Оглавление

Анастасия Уткина

ОДНАЖДЫ Я СПОЮ ДЛЯ ВАС…

1. Сон

Яркий свет манит к себе стоящую за кулисами Изабель. Она уверенно подаётся вперёд и выходит на сцену под громкие аплодисменты публики. Оркестр замирает в ожидании, но вот лёгкий взмах дирижёрской палочки — и в воздухе растворяются первые звуки увертюры, готовые соединиться со звенящим сопрано любимой всеми оперной дивы. Однако голос дивы еле слышен… Она старается петь громче, но, увы, все усилия тщетны. Изабель в отчаянии смотрит в зал и сквозь слёзы видит сидящего в первом ряду мужчину в военной форме с суровым пронзительным взглядом. Несчастная закрывает глаза и… просыпается.

Этот сон Изабель видит уже третий или четвёртый раз кряду. Как любая певица, она ужасно боится лишиться своего голоса, и потому всякий раз после тревожного сновидения спешит удостовериться, всё ли в порядке с её звенящим сопрано, и, убедившись, что всё в порядке, отправляется в оперу.

Изабель де Лоранс служит в опере уже добрый десяток лет. Она довольно известна и любима публикой благодаря своему завораживающему бельканто. До войны она часто гастролировала по Франции и Европе и, скорее всего, перебралась бы в Париж, но война разрушила все её планы. Изабель смирилась и продолжила карьеру в родном Лионе. Когда летом сорокового года Компьенское перемирие отрезало Лион от оккупированных департаментов, оставив его в «свободной зоне», директор оперы вздохнул с облегчением — ему казалось, что война никак не нарушит сложившийся уклад старого театра, но, увы, эта мысль оказалась верной лишь отчасти, ибо вскоре реальное лицо свободы исказилось жуткой гримасой. Какое-то время неприятности обходили стороной Лионскую оперу, но в начале зимы сорок первого года подобрались и к ней…

***

Вопреки расхожей фразе «театр начинается с вешалки» опера старинного города начиналась далеко за пределами своего вестибюля. По меньшей мере для Изабель де Лоранс. Для неё театр начинался с массивных колонн северного портика, за которыми каждое утро её неизменно поджидал восьмилетний сын театральной гардеробщицы. С недавнего времени Изабель взялась давать ему бесплатные уроки вокала, за что благодарный Жан-Пьер снабжал её свежими театральными новостями.

В то хмурое утро, находясь под гнетущим впечатлением от мрачного сновидения, Изабель не сразу заметила, что её урок не задался с самого начала.

— Что с тобой, Жан-Пьер? — спросила она, уловив, наконец, безрадостное настроение своего ученика.

— А вы не бросите меня, мадемуазель де Лоранс?

Изабель улыбнулась:

— А почему я должна тебя бросить?

— Вы не уедете, как мсье Бравински? Его тоже все любили, но он уехал…

— Что ты такое говоришь? Куда он мог уехать? У нас через час репетиция, мсье Бравински, вероятно, уже в оркестровой яме.

— Нет, сегодня утром все сказали, что он уехал в Швейцарию.

Изабель удивлённо посмотрела на мальчика:

— Ты ничего не путаешь?

Жан-Пьер отрицательно мотнул головой.

Изабель вышла из гримёрной и прямиком направилась к своей подруге Мари Кортес, которая, как она полагала, могла быть в курсе неожиданных утренних событий, так сильно взволновавших маленького Жана-Пьера. Мари увлечённо распевалась, наполняя воздух своим нежным бархатистым контральто.

— Мари, прости, что отвлекаю тебя, но мсье Бравински… Ты что-нибудь знаешь о нём?

Маленькая корсиканка удручённо вздохнула и, указав подруге рукой на кресло, ответила неохотно и не сразу:

— Он уехал рано утром.

— Ничего никому не сказав?

— Ты ведь знаешь, что творится вокруг после появления второго статута. На днях в Виши интернировали известного адвоката, если я не ошибаюсь, французского гражданина.

— Но это Виши!

— Кто знает, что случится в Лионе… Мсье Бравински не стал ждать, и я полностью его поддерживаю: он выбрал верный путь. Не сегодня завтра начнут повсеместно интернировать французских граждан или, что ещё хуже, лишать их гражданства и тогда… Не время теперь служить искусству, надо спасать свою жизнь.

— Да, я понимаю. Но кто будет дирижировать? Премьера через неделю.

— Мсье Шантен.

— Шантен?! И как директор это стерпел?

— А у него был выбор?

Оноре Шантен слыл неплохим дирижёром, однако, его скандальная репутация закрыла перед ним двери многих французских театров, и в итоге он оказался в Лионе в роли первой скрипки, успев за полгода настроить против себя весь оркестр и половину труппы. Директор не любил Шантена, но терпел в силу безвыходного положения и вот теперь вынужден был в срочном порядке назначить его новым дирижёром из-за страха сорвать намеченную на начало декабря премьеру. Данное решение было настолько же оправданным, насколько и странным. Таким же странным, какой была личность самого директора оперы мсье де Бардена. Он не был закоренелым петенистом, однако, все указания правительства выполнял аккуратно и доброхотно и даже опережая некоторые из них. Поговаривали, что он давно косился на дирижёра-еврея, недвусмысленно намекая ему на возможность скорой отставки с вытекающими из неё печальными последствиями, отчего бедный Бравински вынужден был бросить всё и спешно ехать в Швейцарию, отдавшись во власть неизвестности своей дальнейшей судьбы.

В итоге несчастный оркестр впал в руки ненавистного Шантена, что грозило рано или поздно разразиться громким скандалом, способным нанести репутации известного оперного театра непоправимый вред. В такой ситуации никто не брался гарантировать успех новоиспечённой «Травиате», равно как и намеченной на весну следующего года «Аиде».

Последние полтора года даже во время тотального застоя в опере Лиона предпочтение отдавалось исключительно итальянским шедеврам. Было ли это продиктовано близостью итальянской зоны либо вкусами часто посещавшего Лион высокого чина из Виши — неизвестно. Но на сцене один за другим блистали бессмертные творения Верди и Россини, и, казалось, разборчивая лионская публика пересмотрела абсолютно все постановки за исключением «Иерусалима» и «Набуко», не увидевших свет по известным всем причинам.

Несмотря ни на что, время шло своим чередом. Мсье Шантен наслаждался внезапно свалившейся на него властью, сопровождавшейся непрерывными склоками и жалобами, от которых нервы у всех были на пределе. В гримёрных то и дело вспыхивали дискуссии, и к концу декабря два тенора и один альт покинули труппу, объяснив свой уход «нежеланием работать в невыносимых условиях». На самом деле причина была иной, но о ней не говорили никак, разве что шёпотом и по секрету, тем не менее скоро всем стало известно, что эти трое ушли в Сопротивление, присоединившись к одной из действовавшей в свободной зоне подпольных групп.

Это известие ошеломило Изабель, сильно подорвав её душевный покой. Как и многие другие добропорядочные дети Франции, Изабель не хотела мириться с мыслью о пассивности и непротивлении. Она не хотела ждать, однако, ждала, коря себя за то, что не в силах была изменить. Несчастная делилась своими терзаниями с родными и друзьями, но далеко не все разделяли её беспокойство. Мари, напротив, пугала подругу своей горячей решимостью, и в итоге Изабель замкнулась в себе, решив дождаться момента, когда её мысли и чувства примут, наконец, осязаемые очертания. И этот момент не стал долго испытывать её терпение.

2. Пробуждение

К концу декабря Изабель отправилась на рождество к своей кузине, давно променявшей суету Лиона на тихую жизнь в окружении лавандовых полей. После обмена пылкими приветствиями кузина напоила Изабель довоенным чаем с местными булками и принялась рассказывать обо всех родственниках и знакомых, которых Изабель когда-либо знала. Она готовилась говорить бесконечно и могла бы проговорить до вечера, если бы её вовремя не остановили. В середине повествования о непутёвом муже двоюродной тётушки — имя которой Изабель никак не могла вспомнить — дверь в комнату приоткрылась, и перед Изабель возникла незнакомая маленькая девочка. Изабель удивлённо посмотрела на кузину, а та почему-то смутилась и, как бы извиняясь, сказала:

— Познакомься, Белла, это Софи — племянница Жерома.

— У Жерома есть племянница?

— Да…, привезли недавно из Тулузы… Там сама знаешь, какая ситуация…

Изабель не знала, какая ситуация в Тулузе.

— Я достала к празднику небольшую индейку, — быстро продолжила кузина. — Знаешь, на рынке в Шапоне можно достать что угодно!

— Где это? Ах, я же привезла вам кое-что. Если бы я знала, что здесь Софи, то захватила бы ещё и конфет.

Видя замешательство кузины, Изабель решила повременить с расспросами насчёт неизвестной ей доселе племянницы Жерома, ибо Клара умела хранить молчание, если речь шла о делах, чересчур для неё важных.

Софи оказалась милым ребёнком с большими синими глазами и коротко остриженными каштановыми волосами. На вопрос Изабель, почему девочка носит такую причёску, кузина ответила, что малышка была серьёзно больна…

Спустя два дня Изабель вернулась в Лион, и вскоре её мысли о маленькой Софи поглотила оперная суета. Она вспомнила о племяннице Жерома лишь спустя месяц, когда на её глазах разыгралась безобразная сцена, ставшая последней каплей в её мятежном ожидании.

Как-то утром перед очередной репетицией Изабель непривычно долго задержалась дома. У неё болел зуб, и она никак не могла отыскать нужного лекарства. Отчаявшись его найти, она наспех обмотала вокруг шеи толстый шарф и выскочила на улицу, надеясь заглянуть в соседнюю аптеку. Однако и это её намерение осталось без плода — аптека была закрыта. Изабель безуспешно дёрнула за ручку двери и собралась уходить, как вдруг заметила за стеклянной витриной чей-то силуэт. Она постучала по стеклу, и вскоре в дверном проёме показалась голова аптекаря.

— Мадемуазель де Лоранс, простите, но мы закрыты.

Аптекарь говорил шёпотом, искоса поглядывая в глубину комнаты.

— Мсье Фавер, мне бы лекарство от зубной боли…

— Сожалею, мадемуазель, но мы закрыты.

— И как надолго?

— Простите, надолго, может быть, навсегда…

— Но…

— Простите, мадемуазель. У меня всего час, мне нужно собрать вещи.

— Вас интернируют?

— Нет, слава Богу, но мы не можем рисковать. Вчера мы узнали, что арестовали наших родственников. Мы перебираемся в итальянскую зону, а потом постараемся выехать в Швейцарию.

— А это… разумно?

— Кто знает, что теперь разумно, простите, мадемуазель. Прощайте.

Дверь захлопнулась. Изабель ещё немного помедлила и направилась к ожидавшему её такси, как вдруг дорогу ей перегородил полицейский фургон, из которого выскочили несколько человек в униформе и устремились к аптеке мсье Фавера.

— Немедленно откройте, полиция!

Окрик, открывающий без ключа любые двери, на этот раз не возымел действия, и полицейские бросились к чёрному входу. Вероятно, там завязалась потасовка, ибо до Изабель донёсся детский плач и женские крики, а спустя мгновенье она увидела, как полицейские тащат к машине двух женщин и ребёнка, за которыми в ужасе бегут мсье Фавер и его жена.

— Мила, Мила, постойте, куда вы их увозите? Это моя сестра… Мила!

— У них нет французского гражданства. Все евреи без французского гражданства подлежат обязательному интернированию. Ваш час тоже скоро пробьёт.

Процессия начала собирать зевак, и полицейские, с силой оторвав родственников друг от друга, поспешно затолкали несчастных в фургон и укатили прочь. Бедный Фавер в отчаянии рвал на себе седые волосы и беспомощно воздевал руки вслед уехавшего автомобиля.

— Мила, Мила… Как же мне теперь ехать?..

Его попытались утешить, но он не реагировал и продолжал смотреть на дорогу, громко повторяя имя сестры.

Поднявшись в свою гримёрную, Изабель разрыдалась. Её всхлипывания привлекли внимание проходившей по коридору Мари, которая не замедлила поинтересоваться причиной столь непредвиденной меланхолии. Она напоила Изабель водой и потребовала немедленных объяснений. Изабель объяснила как могла.

— Его сестру с дочерью и внучкой… Куда их увезли, Мари? Куда их всех увозят?.. В немецкую зону?

— Нет, Белла, здесь, в свободной зоне есть лагеря для евреев.

— Лагеря? Какие лагеря?

— Мы не говорили прежде с тобой на эту тему…, ты была не готова.

— Но тебе откуда это известно?

— От Луи… Помнишь, я говорила тебе о нём?

— Да, помню, а что он ещё тебе рассказывал?

— Многое, Белла, многое… Хочешь узнать?

— Сейчас, дай мне минутку.

Изабель замолчала и, пытаясь успокоиться, тяжело вздыхала, глядя на мелкий, сыплющий за окном, дождь. Мари тоже молчала.

— Знаешь, Белла, — начала она вновь после долгой паузы, — я всегда говорила, что никто не может оставаться в стороне от этих событий. Это невозможно — видеть и ничего не делать, иначе эта проклятая война никогда не закончится!

— Мари! — вскричала Изабель. — Я постоянно прошу Бога показать мне, что я должна делать!

— И что?

— Думаю, сегодня я, наконец, это увидела. Я больше не сомневаюсь и не колеблюсь ни секунды, но я не знаю, с чего начать… Я вообще ничего не знаю!

— Приходи ко мне в понедельник вечером, я тебя кое с кем познакомлю. Возможно, вместе мы придём к какому-нибудь решению.

3. Начало

Изабель редко бывала у подруги. Большей частью она жила изолированно ото всех, регулярно навещая лишь своих родителей и сестру, живших здесь же в Лионе в старой части города в родовом особняке эпохи Наполеона III. Сама же Изабель снимала квартиру неподалёку от оперы и пышного сквера, в котором и проводила всё своё свободное время. Однако в тот значимый для Изабель вечер это уединение, равно как и размеренная жизнь, было нарушено внезапно свалившимися на неё планами.

Вместе с Мари Изабель ждали ещё пять человек, одним из них был тот самый Луи, о котором Мари столько рассказывала подруге в перерывах между репетициями. После взаимных представлений Луи быстро перешёл к сути наболевшего вопроса, из чего Изабель узнала, что он и его друзья состоят в Сопротивлении, борясь с нацистским и вишистским режимами всеми известными истории способами. Он не стал посвящать Изабель во все их детали, ограничившись в конце своего повествования фразой:

— Сопротивление — это не только борьба с оружием в руках, мадемуазель де Лоранс. Это ещё и возможность спасать тех, кто страдает в это время больше всех остальных.

— Да, я понимаю, мсье Леклер. Я понимаю, что есть люди вроде вас, готовые рисковать своей жизнью и свободой, знающие, что нужно делать, смелые и отчаянные. Но я что могу сделать? Как я могу кого-то спасти?

— Мадемуазель де Лоранс, на защите таких, как ваш мсье Фавер, стоят самые обычные люди, не военные и часто даже не сопротивленцы. Я не скажу, что они чересчур смелые и отчаянные, нет. Они просто хотят спасать и делают всё, что в их силах. Да, это риск, но на войне мы все рискуем ежечасно. Сколько людей погибло в сороковом во время бомбёжек…

— И как происходит это спасение?

— По-разному. Иногда тех, кому грозит интернирование, прячут в укромных местах, снабжают поддельными документами, а потом переправляют заграницу. Чаще всего — в Швейцарию и Испанию, ещё в Англию и Штаты, если это возможно… Сотрудники ОЗЕ всеми правдами и неправдами вызволяют еврейских детей из транзитных лагерей и пускают их позже по той же схеме: укрытие, документы и переправка. Другого пути пока не существует.

— ОЗЕ?.. Простите…

— Вы никогда не слышали об ОЗЕ? Расскажи, Себастьян.

Изабель посмотрела на приятного молодого мужчину, сидящего напротив неё и внимательно следившего за каждой её реакцией.

— Это Организация помощи еврейским детям, — ответил Себастьян мерным спокойным голосом, не сводя с Изабель своих красивых тёмных глаз. — Она зародилась в Петербурге в 1912 году силами русских врачей, а в двадцатые переехала в Берлин под покровительство Альберта Эйнштейна. В тридцать третьем, когда к власти пришли нацисты, ОЗЕ переместилась в Париж, там помогала детям еврейских беженцев из Австрии и Германии. Теперь в Париже она на нелегальном положении. Здесь же у неё пока руки не связаны. Пока… Если можно так сказать, ОЗЕ в нашем городе находится под патронажем всеобщего союза евреев Франции. Вы слышали о таком? Нет. Его верхушка базируется в Лионе. Любопытно всё-таки ведёт себя наше новое правительство: терпит существование еврейского союза, одновременно интернируя тех, чьи интересы он защищает. Вы не находите, что здесь что-то не так?.. Ну, да ладно.

Наступила пауза. Изабель не находила уместным делиться своими замечаниями по поводу только что полученной ею информации. Эта информация была слишком нова для неё, и слишком не готова была Изабель её услышать. Она с горячностью теперь перебирала в мыслях то, о чём ещё полчаса назад не имела ни малейшего понятия: транзитные лагеря, ОЗЕ, убежища для детей и взрослых. Её мучил лишь один-единственный вопрос, который она не осмелилась озвучить перед своими новыми знакомыми: почему так долго она ничего обо всём этом не знала. Мари и все остальные не стали торопить Изабель с поспешными ответами и перешли к обсуждению других злободневных тем, дав тем самым последней возможность справиться со своими эмоциями и собраться с мыслями. Изабель слушала краем уха их реплики, попутно отмечая для себя, что Мари уже давно вносит в деятельность ОЗЕ свою посильную лепту.

— Скажи, Мари, — шепнула Изабель подруге, улучив для этого удобный момент. — Почему мы раньше с тобой этого не обсуждали? Почему ты мне ничего не рассказывала?

— Я уже говорила: ты не была готова. Да и притом не ты ли повторяла мне сотни раз, что всё на этой земле делается в своё время?! Полагаю, твоё время, наконец, настало и именно сейчас.

— Скажи, что ты делаешь? Ездишь по транзитным лагерям и вызволяешь оттуда малюток?

— Нет. Я нахожу для них новые тайные укрытия. Ты сможешь делать то же, что и я, если возьмёшься за это дело.

— Конечно, возьмусь. Но почему я не могу, к примеру, ездить по лагерям, как сестра милосердия?

— Вы слишком известны, мадемуазель де Лоранс, — вмешался в разговор Луи. — Так не пойдёт. У нас есть сёстры милосердия и врачи, которые прекрасно справляются со своими обязанностями. Вы им поможете, если откроете новые пути отхода. У вас есть, полагаю, достаточно связей и не только в Лионе. Подойдёт всё: приюты, монастыри, приёмные семьи, готовые рисковать. Уже спасены десятки детских жизней.

Изабель живо представила себе маленькую Софи и замешательство кузины. Она всё поняла.

— Но почему только дети? — спросила она, чувствуя нарастающее волнение. Изабель уже видела себя стоящей на стезе спасения, однако никак не могла осознать свою роль и своё место в этом великом и опасном деле. — Почему не взрослые тоже?

— Детей легче спрятать и потом… несравнимо легче получить разрешение на их вывоз из транзитного лагеря для оказания необходимой помощи. Вы должны принять для себя решение, мадемуазель де Лоранс. Да, это непросто: вишистская милиция порой наступает на пятки. Но если не мы, то кто?

— Я здесь, чтобы остаться, — ответила Изабель, стараясь придать своему голосу необходимую твёрдость. — Я не могу просто жить и ничего не делать.

— Хорошо. Теперь вы знаете всех нас и всегда можете рассчитывать на нашу помощь и наши советы.

— Кажется, я знаю, кто может дать мне первый совет, — сказала Изабель Мари, когда все разошлись.

— Кто же?

— Моя кузина Клара. На рождество я познакомилась в её доме с маленькой девочкой. Клара настаивала, что это племянница её мужа, но я точно знаю, что у Жерома нет племянниц. Это еврейский ребёнок, Мари, и я заставлю Клару сознаться в этом. Я съезжу к ней на днях.

Однако ехать никуда не пришлось — совет явился сам. Изабель увидела его на следующий день, выходя из оперы. Навстречу ей со свёртком в руках, сосредоточенно разглядывая витрины магазинов, медленно шла кузина.

— Клара!

Клара вздрогнула и, заметив Изабель, изобразила на лице неподдельную радость.

— Белла, дорогая!

— Как давно ты в Лионе? Почему не сообщила мне о приезде?

— Белла, дорогая, я приехала всего на один день и не хотела тебя беспокоить. Я знаю, как ты занята в театре…

— Клара, послушай: мне нужно очень серьёзно с тобой поговорить.

— Прости, но я должна засветло вернуться домой, — Клара отвела в сторону взгляд и посмотрела на башенные часы. — О, уже без четверти пять!

— Клара, умоляю тебя! Ты нужна мне сейчас как никогда! Прошу, всего полчаса, а потом я отвезу тебя на такси.

— Белла, я не позволю тебе тратиться на меня.

— Ты хочешь меня обидеть?

— Нет, но…

— Тогда идём.

Изабель схватила кузину за руку и, несмотря на её пассивное сопротивление, увлекла за собой в ближайшее кафе. Клара поняла, к чему клонится дело и, не дав Изабель опомниться, поспешила ввести её в курс последних деревенских новостей.

— Клара, — Изабель мягко остановила сестру и пристально посмотрела ей в глаза. Клара забеспокоилась.

— Скажи мне, пожалуйста, Софи — еврейский ребёнок?

Клара вздрогнула, побледнела и, озираясь по сторонам, отчаянно зашептала:

— Тише, Белла, тише! Что ты такое говоришь?

— Никто меня не слышит. Ты сама едва не кричишь. Успокойся. Не говори ничего, просто кивни.

Клара осознала, что её загнали в угол и обречённо повесила голову.

— Я так и знала, — Изабель довольно откинулась на спинку стула. — Но почему ты мне сразу не сказала? Ты не доверяешь мне?

— Прости, Белла, но мы с Жеромом условились никому об этом не говорить.

— Откуда она у вас?

— Жером привёз из-под Тулузы. Его друга и компаньона интернировали прямо у него на глазах. Он чудом успел выхватить Софи, выдав её за свою дочь.

— Теперь понятно.

Изабель медлила, позволяя кузине прийти в себя.

— Прости, что заставила тебя так сильно переживать, но… Клара, дорогая, мне нужен твой совет.

Клара подняла голову.

— Обещай, что в выходные ты приедешь ко мне, обещай немедленно, иначе я уже не знаю, что думать!

Изабель говорила с жаром и нетерпением, которых Клара раньше никогда за ней не замечала. Ей не оставалось ничего, как согласиться.

— Ну а теперь я провожу тебя на такси. Кстати, зачем ты приезжала?

— Купить Софи кое-какую одежду, ведь у неё ничего нет. Бедняжка…

Изабель достала из сумки несколько купюр и протянула их Кларе.

— Нет, нет, я не возьму! — запротестовала та.

— Возьми, я хочу сделать ей подарок. А теперь идём, уже темнеет.