущемили чьи-то права… Близится свалка. Вы хорошо знаете, что это такое. А разве не лучше свару пресечь на корню? Разъединить стороны, чтобы пришли в себя, поостыли, избежать кровопролития. Кто этим займется? Исступленных, как всегда, призовете? Так исступленных, тех, что остались, на вас точно не хватит, те же, что приближаются к Земле, еще очень далеко, им лететь и лететь. Нам же с вами жить предстоит сегодня и завтра. И потом, в таких конфликтах исступленных, даже пришедших на помощь, вы первые назовете агрессорами. А что как противоборствующие стороны объединятся и наваляют самим миротворцам от души, как говорится? Что тогда? Конфликт из пустяшной ссоры перерастет во взаимное истребление? — Толпа в ответ шевельнулась, но промолчала. Адам понял, что его слышат, что впитывают его слова и даже по-своему отзываются на них. — Вижу, не нравится. А вот когда будут свои, назовите их как угодно: полицейскими, внутренними войсками, дело пойдет на лад. Ведь свои испокон и навсегда свои. Просто вы решили предоставить им некоторые дополнительные полномочия сверх обычных прав гражданина, разумно ограничив жесткость осуществления этих прав, и теперь, когда они эти права используют, иногда грубовато, но всегда с любовью, терпите, не ерепеньтесь, поскольку действуют они для вашего блага. Неужели непонятно? Считаю, что протестовать против моего предложения никакого резона. Берите, пока предлагаю — так это следует понимать. Все расходы на первых порах за мой счет, вы вкладываете только свое согласие и достойных людей. Договорились?

Толпа ответила молчанием.

— Сразу не отвечайте, прикиньте, подумайте. Теперь несколько слов о наших отношениях, ― продолжал Адам. — Издавна бытует мнение, что Остров подавляет Континент, и выхода из этой ситуации не видно. Давайте для начала рассмотрим наше взаимодействие с точки зрения ограничения ваших свобод. Начнем с насущного — с хлеба. Вы не производите продукты питания. Когда-то было принято решение, что это нецелесообразно, что шахты важнее. С тех давних времен вы все пропитание получаете с Острова. Начните сами производить и этот пункт, угнетающий вашу гордость, немедленно отпадет, а я вздохну, наконец, свободно. Собираясь к вам, я приказал подготовить первую партию сельскохозяйственного оборудования по всему циклу работ на земле. Это оборудование вскоре доставят на Континент. Одновременно готовится посевной материал. Мы пришлем наставников. Их, к сожалению, немного, много нет. Берегите их как зеницу ока — это последний резерв. Охраняйте. Учитесь у них, набирайтесь опыта. Поймите, Остров больше не в состоянии кормить Континент. Надеюсь, это доходит? На первом этапе вы сможете производить основные посевные культуры — пшеницу и рожь. Это означает, что у вас будет собственный хлеб. Позже мы передадим вам на развод свиней и другой скот. Но, предупреждаю, придется вкалывать, а с этим у вас всегда были проблемы. Если же поднатужитесь и возьметесь за дело всерьез, у вас все получится. Сложится основа самостоятельности и независимости от Острова, о которой мечтают многие на этой площади. Вы должны понимать главное — нынешнее состояние Острова таково, что предоставить полную самостоятельность Континенту мы не только готовы, мы вынуждены это сделать, причем немедленно. Но сначала я хочу поверить в то, что, получив самостоятельность, вы просуществуете хотя бы одну весну, ни у кого ничего не прося. Исключение я готов сделать для лекарств, медицинской техники, электронных устройств и чего-то еще по мелочи. Если за это время вы не разочаруетесь в свободе и не начнете силой добывать себе пропитание, отнимая у сограждан последнее, то есть не станете мародерствовать, нарушая Закон, — флаг вам в руки, как говорится. Живите свободно, держите свою судьбу в своих руках. А понадобится что-то от Острова дополнительно — мы не откажем, поможем. Но, господа, за отдельную плату. Это что-то не на ветках в лесу растет. Понятно?

— Понятно!

— Чего не понять?

— Не дураки, небось!

— А теперь последнее, что хочу сказать. У нас есть общая проблема, ставшая болезненной только недавно. Я говорю о славах. Мы привыкли к тому, что славы добрые наши соседи. Мы дали им землю, можем прибавить еще — у нас не убудет. Привыкли вести с ними дела, договариваться. Но ситуация, к сожалению, изменилась. Причина: экспедиция на Терцию приняла решение прекратить полет и вернуться на Землю. Следствием этого решения явилась просьба руководителей полета, обращенная ко мне, принять экспедицию на Острове. Но как это сделать, они не подумали. Я ответил отказом, объяснив, что космодром взорван, мы не сможем восстановить его — у нас просто нет сил. Они обиделись, замолчали и не нашли ничего лучшего, чем вступить в переговоры с Ангелом. Предложили принять их на Континенте. Ангел, не долго думая, ухватился за это предложение и тайком приступил к строительству собственного космодрома. Эта его затея выглядит смешно и нелепо, учитывая, что на Континенте нет ни одного специалиста, способного хотя бы в первом приближении решить эту проблему. Они не в состоянии толковый дом построить, а замахнулись на космодром. Пусть только для посадки — это не намного проще, чем для старта. Им невдомек, что в строительство подобных объектов вложены усилия лучших ученых и специалистов, огромный опыт, накопленный исступленными за четыре сотни весен. Они совершенно не представляют себе, что происходит с посадочной платформой при приземлении подкидыша, какие чудовищные силы воздействуют на нее. Что бы Ангелу попусту не темнить, а обратиться к нам, запросить чертежи, пригласить старых специалистов? Нет, куда там, он гордый и очень самостоятельный. Почувствовал нашу слабину и решил не опускаться до разговоров с ненавистными исступленными. Наконец, он обманул меня: выпросил огромную партию цемента, арматурную сталь. Объяснил, что собирается строить порт и жилье. Я поверил, приказал помочь. Они бегом загрузили корабль, вернулись к себе, разгрузили, и вновь появились у наших причалов — мол, мало, подавай еще. Попытались обмануть, повторно сославшись на мое разрешение. Мне доложили, я отказал. Они обиделись. Теперь упрямо продолжают стройку. Я регулярно получаю снимки из космоса. Им, верно, неведомо, что мы распознаем отдельного человека, видим номер на каждой куртке. Одним словом, детская игра в песочнице продолжается: жестяное ведерко, формочки, влажный песок… Кто из нас в детстве не любил это увлекательное занятие? Я связался с Большим кораблем, там есть разумные люди, спросил, знают ли они о стройке на Континенте. Они сообщили, что Ангел согласился помочь, но подробностей не знают — то ли стыдно стало, то ли просто врут. Тогда мы прикинули, как восстановить космодром. Оказалось, что проще построить новый — быстрее и дешевле. Но понадобится тысяча рабочих, никак не меньше. Мы своих наберем с грехом пополам четыре сотни и это все, чем мы располагаем сегодня… У путешественников есть выход: лунный модуль. Он небольшой легкий, способен приземляться на взлетную полосу порта. Какую-то часть, конечно, разрушит, но, к счастью, у нас не одна полоса. Ситуация облегчается также тем, что времени более чем достаточно.

— А как же Большой корабль? — крикнули из толпы. — Он что, вечно будет болтаться вокруг Земли?

— Не вечно, но долго. Большой корабль займет стационарную орбиту и пробудет на ней столько, сколько понадобится. Запасов на нем на двадцать весен. Первостепенная задача как можно скорее спустить людей. Некоторые из них нуждаются в лечении, причем немедленном. Не нужно забывать еще одну проблему — где эти люди будут жить. Жилье в основном уничтожено, быстро построить новое мы не сможем. Если лунный модуль будет спускать по пятьдесят человек — тех, кто нужен в первую очередь, у нас появится рабочая сила, в том числе самая квалифицированная. А если за весну мы построим еще один лунный модуль, процесс пойдет вдвое быстрее и, возможно, космодром не придется строить. Это все, что я хотел вам сказать. Сейчас мы пойдем отдыхать, а вы как следует подумайте, над тем, о чем мы здесь толковали. Еще раз повторяю: ваша жизнь отныне в ваших руках. Надеюсь, руки у вас крепкие. Так?

Площадь ответила гулом, в котором больше не было угрозы.

Адам наблюдал, как Пиня поднялся на ноги, отряхнулся и, пошатываясь, побрел в сторону.

Обедать решили в кабаке, где Адам в первое посещение Континента встретил Юри. Он вновь наотрез отказался от заботливо приготовленных Никешей ресторана и лучших номеров в центральной недавно достроенной гостинице. Они вселились в скромные номера в стареньком обшарпанном заведении, приговоренном к сносу. Его достоинство состояло в том, что располагалось оно неподалеку от офиса губернатора и содержало номер, в котором когда-то Адам был беспечно счастлив.

В кабаке в этот час было пусто. Расположились впятером вокруг стола: Адам с мужиками и все тот же подавальщик Егор, словоохотливый и раздобревший. На стол подали похлебку, отдельно на тарелке хлеб. Ваня прихватил с собой из запасов кружок сухой колбасы и головку сыра. Выложил все это неслыханное богатство. Юри добыл из мешка литровую бутылку вина, установил посередине стола. Афоня ничего не принес, понял, что сплоховал и на этот раз, и потому чувствовал себя неловко.

Егор кое-как покромсал колбасу и сыр — такой пищи вкушать ему не доводилось, и как с ней обращаться, он не ведал. Принес стаканы. Юри откупорил бутылку, разлил вино — по полстакана каждому.

Выпили, не спеша, оценили вкус и аромат напитка, зажевали ломтиками каменной колбасы и душистой ярко-желтой мякотью сыра.

Коммуникатор ожил, когда принялись за похлебку.

Адам включил аппарат.

— Господин Владетель слушает, — сказал он в микрофон. — Это кто же такой меня беспокоит?

— Мое имя Хром, господин Владетель. Подозреваю, что у вас хорошее настроение. Даже немного завидую.

— Черт побери, неужели Хром? Собственной персоной? Надо же. А мне сказали, что ты благополучно сдох. Народ говорит, а народу я верю.

— Народ иногда ошибается. Впрочем, действовать по подсказкам стукачей в вашем обычае.

— Здесь ты ошибаешься, Хром. Действовать втихаря, как ты выражаешься, только унижаться перед ничтожеством. С такими деятелями, как ты, я действую открыто, потому как совесть моя чиста, и скрывать мне нечего. В отличие от тебя. Ну, говори, как поживаешь, бродяга? Небось, все бегаешь, прячешься по углам? Не надоело? Ты избрал незавидную участь, отказавшись служить. Но я все же надеюсь добраться до тебя, Хром. Как только, так сразу. Обещаю.

— Ничего у вас не выйдет, — сказал Хром. — Чтобы противостоять такому профессионалу, как я, нужно хорошо поработать, а вы слишком ленивы, неразвиты, и к тому же недопустимо молоды, господин Владетель.

— Так чего же ты хочешь? — завелся Адам. — Чтобы я развивался или перестал лениться? А может быть, постарел? Говори, пока слушаю.

— Знаете, чего я хочу? — заговорил Хром, помолчав. — Я хочу, чтобы в один прекрасный день мне донесли, что вас не стало. Совсем. Простое желание, не так ли?

— Вот до чего дошло… Что же ты молчал до сих пор? Откровенно излагаешь. А не слишком ли круто берешь? Такое наглое поведение предусматривает серьезную ответственность. Никогда не забывай об этом. Был сегодня на площади?

— Присутствовал. Слышал каждое ваше слово. И даже, представьте себе, кое-что записал — на будущее, для потомства.

— И как тебе показалось?

— Да никак. Высокопарная пустопорожняя болтовня. Возмущение атмосферы. Вы забыли сказать напоследок, что ничего из обещанного плебеи не получат. Разве можно вам верить?..

— Будет врать.

— Ну зачем же грубить? Я повременю, а там поступлю просто — сопоставлю ваши слова и дела. Вынесу, так сказать, на всеобщее обозрение. Без каких-либо комментариев. Что вы на это скажете?

— Ничего не скажу. С провокаторами не общаюсь — совесть не позволяет.

— Вы обнаружили совесть? Не смешите людей, господин Владетель. Вам не замки воздушные строить, вам думать надобно, как уцелеть. Вы Лилю еще не забыли? Вы, верно, решили, что она сладкое яблочко, которое можно безнаказанно надкусить и выплюнуть, если не пришлось по вкусу. Когда вы, наконец, поумнеете? Отвечать придется, господин Владетель. За все проделки и преступления.

— Кончай, Хром. Мне твои бредни обрыдли, не хочу слушать. Ты человек, готовый испортить самое лучшее настроение.

— Это ваше неуклюжее выражение я воспринимаю как награду. На том кончаю. Живите дальше — пока…

Связь оборвалась.

58

Франк стоял перед Евой — поникший. Проблески виноватой, не разгоревшейся улыбки гасли на его лице. Было заметно, что он изо всех сил скрывает несвойственную ему неловкость. Но остыло лицо, успокоилось. Он распрямился, поднял глаза.

— С каждым днем, — заговорил он обиженно, нагнетая, — ты загоняешь меня все дальше. А сегодня и вовсе обрадовала. Р-2 сообщил, что по твоему повелению приготовили на отшибе отличную каюту — специально для меня. И что удивительно, рядом с кормовой радиорубкой, то есть на максимально возможном удалении от места твоего постоянного пребывания. Чтобы, значит, я там отсыпался — остывал. И лишний раз не казал носа в покои начальства. Дальше, Ева, некуда. За заботу, конечно, спасибо, но что мне думать? Ты отправляешь меня в изгнание, не объяснив, за что. Не понять сразу, то ли я чем-то не угодил, то ли обо мне заботятся. Мне теперь не позволено возвращаться сюда после работы, возиться с Мальчиком, видеть тебя… Ужинать с тобой, наконец. Как это объяснить, госпожа? — Он замолчал, опустил лицо, что было признаком неудовольствия. Продолжал осторожно: — Ты все же скажи мне, Ева, только честно, без обиняков, чем я так провинился, что ты гонишь меня с глаз долой?

— Я просила не затевать разговоры… о постороннем. Не время и не место. Что касается персональной каюты для тебя… согласна — перемудрила. Подумала, что так будет лучше. Я не слепая, вижу, каким ты приходишь по вечерам, — от усталости лыка не вяжешь…

— Объяснение удовлетворительное, — сказал Франк. — Но мне-то что делать? Ты не можешь заставить меня не думать о том, что ты все еще надеешься вернуться в свое прошлое…

— Кто о чем, а ты все о том же, Франк, — сказала Ева печально. — Не надоело?

— Скажи, что это не так, что я неправ, и я замолчу. Постараюсь, чтобы ты впредь не думала, куда сослать меня. Сам найду себе место — подальше…

Эти разговоры тяготили ее с каждым днем все сильнее. Франк затевал их, стоило им остаться наедине. В такие минуты ей одного хотелось: избавиться от него немедленно, ускользнуть от его глаз, настороженно следящих за каждым ее движением. Обиды и претензии Франка огорчали ее особенно потому, что она вынуждена была признать: этот человек не безразличен ей. Что в ее душе независимо от воли возникают и все более укрепляются некие, прежде незнакомые ощущения, с которыми никакого смысла бороться, поскольку они ей приятны.

Франк, набычившись, пряча глаза, мрачно молчал.

— Ну, когда же ты, наконец, повзрослеешь, — заговорила она мягко. — Никуда я тебя не отсылаю. Во всяком случае, не поступаю так намеренно. Ты же знаешь, что я постоянно нуждаюсь в твоей помощи. Обратиться мне не к кому, все заняты. Отмахиваются от меня как от назойливой мухи, им, видишь ли, некогда просто ответить на некоторые вопросы, время от времени возникающие в моей пустой голове. А ты где-то неподалеку и всегда готов… прийти на помощь — прирожденный учитель. Я еще только подумаю о тебе, а ты уже рядом… Пойми, у меня слишком много дел на корабле. Шага не сделают без одобрения или приказа — привыкли, а мне приказывать сложно. Без тебя мне не справиться. Ты единственное мое спасение. И потом, разве не с твоей подачи меня вознесли так высоко? Сам настоял, теперь изволь подчиняться и терпеть…

— Я не отказываюсь, — сказал Франк, потупившись. — Но доколе?

— Я не знаю.

— По крайней мере, честно…

— Ты пойми, Франк, если я соглашусь и сделаю шаг навстречу, я потеряю уважение к самой себе. При живом Адаме я неспособна на такой поступок. Он мой муж — пока жив. Я его жена — пока жива. С создавшимся положением придется считаться, что бы ты ни говорил, как бы ни убеждал меня, что моя жизнь возможна только рядом с тобой. Прошу тебя, Франк, не нужно, не берись решать проблемы, которые ни тебе, ни мне не решить — достойно и окончательно. Ты слышишь меня? — Франк продолжал упрямо молчать. — А если ты будешь настаивать, я сделаю так, чтобы мы меньше пересекались. Корабль большой… Разойдемся по разным углам, и я перестану думать…

— Ты не перестанешь думать, — тихо произнес Франк. — Я знаю.

— Не много ли ты берешь на себя? — вспыхнула Ева. — Я, представь себе, думаю постоянно, в том числе о тебе.

— В том числе, — повторил Франк грустно.

— Да, в том числе, — раздраженно произнесла Ева. — И, признаюсь, эти мысли меня угнетают. Выводят из равновесия, отвлекают. Понимаешь? Мне совсем о другом нужно думать. Например, вчера доложили, что в хлебных концентратах обнаружен грибок. Только этого нам не хватало для полного счастья… Предстоит серьезное разбирательство… Я вынуждена наказывать… — Она смотрела на потухшего Франка и молчала. Но собралась, заговорила сбивчиво, жалуясь: — О тебе я не только думаю, я представляю… Воображение, понимаешь… вдруг разыграется, и никакого с ним сладу. Теперь я в таком положении, когда думать о себе не приходится, нет у меня такой возможности и такого права. А не думать я уже не могу. Вы сами ввергли меня в омут, у которого ни дна, ни берегов…

— Значит, я могу надеяться, — воспрянул Франк. — Если его не станет…

— Ты так понял меня? — в отчаянии вскрикнула Ева. — Ну, уж нет, Франк. С ножом к горлу? Я не согласна. Чувствую, самое время принимать строгие меры.

— Я все снесу от тебя, — смиренно произнес Франк. — Буду ждать, сколько тебе будет угодно. Расскажи хотя бы, как поживает Мальчик. Я его давно не видел.

— Мальчик хорошо поживает, — сказала Ева. — Только вот беда — уж очень ему по душе невесомость. Видел бы, как он протестует, когда робот тащит его в барабан. Толстый лентяй — ест и спит. Лана учит его говорить. Начала, как положено, со слова мама. Так этот бесенок уперся и упрямо твердит: папа. Подозреваю, что Р-2 его научил. Как-то недавно он ни с того ни с сего принялся рассуждать, что ребенок без отца дурно развивается… Именно так и сказал. Лана обругала его, а он рассмеялся довольный.

— В постоянном общении с людьми робот осваивает человеческие повадки. С кем поведешься, от того наберешься.

— У меня не хватает времени на собственного ребенка, — пожаловалась Ева. — Ты не говоришь, когда мы вернемся на траекторию к Земле.

— Потерпи. Пока все идет нормально. Через месяц завершится основная часть разворота, мы проведем важные измерения, определим поправки к расчетам. Ситуация прояснится…

— А после того, как вернемся на траекторию, сколько останется лететь?

— Трудно сказать. Торопиться не будем. Сейчас главное — рассчитать скорость подлета и координаты точки, в которой начнем торможение. Ошибка чревата большими неприятностями. Не справимся с тяготением, рухнем на Землю. Промажем, уйдем на эллиптическую траекторию. Земля останется в одном из фокусов, а до второго лететь и лететь, может быть, тысячу весен… Затем возвращаться, чтобы повторить попытку…

— Есть же расчет подлета к Терции.

— Этот расчет нельзя использовать — Терция в полтора раза массивнее Земли, следовательно, исходные условия другие. И перерасчет мы не сможем сделать, на него у нас нет ни людей, ни свободных вычислительных мощностей. К тому же мы не знаем точную массу корабля. Была бы возможность использовать земную машину, но ненадежный канал связи, к тому же кратковременный. Обратились к Адаму, ответа не получили. Мы даже не знаем, уцелел ли главный вычислитель. Но кто там будет работать, если персонал в полном составе у нас на борту. Старс уже месяц молчит, огрызается на любые вопросы, Венк бьется в истерике. То и дело, как заведенный, напоминает, что предупреждал… Хотя, если помнишь, согласился из первых. Так что терпи, ничего другого не остается…

59

Среди своих потертых собеседников Хром выделялся необычным внешним видом. Строгий темный костюм старинного кроя, тщательно пригнанный по фигуре, рубашка с небрежно распахнутым воротом из тонкой эластичной ткани, облегавшая рельефный мускулистый торс хозяина, до зеркального блеска начищенные башмаки из настоящей кожи отличной выделки на высоченных массивных каблуках, отчасти компенсирующих умеренный рост хозяина, — все это немыслимое великолепие превращало Хрома в существо иного мира, недоступного простому пониманию. Ему легко подчинялись, что было свойственно плебеям, почуявшим в собеседнике силу, которой сами не обладали.

Поддужных у него было шестеро, все, по сведениям, добытым Хромом окольными путями, состояли в непререкаемом авторитете среди соплеменников, на всех можно было положиться при подготовке мероприятия, которому он придавал наиважнейшее значение. Бросок на Большой инкубатор — так именовалась его затея.

— Время пришло, господа, мы приступаем, как говорится, к решительным действиям, — торжественно заговорил он, дождавшись, когда шестерка рассядется и уймется. — Наша ближайшая цель проста и незатейлива — Большой инкубатор. Задача: свалиться как снег на голову и взять то, что испокон принадлежит нам, а с некоторых пор тормозится по воле Владетеля. Решение о запрете свадеб я отношу к действиям скоропалительным и даже преступным. Надеюсь, вы разделяете мое мнение. Можно ли стерпеть столь оскорбительное нарушение прав человека? Еще куда ни шло, если бы в качестве возмещения потерь додумались предложить достойную альтернативу. Но ничего подобного не предлагают, следовательно, для обсуждения проблемы нет никаких возможностей. Мы не получили даже разумного объяснения позорному нарушению Закона. Так, господа?

— Так! — выкрикнул Пиня и продолжал с воодушевлением: — Господин Хром, от лица товарищей, сидящих перед вами, а также по поручению тех, кто на улице жмется в ожидании нашего решения, заявляю: этот поход покажет властям, что мы не быдло, как думает господин Владетель, мы люди. Пусть угнетенные, обездоленные, чахнущие от голода и болезней, но люди. Помните, как он распинался на площади? На словах соловей, а на деле? Демагог и преступник. Он отлично владеет толпой, этого у него не отнимешь, запросто обещает блага, которых никто не дождется, но в предвкушении которых слюнки так и текут. Уверен, уже теперь он думать забыл о посулах, которыми ловко прибрал к рукам наш несчастный народ, упрямо верящий в сказку. Однако на этот раз господин просчитался — угодил впросак. До него никак не дойдет, что на самом деле народ давно ничему не верит и ничего не ждет. Мы покажем этому господину, что плюем на его обещания — пустые бессовестные. Хотя сильно сомневаюсь, что он поймет. Короче, мое предложение: только вперед!

— Вперед! — согласно поддержали все.

— Вот и отлично, — сказал Хром. — Главное, что между нами единство. Теперь об организационной стороне мероприятия. Опрашиваю по порядку. Вопрос простой: сколько человек, надежных во всех отношениях, стоит за каждым из вас? Первым отвечает Пиня.

— Двадцать шесть, — отозвался Пиня. — Не считая меня.

— Сколько за тобой, Влад?

— Девятнадцать.

— За тобой, Рыжий?

— Двадцать два.

— Локот?

— Дадцать один.

— Крис?

— Двадцать пять.

— И наконец, Талон?

— Семнадцать.

— Сто тридцать шесть человек, — подвел итог Хром. — Это сила, господа. По моим сведениям в выпускной группе шестьдесят девчонок или около того. Значит, на каждую по два мужика с копейками. Вроде многовато.

— Нам хватит, — крикнул Талон, новобранец, возвысившийся недавно.

— Вам-то хватит, кто бы сомневался, — сказал Хром — А им? Вы о них подумали? Или мы звери, способные только мучить?

— Так мы экономно, — деловито пообещал Крис, оскалив в широкой улыбке частокол черных зубных корешков.

— Нет, господа, так не пойдет, — сказал Хром, дождавшись тишины. — Мы с вами поступим иначе: позаимствуем девочек из следующего выпуска. Это ничего, что они малость не дозрели, — после стакана анисовой сойдут за взрослых. Женщина на редкость выносливое существо, это всем известно…

— Вот уж это точно, — крикнул Пиня.

Раздался несдержанный громкий смех.

— Решение принято, — подвел итог Хром. — В семь утра собираемся здесь. Предупредите ребят, чтобы соблюдали тишину, нам свидетели не нужны. Опоздавших не ждем. Ровно в семь выступаем. Я примкну позже — по дороге. Все свободны, господа. Ты, Пиня, задержись.

— Да, отделали тебя что надо, — сказал Хром, как только они остались одни. Брезгливо прищурясь, он, рассматривал лицо Пини, покрытое кровоподтеками. — И когда успели? Хорош, ничего не скажешь. Хоть запомнил, кто?

— Где там? Я же стоял к ним спиной. Навалились сзади, опомниться не успел. Уронили наземь, и давай дубасить чем попало. Адаму спасибо — навел скотина. Вовек не забуду.

— Вот поэтому самое ответственное задание я припас специально для тебя — Вера.

— Какая Вера? — насторожился Пиня. — Неужто хозяйка?..

— Ну да. Его мамаша. — Хром заметил, что Пиня вздрогнул и напрягся. — Коль скоро нам до Адама не дотянуться, займемся его, как говорится, ближайшей родственницей. Так, кажется, у славов обозначают тех, в ком одна кровь.

Пиня молчал, хлопал глазами, соображал.

— Пойдешь к ней один, — продолжал Хром. — Старух разгонишь, займешься ею — персонально. — Он криво ухмыльнулся. — Можешь попользоваться, если, конечно, захочешь и справишься. Она женщина спелая молодая. Понравится — оставишь в живых, будешь и дальше иметь… в виду. А станет кочевряжиться, знаешь, как поступить…

— Вот это я с пребольшим удовольствием, — ожил Пиня и расплылся в широкой улыбке, от которой у Хрома на душе засвербело.

— Ладно, не ликуй прежде времени. И держи ухо востро — Вера тебе не девка из подворотни…

Выступили, как договорились, в семь утра. Толпа здоровых мужиков, по такому случаю умывшихся с мылом и прополоскавших рты парой глотков анисовой из личных бутылок, потянулась из города кучно, посередине дороги, ведущей к Большому инкубатору. Вскоре, оставив позади городскую черту, они выбрались на свободу. Здесь к ним прибился Хром, возникший ниоткуда, — не было и вдруг объявился. Молча пристроился к колонне, зашагал, как все, энергично и основательно.

Путь предстоял неблизкий, но предвкушение вожделенного праздника неудержимо влекло их вперед к свершению заветной мечты, особенно обострившейся после того, как прошел слух, что Владетель решил отменить свадьбы.

Пиня, державшийся в первых рядах, появление Хрома заметил сразу. Передав общее руководство Рыжему, начал приотставать, и вскоре оказался рядом с давним своим хозяином.

— Хорошо идем, — одобрил Хром весело.

— Еще бы, — согласился Пиня. — Застоялись, теперь стараемся.

— Да, девчонкам не позавидуешь, — сказал Хром и подмигнул.

— Повеселимся, — пообещал Пиня. — Где наша не пропадала?

— Интересно, ждут нас? А что как предупредил какой-нибудь гад?

— Среди нас таких не водится, — сказал Пиня уверенно. — Каждый каждого знает, как облупленного.

— Свою задачу помнишь?

— Помню, — отозвался Пиня. — Лиля встает перед глазами, стоит подумать об уроде. Надо же, попользовался девчонкой и избавился — выбросил на помойку куда-то в горы. Ходит теперь несчастная с брюхом наперевес — носит его исчадие. А какая была девочка… Добраться бы до него… Но за морями Остров, нет туда хода.

— Я могу помочь, — сказал Хром. — Один не справишься.

— Я не один, если поможете, — оживился Пиня. — Возьму с собой пару хороших ребят и вперед. Мне бы дотянуться, а уж дотянувшись, не выпущу. Хватка у меня что надо — голову набок и крышка.

— А ты знаешь, Пиня, готовься, — подумав, сказал Хром. — Может быть, что и сладится. Начнем с мамы, сынком завершим — придет его черед. По рукам?

— По рукам.

Инкубатор взяли легко — входные ворота не были заперты. В будке охраны обнаружили полуживых стариков-служителей, потребовали ключи от калитки в ограде сектора старших девушек. Старики объяснили, что ключей здесь не держат, они у хозяйки в конторе. Пиня вызвался разобраться.

Хром продолжал наблюдать. Он видел, как перед воротами на территорию старики, размахивая руками, пытались протестовать. Их слушать не стали, прогнали вон, подбадривая пинками, — жалкое зрелище.

Не дождавшись ключей, принялись за ограду, она оказалась прочной. Настырные прянули через верх, остальные, раскачав, забор повалили. В здание, мешая друг другу, вломились с ходу, кто-то пустил слух, что девчонок на всех не хватит, достанется самым шустрым.

Скоро инкубатор потонул в девичьем визге. Хром понял, что самые боевые добрались до цели и приступили к решению поставленной задачи. Он был уже готов отправиться восвояси, когда из здания общежития выбежал человек с залитым кровью лицом. Заметив Хрома, бросился наперерез, протягивая на развернутой ладони собственный глаз.

— Посмотри, что сделала эта сука? Видишь? Я вырвал ей глотку. Правильно?

Хром промолчал, опешив.

— Молчишь, собака? Вот я тебе сейчас покажу… как молчать.

Но Хром опередил — ударил первым. Мужик обмяк, свалился навзничь, затих.

Хром развернулся и пошагал прочь. Еще долго его преследовал нестройный хор истошных девичьих голосов…

Пиня вошел в контору инкубатора — дверь настежь. Никого. «Вера дома, — решил он. — Нужно идти туда».

Она шла навстречу, увидела, остановилась.

— Зачем ты здесь? Тебя, кажется, Пиней зовут? Я тебя знаю… Что там за крики?

— Наши ребята шуруют, — объяснил Пиня, нагло оглядывая Веру с головы до ног. — Свадьбу справляют — соскучились. Твой сынок запретил, а они ослушались. Короче… я за тобой. Какой пир без хозяйки?

— Пойдем, — сказала Вера.

Но он не тронулся с места.

— Знаешь, я передумал, — ухмыльнулся Пиня во все лицо.. Мы не туда пойдем. Мы вернемся к тебе.

— Что ты там потерял?

— То, чего мне не достанется, — сказал Пиня и криво усмехнулся. — Я ведь тоже не прочь малость развлечься. Имею право.

— Как же ты собираешься развлекаться? — насторожилась Вера.

— А очень просто, — сказал Пиня. — Пойдем, покажу.

— Куда?

— Я же сказал, к тебе. Там будет удобно.

— Ты, Пиня, ничего не попутал? Я тебе не девчонка, с которой можно шашни…

— Знаю. Ты женщина. Хорошая женщина. А я, как видишь, мужик. Тоже не из последних. Нам будет хорошо вместе. Я на это дело ой как горазд…

— Дурачок, — рассмеялась Вера, все еще не веря, что Пиня не шутит.

— А вот и нет, — возразил Пиня. — Не дурачок. Ты будешь моей женщиной. Ну-ка, давай, топай.

— Идиот, — крикнула Вера и отступила. — Какой же ты идиот…

— Не нужно так волноваться, — сказал Пиня. — Не поможет. Общество тебя мне поручило. Было такое решение. Я его исполняю. Это случится сегодня, сейчас и потом, когда захочу. Не будешь сопротивляться, постараюсь быть ласковым. Больно не будет, не бойся. Знаю, у тебя давно мужика не было… Мучительно, но поправимо… к счастью. — Он смотрел на нее внимательно, наконец, сказал, задыхаясь: — А ты знаешь, мне нравится… Ты волнуешься так смешно — заводит… Пойдем. Ну…

Он сделал шаг вперед. Пахнуло спиртным. Рука Пини потянулась к ней. Она отшатнулась резко, едва устояв на ногах.

— Знаешь что, Пиня, — сказала Вера, собравшись, — давай не будем спешить… Потерпи…

Он понял, что с нею что-то произошло — она на глазах изменилась, помягчала. Смотрит иначе… Так на него еще до разрыва смотрела юная Лиля. В ее взгляде была обреченность и согласие…

— Хорошо, — сказал Пиня и тронулся следом. — Я потерплю. Но не долго. Учти, там толпа мужиков… А что как они очухаются и рванут сюда? Я тебя защищать не стану. Они пока не знают, где искать. Там заправляет Хром, а уж он подскажет, чтобы лишний раз насолить дружку — твоему сыночку. Уразумела?

— Подожди здесь, — сказала Вера и вошла в дом, дверь притворив за собой. Щелкнул замок.

Пиня подождал, подумал, что пора, дернул дверь на себя, она оказалась не запертой, распахнул, сделал шаг и второй. В глубине комнаты стояла Вера. Черная винтовка в ее руках была направлена на него. Пиня оторопел.

— Ты сейчас медленно развернешься, — заговорила она, — и уберешься туда, откуда пришел. Я не стану руки марать о такую мразь. Ты все понял? Убирайся! И не вздумай возвращаться, если хочешь дожить до вечера.

— Я уйду, — сказал Пиня смиренно. — Но… вернусь тотчас. И не один. Вот тогда, дуреха, держись…

Прозвучал выстрел — пуля пробила бедро. Пиня вскрикнул, сложился на пол, гнусаво заныл.

— Это тебе за дуреху, тварь, — сказала Вера. — Повторить или хватит?

— Хватит, — вышептал Пиня. — Не нужно. — Он попытался подняться на ноги, но не смог. — Помоги, — попросил, — больно…

— Не дождешься, — сказала Вера и передернула затвор. — Считаю до трех и стреляю. Ну!.. Раз, два…

Пиня ползком потянулся к двери, поскуливая, оставляя кровавый след. Перебрался через порог, опрокинулся на спину. Почернела штанина — пропиталась кровью.

Вера выхватила из платяного шкафа первую, попавшую под руку тряпку, бросила Пине.

— Перетяни бедро выше раны — остановишь кровь. Действуй.

— Помоги.

— Я же говорю: нет. — Она включила коммуникатор. — Вызываю полицию, они будут через двадцать минут. Постарайся убраться до их явления. Если не хочешь попасть под раздачу. И своим дружкам посоветуй. Хотя, куда они денутся — дорога одна. — В коммуникаторе ожил женский голос. — Мне Никодима, — сказала Вера. — Нет на месте? Где он? Хорошо. Слушай внимательно. Это Вера из инкубатора. Передай губернатору: на нас напали. Сколько их? Говорят, много, точно не знаю. Да какая у нас охрана? Два старика. Одуванчики, еле ходят. Кент у вас? Вот уж повезло… Ну-ка, дай мне Кента. Здравствуй, Кент. Ты слышал? Поспеши. Дождемся. Нет, я не вмешиваюсь. Что я могу? Ко мне здесь наведался один из этих — замыслил, козел, пригласить на свадьбу. Сама управилась. У меня ружье. Нет, исправное. И стреляю я метко, не смейся, пожалуйста. Попала, куда хотела. Жду. Кент летит, — обратилась она к Пине. — Уже не успеешь. Так что лежи, не рыпайся. Пока отдохни. Скоро тобой займутся настоящие мужики. Пойду встречать гостей.

Она вышла. Черная точка уже висела над горизонтом в стороне города. Это был вертолет Кента, он приближался и вскоре надлетел. Она замахала платком, вертолет качнулся из стороны в сторону — ее заметили, и кругами пошел на посадку. Первым на волю выбрался Кент, побежал к ней.

— Как же ты меня напугала, — он обнял Веру, бережно прижал к себе. — Слава богу, цела. Кто тебя обидел?

— Он там, на веранде.

Подошли солдаты, человек двадцать, обвешанные оружием. Молча окружили.

— У дома раненый. — обратился к ним Кент. — Забрать гаденыша в вертолет: — Вы двое — бегом! Остальные — в инкубатор. Немедленно освободить девчонок. Разбираться не будем, некогда. Никого не щадить, стрелять на поражение. Вперед!

Мимо пронесли Пиню. Раскачали, забросили в вертолет…

60

— Не юли, Ангел, — потребовал Адам сдержанно. — Ты должен понять, что покусился на договор, существующий пятьдесят весен. Хорошо подумал? Помнишь, что договор устраивал всех, кто его подписал? Там есть условия, на которых вашему племени предоставили территорию на Континенте. Среди условий обязательство славов не возводить капитальных сооружений, кроме жилых домов, не согласовав строительство с Островом. — Ангел молчал, прятал глаза. — Говори, чего ты хочешь, чего добиваешься, затеяв эту дурацкую стройку? Мечтаешь, что неудачники приземлятся на Континенте, и тебе достанется слава спасителя? Или мыслишь шире? Оказав услугу, надеешься обрести поддержку, и с их помощью избавиться от диктата Острова? Так вы между собой именуете наше сотрудничество? А знаешь ли ты, что возня с Континентом обходится Острову слишком дорого?

— А то, что вы отсюда вывозите, не в счет? — попробовал огрызнуться Ангел.

— Вывозим не больше, чем ввозим. Между нами баланс, обоюдная выгода. Давай по порядку. Ты хочешь принять прорву людей… Где разместишь, подумал? Многие из них нездоровы, нуждаются в серьезной врачебной помощи. Обеспечишь? — Адам оборвался, продолжая смотреть в лицо Ангелу. Тот не выдержал, отвернулся. — Почему тебе не пришло в голову поступить проще, как положено поступать честным людям. Берясь за столь серьезное дело, встретиться со мной, обсудить проблему, предложить принять в ней посильное участие. То есть действовать не наобум, из-под полы, а так, как принято между единомышленниками при малейшем намеке на конфликт интересов… Примерно так, как вы с нашей помощью построили кораблестроительный завод…

— Видишь ли, Адам, — перебил Ангел, — ты называешь только самую незначительную причину наших разногласий. Дело совсем не в Большом корабле, который возвращается.

— Даже так? — насторожился Адам. — Тогда в чем? Объясни.

— Если честно, нам нет дела до несчастных неудачников. И в будущем не вижу никакой выгоды, на что ты намекаешь. Дело в Лиле и в том, как ты поступил с нею.

— А ты, умник, прикинул, — взвился Адам, — что это тебя не касается? Это дело семейное. И соваться в него не стоит. Можно по носу получить.

— Было семейное, — строго сказал Ангел, собравшись с духом. — Пока Лиля была рядом с тобой. Но перестало быть таковым, как только ты, набаловавшись, выбросил ее из своего дома и, что ни в какие ворота, отказался отпустить на родину. Теперь это дело не только мое — всего моего народа. Когда ты увез Еву, меня обвинили в том, что я не помешал преступлению, как был обязан, но прямо тебе способствовал. Тогда удалось разрешить конфликт. К счастью, никто из старейшин не сомневался в том, что дело в основе чисто, — Ева пошла за тобой по собственной воле и по любви. Когда же ты подоспел и прилюдно отменил замену на свадьбу, народ вроде бы успокоился. Нынче иная ситуация: ты во второй раз выкрал у нас девчонку, неразумную, едва вступившую в жизнь. Не знаю точно, но подозреваю, что по праву господина, против ее воли. А, попользовавшись, выбросил как наскучившего зверка. Ты надругался над нею. Такой поступок мы не прощаем. Теперь явился сюда и, как ни в чем не бывало, разглагольствуешь о цивилизации, воспитываешь, учишь правилам поведения… Скажи, как нам называть тебя после содеянного? Знаешь ли ты, что я, дурак малохольный, твердо стоял на том, что союз с исступленными не кабала, — что такова наша судьба. Мне верили и терпели. Больше мне не верят. И тебе не верят — заодно. В ближайший выходной перевыборы. Знаю, меня прокатят и пустят по миру. Еще повезет, если не прибьют или не изгонят из племени на все четыре стороны. Как убивца Пиню. Отныне я для людей преступник, отягощенный изменой — самой страшной виной для слава. Чую, на этот раз мне позора не избежать. Но я палец о палец не ударю, чтобы попытаться вывернуться, развязать узел, затянувшийся на моей шее. Может быть, и теперь у тебя есть что сказать? Говори.

— Перед отъездом сюда я предложил Лиле вернуться. Она отказалась.

— Ну уж нет, — сказал Ангел с вызовом, — ты ее не получишь. И Ева к тебе не вернется. Наши женщины гордые, для них честь не пустые слова.

— Ты, вижу, всерьез решил заняться моим воспитанием, — усмехнулся Адам, ожесточаясь. — Предупреждаю, пустое занятие. И, пожалуйста, не пой с чужих слов — это раздражает. И здесь не обошлось без прохиндея Хрома? Отовсюду торчат уши этого пса. Так?

— Хром бывает у нас, — спокойно произнес Ангел — ни тени смущения. — Иногда. Вот и недавно был…

— Думаю, Ангел, мне не упросить тебя оставить бессмысленное строительство, в котором, кстати, этот негодяй разбирается не больше, чем ты. Вы, люди невежественные, а беретесь за дело, в котором, уж извини, ни черта не смыслите. То, что вы затеяли, называется профанацией — это самое мягкое определение. Ты хотя бы издали видел, как приземляется подкидыш? Знаешь, каким должно быть наименьшее расстояние до людей и зданий? А как следует отводить газы двигателя, работающего при посадке на максимальной мощности? Чтобы избежать взрыва, который уничтожит половину города? Ничего этого ты не знаешь. А хватаешься по наивности за дело, которое тебе не по плечу. Строишь наобум то, что создавалось сотни весен очень способными людьми. Решил, что стоит тебе захотеть и обязательно получится, ведь тебе так нужен успех. Чепуха, родственник. А то, что ты предаешь меня, тебя не заботит? Ведь неспроста ты затребовал цемент и сталь, как только стало известно о возвращении незадачливых путешественников. Не сомневаюсь, что Хром с удовольствием поддержал твою затею. Так?

— Поддержал. И, представь себе, обещал помощь и содействие…

— А ты подумал, есть ли у негодяя хотя бы малейшая возможность помочь? Болтает твой Хром. Ни людей у него нет, ни специалистов. Банда стукачей и наушников — вот кто у него под рукой. Тупые бездельники, до которых я еще не добрался, но доберусь очень скоро. Так что не раскатывай губы, не жди напрасно. Я поручил разобраться с твоей стройкой. По результатам измерений из космоса рассчитали объем первой бетонной платформы. Смоделировали процесс приземления. Расчет показал, что за восемь метров до касания платформа превратится в пыль, а подкидыш взорвется и в течение десяти минут сгорит вместе с несчастными пассажирами. Вы строите сооружение, не имея ни малейшего представления о разрушающих процессах, сопутствующих приземлению. Например, не догадываетесь об обязательных профилях внутренних каналов для отвода газов, о смертельной опасности, если на последней стадии приземления значительная часть этих газов останется над платформой. Наконец, вы не располагаете аппаратурой, обеспечивающей посадку. А ведь это сложнейший и довольно рискованный процесс. Теоретически эта операция обеспечивает успех только в пределах восьмидесяти процентов и рассчитана на условия Терции, но не Земли. Вы же создаете условия, при которых успешное приземление почти невозможно. — Он замолчал, продолжая всматриваться в напряженное лицо Ангела, надеясь узреть в этом остановившемся лице встречное движение. — Вот сейчас смотрю на тебя и чувствую, что ты не веришь ни одному моему слову, что в твоем понимании я враг тебе. Как это объяснить? Лилю пока оставь в покое, с Лилей я сам разберусь.

— Мне ничего не оставалось, когда сообщили, что ты отказался восстанавливать космодром… Меня просила Ева.

— Ты сделал первый шаг в верном направлении, — одобрил Адам. — Только, да будет тебе известно, на самом деле я не отказывался и не отказываюсь. Просто, когда ко мне обратились, у меня ответа быть не могло — слишком неожиданный и сложный вопрос. Ответ не мог сложиться мгновенно. К тому же переговоры вел человек, которого я совсем не знаю. Он не обладает настоящей властью, то есть не может решать. Любой мой ответ, в том числе отказ, не имел никакого смысла. Но отказав, я немедленно занялся проблемой. Затребовал результаты обследования развалин. Анализ привел к однозначному выводу: восстановить космодром намного сложнее и дороже, чем отстроить новый в чистом поле. К тому же у нас нет дефицита времени — им еще лететь и лететь. И уже на земной орбите они смогут спокойно болтаться сколько угодно. К тому же в их распоряжении лунный подкидыш, способный приземлиться даже на взлетную полосу. Он сможет доставить на Землю до пятидесяти человек за один рейс. Значит, небольшие группы тех, кто нужен для проектирования и стройки, могут быть спущены с орбиты немедленно. Но когда это будет? Мы выполнили прикидочные расчеты затрат на стройку: материалов в достатке, аппаратуру приземления несложно восстановить или доставить с Большого корабля. И уже приступили, я неделю назад подписал приказ. Наша главная беда в том, что у нас нет опытных строителей и взять их негде. На первом этапе в течение весны понадобится тысяча человек. Тогда работы удастся выполнить за две весны. Своих людей, способных держать инструмент в руках, наберу около половины. Этого недостаточно, чтобы обеспечить фронт работ, — ни по качеству, ни по количеству. На плебеев я не рассчитываю — слишком шебутные, с толпой нам не справиться. У тебя просить людей не имеет смысла, ты откажешь. Ведь так?

— Откажу, — сказал Ангел.

— Вот видишь, стоит предложить сотрудничество в общих интересах, как все в кусты. Что мне прикажешь делать?

— Не хочу посылать людей на убой. На Острове очень опасно.

— Поясни.

— Оттуда не все возвращаются, а нам каждый человек дорог.

— Намекаешь на неудачный опыт с завозом плебеев? А знаешь ли точно, что да откуда? Объясняю. Исходно этих людей набирали без малейшего принуждения. Каждого ознакомили с предстоящими работами, с каждым был составлен и зафиксирован на бумаге отдельный договор. Однако, оказавшись на месте и осмотревшись, шустрые ребята сообразили, что работать не так интересно, как казалось издали. Куда проще валять дурака и требовать, требовать, изощряясь в этом занятии. Поначалу их требованиям поддались, пошли навстречу, мы действительно остро нуждались в них. Наконец, все претензии были сняты, кроме двух, снять которые мы отказались. Во-первых, они пожелали удалить наших мастеров, но сами работать так, чтобы не переделывать, не умели. И, во-вторых, их не устраивал пищевой паек — показался слишком скудным. На самом деле он вдвое превышал норму, принятую на Континенте, я уж не говорю о питательности и разнообразии. Получив отказ, они побросали работу. Их наказали, ограничили в пище — отменили вечерний чай. Они начали мародерствовать — принялись обирать немощных стариков. Покатились грабежи, убийства. Пока они занимались внутренними конфликтами, мы терпели, не вмешивались. Но вынуждены были вмешаться, когда, бросив общежитие и перебравшись на окраину в уцелевшее здание школы, они обзавелись огнестрельным оружием и всерьез взялись за мирное население. Конфликт зашел так далеко, что не осталось надежды на мирное разрешение. До настоящих репрессий дело, к счастью, не дошло — их утихомирили довольно быстро. Провели расследование, выявили заводил, повинных в крови, и наказали в соответствии с Законом. Остальных вернули на Континент. Так закончилось это мероприятие, сулившее выгоды, — плебеи приобретали опыт и квалификацию, Остров справлялся с разрухой, и восстанавливал производства, в которых нуждаются все.

— То, что ты говоришь, не более чем слова, — глухо произнес Ангел, упрямо набычившись, опустив голову.

— Не согласен, — возразил Адам. — Я говорю о жизни, которую нам довелось прожить в тревоге. Мы потеряли отличных солдат, их подло убили, когда они, безоружные, предложили переговоры плебеям, окопавшимся в школе, — самым непримиримым. Это как называется? Теперь ты упираешься, не желаешь жить в мире, построенном нашими предками, которые, согласись, были куда умнее нас с тобой.

— Ты говоришь и думаешь как закоренелый исступленный, хотя по крови ты наш. Предаешь свою мать — самое страшное преступление, которое мой народ не прощает.

— Ты отдаешь себе отчет в сказанном только что? Оскорбляешь меня…

Они сидели напротив друг друга, нахохлившись, — в доме было прохладно. Молчали. Каждый думал о своем — взвешивал собственную правоту и неправоту другого. Адам вдруг отчетливо обнаружил, что они незаметно стали врагами, и изменить новое состояние, отличавшееся от прежнего сосуществования, пропитанного дружелюбием, уже не удастся. Он с ужасом и горечью осознал, что за этим широким и таким добрым домашним столом, за которым они не однажды сидели плечом в плечо, родилось нечто страшное, что по-ученому называют отвлеченным словом противостояние, а по-простому именуют кратко и безнадежно войной.

Он, конечно, понимал, что его правота довольно скользкого свойства и самым слабым ее звеном была Лиля. Однако обида, долго копившаяся, но так и не разрешившаяся определенностью, продолжала разрастаться в нем. Он знал, что навсегда потеряет лицо, если отступит сейчас. Он был обязан в любом конфликте оставлять за собой последнее слово — в соответствии со своим положением.

— Мне кажется, — быстро заговорил Адам, — мы не можем понять друг друга и все более расходимся оттого, что нами управляет некто третий, чужой человек, причем этот кто-то и для тебя, и для меня один и тот же. Этот человек Хром. Я не раз поминал его имя…

— Да, это Хром. Ты не можешь с ним справиться. Почему? Ведь он всего-навсего человек — ни кола, ни двора. Пустышка, а ведет за собой…

— Не могу, — признался Адам, — пока. Но я стараюсь. Механизм государства инертен, нужно время, чтобы его раскрутить, но стоит ему разогнаться, как придет то, чего мы не можем достигнуть в обычной размеренной жизни. Я Хрома достану и раздавлю. Рано или поздно. Обещаю. Но это произойдет в спокойное время — на досуге. Сегодня нужно решать насущные задачи: как нам жить дальше. Подведу итог: ты не желаешь сотрудничать с властью, считаешь себя независимым, нарушаешь договор, который заключал не ты, вплел в наши отношения Лилю, не зная причин, по которым я вынужден был расстаться с нею. Путаешься с человеком, ни тебе, ни мне не желающим добра. Не так давно Хром, нисколько не смущаясь, заявил, что успокоится только тогда, когда я перестану дышать. Учитывая весь ворох проблем, я убедился, что ты нарушаешь главный пункт договора о предоставлении славам земель для обустройства жизни на Континенте. Строишь серьезный объект, не согласовав с нами, что обязательно в соответствии с упомянутым договором. Я немедленно возвращаюсь на Остров. Доложу Сенату результаты поездки. Пусть решают, как следует поступить в сложившейся ситуации. Одно понятно, что сносить оскорбления от людей, для которых исступленные столько сделали и продолжают делать, мы не будем. Не рассчитывай. Предательство будет наказано, наказание последует незамедлительно. Готовься. Я все сказал.

Адам поднялся, пошел вон. Ангел, озадаченный, не остывший, остался сидеть.

— Значит, война, — произнес он тихо вослед Адаму.

По дороге в порт Адам выслушивал донесения мужиков. Перебивая друг друга, они спешили доложить — каждый свое. Он с трудом улавливал общую мысль.

— Совсем загибаются братья, — в запальчивости кричал Ваня. — Трудно им живется. В тюрьме и то лучше.

— Могут взорваться, — осторожно размышлял Афоня.

— Это у них запросто, — соглашался Ваня. — Горячие ребята.

— А вот как приступят, — бубнил Афоня, — упрутся рогом, ни за какие коврижки не сдвинешь.

— Видать, еще не накипело, — солидно вступал Юри. — У них на уме одно — месть. Страшно. Спрашиваю, за что, братцы, мстить будете? А за все — отвечают.

— Еще накипит — предупредил Афоня, опасливо озираясь.

— Когда созреют, черта с два управишься с ними, — вмешался Ваня. — Всем, кто сунется, будет крышка

— Не набрали подходящего давления, — подвел итог Юри.

— Какой Никодим начальник? — ворчал Ваня. — Вот был у нас начальничек — Верт. При нем не больно побалуешь — приструнит мигом. Не стало Верта, народ сразу пошел в разнос. Ничего святого…

— Интересно, где теперь Верт обретается? — спросил Юри. — Жив ли?

Адам угрелся, подремывая, — слушал вполуха. Ничего нового, все как всегда — у плебеев проблемы одни и те же: набить живот поплотнее, дождаться свадьбы, если повезет, а там и до неглубокого ровика рукой подать — столкнут небрежно, землицей припорошат кое-как и думать забудут, что был на Земле человек и как его звали.

Отвлек вызов коммуникатора. Адам включил связь, прислушался — в трубке неровное дыхание и ничего больше.

— Кто там? — спросил он и, не получив ответа, отключил аппарат. Объяснил: — Не туда попали. Бывает.

Но вызов повторился тотчас.

— Это, никак, господин Владетель?

— Это господин Владетель, — сказал Адам. — Что дальше?

— А дальше вот что, господин Владетель, если это действительно вы. — Тихий голос звучал неуверенно и определенно принадлежал человеку пожилому. — Считаю нужным поставить вас в известность. Дело в том, что в инкубатор ворвалась толпа головорезов. Они захватила корпус старших девушек. Сразу приступили к свадьбе. Да с таким размахом и наглостью… Теперь мероприятие в разгаре. Девчонки орут благим матом… Потом появились солдаты, чьи не знаю, но не наши. Прилетели на вертушке. Попытались прервать веселье… Только сил у них маловато, ничего путного не выходит. Эти козлы заперлись. Открывают дверь и выбрасывают изувеченных девчонок. Представляете? Одну за другой… Уже десяток набрался… Солдаты стоят, смотрят…

— Кто говорит? — перебил Адам.

— Мы охранники. Нас за ворота выбросили, чтобы не болтались под ногами. Мы сторожим в инкубаторе. Еще повезло — бить не стали, пригрозили, чтоб не совали носы не в свои дела. Что нам делать, господин Владетель? Я связался с вами из конторы. Госпожи Веры еще нет. Где она, не знаю.

— Позови главного над солдатами. Или пусть сам свяжется со мной.

— А где мне его искать?

— Любого солдата спроси, укажет. Поспеши.

— Бегу.

Вскоре в коммуникаторе щелкнуло, и послышался новый голос — жесткий:

— Дорс на связи.

— Кто говорит? — спросил Адам.

— Капитан Дорс.

— Что у вас происходит, Дорс? Кто руководит операцией?

— Безобразие происходит, а руковожу я. Плебеи захватили корпус старших девушек, заперлись там, и началось… Убивают девчонок, трупы выбрасывают на волю. Кент где-то отстал. Разбирается с нападением на хозяйку инкубатора. Сказали, что она ваша мать.

— Она цела?

— Цела. Ранила негодяя, который полез в ее дом.

— Пусть Кент свяжется со мной, как только появится. Я улетаю на Остров. Хорошо бы Кента забрать с собой. Он мне нужен…

61

— На этот раз нашего господина, кажется, зацепило, — ликовал Хром, в возбуждении прохаживаясь по кабинету Ангела.

— Похоже на то, — сдержанно согласился Ангел.

Хром энергично потирал руки, что было признаком торжества после удачно осуществленного замысла. Теперь был именно такой момент и перед ним сидел свидетель успеха.

— Так что не печалься, терпи, — напирал он напропалую. — Теперь клиент на ниспадающем, как говорится, участке траектории, почти в режиме падения. Успеть воспользоваться моментом — вот наша задача. Заметил, как он сдал с лица? И куда только прыть девалась? Потускнел Адам — заботы подмяли, силы уже не те. Да и были ли силы, если разобраться? Тюфяк он и есть тюфяк, как его ни ворочай, ни приспосабливай. Но напоследок, предполагаю, он не удержится, наваляет ворох проблем — жить будет некогда. Нет, братец ты мой, не разойтись вам по-доброму, не надейся. Постоянно держи в уме, что кто-то из вас в итоге останется на земле, а кто-то отчалит туда, откуда не возвращаются. Он почему ни с того ни с сего этот парад затеял? Думаешь, просто так? Нет. Он силы свои вблизи рассматривал. Не осталось сомнений, он нападет. Очень скоро.

— Объясни, Хром, какая кошка между вами пробежала? — Ангел держался из последних сил. — Вроде работали вместе, в согласии…

— Объясняю. Мои учителя завещали всех вас держать в узде — крепко. Это необходимо для того, твердили они без устали, чтобы государство стояло, не кренилось, упаси бог, не шаталось. Чтобы под него не вели подкопы всякие отморозки, чтобы против него не замышляла завистливая шваль в подворотнях, отрешенная от пирога по причине полной бездарности. Этого же требовал господин Владетель ― настоящий Владетель, не этот живопырка, который нынче делает вид, что правит. Потому-то я на страже — день и ночь. Это участь моя и единственная задача. Я решаю ее основательно, как привык, и решу непременно. А ты не кисни. — Он возвысил голос, каждое произнесенное им слово, втемяшивалось в голову бедного Ангела, ошарашенного напором ненависти. — Сомневаться сегодня не дело, Ангел, не дело. Твоя задача, кровь из носа, держаться плана. Твой план достоин твоего народа. На такое не каждый отважится, а ты взял себя в руки, рискнул. Дождешься горемык, примешь, а там, глядишь, и за Остров возьметесь — уже сообща. На твоей стороне будет силища непомерная. Здешних людишек беру на себя — так сказать, подготовлю почву. — Он помолчал, всматриваясь в лицо сидящего перед ним понурого человека, пытаясь разглядеть на этом ничего не выражающем лице хотя бы проблеск решимости. — Скажи мне, сколько детей ты отдал за последние весны? С тех пор, как во власти? Считал?

— Счет мы, конечно, ведем, да что счет? Каждая исковерканная душа на учете в наших сердцах. Сами помним, детям поручим помнить, а те — своим детям. Потеряли тысячи…

— И что же, тебе не жаль их? Особенно девочек. Они у вас удивительные…

— Не нужно, Хром, — сдавленно вскрикнул Ангел. — Больно.

— Что с твоей дочерью, знаешь? Могу посодействовать, если позволишь…

— Вера сказала — на Остров отправили, а там разве сыщешь…

— Вот видишь… А как было бы славно, когда дочка рядом. На старости лет голову приклонить…

— Помолчи, Хром, — крикнул Ангел в отчаянии. — Помолчи. Без тебя тошно.

— Надо, Ангел, надо. Он сейчас не в силе, за душой ничего не осталось, даже настоящих врагов не удосужился завести. Вроде крутится, вертится, обещает напропалую и то дать, и это… Не человек — метеор. А толку от его метаний? Чуть за дело возьмется — пустышка. Мне кажется, это болезнь. Прикинется добреньким, справедливым, а следом меняется на глазах и все, сказанное только что, наизнанку — побоку, в мусор. Если честно, мне ничего не стоит убрать его, только я не хочу, чтобы так просто. Моя цель иная. Преступник на собственной шкуре должен познать последствия своих преступлений. Испить чашу до дна, как говорили предки.

— Смотрю, у тебя все решено… — осторожно проговорил Ангел. — Ты хорошо подумал? А что как сорвется?

— Не сорвется, — сказал Хром и добавил твердо — отрезал: — У меня не сорвется.

— Ты давеча обещал достать мне сведущего человека, — напомнил Ангел. — Старичка, который доподлинно знает дело…

— Где ты был раньше? Лишний бы раз напомнил — непростые материи. Человек нужен с опытом, да и знания не помешают. Впрочем, есть у меня один старикан на примете. Но уж больно стар, хотя, как никто, сведущ. Попробую зацепить. И в придачу к нему подберу молодого — в сопровождение и для перевода туманных речей на понятный язык. Обещаю, займусь вплотную. Жди. — Он поднялся, внимательно уставился в лицо Ангелу в последний раз, замер. Но встряхнулся, недовольно скривился, хмыкнул. — Ладно, пойду — дел навалом. Как разберусь, снова нагряну. Заранее сговариваться не будем — потому как, знаешь, неподалеку от тебя крот сидит. Посапывает, скотина… и сливает, сливает… информацию.

— Не пугай, — по слогам проговорил Ангел.

— Чую, сидит, скотина, посапывает… — повторил Хром, усмехнулся недобро, развернулся, прянул к двери и, уже выходя вон, уронил твердо: — И сливает.

62

Сенат, созванный на чрезвычайное заседание, выслушав краткое сообщение Адама о последнем разговоре с Ангелом, озадачился крепко, присмирел и вынужден был согласиться с тем, что для разрешения конфликта ничего другого, кроме войны, не осталось. И хотя, судя по отдельным репликам господ сенаторов, воевать никому не хотелось, предложение Адама на этот раз как следует наказать славов, вышедших из повиновения, поддержали единогласно.

Итогом краткого совещания было объявление Сенатом военного положения и немедленной мобилизации не только всех вооруженных сил государства исступленных, но также обывателей, невоеннообязанных в мирное время, начиная с юношей и заканчивая стариками. Напоследок по предложению сенатора Трампа торжественно объявили Адама главнокомандующим, власть которого с этого момента становилась абсолютной и Сенатом уже не ограничивалась.

Сразу же после голосования он связался с Кентом, все еще находящимся на Континенте.

— Слушай меня внимательно, Кент. Сенат принял решение — отныне мы в состоянии войны со славами. Сколько нужно времени, чтобы снарядить и поднять носители?

Кент молча сопел в трубку — соображал.

«Вояка, — думал Адам. — Хмурое лицо, на уме одна мысль: будут ли потери, и если будут, то какие. Солдат бережет. Это похвально, но, следует признать, совсем не бережет меня, своего Владетеля. Забывает, что все пакости на Земле начинаются с неповиновения».

— Чтобы завтра утром носители были на старте, — приказал Адам, не дождавшись ответа. — Трех будет достаточно. Ты хорошо слышишь меня?

— Слышу, — вяло произнес Кент. — Это можно сделать немедленно,

— Стройку, о которой мы только вчера говорили, будь она неладна, превратить в пыль… Это приказ. Ты понял, Кент? Я могу на тебя положиться? Ну, скажи, чем ты опять недоволен? Говори, я слушаю, — прикрикнул он, поднеся микрофон коммуникатора к самому рту. — Ты что, уснул там?

— Я думаю, — отозвался Кент.

— Неплохо сказано, — рассмеялся Адам, оттаивая. — Жизнь проясняется, когда узнаешь, что твой подчиненный думает. Ну, и что ты надумал, мыслитель?

— Я думаю, сколько нужно поднять носителей, чтобы уничтожить стройку. — Он замолчал, а когда заговорил вновь, Адам понял, что этот разговор никакого удовольствия генералу не доставляет: — Мне интересно знать, что будет с людьми, которые копошатся там, внизу? Их тоже в пыль? Или сначала предупредить, чтобы успели отбежать подальше?

— Теперь, Кент, рассусоливать некогда, нужно действовать. Разве я не ясно сказал, носителей нужно три. Предупреждать не обязательно — это, братец, война. А на войне рискуют все и всем. Кстати, я не против, если небольшую бомбочку наш летчик положит на окраину города якобы по ошибке — кое-кого впечатлит…

— Такой приказ я не отдам. Хотите, сами приказывайте.

— Это война, Кент, — крикнул Адам. — Все заодно. Или неповиновение воле Владетеля тебе больше подходит? Нет, мой генерал, всякое действие, прерывающее течение жизни в ответственные моменты, должно быть наказано. Не думай, что ты исключение. Кстати, чем ты там занимаешься?

— На вашу мать напали… — проговорил Кент. — Вот, разбираюсь…

— Мне уже сообщили. Знаешь, кто? Ну-ка, поподробнее…

— Какой-то ублюдок. Из славов. Кажется, тот, что зимой мальчонку прикончил. Был судом осужден на изгнание. Она с подонком сама управилась, не растерялась — ранила из ружья. Потом со мной связалась, сообщила, что в инкубатор ворвались пришлые, сходу принялись свадьбу играть, что нужна помощь. Поднялись по тревоге, через двадцать минут были на месте. Гаденыша повязали… Пиней звать.

— Чего он хотел от нее? — Кент не ответил. Адам вспылил: — Да что с тобой, генерал? Ты, наконец, проснешься?

— Он потребовал, чтобы она приняла участие в свадьбе. Назначил ее своей… долей. Своей женщиной…

— Сластолюбца ко мне, — приказал Адам. — Хочу посмотреть на его рожу, прежде чем удавить. Нужно узнать, не замешан ли Хром в этом деле. Чую, без него не обошлось. Вот, значит, с чего решили начать. Как Вера?

— Она молодец, держится…

— Что в инкубаторе?

— Продолжается свадьба. Ночь напролет гудят, никак не уймутся. Наутро посчитали: выбросили двенадцать трупов. От штурма пока отказались, Вера боится, что перебьем девчонок.

— А ты не подумал, что эти придурки скоро сами всех перебьют?.. Заразу следует истреблять немедленно. Не рассуждая. Кто-то уцелеет, значит, повезло.

— Это приказ?

— Это приказ.

— Вера хочет сказать…

— Слушаю.

— Здравствуй, Адам. — Голос Веры звучал тихо — издалека. — Знаешь, кто это был? Пиня. Тот, что зарезал Фомку. Ты был тогда у Ангела, должен помнить.

— Как же ты с ним справилась?

— Пришлось стрелять — ранила. Было много крови, соплей и воплей.

— Пожалела? — спросил Адам. — Нужно было добить. Я до него доберусь…

— Не стоит. Ему досталось. Ладно, Адам, услышала твой голос, стало легче. Ты знаешь, последнее время изводят дурные предчувствия… Береги себя. Мы в инкубаторе. Кент приказал готовиться к штурму. Бедные девочки… Прощаюсь.

— Осторожно там, — крикнул Адам. — Никого не щадить…

Хром объявился в эфире поздним вечером, когда Адам уже развернул постель.

— Как дела, господин Владетель? — заворковал он. — Что новенького в нашем отечестве? Еще не всех укокошили? Оставьте хотя бы на развод… Как девочку-инженю…

— Не в свое дело лезешь, — прикрикнул Адам. — Ты в инкубаторе напроказил?

— Примите к сведению — я никаким боком… Не мое это дело девок гонять… Но, признаюсь, рейд первоклассный — мальчики погуляли на славу, заодно сученкам бока помяли. Вот закончили нескладно — жаль. Нет среди них достойного вожака, мыслящего стратегически, так сказать. А ваши головорезы жестоки… Расправились с мужиками чрезмерно, как всегда. Могли бы и пожалеть. Им не понять, что инстинкт продолжения рода, который вы намерены придушить, неистребим… Зверства не делают чести… Нужна ли такая жестокость? Почти всех положили. Особенно отличился капитан Дорс. Сноровистый убийца. Живых повязали, теперь развлекутся — добьют в застенках. Зачем-то на меня настучали…

— Разберемся, — сказал Адам сдержанно, но тотчас взорвался в отчаянии: — Хочу спросить, ты когда-нибудь околеешь? Или не дождусь? Ведь надоел…

— Вынужден вас огорчить, господин Владетель. Это печальное для меня событие рано или поздно случится, но не надейтесь, что скоро. Я дал себе обещание вас пережить. Теперь мы с вами крепко повязаны — ни разойтись, ни разбежаться.

— Когда тебя ждать на Острове? — спросил Адам, зная, какой ответ получит.

— Не скоро. Здесь у меня дел по горло. Новую кашу завариваю. Вот подготовлю, тогда и явлюсь, может быть. И не один.

— Чем на этот раз порадуешь?

— Пока говорить воздержусь — рано. Но, обещаю, будет куда интереснее…

— Ну-ну, дерзай… Только учти, я выхожу в Сенат с запросом о лишении тебя гражданства. Так что на Остров не торопись — напрасное дело…

Коммуникатор заверещал сразу же, как только Хром закончил с Адамом.

— Докладываю, — сипел в трубку слухач. — Кое-что записали. Очень интересно. Включаю?

— Давай, — разрешил Хром.

Пошла запись: …это, братец, война. А на войне рискуют все и всем. Кстати, я не против, если небольшую бомбочку наш летчик положит на окраину города якобы по ошибке — кое-кого впечатлит…

— Говорят Владетель и генерал, — объяснил слухач. — Вся запись уже на вашем компьютере. Они готовятся к бомбардировке стройки.

— У тебя связь с летуном есть?

— Имеется, — сказал слухач.

— Сообщи задание: пусть выполнит поручение господина… про бомбочку и окраину города. Понял? Действуй.

Хром отключился.

63

— С тобой, Пиня, все ясно, — сказал Адам, подводя итог. — Твоя песенка спета, Остается вопрос, на который нет вразумительного ответа: кто тебе приказал разобраться с Верой? Имя этого человека! Одно имя и ты будешь жить дальше. Разумеется, в этой камере — для свободы вины твои слишком обременительны. Понимаешь? В изоляции, но жить.

В полутьме тюремной камеры Пиня выглядел жалко. Особенно удручало в кровь разбитое лицо. Прежняя спесь, не дававшая покоя неугомонному человеку, слиняла, в его облике появился страх перед жизнью, которая больше не казалась приятной прогулкой.

— Понимаю, — выговорил Пиня, еле ворочая разбитыми губами. — Только выполнить ваше пожелание не смогу, даже если очень захочу. На самом деле человека, о котором вы говорите, не существует. Все, что тогда произошло, возникло в моей дурной башке, причем задолго до тех событий. Как один из вариантов. Я рассуждал просто: чтобы отомстить за Лилю, нужно дотянуться до вас. Но скоро сообразил, что такой выход мне не по силам. Значит, подумал я, остается ударить там, где и моих малых сил будет достаточно и, главное, где вы не ожидаете удара. Причем ударить обязательно по больному незащищенному месту, по тому, что вам особенно дорого. Поверьте, убить вас никогда не было моей целью — это слишком просто, но бесполезно. Тот, кому мстят, не испытает сполна последствий мести. Такая месть лишена смысла. Я мечтал вывести вас из равновесия — навсегда. Унизить, заставить страдать так, как страдал я сам, потеряв Лилю, как страдала Лиля, служа подстилкой тирану. Нам легко удалось захватить инкубатор. Сдуру начали ломать ограду. Сторожа сказали, что ключ от калитки у Веры. В суматохе я вызвался раздобыть ключ и пошел к ней. Мысль отыграться на вашей матушке явилась мне по дороге. Я никогда не считал ее подходящей для мести. Хорошо помнил, что она воспитала всех нас — плебеев и славов, никогда не делая между нами различий. Словом, она не заслуживала такой участи. Теперь понимаю, что она, единственная, немного любила меня, как любит мать, которой я не знал. Мог ли я покуситься на нее? Конечно, не мог. Но тогда я был страшно зол, бунтовал от безысходности — жажда мести душила, ее страшная сила не давала покоя, несла меня. А вовсе не глупость, в которой меня обвиняет всякий, кому не лень. Я понимал, что, обижая Веру, я заодно обижаю самого себя, предаю то хорошее, что в детстве было связано с нею. Я играл чудовище и тяготился этой игрой. Вы мне не верите… Больше сказать нечего — все сказано. — Помявшись, Пиня добавил осторожно: — У меня есть небольшая просьба. Можно ее высказать вам лично?

— Валяй, — сказал Адам. — Слушаю.

— Вы бы распорядились… — Пиня замялся, но справился с волнением и тихо договорил: — чтобы меня били по вечерам?

— Тебя что, бьют?

— Смертным боем, — выдохнул Пиня. — И почему-то обязательно утром. Видно, у этих гадов по утрам много сил… Противно… когда кусок хлеба, который я получаю на завтрак, наполовину с кровью… Противно. А вот если бить будут вечером, после ужина кровь за ночь подсохнет…

Пиня замолчал, опустил голову, поник телом.

— Распоряжусь, чтобы не били, — сказал Адам. — Но я не получил ответа на свой вопрос. Все, что ты сообщил, жалкие сопли… Я не верю тебе. Ты всегда легко врал, врешь и теперь. Так что не жди перемен в своем состоянии. Что заработал, то и получай — с добавкой.

— Вы жестокий человек, господин, — проговорил Пиня, оживая.

— Я и вправду жесток, — согласился Адам. — Но не более, чем жестоки со мной. У тебя всего лишь разбито лицо. Знаю по личному опыту, как только бить перестанут, раны затянутся, заживут, ты забудешь о них. У меня душа покалечена — не осталось живого места, искорежено все, убито. Этого не забыть. Тебе проще, ты живучий. И потом, ты должен бы знать, что жестокость — последнее, что еще понимают такие люди, как ты. Что, не так?

— На жестокость ответ один, — печально проговорил Пиня, — еще большая жестокость. И дальше — по кругу…

— Здесь ты прав, — сказал Адам, поднимаясь. — Я пойду.

Он потряс решетку, немедленно сбоку возник охранник.

— Отворяй, — приказал Адам.

Заскрипел замок, решетчатая дверь подалась.

— Господин, — услышал Адам голос Пини. — Подождите. Есть еще кое-что. Очень важное.

— Говори, — обернулся Адам.

— Не для его ушей. — Пиня кивнул на охранника.

— Запри дверь и поди вон, — приказал Адам охраннику и вернулся в камеру.

Пиня дождался, когда охранник уйдет, и быстро заговорил:

— Можете, господин, думать обо мне что угодно, но выслушать меня вы должны. Я знаю, нет мне веры, нет прощения — слишком много дурного за мной. И то, что я скажу, мне не поможет. Но я все же скажу, а зачтется или нет… Не подумайте, что для того говорю… Я вам расскажу о Никеше. Дурачок, обжора, бабник — это все про него, все правда. Если вы заметили, он не обижается, смиренно терпит. Вроде бы солидный мужик, доверием облечен, властью обласкан, а такой несуразный увалень, над которым только ленивый не потешается… Чего стоит сборище на площади… Я же видел, как вы силой толкали его к трибуне — заставляли выступить, а он упирался, отказывался. Это я к тому говорю, что Никодим врет всегда. Он себя придумал — такого, да так ловко, что подвоха не заподозришь. А на деле он совсем не дурак. О таких говорят: себе на уме. — Пиня замолчал, уставился на Адама внимательно жалостливо. — На самом деле он готовится, он уже готов. У него армия. Небольшая, пригодная к скрытной войне, сильная духом, физически крепкая. Бороться с нею, даже при численном превосходстве и смертоносном оружии, будет непросто. Воины света — так он их называет. Полсотни бойцов, каждый стоит десятка. Это не громкие слова, господин, это то, с чем придется столкнуться. Они сейчас обитают в лесах, на северных территориях Континента. Где именно, я скажу, но хорошо бы по карте. Я там бывал только однажды — у них нет ко мне доверия. Подготовкой заправляет старый Стан, отец Ангела, дед вашей жены Евы…

— Откуда они взялись? — Адам не удержался, перебил монотонную речь Пини.

— Их готовят давно. Когда началось, не знаю. Отбирали по человечку, списывали как естественную убыль, Знаете, бывают взрывы в шахтах, обвалы… Их превращали в неучтенных — хоронили для вида, вырезали сережки, удаляли из базы. Так они насовсем исчезали. Они никому не подчиняются — одному Никеше. Головорезы, натасканные на убийство. Доставку на Остров обеспечит Ангел — у него корабли готовы. Пока упирается для порядка, но его уломают. Славы заберут всех разом. Переговоры идут или уже закончились. Хром при деле — главный советчик. Подзуживает, объясняет. Десант высадят скоро, выбрано несколько точек. Помешать вы не сможете, сил у вас нет. Дата начала операции и место высадки еще не установлены, Окончательного решения я не дождался. Чтобы подготовить встречу, у вас есть неделя, от силы две. Их остановит только непогода, что ни говорите, а мореплаватели они хреновые…

— А конечная цель? — спросил Адам. — Что им нужно, в конце концов?

— Никеша твердит как заведенный: пришло время за все расквитаться с исступленными. Считают, другого такого момента не будет. Они захватят Остров, а население проредят — так они выражаются. Дальше примутся за неудачников — не позволят вернуться на Землю. Никеша как-то проговорился, что комитет, так они между собой называют заправил операции, уже изучает эту возможность. В надлежащий момент будет дана команда приступить к исполнению. Ангел не останется в стороне. Этот ввяжется в операцию позже, когда почует успех. Уже давно земля под ним ходуном ходит — ему грозят судом народа… Пахнет отставкой и позором. А вариантов, чтобы вывернуться, на этот раз у него немного. В конце концов, сложится союз плебеев и славов… Тогда придет большая беда и Острову будет каюк…

Пиня замолчал, сидел, понурившись, глядя в пол.

— Почему ты мне помогаешь? — спросил Адам.

— У меня шкурный интерес, — быстро ответил Пиня. — Надеюсь хотя бы частично искупить вины…

— Значит, остается война, — сказал Адам и, помолчав, договорил: — В результате одна из противодействующих сторон будет истреблена…

— Это так, — сказал Пиня, — и уже ничего не изменишь.

— Пойти на попятный, — сказал Адам, — испросить прощения… Неслыханное унижение. Остров в развалинах, кое-что удалось восстановить — жалкие крохи… Большой корабль приближается к Земле. Посадить хотя бы один подкидыш мы не можем. А когда сможем, не знаю… Ладно, Пиня, пока живи… Пошел я.

Вспыхнула лампочка на потолке. Пиня проснулся, открыл глаза. Следом противно залязгал ключ в замке.

В камеру вошли — трое. Заперли дверь за собой. Одного Пиня узнал — охранник, мрачный малый. Торчал при двери — впускал, выпускал Владетеля. Во время разговора ошивался неподалеку, но ушки держал на макушке. Наверняка слышал все — до последнего слова. Двух других, вызывающе спорых и основательных, Пиня видел впервые. Про таких говорят: у них руки чешутся.

Они подошли к лежанке, нависли над ним, разглядывая. Охранник остался стоять при двери. Пиня сообразил, что его ближайшее будущее определилось, что оно печально. Эти ребята, похоже, по его душу…

— Ну-ка, вставай, козел, — рявкнул один из них, на вид постарше — мордастый.

— Ишь, развалился, — прошипел второй — сильно простуженный.

Пиня продолжал лежать.

— Будем тебя кончать, — объявил мордастый. — Тебе как больше подходит?

— Начинай шевелиться, нам некогда, — поддакнул простуженный, опасливо озираясь, и предложил: — Давай, Серя, просто придавим, чего валандаться?

— А мне никак не подходит, — сказал Пиня с вызовом, собрав воедино остатки наглости. — Я простой человек, господа, помирать мне не к спеху.

— Вон ты как запел, — сказал мордастый. — Привык в первых рядах языком молоть? Очень интересно.

— А что как понравится? — сказал второй, и следом послышался нервный задышливый смешок — веселый малый.

— Ну, тогда что ж, валяйте, — сдался Пиня. — Только действуйте сами — помощник из меня никудышный. Кажется, ногу сломали гады, не встать мне…

— Неужто бьют? — спросил первый.

— А ты что думал, нянчатся? Считай каждое утро молотят… По полной программе… И потом добавляют — по ходу…

— Еще до явления этого, как его, господина Владетеля?

— Ну да. До прихода человека, которого так называют. Это он вас прислал?

— Нет, не он. Нас присылают другие люди — серьезные.

— Загибаешь, парень. Тогда Хром?

— Это еще что за хрен с горы?

— Понял. Остается Никеша, — прикинул Пиня. — Других врагов у меня, вроде, нет…

— Угодил в самую точку.

— Неужто подонок посмел?.. — сорвавшись, заорал Пиня. — После всего?.. Мы же договорились…

— Ничего не знаем, — сказал мордастый уже нетвердо. — Нам кончать тебя велено, а не лясы с тобой точить. Понял?

— Конечно понял, — выдохнул Пиня и вдруг завелся, остервенясь. — Значит, когда я дергался по его поручениям, был хорош? А теперь, значит, того, к ногтю?.. Но за что? Хочу говорить с ним. Поговорю, а тогда… валяйте.

— Других пожеланий нет? — спросил простуженный, задыхаясь от нетерпения.

— Нет, — отрезал Пиня. — Одно это. Последнее.

Мордастый задумался. Простуженный, суетливо переступая с ноги на ногу, отвернулся. Пиня почуял: пахнуло надеждой. «Нужно крепко держаться, — подумал он, — и пропади все пропадом. Только бы выжить, а там…» Следом явилась мысль — отвлекающая.

— Это ты меня заложил? — заорал он на охранника, стынущего у двери. — Подслушал наш разговор, урод?

— Так ведь вы так говорили, что не услышать мог разве глухой. А я не глухой, — проговорил охранник, оправдываясь.

— Ты не глухой, соглашусь, но зачем побежал закладывать? С Никешей спелся? Прислуживаешь ему?

— Так ведь ты заложил Никешу, — переведя дух, забубнил охранник. — Ну, что, мол, у Никеши армия наготове, и все такое, что скоро он нападет на Остров… А что, разве не так? Ну, скажи, не так? Ты же сам первый предал хозяина.

— Вот оно что, — протянул Пиня, остывая. — Ну, какой же ты дурачок, парень… Разве ж я виноват, что ты неспособен понять, что иной раз от грязной лжи куда больше прока, чем от чистейшей правды? Не догадался, что доносом про никешин замысел я Владетеля озадачил — сбил с панталыку? Легко! Вот уж забегает он теперь, засуетится. И все впустую. А нам только того и надо. Несколько слов, а он уж готов силы рассредоточить, которых совсем немного, а наши-то тут как тут. Ты что-нибудь понял, убогий? Это надо же, отыскал предателя…

— За что тебя заперли? — спросил мордастый уже не грубо.

— Ты что, такой любопытный или надумал прикинуться? — напустился на него Пиня и, не дождавшись ответа, отчеканил твердо: — На этот вопрос отвечать не буду — это прошлое. Вас оно не касается никаким боком. В том деле двое: я и Владетель — глаза в глаза. Посторонним соваться не стоит — между нами свободного места нет. Сообразил?

— Бреши больше, — сипло прошипел простуженный.

Пиня понял: кризис миновал, он еще повоюет малость.

— Я повторяю, — проговорил он резко, возвышаясь и предупреждая возражения, — не вашего ума дело.

— Ну, как знаешь, — сдался мордастый и потускнел, задумался.

— А, может, все же приступим? — заикаясь от нетерпения, ожил второй — в обиде, что ускользает жертва.

— Нет, — строго оборвал мордастый. — Еще не время… Успеем. Куда он из клетки денется? Ладно, — обратился он к Пине, — живи покуда, но помни, приятель, должок за тобой… Мы явимся как только, так сразу… Так что не расслабляйся, поджидай…

Лязгнул замок, скрипя, отворилась и затворилась ударом дверь. Шаги посетителей удалились и вскоре стихли.

Пиня остался один — наедине с неровно бьющимся сердцем.

Вернувшись в свои владения после долгого разговора с Пиней, не принесшего облегчения, напротив, запутавшего окончательно, Адам почувствовал расслабляющую усталость. Одного хотелось: побыстрее улечься в постель, попытаться заснуть хотя бы на полчаса, что обычно приносило облегчение. И он лег — на кушетку, голову примостив на жесткий валик, вытянулся, свесив ноги за пределы опоры, расслабился и сразу уснул.

Проснулся в полной темноте, в памяти всплыл раздрай между ним и Ангелом. Он потянулся к столу, включил свет. Разговор на повышенных тонах, желание доказать свою правоту и неправоту другого… Дальше, нашла коса на камень, приязнь сменилась ненавистью, и понеслось… Нужно было остановиться, не доводить до войны, не использовать последний аргумент: если не по-моему, то никак.

Навалилось гнетущее состояние, не раз приводившее к необдуманным поступкам, о которых потом приходилось жалеть. И следом непреклонная мысль: решение, если оно принято, должно быть исполнено немедленно, иначе покоя не будет…

Дальше Никеша — одно к одному. Если верить Пине, продолжал рассуждать Адам, получается, что во всех трагических происшествиях последнего времени виноват Никеша. Придурок явно зарвался. Но как заставить себя поверить, что это чучело способно мыслить, строить планы, претворять их в жизнь… Причем неплохо, даже умно. Откуда в увальне вдруг обнаружилась склонность к действию? Точно пружина, долгое время пребывавшая в предельном сжатии, неожиданно распрямилась, сообщив запасенную энергию серой аморфной массе, и все вокруг, прозябавшее в нищете и безнадежности, разом переменилось, сделалось иным — упругим и свободным.

Он понимал, что с Никешей произошло то, что он подспудно подозревал, скрывая от самого себя. Процесс перерождения начался и остановить его нет никакой возможности. Будущее его и его страны, похоже, определилось. Обратной дороги к прежнему запустению не существует. И чем больше он верил в версию Пини, тем больше не верил в себя.

Его придавило удивительное открытие: противодействовать оживающему напору Континента он не имеет ни сил, ни возможностей, которых на деле оказалось совсем немного. Отсюда горький вывод: близок конец кичливому превосходству исступленных. Отныне предстоит считаться с этим печальным обстоятельством.

Он попытался перечислить, что нужно сделать немедленно: найти Дорса, дать команду поднять вертолеты, включить локаторы. Сосредоточиться и заняться всерьез охраной Острова. Но сначала найти Дорса… Он знает, что делать, — волынить не будет…».

Секретарь отозвался сразу:

— Слушаю, господин Владетель.

— Найди-ка мне Дорса.

— Дорс?

— Я вас слушаю, господин Владетель.

— Поступила свежая информация, которую пока невозможно проверить, но я считаю, что к ней следует отнестись серьезно и на всякий случай принять как руководство к действию. Суть этой информации состоит в том, что в наших прибрежных водах вероятно появятся чужаки — воинственные представители Континента. Предполагаемая цель этих героев нападение на Остров. Не исключено, что оно начнется высадкой вооруженной группы. Нужно немедленно, организовать регулярные облеты побережья и экономической зоны. Особенно тщательно вблизи участков, пригодных для высадки десанта. Проверь все радиолокационные станции, в первую очередь станции дальнего обнаружения. Подтяни оперативный резерв к месту предполагаемой высадки — хотя бы по несколько человек в помощь береговым постам наблюдения.

— Понял, приступаю. Кто поможет расконсервировать станции?

— Обратись к Клуппу. Пусть океан обшарят, как следует, и впредь глаз с него не спускают. По выполнении доложи.

— Будет сделано, господин Владетель.

— Чтобы все лежебоки проснулись, начни с учебной тревоги. Это все.

64

На экране монитора подрагивала панорама главного порта столицы. Вдоль стояночной линии выстроились носители. Три корабля — все, что удалось укомплектовать экипажами. Диспетчер доложил пространно: после обеда залили горючее, загрузили боезапас, как велено, — по двенадцать бетонобойных планирующих бомб. к старту готовы

Двухтонные махины, изготовленные на всякий случай, главным образом потому, что подобное расточительство разрешала освоенная технология, вторую сотню весен ржавели на стеллажах в специальном отсеке центрального склада. Поначалу оружейников озадачил неприглядный внешний вид снарядов. Предложили перед употреблением корпуса освежить — хотя бы заржавевшие части корпуса покрыть свежей краской. Адаму доложили об инициативе. Он потребовал отказаться от этой затеи, пояснив, что и так сойдет, — отправляемся не на парад.

— Господин Владетель! Это Кент. Ваш приказ выполнен. Пиня в камере.

— Здравствуй, Кент. С Пиней уже пообщался, узнал кое-что интересное. Ты теперь где?

— В вашей приемной.

— Давай, заходи.

Кент вошел — неловко, бочком. Уселся, понурившись, опустил голову.

— Нравится? — спросил Адам, кивнув на новое приобретение — монитор в полстены. — Представляешь, нашли на складе — в упаковке. Подготовили для отгрузки. Кто заказал такое чудо, узнать не удалось — документы погибли в пожаре.

— Красивый, — отозвался Кент.

— Что такой мрачный? — спросил Адам. — Обижен, что Сенат провели без тебя?

— Приняли решение?

— Представь себе — единогласно.

— Напрасно, — сказал Кент.

— Возможно.

— А что будет с Пиней? Опять вывернется урод?

— Не вывернется, пока полезен. Он рассказал о планах Никеши.

— Неужели у Никеши есть планы?

— А ты думал… Самые что ни на есть серьезные. Пиня уверяет, что у него все готово и что он нападет в ближайшее время. Нам нужно прийти в себя и хорошенько подготовиться.

— Неужели посмеет?

— Посмеет.

— Значит, Никеша спелся с Ангелом. Возможно, между ними союз. Никеша предоставляет солдат, Ангел обеспечивает доставку, а нам расхлебывать кашу, которую они заварят.

Поступила команда на старт. Задраили люки, укатили в укрытие лестницы, персонал порта рассредоточился — занял места по расписанию. Шустрые буксиры, едва заметные рядом с огромными носителями, взялись деловито растаскивать корабли по стартовым позициям. Вскоре, отработав перестроение, один за другим укатили.

К семи часам пополудни, как и предполагалось, подготовка была завершена, Диспетчер обратился к Адаму — попросил команду на запуск двигателей головного корабля. Адам разрешил. Минуту спустя неистовый грохот накрыл порт. Адам вынужден был убавить громкость. Струи огня, вырвавшись из сопел, ударили в отбойник — стальную вогнутую стену, стоящую позади кораблей. Преломившись и пригасив солнце, они прянули вверх столбом огня, белого дыма и пыли.

— Первый пошел! — раздался бодрый голос диспетчера.

Громадина, едва различимая в пыли и дыме, дрогнула и начала движение. Грохот двигателей сменился пронзительным свистом, частота которого быстро нарастала, и скоро звук стал едва слышен.

Переключили камеру. Корабль, ускоряясь в колеблющемся слое приземного воздуха, покатил по взлетной полосе, плавно покачиваясь. Включили форсаж — начался разгон. Вскоре корабль исчез — нырнул в низину, за горизонт. Несколько мгновений он не был виден и неожиданно обнаружился, но уже высоко в небе, отразив солнечный свет. Серебристая стрела, в которую превратился огромный корабль, поднималась почти вертикально, одновременно удаляясь, и, несколько секунд спустя, превратилась в подрагивающую, мельчающую на глазах блестящую точку.

— Второй пошел! — прокричал диспетчер.

Второй носитель потянулся следом, разгоняясь, и тоже возник вверху, в том же месте, которое только что покинул первый корабль.

— Третий пошел!..

Вернулась тишина. Пыль медленно оседала. На Земле завершался светлый день: низкое солнце, теряющее силу, полное безветрие — отличная летная погода.

Выпускающий инженер порта деловито доложил, что операция началась, корабли поднялись вовремя, заняли эшелон в соответствии с летным заданием, легли на назначенный курс — строго на восток. Дистанция между носителями установлена. Уточненное время до точки сброса один час двадцать пять минут…

Адам дослушал доклад, передал благодарность команде порта за слаженную работу и отключил связь.

— Дело сделано, — сказал он, обращаясь к Кенту, — остается ждать результата. Какая разница с Континентом по времени? Часов семь?

— Шесть, — ответил Кент. — Там будет ночь.

— Ясно, — сказал Адам. Помолчав, встряхнулся и продолжал энергично: — Теперь обратного хода нет. И это есть хорошо.

— Еще не поздно дать команду на разворот, — неуверенно произнес помрачневший Кент.

— Ну уж нет, не дождешься, — вскипел Адам. — Смирись и думай, что нам делать дальше, куда идти и в какой компании.

— Я уже высказал свое мнение: эта затея не по мне, — произнес Кент, поморщившись.

— С таким настроением не в бой идти, впору на госпитальную койку. Что с тобой происходит, Кент? а не годится. льше. Ты нездоров? Что тебе не нравится? Попробуй растолковать так, чтобы я понял.

— Мне все не нравится — с начала и до конца. Вы приняли решение, убийственное по нескольким причинам. Первая причина материального характера — оскудевшая численность народа. Стоит ее подкосить и все покатится, посыплется… не остановишь. Опасно воевать, когда резервы ограничены. Точнее, когда их нет. Можно ли ввязываться в сражение, если нет резервов? Если не будет возможности надавить в нужное время в нужном месте…

— А не кажется ли тебе, Кент, что, рассуждая так, ты проигрываешь сражение, не вступив в бой.

— Вторая причина провокационная — эти чудовищные бомбы, — продолжал Кент. — Поднимать их было незачем, достаточно полутонных. Чтобы припугнуть, обозначить решимость… И обойтись одним носителем…

— Ну, уж нет, — перебил Адам раздраженно. — На этом этапе наша задача предъявить силу сразу в достойном объеме. Эффект невелик, если на цель заходит один носитель, — очевиден скорый конец атаки. Когда же за первым следует второй, зарождается легкая паника. Но, оказывается, еще не все, — предусмотрено продолжение. В дело вступает третий — кара небесная… Остается единственный выход, если не совсем тупой: лапки кверху и бряк на коленки… Давай дождемся результата. Славам давно следует поубавить прыти, а Ангелу понять, что словесные доводы исчерпаны, дискуссия поднялась на запредельный уровень. Если коротко, когда заговорили пушки, остается унять гонор и помалкивать. Бомб у нас на всех и надолго хватит. Ангел должен загрузить в память простую мысль: придет время, и все они очень даже могут посыпаться на его пустую голову. Суровая неизбежность, Кент, — самый убедительный аргумент в извечном споре. Мир, о котором ты так мечтаешь, вернется, когда я приму капитуляцию, а Ангел будет сидеть с нашем подвале.

— Славы не плебеи, — напомнил Кент. — Их на испуг не возьмешь — тертые калачи. Вспомните, с каким отчаянием они сражались на Острове, когда пришли нам на помощь. Чужая для них война, а как стояли…

— Ничего этого я не помню, — сказал Адам. — Коротал время в клетке на драной подстилке, пропахшей звериной мочей, зуб на зуб не попадал от холода. И в желудке уже не урчало — слипся пустой желудок. — Он помолчал. — Тот, кто проиграл, должен сдаться — таковы правила…

— Не совсем так. Проиграл тот, кто в душе согласился с тем, что проиграл. А пока такого согласия нет, война продолжается. Славы как раз из таких: до последнего патрона будут стоять, до последнего человека…

Адам внимательно посмотрел на Кента, усмехнулся недобро.

— Как же сложно ты стал выражаться, Кент. Проиграв, рано или поздно будешь вынужден согласиться с проигрышем. Пришло наше время, спешить не будем, подождем, когда Ангел поймет, что его песенка спета. Одну проблему, считай, мы решили. Теперь скажи, что нам с возвращенцами делать? Отсрочить их появление мы не можем. Не успеешь оглянуться, как они возникнут на наших задворках. И что самое удивительное, потребуют свою долю пирога… Эта проблема будет похлеще проблемы славов.

— Это как понимать?

— А так и понимай. Буквально. Мы ведь так и не ответили на главный вопрос: кто они для нас?

— Как это, кто? Родные люди, кто же еще? Для меня такого вопроса нет.

— Ты так думаешь?

— Я не думаю, я эту задачу решил — однозначно.

— И ты считаешь, что самое время согласиться с их просьбой и заняться восстановлением космодрома?

— Это самый простой и правильный выход. Мне докладывали, что разрушены только наземные сооружения — заряд заложили в них. Растащим обломки, расчистим площадку, поймем, как быть дальше… Если бетонное основание цело, задача упрощается…

— Тебе докладывали? — прицепился Адам. — А я, что же, в стороне?

— Сначала доложили вам, насколько мне известно.

— Не помню. А воевать кто будет?

— А мы воевать не будем, — упрямо проговорил Кент. — Остатки армии отправим на строительство. Вот вам и третья причина — организационная — у нас не будет армии, не будет добрых солдат и офицеров, зато появятся добрые строители.

— Приходится чем-то жертвовать, — сказал Адам. — А как иначе, ты знаешь?

— Знаю: отложить войну и вернуться к миру.

— Ты так решил?

— Не я, обстоятельства, в которых мы оказались. Повторяю: война для Острова самоубийство. Как вы не понимаете…

Он резко оборвался, замолчал, его лицо дрогнуло и остановилось, даже желваки перестали ходить. Он лихорадочно перебирал всплывающие обрывки мыслей, не договаривая самому себе, едва обозначив смысл, отставлял их в сторону, сочтя законченными. Дальше не развивал, лишь копил, поспешно переходя от одной незавершенной мысли к другой, и с нею поступал так же. В конце концов, он понял, что эта невнятица предполагает единственный итог: человека, сидящего напротив, если уж брать, то приступом, как говорится, нахрапом. Или, если продолжает жить в тебе воспитанная военной средой слабина перед существом высшего порядка, отказаться напрочь от тщетных попыток переубедить, и тогда не брать вовсе. Плюнуть и отвернуться — собственная жизнь дороже.

Он был убежден, что война — мерзкое кровавое преступление — на первых порах обманывает успехом, завораживает, завлекает. Как всякое преступление война примитивна мотивами. Жажда мести, как жажда справедливости, чаще всего оправдывает войну. Дальше проще: покопался в уцелевшей памяти простодушного человечества, которое ничему так и не научилось на собственном горьком опыте, подобрал подходящий вариант из бесконечного перечня проверенных предложений, составил план, который непременно приведет к успеху, если… Дальше еще проще: первая фаза, вторая фаза… Причем все, кому не лень, наперебой объясняют, как в войну войти, но подло умалчивают, как из нее выйти. А ведь в этом невзрачном и совсем не геройском вопросе состоит неизбежное завершение общих условий задачи… Этот вопрос даже не обсуждается, во всяком случае ответа на него никто не дает — не знают, не хотят знать. Если бы люди прежде, чем начинать войну, попытались ответить на этот скользкий расхолаживающий вопрос… Начинать войну это то же, что броситься в незнакомую воду, глубина которой неизвестна. Сначала окрыляющая радость полета — выполненный долг, но следом удар и поражение… даже в том случае, если победа мгновение до того представлялась неоспоримой…

Из этого разговора так же, как из войны, нужно будет как-то выйти, — попытался подвести итог Кент, помалу приходя в себя. Чтобы жизнь вернулась к истокам и люди, составляющие эту жизнь до войны, уже после нее остались целы.

Не умея просто смолчать, как бывало всегда, он встряхнулся внутренне и приготовил себя заговорить резко, начальственным безапелляционным тоном, привитым еще в военном училище. Еще до того, как пришлось переместиться во времени и оказаться на Континенте, чтобы, начав службу ничтожным сотрудником полиции, пробиваться наверх, копя по дороге повадки прирожденных плебеев, усваивая их образ жизни, становясь неотличимым от них. Он решил, что раз в жизни можно позволить себе высказать то, что накипело, и будь что будет.

— Мы начнем эту войну, — заговорил он внешне спокойно, хотя в душе занимался пожар, — но беда в том, что выйти из нее не сможем. Выходить будут другие, не мы… Те, кто уцелеет… случайно. В любой войне кто-то обязательно уцелеет… А потом на Остров явятся славы, и наступит конец — катастрофа. Неужели вы так и не поняли?..

— Вон ты как заговорил, — перебил Адам. — Это твое решение? Ты хорошо подумал?

— Я хорошо подумал.

— Ты сдался, не вступив в бой… — выговорил Адам. — Что ж, это твой выбор. Подведем итог: ты предаешь свою страну, предаешь Владетеля, которому клялся в верности. В соответствии с Законом за это полагается… Он замолчал, продолжая прямо смотреть на Кента, его губы сделались злыми тонкими от напряжения и почти бесцветными. — Тебя ждет наказание. Впрочем, наказание выберем позже, когда все закончится. Теперь… отправляйся в тюрьму. Служителям скажешь, что я велел тебя запереть, что ты арестован. Ничего больше им объяснять не нужно — они знают, что делать.

Коммуникатор раздраженно запричитал и следом ворвался сдавленный крик Ангела.

— Что же ты натворил, Адам? Четверть города подчистую… Ты не просто дурак, у которого не все дома, ты подлец и подонок… Ты заигрался… Теперь пеняй на себя… Отныне участь твоя печальна — в тюремной клетке, сгниешь, негодяй…

— Не дергайся и не пугай, — сквозь последний сон выговорил Адам, дождавшись паузы. — И истерику не устраивай — не баба. Я тебя предупреждал: играм пришел конец. То, что ты получил сегодня, только начало. Впереди большая война… Я покончу с твоим народом… раз и навсегда.

— Чую, ты принял решение, — продолжал Ангел. — И от этого решения тебя, как голодную свинью от корыта, не оттащить? Взял бы меня одного, покарал бы, как ты умеешь, успокоил ненависть… Нет, тебе нужно, чтобы страдал народ: женщины, старики, дети. Ты их просто убил. Их больше нет на земле. А ведь они виноваты только в том, что живут по собственным правилам и заветам. Видел бы ты, как они бежали от горящих домов, падали, умирали… Море напрасно пролитой крови… Трупы несчастных устилали землю… Ты же знаешь, мы убежищ не строим, считаем, что незачем. В голову не могло прийти, что на нас нападут… вероломно. Повеление негодяя и разумная жизнь превратилась в ад… Возомнил себя богом, Адам? Приступил к игре по крупному?.. — Он задохнулся, но справился с возбуждением и продолжал: — Ни на минуту не забывай, гаденыш, что ставка в этой игре — твоя бездарная жизнь… Мы не сдадимся, пока всех до последнего не прикончишь… Мы уцелеем и обязательно будем на Острове, оглянуться не успеешь. Вот тогда держись… Попомни мое слово, ублюдок… Будь ты проклят!..

Ангел был не в силах остановиться, ругань лилась и лилась, совершенствовалась, развивалась… Извращались события жизни Адама, которые никогда не обсуждались и едва ли могли быть известны Ангелу в подробностях, некоторые из которых были внове для самого Адама. Особенно поминались Ева и Лиля, которых он подло выкрал и погубил. Следом шли отец и мать, родившие его на свет и бросившие на произвол судьбы…

Наконец Ангел иссяк, замолчал.

— Все сказал? — спросил Адам.

— Все, — крикнул Ангел и оборвал связь.

Он засыпал, когда коммуникатор ожил вновь. На связи был Хром — невозмутимый.

— Хочу подвести итог вашим последним деяниям, господин Владетель…

— Валяй! — крикнул Адам. — Говори.

— Сегодня вы поработали на славу, — выдохнул Хром. — Бессильная ярость гнетет, отчаяние… Под угрозой уничтожения последняя надежда угасающей Земли — прекрасный гордый народ… К которому вы принадлежите… по недоразумению. Отца своего уже переплюнули, старик отдыхает… Интересно знать, спите спокойно? Конец бездарного правления близок…

Хром замолчал. Молчание длилось.

— Говори! — не выдержал Адам. — Разбудил, теперь говори. Что случилось такое, что ты всполошился? Как же ты мне надоел…

— Вот оно что. Захотелось покоя? После того, как на головы спящих людей упали ваши гостинцы? Ну, уж нет, отныне покоя не будет, пока жив изверг… На Земле не осталось покоя. Слов не осталось… Теперь только месть… истребление…

Связь прервалась.

65

Он проворочался до утра, пытаясь уснуть, но сон не шел.

Однако забегали неспроста, думал Адам, что-то же случилось на самом деле. Почему не докладывают? Куда подевался Кент? Кент в тюрьме, вспомнил он. Пусть пока посидит, подумает… Вечером сообщили, что носители приземлились на океанской базе. Не дотянули до Острова? Кто приказал? О таком завершении операции разговора не было. Неужели бомбы легли на город? По ошибке или по злому умыслу? Или техника подвела? Нет, это невозможно. А что, если прав Кент, и незачем было поднимать старье?

Допрашивая старика-оружейника, он зачем-то спросил, надежны ли боеприпасы. Тот смутился — обидело недоверие. Ответил с вызовом: прежде, чем выпустить снаряд на погрузку, он лично проверяет каждый по всем параметрам. В полном соответствии с техническими условиями — так заведено испокон. Ни одного отказа не было — бомбы исправны, пригодны к употреблению. Помнится, замешательство покоробило. Почему дело пошло не так, как задумано, — по пути предательства? Никому не следует верить.

«Этот парень, с которым я говорил во время событий в инкубаторе, где он теперь? Разыскать немедленно. Капитан Дорс? Да, именно так он назвался. Командир бригады. Опытный офицер. Не растерялся, приказал штурмовать. Кент в это время возился с Верой. Чем объяснить такую заботу? Нужен Дорс — определенно. Кента заменит он. За ним, если что, не задержится… Решено».

Адам поднялся, наспех оделся, вышел в приемную. Приказал:

— Машину к подъезду! Шофер не нужен, сам справлюсь.

В порту спросить было не у кого — дежурил юный диспетчер. Заступил на вахту с утра. Еще не в курсе и желания быть в курсе не проявляет. Поодаль лениво сновали уборщики помещений — разжалованные чиновники. Убитое выражение лиц — слова не вытянешь.

«Нужен Дорс, — эта мысль одолевала. — Кента изъять из оборота, разжаловать. Суд и расправу отложить до времени после победы. На его место поставить нового человека, далекого от высшей власти. Имя этого человека Дорс. Остается его найти».

Он связался с секретарем и потребовал разыскать Дорса, зачем-то сообщив, что последний раз говорил с ним недавно, во время событий в инкубаторе.

Вскоре секретарь доложил, что Дорс на Острове — вернулся со своей командой сразу же после бомбардировки. При посадке пришлось отбиваться от разъяренных плебеев. Потому задержался. Дорса можно вызвать, если господин пожелает.

— Господин желает, — крикнул Адам. — Вызывай. Я возвращаюсь. Буду через двадцать минут.

Глубоко посаженные настороженные глаза — цвет не определить, лицо сухое, обветренное, желваки отчетливы, вызывающе напряжены. Нижняя челюсть тяжелая, отчего лицо выглядит простоватым. Он не кажется умным, но исполнителен — несомненно.

— Дорс?

— Капитан Дорс в вашем распоряжении, господин Владетель.

— Это хорошо, что в распоряжении. Хорошо. Расскажи-ка ты мне, капитан, что случилось на Континента. Ты ведь был неподалеку.

— Ничего особенного — разнесли в пух и прах новостройку и всего-то делов. В соответствии с заданием. К сожалению, зацепили город — одну бомбу до цели не донесли, уронили. Говорят, были жертвы, разрушения. Я осмотрел местность с вертолета, после того как справились с пожаром. Приземлились, опросил местных. Они рассказали, что началась паника, но скоро сошла на нет — у славов организация на высоте. Когда нужно, они все заодно. Такова ситуация. Я думаю, обычные издержки… Война без жертв не война…

— Но почему бомбу, уронили на город, как ты выразился? Такой команды не было и быть не могло.

— А вот этого я пока не знаю.

— Который по счету носитель не донес груз до цели?

— Первый был точен, — задумался Дорс, медля с ответом. — Пожалуй, второй… Да, точно, второй. Он заходил на бомбометание со стороны города.

— Почему приземлились на океанской базе? Не смогли дотянуть до Острова?

— Точно не знаю, но могу предположить. Сразу же после бомбардировки засекли переговоры пилотов. Был задан вопрос, кому именно, не понять: «Почему ты отбомбился на город?» Тот, к кому обратились, долго не отвечал. Тогда ведущий в грубой форме высказался о происшествии, обозначив его как чрезвычайное, и приказал садиться на океанской базе, чтобы разобраться без посторонних. Насколько мне известно, этот приказ был выполнен.

— Где находился Кент во время штурма инкубатора?

— Был занят его хозяйкой. Не отходил ни на шаг — уж очень она приглянулась господину генералу. А после штурма приказал сворачиваться и возвращаться на базу.

— А уцелевшие плебеи? Как поступили с ними?

— По распоряжению господина Кента передали местной полиции. Они подоспели как раз перед нашим отлетом.

— А о бомбежке откуда узнал?

— Там крутился известный хлюст по имени Хром. Он рассказал.

— Кент в тюрьме по подозрению в измене. Разбираться будем после победы. Ты будешь замещать Кента. Понял, Дорс?

При этих словах ни один мускул не дрогнул на лице Дорса.

— Я готов, господин Владетель, но… есть командиры старше меня по званию. В армии принято соблюдать очередность… присвоения званий и должностей…

— Для вас всех самый старший по званию — я, хотя никакого звания у меня нет. Потому мое решение придется исполнять всем — и старшим, и младшим… Так что, бери быка за рога, Дорс, и, как говорится, вперед дизелями. Иди и приступай.

— Слушаюсь, господин Владетель.

— И готовься к походу. Подробности позже. Теперь нужно выспаться, если получится. В десять утра будь у меня. Как штык.

66

Сначала во чрево огромного корабля по аппарели своим ходом взобрались пять бронетранспортеров. Их башни развернули к корме и приопустили стволы, что придало машинам неуклюжий и совсем не грозный вид. Затем втянули три вертолета, сложив лопасти вместе и закрепив на крышах кабин. Последними энергичной побежкой вверх по наклонной плоскости без малейших сбоев и задержек в два ручья поднялись шесть десятков бойцов в полном вооружении. Погрузкой распоряжался Дорс — спокойный, уверенный. Видно было, что эти сложные действия до мелочей отработаны на тренировках, — никакой суеты, несогласованности. Особенно понравилось Адаму, что ритм сложных перемещений людей и техники, с автоматической точностью выполнялся на каждом этапе погрузки, незаметно, помимо воли, вовлекая его самого в многозначный процесс, превратив в соучастника. Причем, что было и вовсе удивительно, между этапами сложного действия обязательно вклинивались паузы в пару секунд, в течение которых всякое движение прекращалось и площадь вокруг огромного серебристого зверя, изготовившегося к прыжку, замирала.

Наконец погрузка завершилась, очередная пауза затянулась, аппарель медленно поплыла вверх и перекрыла кормовой проем.

Энергично ступая, явился Дорс.

— Докладываю. Техника и люди на борту. Объявлена готовность номер один. До старта пять минут. Пойдемте, я вас провожу.

Они поднялись по высокому трапу в отсек экипажа и оказались в довольно уютной каюте, предназначенной, как объяснил Дорс, для отдыха пилотов во время длительных орбитальных полетов в интересах науки. Здесь было два спальных места — мягкие диваны и даже свежее постельное белье, сложенное аккуратными стопками в изголовьях.

— Позвать служителя? — спросил Дорс. — Он приготовит постели.

— Это еще зачем? — удивился Адам.

— Можно отдохнуть. Едва ли вы выспались. Впрочем, как вам будет угодно, а я так не откажусь соснуть часок, — сказал Дорс невозмутимо и надавил на кнопку зеленого цвета. — Как говорится, солдат спит — служба идет. В последнее время часто бывало не до сна. А что будет завтра — кто знает? Да, кстати, господин Владетель, чуть не забыл. Была связь с океанской базой, докладывал командир первой машины. Пилот второго носителя признался, что был завербован еще Фарном, теперь же действовал по приказу Хрома, полученном через посредника.

— Что с ним?

— Не удержались, удавили гада. Готовы нести ответ.

— Прикажи на Остров не возвращаться.

— Прикажу, господин Владетель.

Явился робот-служитель. Ловко расправил белье на одном из диванов, взбил подушку. Дорс сбросил обувь и, не снимая одежды, растянулся поверх одеяла. Отвернулся к стенке и засопел — уснул.

Приземлились незаметно. Встречал Никеша с обычной своей безгласной свитой — все те же упакованные в теплые одежды малоподвижные раздобревшие господа. Адам не знал ни их имен, ни должностей, которые они занимали, как не знал причин, по которым Никеша обязательно выставляет их безгласным забором позади себя.

Он наблюдал, как они суетливо перестраивались — промахнулись с точкой, которую полагалось занять для встречи, и теперь спешили отыскать ее, но все никак не находили. Сверху эти перестроения показались довольно забавными и даже развеселили — во всяком случае, отпустила сонливость.

Спускаясь по трапу, он пожалел, что отказался от сна и теперь с завистью посматривал на молодцеватого Дорса, вызывающе бодрого и готового действовать.

Подошел Никеша, изо всех сил старающийся соответствовать торжественному моменту. Встал в четырех шагах, напрягся, пытаясь распрямиться, но не справился — только излишне выпятил тяжкий живот. Заговорил с придыханием:

— Приветствую господина Владетеля на земле Континента. Поздравляю с успешным перелетом. Докладываю: военный городок подготовлен к приему воинского контингента и техники в оговоренных количествах. Как вы велели. Милости просим, господа.

— Как жив? — спросил Адам, не спуская глаз с раздобревшей физиономии губернатора.

— Да живем помаленьку, — отозвался Никеша обычным своим умеренным тоном и сразу же сник — официальную часть удалось одолеть, а дальше как пойдет.

— Хорошо, — сказал Адам деловито и обратился к Дорсу, стоящему рядом: — Приступай к выгрузке.

Дорс ушел распоряжаться, Никеша продолжал стоять, как стоял.

— Я поселил вас в новой гостинице, — сказал он. — Номер хороший, понравится.

— А старая что? Уже успели?..

— Успели, — признался Никеша. — Подчистую.

— Жаль, — сказал Адам. — Там осталась лучшая часть моей жизни. Теперь ни гостиницы, ни жизни. Вот и всегда так… — Но встряхнулся. — Добро. Вели проводить. В новой еще не бывал.

Две просторные комнаты со всеми мыслимыми удобствами — гостиная и спальня, и, главное, чего так не хватало ему теперь, широченная покойная кровать. Выпроводив Никешу, он быстро разделся, натянул ночную рубашку и отправился в ванную комнату. Умылся, почистил уцелевшие коренные зубы и по отдельности съемные протезы верхних и нижних резцов, выбитых солдатами Верта. Процедура освежила, но сонливости не сняла. Он улегся, широко развел ноги, расслабился и сразу же заснул.

Разбудила возня в гостиной, оттуда слышалось приглушенное шевеление. Кто-то говорил долго, ему коротко отвечали. Что-то ударяло, позванивало, поскрипывало — похоже, накрывали на стол. Вспомнилось, как извинялся Никеша, что ресторан еще не открыли — обедать придется в номере по-простому. Часы на стене показывали шестнадцать с минутами, значит, проспал он почти два часа. Отдохнувшее тело наливалось энергией и понуждало к движению. Он оделся, вышел в гостиную. Никеша уставился на него, испугавшись от неожиданности, объяснил виновато:

— Мы тут подумали… Словом, взяли на себя инициативу. Без вашего ведома. Это будет как сюрприз. Вы не против?

— Не против, — сказал Адам. — Действуй. Дорс не появлялся?

— Будет с минуты на минуту. — Никеша замялся. Но собрался, ожил. — Я здесь пригласил… заместителя. Расторопный малый, голова на месте, руки тоже… Кажется, готовый преемник. Вам понравится. Поставите губернатором — мне на смену. А меня на покой — на пенсию. Не век же верховодить… пора и честь знать. Должен признаться, эта тягомотина мне уже не по силам, устал как собака. Себе я дело найду — поспокойнее и, главное, от людей подальше…

— Решим, — сказал Адам неопределенно, чтобы отвязался. — Твоя задача проще некуда, — проговорил он серьезно, — обеспечь мне тыл. Справишься, услышу всякое твое слово и поддержу. Оплошаешь — пеняй на себя… Ты мне лучше о Хроме скажи. Только честно. Без тебя узнаю — будет тебе большой минус. Бывает здесь?

— У меня нет — сторонится. Шастает где-то рядом. Слышал, будто собрал команду. Уже после инкубатора. Что замышляет — не знаю. Его берегут…

— На какой случай? — оживился Адам. — Берегут, имею в виду.

— Вот этого я не знаю. Раньше, до инкубатора, информацию приносил Пиня — дырявое решето. Все выбалтывал, тайн не берег. Мои бойцы внимательно слушали негодяя, отчитывались ежедневно, потому я всегда был в курсе. Теперь Пиню заперли — источник иссяк.

— С Пиней я разобрался, — сказал Адам. — Гаденыш получил отсрочку по долгам, но дождется — я до него доберусь.

— Говорили, будто Вера его того… подстрелила. Не до конца… Оплошала или пожалела козла?

Вошел подтянутый Дорс, следом за ним незнакомый молодец. Простое чистое лицо, движения уверенные — с начала и до конца. Сразу видно, что в человеке имеется стержень.

— Варлам, — представил гостя Никеша, — мой помощник и друг. Прошу любить и жаловать.

Адам внимательно осмотрел гостя с головы до ног и ничего не сказал. Было видно, что парень ему понравился — телом ладный, взгляд прямой. Этот спрашивать не станет по мелочам, сделает сам по-своему и сам же ответит, если что. Он уже думал о нем — хорошо.

Ужинали неспешно, обстоятельно. Голод еще не проснулся, едва завязался. Потому он помалу, на пробу, прикусил от каждого блюда и скоро почувствовал сытость. Вина пить не стал, отказался. Помнил, что от вина только мыслей разбег и несносный туман в голове. Тревога уже пробирала — как дело пойдет и пойдет ли. Никеша на еду налегал, мел все подряд. Адам подумал, до чего же приятно наблюдать человека, для которого пища главное.

Что их ожидает назавтра, невозможно представить. Одна мысль билась в сознании, подавляя: сил действительно маловато и, как свежий упрек самому себе: напротив Дорс, не в меру спокойный.

67

— Что будет завтра, Дорс? — спросил он, когда Никеша и Варлам, оживившиеся после застолья, распрощались и ушли.

— Посмотрим, — слишком быстро ответил Дорс.

— Это как же, посмотрим?

— У меня сверстан план — поминутный…

— Поминутный? — переспросил Адам. — Это так называется? Излагай, слушаю.

— Отсчет начинаю с момента, когда разведка обнаружит славов. Сразу же поднимаем вертолеты, — ладони Дорса взлетели вверх, совершили плавный полукруг над головой и опали.

— Ты так хорошо показываешь, как вертолеты летают, надо же, — усмехнулся Адам. Закралось сомнение — тот ли человек перед ним?

— Определяем сверху дислокацию войск противника, — невозмутимо продолжал Дорс. — наносим на карту и вводим данные в автомат командира. Автомат строит диаграмму сил — определяет ресурсы по направлениям наибольшей опасности. В результате суммирования выбираем вектор главного удара и начинаем помалу теснить славов — плотным огнем изо всех стволов, по фронту. Одновременно пускаем в обход пехоту — скрытно и налегке. В оговоренную точку вертолетами доставляем оружие и боеприпасы. Пехота становится цепью вдоль флангов, образуя огневой заслон. Сверху бьют вертолеты — выборочно, только по живой силе. Час спустя на земле с трех сторон сплошные завесы огня. Противник в узком мешке — ни вперед ему нет пути, главные силы держат фронт, ни влево — сплошной огонь, ни вправо — тот же огонь. По мере развития операции производим перегруппировку сил — усиливаем фланги людьми и техникой. Куда бедолагам деваться? Знаю, эти попрут на рожон — привычка и навык. Людей потеряют несчетно. В чистом поле каждый солдат мишень. Сунутся влево, правый фланг теснит, а фронт прибавляет, вправо тронутся — та же картина, только наоборот. Остается единственный выход — отступать. Лучше бегом. А вот тогда мы положим всех, мало, кто вырвется из кольца, уцелеет. На выполнение плана по регламенту девяносто минут…

— И это все? — спросил Адам резко. Приступом прихватило удушье. Вспомнил, что это несчастье впервые случилось с ним, когда ночь напролет разбирался с актерами. — Не кажется ли тебе, Дорс, что ты недостаточно хорошо изучил местность. Никакой равнины там нет и в помине. Равнины, на которой ты намерен расположиться с удобствами, как предполагает твой план. На самом деле местность пересеченная — глубокая долина, по обе стороны невысокие крутые холмы, покрытые мелким лесом. Спуститься с них еще кое-как получится, если не пожалеть собственный зад, а вот взобраться наверх, даже с разбега не выйдет. Придется искать подходы снаружи, а это время. Возвышенности ограничивают долину с двух сторон, оставляя единственный удобный путь — по ее дну… Вошедший туда окажется не в мешке — в долгой трубе, одолеть которую сможет, лишь потеряв все. С чего ты решил, что славы пойдут по дну? Среди них настоящих дураков немного, а те, что способны чудить, известны наперечет. Их слушать не станут. В долину они не сунутся, пустое занятие предоставят нам. И на горушки не пустят, расколошматят частями, гранатами забросают. Так что, пока ты будешь искать их фланги, они преспокойно отыщут твои, и вспять побежишь ты — не они. Так-то, Дорс. Тебе ведомо, что такое диффузия? Не знаешь. Объясняю: проникновение одного вещества в другое из-за разности концентраций. Излюбленная тактика славов как раз состоит в диффузии собственных самостоятельных отрядов в среду противника с высокой концентрацией войск. Это позволяет им обходиться без таких ограничивающих понятий как направление главного удара, фланги и прочая устаревшая дребедень. Их принцип состоит в том, что главный удар наносится отовсюду, со всех мыслимых направлений. Буквально за каждым древесным стволом в лесу может стоять слав и, поверь мне, он там стоит. Стоит наготове и ждет. Притом он знает наверняка, что дождется, — терпения у него выше крыши. Наконец, победа или смерть — для слава равные награды.

— Но что же делать? — спросил Дорс в замешательстве. — Принять тактику славов мы, к сожалению, не можем…

— Правильнее сказать, не сможем. Но приблизиться к ней стоит попробовать. Итак, предлагаю план номер два. Небольшим отрядом на трех бронетранспортерах демонстративно углубляемся в долину и по шоссе неспешно продвигаемся вперед. На территорию славов не заходим. Разбиваем лагерь, обозначив свое присутствие. Имеем полное право, поскольку граница не нарушена. Тронуть нас они не посмеют. Понимают, что любое вооруженное воздействие будет выглядеть как агрессия. Поднимаем вертолеты — изучаем обстановку на местности, но при этом никакой враждебности, никакого огня. Перед летунами ставим задачу: установить численность и расположение войск, артиллерии, вспомогательных частей, колонн на подходе. Формируем два небольших отряда по дюжине спецназовцев с полной выкладкой и пускаем их по верхам в свободное плавание вдоль флангов. Цель — разведка, определение концентрации войск, нарушение коммуникаций. Приказ: действовать автономно на свой страх и риск. Для славов это движение будет выглядеть то ли разведкой, то ли авангардом основных сил, то ли торопыгами, случайно вырвавшимися вперед. Огонь по пути если и открываем, то только ответный, равный по интенсивности огню противника. Определив численность этих групп, славы их не трогают — на мелочи не размениваются, ждут улова крупнее. Им интересны наши главные силы, то есть продолжение по твоему плану. Им покажется, что они раскусили тактику исступленных и что самое время действовать. Но, не дождавшись должного продолжения, они озадачатся, и со скуки примутся за авангард. В этом нет ничего страшного — в одной точке у них не может быть преобладающих сил и средств, чтобы уничтожить авангард быстро. К тому же не исключено, что к тому времени активизируются две группы спецназовцев и с двух сторон придут авангарду на помощь, разрезав противника. В этот момент мы поднимаем вертолеты, усердно расчищаем пространство вокруг активной зоны и высаживаем подкрепление, которое немедленно вступает в бой. Войска бьются в окружении. Тем временем славы стремительно стягивают все свои резервы в одну горячую точку, лезут напролом, терпят потери и вскоре оказываются в той самой долине, о которой ты говорил. Наконец мы запираем долину основательным десантом, — отрезаем единственный путь к отступлению, и дело сделано. Паника в их рядах и кровавый исход…

— Это интересно, — сказал Дорс, подумав. — Очень интересно. Довольно сложно, но затея, пожалуй, выгорит. Я согласен с вашим планом и готов заняться его осуществлением. К утру подготовлю диспозицию и — вперед…

68

Пробирались дорогой, которой Адам не однажды ездил.

Как только углубились в долину, раздался сигнал тревоги — слева на пригорке наблюдатель обнаружил пушчонку — небольшую, стоящую открыто. Рядом копошились люди.

— Можно приблизить изображение? — спросил Адам солдата, сидящего перед монитором наружной обстановки.

— Нет проблем, — отозвался оператор и выполнил просьбу.

— Пацаны, — сказал Адам, разглядев лица. — Зеленые пацаны, а туда же… Патриоты — так это называется…

Над пушченкой показался дымок, следом долетел сухой щелчок выстрела. Снаряд разорвался, перелетев дорогу.

— Калибр пустячный, — успокоил наводчик, — двадцать миллиметров, Я их быстро уговорю.

Он проворно развернул башню и прошелся по пригорку короткой пулеметной очередью. Пушки как не бывало — исчезла. Черные фигурки, отчетливо видимые на фоне догорающего неба, бросились врассыпную, двое — влево, трое — вправо.

— Однако вроде попал, — похвалил себя наводчик. — Как на учениях.

— С нами шутить не смей, — серьезно сказал кто-то.

— Ну, зачем ты так? — обратился Адам к наводчику. — Это же дети.

— Вам их жалко? А если бы угодили в нас, что бы от нас осталось? Двадцать миллиметров снарядик небольшой, но ежели в бронетранспортер вдарит, несладко придется.

— Ладно, — сказал Адам. — Поехали дальше.

Дальше дорога пошла получше — пригорки раздвинулись, стало светлее.

Прошелестел снаряд тяжелее, ударил в обочину, подняв в воздух землю. По обшивке звонко застучали осколки.

— Эти господа надумали защищаться всерьез, — сказал Адам, бодрясь. — Но ничего, как-нибудь переживем.

— Хорошо бы послать разведку, — предложил кто-то. — Напрямую лезть не резон. Знаю их, ребята серьезные. Впереди западня, не иначе. Дальше не пустят. Они мастера на такие штуки…

— Добровольцы есть? — спросил Адам.

— А хотя бы я — вызвался говоривший.

— Имя?

— Солт.

— Пойдешь один?

— Нет. Со мной… вот этот. Веник.

— Почему веник? Вениамин?

— Нет. Он у нас всю дорогу в казарме пол метет, потому такая кликуха — Веник. Проиграет в карты, а потом веник в руки и метет месяц подряд.

— Он что же, постоянно проигрывает?

— Ну да. Заводной малый. Ему только бы поиграть, больно до карт охоч.

— Отправляйтесь. Солт за старшего. Мы немного вперед продвинемся…

Солдаты проворно выбрались наружу и полезли вверх по склону в лес.

— Вы бы не высовывались, господин Владетель, — сказал один из солдат. — Неровен час, как бы не зацепили. У них каждый второй снайпер — они это дело очень любят. Подстерегут, и поминай, как звали.

— Что, вместе воевать приходилось? — спросил Адам.

— Еще как, — оживился солдат. — Когда канал штурмовали. Они первые рванули вперед — нахрапистые мальчишки, не удержать… Тогда их немерено положили. Уж, кажется, с ног его сбили, уже полумертвый, а карабкается, матерится на чем свет стоит, лезет вперед…

— Этих не остановишь, — послышалось из темного чрева машины, — и в голову не бери. Таковы от рождения.

— Так это они такие ретивые, считай, на чужбине, — рассудил солдат, сидящий напротив. — А что дома станут вытворять? Представить страшно…

— У нас оружие… — помолчав, заговорил Адам — речи солдат ему не понравились.

— Что оружие? — не унимался первый солдат. — У нас к оружию полагается человек, у них — к человеку оружие. Чуете разницу? Они и без оружия хороши, только держись…

По броне застучали — вернулись разведчики. Отбросили люк — стоят солдаты, между ними третий. Солт объяснил, оправдываясь:

— Пришлось прихватить на всякий случай. Нос к носу столкнулись, не разойтись.

— Допросить бы его, — предложил Веник.

Язык, совсем мальчишка, стоял, гордо напрягшись. На темном обветренном лице сухо поблескивали ясные голубые глаза.

— Имя, — сказал Адам.

Парень промолчал, только презрительно повел плечом — отмахнулся.

— Назови свое имя, — повторил Адам и, не дожидаясь ответа, резко, выкрикнул: — В расход его!

— Я Макс, — выговорил мальчишка хрипло.

— Значит, жить хочешь? — спросил Адам.

— Кто ж не хочет? — неуверенно выговорил парень. — Я тоже хочу.

— Откуда ты взялся?

— Из города, откуда же еще. Мы все из города.

— Призвали в строй?

— Еще нет — добровольцы.

— И много вас таких? Из города.

— На вас хватит.

— А ты не дерзи, — прикрикнул кто-то. — Знаешь, с кем говоришь?

— Мне без разницы, с кем. Враг, он и на карачках стоя, враг…

— Но ты же еще мальчишка, — сказал Адам. — Что, не нашлось взрослых?

— Я же говорю, на вас хватит. И тех, и этих.

— Хватит, так хватит. Мы вот что сделаем, Макс. Мы тебя отпускаем. Рванешь к своим, скажешь, что мы пришли за Ангелом. Заберем его и сразу уйдем.

— Вон оно что, — сказал мальчишка без прежнего напора. — А говорили, что вы люди серьезные. Мы вам нашего Ангела не отдадим. Даром, что ли, клялись ему в верности?..

Второй снаряд прилетел, но не разорвался — зарылся в песок, пошипев.

— Пристреливаются, — сказал наводчик. — Боюсь, третий будет наш.

— Давай вперед, — приказал Адам. — А ты топай. Свободен, — обратился он к Максу. — Скажи своим то, что услышал.

Мальчишка мгновенно исчез в придорожных кустах.

Мотор бронетранспортера взвыл. Машина дернулась, покатила, пережевывая гусеницами травянистую дорогу.

«За нас, кажется, взялись, — подумал Адам. — Терпение славов закончилось. Как и предполагал мой план. Теперь только держись».

Впереди что-то ударило.

— Граната, — сказал наводчик. — Только этого нам не хватало.

— Откуда прилетела, заметил? — спросил Адам. — Надо бы ответить.

— Не стоит, — сказал наводчик, — Задохнемся от выхлопа, А люк не открыть — граната влетит — поминай, как звали.

Адам включил коммуникатор, вызвал командира левой фланговой группы с позывным Шакал.

— Господин Владетель? — отозвался Шакал.

— Где вы теперь?

— Над вами. По прямой триста метров, но это по прямой. Реально втрое больше, если спускаться. Вас вижу отлично. Впереди никого. Дальше, примерно в километре, несколько пушек. Помощь понадобится, обращайтесь. Не вздумайте лезть в гору — полно мин, расчищать тропу недосуг. Теперь мы уже не отстанем, так и будем над вами висеть.

— Все целы?

— Все. Есть пленные — пятеро. Не знаю, что с ними делать — стеречь некому — не до них. Может, того, в расход?

— Не надо, — сказал Адам. — Перепиши всех и отпусти по домам. Второй раз попадутся, пощады не будет. Объясни, что пощада у нас одноразовая — для сообразительных и послушных. Понял?

— Понял.

— Молодец. Действуй. Сообщи, если увидишь, что на нас идут всерьез. Мы здесь для того, чтобы по нам ударили. Свяжись с правым отрядом, повтори то, что я сказал. Его позывной Козел?

— Ну да, — сказал Шакал. — Упрямый как черт, потому Козел.

— Понятно. Отбой.

Обстрел начался, как только отряд, одолев открытый участок, углубился в узость. Снаряды ложились все ближе. В головной бронетранспортер попали, он задымил и занялся пламенем. Распахнулась кормовая дверь, на дорогу высыпали солдаты и сразу же скрылись в лесу слева от дороги.

Адам связался с командиром горящей машины и приказал:

— Уходим. Бегом в лес. Саперы вперед. От дороги на двадцать метров, не больше. Могут быть мины…

69

В лесу тихо, темно и сыро. Поблизости мин не нашли, но саперы продолжали шарить по кустам вокруг поляны, на которой расположились солдаты второй машины — устраивались на ночлег.

Адам связался с командиром сгоревшей машины. Тот доложил, что водитель погиб сразу — прямое попадание. Есть обожженные, но не сильно — трое. Им уже оказали помощь. Группа освоилась на удобной опушке. Спросил, что делать дальше. Адам приказал выставить охранение, расположиться на ночлег, пока светло, приготовиться к круговой обороне. Солдат строго предупредить: в лесу не болтаться — опасно, мины и славы. И отдыхать — до утра. Утром обязательно будут гости. С какого направления ударят, никто не скажет, потому предполагаем худший вариант — со всех сторон.

Еще долго с дороги слышался треск взрывов — в горящем бронетранспортере рвались боеприпасы. Обстрел прекратился. Адам отправил Солта и Веника вниз к дороге проверить третий бронетранспортер, который, похоже, уцелел. Скоро они вернулись, нагруженные мешками с провизией. Доложили, что машина цела и пригодна к бою. Экипаж и солдаты машину оставили, нашли поляну неподалеку, ужинают, готовятся ночевать.

— После ужина вернетесь туда, переночуете в машине. Заявятся славы, поднимете шум. Мы спустимся…

Ночь прошла спокойно. Адам, привалившись спиной к шершавому теплому дереву, умостился поодаль от общего лежбища на мягком коврике, который принес солдат. Забывался урывками, просыпался, вслушивался. Мерещились славы, ползущие на животах, подобно крокодилам, которых он видел в книжке у деда и не мог представить себе, какого размера на самом деле эти зеленые твари. В зубах крокодилов, когда они шевелились, посверкивали огромные блестящие ножи. Вспомнился разговор солдат у двери в тюремную камеру. Один из них по имени Миня твердил о страшных спецназовцах, которые только тем и заняты, что молча суют ножи в животы встречных солдат и нет от них никакого спасения.

Разбудил неистовый птичий грай. Светало. Адам поднялся. Спина затекла, заныла. Сразу обдало холодом. Посреди поляны, вкруговую — ноги к центру, головы наружу, лежали солдаты. «Солдат спит — служба идет», — вспомнил он Дорса и принялся энергично крутить прямыми руками конусы, убыстряясь и сокращая размах, пока не сбил дыхание, и плечи не налились болью.

Вернулся на свое место, сел, закрыл глаза, задремал. Но очнулся тотчас, что-то его толкнуло. Сна — ни в одном глазу, Было уже светло — солнце вызолотило верхушки высоченных сосен на западном склоне долины. Птицы молчали.

Солдаты спали, лежа на светло-зеленых ковриках, которые перед самым вылетом притащил кастелян, — две большие вязанки. Помогал ему робот, служитель порта. Солдаты кочевряжились, отказывались брать — лишняя обуза. Упрямый старик настоял — взяли. Адам слышал, как он внушал терпеливо, каково солдату под утро в лесу и какой страшный ущерб телу от сырости и ледяной земли под боком.

Время было будить, но он передумал — пусть поспят, раз в охотку, когда теперь доведется.

Решил сходить к третьему бронетранспортеру, а заодно размяться — чтобы начать жить. Застывшее тело медленно возвращалось в норму.

Пошел лесом, но вспомнив о минах, сошел на дорогу. Впереди показался бронетранспортер. Он сразу почуял неладное — широкая задняя дверь распахнута настежь, просматривается весь объем кабины. Там никого, только на днище одинокие коврики. Подошел ближе. У переднего края днища на светлом металле темная лужица. Прикоснулся, испачкал ладонь — кровь свежая, уже остыла. «Они ночевали здесь. Солт и Веник. Сам их послал стеречь машину. Куда же они девались?»

Холод пронизывал, подбирался к телу. Лихорадило. Присмотрелся — трава убита в направлении леса. Протащили что-то тяжелое волоком, оставив кровавый след. След уводил в лес. Он пошел по следу. Через десяток метров наткнулся на тела. Солдаты лежали поперек тропинки. Солт первым, Веник за ним. Лежали ровно, привалившись тесно, будто спали. Их шеи сочились кровью. Адам сразу же представил себе, как их убивали. Потом, истекающих кровью, уже бездыханных, зачем-то тащили в лес. Уложили рядом, причем так, чтобы лицами были обращены на запад, в ту сторону, откуда явились — потому получилось поперек тропинки.

Он бросился обратно, подумав, что напрасно пожалел солдат и не разбудил. Прибавил шаг. Дальше пошел лесом — уж слишком заметен он был в просвете дороги. Когда до стоянки оставался десяток шагов, послышался шум возни. И сразу стих. Впереди между стволами сосен мелькнули тени. Мелькнули и растаяли. Это были, несомненно, люди, только, пожалуй, слишком проворные для людей. «Чужие», — быстро подумал он, и замер, застыл. Остро ударило сердце, подступив к горлу. Он стал задыхаться, но справился — превозмог себя, прислушался. Сквозь птичий гомон, к которому уже привык, до него долетел полукрик, полустон, и он сразу же подумал, что там, впереди в этот момент добивают последнего, что живых не осталось. Он осмотрелся. Вспомнил, как совсем недавно объяснял Дорсу, что за каждым деревом может стоять слав, что он обязательно там стоит и дожидается, чтобы, взорваться и, улучив момент, напасть.

Он заставил себя выйти на поляну. Солдаты лежали теперь иначе — аккуратным тесным рядком. Их сначала убили, всех десятерых, а затем уложили так, чтобы лежали смирно, совсем как в строю. И никакого намека на сопротивление. Он коснулся ладонью лица солдата, лежащего крайним. Лицо было теплым.

Оторопев, подумал, что убийцы неподалеку, и что он бессилен — один на всем свете.

Пошел вперед, к стоянке, где ночевал экипаж сгоревшей машины. Он больше не думал о минах, он думал только о том, что впереди его дожидаются остывающие трупы мальчишек, последних его солдат, убитых втихую. Он не ошибся, там было то же самое: аккуратно уложенные в рядок мертвые тела. И все как один лицом на запад. Заметил, что у троих забинтованы руки — эти обожглись, покидая горящий бронетранспортер…

— Ты слышишь, Дорс? Я последний живой. Меня почему-то не тронули. Оставили, чтобы понял, куда сунулся. Знаю, почему, и догадываюсь, кто. Это предупреждение всем нам — шутить они не намерены. Перережут всех, если не уберемся немедленно. Представляешь, мертвых солдат уложили лицом на запад — подсказали, куда именно убираться. Чтобы не перепутали.

— Поднимаю вертолет, — сказал Дорс. — Заберем вас.

— Нет, — сказал Адам, — я своих солдат не оставлю. Их тоже нужно забрать и достойно похоронить. В родной земле. Ты понял меня? Как героев.

— Согласен, — сказал Дорс, подумав, — сейчас соберу десант. Вы сможете зажечь небольшой костер? Чтобы пилот сразу заметил место для высадки. Вертолет посадить там негде, спустимся по тросам и поднимем всех, не приземляясь. Или нет, лучше будем с вами держать связь по рации. А еще лучше так и так. Ждите вертолет. Будем через двадцать минут…

Адам натаскал сушняка, разложил костерок у дороги. Сизый дым потянулся вверх. Скоро послышался деловитый стрекот вертолетного двигателя. Вертолет надлетел и завис. Выбросили два троса. Десантники один за другим поскользили вниз.

Он вызвал Шакала.

— Шакал слушает, господин Владетель.

— Моих солдат больше нет, Восемнадцать трупов. Перерезали на рассвете.

— Нам спуститься?

— Нет, оставайся наверху.

— Подумать только. Кто же это мог быть?

— Действовала группа. Их еще можно перехватить. Трупы теплые, далеко уйти не успели. Помни, вы с Козлом последний резерв. Дорс поднял вертолет с похоронной командой, уже висят. Погрузим ребят и — в порт. Даю команду готовить эвакуацию на Остров. Как дела у Козла?

— Козел в порядке, все бойцы целы.

— Как только управимся, получишь команду на отход. Выйдете на простор, пришлем вертушку. Наведете — подхватим. Постарайся управиться в течение дня. На ночь не оставайтесь. До связи.

70

Они сидели перед ним, расслабившись. Рослые как на подбор крепкие парни — восьмеро. Смотрели смело и прямо. «Первые свободные люди, — думал Никеша с завистью. — Таких напрасно проищешь не только на Континенте, но и на Острове. И если найдешь, то совсем немного».

— Отлично сработали, — сказал он сухо, еще не веря. — Вроде получилось, как затевали.

— Почти получилось, если быть точным, — сказал командир группы Варлам. — Были сбои. Не сразу нашли, проваландались до рассвета. Но главное удалось: никто нас в глаза не видел. Как положено: тени мелькнули, и нет их. Не опознаешь.

— Но получилось же, — сказал Никеша, настаивая. — Нечего скромничать.

— Нам еще повезло, — смущенно объяснил голубоглазый юноша, самый молодой и тихий — Никола. — Не знал, что исступленные так любят поспать.

— Теперь не скоро проснутся, — попробовал пошутить кто-то, но на него шикнули и он умолк.

— Все свободны, — сказал Никеша. — Варлам, останься.

Все вышли.

— Везет только тем, кто умеет, — сказал Никеша, когда за ребятами закрылась дверь. — Спящему перерезать горло, невелика доблесть. Так и скажи братьям. Пусть не выпендриваются. Смотрю, так и прет из них. Вам повезло, что они обустроились розно — в трех местах понемногу. Улеглись бы вместе да еще часовых бы выставили, уверен, не сошло бы с рук. Ну, хорошо. Дело сделано, теперь отдыхать. И готовиться — впереди кое-что замаячило.

— Если можно, в общих чертах…

— Рано, — сказал Никеша. — Не все решено. Не нами — теми, за кем мы идем…

— Неужели за кем-то? — подумав, сказал Варлам. — Я всегда был уверен, что мы первые.

— Молодец. Продолжай так думать, — одобрил Никеша и поднялся. — Вы все молодцы. Сутки отдыха. Свободен. Спешу. Важная встреча. Скажи, легко было удержаться и оставить в живых Адама?

— Вы же сказали, что присягнули ему…

— Присягнул, — сказал Никеша. — Скоро присягу побоку и тогда…

— Кстати, я подготовил отчет, — сказал Варлам. — Даже приложил карту. Там отмечены все наши перемещения.

Он встал, кивнул, прощаясь, двинулся к двери, исчез.

«Тени, — вспомнил Никеша. — Исчезли и нет их…»

— И все же кое-что нам удалось, — сказал Никеша, внимательно следя за выражением лица собеседника. — Надолго запомнят, оценят. Поймут, что не лаптем щи хлебаем.

— Не загордись прежде времени, — произнес Хром холодно. — Дело сделал — оглядись, посмотри, чем хлебаешь и что. — Он умолк, продолжая пристально рассматривать Никешу. — Ничего не хочешь добавить? Что же все-таки произошло в долине? И как к этим событиям причастен ты?

— Ты что имеешь в виду? — вскинулся Никеша. — Поясни. Или слышал звон?..

— Не хочешь делиться, — выговорил Хром с обидой.

— Не хочу. Еще не время, — сорвался Никеша. — Дело в том, что между нами стена — я тебе не верю. Ты чужой человек и чужим останешься навсегда. Не обижайся, Хром, но это так. Объясняю по порядку. Стоит заговорить с тобой о серьезных вещах и сразу же — ведро ледяной воды на голову. Испытываешь неловкость, будто задумал соврать, а врать-то не хочется. Я ведь так и не знаю, на кого ты работаешь, ради кого дергаешься, головой рискуешь, других подбиваешь соваться в чужие дела… Почему Адам на тебя зубы точит, и, главное, какова твоя конечная цель. Ты свои планы не обсуждаешь, посмеиваешься, но раз за разом все глубже втягиваешь меня и моих людей в авантюры наподобие той, которую только что провернули в инкубаторе. Стратеги хреновы. О народе подумали бы, дебилы. Это первое, что приходит на ум, когда я сижу перед тобой вот так, как теперь, — мирно. И думаю, как мне с тобой говорить о серьезных вещах, от которых подчас зависит жизнь. Я ведь знаю определенно, что ты ни меня, ни моих людей ни в грош не ставишь. Иногда представляю себе, что ты не вполне уверен, что мы не собачий помет на твоем пути, который хочется обойти стороной, чтобы не вляпаться невзначай. Тебе невдомек, что мы не роботы, что мы люди, у которых имеются кое-какие мозги. Не изощренные, как у тебя, ограниченные, но все же способные кумекать о разных предметах. Особенно, если жизнь припрет.

— И чего разошелся? — дождавшись паузы, невозмутимо спросил Хром.

— Обидно стало, вот и разошелся, — не унимался Никеша. — Но я не держу секретов — могу рассказать. Что тебе интересно знать? Спрашивай.

— К событиям в долине, ты имеешь отношение?

— Представь себе, самое непосредственное. Эти события задумал я. Силу сколачивал по крупицам, дух воспитывал. И, представь себе, сколотил, воспитал. Теперь сила эта что кулак увесистый, которым я попусту махать не намерен. Привыкаю действовать тихо, наверняка. Профессионально. Первая акция вроде бы удалась. Хотя, признаюсь, складывалась впопыхах, без должной подготовки, за считанные часы.

— Да ты у нас стратег, — усмехнулся Хром.

— Мог ли я предположить, что Адам выступит… так беззастенчиво? А он взял и выступил. Пришлось юношу охладить маленько — дать по мозгам. Теперь потечет вспять побитой собакой. На свой Остров, до которого еще не дошла очередь, но дойдет непременно. Обещаю. Какое-то время у нас есть, пока он будет раны зализывать. Заодно посчитается с теми, кто был против, кто оплошал. Значит, еще ослабеет. Скажем, расправится с Кентом и тем оголит последнее защищенное место…

— И все же ты позволил ему убраться…

— Вон ты о чем. Дело в том, что раненых не добиваю. Мог бы, конечно, напоследок напрячься, подтолкнуть. Но, поостыв, рассудил, если рвануть открыто, будут потери, а сегодня терять людей неразумно. Жалко. Еще пригодятся.

— Не ожидал от тебя, Никодим, такой прыти, — проговорил Хром серьезно. — Честно признаюсь, не ожидал. Удивил, брат.

— Ты наблюдал только стартовую позицию, — разошелся Никеша, подхватив одобрение Хрома. — Совсем не старт — объявление намерений. Дальше будет поинтересней.

— А меня, что же, побоку? — спросил Хром осторожно.

— Почему? Живи, мне не жалко. Но предупреждаю, поведешь себя недружественно, единолично, одним словом, вознамеришься пакостничать, придавлю. За мной не задержится. Привыкай помаленьку, что перед тобой настоящая сила, тебе неподвластная. — Он неотрывно и смело смотрел на Хрома. Выдержал, дождался, когда тот сникнет и отведет глаза. Проговорил резко: — теперь тебе лучше убраться. От греха подальше. Допустим, к славам. Целее будешь. Там назревает большая война. Пожалуй, уже созрела. Можешь там отличиться… А если все же рискнешь и задержишься здесь, требую, будь тих, незаметен. Нас не вздумай сердить — боком выйдет.

— Хорошо, я уйду, — сказал Хром сдержанно. — Здесь мне, пожалуй, нечего делать.

— И своих не забудь, — возвысил голос Никеша. — С собой забери. Мне они ни к чему — только путаются под ногами да воду мутят. Сроку даю неделю. После срока — всех к ногтю…

— Поясни, о ком ты ведешь речь?

— Перечислить?

— Валяй.

— Влад, Рыжий, Талон… — сплошь бригадиры. Хватит? Или дальше пойдем?

— Ну, ты даешь, однако, — проскрипел Хром в замешательстве. — Этих козлов повязали еще в инкубаторе. Теперь все они в твоей каталажке — небось, кукарекают нараспев…

— А вот это ты брось, — разошелся Никеша, не остановишь. — У нас гнусных нравов, о которых ты намекаешь, давно нет и уже не будет. Еще Верт под корень извел. Я велю этих гопников выпустить, если пообещают перековаться в законопослушных граждан и позабыть о бурной молодости. Готов содействовать отречению?

— Конечно.

— Ну, вот и лады. Тогда, что ж, прощай дружок, — сказал Никеша. — Заговорились мы тут с тобой… Не поминай лихом.

Хром молча поднялся, пошел к двери. И уже, стоя на пороге, обернулся, спросил стесненно:

— Ты мне скажи, что оккупанты намерены делать дальше. Какие планы у них?

— Какие могут быть планы, когда восемнадцать еще не остывших трупов? Болезненно. Унести бы целыми остальные шкуры — вот и все их планы.

— Ты Адама зачем пожалел? Надеешься, что в ответ он тебя пожалеет?

— Можно ли покуситься на человека, которому присягнул на верность? Это ж каким обормотом нужно быть. Впрочем, тебе не понять — другой замес. Теперь бывай. Встретимся ли еще, не знаю. Очень надеюсь, что этого не случится.

Хром вышел, прикрыв за собою дверь. На мгновенье остановился, подумал вернуться, что-то в словах Никеши задело особенно больно, но удержался, передумал и понуро побрел дальше — своей дорогой.

— Вот и все, — тихо проговорил Никеша вослед единственному человеку, которого по-настоящему опасался и не надеялся переиграть. Но, кажется, все же переиграл…

71

«Это не славы, — рассуждал Адам, продолжая стоять на своем. — Славы не станут исподтишка. Они понимают, что мы встали перед самой границей их владений, дальше не пошли, хотя могли бы рвануть с разбегу и наворочать дел… И потом, не мы первыми открыли огонь. Нас обстреляли без малейшего повода, сожгли бронетранспортер, убили водителя. Наконец, мы взяли пленных, но, вместо того, чтобы наказать, на что имели полное право, отпустили с миром, получив устное обещание не попадаться впредь. И еще. Вдогонку за диверсантами мы немедленно выдвинули две мобильные группы, до того державшиеся на высотах. Самые опытные солдаты, командуют ими десантники, чудом уцелевшие выученики славного полковника Ранта. Они нагнали бы мерзавцев, если бы те уходили к славам. Исходное отставание не превышало получаса — пустяк для таких героев. Но не нагнали. Отсюда вывод: мы неправильно выбрали направление отхода. Диверсанты ушли в противоположную сторону — в столицу Континента. Уверен, Никеша точно знает, кто они и где их искать. Нужно заняться Никешей до того, как вернусь на Остров. Разберусь и тогда скомандую общий сбор…»

Никеша тупо молчал или принимался бубнить что-то невразумительное, прятал глаза, прикидывался недотепой, уворачивался от прямых вопросов — словом, вел себя, как привык.

— Я знаю точно, как было дело, — наконец проговорил Адам после непродолжительного молчания. — Мой вывод дозрел и теперь я готов его высказать. Кровожадные негодяи после своих преступлений пошли не к славам, как я предполагал и куда послал вдогонку шустрых своих ребят. Они рванули, Никеша, к тебе под крыло. Это были плебеи. Натренированные и невероятно жестокие. Молчишь? Сказать нечего. Так вот, Никодим, эти твари нужны мне немедленно. Они предстанут перед судом и понесут должное наказание. Думай быстро. Подтвердилась истина: в тихом омуте черти водятся. Придется признать, Никеша, что это как раз про тебя…

«Передо мной теперь не Никеша, к которому я привык до того, что перестал замечать», — думал Адам, ожидая ответа и не надеясь, что получит ответ.

Он впервые дотошно рассматривал сидящего перед ним человека. «Одутловатое рыхлое лицо с нечистой кожей, — думал Адам, — глубоко запавшие глазки непонятного цвета, тонкие бесцветные губы. Простак, подхалим, недалекое существо, неспособное связать пару слов, чтобы обнажилась мысль. Существо, ни на что не годное, вызывающее жалость и отвращение. Даже апломб начальника ему не по силам. Об уме и сообразительности и говорить не стоит. Можно ли представить этого увальня в роли вершителя судеб?»

Но на глазах случилось невероятное, Никеша вдруг подобрался, и тупое подыгрывающее выражение лица решительно изменилось, движения сделались определенными, а в едва различимых глазках на невзрачном лице появился некий замысел. И этот замысел содержал угрозу.

— Интересно, о каких это людях вы говорите? — с вызовом произнес он и не потупился, как обычно, а встречно застыл — глаза в глаза.

— Не понимаешь? Спрашиваешь, что за люди? — завелся Адам. — Спроси еще, что эти люди наделали.

— Точно не знаю, но подозреваю, что-то настолько дурное, — без тени смущения выговорил Никеша, — что сам господин Владетель вынужден выступать в качестве прокурора. Почему вы уверены, что виновны плебеи? Или так принято исстари? У вас есть настоящие доказательства вины — не предположения, которым никто не поверит? Вы готовы их высказать?

— Мне точно известно, что после содеянного эти люди вернулись в столицу. Как ты объяснишь это бесспорное обстоятельство? Скажешь, что они действовали на свой страх и риск, и никакого отношения к властям Континента не имеют? Но, похоже, ты ничего не скажешь.

— Не скажу. Стоит ли валить напраслину на самого себя?

— Рано или поздно я все узнаю, — сказал Адам. — Вот тогда держись крепче, Никеша, — за что попало. Пощады не будет. В последний раз иду навстречу. Даю неделю, чтобы определиться с этими негодяями. И с Хромом. Не получу положительного решения, отвечу бомбами в количестве, которое тебе не снилось. Вероломство будет наказано. Хватит нянчиться…

— Господин Владетель, — заговорил Никеша, подумав. — Если у вас сложилось такое мнение обо мне и моей службе, вам ничего не стоит дать мне возможность вернуться в исходное состояние, которое меня вполне устраивало, где я чувствовал, что занимаю свое, не чужое место. С вашего позволения я буду служить там, где вы велите, пока буду нужен. Политика не по мне — душа не приемлет. Особенно политика, которую олицетворяете вы, где никакой ясности — одни пустые предположения, убийственные намеки… вместо фактов. Согласен, за вами сила. Но знайте, наш народ говорит так: на всякий рык всегда найдется рык с привизгом. Так думает наш народ, когда вспоминает об исступленных. Вы бы не тревожили нас по пустякам, ведь ситуация может обостриться настолько, что процесс приобретет ускорение… и даже станет необратимым.

— Ты о чем? — задохнулся Адам, но превозмог волнение и сказал собранно: — Вот что, оказывается, у тебя на уме. Понимаю. Ну что ж, дерзай… Но не забудь о моем требовании. Долго ждать я не намерен…

72

Адам наблюдал за разгрузкой носителя из каюты пилотов, где в одиночестве коротал обратный путь. Дорс подниматься не стал, остался внизу.

Первыми по опущенной аппарели сбежали солдаты. Скучковались на поле — по принадлежности к подразделениям. В автобусы грузиться не стали, застыли в ожидании, не спуская с носителя глаз.

Скатили вертолеты, собранные по-походному. Летчики споро вернули лопасти в рабочее положение, коротко потрещали двигателями и улетели. Отчаянно дымя и подвывая моторами, тяжело сползли бронетранспортеры. Их осталось всего три — четвертый сгорел, пятый, исправный, пришлось бросить, когда уносили ноги. Загрузили экипажи, завели двигатели и укатили.

Среди бойцов суетился Дорс, о чем-то говорил, размахивая руками, убеждал, приказывал. Началось то, что присуще организованной военной жизни и что не дает ей рассыпаться неуправляемо, — общее построение. Разрозненные группы пришли в движение, сначала хаотичное, но скоро завершившееся строгим порядком.

Напоследок скатили по одной, бережно придерживая, удлиненные тележки с увернутыми в саван телами погибших солдат, и выстроили их с армейской точностью вдоль строя — в ряд все восемнадцать.

В каюту заглянул командир носителя.

— Господин Владетель, ждут вас.

— Иду, — отозвался Адам.

При его появлении Дорс рявкнул: — Смир-р-но! Равнение налево! — и, четко развернувшись навстречу, прокричал зычно, без пауз:

— Господин Владетель, экспедиционный корпус построен для прощания с погибшими товарищами.

Адам подошел к строю.

— Солдаты! — заговорил он. — Скорбь поселилась в наших сердцах. Эта скорбь неизбывна… Мы потеряли товарищей. Я сначала подумал, что к бойне, причастны славы. Что это месть за бомбардировку. Теперь я знаю точно, виноваты плебеи. Кто-то, возможно, спросит, почему убийцы пощадили меня?..

— Не нужно было туда соваться, — раздался истошный крик.

— Кто такой? — выкрикнул Дорс. — Три шага вперед.

Перед строем возник, опасливо озираясь, юный солдатик.

— Я кричал, — признался он смело. — Солт и Веник называли меня братом… Теперь они лежат, и уже никогда не встанут рядом…

— На войне иногда убивают, — неуверенно объяснил Адам.

— Почему только нас? — спросил солдатик.

— Потому что обычно достается сильным, — сказал Адам. — А также тем, кто идет первым. Но и тем, кто вперед не рвется, тоже перепадает…

— Узнайте, кто это сделал, — сказал солдатик. — Чтобы мы покарали врагов.

— Узнаю, — пообещал Адам. — Обязательно узнаю. И вы узнаете…

Адам уже помышлял о постели, когда очнулся коммуникатор. На связи был Хром.

— Господин Владетель, — запричитал он суматошно, — приветствую вас после долгой разлуки. Особо напоминаю, не по моей вине.

— Ты теперь где? — спросил Адам, подумав, что уж Хром точно знает о намерениях Никодима.

— Очень сложный вопрос, — вывернулся Хром. — Разрешите оставить его без ответа. Вы как-то сказали, что меня готовы лишить гражданства. Интересно знать, меня уже лишили?

— Нет, но еще не вечер, потерпи. Мы тебя известим. Персонально.

— Вон оно что… А я забылся и осторожно так подумал, что впереди у нас долгие весны сотрудничества.

— Ну уж нет. Сотрудничать с тобой мы больше не будем. Мы будем воевать.

— Обнадеживающая перспектива. — Послышался сдавленный смех. Хром чихнул и продолжал: — Однако не очень-то у вас получается — воевать. В чем причина? Неужто опять измена? Может быть, объясните тупому?

— Нас просто переиграли. Как малых детей. Бывает. Тебе-то какая забота?

— Как же, как же, — возбудился Хром. — Вы мне не чужие — соплеменники как-никак… Но, если откровенно, я долго ждал, когда вам, наконец, основательно накостыляют. Похоже, дождался. Но, представляете, никакой радости.

— Ты, как всегда, в курсе событий.

— Профессия у меня такая быть в курсе. Напоминаю вам девиз нашей службы: мы слышим все, что звучит, помним все, что происходило, наблюдаем все, что происходит, предвидим все, что еще только произойдет… Словом, мы глаза и уши государства. Деятели, нас не приемлющие, теряют опору на реальную силу, что довольно рискованно.

— Ты в очередной раз приступаешь меня учить. Прекрасно знаешь, что я этого не люблю…

— Не об учебе речь, господин Владетель. Я вышел на связь для того, чтобы, во-первых, услышать вас, и во-вторых, обсудить позорную эскападу на Континент.

— Я услышал, — сказал Адам. — Дальше?

— Интересно узнать, чего вы достигли своими подвигами? — Он помолчал и продолжал с подъемом: — Молчите? Тогда я отвечу, чтобы попусту не тратить время: ничего, достойного внимания. Потеряли хороших людей. Лишний раз убедили жителей Континента, что пора расстаться с надеждами на щедрые послабления, которые вы обещали не так давно. В результате плебеи ожили, зашевелились, нарушилось равновесие, накопилась энергия протеста. Они почувствовали опасность, сплотились вокруг своего руководства, чего я не ожидал. Как говорили на заре человечества, плебеи ощетинились,.

— Ну и что из того? То, о чем ты берешься судить, тебя не касается. Лишний раз убеждаюсь, если вмешался изменник, готовься к тому, что скоро тебя предадут и обманут.

— Не нужно преувеличивать, господин Владетель. Жизнь проще. В свое время вы совершили ошибку, пренебрегли моей службой, не поняв, что она единственная по-настоящему препятствовала пробуждению плебеев. Теперь своими неуклюжими действиями вы позволили им проснуться окончательно, подтолкнули на путь преодоления власти Острова. Остров обрел настоящих врагов, которые спят и видят, как сообща навалятся и перережут всех, кто попадется под руку. Не хочу быть пророком, но расправа с вашими солдатами прообраз того, что случится позже — когда они возьмутся за дело по-настоящему и снесут ваше государство с лица земли. И вас — вместе с ним. Пора бы понять, что ваше ближайшее будущее печально, господин Владетель. Я же помочь не могу — остался не у дел, утратил пространство маневра, которым так дорожил.

— Нагоняешь тоску? — спросил Адам, дождавшись, когда Хром иссякнет. — Не надоело?

— Пока вы держитесь на ногах — нет. То есть не надоело.

— Понятно. Я здесь, между прочим, узнал о Никеше кое-что… почти невозможное. У тебя есть что прибавить?

— Нет, — сказал Хром. — Мы с Никешей давно расплевались. Уж чересчур заносчив. В последнее время обнаглел до того, что обращается со мной как с презренным клиентом. Я спросил его прямо, что он знает о вашем подвиге, и не причастен ли сам к нему. Он ответил неопределенно — ни да, ни нет. Думаю, вам еще предстоит тщательно проанализировать печальные причины и следствия вашего похода.

— Соглашусь, это был серьезный удар, — сказал Адам, — но не смертельный. Меня больше тревожит Никеша. Точнее, его армия…

— Это какая такая армия? — не удержался, перебил Хром. — Отряд, группа, подразделение еще куда ни шло, но армия… Это как-то не вяжется с обликом нашего увальня… Кстати, откуда у вас эти сведения?

— Моих солдат убили его люди…

— С этим выводом соглашусь, — сказал Хром. — Операцию устрашения они провернули довольно ловко. Во всяком случае, ничего определенного вы не заметили. Так?

— Так. И все же? — спросил Адам, и, не дождавшись ответа, сказал: — Последний вопрос и отстану.

— Только один вопрос. Я вас слушаю

— Почему они не убили меня? Было бы проще теперь…

— Я тот же вопрос задал Никеше. Он ответил просто и нелогично: человека, которому присягнул в верности, не убивают, как можно убить рядового солдата, — не тот калибр.

— Интересное объяснение, — подумав, сказал Адам. — А как убивают такого человека, он не сказал?

— Это уже второй вопрос, — весело рассмеялся Хром. — На него отвечать воздержусь. Потерпите немного — жизнь ответит…

73

Мысль о десанте на Остров в течение целой весны не оставляла Никешу ни на минуту — с нею он поднимался с теплого ложа утром, с нею, намаявшись за день, затихал вечером. Остроту и определенность этой мысли придавали сведения, поступавшие от агентуры Хрома, свидетельствующие о полном развале хозяйства Острова и безнад-зорности большинства его береговых участков. Реальной защиты там никогда не бывало, теперь же подавно.

Никеше докладывали, что ретивый Хром по-прежнему вертится рядом, забыв о недавней размолвке. Подначивает в своей обычной манере, твердит, что близок подходящий момент для решительного рывка. Свежая информация с Острова поступала потоком, подтверждая его правоту.

Шалея от предчувствий успеха, Никеша терял равновесие духа, его корежило от возбуждения и желания поскорее приступить к активным действиям. Он, наконец, поверил, что дерзкий план близок к осуществлению и что это невероятное событие произойдет очень скоро. А после успешной охоты на простодушных вояк во главе с Адамом совсем потерял голову.

Даже жены, осознав напряженность, в которой пребывал хозяин, присмирели, перестали напоминать о себе, почуяв, что их господину теперь не до них. У него на уме заботы неслыханного масштаба, о которых он, впрочем, предпочитал помалкивать.

Наконец, не выдержав неопределенности, Никеша связался с Хромом напрямую и предложил встретиться лицом к лицу, чтобы обсудить, накопившиеся проблемы — так многозначительно он выразился. Хром согласился не сразу, для порядка покочевряжился, и даже попробовал отыграться за недавний ущерб своему авторитету. Однако Никеша, немедленно распознав знакомый маневр, сумел удержаться и на новую свару не отважился. Причем на этот раз привычная зависимость от Хрома, от которой он с трудом приступил избавляться, не придавила. Своим независимым поведением он дал понять, что сумеет обойтись и без Хрома, если разногласия между ними не будут полюбовно устранены.

— Положение об обороне Острова, — приступил к объяснению Хром, — предполагает один опорный пост на десять километров береговой черты. Оснащение — легкое оружие и связь. Штатная численность персонала три человека. Но положением сплошь и рядом пренебрегают, считая, что угроз со стороны океана нет и быть не может. Особенно скудно защищен участок берега, неподалеку от порта.

— Считаешь, что это место подходит для высадки? — спросил Никеша — А берег какой?

— Лучший участок для операции в двадцати километрах к югу от границы порта. Широкий пляж, дно пологое, для шлюпок в самый раз. Пляж переходит в высокий уступ, на котором находится пост. Местность довольно безлюдная, ближайший поселок неподалеку. Но теперь в нем ни души. Первоочередные объекты: сам пост, его следует взять с ходу, обойдя по пляжу слева и справа. За ним в километре большой склад с оружием и провиантом. Можно попользоваться. Карту участка я заготовил. Смогут твои умельцы по карте?

— Смогут, обучены, — сказал Никеша гордо. — Значит, высаживаем десант и в первую очередь сносим пост. Организуем круговую оборону, ждем основные силы. Обеспечиваем десантирование второго эшелона. Берем склад…

— В нем бронетранспортеры и боевые машины пехоты, — продолжал Хром. — На бронетранспортеры не заглядывайтесь — техника сложная, хлопот не оберетесь, а машины приберите — понадобятся. Смонтируете на них пулеметы — там все рядом, в комплекте. Заправите горючкой, погрузите боезапас и в путь-дорогу. Экипаж — водитель и пулеметчик. В грузовом отсеке мобильная группа. Склады не забудь запереть как следует — еще пригодятся. Лучше поставь охрану, чтобы не растащили по глупости. Задача следующего этапа: перерезать Остров поперек. На все про все отведи двое суток. За первые сутки перекроите дороги. За неделю оборудуете посты, пристреляете оружие. В результате на всех дорогах появятся опорные точки, которые будет трудно преодолеть. Ты меня понял?

— Чего тут не понять? — отозвался сосредоточенный Никеша. — А ты чем займешься?

— Моя доля — дворец Владетеля. Этого хватит. Если к моему воинству добавишь два десятка солдат. Вывести всех своих не решаюсь — им велено выполнять привычную работу на местах и ждать сигнала.

— Согласен, — сказал Никеша. — Солдаты будут. Из второго завоза — дней через пять после первой высадки. Необстрелянные.

— Сойдет, — согласился Хром. — Обстреляем.

Какое-то время Никеша ждал, что Адам очнется и ответит, как обещал, но поскольку немедленного ответа не последовало, постановил успокоиться и не ждать вовсе — будь что будет. Требование Адама выдать исполнителей резни Никеша, недолго думая, пропустил мимо ушей, даже не удосужился отказать формально. Теперь оставалось сжаться и дотерпеть до исполнения небывалого замысла и, главное, попусту не растерять накопленную энергию.

С Хромом он эту тему обсуждать не стал — решил его не вмешивать, чтобы не отвлекаться и лишний раз не трогать памятью кровавого происшествия в лесу.

Две недели, занятые подготовкой, прошли в сомнениях и тревоге.

Живя мыслями о скором вторжении, он, тем не менее, с удовольствием и даже с некоторым злорадством продолжал принимать неиссякающий поток продовольствия и техники с Острова. Он понимал, что это нелепое обстоятельство объясняется врожденным свойством островной бюрократии. Запущенная в ход однажды, она не смела остановиться по собственной воле, а до высокого распоряжения на остановку устоявшегося движения руки у Адама, видно, не доходили.

Совесть больше не позволяла презрительно называть подачками щедрое поступление сверхплановых благ, исправно и впрок заполнявших склады Континента. Народ простодушно верил, что благодеяниям не будет конца, вследствие чего репутация Адама среди плебеев постоянно росла.

Однако для запуска операции были проблемы — прежде всего транспортные. В порту догнивали рыболовецкие шхуны — старенькие, не приспособленные к океанскому плаванию, годные разве что для ловли рыбы в прибрежных водах. Их решили не брать в расчет по причине ограниченной мореходности и малой скорости передвижения. Получалось, что при полной готовности войска, при его достойном оснащении оружием достигнуть берегов Острова не было никакой возможности.

Никеша, было, намекнул Ангелу, что будет просить о помощи в деле, касающемся славов в не меньшей степени, чем плебеев. Но тот в ответ день за днем темнил все невнятнее. Продолжать уговаривать его Никеша не брался — между ними согласия не было никогда.

Их давняя распря коренилась в далеком прошлом: по какой-то испокон возникшей причине Ангел не считал Никешу ровней себе, а когда Никеша простодушно попросил объяснить обидное несоответствие, — ухмыльнулся небрежно и от ответа ушел.

Со своей стороны Никеша тоже имел претензии. Он, как и все плебеи, был убежден, что славам, новым обитателям Континента — всего-навсего в третьем колене, незаслуженно предоставлены преимущества по сравнению с плебеями, которые считались исконными хозяевами территории. Как ни старался, он не мог заставить себя смириться с оскорбительным неравенством. Временами он Ангела просто не понимал, как не понимают человека, говорящего на незнакомом языке, причем это непонимание особенно усугублялось тем, что на самом деле они говорили на языке, понятном обоим.

Вместе с тем Никеша знал, что нет никакой возможности справиться с вожделенной задачей без участия Ангела, единственного человека, способного запросто переправить армию на Остров. Потому он вынужден был заискивать перед Хромом, считая, что только Хром обладает подходами к славам вообще и к непонятному Ангелу в частности.

Всего под ружьем у Никеши было шесть десятков отлично подготовленных бойцов. Комплектование отряда началось еще в бытность Верта губернатором Континента. Делалось это регулярно в течение нескольких весен. При приеме свежего пополнения Верт лично отбирал достойных ребят, которых так или иначе выводили за штат, избегая малейшего влияния на них рутины тяжкого быта рабов. Их тайком переправляли в горы, в заброшенное селение в глуши, в полную изоляцию от внешнего мира. Там их жизнь сводилась к усиленным занятиям физическим развитием и военной подготовкой.

Верт часто повторял, что растит из юнцов первый отряд свободных людей, преданных лично ему. Когда же он отправился на Остров воевать, а Никеша получил власть, подготовка группы оживилась и приобрела иное направление: теперь отряд отчаянных мальчишек рассматривался не иначе, как костяк будущей освободительной армии. От них больше не скрывали, что их готовят к сражениям с исступленными за свободу. О существовании отряда не подозревала ни одна живая душа. Даже ищейки Хрома, рыскавшие повсюду, ничего не смогли пронюхать. Никеша часто посещал базу, долго и тщательно присматриваясь к каждому бойцу, пока не обнаружил и не выделил из их среды самого расторопного и рассудительного — прирожденного вожака. Этому парню по имени Варлам он поручил команду над головным отрядом.

Наблюдая за подготовкой ребят, Никеша с нетерпением дожидался времени, когда человеческая масса вызреет настолько, что он сможет дать первый настоящий бой.

Вожделенный час наступил — Адам со своим войском высадился на Континенте с твердым намерением покарать славов.

Никеша подозревал, что главной причиной раздора между Адамом и Ангелом явилось предпринятое славами самовольное строительство посадочного модуля для приема подкидышей. Раздор особенно усугубился тем, что у самого Адама не было возможностей самостоятельно выполнить те же работы на Острове.

Вот когда Никеша понял, что успех рядом, — предчувствие удачи завладело его мыслями. Недолго думая, он снарядил и отправил группу из восьми человек под началом Варлама вдогонку за головным отрядом во главе с самим Адамом. Пойти на этот рискованный шаг его подтолкнула уверенность в том, что такое везение может случиться только однажды.

Хром принимал доносы, поступавшие с Острова непрерывным потоком, скрупулезно анализировал их, делал выводы, вырабатывал решения, то есть выполнял главную работу, испокон входившую в обязанности командора — руководителя тайной службы. Причем он осуществлял свои обязанности с тем же усердием и тщательностью, какие были присущи его предшественнику и учителю Фарну.

В результате сложился вывод: в ожидании Большого корабля Адам будет вынужден сосредоточиться на строительстве нового космодрома, бросив на эти работы значительную часть армии и, как следствие, оголив защиту побережья.

Близилось время, наиболее подходящее для нападения. Такого шаткого положения больше не будет, твердил он неустанно, особенно после того, как Большой корабль обоснуется на околоземной орбите, а Адам обеспечит безопасную посадку подкидышей.

Начавшаяся подготовка к вторжению проходила в обстановке строжайшей секретности, построенной в точном соответствии с рекомендациями Хрома, теперь ни на минуту не спускавшего с Никеши надзирающего взгляда.

Хром вмешивался во все мелочи неслыханной операции, скрупулезно подсчитывая подлинный размер всевозможных трат, которые трудно поддавались подсчету. Он даже выделил своих агентов для обучения юнцов свежего набора всем специальным премудростям нападения и защиты.

Наконец, освободив Никешу от неприятных переговоров с Ангелом, он принял хлопоты на себя и на неделю пропал у славов. На вызовы не отвечал — даже коммуникатор отключил.

Никеша дергался и уже подумывал выйти на Ангела напрямую, но, подумав, решил не спешить и дождаться вестей от Хрома.

Наконец Хром объявился в эфире и сообщил, что Ангел готов включиться в тройственную коалицию: тайная служба во главе с Хромом и два государства — плебеев и славов. Он обещал предоставить корабли с командой и даже несколько небольших отрядов разведчиков, которым предполагалось поручить воевать отдельно, обходя противника стороной и нападая с тыла.

74

Лиля тяжелела на глазах. Все невыносимее было ей принимать вконец опостылевшие ласки пятерых здоровенных мужиков, не терпящих отказа. Даже Арто, строго следивший за очередью, не спасал. Она опустилась, едва волочила ноги, но по-прежнему с неубывающей интенсивностью и силой была востребована и желанна. Особенно грубо досаждали солдаты Хрома. Звери в человеческом облике они не знали пощады, с наглостью отвергая доводы вконец измученной женщины. Круг жизни замкнулся — выхода не осталось.

Наконец Арто вспомнил о коммуникаторе Адама, попробовал связаться с ним — не получилось. Секретарь сообщил, что Владетель велел не беспокоить, будет долго занят, а когда освободится, не сказал. Тогда Арто попросил разыскать Хрома и потребовать, чтобы тот отозвал своих головорезов — нет от них никакого спасу. Секретарь сказал, что Хрома давно не видел, где тот пребывает и как с ним связаться, не знает.

Арто понял, что помощи ждать неоткуда, никому до них дела нет, что нужно действовать самому. Он отправился в логово врага.

— Вы, господа, вконец распоясались, — приступил Арто со строгостью, на какую прежде не был способен. — Уверены, что на вас не найдется управы? Должен вам сообщить, что это не так, на вас распространяются те же правила поведения в обществе, что и на всех остальных людей. Я, да будет вам известно, с недавних пор обладаю полномочиями — представляю здесь хозяина, самого господина Владетеля, и ни в коем случае не намерен мириться с тем, что вы беззастенчиво и нагло позволяете себе по отношению к нашей Лиле. Требую оставить девушку в покое, ей и без вас тяжко. Я дважды мягко, почти по-дружески предупреждал вас, что действовать подобным образом недопустимо даже таким бравым воякам. Но, к сожалению, понимания не обнаружил.

Выступление Арто, как он и предполагал, было встречено в штыки.

— Ты это что себе позволяешь, железка хренова? — встретили наглецы заявление робота. — А ну-ка, вали отсюда, пока цел. Тебе, безмозглому, баба ни к чему, вот и не суйся в людские дела, а то знаешь, что мы можем сделать с непослушным роботом? Прикинь.

— Нет. Свалите вы, — сказал Арто сдержанно, но твердо. — Причем немедленно. Властью, данной мне господином Владетелем, я отказываю вам в приюте и навсегда отключаю от кухни. Придется в другом месте искать крышу над головой и пропитание. Так что собирайте манатки, пока не поздно, и убирайтесь подобру-поздорову, если не желаете больших неприятностей на свои пустые головы. Я ведь и позвать могу кое-кого. На подмогу. Если сам не справлюсь.

— Понятно, — сказал главный враг, обращаясь к напарнику. — Нам, воинам славного государства исступленных угрожает безмозглый тупой робот. Как поступим?

— А ведомо ли тебе, кто наш хозяин? — подключился второй — подпевала.

— Знаю. Хром.

— Он самый могущественный человек в мире. И, насколько нам известно, ты его собственность. Понял убогий?

— Это не так. Во-первых, вы слишком льстите своему господину. Он этого не заслуживает. На самом деле Хром заурядный обманщик и к тому же трус. Этот человек вероломно убил своего благодетеля. Во-вторых, я никогда не брался служить ему и служить не буду. В-третьих, я служу господину Владетелю. Этого мне достаточно. Никого другого знать не желаю.

Придурки смутились и сникли. До них, наконец, дошло, что сытая и пьяная жизнь закончилась.

— Я все сказал, — подвел он итог, не оставив надежд на примирение, — а вы услышали. В восемнадцать часов приду, и чтобы к тому времени вашего духа здесь не было. Если застану, вам не поздоровится. Я за себя не ручаюсь…

Лилю Арто нашел в ее комнате.

— Плохо выглядишь, подруга, — сказал он, подходя к кровати.

Она не ответила и даже головы не повернула навстречу — продолжала лежать на спине, смотреть в потолок.

— Очень плохо. Если велишь, я снова поеду за доктором. Уж как-нибудь уболтаю старика. Согласна?

— Не нужно, — едва шевеля губами, вышептала Лиля. — Мне уже никто не поможет. Я жить не хочу, Арто. Мне страшно жить. Понимаешь?

— Я все же поеду. Завтра же. Тея теперь в клинике, ей тоже худо. А может быть, отвезти тебя? Поедем? Я осторожно…

— Нет, я дороги не выдержу. У меня внутри что-то оборвалось. Сделалось так пусто…

— Я прогнал людей Хрома, — сказал Арто. — Навсегда. Приставать больше не будут.

— Ты поступил опрометчиво, — сказала Лиля ровно. — Хром вернется… Накажет…

— Не боюсь я Хрома. Душить меня он не станет — не осилит. И потом, душить меня бесполезно. Я в воздухе не нуждаюсь.

— Почему душить? — спросила Лиля.

— Потому что Хром предпочитает именно такой способ лишения жизни.

— Откуда ты знаешь?

— Он так убил командора Фарна. А я хозяина не защитил — позволил Хрому совершить преступление. Никогда не прощу себе. Командор был так добр ко мне, грубого слова от него не слышал. Можно сказать, мы жили душа в душу, хотя Хром уверяет, что души у меня нет. Мы понимали друг друга с полуслова. Незадолго до смерти он повел себя необычно: зачем-то взорвал космодром и город. Кент сказал, что это очень дурной поступок. Наверное, Кент прав, но ведь с кем не бывает… И все же я отомстил Хрому.

— Как тебе удалось?

— Да очень просто Он где-то вымазал рукав куртки, попросил почистить. В левом кармане я обнаружил тот самый шнурок, которым он задушил господина, и с оказией переслал Владетелю. Хрома разоблачили, но Владетель не наказал его, как хотел, только пожурил. То ли пожалел, то ли не захотел связываться.

— Я сегодня умру, Арто, — неожиданно сказала Лиля и слеза скатилась по ее щеке. — И мой ребенок умрет — вместе со мной…

— Нет, Лиля, ты не можешь так поступить, — возвысил голос Арто. — Ты не умрешь. Твой ребенок явится на свет в положенное время, я знаю, и будет расти рядом со своей мамашей. Не говори о смерти…

— Какой же ты славный, Арто. Жалеешь людей…

— Не всех, — возразил Арто. — Только тех, кого люблю.

— Вот даже как… Тогда ты самый счастливый робот на свете. — Она отвернулась к стене, проговорила тихо: — Теперь, пожалуйста, позови ребят. Простимся…

Ребята нашлись на кухне. Картина привычная — на столе початые и пустые бутылки, стаканы, наполовину наполненные из которых они лениво отхлебывали и подливали, когда дно осушалось. Между ними бесконечная беседа — дни напролет. Уже, казалось, обо всем переговорено, но все никак не рассчитаться с прошлым — неиссякаемым бездонным. Физиономии у ребят сытые — бездельники, по счастливому случаю оказавшиеся в раю.

— Вам бы только пить и веселиться, — заговорил Арто укоризненно. — А там лежит Лиля. Всеми брошенная больная. Помирать собралась. Вам не стыдно?

— Ну что ты несешь, старый? — изрек Юри.

— Мы Лилю не отпускаем, — вскричал Ваня, едва ворочая языком.

Афоня молчал, только глазами хлопал.

— Она зовет вас, — сказал Арто.

— Ну, значит, не умирает, раз зовет, — рассудил Юри и потянулся за стаканом.

— Придется идти, — вздохнул Ваня.

— Псы! — возмутился Арто. — Мерзкие псы. Допрыгались обормоты? Девочка жить не хочет… Беда из-за вас, козлов…

— Не суди, да не судим будешь, — сказал Юри.

— Золотые слова, — поддакнул Ваня.

Первым шел Афоня — самый вежливый и послушный. Остальные тянулись следом. Арто замыкал шествие.

Они принесли стулья и чинно расселись перед ее кроватью.

— Ты, Лиля, кончай умирать, — произнес Юри, смешавшись.

— Мы тебя не отпускаем, — уточнил Ваня.

Афоня попытался открыть рот, но нужных слов не нашел сразу. Его лицо напряглось и скорбная морщинка у рта обозначилась четко.

Арто остался у двери — наблюдать за порядком.

— Я вас позвала, чтобы прощения попросить… — заговорила Лиля едва слышно. — Простите меня, братья, за все глупости, которые я совершила в этой страшной жизни. Не отговаривайте — бесполезно. Ничего не хочу слышать. Уйду так же тихо, как пришла. — Она поперхнулась, закашлялась, задышала часто, запрокинула голову, напряглась телом. — продолжала тихо, с придыханием: — Ни о чем не жалею. То, что было с нами, кануло в вечность, поросло травой забвения, скоро забудется… Об одном жалею, не довелось мне вернуться на родину, а так хотелось… Ненадолго — на денек. Маму повидать, отца… Проститься. Видно, не суждено. Я не в обиде. Хорошо пожила, грех жаловаться. Теперь ухожу. Не печальтесь, не плачьте… — Она затихла. Встрепенулась и едва слышно договорила: — Живите дальше. Меня… отпустите с миром. Вспоминайте — мне будет легче там, где ничего нет. Ни счастья, ни горя, один покой… Теперь идите, я вас отпускаю. Хочу остаться одной…

Они поднялись, пошли вон, понурив головы, не проронив ни слова. Арто пропустил их мимо и затворил дверь.

Вернулся к Лиле, сел на стул.

— Я побуду с тобой. Можно?

— Валяй, старичок, — еле слышно проговорила Лиля и закрыла глаза.

Арто включил коммуникатор. Напористый голос секретаря сообщил, что господин занят до вечера и на вызов ответить не может.

— Передай, что на связи был Арто. Это важно…

Адам появился в эфире в начале одиннадцатого.

— Что у вас происходит, Арто? — спросил он — ни тени волнения.

— Лиля ушла, — сказал робот просто.

— Куда? — прибавил голос Адам. — Куда ушла Лиля?

Арто не ответил.

— Я спрашиваю, куда ушла Лиля!

— Туда, откуда не возвращаются, — произнес Арто, разделяя слова, чтобы смысл обнажился. — Я знаю, все люди уходят, когда устают жить. Наоборот — никогда. Лиля ушла, потому что устала…

— Но почему? — сдавленно произнес Адам.

— Повторяю: жить устала. Среди вас — так она сказала, когда собралась в путь. Я сначала подумал, что заболела. На прошлое неделе привез врача. Старичок упирался, не хотел ехать. Помогла Тея, кое-как упросила старого. Он долго беседовал с Лилей. Потом осмотрел. Ничего не сказал, только прошамкал беззубым ртом, кажется, выругался. На обратном пути подобрел и объяснил, что на самом деле ее не болезнь гнетет, убивает тоска и несправедливость… Это подлинные слова, господин, слишком сложные для меня, но я их запомнил в точности. Специально для вас…

Адам ничего не сказал, и Арто понял, что разговор закончен.

75

— Господин Владетель, — ожил секретарь, дождавшись, когда укатят тележку с остатками завтрака. — Здесь господин кастелян. Очень просит принять.

— Пусть заходит, если очень просит, — сказал Адам.

Старик втянулся бочком, притворил за собою дверь и остался стоять, дожидаясь приглашения.

— Ну, что же вы, присаживайтесь, — позвал Адам.

— Господин Владетель, — неуверенно начал кастелян, усевшись и тщательно расправив на коленях складки хитона, — вы, верно, догадываетесь, что когда-то давно я тоже был молодым…

— Ни на минуту не сомневаюсь, — сказал Адам весело, — было именно так.

— Так вот. В те давние времена мне довелось принимать самое непосредственное участие в грандиозном событии нашего времени — строительстве нового космодрома… С первого до последнего дня я провел на стройке. И уже после сдачи объекта высокой комиссии продолжал там работать. До выхода на пенсию. В знак благодарности за продолжительный труд меня удостоили высокой и, надо сказать, неожиданной чести — назначили кастеляном дворца Владетеля. По рекомендации моего старинного друга, прежнего кастеляна, который больше не мог служить должным образом из-за болезней и преклонного возраста. Я позволил себе небольшое предисловие, господин Владетель, для того, чтобы было ясно дальнейшее. Вчера я посетил космодром, были у меня хозяйственные дела в тех краях. Уж очень захотелось узнать, как он выглядит в настоящее время. Картина, скажу вам, удручающая. Все четыре стола уничтожены. На месте грандиозного сооружения теперь торчком стоят гигантские бетонные глыбы, вокруг копошатся люди — жалкие суетливые муравьи, пробуют подступиться к ним и так и этак… Трещат перфораторы, пылища непроглядная. Стройка выглядит безнадежно… Сооружение, создававшееся человеческим гением и огромным трудом, было уничтожено в одно мгновенье… Погоревал я, погоревал, и вот какая мысль меня осенила: космодром нужно строить заново. На новом месте, неподалеку, чтобы использовать инфраструктуру, ведь уничтожено далеко не все. Например, главная подстанция цела, а это немало при такой-то разрухе… Я уже присмотрел подходящую площадку — всего в четырех километрах, у оконечности мыса. Но главное, что удалось увидеть собственными глазами, — это опалубка для заливки стола. Представляете, сохранилась вся, до последней детали. А ведь я сам занимался оснасткой, когда приступали к стройке. Когда отливку закончили, было приказано опалубку уничтожить — девать ее было некуда, да и незачем. Однако совет прорабов единогласно постановил ослушаться — до того жалко стало труда. Сборки под шумок спустили в подземный склад, который тогда пустовал, и заперли. Мне открыли ворота, я спустился туда, оказалось, что склад не пострадал. Лежит наша опалубка — целехонькая. Куда положили, там и лежит. Рядом шкаф с чертежами — в целости и сохранности. Я бумаги забрал. Уже здесь нашлись чертежи деталировок — почти полный комплект. Получилось, что ослушались мы не зря — вот когда пригодилось. Считайте, полдела сделано… У меня даже опись расположения разъемных узлов имеется. Они даже лежат в порядке, в котором следует их доставать, чтобы везти на площадку монтировать. Так что опалубка есть, господин Владетель. Лежит и ждет своего часа, который, как я понимаю, вот-вот настанет…

— Но если это действительно так, — заговорил Адам, — мы сокращаем срок строительства не менее, чем на весну. Обрадовал старик… Будете главным прорабом. Площадку выбрали — верю. Начинаем с котлована, сооружаем подушку, на нее ставим опалубку… Сколько времени понадобится, главное, сколько штыков?

— На первом этапе закладываем два посадочных стола — один за другим. По нормативу два месяца на сборку опалубки на первый стол, пятьдесят человек, — принялся подсчитывать кастелян. — Два месяца на монтаж и сварку арматуры. Сто человек, не меньше, дело-то хлопотное. Всего получается три месяца.

— Четыре, — поправил Адам.

— Нет, три, — сказал кастелян и объяснил: — перекрываем одно другим. Чтобы монтировать арматуру и начинать заливку, на первом этапе вся сборка нам не нужна. К тому же исходно опалубка сделана только для одного стола. На втором этапе повторяем для второго стола. Третий и четвертый столы будем строить позже. Цемента хватит, я побывал на складах, прикинул. Будут проблемы со щебнем и песком. Нужно немедленно запускать дробилки — они целы, будем старый бетон дробить и просеивать на фракции.

— Очень интересно, — сказал Адам.

— На заливку месяц, если подтянуть четыре бетонных завода и с транспортом не будет задержек. Бетоновозов десяток — на подхвате, по мелочам, подлить там, подлить здесь… Вместе с водителями на заливке шестьдесят человек. Ручной работы немного… Итого по моим расчетам всего шесть месяцев — с учетом небольшого запаса…

— Значит, через шесть месяцев будет готов первый стол. Так?

— Так, — сказал кастелян. — Главное люди. Нужно будет всего… трудно в уме… но не больше четырех сотен. Из них сотня дорожников — укладка путей для вывоза подкидышей с платформы. Сначала два стапеля, потом, если будет время, продолжим… Или разберем первые два подкидыша, едва ли они скоро понадобятся. На эту работу отводим четыре месяца… Были бы люди…

— А если роботов приспособить? — спросил Адам.

— Можно попробовать. Хотя роботов не используют — недолго они живут на стройке. Нежные — в отличие от людей.

— Есть у меня небольшой резерв, — сказал Адам напоследок, — молодые сенаторы. Восьмеро. Дел у них пока никаких. Возьмете всех под свое крыло, назначите заместителями по направлениям — распределите обязанности. Узнают, что такое настоящая работа. Не справятся, пусть пеняют на себя — в Сенат не вернутся… Есть, наконец, армия. Можно выделить человек двести, дело пойдет веселее. Так что, господин главный прораб, подбирайте любое уцелевшее помещение под офис, располагайтесь. Без кастеляна мы как-нибудь перебьемся, а вот без прораба нет… Полномочия предоставляю такие же, как у меня, а на площадке — неограниченные. Для вас я постоянно на связи. Обращайтесь в любое время дня и ночи.

— Так я приступаю, господин Владетель?

— Вперед, главный прораб. Желаю успеха.

76

Миновало два месяца, в течение которых Флинта не беспокоили. Похоже, Владетель и Хром забыли о нем. Он с удовольствием пользовался передышкой и медленно возвращался в норму — выздоравливал. Волнения последнего времени постепенно утратили остроту, превратившись в заурядные происшествия, которым было не обязательно придавать большое значение.

Вместе с тем Флинт помнил о способности господина извлекать из памяти события, казалось бы, навсегда отошедшие в прошлое и даже напрочь забытые, и возвращаться к ним на новых неожиданных основаниях. Потому он постоянно держался начеку, чтобы не давать малейшего повода для очередных обвинений.

В начале октября исчез Хром и больше не объявлялся. Получалось, что Флинт стал никому не нужен. Потому он медленно, но с возрастающей охотой привыкал жить в свое удовольствие. Последнее, что связывало его с внешним миром, были еженедельные явления Арто с сумой, щедро отягощенной провизией на предстоящую неделю. Даже бутылку вина не забывали присылать незнакомые добрые люди.

Он хорошо поработал — отремонтировал и усовершенствовал одну из штатных антенн. Помогли смышленые роботы, переданные во временное пользование несчастным Гердом. Чувствительность приемника заметно прибавила. Тщательно отрегулировал систему управления — добился устойчивой работы. Теперь приемник, как было задумано разработчиками, включался самостоятельно — по принятому сигналу и будил его.

О развороте и возвращении Большого корабля на Землю он знал давно — сразу же, как только Сенат одобрил это решение. Теперь ежедневное общение с кораблем, к которому на Острове, наверное, потеряли интерес, он поддерживал безотчетно — от своего имени.

Алекс регулярно сообщал обо всех происшествиях, что творились на корабле, не исключая мелочей. В каждом сообщении обязательно появлялась информация о Мальчике, развитие которого описывалось в мельчайших подробностях. Сообщение о том, что первое слово, произнесенное малышом, было слово «папа», а совсем не «мама», неожиданно до слез растрогало Флинта. Особенно умилило его известие о первых зубах ребенка, появившихся преждевременно. Оказалось, что зубы Мальчика прорезались незаметно, без обычного зуда и боли. Их обнаружили случайно — расшалившись, Мальчик пребольно укусил Франка.

Неожиданно вышла на связь Тея и сообщила, что хочет как можно скорее увидеть Флинта. Поспешность она объяснила тем, что ее беременность проходит не совсем гладко — появились опасные отклонения от нормы. Лечащий врач настаивал на серьезном обследовании в условиях стационара. Ее обещали забрать в клинику со дня на день. Если это произойдет, увидеться им удастся не скоро.

Флинт отправился к Тее немедленно. Она встретила его тепло, по-дружески обняла, на мгновенье прижалась к нему, заплакала. Он был поражен, как сильно она изменилась за те два месяца, что миновали с их единственной встречи, как пополнела, обрела новую походку — осанистую и осторожную.

Позже, приняв лекарства и успокоившись, она поместилась в кресло, усадила его напротив и приступила к рассказу.

— В последнее время, — начала она неспешно, — Герд настойчиво повторял, что развязка близится и что он обречен. Он был уверен, что угроза исходит непосредственно от Адама. Я умоляла его оставить грустные мысли, даже выгораживала Адама, надеясь, что хотя бы так мне удастся смягчить возникшее между ними отчуждение. Особенно мучился он оттого, что страна на глазах стремительно скатывается к беспределу единовластия. Этому движению не было оправданий, препятствовать ему он не мог. Накануне ареста он попросил меня выслушать его, причем сделал это настолько серьезно и настойчиво, что я не узнала мужа, — я никогда не видела его таким сосредоточенным. Речь шла о важных сведениях, которыми незадолго до смерти поделился с ним старый Владетель. Он не объяснил, зачем это делает, а спросить Герд, как всегда, не осмелился. При этом, еще ничего не сказав по существу, Герд попросил ознакомить с этими сведениями только тебя — единственного человека, которому он доверял. Он заставил меня обещать, что я непременно выполню его просьбу, если с ним все же что-то случится, и предупредил, что эти сведения могут быть опасны для того, кто ими владеет. Это все, Флинт, что я должна сообщить тебе прежде, чем перейду к существу дела. Как использовать полученную информацию — дело твое, а я, как говорится, поручаю тебе непосильную тяжесть и умываю руки. Ты готов меня выслушать?

— Готов, — сказал Флинт.

— Не боишься?

— Я с некоторых пор перестал бояться — устал. Чему быть, того не миновать.

— Ты, конечно, знаешь Кента.

— Знаю Кента. Он рассказывал много интересного, особенно о службе под началом Верта.

— Так вот, Флинт. Оказалось, что на самом деле Кент родной сын Владетеля, то есть старший брат Адама. Сразу же после рождения Кента поместили в приют, как было принято в те времена, а его мать, имя которой не сохранилось, заставили закрыть дверь. Причем, что удивительно, о своем близком родстве ни Адам, ни Кент, скорее всего, не знают.

— Адам мне безразличен, а вот Кента жаль, — помолчав, заговорил Флинт, — Он точно не знает о своем происхождении. К тому же он сейчас в тюрьме. Обвинение тяжкое — измена. Впереди суд и жестокая кара. Но после победы.

— О какой тюрьме ты говоришь? — возмутилась Тея. — Мне известно, что он на Континенте.

— Это не так, — сказал Флинт. — Кента заперли по приказу Владетеля за отказ воевать со славами. Его ждет позорная смерть.

— Брат убьет брата… — проговорила Тея.

— Нужно постараться, чтобы Кент узнал, кто он на самом деле, — оживился Флинт. — Пусть даже перед смертью. Я подумаю. Может быть, получится.

Тея угостила Флинта обедом. Прощаясь, попросила беречься и не рисковать.

Дома Флинта ожидало послание Алекса, принятое автоматически и уже расшифрованное. Алекс сообщал:

«Флинту. Мы, кажется, мы уже давно на первоначальной траектории, которую покидали временно для разворота. Дрейф в направлении Земли продолжается и, не исключено, что впереди у нас будет встреча. Жаль, что поздно приступили к восстановительным работам на космодроме. Нужна хотя бы одна площадка для приземления подкидыша. Мне кажется, все причастные ходят вокруг да около — попросту медлят. Сговорились? Надеюсь, что разум возобладает, и разыгравшиеся амбиции удастся смирить. Если бы ты знал, до чего грустно сознавать себя чужаком в родном отечестве. И все же, вопреки всем бедам, которые преследуют нас, верю, что наша встреча обязательно состоится. Алекс».

Ближе к вечеру объявился Арто. На этот раз провизии было немного — черствый хлеб и мясные консервы — по банке на день, но зато больше вина — две бутылки.

— Запасы продуктов кончаются, — объяснил Арто, — распорядиться о пополнении некому — Адам с армией на Континенте, кастелян на строительстве космодрома. Так что придется немного потерпеть…

Сведения, полученные от Теи, лишили Флинта покоя. К утру был вымучен план — неуклюжий, но правдоподобный, которому вряд ли поверят, но и проверить не смогут. План был довольно жалкий, но ничего другого не приходило в голову. Он в последний раз перечитал текст радиограммы, решив, что так и отправит, не изменяя ни слова: «Алексу. Из достоверного источника, которому я не имею причин не верить, поступила важная информация: командующий войсками Острова генерал Кент на самом деле старший кровный брат нынешнего Владетеля — у них один отец. Сообщить эту новость Адаму не решаюсь, потому что на этот раз он доведет до конца давнее свое намерение укокошить меня, как уже не раз пытался сделать. Потому прошу не в службу, а в дружбу сообщить мне в ответном послании, будто эту новость тебе сообщил Правитель незадолго до смерти и попросил ознакомить с нею Адама и Кента, но не раньше, чем после завершения разворота Большого корабля и начала устойчивого полета к Земле. Твою радиограмму я передам Владетелю. Мою причастность к ней обнаружить не удастся. Проделать эту операцию нужно немедленно, принимая во внимание, что в настоящее время Кент находится в заключении по подозрению в измене — он наотрез отказался участвовать в походе на славов. Ему грозит позорная смерть. Может быть, Адам одумается и Кента удастся спасти. Выручай, Алекс. Навсегда твой Флинт».

Он спал недолго, проснулся раньше обычного, привел себя в порядок, позавтракал. С наступлением времени связи включил передатчик. Вскоре радиограмма улетела в эфир. Флинт понял, что игра началась, и обратного хода нет.

Спустя полчаса, ожил автомат, по экрану монитора неспешно поползли строки ответа: «Флинту. Прошу сообщить господину Владетелю важную информацию: он и генерал Кент кровные братья — у них общий отец. Подтверждение этому факту следует искать в книге актов рождений за апрель восемьдесят первой весны десятого века от Катастрофы. Эти сведения мне поведал господин Правитель за час до смерти. Он потребовал сообщить их Владетелю после завершения разворота. Алекс».

«Это именно те слова, которые мне нужны, — думал Флинт, запуская принтер. — Даже дату рождения Кента придумал умелец. Неужели он знает, что главный архив Острова сгорел, и подтвердить полученные сведения не удастся? Теперь мыслей о моей причастности не возникнет».

77

— С кем я говорю? — спросил Адам.

— Со стажером. Мое имя Тони.

— А куда девался Кант?

— Профессора Канта нет на месте.

— Ты сообщил моему секретарю, что обнаружил странный объект. В чем состоит странность?

— Объект время от времени изменяет направление полета, что является верным признаком искусственного происхождения.

— Ты определил его параметры? Например, скорость, направление полета…

— Нет, не определил, — сказал Тони. — Не по моей части. Был бы профессор Кант…

— Это не ответ.

— Ничего другого для вас у меня нет, — сказал Тони. — Что касается профессора Канта, в понедельник мне сообщили, что он приболел и лежит дома. Я уже четвертый день на службе один.

— Плохо, — сказал Адам и продолжал жестко: — Лично мне от тебя, Тони, ничего не нужно. А вот нашим людям очень нужно знать… Хотя бы скорость объекта ты можешь определить?

— Нет, не могу. У меня нет ни оборудования, ни методики таких измерений.

— А что есть?

— Старенький телескоп и больше ничего.

— Ну что ж, тогда не о чем говорить. Как тебя зовут, напомни.

— Тони.

— Сколько тебе весен, Тони?

— Вы о возрасте? Пятнадцать с половиной.

— Довольно много. Уже не мальчик. И как же ты собираешься жить дальше?

— Я учусь. В университете. На первом курсе. Выучусь, там будет видно.

— Начертательная геометрия, математика, молекулярная физика?

— Точно так, господин. Еще химия и технология металлов.

— Здорово, — одобрил Адам. — Как же ты добился такого высокого положения?

— Просто меня вызвал ректор и сказал: иди и работай. Ничего не объяснил…

— А странный объект как обнаружил?

— Я же сказал, у меня телескоп. Изучал по ночам небо от нечего делать — на всякий случай. Так и обнаружил — неожиданно. Я заметил, что объект регулярно изменяет направление полета. Я уже говорил об этом…

— Понятно. Но у тебя не мелькнула мысль как-нибудь извернуться и измерить скорость объекта, его размер.

— Не получается. Только настроюсь, подберу направление, а его уже нет…

— Но размеры, размеры? Хотя бы неточные, приблизительные. Неужели никак?

— Я прикинул, как умею. Думаю, от четырехсот до пятисот метров.

— Это же Большой корабль, мальчик. Чуешь, чем пахнет?

— Чую. Но что делать дальше?

— Продолжать наблюдения. Глаз с него не спускать. Я подошлю к тебе старичков. Они что-нибудь придумают. Так что работай, малыш.

Спустя два часа в приемной объявился ректор Игор. Попросил принять. Адам разрешил.

Игор вошел, припадая на правую ногу, все такой же размашистый и боевой. Но видно было, что он заметно померк — состарился. Однако глаза блестели по-прежнему.

— Поздравляю, господин Владетель, — заговорил он громко, в своей напрягающей манере. — Вам известно, что наши соотечественники возвращаются? Подумайте, до чего же глазастый этот мальчишка Тони. Похвастаюсь — моя протекция. Я способствовал его назначению — помог пробиться в начальники и, кажется, не ошибся.

— Но мальчишка пуст.

— Не согласен с вами. Он читает серьезные книжки. Ходит на семинары. Вы же говорили, что пора молодых поднимать на крыло. Что это означает, я не знаю, но, думаю, вы имели в виду птиц. От этой службы остались письменный стол да два кособоких стула. И старенький телескоп в придачу. А теперь ко всему неприятность — Кант свалился…

— Вы сможете определить параметры движения? — перебил Адам ректора.

— В первом приближении могу, — сказал ректор. — Но вопросы останутся. Я попробую рассчитать момент перехода на околоземную орбиту — самый важный параметр. Сейчас скорость огромная, по всему видно, пора начинать торможение. Странные маневры смущают. Не понимаю, какой в них смысл? Корабль то покидает траекторию, то возвращаются на нее. И это, замечу, при торможении. Делать так не положено — это аксиома. Ты знаешь, Адам, боюсь ошибиться, но думаю, что теперь возможна обычная связь с кораблем на ультракоротких волнах. Пора потревожить Флинта. Как думаешь?

— Вызывает Земля! — торжественно начал Флинт, но, не услышав ответа, смутился и повторил спокойно, без пафоса: — Вызывает Земля. На связи Флинт. Ты где там запропастился, Алекс? Это я, Флинт. Отвечай!

— Не кричи так громко, — отозвался кто-то строгий. — Я не Алекс. Я Франк. Слушаю тебя внимательно, Флинт. Говори, с чем пожаловал.

— Встречаете неприветливо, господин Франк, — обиделся Флинт. — Почему? Вы чем-то недовольны?

— Совсем нет. Ты появился так неожиданно. Не думал, что придет время, и можно будет запросто говорить с Землей.

— Теперь можно — вы уже близко.

— Не скажи, нам еще лететь и лететь. Я утром прикинул. Осталось немного больше семидесяти миллионов. Представляешь, сколько нам еще тащиться…

— Совсем немного, если выдерживать скорость, с которой летите сейчас. Вы знаете свою скорость?

— Около сорока тысяч. Пока уменьшается на две десятых процента в сутки.

— На такой скорости вам за Землю не зацепиться.

— Скоро включим торможение по полной и тогда дело пойдет веселее… Нам спешить некуда. Посадочный модуль не готов, и когда будет готов неизвестно. Но ты рассуждаешь верно: при этой скорости пролетим мимо. Причем начинать нужно немедленно, а это, как я понимаю, ничуть не проще, чем разгоняться. Господа навигаторы оценивают риск операции в пятьдесят процентов. И добавляют, что если промахнемся, наша встреча не состоится — по крайней мере, в обозримом будущем, то есть, считай, никогда. Вот как.

— Ну, не знаю. Наши расчетчики не такие пессимисты. Они полны бодрости, хотя едва ходят.

— Они не знают наших возможностей, — объяснил Франк. — Старс обещал долететь за шесть месяцев. От точки, в которой мы завершили разворот. Ну, не больше, чем за семь. Этот разговор был пять месяцев тому назад. Ты понял?

— А кто такой Старс?

— Наш главный навигатор. Он все знает.

— Старса помню. Всезнайка, да?

— Ну да, всезнайка.

— Тогда нечего волноваться. Старс вывезет вас в нужную точку пространства с нужной скоростью.

— Я так устал, Флинт. Невесомость… осточертела. Скорее бы ступить на твердую землю. Во сне вижу лужайку и травку. Зеленая яркая, глаза слепит. И небо над головой… Какое счастье жить на Земле… Прощаюсь, Флинт. Идет хозяин. Алекс! Здесь Флинт собственной персоной…

— Алекс, привет, — сказал Флинт.

— Привет, Флинт. Как поживаешь?

— Нормально. А ты как?

— Тоже хорошо. Жду не дождусь, когда все закончится. Ждать и догонять — самое дурацкое занятие. Все думаю, как будем садиться. Космодром уничтожен, вы не шевелитесь…

— Это не так. Уже набили подушку. Вовсю собирают опалубку для первого стола. Через три недели пойдет бетон. Рядом смонтировали четыре завода, день и ночь подвозят щебень, цемент, арматуру. Вот людей маловато. Сказали, подтянут армию. Роботов приспособили. Они ребята проворные, но очень боятся пыли. Почему, не знаю, ведь они не дышат…

— А кто заправляет стройкой?

— Кастелян. Помнишь старичка? Оказалось, он строил наш космодром.

— Помню. В чем душа держится? А он не настроит вам?..

— Не нам, а вам, — поправил Флинт. — Старичок вцепился в работу, не оттащить. Построил всех — молодых и старых. Чуть что не по нему — на ковер к Владетелю, а там, сам понимаешь, разговор короткий.

— Известное дело, — сказал Алекс. — А когда завершат строительство?

— Точно не знаю. Слышал, всего шесть месяцев. Но это теория.

— Довольно быстро. Не утомимся ждать. Тебя еще не вернули в Сенат?

— На последнее заседание пригласили — понадобился. Считай, вернули, но надолго ли? Кстати, Владетель наконец-то принялся за господ сенаторов. Вдруг обнаружил, что молодые без надзора целую весну проболтались даром. Строили планы, ссорились, мирились… Владетелю было не до них. Считай, со смерти Герда. Он рассердился страшно и всех отрядил к кастеляну — за жизненным опытом, чтобы малость подышали пылью и поубавили спеси. И наступил мир. Вот как нужно управляться с народом — строго. А что? От безделья добра не жди. Так хоть какая-то польза. А ваша Владетельница? Вы ее так называете?

— Нет. Правительница. Она хорошая. Молчит, молчит, а потом как врежет, только держись. Сильная женщина. Нам, считай, повезло с хозяйкой, она у нас деловая и расторопная. Вникает во все мелочи, на своем стоит жестко.

— А Мальчик как поживает? До сих пор без имени?

— Ну да. Она говорит, что у славов имя дает отец.

— Понятно. А как он выглядит? Не могу представить…

— Такой, знаешь, крепенький щекастый солдатик — под стол пешком ходить. Забавный.

— Он уже говорит?

— Немного. С ним мало разговаривают, где ж ему научиться? Рядом нянька — робот Р2, известный оратор. Есть еще девочка Лана, только с ней он не ладит. Женщин не признает, кроме матери. Мать побаивается. Чуть разойдется, она его мигом утихомирит — по заднице. Строгая мать. Спать укладывается на потолке. Р2 ищет его, найти не может, пока тот не сжалится над стариком и не отзовется. Как он будет жить на Земле при тяготении? Хорошо, что не грузен. Ему нравится невесомость, он даже тапочки с магнитными подметками не признает — мешают проказничать. Р2 силой тащит его в барабан, чтобы привыкал к земному весу, он орет как резаный, требует, чтобы отстал. Ева его не балует, не обнимет, не поцелует. Воспитывает в строгости. Говорит, так у славов заведено…

Адам дослушал оживленные переговоры Флинта с Алексом, в очередной раз убедившись, что люди прекрасно живут помимо его воли, что между ними давно установлены связи, что они строят свою жизнь, предпочитая независимость, а он — непричастный и неприкаянный — остается в стороне, испытывая зависть и обиду.

Что будет дальше и каким боком повернется к нему предстоящая жизнь, он не только не знал, но даже думать об этом старался поменьше, иногда заставляя себя не думать об этом вовсе.

78

Утро, на которое было назначено экстренное заседание Сената, началось с череды досадных происшествий. Завтрак на противно скрипящей тележке прикатила незнакомая девушка с застывшим кукольным лицом и вызывающе обильной прической. Каши оказалось чересчур много. Кофе не остудили, как он любил. Даже ложку положили не как обычно — справа от тарелки, а слева и вплотную, где он не сразу разглядел ее и сначала подумал, раздражаясь, что забыли подать.

— Ольга сломалась, — сдержанно объяснила официантка, заметив его недовольство, и, извинившись, добавила с живым сожалением в голосе: — Не исключено, господин, что надолго.

Этой информации было достаточно, чтобы окончательно померкло утреннее настроение.

Одолев через силу треть безвкусной каши, он излишне размашисто отодвинул тарелку на край стола, что означало: больше не буду. Попытался погрызть сахарные сухарики, которые прежде так нравились ему. С недавних пор они вновь появились на утреннем столе. Только кофе никак не остывал, а всухую к колючим кубикам ни с какой стороны было не подступиться.

Обсуждению в Сенате подлежал один вопрос: постыдный провал экспедиции на Континент. Адам собирался поименно назвать виновных в разгроме и поражении, причем намеревался сделать это прямо, без обиняков.

«А ведь как хорошо начиналось — на всеобщем подъеме, когда все было нипочем, и удача казалась такой близкой… Теперь думают про себя, что я один виноват, — тоскливо размышлял он. — Прямо сказать не посмеют — трусливы. Но в чем состоит моя вина? — спросил он самого себя и немедленно ответил: — В том, что остался жив? А ведь я был в гуще событий, ни от пули не уворачивался, ни от ножа. Понимаю, было бы лучше, если бы я лежал теперь рядом с моими солдатами. Не лучше, — поспешно возразил он самому себе, словно опасаясь, что помешают договорить, — но правильнее и понятнее. Тогда печальное происшествие можно было бы списать как небывшее, и со спокойной совестью почтить память героев».

«Но кто-то же все-таки виноват — без этого дальше ни с места. Виноваты солдаты — дрыхли без задних ног, когда враг подбирался вплотную. Виноват я, ведь знал, что славы любители действовать под шумок, но не озаботился, не предостерег, не заставил, наконец. Виноват Кент — опытный офицер, отказавшийся служить стране в трудную пору. Измена, предательство — это так называется? Или как-то иначе?»

«Преступление названо, — постановил Адам. — Решение будет принято. Кент понесет наказание. Какое именно, забота Сената — его компетенция. Вмешиваться не стану».

Полегчало — первая проблема если не решилась, то, во всяком случае, приобрела определенность. Дальше — сплошной туман.

«Как удержать Остров на плаву? — продолжал Адам допрашивать самого себя и немедленно отвечал себе же: — Остается рассчитывать на возвращение Большого корабля и, главное, на прибыль людей, в которых остро нуждается островная цивилизация и без которых ей уже не подняться. Не до прежних высот — это невозможно. Хотя бы просто уцелеть под растущим внешним давлением».

Он наблюдал, с какой завистью, особенно обострившейся в последние времена, плебеи посматривают на благополучие исступленных, считают его незаслуженным и несправедливым. «Завистникам невдомек, что вожделенное благополучие достигается не пустой болтовней с нескончаемым скулежом о нелегкой жизни, а тяжким самоотверженным трудом. В их тупые головы невозможно вдолбить простейшую истину: только общество, сосредоточенное на ближайших и отдаленных задачах, поставленных четко и однозначно, способно избавиться от нищеты. И нет большой беды в том, что эта сосредоточенность довольно грубо, даже принудительно подталкивается государством в нужном направлении. Плохо, если в истерике мобилизационного режима. В конце концов, издержки такого подхода искупаются плодотворными результатами».

Ожила местная связь — вызывал секретарь.

— Господин, здесь неожиданно объявился Флинт. Для посетителя рановато, но он настаивает. Говорит, дело важное.

— Пусть войдет.

Дверь распахнулась. На пороге возник Флинт — в размышлении входить или воздержаться.

— Ну, что же ты? Входи, раз пришел. По лицу вижу, принес новость, которую не ждали. Уж вываливай — до кучи.

— Радиограмма от Алекса, господин Владетель. Получил утром.

— Настолько важная, что сам соизволил доставить? — усмехнулся Адам недобро.

Флинт съежился.

— Не мне судить, — выговорил невнятно.

Он подошел к столу, положил перед Адамом лист бумаги с текстом.

Адам взял лист осторожно, за уголок, вывесил перед собой, осмотрел сначала с одной стороны, на которой текст, потом с изнанки — захотелось узнать, нет ли там какого-нибудь сюрприза. Поднес к глазам, принялся читать. По мере чтения его лицо мрачнело.

Ноги не держали Флинта.

— Что это означает? — спросил Адам строго, уставившись на несчастного.

— Я же говорю: радиограмма от Алекса.

— Больше ничего?

— Больше ничего не было, — произнес Флинт, цепенея.

— Ты-то сам… читал? — слишком громко спросил Адам. — Хотя, что я спрашиваю?

— Конечно, — вышептал Флинт.

— Уже… забыл содержание? — Адам исподлобья смотрел на него.

— А что, нужно? — нашелся Флинт.

— Понимаешь, — сказал Адам. Его лицо сжалось, передернулось как от боли.

— Тогда, считайте, забыл, — неуверенно выговорил Флинт, нащупывая дорогу. И по расслабившемуся лицу господина понял, что, кажется, нащупал. Договорил виновато: — Так ведь, если рассуждать здраво, ничего-то и не было на самом деле. Ни Алекса, ни, тем более, радиограммы.

— Молодец, — одобрил Адам, отходя. — Знаешь, Флинт, ты последнее время начинаешь кумекать в политике. Это правильно. И похвально.

— Я стараюсь, — выдавил Флинт, оживая.

— Вижу, — сказал Адам. — Ступай.

«Неужели Кент мой старший братец? — думал Адам опустошенно. — Существо, которого по Закону быть не должно. Опять папашка напутал? Значит, сначала была другая жена — до Веры. Первая — теперь можно так сказать. Точнее, предположить. От нее появился сынок. В радиограмме помянута запись — конкретная. Для подтверждения? Но архив сгорел, не проверишь — ни компьютеров, ни бумаг не осталось. Может быть, дубликаты целы? Едва ли их оформляли. Совпадение? Или следы заметают?»

«А ведь вздорный старик мог и соврать. Столько весен хранил тайну… — Адам осторожно решил, что так будет думать теперь, и полегчало. — Неужели задумал оставить на память раздрай? Представим, что Кент действительно старший сын. Тогда придется признать, что у него больше прав. Моя же участь болтаться поодаль — младшенький братец, приживала, бесшабашный юнец, к которому велено относиться снисходительно, но с презрением. Великодушно прощать шалости и не ставить ни в грош. Если и почитать, то как обладателя драгоценной крови… А в качестве поощрения держать наготове лишнюю сахарную коврижку к чаю…»

«Что касается власти… о власти и думать оставь, — укорил он себя, торопясь. — Спасибо, если позволят дышать, но помаленьку, чтобы не слышно… А как объяснить народу? Ведь узнают, прохвосты, начнут обсасывать — превосходный повод! Возникнет и разовьется вопрос: как реагировать, если сначала был один сын, следом объявился второй. К тому же старший… Такого быть не должно — по Закону, чтобы один и рядом другой — ни с того, ни с сего, и оба сыновья одного отца. Нелепость… Так ведь еще хорошо, если только второй. А что как вынырнет третий из реки забвения — еще похлеще, и замрет поперек дороги неодолимой преградой? Или очнется Кент, встанет в позу. Хотя, при чем здесь Кент? Ведь еще неизвестно, знает ли он о нашем родстве. Следов никаких не осталось — подчищать за собой папаша умел…»

Он поднялся, вышел из-за стола — на простор и принялся энергично вышагивать от стены до стены. Возбуждение гасло, ему легчало. Остановился, застыл на месте, прислушался — ни звука. Но чужим холодком потянуло. Он вздрогнул — показалось, что кто-то стоит за спиной. Пересилив себя, оглянулся — никого. И все же кто-то присутствовал рядом — с ним или внутри него. И этот кто-то произнес негромко, но довольно разборчиво: — «Нужно решать скоро, иначе беда…»

— Что решать? — поспешно спросил Адам. Но ответа не последовало…

Он посмотрел на часы — времени оставалось в обрез. Нужно спешить. И держаться крепко. Главное, не поддаваться на провокации.

79

Они сидели перед ним расслабленно, негромко переговаривались — молодые сытые вызывающе беззаботные. Перед каждым на устойчивом основании табличка с именем и кратким обозначением зоны ответственности — аккуратное напоминание для него. Догадались, решили помочь, полагая, что он их имен не помнит из-за скудости общения — всего несколько сборов в полном составе и редкие встречи один на один.

«Они не ведают, о чем предстоит разговор», — думал Адам, наблюдая за молодыми сенаторами. Их свободное поведение не соответствовало трагической атмосфере утрат, в которой он пребывал. Он понимал, что пришло время для беспристрастного разговора — обязательно с выводами, которые далеко не всем придутся по вкусу.

Он заговорил:

— Мы, господа сенаторы, потерпели жестокое поражение. Начало этим событиям было положено здесь, в этом зале совсем недавно. Вы были тому свидетелями. Подозреваю даже, что вы и теперь еще не вполне остыли от восторженного энтузиазма, с которым встретили мое сообщение о злополучных переговорах на Континенте. А ведь именно эти переговоры привели к развороту нашей несчастной родины от мира к войне. — Он говорил нетвердо, но постепенно ожил, физически ощутив встречное движение этих едва знакомых людей. Они приближались к нему. Вскоре вернулось спокойствие вместе с упрямым желанием жить дальше, чего бы это ни стоило. Он продолжал: — Теперь нам с вами ничего не остается, кроме как надеяться по простоте своей, что вину за содеянное разделят на всех — поровну, полагая, что так получится правильно и понемногу. Но я, ваш Владетель, думаю иначе: вину следует не делить — вина должна оставаться целой, и возложить ее следует не на всех, отчего она размягчится и утратит силу, а на меня одного. Это будет справедливое решение. Но одновременно, произведя эту мысленную операцию, я рассчитываю, что все, виновные и невиновные, наконец, опомнятся и займутся делом, к которому приставлены, пусть даже случайно. То есть перестанут слоняться из угла в угол в поисках большой работы и большого успеха. Причем к новому образу существования необходимо повернуться немедленно, потому что только так мы сможем преодолеть опасности, нависшие над нашей страной. Чтобы затем начать новый подъем на давно освоенные высоты, утраченные из-за измены негодяев, которым нет и не будет прощения. Так и только так мы сможем достойно почтить память наших юных сограждан, тела которых мы только недавно торжественно поручили родной земле. О событиях, предшествовавших катастрофе, — продолжал Адам, убедившись, что слушатели готовы слушать, — я уже говорил подробно, потому повторяться не буду. Тогда мы согласились, что тупик, в котором оказался Остров из-за упрямства Ангела, неодолим, что у нас остается единственная возможность выйти из него — немедленно приступить к операции возмездия. Было принято самое доступное решение: поднять носители и превратить в пыль стройку, которую они затеяли вопреки обязательствам перед Островом, то есть уничтожить сам предмет спора…

Адам оборвался, замолчал.

— Господин Владетель, можно поподробнее о том, как возникла эта стройка?

Это был Крант, отвечающий за транспорт и коммуникации.

— Эту стройку организовали люди, поставившие своей целью конфронтацию с Островом любой ценой, — принялся объяснять Адам. — При эвакуации пассажиров Большого корабля, который, вернувшись, зависнет на стационарной околоземной орбите, используются малые носители — подкидыши, которые перед стартом доставляли грузы и пассажиров с Земли, а затем были включены в структуру Большого корабля как дополнительные источники энергии. На космодроме для их посадки был предусмотрен стартовый комплекс, он же посадочный, способный как поднять, так и принять с небольшими временными паузами четыре подкидыша. Но этот комплекс, как вам известно, взорван, и, следовательно, принять подкидыши на Острове невозможно. К нам обратилась команда Большого корабля с просьбой восстановить хотя бы часть космодрома. Мы изучили вопрос, но задача оказалась нам не по силам — у нас нет ни достаточного количества людей, ни времени. Даже разрушить обломки до приемлемого размера, чтобы растащить, мы не в состоянии. Результат сообщили на борт. В ответ молчание. И мы замолчали. Позже оказалось, что они обиделись и не нашли ничего лучшего, чем обратиться к славам. Подробности переговоров мне неизвестны. Но я знаю точно, что славы откликнулись на просьбу возвращенцев и согласились построить посадочный модуль. Причем решили действовать, как говорится, втихаря, не согласовав столь серьезное предприятие с Островом, что по давнему договору между нами обязательно. Но не это главное. Эти люди не понимают, что стройка такого масштаба и технического уровня им не по силам ни по опыту, ни по качеству рабочей силы, ни по необходимому строительному оборудованию. И конечно, ни по ресурсам. Словом, затея выглядела как авантюра рассерженных людей с непомерными амбициями и уязвленной гордостью. Мы поставили перед пилотами носителей задачу: разрушить незаконную стройку, причем непременно ночью, когда там ни души. Но по злому умыслу, теперь полностью подтвержденному следствием, одну из бомб до цели не донесли — уронили на окраину поселения славов. В результате погибли невинные люди. Преступление совершил пилот второго носителя, как оказалось, когда-то завербованный еще Фарном. Это был удар нам в спину — мелочный подлый. Приказа атаковать столицу не было, и быть не могло.

— Понятно, господин Владетель, — согласился Крант. — Но почему исступленные берут на себя право решать, кто может строить, а кто нет?

— Отсылаю вас к договору между исступленными и славами, — сказал Адам. — Там сказано, что любые стройки уже на этапе проектирования, чтобы стать законными, должны быть согласованы с правительством Острова.

— Почему? — спросил Трамп, отвечающий за энергетику.

— Потому что территория Континента принадлежит Острову. Ее часть передали славам в аренду, простив соответствующие платежи за первую сотню весен. Таким образом, только Остров имеет право на возведение капитальных строений в пределах собственной территории. Для большей ясности привожу недавний пример. Славы решили построить кораблестроительный завод. Обратились за согласованием к нам и без проволочек его получили. И вместе с ним необходимые материалы и оборудование. Теперь четверть завода находится в собственности Острова, а три четверти принадлежат славам.

— Значит, незаконная стройка явилась причиной сначала бомбардировки, а затем вторжения на Континент? — спросил тощий Септ, ответственный за тяжелую промышленность, которой больше не было.

— Похоже, но не совсем, — сказал Адам, — Напоминаю еще раз, Континент наша территория. Как можно на нее вторгаться? Мы всего-навсего обозначили свое присутствие и отношение к конфликту. Но нас встретила пушка. Мы, конечно, ответили, и пушка исчезла, а мальчишки разбежались. Мы послали разведку, взяли одного из них. Допросили, получили обещание больше не воевать и отпустили с миром.

— Вы предприняли экспедицию на Континент без предупреждения, — не унимался Септ.

— Да это так, — сказал Адам. — А вы предупреждаете, когда возвращаетесь домой?

— Вы сказали, что в самом начале была пушка, — продолжал Септ. — Следовательно, вас не желали видеть.

— О пушке мы уже говорили, — сказал Адам, испытывая возбуждение и обиду: он говорит, а его не слышат. — Затем от нашей разведки, следующей по верхам, поступило сообщение, что, судя по обстановке, никто на нас нападать не намерен, впереди ничего опасного, ни засады, ни каких-либо войск. Мы успокоились, остановились, чтобы согласовать дальнейшие действия, Но внезапно нас обстреляли уже всерьез. В головной бронетранспортер попала граната, машина вспыхнула. Погиб водитель. Экипаж успел выбраться. Несколько солдат получили незначительные ожоги.

— Вот видите, — всполошился Порто, — А вы говорите, мальчишки. Хороши мальчишки…

— Повторяю для тех, кого слух подводит, — сказал Адам, сдерживая досаду. — Граната угодила в самую уязвимую точку — убила водителя и вывела машину из строя. Стрелял профессионал, не мальчишка…

Он замолчал. «Нужно быть решительным, — подумал Адам, — чтобы разбудить болото, если это еще возможно. Видно, придется потратить немало сил. Хотя куда проще оставить безнадежное дело и осушить трясину…»

Молчание затянулось.

— Пожалуйста, господин Владетель, продолжайте, — заговорил Корн, куратор оборонной промышленности, самый серьезный и молодой из сенаторов. — Интересно знать, что произошло с момента, на котором вы остановились, до убийства солдат.

— Между тем дело шло к вечеру, — продолжал Адам, — пора было подумать о ночлеге. Обустроились по-походному в двух местах — на полянах рядом с дорогой. Разведка донесла, что лес заминирован. Пустили сапера с миноискателем — Мин не обнаружили. Первая группа расположилась рядом с целой машиной, вторая — неподалеку от горящей. В уцелевший третий бронетранспортер с моего согласия ушли ночевать Солт и Веник. Я не стал ложиться со всеми, решил дежурить, сколько смогу. Облюбовал себе место у ствола мощного дерева, расстелил подстилку, уселся на нее, привалился к теплому стволу и какое-то время бодрствовал. Незаметно задремал. Ненадолго забывался, и сразу же приходил в себя. К рассвету похолодало, я страшно замерз. Ребята сладко спали, угревшись в тесноте. Я не стал их будить — пожалел. Пошел проведать Солта и Веника. Уже рассвело, когда я подошел к машине. Сразу же заподозрил неладное: задние двери нараспашку, в отсеке экипажа никого, на днище лужица крови. И на прибитой траве тоже кровь. Кровавые следы вели в лес — что-то тяжелое тащили волоком. Я пошел по следу. Ребят обнаружил скоро — в десяти шагах от дороги. Они лежали один за другим поперек тропинки — мертвые. Автоматов не было. Лица, обращенные на запад, наполовину в крови. Я бросился за помощью к первой стоянке. Но там были только мертвые. Еще теплые трупы, уложенные вплотную один к другому. Лицами на запад. Как предложение отправляться туда, откуда пришли.

Адам замолчал — он вновь побывал в лесу.

— Вы так подробно рассказываете, — вклинился в паузу тощий Септ. — Просто видишь воочию, как все происходит. Мне очень жалко ребят, такие молодые и уже… Извините, господин Владетель, что перебил. Прошу вас, продолжайте…

— Я пошел ко второй стоянке, где ночевали солдаты подбитого бронетранспортера, заранее зная, что увижу то же самое — трупы и кровь. И не ошибся…

— Неужели вы не заметили никого из негодяев? — глухим басом спросил основательный Трамп. — Вы хотите сказать, что они невидимки? Что-то не очень верится в ваш рассказ. Мне кажется, господин Владетель, вы говорите не все…

— Я говорю только о том, что было, — излишне поспешно ответил Адам, повысив голос. — Я верю собственным глазам, господин Трамп. Убийц я не видел. Какие-то тени, невнятный шорох, шум листвы под порывами ветра, птичий грай и ничего больше. Теперь я понимаю, что эти выродки шли одной дорогой со мной, опережая на время, достаточное для расправы. Мне все больше кажется, будто я шел не по своей воле, что меня вели. Подхожу, а солдаты лежат в лужах крови. Спросите, кто и зачем это сделал? И, главное, почему убийцы пощадили меня? Этого я не знаю. Что меня особенно смущает, я никак не могу поверить, что к этой бойне причастны славы, хотя только у них были причины мстить — за недавнюю бомбардировку…

— Но почему вы решились на вторжение? — спросил неугомонный Крант.

Адаму показалось, что он усмехнулся, произнося эту фразу.

— Вы не слышите меня, Крант. Я объяснил вам реальную ситуацию. Нас вынудили ответить на провокацию — ничего другого не оставалось, и мы ответили…

— А в результате трупы…

— Мы обязательно разберемся. Выясним, что нам хотели сказать варварским нападением исподтишка — кровью молодых ни в чем не повинных ребят. Истинный смысл этого преступления, похожего на ритуальное убийство, мне до сих пор не ясен. К тому же, как я уже объяснял, мы оставались в пределах собственной территории, даже границу не пересекали и славам не угрожали. Да и отряд наш совсем не походил на армию вторжения. Я узнаю, кто задумал эту неслыханную провокацию…

— А еще были пленные? — спросил Порто, управляющий образованием и наукой.

— У нас один, о нем я уже говорил, у разведчиков пятеро. Пленных, которых взяли разведчики, шедшие отдельно — по верхам, я тоже приказал отпустить. А вы считаете, что мы должны были их расстрелять?

— Нет, конечно, — сказал Порто, — но все же… Это война, законы строгие… К тому же пушка…

— Согласен, война, но не с мальчишками, даже если они ведут себя нагло. В тех обстоятельствах мы поступили правильно. Враги не мальчишки. Враги те, кто за ними стоит, кто натравил их на нас.

— И все-таки следовало наказать, — не сдавался Порто. — Этого требует элементарная педагогика.

— Этих отпустили, тех отпустили… Потрясающая простота, — сказал Крант с вызовом и продолжал: — Давайте начнем с того, что по-настоящему важно для всех нас. И прежде всего попробуем понять, а была ли надобность угрожать славам из-за какой-то паршивой стройки, которую не согласовали с Островом? И почему обязательно нужно было согласовывать?

— У меня другой вопрос, — подключился Шлем, отвечающий за финансы и экономику. — Объясните, пожалуйста, что нам нужно на Континенте, кроме непомерных расходов на его содержание, в ущерб собственному населению, что особенно важно теперь, когда мы вынуждены выполнять данные вами щедрые обещания. Да будет вам известно, наш бюджет не выдержит нагрузки, он давно и основательно трещит по швам.

От этих слов, от вызывающе надменной интонации, с которой они были произнесены, Адам ощутил прилив гнева, которого так опасался в себе.

— Что означает ваше высказывание, молодой человек? — резко спросил Адам, обращаясь к Шлему. — Особенно его тон. Я же вам объяснил… Если до вас не доходит, спрашивайте. Напоминаю, надеюсь, в последний раз, мы собираемся не для того, чтобы обмениваться уколами. У нас другая цель. Что нам делать дальше? Продолжать войну или сбросить пар и дожидаться добрых времен?..

— Это полное крушение политики, — негромко, но отчетливо произнес кто-то. — Так бывает, когда у государства нет цели…

Адам отвлекся, не уследил, кто именно произнес эти слова, но по безразличной реакции остальных понял, что их смысл разделяют все. Он быстро думал, его мысли летели — мимо и вниз. Они настойчиво возвращали его в осенний лес, и бросали одного. Напрасно пролитая кровь застилала глаза, и становилось неважно, кто на самом деле произнес эти слова.

— С недавнего времени, — заговорил он, больше не сдерживаясь, но замолчал, поперхнувшись от внутреннего напора, откашлялся. Теперь ему было все равно — поймут его или нет. — С недавнего времени этот вопрос выживания нашей страны постоянно передо мной, он мучит меня, я переполнен этим вопросом… Но наше положение только усугубляется… Что же делать? Где выход? Кто подскажет? Оставьте в покое дурацкие наводящие вопросы, лишенные смысла. Раскиньте мозгами, внедритесь в суть дела и, не посмеиваясь над нашими неудачами, к которым вы тоже причастны, попробуйте дать ответ на вопросы, касающиеся всех нас, наших людей… Ну, давайте, мыслители, умники, вперед! Вываливайте все, что скопилось в ваших утлых мозгах и душах. Я готов выслушать вас, как вам будет угодно, — по очереди или всех вместе. Вы, толком не разобравшись, взвалив неподъемную ношу на свои хилые плечи, осмеливаетесь думать, посмеиваясь, что уже на вершине? Больше думайте вместо того, чтобы задираться попусту! На то и сидите вы здесь, чтобы думать и извещать вашего Владетеля о найденных решениях. Иначе, зачем вы нужны? — Он замолчал, разглядывая присутствующих — одного за другим. Они не нравились ему. — Может быть, вам предоставили серьезнейшие права, толком не объяснив обязанностей. Молодой Сенат комплектовал Герд, практически игнорируя меня — не привлекая к участию в этом сложном процессе. Он не докладывал, на каких условиях происходил отбор, по каким критериям. То ли не считал нужным докладывать, то ли оберегал меня от лишних забот — не до того мне было тогда. Теперь по прошествии времени я узнал, что основанием для выбора был убедительный отказ кандидата от экспедиции на Терцию. Но больше я верю в то, что вы удачно и вовремя оказывались под рукой, были, несомненно, живыми людьми, способными связно и вразумительно отвечать на поставленные вопросы. Между тем, прозябая в безделии, вы проявили склонность к самоорганизации — успели сбиться в стаю, обрести способность противостоять не столько внешним силам, время от времени выводящим вас из спячки, сколько мне, вашему Владетелю. Сначала осторожно, по мелочам. Но я подозреваю, что со временем робкое противостояние окрепнет и превратится в досаждающую обыденность. Потому считаю необходимым предупредить вас, что я не позволю опуститься до расплывчатых отношений, свойственных молодости. Мы с вами не сверстники, не рассчитывайте на поблажки.

— Они пользуются вашей слабостью и потому отлынивают. — Это проговорил определенно Трамп. — А вы вольно или невольно сами потакаете им, расхолаживаете.

— Критику принимаю с благодарностью, — сказал Адам. — Но, интересно знать, что сделали конкретно вы?

— Моя служба полностью восстановила энергоснабжение города. Во всяком случае, жалоб от жителей больше нет. Это удалось сделать при минимальной численности персонала, весьма специфического, доложу я вам. В штате ведомства, кроме меня, одни старики-пенсионеры. Но работают отлично, к тому же вокруг них постоянно мальчишки — учатся и растут. Скоро будет достойная смена.

— А остальные? Вам есть что сказать? — спросил Адам и ответил самому себе тотчас: — Сказать вам нечего. Но тогда немедленно возникает вопрос, как говорится, ребром: зачем вы здесь? Но вы есть, и думать, зачем вы, не правильно. Куда проще решить вашу судьбу иначе. Я буду думать об этом, и скоро вы услышите мое решение. Договорились? Сейчас мы разойдемся. К следующей встрече я хочу услышать от каждого из вас подробный отчет о положении дел в стране в той части, за которую вы отвечаете. Готовьтесь как следует, спуска не будет…

Молчание было ответом, но вопрошающие глаза, продолжавшие внимательно наблюдать за ним, по-прежнему угнетали и лишали опоры.

80

Большой корабль после продолжительного плавного торможения зацепился за Землю и занял круговую орбиту, близкую по параметрам к расчетной. Навигаторы выполнили корректировку, сведя свои действия к привычным шаблонам, и передали управление автоматам.

Собрали Сенат, на котором Старс, отдохнувший после долгих трудов и сомнений и даже посветлевший лицом, произнес короткую речь, наполовину состоящую из восторженных восклицаний. Напоследок он в несвойственной ему манере поздравил присутствующих с успехом, в который, пришлось признаться, он мало верил.

Речь Старса приняли благосклонно, на время забыв о занудливой въедливости главного навигатора и его потрясающем умении ставить с ног на голову даже очевидные, одобренные большинством решения.

Когда же перешли к обсуждению мероприятий по окончательному выбору стационарной орбиты, все вновь сделалось не по нему, все огорчало, то вводило в ступор, то раздражало ненавистной линейной логикой собеседников. Успокоился он только тогда, когда ему поручили подготовить теоретическое обоснование тонкой корректировки орбиты, потребность в которой возникнет из-за уменьшения массы структуры при последовательной отстыковки подкидышей.

Как только выбор конкретной орбиты сделался достоянием гласности и был одобрен, путешественники заметно оживились, обретя уверенность, что полет вскоре успешно закончится и все они, наконец, будут дома.

Теперь все внимание сосредоточилось на выполнении единственно возможного способа возвращения домой — спуска на Землю лунного модуля с вооруженной группой на борту. Было решено в дальнейшем использовать лунный модуль в режиме челнока для доставки инженерного персонала и аппаратуры управления посадкой подкидышей.

Подготовкой к спуску Франк занимался сам — никому не доверял. Ева знала об этом, но предпочитала держаться в стороне, не вмешивалась, зная, что его реакция на вмешательство будет слишком резкой.

Она испытывала раздражение при виде Франка, старалась держаться от него подальше — реже видеться не только с ним, но и с Мальчиком, который все более отдалялся. Едва научившись передвигаться самостоятельно, малыш, как увязался за Франком хвостиком, так и не отставал от него ни на шаг, упрямо называя папой. Она неловко протестовала. Франк посмеивался и явно наперекор ей стал называть Мальчика сынком, отчего малыш пришел в подлинный восторг. Вскоре она обнаружила, что ее ребенок даже внешне стал походить на Франка, усвоил его ужимки и перенял походку, старательно припадая на правую ногу.

— Хорошо проверили? — спросила Ева, не глядя на Франка.

— Лунный модуль готов к старту. Я и мои люди тоже готовы.

— Ты так решил? — спросила Ева, оставив без внимания явный выпад.

— Представь себе, решил, — сказал Франк, уже задираясь. — С собой беру тридцать бойцов. Обстрелянных. Отбираю тщательно. Некоторым отказываю сразу или после испытаний.

— А не превышаешь ли ты свои полномочия? — спросила Ева сухо, сдерживаясь, чтобы не вспылить. — Повторяю в сотый раз: на этот вариант моего согласия не будет. Надеюсь, мне удастся убедить Сенат.

— Но почему? — взвился Франк. — Ты можешь снизойти до моего уровня понимания и объяснить?

Ева видела, что Франк закусил удила, теперь его понесет — не остановишь.

— Объясняю специально для непонятливых, — невозмутимо продолжала она, остывая. — Причина моего несогласия состоит в том, что ваше появление на Земле лишено смысла. С вами не будут разговаривать. Переговоры возможны, если стороны обладают равными правами и ответственностью. Ты же принципиально не являешься стороной, с которой возможны переговоры на равных. Со мной говорить не откажутся. Не потому, что я занимаю высокий пост здесь, на корабле, а потому, что все мои права по-прежнему находятся на Земле. Я законная жена Владетеля и мать наследника. Эти обстоятельства требуют, чтобы первыми спустились мы с Мальчиком. Сопровождать нас будут люди, которых ты приготовил. Десять человек или немного больше. Обязательно Р2 и Лана. Р2 поручаю Мальчика, а Лана ему поможет, если понадобится. Рюкзак уже испытали. Малыш из него и теперь вылезать не хочет — так понравился. При нашем появлении наверняка возникнет напряженность, но будет она тем меньше, чем меньше группа. А, значит, меньше опасность срыва в противостояние…

— Я не согласен, — сказал Франк упрямо. — Слишком велик риск.

— Когда ты, наконец, привыкнешь, что последнее слово за мной? — спросила Ева резко. — Уж если я приняла решение, переменить его могу только я одна. Тебе это не по душе, Франк?

— Ты слишком быстро научилась давить.

— Ничего умнее не скажешь? Ты должен понять, что о первом спуске думаешь не ты один. Твоя задача спуск подготовить, помочь осуществить. Например, подтянуть твоих людей на Земле к порту для дополнительных гарантий безопасности. Ты упоминаешь о них постоянно, но я не уверена, что они до сих пор существуют на самом деле и пойдут на контакт при нашем появлении. На Земле мы будем беззащитны, если не найдется сторонников, готовых прийти на помощь. Скажи мне определенно, есть эти люди или их нет? А, Франк?

— Я потому и хочу быть первым, чтобы убедиться, что они есть.

— Ничего у тебя не выйдет, — отрезала Ева с той непреклонной решимостью, которая поражала и пугала Франка. — Давай поступим так. Я извещу Адама, что намерена спуститься первой, и потребую, чтобы он принял меня и выслушал. Посмотрим, что он ответит. Тогда и решим окончательно. Но к этому моменту техника должна быть готова. Предстоит действовать быстро. Подозреваю, что его решения недолговечны.

— Ты доверишь этому человеку свою жизнь и жизнь сына?

— Я его жена, — объяснила Ева холодно. — Нас разлучили силой. В мое якобы добровольное согласие на полет верят только убогие. Если я почувствую, что он тоже склонен верить в эту чушь, никаких дел с ним у меня не будет. Я только теперь понимаю, что Правитель был провокатором с огромным опытом. Он умело посеял в душе Адама мысль о моем предательстве. Эта гнусная мысль проросла и продолжает править его поступками. Правитель точно рассчитал, где следует надавить, чтобы выиграть. И он выиграл.

— Ну что ж, быть по-твоему, — сказал Франк, отдаляясь, — ты меня убедила, пожалуй.

— Давно бы так, — сказала Ева. — Мой план прост: спускаемся на взлетно-посадочную полосу, захватываем здание порта, конфискуем любой транспорт, загружаемся и по объездному шоссе прямиком во дворец.

— Крутой план, — усмехнулся Франк, — если до того вас не переловят или не перестреляют.

— Надеюсь, этого не случится. Завтра я собираю Сенат — решим окончательно, каким будет первый спуск. До этого события еще есть время, но решать нужно сегодня. Есть еще новости?

— Флинт переслал любопытный рассказ Хрома о второй поездке Адама на Континент. И на этот раз собрали грандиозный митинг. Адам, как положено, держал речь — строил воздушные замки. И, представь себе, построил — наобещал с три короба. Зачарованный народ заслушался. Невероятный успех. Его дружеские отношения с плебеями приобретают реальное содержание. Он даже снизошел до того, что откровенно объяснил, почему не выполнил обещания, данные на первом митинге. Плебеи были куплены с потрохами. Я подумал, зачем заниматься болтовней, когда нужно восстанавливать разрушенную столицу. На этот раз продолжение было неожиданным — он принялся пунктуально выполнять свои обещания. Но вдруг всплыли старые обиды. Ему приперло повоевать — наказать Ангела за предательство. Заодно окончательно разделить плебеев и славов, непримиримых врагов, чтобы невзначай не спелись против него. Похоже, нормальная жизнь, которая едва затеплилась на Острове, побоку.

— Ангел мутит воду, — сказала Ева. — Не терпится влезть в историю. Сидел бы тихо, помалкивал…

— Уверен, Адам понимает, что мы не станем сажать подкидыши на платформу, построенную неизвестно кем. У него другая забота: не может пережить унижение. Славы открыто сопротивляются, не желают считаться с хозяином. Жажда свободы сыграла с ними злую шутку — вконец задурила головы этим достойным людям. Что теперь будет? Дальше только война… А с нею кровь, лишения, разруха…

— У Адама недостаточно сил, чтобы воевать, — сказала Ева. — Славов ему не одолеть. Да еще на их территории.

— Как я понимаю, на самом деле он не собирается одолевать. Пошумит и уймется. Иногда мне кажется, что его главная цель раздор. Лучше, если нескончаемый. Он не в состоянии толком разглядеть предмет раздора, его причины. Его одолевает ненависть — сознание мутит. Вдруг начинает заискивать перед плебеями, сулит им блага — политические и иные свободы, которые этому племени ни к чему. Они издавна притерпелись к смирению, к равнодушию, и даже к смерти. А свобода… Что свобода? Она им зачем? Был бы желудок полон. Люди помешались на этой сладкой приманке и никак не поймут, что на самом деле никакой свободы не существует даже после того, как ее объявили во всеуслышанье, пролив предварительно море крови. Равенство между людьми невозможно принципиально — природа не допустит, высшие силы не согласятся. Потому история человечества сплошь колебания между крайностями — разнузданной свободой и безысходным рабством. То одно берет верх, то другое… В перерывах тяготение к тому, чего в данный момент нет в наличии: к свободе из рабства или к рабству из свободы. А в итоге несбывшиеся надежды, покалеченные судьбы, разрушенные до основания государства… И, что удивительно, рядом отчетливое понимание того, что так жить нельзя — по крайней мере, невыгодно, нерационально… Это болезнь, лечение которой, увы, невозможно.

— Болезнь нужно лечить в любом случае, — сказала Ева осторожно.

— Бесполезно. Подтверждение — бесконечная человеческая история.

— Ты, Франк, не веришь. Но ведь это еще не значит, что не верить должны все. А ты возьми и поверь — станет легче. Все, о чем ты так красноречиво вещаешь, есть всего лишь проявления необеспеченной свободной воли. На самом же деле в здоровом обществе свободной воли не должно быть, но сознательно. Свободная воля — миф, придуманный на досуге холодными мудрецами. Как не должно быть болезни человеческого организма, а должно быть здоровье. С этим нужно считаться и к этому привыкать. Иначе уныние или хуже того — преступление.

— Ты говоришь о доброй воле. Почему же обычно она злая?

— Злая воля противна человеку. Рано или поздно люди ее отвергают. Жаль, что прозрение приходит слишком поздно.

— Подумать только, как же у тебя все просто…

— Все сложное на самом деле просто, — удержалась, не поддалась на подначку Ева. — Согласись, мы с Мальчиком должны первыми ступить на родную Землю. Потом спуск повторим еще и еще… Но первый спуск без тебя.

— А дальше? — спросил Франк.

— А дальше будет вот что. Ты спустишься, найдешь и покараешь Хрома, отнимешь у него виллу Фарна для меня с Мальчиком. Ты как-то говорил, что Фарн оставил на Острове полсотни солдат. Это приличная сила, чтобы нас защитить.

— А потом вернется Адам и начнется свалка?

— А вот это уже мой вопрос. Вот тебе один из вариантов развития сюжета: мы дождемся, когда Адам побежит с Континента, а он побежит оттуда, не сомневаюсь, и поставим вопрос: пускать его на Остров или отказать. А если пускать, то на каких условиях. Уверена, это противостояние будет последним. Начав войну со славами, не подумав, он разворошит осиное гнездо. Славы охотно возьмутся за дело, их хлебом не корми, дай повоевать. Я знаю — поголовно включатся. Страшно представить, что будет, когда наступит момент — сила и право сойдутся на их стороне… Следом восстанут плебеи — они не забыли века бесправия. И если они объединятся, а Адам потеряет возможность применить авиацию, коалиции понадобится немного времени, чтобы добраться до Острова, высадить десант и разделаться с исступленными. Вот когда туго придется уже всем. Нам тоже перепадет.

— Далеко же ты смотришь…

— А ты думал, я просто так согласилась на высокий пост? Чтобы видеть, мой друг, далеко, нужно повыше подняться…

81

Еще не рассвело, когда автоматический локатор, который расконсервировали и включили накануне, засек необычную цель в запретной десятимильной зоне Острова.

С первым светом вахтенный рассмотрел нарушителя визуально. Им оказалось небольшое верткое суденышко, похожее на рыбацкую шхуну славов. Никогда прежде славы не нарушали морскую границу Острова, промышляя в богатых рыбой прибрежных водах.

Локатор признал эту цель достойной внимания и запустил метроном. Сначала пошли отчетливые удары с секундными интервалами, затем они участились и, в конце концов, слились в тревожный звуковой сигнал, требующий признать, что значительный по размерам объект нарушил морскую границу и представляет угрозу.

Вахтенный озадачился, наблюдая в течение получаса однообразные суетливые рыскания по волнам подозрительного судна, нахально подбирающегося все ближе и ближе к берегу. Он усмотрел в необычном событии явное нарушение, но докладывать наверх воздержался, посчитав, что стоит понаблюдать еще, и, уж если докладывать, то с обоснованным намерением объявить тревогу по всему четвертому району береговой обороны. И следом приступить к воздействию на нарушителя всеми наличными средствами.

Между тем расстояние между целью и берегом сокращалось. Судно приближалось, маневрируя. Вахтенный вспомнил, что накануне на селекторном совещании персонала говорили о возможном вторжении на Остров с моря.

Он разбудил товарищей. Пока те приходили в себя, солдат, убавив громкость метронома, и на всякий случай обозначил свое присутствие, запустив в направлении шхуны осветительную ракету красного цвета. Ракета, не долетев до корабля, упала в воду. Никакого ответного действия не последовало.

Примерно в трех кабельтовых от берега судно замедлило ход и встало, покачиваясь на волнах. Сбросили лот — измерили глубину, и отдали носовой якорь. С борта спустили шлюпку и шкентели с мусингами. Сначала один за другим ссыпались гребцы — шестеро, и расправили весла. Следом неспешно спустились солдаты в камуфляже, отягощенные оружием. Наконец с борта подали увесистые мешки. От нагрузки шлюпка осела. Наконец весла выстроились в два ряда, взлетели, и согласно опустились в воду. Гребцы качнулись в мощном гребке и шлюпка, приспосабливаясь к переменчивой трехбалльной волне, то исчезая из вида, то взлетая на гребень, настойчиво потянулась к берегу.

Сомнения отошли — чужаки приступили к высадке.

Расстояние от шлюпки до берега быстро сокращалось. И только тогда вахтенного проняло по-настоящему. Он связался по открытому каналу с руководством береговой обороны и доложил о необычном происшествии. Его выслушали спокойно, не перебивая. Приказали продолжать наблюдение и докладывать каждые полчаса.

— Сколько их? — напоследок спросили.

— Восемь — это солдаты. Гребцов шестеро.

— Они вернутся обратно, — сказали определенно. — Продолжай наблюдение и докладывай.

— Вы ничего не поняли, — сорвался вахтенный. — А дальше? Что будет дальше? Ожидать, когда нас прикончат? Они высаживаются на берег…

— Ты что-то, солдат, больно много болтаешь…

— Их же восемь, они нас мигом…

— Очень умный?

— Нет. Просто жить хочу.

— Все хотят. Не ты один такой. Стереги морскую границу, салага! Я повторяю: наблюдать и докладывать. Все ясно?

Связь оборвалась.

— Там ничего не поняли — еще не проснулись, — сказал командир поста и приказал приготовить оружие к бою.

Между тем шлюпка скрылась под высоким выступом берега — исчезла из зоны прямой видимости.

Первыми на землю Острова ступили безбашенные выкормыши Никеши, герои кровавой расправы в лесу — восемь молодцов, вволю познавших вкус крови. Разделившись поровну, они бросились бегом в разные стороны вдоль берега, намереваясь обойти пост и навалиться со стороны суши, откуда не ждут.

— Мы только что перехватили доклад начальству, — обратился Никеша по радио к Варламу, командиру десантной группы. Они уже знают, что вы на Острове. Ваша задача: пост. Свидетелей не оставлять, нам они ни к чему. Диктую координаты ближайшей деревни. Отправишь туда пару бойцов после всего. Пусть пригонят экскаватор или бульдозер. Соберите все машины, какие найдете в округе, и в укрытие — пригодятся. Определитесь с горючим. Возможно, плацдарм придется оборонять, значит, закапывайтесь в землю. Вторая группа идет следом, займет оборону рядом. Успехов вам, мальчики…

Адаму доложили о происшествии в девять — через два часа после начала высадки. Докладывал Дорс.

— Ты так спокойно говоришь, — отозвался Адам на невероятную новость. — Говоришь, высадились? Говоришь, без помех? Говоришь, раздолбали пост? Сколько их всего, знаешь? Как вооружены?

— Солдат около пятидесяти. Вооружение легкое стрелковое. Два пулемета. Заняли плацдарм вокруг здания поста наблюдения. Пригнали бульдозер и экскаватор. Окапываются — роют траншеи. Поставили палатки, затопили печь. Словом, обустраиваются.

— Варят кашу, забыл сказать, — придавил Адам.

— Что-то, возможно, варят. Что именно установить не удалось.

— Ну и что же ты предлагаешь? Как ответишь на вызов? Какими силами, какими средствами? — Адам помолчал, задумался. Продолжал напряженно: — Скажи-ка мне, Дорс, только честно, ты намерен обороняться? Или, может быть, лапки сложим на брюхе, и не будем дергаться. Вдруг пришельцам надоест копаться в земле, и проблема рассосется сама собой. Ты так думаешь?

— Никак нет, — отчеканил Дорс.

— А ты помнишь, что у тебя есть вертолеты? Вот и сбрось пару бомб на корабль, потом на траншеи… Как совет? Принимаешь?

— У меня нет солдат, господин Владетель. Вертолет конечно есть, только поднять его некому. Все пилоты на стройке…

— Вот оно что. Замечательно. К нам в дом залезли воры, а мы стоим, наблюдаем. Называется: думаем… Так, Дорс?

— Я же говорю, у меня нет людей.

— Попроси у кастеляна. Скажи, я велел. Много не требуй, много нет, но что-то же оторвет от себя… Посади на броню и вперед! Ставлю задачу: к вечеру сбросить врага в океан…

82

Спуск лунного модуля прошел незаметно. Только при вхождении в плотные слои атмосферы потрясло — непродолжительно. Затем несколько раз основательно бросило из стороны в сторону. Но автоматика отозвалась — скорректировала темп торможения. Падение сделалось плавным. Пульсирующие вспышки ионизированного газа, угрожающе лизавшие иллюминаторы при входе в атмосферу, погасли вовсе. Земля признала своих детей, не только перестала препятствовать их возвращению, но настойчиво и неумолимо потянула к себе. Тела пассажиров ощутимо напряглись и потяжелели.

Мягким упругим толчком включились двигатели посадки.

Спустя четверть часа раздался торжественный голос пилота:

— Поздравляю с возвращением на родную Землю. Приготовились, господа! До посадки двадцать секунд.

Путники сжались, притиснулись к спинкам кресел в ожидании удара, и удар последовал, но едва ощутимый, последний.

— Мы на Земле! — выдохнул командир.

Двигатель, перебрав все ноты от привычной высокой до прерывистой низкой, смолк. Явилась звенящая тишина, нарушаемая лишь натужным поскрипыванием амортизаторов.

В иллюминаторы ничего не было видно — мутная завеса пыли пригасила солнце.

С наступлением тишины и покоя путники окончательно осознали, что они на Земле, и зашевелились. Однако сразу же ощутили непривычное властное тяготение, не дававшее приподняться на ноги. Невесомость ушла, обернувшись усталостью, накопленной за тревожное время спуска, длившегося почти сутки.

Пыль оседала, проявлялись первые земные строения — здание порта на отдалении и пустынная местность вокруг.

— Люки отдраить, трап опустить! — послышалась команда.

— Почему-то никто не встречает, — произнес удивленный голос.

И сразу прорвало: заговорили все, перебивая друг друга, и не понять было, чего больше в этом живом многоголосии — радости, что все, наконец, завершилось, или тревоги — следствия пережитых напряжения и страха.

Ева расслышала за спиной жалобное поскуливание. Обернулась и первое, что увидела, было сморщенное мокрое от слез лицо Мальчика.

— Мальчик, — позвала она, — Ты как себя чувствуешь?

— Мне не нравится, — капризно выговорил малыш, — Не хочу этого, — и зарыдал горько, в голос, заслонив ладошками раскрасневшееся лицо.

Ощущение бесприютности придавило Еву — жалость к сыну, к самой себе. Пролились слезы. Усилием воли она превозмогла пустоту и натянула на лицо улыбку…

— Ты скоро привыкнешь, — сказала, бодрясь. — Не сразу. Придется немного потерпеть. Ты же у меня мужичок. Мужчина. А мужчина должен терпеть, когда тяжело. Нюни не распускать…

— А вот я в порядке, — вмешался Р2, — видите, даже не плачу. Не то, что этот мальчишка…

— Опять обижаешь… — заныл Мальчик и отвернулся. Но всхлипнул в последний раз и спросил: — Что такое… это?

— Нас притягивает Земля, — объяснил Р2. — Скоро пройдет, привыкнешь. Это теперь навсегда.

— Не привыкну, не привыкну, — повторял и повторял Мальчик, отчаявшись справиться с упрямой силой, напрягавшей его вниз, лишавшей привычной подвижности и свободы.

— А ведь я тебя предупреждал, что так будет. Нужно было не упираться, а послушно ходить со мной в барабан, — брюзжал Р2. — А ты только и делал, что орал как скаженный. Или забыл?

— Никогда не привыкну, — твердил Мальчик. — А ты снова врешь, — напустился он на робота.

— Ну, скажи, Мальчик, почему ты такой грубиян? Разве тебя не объясняли, что так будет, а ты смеялся и строил рожи. Мама тебе объясняла, я объяснял…

— Ничего вы не объясняли, — крикнул Мальчик. — Вы только ругали меня и лупили по попе. Обижали. Я даже плакал… однажды.

— Если быть точным, — не сдавался Р2, — плакал ты дважды.

— Врешь ты все, — завелся малыш. — Не верю тебе. Ты плохой старый робот. Мне мама подарит живого мальчика. Она обещала. У меня будет настоящий друг. А тебя отведут на свалку. Там злые крысы ждут, не дождутся…

— А ты, оказывается, очень злой мальчик, — сказал Р2, помолчав. — Это неправильно. Как-то не совпадает… Знаешь что? Предлагаю мир.

— Нет, — крикнул Мальчик и зарыдал еще горше. — Ты плохой… Где мой папа Франк?..

В здании порта ни души, двери настежь.

Руководители спуска собрались на совещание, чтобы обозначить роли каждого в предстоящей операции.

Было решено, что Ева отправляется во дворец в сопровождении Ланы и Р2 с Мальчиком в заплечном мешке. От охраны она отказалась. Солдаты во главе с Вертом занимают уцелевшую половину здания порта, организуют оборону и помогают пилотам модуля стартовать для обратного полета к Большому кораблю.

Машины нашли в гараже, заправили горючим и отправились.

Ева связалась с секретарем Адама, предупредила, что едет и скоро будет. Секретарь обещал немедленно доложить господину и отключился.

83

Когда Адаму доложили об удачном спуске лунного модуля с орбиты, он представил себе, что случится вскоре. Сын побежит к нему навстречу, он возьмет его на руки, теплого сильного, и поднимет высоко, как сможет. А потом понесет счастливого ребенка туда, где нет ни горя, ни гнетущих мыслей, где ровная счастливая жизнь, и никаких забот.

Однако ничего подобного не произошло. Просто проскрипела дверь, открываясь, и вошла Ева. Следом вошли люди: хмурый робот с насупившимся ребенком на руках и девочка с рыжими косичками торчком.

— Приветствую господина Владетеля, — отчетливо проговорила Ева и коротко поклонилась. — Разрешите присесть? Ноги совсем не держат — земное тяготение такое властное — непривычно.

— Садитесь, — разрешил Адам напряженно. — В ногах правды нет.

Ева, коротко глянув на него, села первая, держась уверенно и вызывающе прямо. Мальчика усадили на кушетку. Лана и робот садиться не стали — остались стоять рядом. Ребенок сразу же начал вертеться, капризничать, сполз на пол и, неуклюже переваливаясь на коротких толстых ножках, поскуливая, потелепал к двери. Робот проворно бросился следом и ловко подхватил малыша на руки. Тот стал отчаянно вырываться, кричать.

— Унеси его, Р2, — приказала Ева раздраженно. — Погуляйте. И ты, Лана, ступай.

— Зачем? — прошептала Лана.

— Так надо.

Как только гости покинули кабинет, Ева заметила, что Адам изменился — расслабился. От напряженности не осталось следа. Теперь, не скрываясь, он, незнакомо прищурившись, принялся внимательно рассматривать ее, точно никак не мог поверить, что действительно перед ним сидит его Ева.

Он молчал. Ева тоже молчала.

— Последнее время я думаю об одном, — наконец, произнес он, — сможем ли мы найти силы… вернуться к исходной точке.

— О какой точке ты говоришь? — насторожилась Ева. — О какой-то определенной?

— Именно, — подтвердил Адам отрывисто и так посмотрел на нее, такой призыв проявился в его глазах, что Ева невольно потупилась. — Я говорю о моменте, с которого начались наши беды… — Он говорил необычно — паузами разделяя слова, отчего голос звучал неуверенно и казался чужим. — Помню, в то утро меня разбудил шум. Я вышел из дома, продолжая нести твое тепло. Там уже висела черная тень вертолета, который медленно опускался… Я сразу понял, что явились по наши души… А что помнишь ты?

— Ужас и предчувствие беды, — произнесла Ева тихо. — Больше ничего.

— Нет, это понятно, я говорю о другом, — заволновался Адам. — Я говорю о тепле, которое наполняло меня вопреки тревоге…

«Он говорит о каком-то тепле, — быстро думала Ева. — Что он имеет в виду? Что за тепло, которое он не может забыть? Он так изменился, потускнел, полинял. Можно ли будет привыкнуть к жалкому его обличью? Потерянный человек… заблудившийся…»

— Я помню только ужас, — сказала Ева упрямо. — Этого ощущения было достаточно, чтобы разрушить все остальное…

— Дальше полный провал, — сказал Адам уже спокойно. — Сознание отключилось… Можно… ужас забыть? — спросил он, смешавшись.

— Нет, — быстро возразила Ева, — это невозможно. Я пыталась — бесполезно.

— Тогда скажи, зачем ты пришла? Тебе от меня что-то нужно? Что я должен сделать, чтобы ты успокоилась? Чем могу помочь?

— Я спокойна, а ты ничего мне не должен, — сказала Ева. — Но нам следует столковаться об общем существовании… Это, пожалуй, все, за чем я пришла.

— Ты стала так странно говорить. Усвоила официальный тон, я имею в виду…

— Ничего я не усвоила. Я могу не говорить, если тебе не нравится. Расскажи мне, в каком состоянии платформа, и я уйду. Мне известно, что вы ее строите. Чего нам ждать?

— Ах, это… — сказал Адам. — Да, мы строим. Довольно успешно. Главное позади — бетонные работы. Строители обещают через неделю снять опалубку. Потом будем ждать — одну или две недели… Чтобы бетон дозрел. Начнутся испытания… Неделя, десять дней…

— А поспешить нельзя?

— Нет — технология. Ее нарушать — себе дороже… А дальше? Что будет дальше, ты решила?

— Дождусь завершения экспедиции, — сказала Ева спокойно, — и уйду.

— Куда уйдешь? — спросил Адам, поморщившись.

— Как можно дальше отсюда, — быстро сказала она. — На Континент. Это лучший вариант…

— Думаешь, твои спутники тебя отпустят?

— Я не стану спрашивать, — сказала Ева твердо. — Найдут замену…

— Вот даже как? — Адам напряженно всматривался в ее лицо, ловил каждое движение. — А сын? Ты подумала, что будет с ним?

— Заберу с собой.

— Может быть… оставишь?

— Ну уж нет. Бросить своего ребенка на произвол судьбы, как тебя бросили? Чтобы он повторил твою судьбу? Этому не бывать. — Она подняла глаза, проговорила сдержанно. — Тебе он не нужен.

— Ты до сих пор не удосужилась дать ему имя, — сказал Адам осторожно, — а берешься воспитывать человека.

— Что касается имени, я уже говорила, имя ребенку дает отец. Не нами заведено, не нам изменять обычай. Сам выбери имя и сообщи мне.

— Все же странно ты стала говорить — отрывисто, властно… Что, привыкла командовать?

— Командует Сенат. Я наказываю — моя тяжкая обязанность. Командую редко, если приходится. Чаще достаточно доброго слова.

— Может быть, я на тебя так действую? Раздражаю?

— Да нет, — сказала Ева. — Ты на меня не действуешь.

— Совсем? — Он попробовал улыбнуться — получилось натянуто и плохо.

— Совсем. И говорить об этом не стоит…

— Что, ничего не осталось?

— Ничего не осталось, — сказала Ева. — Все выгорело.

— А я иногда думаю, что ничего не было…

— Продолжай так думать, будет легче жить.

— Что же, будешь… одна? — спросил он осторожно. — Я имею в виду — жить.

— Почему одна? — подобралась Ева. — Со мной Мальчик.

— А то, что ребенок вырастет без отца, тебя не волнует?.. Впрочем, мы так привыкли к этому… безобразию. Но когда он вырастет, обязательно спросит: за что? Что ты ему ответишь?

— Я найду, что ответить. Мы с ним поладим.

— Тебе известно, что плебеи объявили войну Острову?

— А ты ждал чего-то другого, когда приказывал бомбить спящий город?

— Такого приказа не было и быть не могло. Просто не углядели, нашелся энтузиаст — один из пилотов. Он позже признался, что выполнил личный приказ Хрома. Уже получил по заслугам. Ты должна понять, что эту прискорбную бомбардировку я совершил для того, чтобы вас уберечь от напрасных надежд. Славы взялись за строительство, не испросив разрешения, как положено по действующему договору. На самом деле они строили муляж. Теперь заявляют, что намерены помешать вам спуститься с орбиты… Понимаешь, к чему они клонят?

— Понимаю, — сказала Ева. — Этого мы не допустим. Мы не затем вернулись, чтобы считаться с теми, для кого мы чужие… Земля наш дом.

— Вы так решили?

— Да, так. Мне вчера доложили, что плебеи уже на Острове. Можешь подтвердить?

— Могу. Пока первая группа. Человек пятьдесят. Или немного больше. Захватили пост береговой охраны, перебили охрану. Теперь окапываются, ставят пулеметы. Шастают по округе, свозят автомобили, строительную технику. Ведут себя нагло. Уцелевшие старики жалуются на бесчинства. Думаю, это только начало, судя по горькому опыту. В двух сутках второй корабль — их главные силы. Ангел не удержался, помог с доставкой. Не будь его, они бы сюда не попали. Теперь попрут, только держись… У меня совсем нет людей. Все на стройке. Дворец без охраны. Доберутся, возьмут голыми руками… Начальник обороны старик. Слепой на один глаз…

— Понятно, — сказала Ева. — Так ты подумаешь, как назвать сына?

— Ну что ты заладила? — не удержался, вспылил Адам. — Я же сказал, подумаю, посоветуюсь. Если ты настаиваешь. Сейчас у меня на уме другая забота. Надеюсь, они еще не знают, что вы приземлились, но скоро узнают, учитывая, что на Большом корабле наверняка оставлены уши, и что службой безопасности заправляет Франк. Тебе известно, что он заместитель Хрома? Оттуда регулярно поступает информация. Было бы хорошо этот канал пресечь. Сможешь? Свяжись со своими, распорядись…

— Сделаю. Что касается Франка, я ему полностью доверяю. Он выручил нас в самый тяжелый момент и поплатился за это. Без его помощи мы давно были бы в топке. А с Хромом ты что, в разладе?

— Окончательно расплевались. Я слишком долго терпел этого гада. Давно нужно было удавить. Представляешь, недавно он заявил, что не успокоится, пока я хожу по земле. Я не придал значения этим словам, а теперь думаю, что у него есть план на мой счет, и этот план он постарается выполнить. Подпольные силы Хрома мне доподлинно неизвестны. Со времен отца тайная служба была поставлена выше Закона. Никому не могло прийти в голову покушаться на ее права. Известно, что его люди везде, во всех службах. Ни на минуту не сомневаюсь, что они незримо присутствуют в этом кабинете и слышат каждое наше слово. А недавно я узнал, что даже среди тех, кто нас забирал из дома деда, был человек Хрома. Пока потаенные люди в разброде, но если эта шушера сбежится, достанется всем. Сегодня я не могу бросить стройку, собрать силы и дать отпор… Там работы осталось совсем немного. Через месяц люди будут освобождаться. Продержаться бы до того времени. Тогда, считай, нам повезло. Теперь боюсь, что как только эти разбойники управятся с нами, возьмутся за вас…

— У нас мало оружия, — сказала Ева. — Только стрелковое.

— Вот уж этого добра навалом, хотя оружейные склады они скоро захватят, если уже не захватили. Главный продовольственный склад в два счета раздолбали в хлам, вырубили холодильники, что-то по