1. Земский приют
Несколько лет назад Воронежский онкологический диспансер обрел современный облик (теперь это уже не диспансер, а Воронежский областной научно-клинический онкологический центр). В результате объект культурного наследия Дом Вигеля превратился в комфортную поликлинику, были построены и новые корпуса стационара.
Когда медсестра моего лечащего врача, имя которой в этой суете я забыла, в ЦАОП (Центр амбулаторной онкологической помощи) дала направление на госпитализацию и объяснила, как мне пройти в радиотерапевтическое отделение №5 («Не перепутайте! Вам в пятое, не в четвертое!»), я была уверена, что попаду в новую современную больницу, о которой я столько лет добросовестно писала, работая журналистом в газете.
Первое сомнение закралось, когда меж высоких зданий я нашла тот самый «двухэтажный корпус из красного кирпича», в который меня отправила медсестра. Я тут же придумала успокоительную версию: скорее всего, здесь какое-нибудь приемное отделение, и отсюда есть переход в те замечательные современные корпуса с просторными палатами на двоих, ну, ладно — на троих, с туалетом и, конечно же, душем.
Я шла к этому двухэтажному домику из красного кирпича и разговаривала в этот момент с сестрой Ксюшей по телефону.
— Постой, так это же еще один домик из разряда культурного наследия в этом больничном комплексе, — радостно воскликнула она. — Вот, нашла, — она была уже на работе и сидела перед компьютером. — Похоже, ты идешь в «Приют земский», 1911 года постройки.
Я вздохнула: ну что ж, приют, значит, приют. Хотя нет, не вздохнула, вру. Я шла в стационар в приподнятом настроении, почти с радостью, никаких вздохов не было, потому что только назначенное лечение давало надежду, что я не умру в ближайшее время, а может быть, и не в ближайшее даже.
Чуть больше месяца прошло с того момента, как я узнала, что у меня онкология. Окончательный диагноз был поставлен неделю назад, когда были получены результаты биопсии, но у врачей, которые осматривали меня все это время, и до получения результатов анализов, сомнений не было.
Я не стала слушать знакомых, что все еще может оказаться не так страшно, мол, пока биопсия не придет, не расстраивайся. Я знала, что врачи не обманываются. Потому что с момента, как у меня обнаружили атипичные клетки и онкогенный ВПЧ (вирус папилломы человека), прошло почти десять лет, а дисплазию, которая сопутствует возникновению онкологии, мне поставили так давно, что и не помню когда. Я уже пережила достаточный стресс, увидев результаты цитологии и услышав от врача, что «нужна еще биопсия», поняла, что приплыли — рак. «Не брать сейчас в голову», а потом получить еще раз такой же удар, я не хотела. Если все ошиблись, пусть для меня это будет самый большой подарок в жизни.
К тому моменту, как я узнала результат, то и не удивилась совсем. И готова была бежать лечиться тут же, потому что мой врач в ЦАОП Ирина Николаевна Урывская сказала просто:
— Пройдете лечение и будете дальше жить, как жили.
Для меня эти слова прозвучали как марш жизни. «Будете жить, как жили». Она вдохновила меня именно этими словами, за что я остаюсь ей благодарна на всю жизнь — первоначальный настрой на выздоровление был отменный.
Вторая стадия, конечно, не первая, но и не третья и не четвертая.
В момент прохождения всех сопутствующих обследований вдруг всплывает на рентгене легких некое очаговое образование, которое в расшифровке стоит под вопросом — «вторичное?»
Для меня, видевшей, что такое метастазы в легких и плевре у мамы, этот удар был не менее сильный, чем первое подозрение на рак. Моя милая вторая стадия грозилась, похоже, превратиться в четвертую. Так себе перспективка.
Ирина Николаевна отправила меня на КТ. В направлении стояло — без контраста. Но доктор, через чьи руки каждый день проходят люди с раком легких, решает делать с контрастом, чтобы определить наверняка, за что ему — огромное спасибо. Ни имени, ни фамилии его не знаю, иначе упомянула бы обязательно.
Несколько дней ожиданий превратились в пытку. Обещали передать результаты в пятницу, звоню врачу — не получили. Теперь до понедельника. Выходные стараюсь не думать об этом, но не получается. Понимаю, что в понедельник в восемь утра звонить в ЦАОП не стоит, никто так рано результаты не привезет. Стараюсь отвлечь себя, говорю, что все там будет в порядке, ничего страшного.
И, наконец, звонок около двенадцати: «У вас гамартома, доброкачественное образование, ничего страшного. Можете в течение часа подъехать?»
Могу ли? Конечно, могу! Лечу! На метлу вскакиваю и лечу!
И уже через два часа я прохожу врачебную комиссию.
— Вторая стадия, — мягко, аккуратно говорит мне Ирина Николаевна. Другая Ирина Николаевна, Куликова, тезка моего нынешнего врача. Радиолог. Для меня в те минуты «вторая стадия» звучала почти как «извините, ошибочка вышла, вы абсолютно здоровы».
Вторая — лечится. Есть там и есть процент с не очень хорошей выживаемостью, но это не мой процент. И с момента, когда этих больных пролечили, потом подбили и опубликовали данные, сколько лет прошло? Лет семь-десять. За это время опыт лечения онкологии далеко шагнул вперед.
Поэтому я шла в больницу, почти ликуя, что наконец-то начну лечение. Пусть это будет даже земский приют, главное — здесь лечат рак.
