Другая Музыка
Тайна закрытых миров
Евгений Агнин

Уроки ночи усваивать нелегко.

© Евгений Агнин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хорхе Луис Борхес

Книга сновидений

Они принимают меня за сумасшедшего… Ох, как тяжело одному знать истину!

Федор Михайлович Достоевский

Сон смешного человека

Часть 1. Лабиринт

Глава 1

После того, что со мной произошло в октябре далекого уже 2012 года, в тихую, умиротворенную осень, когда последние листья еще краснели на черных ветвях деревьев, и не зазвучала еще бесконечная рага унылых дождей, я уже не смогу воспринимать этот мир таким, каким он казался мне прежде. А рад хотя бы тому, что смог сохранить сознание и ясный ум, не смотря на то, что пришлось пройти через вынужденное двухнедельное молчание, с последующим возвращением утраченных памятью названий всех окружающих вещей.

Мне показывали на один из уродливых предметов, назначение которых я даже приблизительно не мог вспомнить, и произносили его название несколько раз, например: тумбочка…, тумбочка…, это тумбочка… Или: вот – чайник…, чайник…, это – чайник… И так далее, пока чайник, тумбочка или какой-либо другой предмет не становился вновь понятным и привычным объектом реальности. Чайник переставал восприниматься как странное существо, обитатель царства фетиша, одушевленность которого мерещилась отчетливее, нежели специфика его утилитарности. Он больше не смотрел на меня своими выпученными глазами-заклепками, расположенными в местах присоединения ручки к корпусу, не щерил пасть под приоткрытой крышкой, не задирал удивленно свой изогнутый нос с одной ноздрей, а воспринимался исключительно как функционально значимый предмет быта: емкость для кипячения воды. Тумбочка, вновь названная тумбочкой, тоже постепенно становилась более приемлемым предметом, чем то нелепое существо, никак словесно не определенное, и разевающее с отвратительным скрипом свою двустворчатую пасть, когда его потревожишь, пусть даже ненароком.

Что же касается лиц людей… Ужас, смятение душевное и рвотный рефлекс – вот что я испытал увидев первое человеческое лицо после моего возвращения. И не только внешний облик был отталкивающим, но и внутреннее содержание, встретивших меня существ показалось мне отталкивающим и не внушающим надежд на лучшее.

Те, кто встретили меня здесь, были в белых халатах, подчеркивающих чистым белым фоном уродливость и нелепость масок, которые называют человеческими лицами.

Они считают, что мысли зарождаются в сером веществе мозга. И там же, согласно их верованиям, вспыхивают мечты и фантазии. Поэтому, если чьи-то мысли не укладываются в принятые ими стандарты, то возможно их стереть, уничтожив часть серого вещества.

Поэтому-то они и попытались уничтожить часть моего мозга при помощи электрошока, как только я восстановил свои способности к общению и передал им часть информации, которую я приобрел там, за пределами нашей реальности.

Электрошок не сработал. Я позволил положить себя на особую кушетку, связать по рукам и ногам (фиксировать особыми пемнями) и подключить к моей голове специальные контакты. Будто бездушный монстр стиснул мою голову в висках металлическими клешнями. Но аппарат для уничтожения мозга дал сбой. Неправильные мысли так и остались при мне.

Вслед за электрошоком начали давать сбой и другие электроприборы. Электроника стала зависеть от меня. От моих мыслей, желаний и настроения.

Сначала никто не связывал электронные аномалии именно со мной. Но как-то раз, когда меня привели на беседу в комнату главного, был включен большой плазменный телевизор. В ожидании меня, на его большом плоском экране четверо в белых халатах смотрели репортаж о каких-то массовых волнениях, демонстрациях. Как только меня ввели, то один из них взял и отключил изображение при помощи дистанционного управления.

Но мне очень захотелось посмотреть этот репортаж. Именно этот. Я был вполне равнодушен к информации об этом мире. Слишком она казалась удручающе безнадежной. Я и без того находился в глубочайшей депрессии.

Но от этого репортажа пахнуло энергией и свежестью.

Я смотрел на экран не отрываясь. Мое тело словно окаменело.

Экран вдруг сам по себе вспыхнул и, после двух попыток, изображение проклюнулось. Звук тоже включился, и даже раньше, чем изображение. На экране бурно трепетала толпа людей на площади большого города. Люди скандировали лозунги, якобы связанные с приходом нового мессии. Будто бы правительство что-то скрывало от населения. Потом показывали шествия фанатиков в других городах. Случайно возникшие крупномасштабные пожары тоже показывали. И наводнения, разбушевавшиеся во многих местах земного шара, почему-то привязывались к этим событиям. Многие, совсем уже обезумевшие, проповедники и пророки арестовывались по всему миру. Но от этого волнения и беспорядки только усиливались.

Главный в белом халате взял пульт и нажал кнопку отключения телевизора. Но экран не погас. Разуверевшись в пульте, швырнул его на стол (только это хоть как-то выдавало его нервозность), и попытался отключить телевизор при помощи тумблера под экраном. Не помогло. Тогда кто-то выдернул сетевой шнур из розетки.

Однако, несмотря на все это, телевизор продолжал функционировать в обычном режиме. На экране бесновались фанатики под ударами полицейских дубинок.

Оказалось, что и у существ в белых халатах тела тоже могут окаменеть, а мыслительный процесс оказаться в ступоре.

Это с ними в те минуты и случилось.

Я досмотрел репортаж, и только тогда экран отключился. Сам по себе.

Меня заперли в специальную палату с решетками на окнах. Возникли подозрения, что я проецирую аномальную энергию и за мной решили понаблюдать в особом режиме.

Но наутро меня обнаружили спящим на кушетке в коридоре неподалеку от моей палаты. Замок оказался запертым. Хороший замок. Экспериментальный. Ключи от него были только у главного.

Белохалатники решили, что кто-то все же выкрал ключи, снял копию и положил на место. Замок сменили. Но в одно прекрасное утро меня нашли безмятежно спящим на скамейке в маленьком парке, принадлежащем учреждению. Замок вновь оказался запертым.

Приставили наблюдающего, который всю ночь не смыкал глаз и сидел в кресле качалке напротив моей кровати. Я спал безмятежно, на спине, как мне казалось, всю ночь не меняя позы. Даже дышал ровно, почти не слышно. Но охранник внизу, на вахте, очнулся от легкой дремы, завладевшей им в ночь полнолуния, потому что какая-то тень проследовала мимо него в парк через большую, обшитую железом, дубовую дверь главного входа. Он последовал за тенью и узнал в нарушителе режима пациента особой палаты, о котором ходили невероятные слухи среди персонала. То есть, он узнал меня.

По его словам, я некоторое время бродил по аллеям парка, хорошо освещенным полной луной (луна тоже ему показалось в эту ночь ненормальной, непривычно большой). Я шел как привидение, очень плавно, словно плыл. Фигура моя хорошо освещалась в свете луны. Дже очень хорошо. Охраннику даже показалось, что я светился изнутри. Вокруг меня образовался светящийся ореол.

Когда охранника спросили: была ли заперта входная дверь, то он сначала ответил: «да». Потом, вдруг сказал, что нет. Несколько раз менял показания. В конце концов, было решено, что он «затрудняется в ответе».

Его заподозрили в том, что он заснул на рабочем месте и взяли на заметку. В другое время, может быть, подвергли бы всестороннему обследованию, с опасностью последующего заключения в учереждение. Но сейчас было не до него.

Никто не знал, что делать со мной. Уже всем было понятно, что удержать меня в стенах учереждения невозможно. И белохалатники сменили тактику. Меня просто попросили пока остаться. До полной реабилитации. Процесс реабилитации предполагал восстановление моей памяти до такой степени, чтобы я смог изложить ту странную информацию, которую я в себе нес. Это было важно для науки.

Меня просили остаться во имя науки и от имени науки.

Но я понимал, что они просто хотят выиграть время. Их привычный мир словно сквозь пальцы утекал, и они наивно верили, что пока я здесь, рядом, еще что-то можно остановить.

Но я и не стремился никуда уходить. Мне не нужен был этот мир. Я хотел вернуться туда, где осталась большая часть меня, моей души. Но пока я совершенно не представлял себе как это можно осуществить. Поэтому я согласился пока оставаться в учереждении. Меня стали изучать, и фиксировать все данные, которые я доносил до них, по мере восстановления памяти.

Поначалу предположили, что я один из тех бродяг, что начисто лишенны памяти, и нередко в последнее время обнаруживаются на заброшенных дорогах далеко от больших центров.

Но память постепенно возвращалась ко мне.

Я вспомнил, что я музыкант, и что мой главный инструмент – это контрабас.

Мне доставили контрабас. Я сначала ощупывал его руками, как слепой. Мне хотелось погладить его лакированные бока. Запах его вызвал во мне слезы и множество ассоциаций. Когда я стал извлекать первые мягкие звуки, то в душе, едва заметным огоньком в туманной дали, вспыхнул маяк надежды на то, что я все-таки когда-нибудь смогу вернуться к той, утраченной жизни.

Я сыграл несколько тактов импровизации. Это была первая попытка воспроизвести музыку, которая постоянно теперь звучит у меня в голове.

Теперь – после моего второго рождения.

Моя прошлая жизнь вспоминалась от фрагмента к фрагменту и выкладывалась в цельную картину – мозаичное панно, которое не требует последовательности при своем создании, а довольствуется произвольным выбором отдельных деталей. Контрабас потянул за собой другие воспоминания. Я многое вспомнил, в том числе и ее, ту, которую потерял безвозвратно.

Тот, другой мир, из которого неведомая сила выбросила меня, представлялся мне более явным, чем моя реальная жизнь здесь.

Мне хотелось вернуться туда.

Глава 2

Я стал видеть сны. Сначала это были вполне обыкновенные сны, состоящие из бессвязных фрагментов. Я видел себя, играющим на контрабасе на ответственном концерте, видел себя в детстве в лучезарных солнечных кругах на горной реке.

Но через какое-то время я стал попадать в странные, повторяющиеся сновидения. В них жизнь текла своим чередом, и параллельно привычной реальности. В одном из таких сновидений я был в составе группы путешественников, которые все дальше и дальше продвигались в неведомой горной местности вдоль бурной реки все дальше и дальше, в поисках какого-то «тайного входа».

В этом сновидении мне приходилось купаться в озере, уже слегка схваченном кромкой льда. Вода была невероятно чистой, сладкой на вкус, и не казалась холодной. Я с большим удовольствием нырял и в бурлящий поток горной реки, берега которой были уже покрыты снегом. Помню бодро-неутомимые красные языки пламени костра на привалах и тени больших, покрытых длинной шерстью, животных. Они, навьюченные провиантом и различными походными принадлежностями, медленно брели мерной поступью по заснеженным горным тропам навстречу ослепительному солнцу.

Когда я вновь возвращался в привычную реальность, то помнил только отдельные моменты из всего прибывания в этом повторяющемся сновидении. Вскоре и они стирались из памяти. Но когда я засыпал и вновь оказывался в том же сне, рядом с горной рекой и странными лохматыми животными, в густой шерсти которых можно было на морозе спрятать и отогреть кисти рук, то сразу вспоминал всю эту параллельную жизнь, как данность.

Я вспоминал кто я, куда и зачем направляюсь, и какие события предшествовали данному моменту. Память услужливо предоставляла все свои тайные, прежде сокрытые для доступа файлы.

Это была какая-то особая память, – память сновидения.

Когда я просыпался, она отключалась, призрачные фрагменты сна быстро таяли, включалась уже другая память.

Память реальной жизни.

Она быстро разматывала передо мной длинный свиток пережитого, и легко верилось, что жизнь идет непрерывным потоком.

Но в голове крутилась странная фраза, где-то неосторожно мною подцепленная:

«Сон это маленькая смерть».

Да, именно «маленькая смерть».

Меня все чаще посещала мысль, что жизнь моя существует только от момента пробуждения, до момента засыпания. В момент пробуждения я просто получаю готовую память о прошлых событиях, которые якобы имели место, а на самом деле были всего лишь иллюзией, заданными обстоятельствами для новой игры.

Еще одно повторяющееся сновидение, в которое я стал возвращаться все чаще и чаще, привело меня ко входу в какую-то иную реальность и, как мне кажется, реальность более высокого плана.

Меня там встретило некое невероятное, светящееся существо, которое и открыло для меня Другую музыку.

Я теперь как бациллоноситель, я заражен вирусом Другой музыки, и если бы мне удалось найти способы ее воссоздания, то мир мог бы очень сильно измениться, поверьте мне!

И еще я хочу вернуться обратно и восстановить утраченную часть души. Оставшаяся часть кровоточит и не знает радости.

Другая музыка поможет мне вернуться. Я верю в это, потому что, по большому счету, верить-то больше и не во что.

Белохалатники просят меня оставаться в их учереждении, для того, чтобы я дал им исчерпывающую информацию о Другой музыке. И я так и делаю, потому что не хочу идти в этот мир, для меня он как смерть. Я хочу вернуться туда, откуда «выпал» не по своей воле.

Почти каждый день я рассказываю им о том, что со мной произошло, и о том, что я узнал там, за пределами этого мира.

Вся тайна заключена в повторяющихся сновидениях.

Я начал с того, как я попал в одно из своих самых ярких повторяющихся сновидений. Именно с этого все и началось. В одном из своих пребываний в нем, я не смог вернуться обратно в привычную реальность, а провалился куда-то еще глубже и, в конце концов, обнаружил Вход.

Это повторяющееся сновидение, которое, без сомнения, является одной из моих параллельных жизней, я называю: «Испытательные полеты». Каждый раз, возвращаясь в этот сон, вернее в эту череду снов, я продолжал действовать так, будто просто возобновился прерванный ранее эпизод, и все продолжало идти своим чередом.

И в тот раз я, как и прежде, оказался в окружении привычных предметов и персонажей в узнаваемых обстоятельствах, и ощутил в себе те же жизненные силы, ту же волю и те же устремления, что и в прошлом, последнем пребывании здесь.

Не было необходимости что-либо специально вспоминать. Все уже было перед глазами готовенькое. Будто файлы памяти, хранящие данные того мира, воспроизвелись мгновенно. Голограмма образовалась легко и невесомо, как гигантский радужный мыльный пузырь, и я сразу же очутился внутри.

Я хорошо помню, по своим ощущениям, что «мир испытательных полетов» очень похож на наш. Только дневной свет не такой яркий. В нем мало прозрачности, мутновато в атмосфере, как в аквариуме с плохой подсветкой. Хотя очаги повышенной светимости и встречаются, но они не способны вызывать те радостные чувства, которые пробуждает в душе наше солнце.

В том повторяющемся сне я – испытатель неких летательных аппаратов. В нашем реальном мире таких нет, а там они воспринимаются как вполне обыденные.

Мне необходимо было проводить очередное испытание такого летательного аппарата, представляющего собой нечто похожее на капсулу размера невеликого, – рукой легко дотянуться до внутренней обшивки и справа, и слева, и над головой. Если говорить о ее форме, то она близка к сферической. Или немного эллипсоидная, как у дирижабля. И, скорее даже, она представляет собой гибрид этих двух форм.

Необходимо еще сказать, что в Сномире предметный план не является застывшим и окончательно сформированным. Там, кроме времени и пространства, есть еще одно измерение, которое, на самом деле, является нашей волей, нашим духовным творческим усилием, способным воздействовать на тамошнюю материю и переформировывать всю окружающую предметность.

Эта сновиденческая материя (приходится так выразиться) может быть податливой и послушной, а может, напротив, вести себя весьма строптиво. Вы только начнете менять форму какого-нибудь предмета, глядь, а дальше он уже ведет себя как ему заблагорассудится и начинает приобретать самые смелые и немыслимые формы.

Так же дело обстояло и внутри той самой капсулы, то есть того аппарата, который мне предстояло испытывать. Там была, кажется, панель приборов с показаниями параметров полета. На мне – комбинезон из невероятно комфортного и невесомого материала, который совершенно не ощущался и не доставлял неудобств при любых физических действиях. Я сжимал в руках некую перекладину, которая могла перемещаться вперед и назад по цилиндрической плоскости вращения, а так же двигаться вправо и влево благодаря какой-то сложнейшей шарнирной системе. Кроме того она могла выгибаться дугой и производить другие движения – очень сложные, комбинированные, какие только позволяет пластичность вашего воображения. Тем самым обеспечивалась полная свобода творчества и духовно-волевых усилий, которые способны влиять на изменения в окружающем пространстве.

Изменения эти, если их правильно контролировать, могут быть на пользу вашему существованию в Сномире, а если сил для такого контроля недостанет, то изменения могут быть достаточно разрушительными и опасными.

Здесь не только все окружающее влияет на ваши действия, но и ваши действия, или даже просто сильное намерение и желание может преобразовывать все вокруг. Вот я – не столько своими действиями, сколько опять же духовно-волевым усилием – привожу двигатель своей испытательной капсулы в рабочее состояние.

Я сказал двигатель, хотя это слово из нашей явной, дневной жизни, и только отдаленно передает функции той силы, что приводит мой летательный аппарат в движение.

Эта сила не находится в каком-то конкретном месте, и не является двигателем в нашем обычном понимании.

У этой движущей силы есть вектор, который образуется, по крайней мере, из двух составляющих: моей личной духовно-творческой и некой внешней силы, которая тоже на каждом шагу проявляет свою одухотворенность и разумность. Похоже, что это какая-то разумная воля Сномира, который одухотворен, сам себя сотворяет и сам наблюдает за всем происходящим, одновременно с удовольствием участвуя в этой игре.

Перед взлетом я почувствовал какие-то бесплотные тени – за спиной и, по большей части, слева – тени тех, кто отправляет меня в испытательные полеты, контролирует весь процесс, встречает после приземления и оценивает результаты испытаний. Но я не помню этих существ, не помню ни лиц, ни голосов – не могу воссоздать их облик здесь, в жизни наяву. Отчетливо я вспоминаю их только там, и когда включается память сновидений, и вновь воссоздается прерванная на время линия сновиденческой жизни.

Однако сам взлет вызывает невероятно приятные ощущения. Дух захватывает, и восторг наполняет душу. Как обычно, мой испытательный чудо-аппарат легко оторвался от поверхности, и бесшумно и плавно полетел с приличной скоростью на высоте метров двадцати или немного больше.

Усилием воли я попытался подняться выше, но это мне не удалось. Тогда я приложил еще больше усилий, но капсула будто застряла на этой небольшой высоте. Мало того, чем больше я затрачивал духовных ресурсов, чем больше напрягал волю, тем меньше аппарат меня слушался. Капсула даже начала постепенно снижаться и утрачивать скорость. Меня это вовсе не устраивало. Я уже начал было наслаждаться видами, предстающими взору в иллюминаторе, расположенном прямо у меня под ногами. Иллюминатор этот был овальной формы – не меньше метра по длинной стороне – закрыт каким-то прозрачным пластиком, очень прочным, но настолько прозрачным, что его присутствие обозначалось только если на него наступишь ногой. (Впрочем о прочности материалов, из которых созданы предметы в сномире стоило бы и отдельно поговорить, поскольку и с ними все тоже не так просто и однозначно. Их свойства склонны неожиданно и кардинально меняться, в зависимости от ситуации и от наших, подчас, неосторожных творческих духовно-волевых порывов. Тот же «напольный» иллюминатор как-то сыграл со мной подлую шутку: взял да и растворился прямо у меня под ногами, в результате чего я оказался в состоянии свободного парения на огромной высоте, но это другая история и, может быть, я о ней еще расскажу подробнее при удобном случае.)

Я смотрел в этот иллюминатор и видел внизу заболоченную местность. Так же, было много озер, большинство из которых имели вытянутую форму и густо заросшие берега. Чем заросшие? Как будто камышом, но если внимательно приглядеться, то это были какие-то другие растения, похожие на камыши, но серо-сине-зеленого цвета с пушистыми голубоватыми макушками, образованными длинными тонкими полупрозрачными усиками, которые плавно шевелились. Между этими живыми макушками «камышей» летали огромные насекомые, напоминающие наших стрекоз, с блестящими узкими крыльями, количеством по шесть штук на каждую сторону.

Ровная поверхность продолговатых озер сияла мягким неоновым светом. Но как бы ни была интересной эта местность, приземляться здесь не было моей целью, – необходимо было продолжать полет дальше. Капсула летела уже метрах в пяти над поверхностью озера, и я мог различать на дне его шевелящиеся водоросли и, медленно плавающие, какие-то непомерно длинные змееподобные рыбины с сверкающими в редких, более освещенных лучами света участках, своими флуоресцентными гребнями, расположенными на спине. Вот, прямо перед моими глазами, над самой поверхностью воды, с мерзким треском и визгливым стрекотанием, прокатился клубок сцепившихся стрекоз.

Это уже был дурной знак. Я, в мгновенном озарении, вдруг осознал, что нужно расслабиться и довериться ситуации, просто отменив предыдущие действия как неэффективные. Это возымело успех, и капсула быстро стала набирать высоту, одновременно прибавляя в скорости.

Глава 3

Здесь, на большой высоте, Сномир предстал во всем своем величии.

Капсула высоко вознеслась в небесное пространство, и продолжала перемещаться среди других объектов, заполняющих сновиденческий небесный купол. Среди этих объкетов наблюдались и некие воздушные образования, напоминающие наши облака. Они были разнообразны, насколько это позволяет воображение, и податливы к изменениям. Возможно это были сгустки особой энергии, обладающей разумом. Об этом говорила непредсказуемость их поведения. Они тоже, как и все объекты Сномира, способны реагировать на ваши духовно-волевые усилия.

Само «воздушное пространство» здесь тоже неоднородно. Встречаются провалы, напоминающие водопады, в которые любой мирно парящий объект может внезапно сорваться, «провалиться», как в раскрытый колодец, и лететь навстречу бездне, пока не изменится структура пространства.

Есть зоны, где происходит сильное искривление и спиральное закручивание.

Не все ладно здесь и с такими привычными ориентирами, как «верх» и «низ». Можно лететь вверх, и вдруг угодить на какой-нибудь островок плоской тверди, затем опять внезапно провалиться и лететь вниз, но в тоже время приближаясь к облакам.

Но наиболее интересны здесь разного рода светящиеся образования. Я раза четыре – насколько я могу вспомнить – встречал два огромных, медленно вращающихся спрутообразных объекта, которые светились равномерно пульсирующим и гипнотизирующим светом. Объекты находились на довольно большом расстоянии, но было уловимо, что где-то в их глубине завораживающе звучит некий низкоутробный хор потусторонних голосов.

И только один раз я видел, а скорее ощущал за спиной, прорвавшийся сквозь многослойную пелену сизых облаков, столб ослепительно белого света, не солнечного, как у нас, который, распадаясь спектрально, создает многоцветный мир, а того, другого света, что сотворяет мир иной, с неизвестной цветовой гаммой, которую запомнить невозможно, и другой музыкой, всевластной и непостижимой.

Мой летательный аппарат безмятежно и легко парил под куполом небес Сномира. Открывались невероятные виды и наполняли душу исчерпывающим чувством божественной свободы. Внизу сверкали зеркальными бликами озера, а сверху вспыхивали неоновым светом разнообразные цветные туманности.

Все объекты были далеки, но в то же время парадоксально близки – стоит протянуть руку и любой из них может приблизиться настолько, что можно во всех деталях наблюдать его причудливые структурные волокна. И каждая мельчайшая субстанция этого волокна была способна, при желании, вдруг увеличиться, и поглотить все и вся, превратившись в новую мирообразующую голограмму.

Я увидел в нижний иллюминатор, что мой испытательный полет проходит уже над морскими просторами. Темная, тяжелая и вязкая стихия этих странных вод потустороннего мира несомненно обладала глобальной волей и могла запросто притянуть и поглотить мой легковесный летательный аппарат. Я сказал сам себе: лишь бы оно меня не заметило! Но любопытство оказалось сильнее здравого смысла, – стоило на несколько мгновений сфокусировать внимание на непредсказуемо вздымающихся то там, то сям волнах, создающих пенные водовороты и различные, самой немыслимой конфигурации, турбулентные зоны волнения водной поверхности, как ненасытная темная морская пучина стала притягивать меня вместе с моей жалкой летательной посудиной.

Я уже не мог оторвать глаз от гипнотических бликов света на взволнованной поверхности воды, которая притягивала внимание как черная дыра. Жадная бездна смотрела на меня пристально и бесчеловечно. Энергия этого всепоглощающего внимания значительно придавала ускорение моему движению вниз, а все мои волевые усилия, направленные на предотвращение падения капсулы, приводили к прямо противоположному результату. Водная поверхность становилась все ближе, холод мелких брызг стал явно ощущаться, беспрепятственно проникая внутрь капсулы, и все больше сковывая волю. В последний момент я успел взять себя в руки и расслабиться, отдавшись на милость судьбе, и при первом же ударе о пенный гребень внезапно вздыбившейся мощной волны, капсула исчезла, дематерилизовалась, словно ее и не было. Я продолжал лететь самостоятельно, а вернее свободно парить подобно птице, будто так и должно быть, на небольшой высоте – метров пять всего над волнами. Я уже думал только о том, как бы мне подняться чуть повыше на более безопасное расстояние. И это мне, в какой-то мере, удалось.

Однако внимание мое было уже слишком захвачено бездной, чтобы позволить сохранить силы для возвращения в свободную и безопасную воздушную стихию.

Поверхность моря в мире снов не похожа на морскую поверхность в мире явном и нам привычном. Здесь за каждой волной могут происходить изменения чувствительные настолько, чтобы ошеломить, загипнотизировать, и лишить объект самостоятельной творческой воли.

Я снижался неотвратимо и почти обреченно. Но чувства удивления и восхищения происходящими открытиями, в близком общении с мощной водной стихией, до последнего мгновения пересиливали страх.

Океан был неспокоен. Он будто пристально наблюдал за мной, и не скрывал своего раздражения, вызванного моим беспечным и нежелательным присутствием. На расстоянии около ста метров от меня образовалась довольно высокая волна неприятных серо-коричневых оттенков, и фронтом большой протяженности пошла прямо на меня. А я висел в воздухе на высоте уже не более трех метров. Волна же, по моим предположениям, достигала семи, а может и более десяти метров в высоту.

Я смотрел как завороженный на надвигающийся зловещий вал, забыв о необходимости мобилизовать волю и попытаться подняться повыше, чтобы предотвратить ужасное столкновение. А стена волны неотвратимо приближалась, и я мог разглядеть в водной толще какие-то светящиеся вены. Наконец сработал инстинкт самосохранения и моя воля включилась. Но вместо того чтобы взмыть ввысь подобно чайке, ухватившей добычу, я вдруг полетел навстречу надвигающейся волне.

Я ждал неминуемого столкновения с водной стеной, как вдруг произошло нарушение плавности и непрерывности течения времени – в сномире явление это вполне обыденное. Я завис в воздухе перед волной, которая как будто замерла на месте, и получил возможность внимательно рассмотреть все, что открывается взору.

Водная стена имела цвет от темнофиолетового и коричневого в глубине, до желтовато-охристого на просветах, образуемых внезапным вторжением случайных лучей света. Изнутри «вода» вся пронизана светящимися сосудами словно живая плоть. Будто разумная биомасса.

Я простираю руку вперед, и она погружается в водную плоть до локтевого сустава. И, не успев проанализировать возникшие ощущения, вынужден инстиктивным движением вернуть ее обратно: из глубины приближались какие-то белые пятна. Я пригляделся, – несомненно это были живые существа.

Они двигались как будто за мутным стеклом. У этих существ были головы не то рыб, не то неких человекоподобных с лицами-масками бледновато-желтого цвета. Вот они приблизились почти вплотную и стали глазеть на меня, словно из за стеклянной стенки аквариума, своими разумными, почти человечьими, но выпученными, как у кальмаров глазами. Это были, по видимому, разумные существа, но настолькоиные, настолько безнадежно отличающиеся от нас, с таким пронизывающим взглядом, который гипнотизировал и приковывал внимание несмотря на отвращение и трепет, который он вызывал, что приходилось сильно сомневаться в их дружелюбности.

Отпрянув в содрогании от водной стены кишащей монстрами, я сделал усилие, чтобы подняться над волной. Но созданный мною импульс вопреки моей воли бросил меня навстречу волне. Расстояние до фронта волны вновь незаметно увеличилось. Сномир не терпит предсказуемости. И признает только за собой право импровизировать в непрекращающемся ни на минуту создании реальности. Следующий фрагмент этой реальности, подвластный контролю моего внимания, был уже другой. Как будто несколько кадров стерлось, исчезло на событийном трэке. Волна была вроде бы все та же, но в тоже время другая. И цвет ее и размеры изменились. Я плавно опускался по нисходящей спиральной траектории к основанию волны, и через несколько мгновений врезался на довольно большой скорости в пенный водоворот.

Какое-то время я летел по инерции через объем прозрачной «воды», все еще содрагаясь от мысли о возможности столкновения с кальмароглазыми существами.

Глава 4

Я плыл под «водой» с открытыми глазами, и феерическое зрелище было предоставлено мне. Все пространство вокруг, если так можно сказать о водной среде, было наполнено разного размера разноцветными пузырями, от самых мелких до большущих, которые, казалось, могли и человека легко заключить в свою радужную оболочку. Их цвет постоянно и, с калейдоскопической быстротой, менялся, и такого богатства оттенков и буйства красок я прежде не встречал ни наяву и ни в каких чудесных скитаниях в Сномире.

Необходимо несколько слов сказать и о том, какие цвета существуют в Сномире. Так вот, вода в тамошнем океане мне казалась коричневатой с примесью серых и зеленоватых оттенков, а иногда и разных других, вплоть до фиолетового. Но те ли это цвета, что и у нас? Скорее, только через сложную систему ассоциаций, благодаря схожим впечатлениям, возникающем при цветовосприятии, наш серый или коричневый становится похожим на серый и, соответственно, на коричневый цвет сномира. Наши цвета рождаются, как известно, в результате дисперсии солнечного «белого» луча. Но в сномире нет солца! Соответственно нет и белого солнечного луча, содержащего привычные нам семь цветов радуги. Зато есть там какой-то другой, тот свет. Он тоже может раскладываться, как и солнечный, и образовывать сложную цветовую гамму сномира. Я не знаю какие там цвета, сколько их и как они называются, я только могу смутно вспомнить их по аналогии с нашими. Приходится быть переводчиком с какого-то непостижимого космического языка. И впредь я вынужден определять цвета Сномира привычными нам названиями, теми самыми, которыми именуются цвета в нашем мире.

Но чудеса не ограничились цветовыми эффектами, – все представление сопровождалось еще и звуками, не менее удивительными и фантастичными. Дело в том, что пузыри, окружившие меня, кроме того, что вращались, меняя цвета и поражая воображение богатством неземных оттенков, но также постоянно меняли свои размеры, а так же, лопаясь, исчезали, освобождая место новым, которые ни на мгновенье не задерживали со своим появлением. И лопались эти великолепные объекты сномира очень музыкально. Каждое схлопывание вызывало к жизни очень приятный для слуха звук, насыщеный обертонами и тембровыми окрасками до немыслимых пределов. Эти звуки чем то походили на звуки нашего земного вибрафона, но более густые, заполняющие собой все пространство вокруг. Как будто попадаешь внутрь звука. Впрочем, так выразиться было бы неправильно, ибо звук, привычный нашему уху, как известно, распространяется от источника волновым путем, в том числе и в водной среде. Мы всегда можем установить на слух направление, ведущее к источнику звука. Слева, справа, спереди, сзади. Здесь же все по другому. Трудно объяснить, как он распространяется в сномире. Одно только отчетливо вспоминается, что звук здесь сразу проникал во все тело, которое начинало резонировать с ним каждой клеточкой, вызывая весьма приятные впечатления. Каждый звук этого фантастического подводного вибрафона кажется, имел свой определенный тон, но тон этот не был устойчивым. Звук скорее представлял собой сложный процесс изменений и тона и тембра и вибраций и предоставлял бог знает какую невероятно сложную игру обертонов. Трудно сказать, было ли что-то похожее на мелодию. Но через некоторое время становилось невозможным противиться этим звукам, – наступил транс, и я начал впадать в эйфорию. Благо все прекратилось внезапно, все пузыри мягко и почти мгновенно, один за одним, растаяли, а я, набирая скорость, «летел» сквозь водную массу будто живая торпеда, только свист внезапно возникшей тишины закладывал уши. Я уже предвосхищал, что вот-вот «пробью» противоположную стену волны и вырвусь на воздух, но этого все не происходило. Возникало неприятное подозрение, что я слишком ушел вглубь. Холодное оцепенение мгновенно охватило все тело, и я, теряя скорость движения вперед, неумолимо стал опускаться в темную фиолетово-коричневую бездну.

Я еще и не успел этого осознать, как заметил присутствие еще каких-то неведомых существ, которые плыли рядом, то приближаясь ко мне совсем близко, метров на пять и даже на три, то удаляясь на безопасное расстояние. Впрочем, я не знал, опасны они или нет, поскольку не удавалось их порядком разглядеть, – я скорее только ощущал их присутствие.

В сномире кроме присущего человеку бокового зрения существует еще какое-то внутреннее зрение, уже не боковое, а, можно сказать, сферическое. В какой-нибудь напряженный момент оно может включаться, и никакой подозрительный объект уже в поле этого зрения не утаится. Однако, если внимание полностью перенести на такой объект, то может внезапно поменяться все. Может полностью поменяться весь ландшафт, вся эта чертова голограмма, и вообще все предлагаемые обстоятельства нашего прибывания в такой суперигре, коей является приключения в сномире.

Но я забыл об этом спасительном варианте. Бездна полностью поглотила мое внимание и неотвязчивые существа меня уже не заботили. Ясное дело, они и не желали пропадать вместе со мной, и прощальной вереницей продиффелировали прямо перед носом. Один, последний, так плотно приблизился, что я успел разглядеть поверхность его тела, покрытое коричневой чешуей, его прозрачные перьеобразные плавники вдоль всей спины, и глазищи разного размера на голове, числом, может быть до восьми, как у пауков, и торчащих и дальше с боку на теле до самого хвоста. Приляпаны эти безобразные паучии зенки были как попало, где по два рядом, где по три, где по одному, как получилось, в порыве несусветного уродства. И один из этих глаз все пялился и пялился на меня с невероятной злобой и удивлением, вызванным моим нежелательным присутствием в этой чужой водной обители. Он будто оторвался от своего змеинного тела и завис напротив моих глаз, и только когда чудище исчезло, на прощанье хлестнув меня своим тонким кончиком хвоста по плечу, растаял, словно беззвучно лопнул, так, что и следа не осталось.

А я оказался один на один с проклятой бездной. Становилось все темнее. Я плавно опускался вниз, как перышко в потоках воздуха, не то по спирали, не то, уподобляясь маятнику, – все вместе.

Обреченно, до эйфории.

Некоторое время еще попадались некие объекты. Какие-то малоразличимые глубоководные существа. Замерцали было вдалеке то-ли медузы светящиеся, то-ли скаты, но быстро исчезли. И вот настала полная тьма. Правда у этой тьмы все же был цвет. Какой-то глубоко черно-коричнево-зеленый. Оставалось еще и давление в ушах, даже едва слышное бульканье, вызыванное вращением моего тела, медленно погружаещегося в пучину.

Но видно существует еще что-то темнее тьмы. Я почувствовал приятную, но в тоже время, пугающую невесомость тела, отсутствие всяких ощущений. И кругом чернота. Но такая чернота, что не было и намека на какой-то цвет, ведь и у черного есть оттенки. Здесь очевидно отсутствовали уже всякие колебания светового луча, и та часть мозга, которая анализирует информацию о цвете и форме, умолкла, отключилась. Трудно передать это состояние души. Паника – это всегда истеричный поиск выхода. Здесь же была только обреченность полнейшая. Ко всему еще полностью исчезли звуки. Мысли в моем сознании стали исчезать. Я ничего не чувствовал, и размышлять становилось не о чем. Я быстро стал забывать все, что связано с моей жизнью. Тогда я действительно оценил весь смысл выражения: «я мыслю, значит я существую». «Только бы не перестать думать», – повторял я в отчаянии. Но вскоре забыл, зачем я это повторяю. Мысли умолкли. Черная бесконечность схлопнулась…

Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг вновь зазвучал голос моей мысли: «Что это? Это свет! Свет!» Действительно, присутствовал свет. Поначалу было непонятно было, где его источник. Просто свет менял все вокруг. Моя душа содрогнулась от внутренних слез надежды. Все пространство вокруг было, хотя и смутно, но все же освещено. Я почувствовал свое тело и стал делать движения руками и ногами, позволяющие удерживать равновесие в воде, а кругом была, по всей видимости, водная среда, или, подобная ей, биомасса Сномира. Однако, движение эти, хотя и вызвали радость обретения тела, привели к обратному эффекту, и равновесия удержать не удалось. Я перевернулся вниз головой и стал очень быстро двигаться к светящейся «туманности», которая, по мере приближения, становилась все ярче. Наконец, последние метры водной среды, густо наполненные светимостью, были преодолены, и я буквально «провалился» в светящуюся субстанцию.

Свет поглощал меня.

Это не был изнурительный свет электрического прожектора. Это был очень мягкий свет, он грел нежно и проникал сквозь все тело. Постепенно стала возникать беспричинная радость, проникающая во все клетки тела. Все ощущения слились в одно – эйфорию, в переживание самой умиротворяющей и незыблемой гармонии, какую только можно себе представить. Мысли стали исчезать, потому что переживать было больше не о чем.

Я лишился сознания.

Я не знаю сколько времени пробыл в таком состояниии.

Глава 5

Но в какой то момент времени свет вдруг начал слепить глаза. Это был очень яркий, резкий и неприятный свет. Я закрыл глаза ладонью и обнаружил, что веки закрыты. Закрыты, но не защищают от слепящего света. Я, не убирая ладонь от лица, открыл глаза. Прищурившись посмотрел в правый нижний угол и увидел там какие-то блестящие предметы на белой поверхности небольшого стола. Я убрал руку от лица и стал присматриваться к тому пространству, в котором я нахожусь. Надо мной на высоте около метра висел плоский диск – диаметром сантиметров сорок или пятьдесят – довольно м

...