Оглавление

Глава 1. Знакомство с Геталькой

До знакомства с Геталькой Мелиден наивно считал себя многоопытным и многознающим мужем, которого уже ничем не удивить, однако столица Средиземья подавила и ошеломила его многолюдством, изобилием, шумом и движением, размером и величественностью своих зданий, как, впрочем, и вонью трущобных кварталов на окраинах. «Сколько же здесь живёт народу?» «Двести тысяч, а может быть, и триста, кто их тут сочтёт» — мрачно отвечал барон Моривено, успевший отвыкнуть от здешних скопищ.

Город ещё за милю или две возвестил о себе нереальным зрелищем огромного, воистину циклопического замка из светлого камня с кирпичными вкраплениями, возвышающегося на крутом речном берегу. Перед гигантской угловой башней реку пересекал высоченный мост, чуть поодаль поднимался донжон ещё на треть выше основного замка. Голубоватые шатровые крыши прорезали бесчисленные башенки и дымоходы. Берег тоже одевал камень, виднелись причалы с изящными лодками и беседки под ажурными сводами из красного кирпича. Окружавшие замок жилые кварталы за зубчатой крепостной стеной с островерхими башнями казались кротовыми кучками возле большого лесного муравейника, хотя на самом деле мало какой особняк в Камбенете мог сравниться с их домами по несколько этажей.

— Сколько в нём локтей, сто? — обратился к столпившимся рядом путникам Мелиден в угрюмом изумлении.

— В донжоне больше ста двадцати, если считать с верхними башенками, — ответил один из коллег по посольству, — в остальных башнях около восьмидесяти.

— Чудесное творение.

— Прекрасной матери еще более прекрасная дочь.

Как и всех неофитов, Мелидена неудержимо притягивали звучные и таинственно-внушительные учёные слова. Быстро схватывая новое, он поднимал потом с их помощью авторитет в разговорах с солдатами и слугами попроще. В беседах с действительно учёными он, впрочем, от такого словоупотребления воздерживался, пару раз спутав эксперимент с экскрементом.

Вот и в Городе (так фамильярно и значительно называли Гетальку её обитатели, как бы отделяя от прочих городов с маленькой буквы, нуждающихся в особых именах для различения) он избегал лезть вперёд, наученный опытом осторожному благоразумию. Подобно тени следовал он по пятам за учёными баронами, стараясь больше смотреть и слушать, чем говорить. Жители его заметно побаивались: при всей нахальности и языкастости, они уступали ростом и силой камбенетцам и медвежцам. На самом деле он чувствовал себя неуверенно, слишком чуждым и незнакомым представлялось окружающее. Вроде бы похоже на Камбенет, но в чрезмерном количестве.

Тринадцать веков назад один малоардский император написал другу письмо по поводу своего пребывания в большом заморском городе, зачитанное позже кем-то из эрудитов Палаты риторики «Пион», когда Мелиден поведал о первых впечатлениях от Гетальки:

Место, которое ты мне так хвалил, я нашёл легкомысленным, висящим на волоске, поддающимся каждому дуновению моды. Нет ни одного храмового главаря, ни одного священника, ни одного пресвитера, который не совмещал бы этих должностей с должностями астролога, гадателя, шарлатана. Отродье бунтливое, тщеславное, дерзкое! Город роскошный, богатый, производительный, где никто не живёт праздно! Одни выдувают стекло, другие делают бумагу, третьи работают в красильнях. Все знают какое-нибудь ремесло и применяют его. И подагрики при деле, и близорукие работают; слепые находят занятие; даже безрукие не остаются праздными. Их единственный бог — деньги. Вот божество, которому поклоняются всякого рода люди. Жаль видеть такое расслабление нравов в городе, первом по размерам и производительности. Я всё ему дал, возвратил давние привилегии, прибавил к ним новые; при себе, я их заставил меня поблагодарить; но едва я уехал, они стали смаковать непристойные рассказы о моей семье. Вместо всякого мщения, я им желаю есть на вечные времена своих цыплят, оплодотворённых по способу, о котором нехорошо говорить…

Первые впечатления Мелидена точно совпали с впечатлениями древнего императора несмотря на разницу в положении, месте и времени. И оказались столь же верхоглядными, в чём и император, и Мелиден убедились через недолгое время. Воистину, ничто не ново под луной, и человечество подобно зашоренному подъярёмному мулу, бесконечно ходящему по кругу вокруг недосягаемого жернова крупорушки.

Посмотрев снизу вверх на королевский замок, учёная делегация отделилась от основного посольства и поспешила пересечь столь же удивительный каменный мост. Ширина его тридцать два фута, так что могут разъехаться четыре повозки, по две в каждую сторону, и еще остаётся место для приподнятого тротуара по краям. Высота моста превышает десять саженей, страшно глядеть с низкого парапета на шумящий внизу Анидр.

Река здесь широко разливается на перекатах, что и способствовало строительству моста, начатого более тысячи лет назад при императоре Мемере и потому носящему его имя. За проезд повозок берётся плата, просто конные и пешие могут следовать бесплатно. Другой, более новый и низкий мост пересекает Анидр чуть ниже по течению посреди города, где река ещё шире и мельче и имеет островок посередине. Кроме этих двух, мостов через Анидр нет: ниже он слишком широк и берег слева болотистый, а выше имеет сильное течение, усугубляемое регулярными половодьями. Там только паромные переправы.

Второй мост, называемый Меняльным, сплошь заставлен дорогими и престижными лавками, без всякого промежутка. Позже Мелиден насчитал 32 лавки с одной стороны и 33 с другой. 12 из них оказались посвящены книготорговле, совмещённой с библиотеками, откуда книги сдаются внаём (таких было четыре), мастерскими переписчиков (тоже четыре), миниатюристов и переплётчиков.

Здешние рынки поражали изобилием, многолюдством и дороговизной. Особенно удручала дороговизна съестных припасов; возможно, она превышала обычную из-за засушливого и неурожайного года. Простые ремесленные изделия, напротив, дёшевы, однако цены на сходный товар различаются в десять раз и больше. Казалось бы, так ли велика разница между тем или иным видом сукна — да, один получше, другой похуже, но не в десять же раз.

Возможно, представление о местной дороговизне складывалось из-за того, что к простым торговцам камбенетцы редко заглядывали, их внимание привлекали лавки с «красным», как говорят в Медвежье, товаром. Там глаза разбегались между коврами, узорчатыми шёлковыми тканями, бархатными и парчовыми одеждами, изукрашенным оружием, чашами, блюдами и кубками, покрытыми финифтью, золотыми, серебряными поделками, ожерельями из жемчуга и бирюзы, резными сундуками и ларцами из слоновой кости и необычных пород дерева, гранёными бутылями, куревами, пряностями, шкурами неведомых зверей, перьями экзотических птиц и вещами вовсе непонятного происхождения и предназначения. Тогда начиналась мучительная борьба между бережливостью и любопытством.

Бережливость обычно брала верх, несмотря на разливавшихся соловьями торговцев, так и липнувших к заезжим простакам из восточной глубинки. Простаки прекрасно видели здешнюю бесчестность и отдавали себе отчёт в том, что при их появлении цена подскакивала в пару раз от обычной, и приходилось долго торговаться, чтобы показать себя не совсем дураком. Эта устоявшаяся здесь игра вызывала внутреннее неприятие у Мелидена. И вообще кишащая вокруг галдящая, бесстыдная толпа порождала в нём чувство, близкое к омерзению. Так и подмывало пришибить эту докучливую и подозрительную мелюзгу, но не поганить о них свой благородный меч, а просто прихлопнуть кулаком в железной перчатке, как каких-нибудь клопов или тараканов, раскидать и освободить, наконец, место для тишины и покоя. Насупившись, он с грозным видом торчал за спинами своих начальников и ни в чём не участвовал.

В Геталькской торговле первое место принадлежало моде: стоило какой-нибудь «светской львице» показаться в причудливом наряде, и целая толпа тщеславных горожанок была готова заесть своих мужей и любовников, лишь бы показаться в таком же. Впрочем, многие молодые либо молодящиеся щеголи мужского пола ни в чем не отставали от своих стадных баб; скупые и расчётливые в других отношениях, они с лёгкостью переплачивали за вещицы, позволяющие выделиться из себе подобных. А так как модные вещи в каждый момент были те же самые, то и здешние оригиналы оказывались похожими друг на друга, как близнецы — «когда лает одна собака, тотчас лает и другая».

В это время в моде были чёрные бархатные, рубчиками куртки с разрезанными ложными рукавами, свисающими от локтей — их именовали «прыгай в лодку». На каждой людной улице встречались не один и не два важно выступающих обывателя в таких куртках, штанах в обтяжку и нелепых длинноносых туфлях. У каждой знатной или зажиточной женщины ниже шеи обязательно красовалось узорчатое ожерелье, одно замысловатее другого; возможно, чтоб его показать, платья и жакеты даже в прохладную погоду оставляют шею, верхнюю часть груди и начало ключиц открытыми, хотя волосы прикрывает высокий головной убор с косынкой или шлейфом сзади. Приталенные, перехваченные широким поясом платья доходят до земли и приподнимают грудь, которая должна выглядеть небольшой, но округлой. Лицо обязательно бледное без единого пятнышка, что достигают пудрой, брови тонкие, порой выщипанные и подкрашенные.

Столь же престижными считаются пряности — корица, гвоздика, ваниль, имбирь, которые в большом количестве кладут в суп, в подливки к мясу и рыбе, в особенности же целым букетом из гвоздики, кардамона, мускатного ореха и имбиря добавляют в вино, именуемое гипокрасом. Из вин наибольшим почётом, как и многократно превосходящей ценой, выделяется заморское, чрезвычайно пахучее и густое, золотистого цвета с зеленоватым отливом, очень сладкое и крепкое, да еще и пряное. Особым шиком считается разливать его из заморской же круглой бутыли зелёного стекла с длинным горлышком в крошечные каменные чашечки; пьют его медленно маленькими глотками; опьяняет оно незаметно, создавая тяжесть во всех членах, переходящую в приятную дремоту. Доставляемое таким винопитием ленивое блаженство стараются усугубить заунывными мелодиями, наигрываемыми на струнном инструменте, напоминающем медвежский смык, но который кладут на плечо вместо опускания на колено, и смычок узкий.

В Камбенете эти дорогостоящие глупости захватили лишь семейства наиболее богатых и выпендрёжных ганзейских купцов, здесь же любой званый обед считался едва ли не оскорблением для гостей, если все блюда не пахли заморской дрянью. Значит, хозяин жмот и не уважает приглашённых.

В дешёвых местных тавернах пряности заменяла луковая подливка; если пряности представлялись Мелидену ненужным излишеством, только искажающим естественный вкус пищи, то жареный лук вызывал вовсе тошнотворное ощущение. Местных изысков он решительно не понимал и не принимал, и пришел к выводу, что ему было бы не по нраву здесь жить.

Прежде Мелиден пробовал корицу, которую Диан добавляла в домашнее печенье, ему нравилось, но не дело посыпать ею всё подряд. Другие камбенетцы, даже учёные и много повидавшие, тоже чувствовали себя неловко при тесном соприкосновении с местными нравами — «есть мера в вещах» по древнеардской поговорке.

Барон Моривено, в своём сельском замке представлявшийся образцом изысканности, здесь выглядел чуть ли не мужланом-солдафоном, а его поэтическая эрудиция — за медный грош купленной, нелепыми потугами сельского недоучки казаться галантным кавалером. Мелиден начал смутно подозревать, что барон в лучшие годы был обязан своими любовными успехами в Приморье отнюдь не рафинированным стихам про пастушек, а прямо противоположным мужским качествам.

Ближе узнав его за время совместного путешествия, Мелиден с некоторым внутренним удовлетворением отметил, что приозёрный аристократ, в сущности, не так уж сильно отличается от подмастерьев из Пятничного Союза. Он издевался над приметами и сглазом, однако тревожился, если заяц перебегал ему дорогу; был внешне почтителен к лицам духовного звания, однако встреч с попами не любил и порой даже сворачивал в сторону, завидев кого-нибудь в сутане.

Духовенства в Гетальке полно; если в Камбенете приход обслуживает несколько тысяч человек, пусть и состоит из целого причта, то здесь один священник полагается на каждые 80 очагов. И это помимо монахов, как пристроенных, так и бродячих, студентов богословского факультета и вовсе непонятных святош и проходимцев, болтающихся между духовным и светским сословиями.

Возможно, изобилию духовенства, к которому по традиции относят и университетских, способствует то обстоятельство, что они выведены из-под светского правосудия. Удивительный город, студенты этого самого богословского факультета распевали в таверне песню следующего примечательного содержания:

С судьями бесчестными, в сих краях известными,

Кстати, чуть о местном праздновании Нового Года. В Гетальке неизвестен оринский обычай украшать на Новый Год цветными лентами, игрушками какое-либо вечнозелёное дерево, обычно небольшую ель, вешать на него пряники и печенье в подарок детям. Здесь в очаге сжигают полено, обмазанное маслом и мёдом с налипшими на них зёрнами, его пепел тщательно собирают и посыпают им вокруг, приманивая удачу. В Венни же и этого нет, там жители стараются надевать побольше красного, даже нижнее бельё, считая красный цвет символом жизненной силы и удачи, выставляют засушенный красный цветок с пятью лепестками звездой, и съедают двенадцать изюминок, сопровождая каждую пожеланием на следующий год.

Как уже сказано, сразу после приезда в Гетальку посольство разделилось; дочь и жена герцога Аренда были приняты при королевском дворе с пышными празднествами, а потом отправились осматривать владения жениха в сопровождении большого воинского отряда, предназначенного зачистить их от засевших в соседних горах «чёрных» еретиков и норков. Прочее посольское охвостье продолжило праздное пребывание в столице, проматывая сбережения на приёмы, зрелища и пиры.

Немногочисленная же делегация общества «Пион» начала полуподпольное существование, стараясь не попадаться на глаза местным властям и духовенству, и избегая публичных мероприятий. Большинство своих солдат барон Моривено отдал оринскому коннетаблю, оставшись со считанными избранными слугами и телохранителями.

Мелиден, который, как мы помним, нанялся в личные охранники к барону Химелиншу, тоже входил в этот избранный круг. Более того, Моривено и Химелинш прониклись к нему безусловным доверием и брали на самые интимные совещания; его могучая фигура в латах, сплошь покрытых красноречивыми отметинами от стрел и копий, представлялась наилучшим залогом безопасности из имевшихся в наличии. Что ж, доверие не было самообманом: «как кто ценит друзей, так и друзья ценят его». Чем искреннее Моривено представлял его своим геталькским партнерам, как человека столь же верного и бесстрашного, как он сам, тем горячее Мелиден желал доказать, что так оно и есть. Однако, будучи уже не мальчиком, но мужем, пока сдерживал горевшее в душе пламя.

А занимались они, помимо разглядывания диковинок на рынках и в мастерских, переговорами со здешними учёными людьми, чьи общества также перешли на полуподпольный образ жизни. Его требовала растущая нетерпимость как официальной церкви, так и «Братства Святого Духа», захватившего фактическую власть в бедных западных предместьях. Трудно сказать, что опаснее для людей свободомыслящих, костёр ли назидательных лицемеров или палки фанатиков из черни. «Они мудры, чтобы делать плохое, хорошего же делать не умеют».

Камбенетцы подыскивали учителей для своего нового университета; геталькцы колебались. Им страшно было оставаться в своём подспудно бурлящем Городе, но ещё сильнее пугало переселение за Ложбину, в чуждую и потому казавшуюся опасной глухомань. Легко ли стать изгоями-полупредателями, ведь ещё недавно между Геталькой и Камбенетом велась война, причём далеко не первая. И вести о недавних переворотах в самом Камбенете также не внушали оптимизма, не попасть бы из огня в полымя.

Моривено с Химелиншом прекрасно понимали сомнения своих собеседников, поэтому избегали нажима и ненадёжных обещаний, лишь мягко убеждали, что не так всё ужасно на востоке, как малюет официальная пропаганда, напротив, именно там возникают предпосылки для нового рассвета и расцвета. И добродетельным мужам стоило бы помочь этим предпосылкам, защитники у них найдутся, начиная с самого герцога Аренда, всё отчётливее проявляющего стремление преодолеть ошибки молодости и стать образцом мудрого и просвещённого государя.

Между тем, погода установилась дурная. «Зима не зима, а чёрт знает что такое» — ругался втихомолку Мелиден. Пронизывающий ветер при блёклом небе сменялся густой моросью, переходящей в снежную крупу. Снег быстро таял, выставляя напоказ повсеместную грязь, опять задували пронзительные ветры, столь же неожиданно сменяясь порывами снега с дождём. Отопления в Гетальке толком не было, камины грели слабо и разжигали их редко. Закутанные с ног до головы в неприспособленную к зиме одежду, жители ходили простуженные и сопливые, старые и слабые быстро сходили в могилу.

Возможно, в богатых кварталах, прилегающих к королевской цитадели Арзарет, дела обстояли лучше, но их учёные бароны всячески сторонились, а если и проникали вечером к кому-нибудь из местных конфидентов, старались не задерживаться и скрыться в темноте как можно незаметнее. Как следствие, праздничная сторона столичной жизни проходила мимо Мелидена.

Больших улиц в этом городе немного и дома выходят на них узкими торцами, а длинный фасад глядит на боковые улочки, в которых сплошь и рядом нет предписанных десяти футов ширины — загромождают пристройками так, что порой и один всадник с трудом проезжает. Также в богатой трети Города у Цитадели бросается в глаза контраст между несколькими десятками привольных особняков знати с садиками за высокими каменными заборами и скученностью домов обычных горожан, стоящих впритык и лезущих вверх крутыми крышами с крохотными боковыми оконцами.

В Гетальке почти нет крыш из досок, тем более соломенных на жердях, и даже в пригородах такие редкость. Все крыты или шифером, или черепицей. Шифер — тонкие, в полногтя толщиной, пластины слоистого тёмно-серого камня, что добывают в приморских скалах у Венни. Длиной примерно в локоть или меньше, они выглядят, как драконья чешуя. Более мелкая черепица из рыжей местной глины тяжелее и дороже в производстве, поскольку требует обжига, но зато её не надо везти издалека, поэтому цена на рынках Гетальки примерно одинакова, и служат оба материала сходное время — лет сто или сто пятьдесят.

Глава 2. Учёные и блудницы

Поселились бароны в университетском округе на улице Высоколиственной в Монетном квартале, в коллеже «Добрый двор» мастера Арента Ренаноста, то есть Псалмопевца, магистра магистров (или «доктора») богословия. Живших там учеников без церемоний выселили на это время в соседнюю инсулу, «остров» — большой дом из четырёх этажей скреплённого глиной камня плюс чердак под островерхой черепичной крышей. Инсула сдаётся внаём мелкими каморками, чем выше, тем дешевле, и внутри имеет вид ещё более неприглядный, ободранный, тёмный и холодный, чем снаружи. В ней и каминов нет, отапливаются переносными жаровнями с углями, если каким-то чудом находят деньги.

Квартал этот расположен на правом берегу Анидра, вправо и вглубь от Меняльного моста, если же съезжать с главного моста Мемеры, приходится проходить через ворота древней угловой Нельской башни. Население здесь не такое отмороженное, как в захваченных Братством Святого Духа ремесленных кварталах левобережья на противоположном от цитадели Арзарет конце города, однако мятежный дух проник и сюда. На площадях странные люди полу-монашеского вида, коротко стриженные, худые, измождённые и с фанатичным блеском в выпученных глазах, произносили подстрекательские проповеди. Обладающий прекрасной памятью Мелиден запомнил начало одной из таких речей:

— Предателям нет спасенья! Злонамеренным погибель! Пусть сила гордости будет ослаблена, унижена, разбита, скоро, в наши дни! Слава, о бессмертный, тем, кто поражает твоих врагов и гордецов!

Хотя враги и гордецы не назывались по именам, легко было догадаться, что они власть имущие. Завершалась проповедь, столь же страстная, сколь неопределённая, легко направляемая против кого угодно, в кликушеском духе:

— О несчастные смертные, измените своё поведение, не вызывайте последний приступ гнева божьего! Прострите ваши руки к небу, просите прощения ваших прошлых дел и измените молитвами своё пагубное нечестие. Тогда бог оставит своё решение и не погубит вас. Его гнев утишится, если вы воспитаете в ваших сердцах драгоценное благочестие. Но если, упорствуя в вашем злом духе, вы не послушаете, если сохраняя своё безумие, вы дурно примете это предостережение, огонь распространится по земле и вот какие будут знамения. На восходе солнца огненные мечи на небе, звуки трубы; весь мир услышит ужасный рёв и грохот. Огонь сожжёт землю, всё человечество погибнет, мир будет превращён в черноватую пыль.

Чуть передохнув, он продолжил:

— Когда всё будет пеплом и бог погасит ужасный пожар, им зажжённый, всемогущий даст новый вид костям и пеплу людей и восстановит их в прежнем облике. Тогда настанет суд, на котором бог будет судить мир. У тех, которые предавались нечестию, земля, раскрывшаяся над их головами, закроет их опять, они будут низвергнуты в огненные бездны. Наоборот, те, которые придерживались благочестия, воскреснут в мире великого вечного бога, на ложе нетленного счастья; бог в награду даст им ум, жизнь и милость. Тогда все увидят себя с глазами, устремлёнными на чарующий свет никогда не заходящего солнца. О, счастлив человек, который доживёт до тех времён!

На осторожное замечание барона Химелинша, что в проповеди, в сущности, нет ничего еретического и что составлена она с замечательной риторической красотой, говорящей об изрядном таланте и школе, магистр Ренаност отвечал резко:

— Вы что же, полагаете, этот юнец из студентов-недоучек или попов-расстриг, подавшихся в бродячие возмутители спокойствия, сам сочинил это словоизвержение? Он всего лишь воспроизвёл наизусть древние полу-еретические писания, загнанные в закоулки библиотек нашей святой церковью, но вновь извлеченные на божий свет ревнителями Братства Святого Духа. Что касается невинности, важно не только то, что говорят, но и как это понимают озлобленные нуждой невежды — «знание законов не в удержании их слов, но во владении их смыслом». Не поняв или исказив умышленно смысл священного писания, они создают какой-нибудь уродливый догмат и несут свою проповедь в тёмные углы, иные руководствуясь горячечным порождением своей фантазии, а кто и для эксплуатации народной простоты.

Воодушевляясь сочувственным вниманием слушателей, он продолжил задумчиво:

— Теперь мне представляется, что может быть, правильными были попытки скрыть спорные труды первых отцов церкви от профанов, способных перетолковать их неожиданным и самым извращённым способом. Но как не выплеснуть вместе с водой и ребёнка? Как установить меру, которой следует ограничить благую весть? Сейчас многие полагают, что прежде установленные ограничения были чрезмерными. Я сам придерживался такой точки зрения, но больше не уверен… Сказано: «Много званых, мало избранных», но как понять, кто избран, когда нынешние епископы погрязли в лжи, продажности и разврате…

Тем временем окружающая толпа начала на них злобно коситься, раздались первые вроде бы к ним не обращённые, но явно их имеющие в виду оскорбительные замечания. Скромно одетых магистра и барона выдавали маячащие за их спинами охранники, в первую очередь Мелиден в полных пластинчатых латах. Поэтому они поспешили уйти с площади.

Городские власти Гетальки запрещают горожанам носить мечи и даже кинжалы внутри городских стен. Однако в последнее время многие нарушают запрет, люди Братства Святого Духа таскают шипастые дубинки, приезжающие в город дворяне отказываются сдавать мечи городской страже. Членам камбенетского посольства тоже позволили, в порядке исключения, сохранять при себе немногих полностью вооружённых телохранителей. Школ длинного меча в этом городе нет, и даже обычные учителя фехтования ещё недавно подвергались преследованиям, хотя теперь и этот запрет перестал выполняться. А ведь пару поколений назад Геталька выставляла мощное ополчение: так меняются времена.

Единственный человек в Гетальке, вызывавший в то время восхищение у Мелидена, был сам доктор Ренаност. Мелиден не решался спросить о его возрасте, о чём сожалел позже, но это был очень пожилой, грузный старик с одутловатым, морщинистым лицом и разочарованным, проницательным взглядом. Одежду он носил тёмную, мешковатую и потёртую, совсем не отвечающую высокой репутации, его домашнее хозяйство вела единственная столь же дряхлая то ли служанка, то ли приживалка. Обычно он сидел в своём жёстком кресле, сгорбившись и положив руки на расставленные колени, но приподняв голову и внимательно глядя на собеседника, как бы видя его насквозь. Обширность его познаний в древней и не только древней истории была поразительна; ещё более поражала ясность формулировок, трезвость ума, совершенно чуждого суеверий. Удивительный разум в столь бренной оболочке! Вот торжество духа над материей!

Когда они начинали что-либо обсуждать с бароном Химелиншем, последний вскоре замолкал, сконфуженный. Хотя и сходных лет с доктором, рядом с ним барон показывал себя мальчишкой по уму, поверхностным во всём, кроме любимых растений и минералов. С почтением начинающего ученика разговаривал с доктором и барон Моривено. Что уж говорить о Мелидене! Он сам себе казался дуб дубом, косным лесным дикарём, бог знает из какой дыры вылезшим. Однако сам доктор нисколько не заносился перед баронским охранником, не выказывал ни пренебрежения, ни досады от его тупости, Он отвечал на каждый вопрос Мелидена столь же доходчиво, но обстоятельно, как и в разговорах с его высокопоставленными покровителями. Так же серьёзно и терпеливо, подбирая слова с экономной точностью, не рисуясь, не изображая из себя непререкаемый авторитет, не скрывая, если что-либо не знает или ответ на данный вопрос неизвестен в принципе.

Да, это был Учитель. Один из самых замечательных людей, кого Мелидену довелось встретить на своём насыщенном веку.

Но не только учёными был примечателен университетский округ. На каждом углу зазывалы завлекали воспользоваться жертвами нищеты. Женщины здесь были худы и бледны, словно их постоянно томила лихорадка. Если мужчины Гетальки показали себя жилистыми, настырными, деловитыми и алчными до неприличия, то девицы простого звания — из занятых шитьём или прядением — отличаются трудолюбием, крайней бережливостью и опрятностью. Некоторые из них живут вместе со студентами, деля с ними горе и радость.

С пришельцами из-за Ложбины они не очень-то стремились познакомиться, поэтому подругу на час Мелиден нашёл не среди них, а в бане. Туда его взял с собой барон Моривено, преодолев вызванную увечьем стыдливость и вернувшись к старым привычкам. Это был знак высокого доверия и отличия. Кроме них, в компанию входили два магистра, с которыми барон желал обсудить свои университетские предложения в интимной обстановке.

Рядом с могучими, рослыми камбенетцами геталькцы казались общипанными, худосочными перепелами, однако вино и дружелюбная атмосфера должны были поспособствовать окончательному соглашению. Как заведено, каждый из отдыхающих выбрал себе подругу-банщицу; с ними можно потом уединиться в небольших комнатках по соседству, вся обстановка которых состоит из просторной кровати с чистыми простынями и тёплым одеялом.

Недолгое мытьё происходило в отдельных бочках внутри небольших палаток с откидывающимся пологом и закрытым слюдяным фонарём, подвешенным изнутри на каркасе. Бочку покрывала простыня, менявшаяся после каждого клиента, которого девицы мыли, тёрли и ополаскивали. При этом банщицу, снабжённую кувшином, куском серого мыла и кружкой жидкого мыльного корня, прикрывала только облегающая тонкая рубашка. Затем проходили в выгородку общего зала, где стояла длинная лохань глубиной фута два, с сиденьями по краям и доской посередине, на которую ставят кушанья и напитки. В эту-то окутанную паром лохань и лезли попарно раздевшиеся догола купающиеся. Геталькцы, впрочем, обмотали головы полотенцами.

В бане было ощутимо холодно, хотя не так, как на улице, где при очередном прояснении ударил ночной мороз и лужи покрылись корочкой льда. Поскольку явились они первые ранним утром, то могли выбрать любых из восьми заспанных девок. Первой была очередь барона Моривено, как оплатившего недешёвое удовольствие, но он нуждался больше в весёлой компании, чем в постельном кувыркании, и выдвинул вперёд Мелидена. Тот, по привычке, вызвал самую высокую из блудниц, белокожую и щуплую, с густой шапкой каштановых волос и робким, хотя и лукавым взглядом.

Её симпатичное, нежное лицо портил только впалый рот, который Дали лишь чуть-чуть приоткрывала при разговоре и смехе, и речь у неё оказалась шепелявой. Немного позже выяснилось, что сутенёр выбил ей передние зубы. Дали очевидно уклонялась от правды, когда в немногих словах объясняла обстоятельства этого дела, но настроение Мелидена, впавшего было в благодушие под влиянием вина и горячей воды, испортилось не от её уклончивости. Какова бы ни была вина женщины, подло её так уродовать и мучить.

В нём вспыхнуло желание поступить по заповеди «зуб за зуб» с её обидчиком, но пришлось его подавить. Чужой город, чужие власти, чужие обычаи, вряд ли здесь пройдёт без последствий такая месть, пусть обоснованная высокой божьей справедливостью. Здесь он связан службой и клятвенными обязательствами; его покровители, могущественные в Камбенете, в столице сами вынуждены вести скрытный образ жизни. Но почему бы ей не переселиться в Камбенет, в её положении точно хуже не будет. Детей у неё нет, особого имущества тоже, за что цепляться? Самое время избавиться от кровососов. В Камбенете ей будет к кому обратиться за помощью, если вдруг явится кто-то из прежних хозяев; он, Мелиден, не забывает никого, кто был для него хорош, и способен сделать так, чтобы незваные гости забыли о своих притязаниях и мечтали лишь о том, как бы подобру-поздорову унести ноги.

На эти излияния захмелевшего Мелидена Дали заметила, что должна большую сумму хозяину бань, но тот со смехом отвечал, что тем более стоит переехать в Камбенет. Там геталькские ростовщики не в почёте с тех пор, как разогнали ганзу, связанную узами гостеприимства со столичными толстосумами.

Неразумно было демонстрировать душевную широту и раздавать обещания едва знакомой блуднице, но пусть в него бросит камень тот, кто никогда не впадал в слабость. Между тем, отказаться от однажды добровольно сказанного Мелиден уже не мог.

Впрочем, эта слабость была не без задней мысли. Разговор о долгах слышали и двое соблазняемых к переезду в Камбенет учёных; услышал краем уха и барон Моривено. Услышал и одобрил, оторвавшись ненадолго от усаженной рядом голой красотки, которой читал куртуазные стишки, по-хозяйски облапив за плечи:

Да, большого жалованья камбенетское общество «Пион» предложить не может, зато может защитить от столичных заимодавцев, если тем вдруг взбредёт в голову глупая мысль явиться за своими долгами в Камбенет. Забавно было бы понаблюдать, как они станут объясняться с «братьями общей жизни», поглаживающими «добрый день» на плече. «Добрый день» — дубина фута четыре в длину, окованная железом и с торчащим из навершия железным шипом, чтобы можно было не только бить, но и колоть как копьём. Пожалуй, освобождение от долгов — серьёзный аргумент в пользу поступления в новый камбенетский университет. Молодым, но честолюбивым преподавателям, кто опутан долгами, стоит о нём знать и иметь в виду, и Мелиден очень кстати упомянул об этом.

Другим собеседником Мелидена был сидевший напротив лиценциат лет двадцати пяти — тридцати по имени Гравлен Гематриот, невысокий и темноволосый, с живым, умным лицом, украшенным короткой бородкой. В отличие от Мелидена, он не показал никакого смущения, залезая голым в бадью с незнакомцами (смущаться наготы тем менее принято, чем ближе к западному морю), а потом вежливо и с не наигранным интересом принялся расспрашивать о восточных краях, их природе, дорогах, обычаях и достопримечательностях. Быстро освоившийся Мелиден с готовностью отвечал, чётко, кратко и с воинской прямотой. Он не видел надобности скрывать что-либо.

Распарившись, сидели долго, слугам пришлось не раз вычерпывать бадейкой часть охладившейся воды и доливать кипяток за дополнительную плату. Затянулись и последующие постельные развлечения; хотя поначалу Мелидена клонило в сон, новая подруга не дала ему скучать. Когда он, наконец, начал снова облачаться в тяжёлые доспехи, барон Моривено даже упрекнул его шутливо за впадение в столичную изнеженность.

К сожалению, больше такие заседания не повторялись, поскольку бремя оказалось чрезмерным даже для денежного кошеля Моривено, которому ещё предстояли траты. Оба учёных решились на переезд в конечном счёте, потом Мелидену доводилось видеть их в Камбенете, и устроились они неплохо.

С Дали он продолжил встречаться, но теперь в съёмной каморке, заодно узнавая местные новости и сплетни. Она не решалась отправиться за Ложбину; что ж, пока было время подумать. Мелиден обещал обязательно зайти к ней перед отъездом, чтобы она могла присоединиться к их охраняемому каравану, если пожелает.

Нового короля и вдовствующую королеву он видел за эту зиму всего однажды, и то издали. Светловолосые и обладающие несомненным фамильным сходством; как и мать, Мидаг VIII имел длинный, тонкий нос, изящные черты лица, маленький рот, хотя у сына с тонкими губами в отличие от пухлых материнских, треугольный острый подбородок. В общем, красивые лица, если бы их не портили ехидное выражение у сына и высокомерное у матери. Её большие серо-голубые глаза навыкате окружали тёмные круги, вероятно, следы невоздержной жизни, с которыми не могли справиться никакие ухищрения, либо такая была мода.

Короля Мелиден запомнил, как мелкого, худосочного юношу, тогда как королева Беланика отличалась высоким ростом и полными плечами и руками при не очень большой груди. Не верилось, что такой недоросток мог произойти от короля Дерифада, носившего неофициальное прозвище «бык». Поговаривали о блудодейственной связи королевы с собственным братом Вайоном, начальником её стражи, ну да мало ли что говорят. Плечи короля покрывал алый плащ, весь усеянный по краям золотыми колокольчиками, как у шута горохового.

По средиземским меркам королева была немолода, лет тридцати пяти, но прежде слыла первой красавицей — «обладающей всем, кроме честной души», как выразился один древний историк. Она предпринимала множество мер для поддержания своей красоты, задавая тон в высшем обществе: ванны из молока ослиц (животного, почти неизвестного в Орине, но широко распространённого в заморских краях), хитрые втирания для защиты от загара и упругости кожи, особый способ удаления волос на теле с помощью воска вместо обычной бритвы. Волосы она дополнительно осветляла с помощью особого мыла, чистила зубы особым порошком, жевала особые ягоды для освежения дыхания. Наконец, применяла красящую палочку для бровей и ресниц, тени для век, губную помаду и румяна. Другие дамы и куртизанки пытались ей подражать, хотя не могли позволить себе всего набора ухищрений, конечно же.

Короля Мидага магистр магистров Ренаност называл мрачным шутом, одновременно смешным и ужасным, пока что малоопасным для тех, кто не приближается к нему близко, но что-то будет дальше. Из него мог вырасти настоящий злодей, дурной во всех отношениях и неблагодарный даже к родственникам. Уже сейчас в его характере проявлялась мрачная зависть ко всему достойному, сочетающая утончённое вероломство и низкую хитрость. Впрочем, пока всеми делами заправляли его мать с братом-военачальником.

Между делом, Мелиден восстановил запас арбалетных болтов на местном рынке, вытребовав средства у прижимистого барона Химелинша. Цены на них были высоки, возможно, в связи с осложнениями в восточных горах, повысившими спрос. В отличие от однообразных камбенетских изделий, здесь наблюдалось множество вариантов, хотя и подогнанных под длину в фут либо два. Имеется в виду длина древка, к которому надо прибавить еще пол-пальца на выступающий наконечник. Преобладали «дондены», как здесь называют толстых женщин; это словцо часто используется в качестве бессмысленного припева в глупых деревенских песенках приморцев, распеваемых под волынку, которую тоже называют этим словом.

Если камбенетские болты обычно ровные, у донденов древко расширяется в середине, как бы разбухает — вряд ли разумное улучшательство, требующее неоправданных усилий столяра. В Гетальке древки болтов принято делать из бука, в то время как в Камбенете предпочитают орешник, а для лучных стрел — ясень. Некоторые мастера изготавливают лепестки оперения из меди вместо обычного пергамента или гусиных перьев — видимо, и это чтобы выделиться среди конкурентов. Другие зазубривают наконечники с целью причинять рваные раны или загрязнять их — за такую подлую уловку можно серьёзно поплатиться, если не повезёт попасть в плен. Делают и такие, какие свистят в полёте — и это дурная выдумка.

Другое дело — виретоны или «вращалки»; их Мелиден встречал на состязании арбалетчиков в позапрошлом году, но для себя приобрёл впервые. Они снабжены искусно изогнутыми лепестками оперения, обычно из твёрдой кожи или ясеневых либо липовых планок в пятую часть толщины древка, что заставляет болт вращаться в полёте; некоторые вставляют три лепестка вместо двух. Такой болт требует более бережного обращения, чтобы не помять оперение, и его скорость чуть меньше обычного, однако из арбалета редко стреляют навесом вдаль. Прицельная стрельба виретоном точнее и не ухудшается, даже если наконечник помялся от частого использования или заточен неровно.

Глава 3. Пожар, суд в Гетальке и поход к морю

В феврале 1416 г. в Гетальке случился большой пожар, в основном в бедной левобережной части, но как-то перекинулся и на правобережную. Весь город охватило смятение, люди метались туда-сюда как безумные. Дети, женщины, мужчины, старики — все кричали и плакали. Из-за дыма и воплей ничего нельзя было увидеть и понять. Надо отдать должное королеве и её брату: когда огонь погас, они оказали всемерную помощь населению, возвели временные жилища, организовали раздачу продовольствия и тёплой одежды, снизили цены на хлеб. Столь же деятельно трудилось Братство Святого Духа, наладив взаимопомощь горожан и совместные восстановительные работы.

В то же время, обе эти стороны запускали дикие слухи относительно друг друга, обвиняя противника в умышленном поджоге. Короля и мать-королеву подозревали в злобной ненависти к простому народу, который они якобы хотели истребить исподтишка — «что железо не излечивает, то лечит огонь», а в обвинениях «братьям» указывали на постоянно обещаемое в их проповедях всесожжение грешникам. Разделение в городе ещё более усилилось, но до большого побоища пока что не дошло.

Камбенетские бароны и прочие члены общества «Пион» узнали об этом задним числом. Не дожидаясь, пока сумятица уляжется и страсти успокоятся, на сырную седмицу они отправились в дальнейшее путешествие к портовому городу Венни, второму после столицы.

Не без облегчения покинул Мелиден Гетальку. К особняку их хозяина-гостеприимца примыкал более крупный коллеж мастера Тедиле Карего, плешивого педанта с худым и сморщенным лицом и вечной перхотью на блёклом меховом оплечье старого полукафтанья. Построенный четырёхугольником с глухим мощёным двором, он намного превосходил размерами «Добрый двор» мастера Арента Ренаноста и давал приют целой сотне учеников. Преобладающее большинство из них составляли, однако, не взрослые студенты университета, а дети — младшие сыновья, сбагренные мелкими дворянами на недорогое «обучение с проживанием» в расчёте на будущую духовную или чиновную карьеру.

Вот этому коллежу, называемому «Отенским» по городку поблизости, а у студентов попросту «Малышовым», никак не подошло бы прозвище «добрый». Его ученики держались в полутюремном заточении, нечасто выпускались наружу и занимались заучиванием наизусть древних писателей, церковных и имперских, а те, кто постарше — и бесконечной перепиской книг. Любые нарушения наказывались постом и так недокормленных детей или дополнительной работой в скриптории. Серьёзные нарушения наказывались розгами, но редко — очевидно, «учителю» -лицемеру представлялось более выгодным морить своих питомцев голодом и трудом.

Мимолётные наблюдения за жизнью соседей вызывали возмущение и отвращение у Мелидена — что за жизнь без свежего воздуха, без движения, без поля и леса. Как можно обращаться с детьми, к тому же дворянскими отпрысками, почти как с осуждёнными преступниками. И в самом деле, вид у этих учеников был заморенный, щёки бледные, а то и жёлтые, в их коллеже постоянно царила простуда и то один, то другой отправлялся на погост.

Однако сочувствие Мелидена порой обращалось в противоположность, когда этим малолетним узникам удавалось всё же вырваться на относительную свободу. Разнузданностью снаружи они компенсировали вынужденное смирение внутри, демонстрируя чудеса похабства. Хотя и обычные дети из трущоб могли запросто закидать камнями и мусором чем-то не понравившегося прохожего. Трудно было понять их говор, как и вообще здешних студентов: мало того, что они глотали окончания, гнусавили и гундосили по принятым здесь правилам, причем считали такое произношение единственно верным и не упускали случая передразнить иначе говорящих провинциалов, так ещё и пересыпали речь оборотами, заимствованными у преступного дна.

Под конец своего пребывания в Гетальке Мелиден стал замечать, что заморыши корчат рожи за его спиной, высовывают языки и делают непристойные жесты, оборачивая рукой вокруг шеи и вытягивая её вверх. Оказалось, кто-то из камбенетских слуг проболтался в местной корчме о его троекратной женитьбе на вдовах, а на здешнем преступном наречии «жениться на вдове» означает быть повешенным. Опасаясь связываться с чужаком лицом к лицу, огольцы так мстили за свой страх с безопасного удаления.

Что тут можно сделать? Только плюнуть с досадой и покинуть поганое место:

— Чтоб вас черти взяли, шлюхины дети…

Было еще одно паскудное происшествие, в последний момент немного задержавшее выезд в Венни. Один из молодых озёрных дворян, по своей воле присоединившийся к посольству, «чтобы посмотреть мир», во время пожара не удержался и украл несколько дорогих вещичек, выставленных в одёжной лавке. Но был обнаружен, уличён и схвачен с удивительной быстротой для такого большого и внешне безалаберного города.

Барона Моривено призвали присутствовать на спешно устроенном суде как неформального главу выходцев из Озёрного герцогства, в качестве дружеской услуги вызвался в сопровождающие и Мелиден в своих побитых латах. Наниматель барон Химелинш отпустил его, а сам забился в закуток «Доброго Двора» и нос боялся оттуда высунуть.

По этой причине пришлось впервые за долгое время перебраться на левый берег Анидра в престижный квартал, который бароны-вольнодумцы избегали, как черти ладана, и подняться по широкой лестнице в Дворец Правосудия; судилище находится на втором этаже большого здания, сплошь покрытого стрельчатыми арками. Огромный, высоченный зал под двойным стрельчатым сводом был отделан деревянной резьбой и поддерживался семью огромными колоннами с витыми капителями в виде обнявшихся монахов и монашек. Пол вымощен чёрными и белыми мраморными плитами, стены, колонны, своды, даже двери и изваяния покрыты великолепной голубой краской с вязью из золотых цветов поверх.

Концы зала отделяют перегородки с дверями, украшенными тончайшей резьбой. Левая часть залы уставлена лавочками торговцев стеклянными изделиями и мишурой, платящими подать главному судье, а правая — потёртыми дубовыми скамьями, на которых базарили с клиентами стряпчие в коротких широких штанах и мантиях. В высоких стрельчатых окнах — многоцветные стёкла, и повсюду — у стен, колонн, перегородок — истуканоподобные однообразные статуи с королевскими коронами на головах, опущенными долу или воздетыми к небесам глазами и скрещенными внизу руками. Положение глаз свидетельствовало об успехе или неуспехе правления. Мелиден уже привык к такому в соборах Камбенета, и всё равно его коробило — ведь медвежская православная церковь запрещает скульптурные изображения людей, ссылаясь на какие-то древние заморские установления.

Едва ли не впервые небо прояснилось, и солнечные лучи столбами золотистой пыли пробивались в обширное сумрачное помещение сквозь цветные витражи. Чтобы быть допущенными на заседание, посетители полностью разоружились, отдав мечи и кинжалы оставшимся снаружи оруженосцам, и Мелиден чувствовал себя крайне неуютно.

Сзади Дворца Правосудия располагается небольшой сад, где старые короли вершили суд на свежем воздухе, по преданиям. На первом этаже королевский кабинет, покои для гостей княжеского достоинства, но основную часть занимают служебные помещения суда и охраны. Понятно, камбенетцев туда не пустили, об этом рассказали их гостеприимцы.

Сводчатый судебный зал в правом притворе хорошо отапливался, трое судей сидели на возвышении в резных креслах со строгими прямыми спинками, перед ними внизу плюгавый секретарь в сутане на табурете за пюпитром, сбоку полдюжины присяжных, с другой стороны подсудимый между двумя стражниками в красно-коричневых стёганых камзолах, на скамьях перед трибуной зеваки. Председатель суда с багровым, бугристым лицом, утонувшим в белом барашковом воротнике поверх длинного коричневого одеяния, выглядел весёлым и довольным; над его головой со свода высовывала язык фигура рогатого каменного демона. Один из его молодых помощников в лиловом камлотовом полукафтанье, теребя конец шлыка своего шаперона, непринуждённо болтал с усевшейся сзади, по знакомству, хорошенькой дамой в розовой косынке. Присяжные, напротив, были бледны и хмуры.

Заседали недолго; куча вываленных тряпок и показания свидетелей однозначно изобличали похитителя. Приглашённый посольством защитник пытался смягчить его участь, указывая на неопасность и случайность преступления, но присяжные и суд вынесли единогласный приговор — повешение. Наверное, им хотелось сорвать зло на ком-нибудь после опустошительного пожара, и нелюбимый чужак из-за Ложбины оказался кстати.

Так барон Моривено с Мелиденом и удалились несолоно хлебавши, стараясь поскорее скрыться из логова вражеского правосудия. Подали апелляцию королевскому суду, но она лишь отсрочивала казнь на месяц-полтора, иллюзиями на этот счёт себя не тешили.

Здешнее «правосудие» отличается патологическим пристрастием к штрафам, которыми карается любое, даже самое мелкое правонарушение. Вероятно, из-за выгодности судейскому сословию, непомерно многочисленному и влиятельному по камбенетским меркам. Пока ждали начала заседания, знакомцы доктора Ренаноста привели многочисленным примеры грабительских приговоров в самые последние дни — за ношение дорогих ожерелий и золотых колец простолюдинками с рынка и позолоченных поясов блудницами, за появление блудницы за пределами разрешённой улицы, за игру в кости, за богохульство и даже божбу, за нарушение ночной тишины и неподчинение страже, за торговлю вразнос водяной, домашней птицей и дичью, за бритьё бород цирюльником в праздничный день. За каждую вязанку хвороста в каждом соседнем лесу приходится платить королевскому леснику, при поимке нарушителя — тоже штраф.

Все эти должности собирателей штрафов раздаются придворным прихлебателям, причем самому королю причитаются только две пятых штрафной суммы, остальное получает бенефициар, за гроши нанимая мытарей — непосредственных сборщиков. Ненавистные народу «охранители закона», набранные из самых подонков общества, дополняют эту скаредную плату собственными безнаказанными насилиями, грабежами и вымогательствами.

Только тех, кто не может заплатить, ставят на колени на вертящийся деревянный круг, крепко привязывают ремнями и цепями к его скобам и к осевому столбу в середине, и при каждом повороте палач наносит удар плетью из узких узловатых ремней с металлическими коготками на концах, пока вся спина не покроется кровью. Затем избитого оставляют на час, а то и на два на поругание городской черни, сквернословящей, бросающей черепки и мелкие камни. Так хитро здесь устроен позорный столб.

И эта любовь к пеням вызвала глубокое неприятие в Мелиденовой душе. Мерзок узаконенный грабёж и без того бедных людей, когда власти, и так обложившие всё, что можно и нельзя, налогами и пошлинами, дополнительно изымают плоды их многодневного труда, порой под самыми фальшивыми предлогами. Эти штрафы за каждое неосторожное движение и слово успешно запугивали обывателей, но одновременно подспудно озлобляли, что сейчас проявлялось в бунте бедных окраин.

Обычно неразговорчивый и исполнительный, в начале прошлого года Мелиден страстно выступал против введения штрафов и денежных пеней в новые камбенетские Статуты, не стесняясь неравенством своего положения по отношению к герцогским законоведам. Надо поощрять людей к труду, а не лишать в одночасье последних заработков, обесценивая все усилия, каковы бы ни были их прегрешения — если речь не идет о возмещении прямого материального ущерба. Тюрьма, общественные работы, порка у позорного столба, но не узаконенный грабёж, тем более подлый, что обращается он обычно не столько на самого виновного, сколько на его слабых домочадцев. Как кажется, его высказывания от лица Предместья возымели некоторый эффект, возможно потому, что и некоторые герцогские слуги придерживались подобных взглядов. Штрафы в Камбенете стали назначаться много реже.

Всё в Гетальке напоминало прежние камбенетские порядки, сметённые в прошлом году, но в намного худшем виде. Земля в городе принадлежала 141 собственнику, взимавшему плату с арендаторов, 25 из них вовсе держали частичные судебные права по отношению к проживающим на их территории, и назначали свои штрафы помимо королевских. Самый крупный из них — городской епископ, владелец прав сюзерена на 105 улиц.

Когда выезжали из Гетальки, снова начались дожди, то мозжащие, то недолгие бури с градом, поэтому сто миль до Венни, если считать с изгибами дороги, прошли совсем незамеченными. Хотя окружающая местность славится живописностью: слева необъятный Анидр, справа холмы, поросшие лесом, а затем и виноградниками. Впрочем, как объяснил барон Химелинш, Анидр необъятен здесь из-за мелководности, изобилует опасными мелями и перекатами, а на противоположном берегу простираются обширные тростниковые болота, где разводят небольших, но выносливых и резвых лошадей.

Мелидену, опять насупившемуся и безучастному, больше всего запомнился тёсаный камень, которым вымощена широкая дорога. Порой плиты перемежались мелким булыжником — там, где ремонт выполняли геталькские короли — а саму дорогу построили много веков назад при Империи. И мосты тоже все каменные, с широкими пролётами над арками, с приподнятыми дорожками для пешеходов по краям и высокими парапетами. Прежде такое показалось бы чудом, но он уже устал от чудес.

Глава 4. Венни

В Венни прибыли в среду 24 февраля 1416 г. на святую Гемден под полуденный колокольный звон — здесь время и важные события отмечают колоколами, а не старомодными медными билами, как в Камбенете. Едва прибыли, и сразу начался проливной холодный дождь, прерывавшийся потом только пронизывающими свирепыми ветрами под белесым небом. И всё под непрерывный грозный гул штормового моря. «Ничего себе земной рай» — думал Мелиден — «и угораздило же притащиться сюда именно сейчас».

Последний раз Мелиден видел море двадцать два года назад, в далёком детстве, но подобное наблюдал впервые. На огромном пространстве катились седые валы и разбивались о берег со страшным грохотом, в воздухе стояла солёная взвесь. Берег здесь относительно ровный, но скалистый, с быстро погружающимися причудливыми отрогами и торчащими в воде острыми камнями. Гранитные утёсы перемежаются неудобными для ходьбы галечными пляжами, размываемыми стекающими сверху потоками, по которым среди древесного мусора ползает всякая мелкая дрянь.

Подмытые бурливым прибоем, искрошенные солнцем, ветром и дождём, скалы издали напоминают причудливых существ: тут огромные бугристые жабы вылезли из воды, там разлеглись исполинские монахини под волнистыми покрывалами или древние короли восседают на массивных престолах, окатываемых морской пеной. Здесь развалины храма, там руины города под быстро мчащимися облаками, в которых тоже видятся искажённые ужасом и гневом колдовские хари, и лишь приближаясь, понимаешь, что ничего нет. Как не поддаться игре воображения, рисующей сказочные картины.

Сам город расположен в глубине почти круглой, лишь с узким проходом наружу бухты, защищённой двумя вдающимися в море скальными грядами, на которых стоят невысокие каменные стены с мелкими промежуточными башнями и огромными башнями-маяками на оконечностях. С сухопутья город тоже окружён старой, но очень добротной стеной из больших ровно тёсаных блоков, с квадратными зубчатыми башнями без шатров. Сплошь каменные дома стоят очень тесно, порой уступами на скале. На узкие улицы выходят непрерывным фасадом, но с тыльной стороны можно обнаружить крохотные садики.

Встретили делегацию радушно, но с неким оттенком двоемыслия, характерного для здешних обитателей. Чернявые и длиннолицые, они кутались во что могли, жестоко страдали от холода, простужались и болели, но ни у кого и в мыслях не было заимствовать что-то из печных навыков глубинных жителей — «сколько той зимы».

Пожалуй, нигде Мелиден не страдал так от холода, как в этом «южном» порту — ни в самые лютые медвежские морозы, ни в Камбенете, и даже в Гетальке было по-разному. Здесь настоящие печи отсутствовали вовсе, камины разжигались изредка для приготовления пищи — дрова дороги — кто мог, пользовался железными жаровнями с углями. На ночь наливали горячую воду в кожаные фляги и клали в постель — совершенно дикая выдумка, по мнению Мелидена.

Ничего существенного за эту поездку добиться не удалось; члены местных палат риторики «Левкоя», «Ирис» и «Бархатец» внимательно выслушивали приезжих, но от каких-либо обещаний воздерживались. Торговля также почти замерла, всю бухту покрыл лес из мачт кораблей, уже несколько недель опасающихся выходить в море.

Тем не менее, бароны, а с ними Мелиден не расстраивались — нельзя ожидать всего и сразу, достаточно того, что узнали местные обстоятельства и дали знать о себе. Пусть думают, теперь будут меньше опасаться Камбенета — «ведь молва прирастает, проходя по городам и мужам». Раньше или позже кто-нибудь из учёных решится на переезд в расчёте на доброжелательный приём.

В редкие дни затишья выезжали на лесопильные, рудные, плавильные, кузнечные, камнерезные и кирпичные предприятия в прилегающих невысоких горах. Их особенность в том, что все тяжёлые работы выполняются водяными машинами — они дробят и режут камень, поднимают и опускают тяжести в шахтах, надувают кузнечные мехи, водят лезвиями пил, равномерно молотят по раскалённым металлическим слиткам и даже волочат проволоку. Мельницей Камбенет не удивишь, но изобилие хитроумных приводных механизмов к рабочим органам интересно и вызывает восхищение.

Предприятия здесь мелкие, но многочисленные и хорошо оснащённые, хотя основная часть шахт представляет собой обычные ямы в скалистом грунте, иногда скреплённые плетенкой и с воротом на козлах наверху, опускающим и поднимающим бадьи с рабочими и рудой. Имеется большое производство арбалетов и разнообразных болтов к ним. Как и в Камбенете, они отличаются высоким качеством, работа распределена между множеством самостоятельных мастеров, объединённых в тесно сплочённые цеха, выполняющие крупные заказы как единое целое.

Именно здесь на побережье, особенно к югу, растёт белый тис, из которого получают лучшие длинные луки и древесину для арбалетных дуг; красный тис на склонах гор в глубине чуть менее упруг, но оринский ясень еще хуже. Каждый лук состоит из двух хорошо различимых слоёв: белоснежно-кремовая оболонь идёт на внешний слой — «спину» лука, бежевая сердцевина на внутренний — «живот». Потом лук покрывают лаком, предохраняющим от сырости, а на концы приклеивают накладки из оленьего рога для защиты от давления тетивы. Можно обойтись и без этих тонкостей, но тогда лук служит намного меньше.

Здесь же растут масличное дерево и вечнозелёный дуб, идущие на ложа для арбалетов, но наиболее твёрд не гниющий самшит, из которого вырезают учебные мечи. Здесь же добывают горного козла, чьи рога лучше бычьих для составной арбалетной дуги; рога оленя и ремитского лося слишком тверды и предпочтительны только для затворов-«орехов».

Справедливости ради, наилучшего качества тис достигает только после высушивания, которое продолжается 4—5 лет в естественных условиях; его можно ускорять в особых кирпичных печах, но это сложное и рискованное занятие. Да ещё склеивание с просушкой составной дуги занимает год и больше, и его уж никак не ускорить. Наилучший рыбий клей тоже получают на побережье, клей из бычьих и коровьих хрящей и костей дешевле, но слабее.

Поэтому всё большим спросом пользуются стальные дуги арбалетов, которые можно получить быстро, а теперь и дешевле составных. Они тяжелые, семь фунтов и больше, считаются ломкими в мороз, изготовление их требует высокого мастерства. В Венни их делают уже лет тридцать, в Камбенетском же статуте цеха артиллеристов стальной арбалет обозначен в качестве допустимого шедевра только в 1413 г. Пока их куют и сваривают из нескольких кусков стали, но в Камбенете уже предприняты первые попытки отковки водяным молотом из цельной стальной отливки.

По этому случаю Мелиден свёл знакомство с необычным для себя членом камбенетской делегации, которого до того сторонился — представителем цеха панцирников Роколлом Идернутом, ответственным за их водяную машину у Полночного леса. Он мог пояснить устройство здешних хитрых механизмов.

В отличие от учёных баронов, Роколл Идернут легко нашёл общий язык с приморскими горными мастерами и сразу стал с ними запанибрата. Даже внешне он разительно отличался не только от Химелинша, но и от барона Моривено. Такой же рослый и широкоплечий, хотя с более широким и грубым лицом, он не стеснялся носить потёртую кожаную куртку с толстыми нарукавниками и войлочную шляпу. Барон был одет пусть в потрёпанный, но бархатный чёрный кафтан с такой же шапочкой, и манеры его были преисполнены величавости и достоинства. Идернут же оказался любителем грубого шутовства и кулачных боёв. Плебей, да, но Мелидену ли строить из себя придворного недотрогу.

Ещё запомнилось выступление троицы гистрионов в широкополых шляпах под окнами знатной госпожи поздним вечером, исполнивших проникновенную любовную песню под искусный наигрыш струнных инструментов, напоминающих лютню с длинной ручкой:

Какой контраст с грубым и часто непристойным кривлянием медвежских скоморохов на родине Мелидена! Его позвал послушать барон Моривено, долго живший в этом городе и многих тут знавший.

Темноволосая дама, спавшая полуодетой, как здесь принято зимой, выглянула из окна на этот призыв; Мелидену запомнилось её узкое лицо с необыкновенно правильными чертами, тонким носом и большими глазами. Удивительное благородство облика в обиталище портовых торгашей.

В последующем Мелиден ещё раз мельком видел её в церкви, куда сопровождал барона Моривено. Звали её Гауден по прозвищу Счастливая; высокая, стройная, в тёмном и простом, но из дорогой ткани платье, выступающая со строгим достоинством. Трудно было оторвать взгляд от её серьёзного и, в то же время, живого и выразительного лица, то задумчивого, то быстро оглядывающего окружающих с тревожным и отстранённым видом. Редкая красавица, настоящая аристократка. Без сомнения, барон был к ней неравнодушен, наряду со многими лучшими в городе. «Душа, блистающая розой и пурпуром, жгучая, как пламя, свежая, как утренняя заря» — так отзывался о ней Моривено — «честность её несравнимой была, а доброта безупречной слыла, виновным она прощала их грех, без меры полна добродетелей всех».

Её муж, представитель одного из самых сильных и богатых местных родов, сейчас отсутствовал за морем в далёкой земле Фремиссен по торговым делам. На шутливое предложение барона Моривено, не желает ли он объединить восток с западом и поискать любви изысканной госпожи, ведь дамы обычно падки на необычное, Мелиден столь же шутливо отвечал, что пусть сначала станет вдовой.

Под стрельчатыми арками, уходящими ввысь, было темно и таинственно, как в дремучем лесу. Свет пробивался только через тёмные витражи и от семисвечников над алтарём. Толпа наполняла собор душной теплотой и тихим шелестом.

Проповедь с высокой деревянной кафедры над витой лестницей напевно произносил сам городской епископ, в дорогой сутане, бритый и напомаженный, а посвящена она была тому, что мужчины должны коротко стричься и молиться с непокрытыми головами, а женщины, напротив, иметь длинные волосы и покрывать их во время молитвы. Он ссылался на стихи из священного писания: «Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется, … Итак муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава божия; а жена есть слава мужа, Ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа, Посему жена и должна иметь на голове своей знак власти над нею, для ангелов», и другой: «Если жена растит волосы, для неё это честь».

Он трактовал это так, что если женщина присутствует на службе с непокрытой головой, её следует остричь. Присутствующие тревожно поглядывали друг на друга: на головах многих женщин не было ничего, кроме драгоценных украшений и повязок венцом, а у многих мужчин волосы были длиною до плеч, порой и завитые по старой геталькской моде.

— Обратите внимание на слова святителя, что длинные, блестящие женские волосы должны быть прикрыты из уважения к ангелам, — витийствовал поп. — Ангелы смотрят с небес на поклоняющихся им людей, видя оттуда только голову и плечи. Все знают, что не только женские глаза, руки и ноги, но и волосы волнуют мужские сердца. Из почтения к этим благословенным, любящим красоту ангелам, которых не следует отвлекать от высшей обязанности петь славу господу нашему, первейшая обязанность всех благочестивых женщин с красивыми волосами прикрывать их косынкой. Грешно отвлекать людей от молитвы выставлением напоказ роскошных женских волос и тем самым притягивать ангелов на землю, увеличивая и без того огромное количество демонов! Ведь и Светоносец был когда-то ангелом, пока не согрешил. Быть может, это случилось, когда он любовался волосами земной девы?

Хотя камбенетским гостям нечем было упрекнуть себя в этом смысле, проповедь не понравилась ни Моривено, ни Мелидену.

— Опять святоши путают церковное с мирским и лезут, куда не следует, — тихо процедил сквозь зубы барон Моривено своему спутнику, кивнувшему одобрительно.

Вместо того, чтобы кланяться в пояс и размашисто креститься при виде церквей, местные жители прикладывали ко рту правую руку, целовали сложенные большой и указательный палец, и делали жест в сторону храма; так же приветствовали особо красивых и знатных женщин. И тут диковинное непотребство.

Венни, хотя и входит в королевство, на деле управляется собственным «советом лучших» и живёт по своим законам, уплачивая в Гетальку только небольшие суммы. Оба города тесно связаны торговыми интересами, что заставляет умерять амбиции, иначе между ними началась бы очередная война.

Глава 5. Тюрьма, алхимики и театр в Гетальке

Так и не дождавшись тепла и затишья, прибыли обратно в Гетальку, передвигаясь опять безостановочно и отвергая навязчивые приглашения погостить по дороге. Весь март полагалось поститься, что также не способствовало хорошему настроению.

Вдобавок вскоре после приезда с Мелиденом приключился неприятнейший казус, подкосивший его дух на некоторое время — его верный конь, вспугнутый шумом от забившей в барабаны процессии на улице, шарахнулся в сторону в тот самый момент, когда он собрался вдеть ногу в стремя. Мелиден, как назло позволивший себе расслабиться и снять часть доспехов, поскользнулся на булыжниках мокрой мостовой и тяжело упал на правый бок, сломал правую руку у кисти и сильно ударился бедром. Ничего опасного, только трещина в кости, но рука распухла и бездействовала дней десять. Да еще подхватил какую-то мелкую простуду по дороге. Время до возвращения камбенетского посольства он провёл в оцепенении в каменной коморке, кутаясь в плащ на жёстком тюфяке, положенном на низкую деревянную раму с протянутой верёвочной сеткой — обычная здесь кровать для бедняков вместо прочных восточных лавок.

Там его посетил гонец Туллаг из Камбенета, привезший короткую записку от жены. Диан извещала, что ремитское торговое посольство купило шетокс, деньги оставила у ювелира, и спрашивала, что делать. Мелиден велел на словах передать, что следует продолжить строительство дома, но деньги до его возвращения брать у ювелира Альфансора только частями по необходимости и беречь. Неохотно ответил на вопросы Туллага о здоровье, после чего лёг на тюфяк и отвернулся.

Посольство, гостившее у загорского графа-жениха, вернулось во второй половине марта. Пока невеста с прислугой сидела безвылазно в главном графском замке в городке Альтона на Анидре, граф с отрядами королевских латников и добровольцев из Орины охотился на окрестных крестьян, уличённых в сообщничестве с Королём Горы — вешали, сажали на колья, рубили на куски. Камбенетский коннетабль рассказывал потом, что с трудом сдерживал негодование при виде того, как жених разоряет собственные владения и истребляет подданных.

Посетил Мелиден, с рукой на перевязи сопровождая двух баронов, и осуждённого на казнь озёрца в королевской тюрьме Гальбанумо. Королевский апелляционный суд заменил ему, как дворянину, виселицу на отсечение головы на Гравийной площади. С его слов записали и забрали с собой засвидетельствованное завещание в пользу матери, жены и двухлетней дочери. Грустно:

Тюрьма расположена ближе к западной, бедной части города и перестроена из укреплённого монастыря, названного по имени основавшего его тиудского епископа. Хотя не слишком старое, квадратное здание показывает следы небрежения — неровные стены, выщербленные черепичные крыши. Многочисленные оконца-бойницы забраны толстыми железными решётками. Через небольшой привратный двор, окружённый вышками, посетителей по короткому внутреннему переходу провели к камере осуждённого, поднятой на ступеньку от коридора.

Всего восемь футов на пять, справа от обитой железом деревянной двери охапка соломы на полу, поганая бадейка в углу, кувшин и миска. Вверху — почерневший стрельчатый свод, с которого лохмотьями свисает паутина. Стены все исписаны какими-то буквами и зарубками. В двери небольшое оконце, крест-накрест перекрытое железными прутьями — единственный источник света, проникающего через коридор-галерею, идущий вдоль всего фаса здания. Такие три одиночные камеры вблизи караульного помещения предназначены для смертников и подлежащих взысканиям. Обычные заключённые сидят в помещениях побольше.

Уходя, камбенетской делегации довелось наблюдать ещё одно неприглядное зрелище — отправку осуждённых на каменоломни. Во двор въехала телега, охраняемая солдатами, с неё сбросили и разложили на земле кучу кандалов и цепей. Затем наружу выгнали человек тридцать оборванцев; на многих были надеты соломенные шляпы и даже рубахи, которые они сами сплели из своей подстилки.

В это время полил холодный дождь; однако каторжников всё равно усадили на покрытые грязью каменные плиты и два кузнеца надели на них ошейники, после чего заклепали соединяющие болты. По пять ошейников с двух сторон присоединялись короткими двухфутовыми цепями к одной длинной, толстой цепи.

В