Элина Бэрде

Проза и стихи

Не совсем о любви

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Элина Бэрде, 2018

С удовольствием представляю вашему вниманию 3 своих рассказа и 15 стихотворений. Рассказы написаны в жанре фантастики. Беру пример с Брэдбери.

12+

ISBN 978-5-4490-6608-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Проза и стихи
2. Проза
   1. Плафоны
   2. Незабудки
   3. Поезд наших с тобой воспоминаний
3. Стихи
   1. Лошади
   2. По еле видимым пунктирам
   3. Я всех, кого смог, отпустил
   4. Бывают дни, когда я слеп и глух
   5. К
   6. Бинки. Песнь о собаке
   7. Агорафобия
   8. Байкал
   9. На лестнице
   10. Август. Третье
   11. Сколько лет за спиной
   12. Ноябрь
   13. Дьявол
   14. Завтра уляжется вьюга
   15. Ты продал свою душу отчизне

Проза

Плафоны

Это был феерический день, когда со мной произошло именно то, чего я ни коим образом не ожидала. Конечно, я знала, что жизнь непредсказуемая штука, время от времени подкидывающая нам всякие всячины, чтобы скучно уж точно не жилось. Именно поэтому я всегда мысленно готовила себя к различным вариантам исходов событий, которые меня могут ожидать в дальнейшем, при осуществлении планов.

Будучи дальновидным человеком, я всегда продумывала всё наперед, тщательнейшим образом прокручивая в голове последствия и все ветви алгоритма моей жизни. Так было всегда, а особенно — последние полгода, когда мне крайне необходимо было в стократ тщательнее продумывать каждое своё действие. Из уверенной в себе леди я превратилась в дёрганого невротика, шарахающегося от любого звонка или SMS, которые поступали на мой телефон, особенно в присутствии мужа. Хотя наш пятилетний брак и был на грани провала, я всё еще чувствовала себя обязанной держаться за последние ниточки брачного полотна, а, следовательно, и чувствовать ответственность за отношения, и ощущать жалящие чувства совести и вины.

Каждому из нас всегда чего-то будет не хватать в любых отношениях. Пять лет, десять лет, сто лет брака, два месяца — и вот уже в задворках вашего сознания блуждает одиноким призраком мысль: а раньше было всё по-другому, чего-то не хватает. Как женщина, я с ностальгией вспоминала нежные свидания, ароматные букеты сирени, тихие вечерние прогулки в парке. Я вспоминала каждый рассвет, каждый закат, и как мне дорого было это всё, и как же этого мне теперь не хватало. Рано или поздно это ощущение должно было появиться, это нормально. Потому что ничего вечного не бывает, я это всегда понимала. Но что-то внутри меня тревожно твердило: «неужели этого никогда больше не будет, Дженни? Неужто ты стареешь, и муж твой потерял свою былую прыть? И не будет больше никогда этого ощущения лёгкости, когда осознаёшь, что влюбилась, когда и земля из-под ног уходит, и сердце так звонко бьётся? И не будет романтики, и не будет больше всех этих радостей встреч, томительных ожиданий новых свиданий, и не будет этих ваших загадочности и таинственности, какие бывают только вначале, когда вы, как две книги, ещё не прочитаны до конца друг другом?»

Пугающе звучит, не правда ли? Вот и меня тогда испугала такая перспектива недоромантики. И в момент полного отчаяния, когда я практически смирилась с участью женщины, волочащей на себе все прелести быта, что всегда забывают приправить капелькой радости, щепотками страсти и нежности, ароматом приятных неожиданностей, появился он — мужчина, который являлся ко мне во снах, где я была снова счастлива, желанна, где снова была та атмосфера любви и комфорта, где я откровенно нравилась и мне об этом всяческим образом давали знать. Сны имеют свойство переходить в реальность.
Так и случилось со мной. Но случилось в тот период жизни, когда мои рука и сердце были заняты другим мужчиной, с которым вот уже пять лет я делю свои жилплощадь, кровать, еду, плиту и холодильник.

До чего же несправедлива жизнь. Где же ты был раньше, дорогой мой Джиан, когда я была свободной птицей? Почему судьба решила нас познакомить именно тогда, когда я, совсем как крыса, прячусь от мужа, о существовании которого ты и не догадываешься? Почему я покрываюсь гусиной кожей каждый раз, как продумываю план своих дел, чтобы выкроить хотя бы часа два для наших с тобой встреч?

О, Джиан, мой голубоглазый любитель французских булок, которые я готовлю по воскресеньям, прежде, чем приехать к тебе, чтобы снова насладиться нашими невинными прогулками в загородных садах, и выражением твоего лица, когда ты вкушаешь хрустящие изделия, пару часов назад с любовью испеченные мной… О, Джиан, мой высокий и подтянутый мужчина, вернувший мне веру в себя, давая возможность снова ощутить влюблённость и дрожание сердца в груди. О, Джиан, мой милый Джиан, подаривший мне сказку, готовый прожить со мной всю жизнь, видящий меня своей судьбой. О, Джиан, обманутый мной мужчина, не догадывающийся о моём предательстве.

Зона комфорта и привычка не позволяли мне на протяжении шести месяцев расставить все точки в отношениях с моим законным мужем — Николя. Он славный парень, стройный и высокий, с очаровательным пятнышком на левой щеке, которым, кажется, он и влюбил меня при первой же встрече. Но быт за всю историю своего существования испортил слишком большой процент отношений, чтобы еще оставалась уверенность в том, что именно наш брак выстоит перед этим бытом. Возможно, мы просто вымотались, как это принято говорить простым языком.

Возможно, наша любовь утихла, залегла на дно, не желая подниматься, чтобы вдохнуть еще хотя бы немного воздуха для того, чтобы продержаться на поверхности до конца нашего существования. Видимо, конец нашего существования, как пары, наступил много раньше, чем этого следовало ожидать. Вам знакомо то чувство, когда тот, кто вчера был вами обожаемым и любимым, сегодня становится причиной плохого настроения?

Вы находите всё больше и больше негативных черт в его поведении, внешне вам кажется он уже не таким милым. Порой даже появляются мысли: «боже, это его-то я полюбила?» Вы можете ужинать за одним столом, готовить вместе обед или смотреть кино, вы можете вместе ходить по магазинам, и вас даже со стороны будут считать прекрасной парой, делать комплименты, в ответ на которые вы будете мило улыбаться и протяжно готовить что-то типа «спаси-и-и-и-бо!» Но никто из этих льстецов никогда не заглянет к вам в душу, не увидит той боли, которую вы переживаете в момент этой короткой благодарности. А ведь именно внутри творится весь хаос, натягивая нервы, как струны. Кажется, сейчас они порвутся от натяжения, и всё полетит к чертям. Вы можете спать в одной кровати, между вами физически может быть расстояние в полметра, а по ощущениям — целая пропасть, от которой веет холодом. Пропасть растёт. И вы это ощущаете, но боитесь что-то предпринять.

Так было и со мной. И, действительно, что-либо предпринимать мы оба боялись. Были разговоры по душам, взаимные рекомендации. Всё, как у людей, культурно, не опускаясь до уровня рычащих друг на друга животных. Но, как оказалось, всё остыло и уже нечего разогревать. Топливо сгорело, мы слишком быстро его потратили, мы его не сберегли.

И тогда стали мы жить по инерции. По инерции были друзьями, супругами, любовниками, советниками друг для друга. В какой-то момент нам даже начинало казаться, что это какой-то особенный вид любви, но это оказалось не так. Мы делали только хуже, мы загоняли себя ещё дальше. Мы запустили ситуацию до такого состояния, что теперь привыкли к этому холоду в отношениях и уже не представляли себе их без равнодушия, пресности и вялости.

Страх перед неизвестностью самый главный страх каждого из нас, кто хотя бы раз задумывался о кардинальных изменениях своего жизненного распорядка. Мы привыкаем, как оказалось, не только к хорошему. Даже негативные стороны нашего существования способны вызвать зависимость. И зависимость эта будет мучительной.

Я долго продумывала свой уход от Николя, размышляла о том, как мне будет пусто без него, как изменится до неузнаваемости моя жизнь. Вдруг, я буду скучать и больше не смогу никогда забыть его, или переключиться на другого человека, который даже в сотню раз больше будет меня любить и уважать? Вдруг та жизнь, на которую я желаю променять этот пресный, привычный во всех смыслах брак, окажется сомнительным удовольствием, и я захочу убежать абы куда, но обратно в зону комфорта, обжитую пятью годами, доступ будет закрыт?

Размышляла я также и о том, какими словами я начну беседу с Николя. Какое время суток выбрать? Ранее утро, когда он, едва открывший глаза, ещё не точно помнит и имени своего? Обеденный перерыв, когда он только и успевает, что закинуть в рот чашку кофе с небольшим бутербродом? Вряд ли он найдёт времени на такой разговор со мной, и уж тем более по телефону.

— Давай поговорим вечером, Дженни, у меня полно дел. — скажет он торопливо, как обычно.

А вечером снова не найдётся времени, потому что будет ужин, после которого долгое время, почти до самого укладывания в постель, он будет требовать тишины. Он скажет мне что-то вроде этого:

— Дженни, сегодня был тяжёлый день, мне хотелось бы побыть одному.

И мне ничего не останется больше, как уступить ему и тут. Просторный дом с бесчисленным количеством комнат, среди которых — райский островок Николя, его убежище, именуемое личным кабинетом. Ключи от которого есть только у него. Вход туда запрещен круглосуточно, даже для уборки.

Именно там он и проводит всё своё время после ужина, и часть своих выходных, если их проводит не за пределами нашего дома. В эти самые выходные дни, когда у него практически нет причин для отказа, можно выкроить удачное время для беседы. Должна сказать честно, шансов начать такой разговор было у меня немало. Однако смелости хватало лишь на пару вступительных фраз.

— Николя, тебе не кажется иногда, что нам пора…

— Пора что?

— Пора снять плафоны и почистить их от пыли?

Его взгляд становился тревожным каждый раз, как я начинала с такой опаской говорить о каких-то безобидных плафонах.

— Да, Дженни, мне тоже кажется, что нам пора.

Время от времени думалось, что всё он прекрасно понимает. Но тоже боится, как и я. Перемены всегда сложно принять, и думать о них иногда бывает очень сложно. Но оба мы чувствовали, говоря о плафонах, что ни о каких не о плафонах мы ведём речь. — Вот и я говорю, пора нам, — я старалась говорить так, чтобы мой голос был слышен сквозь отчётливые удары сердца, которое билось слишком громко.

Ох, уж эти плафоны, о них так волнительно бывает говорить. В этот феерический день был запланирован важный шаг в нашей с Джианом жизни. Интеллигентный мужчина, чьей Судьбой я была названа, звал меня в дом к своей матушке отужинать. Такой шаг был невероятно важен для меня, и пробуждал во мне всё ярче гамму чувств, которые я уже испытывала ранее, но не с такой силой.

Я чувствовала волнение, ответственность перед всеми этими людьми, с которыми спустя всего лишь пару часов я предстану в роли одной-единственной их сына, Джиана. Который тоже, как думается всем, является одним и единственным для меня.

Моя совесть съедала меня изнутри, но отказываться от такой важной встречи я не смела. К тому же во мне проснулась уверенность в том, что я точно смогу расставить все точки в отношениях с Николя. Я возьму свою волю в кулак и заставлю себя объясниться перед ним. Я скажу ему, что всё кончено, как только доберусь домой после встречи с матерью моего любимого Джиана.

Начинался этот день благосклонно для меня. Мне не нужно было искать глупую причину, чтобы отлучиться вечером. Ведь у Николя тоже сегодня была запланирована встреча с коллегами по офису. Я была счастлива, тем не менее всё равно сообщила ему, что мне нужно будет навестить чахнущую подругу на том конце нашего города. И что я ещё не знаю точного времени моего возвращения домой.

Всё шло так, как я и планировала. В кои-то веки я смогла добиться идеального внешнего вида. У меня получилось хорошо подготовиться к встрече с женщиной, перед которой не хотелось бы упасть в грязь лицом. Я нашла в себе силы успокоиться и даже прорепетировать некоторые элементы своего поведения, дабы выглядеть более уверенной и придерживаться стиля «я лучшая сторона той, какая я есть». Всё шло по плану. Николя завёл своё авто и поспешил на встречу к коллегам. У меня оставался всего лишь час для того, чтобы одеться и отправиться на мероприятие, которое прямо сегодня изменит мою жизнь и потрепет мои нервишки. А кому такие мероприятия нервишки не трепали, скажите?

Джиан, успокаивая меня, всегда говорил о том, что мне не о чем беспокоиться. Его мать замечательная женщина почтенного возраста, который обязывает её быть сентиментальной и ранимой, добродушной и гостеприимной хозяйкой. Чей дом пропитан ароматом самых простых, незамысловатых блюд. Ох, уж эти интеллигенты и присущие им манеры преуменьшать значимость тех вещей, чьё величие всё равно, как ни скрывай, бросается в глаза. К тому же в этот вечер, как мне обещал мой любимый, не мне одной придётся чувствовать себя волнительно.

Всё дело в том, что Николь, его родная сестра, сегодня также знакомит их матушку со своим ухажером. Скучать не придётся, подумала я, сидя в прихожей на кушетке возле выхода. Я вдохнула побольше воздуха, задержала дыхание и на выдохе принялась вставать, чтобы через пару минут уже запирать на ключ входную дверь и отправляться в путь.

За время моего пути, меня посещало то чувство вины, то чувство совести, то чувство, что всё это не просто так, и что я на верном пути, просто немного запуталась. Я знала, что поступала не по-честному, я обманывала сразу трёх людей: Николя, Джиана и себя. Что-то останавливало меня, не давало мне приближаться к тому дому, где через короткое время я окажусь в окружении новых людей, желающих со мной ознакомиться. Но мне казалось, что это говорило во мне волнение, без которого не обходится ни одно подобное мероприятие.

И, как ни странно, чем ближе я приближалась к месту назначения, тем меньше беспокойств причиняли мне мысли о том, что ожидает меня сегодня там. Более того, я была счастлива. Я была счастлива одной только мыслью: начинается моя новая жизнь. Осталось лишь попрощаться со старой.

Встретили меня с ощутимой радостью. В глазах Джиана светился огонёк счастья и не было предела моему удовольствию наблюдать за тем, как он бережно ухаживал за мной всё начало этого вечера, как изысканно он представил меня своей матери. Дом изнутри был обшит светлыми деревянными панелями, всем своим видом источающими дороговизну. В большом зале по всей площади полы были покрыты элитными коврами, а стены, куда ни погляди, украшены широкоформатными картинами, явно купленными из первых рук самих мастеров.

Где-то внутри меня закричала паника. Вот уж, действительно, скромная женщина, живущая по минимуму. Как же неловко я себя ощущала, среди этих исполинских дверных проёмов, высоких потолков и широких люстр, похожих на паникадила в церквях. Дом был просторен, огромен и в нём легко было заблудиться тому, кто здесь бывает не так часто, как хозяйка. Возможно, на то и был расчёт.

— Проходите к столу, дети мои, — прозвучал немолодой голос матери, — с минуты на минуту прибудут Николь и её кавалер, подождём их и начнём, пожалуй.

Мы помогли матушке Анне присесть на своё кресло во главе стола, а сами расположились по левую сторону от неё, занимая свои места на высоких стульях, каркас которых был выполнен из массива гевеи, а сами сиденья из крупноузорчатой жаккардовой ткани. На столе находилось не так уж и много угощений, но все они гармонировали друг с другом, и их сочетание даже визуально выглядело величественно и неподражаемо.

Спустя десять минут послышались шаги у зала, в дверях появилась высокая женщина богатырских размеров, какие были присущи всем её родным, находящимся со мной за столом. Той женщиной была Николь.

— Всем здравствуйте! Прошу любить и жаловать.

Она о чём-то ещё продолжала говорить, но меня это, по большому счёту и не волновало уже. В дверях появилась стройная фигура мужчины, чьё лицо сверкало счастливым волнением, глаза — радостью, а на левой щеке красовалось очаровательное пятнышко. Пятнышко, в которое я когда-то была влюблена.

— Ник…

Чуть было не выкрикнула я его имя, но после опомнилась и решила выкрутиться из ситуации.

— Николь! Как я рада знакомству с тобой! — максимально нервно и неискренне я подошла и заключила в родственные крепкие объятия незнакомую мне женщину.

Все присутствующие поочерёдно посмотрели друг на друга, нахмурив брови.

— Я тоже очень рада, — отодвигая меня в сторону от себя сказала Николь, — но ты даже не представилась.

— Меня зовут, — я замешкалась, и, не отводя головы в сторону, посмотрела на Николя, который стоял чуть левее от Николь, — меня зовут Дженни.

— Очень приятно, Дженни. Знакомься, это — Николя, мой кавалер.

Крутилось у меня в голове, пока я стояла в немом ступоре: «ка-ва-лер. Ты — кавалер? Да ты сегодня спал в одной кровати со мной, и завтракали мы за одним столиком!»

— Я Дженни, очень приятно, — наконец вымолвила я.

— Николя. Очень приятно.

После этого мы пожали друг другу руки, трясущиеся от страха, он ещё некоторое время побеседовал с матерью Анной, с Джианом, постоянно поворачиваясь ко мне, моргая своими напуганными глазами. Нашего напряжения невозможно было не заметить. Наверное, и он тоже знаком с ней полгода, как и я с Джианом. Наверняка! Вот тебе и «поеду на встречу с коллегами, поеду на встречу с коллегами!» Ага, с коллегами. Неожиданная встреча.

Я, конечно, ожидала разные варианты того, как мой обман может разоблачиться. Мне казалась наиболее реалистичной ситуация, при которой Николя заявляет о том, что знает о моём романе за его спиной. Но такие обстоятельства, что произошли с нами в этот день, я даже и представить не могла. Шокирована ли я была такой встречей? Да. Что же теперь делать? Не знала. Но и мыслей о попытках нормализовать наши отношения в браке теперь и быть не могло. Наоборот, появилось сильное желание прямо сейчас разорвать на части любые контракты и документы, что связывали нас с ним, и пожелать друг другу удачи.

Было мерзко и противно, хотя с другой стороны я перестала ощущать это давящее чувство совести. Оба были виноваты, оба грешны, оба в одинаковых условиях.

Единственное, что нас связывало с Николя — наш общий обман, который никоим образом не должен был раскрыться. Это нас одновременно и сплотило, и отдалило ещё больше друг от друга.
Не могу не отметить, что где-то в глубине души мне стало легче. Я сделала всё, что могла, и теперь дело за малым. Назад дороги нет, осталось лишь завершить наши отношения с Николя. Страха уже нет, всё почти встало на свои места.

С каким напряжением мы сидели за столом, это нужно было видеть. Пережёванная пища застревала в горле, её сложно было проглотить. Настолько это горло было напряжено. Сердце трепыхалось в груди, дрожали руки, дыхание становилось сбивчивым.

— Да не волнуйся ты так, Дженни, — бережно коснулась моей руки рука матери Джиана, — на тебе лица нет, расслабься!

Напротив меня с точно таким же лицом восседал мой муж.

— Николя, и тебе не помешало бы расслабиться! Вы что, сговорились с Дженни? — продолжала шутить мать.

Все вокруг смеялись. Но наш с Николя смех отличался наигранностью, неискренностью. Казалось, мы смеялись даже громче, чем нужно было бы в этой ситуации. Дольше, чем все остальные. И это придавало лишней неловкости моменту.

Вечер подходил к концу. Во дворе дома, прежде чем мы попрощались, ко мне подошла Анна.

— Ты знаешь, Дженни, — она отвела меня в сторону от толпы прощающихся в полутьме гостей, — в тебе есть что-то необычное…

Ну, конечно, в тот момент у меня взмокли руки. Первое, что могла родить моя фантазия, это — «мой обман раскрыт, я выдала себя и Николя, всё кончено, пора бежать, как стыдно!»

— Что же? — с натянутой улыбкой поинтересовалась я. — Ты, словно не с этой планеты. В тебе есть что-то неуловимое, неосязаемое. В тебе оно есть, ты необычный человек, Дженни. Но не ты одна такая, я это чувствую. Однажды, ты это поймёшь. Но тебе не стоит беспокоиться, я говорю об этом в хорошем смысле! Ты другая, на твоём лице есть печаль, как и в твоих глазах. Я чувствую, что ты чем-то обеспокоена. И ты всегда можешь положиться на меня, на моё плечо, рассказав о своих бедах и печалях. — Мать Джиана заключила в обоих своих руках мою правую руку. — Когда тебе нужна будет моя поддержка, всегда рада видеть тебя в своём доме. Когда тебе нужна будет моя помощь, я жду тебя.

Вот такого развития событий я не ожидала. Я поблагодарила Анну, затем она удалилась в свой дом, попрощавшись с гостями на пороге. Я медленно, загруженная мыслями, подходила к крыльцу.

— Дженни, что тебе говорила мама? — спросил у меня Джиан.

— Она, — немного отвлечённо ответила я, не желая говорить обо всём, что сказала мне Анна, — говорила о том, что рада была со мной познакомиться.

— И всё?

— Д-да, и всё.

Джиан слегка улыбнулся.

— Тогда, скажи мне, — он медленно поднял мою руку, — откуда у тебя это кольцо?

На безымянном пальце правой руки красовалось необычайной красоты кольцо. На его верхней части, где обычно располагаются камни, едва виднелась выгравированная надпись «И не уйдёшь, и не обманешь, и не отступишь, и не предашь…». Надпись прерывалась этими словами, продолжение было стёрто. Я была удивлена.

Растеряно я озиралась по сторонам, смотрела в глаза Джиану, который, в общем-то, был не очень-то поражён. Неужели он знал об этом? Это был их общий план? Или это какой-то знак? Хороший ли это знак? И, будь этот знак недобрым, стал бы Джиан улыбаться мне в глаза, видя на моём пальце это кольцо?

— Ты удивлена, Дженни, но тебе стоит понять одну вещь, — говорил мне Джиан, провожая меня до такси, — моя мама видит в тебе что-то необычное, она видит твою грусть и пытается тебе помочь. Кольцо, которое ты сегодня получила, это тоже… своеобразная помощь…

— Ничего не понимаю. — Знаю, Дженни, знаю. Но тоже чувствую, что ты запуталась, и это как-то должно тебе помочь.

— Я даже не почувствовала, как она на меня его надела! — Я знаю!

Когда мы уже подошли к машине, Джиан схватил меня за плечи, повернул к себе и сказал:

— Что бы ни происходило, пусть происходит так, как нужно. Договорились?

— Но…

— Договорились? — требовательнее зазвучал его голос в темноте.

Я видела два встревоженных глаза напротив меня. Такие вещи не говорят просто так. Обычно их говорят, когда надвигается какое-то безумие. Я была встревожена ещё больше.

— Договорились, — вымолвила я.

Затем мы попрощались, я села в машину. Прежде чем мы тронулись, я увидела во тьме ещё два глаза, наполненных тоской. Два знакомых глаза Николя. Взглядом он провожал, уезжающий вдаль автомобиль, который через полчаса доставит меня домой. В дом, в котором мы сегодня ещё увидимся с ним, и о чём-то будет беседовать, беседовать, беседовать… А, быть может, наше время пройдёт безмолвно оттого, что нечего больше сказать, всё сказано без слов сегодня в доме матушки Анны.

Я ехала домой, исполненная грусти. То и дело я рассматривала кольцо. Вчитывалась в слова.

«И не уйдёшь…»
Куда? Откуда? От кого? Зачем?
«И не обманешь…»
Уже обманула… Всех вас обманула, и продолжаю обманывать. «И не отступишь, и не предашь…»

И слова обрываются. Свободное место позволяет дописать еще пару строк, но их нет. Хотя, кажется, они тут были.
Кольцо я убрала в укромное место в спальне — в верхний ящик своего комода как только приехала домой.

Мне нужно было прийти в себя после всех этих встрясок. Долгое время я пробыла в ванной, смывая с себя прошедший день, что принёс мне гамму впечатлений: хороших, плохих и загадочных. Николя приехал позже, когда я допивала чашку чая на кухне. Он молча переоделся, суетливо повозился возле своего комода, а затем пришел на кухню. Я не спешила уходить, несмотря на опустошенную чашку у себя в руках.

— Налью чаю. Тебе добавить? — поинтересовался он.

«Когда ты в последний раз такое у меня спрашивал, Николя? Что с тобой?» — хотелось мне сказать. Но вместо этого я лишь кивнула. Чаю мне не хотелось, но почему-то я согласилась на чашку. Осознавая, что ещё минут семь мы проведём в молчании вдвоём. Прямо здесь, на кухне.

— Сегодня… — протяжно начал он.

— Давай не будем, — остановила его я.

— Давай не будем.

Спустя минуту тишины кто-то из нас подумал: «видимо, действительно, настала пора поснимать плафоны». Возможно, это мы оба подумали одновременно.

Всю ночь мы то и дело подливали друг другу чаю, заваривали новый чай, и снова его подливали. Мы то молчали, то без умолку рассуждали о том, как нам дальше себя вести, что теперь делать. Мы даже вспоминали наши приключения, что произошли с нами за эти пять лет, мы о многом разговаривали. Мы даже смеялись, и не стеснялись иногда пустить слезу. Пожалуй, единственная тема, которой мы не касались, был минувший день. День, который открыл глаза на правду. День, который расставил всё по своим местам.

Мне не было жалко пережитых лет. Наоборот, мне доставляло радость вспоминать минувшие года. Я восхищалась выдержкой, относительным спокойствием наших отношений. Но плафоны… Ох, уж эти чёртовы плафоны. Со временем так затемняют свет, так тускло из-за них, так они надоедают. Однажды они могут настолько сильно надоесть, что ты меняешь не плафоны, а целую жилплощадь. Лишь бы их не видеть больше.

Спустя полгода очень многое поменялось в моей жизни. Мы с Николя продали дом своим знакомым, расторгли брак, разбежались по разным уголкам нашего города. Этот город был единственным элементом нашей жизни, который ещё как-то связывал нас. Это единственное, что было нашим общим. В моей жизни с Джианом становилось всё только лучше, если посмотреть со стороны: мы налаживали нашу совместную жизнь, планировали свадьбу и выглядели, как идеальная пара. С его матерью у нас сложились доверительные отношения. Каждые два дня я ездила к ней в дом, мы беседовали с ней вечерами, созванивались и обсуждали множество повседневных вопросов, которые сменялись вопросами, не относящимися к обыденности и быту, а, скорее, к философии.

Мудрая женщина учила меня многому, и никогда не смела спрашивать лишнего, чем и заслужила моё уважение. Она, пожалуй, заменяла мне всех моих родственников. Она была в сотню раз ближе ко мне, чем любой из них. Казалось, Анна знала меня уже много-много лет, и всегда давала понять, что она рядом, и я могу положиться на неё. Она была мудра до мозга костей, но, как подобает приличной женщине, никогда не кичилась этим.

Мы говорили с ней обо всём. Но как-то так выходило, что мы ни разу не затронули тему моих предыдущих личных отношений. То ли из вежливости она избегала подобных вопросов, то ли… Иногда создавалось впечатление, что она обо всём этом знает, но молчит. Сама я не поднимала об этом разговор. Всё происходило тихо, мирно и без лишних встрясок. Я стала регулярно носить её кольцо, а она была в восторге от этого. Её глаза о чём-то говорили мне в те моменты, когда она замечала это золотое изделие на моей руке. И мне тотчас вспоминались её слова:

— Однажды момент настанет, Дженни, и ты всё поймёшь, — часто говорила она, нежно обнимая меня.

Что я должна буду понять, я не задумывалась. Но слова её звучали так, словно всё, что меня ожидает впереди, пойдёт лишь на благо всем нам. Иногда полезно довериться словам мудрого человека в своей жизни, забыв о суете. Мать слабела с каждым днём. Время забирало её жизненные силы, но глаза её сверкали былой уверенностью в будущем и настоящем, а также и любовью ко мне. Я ценила Анну и всячески её поддерживала. Мы все её поддерживали.

Как-то так получилось, что постепенное ухудшение состояния матери сплотило нас всех. Николь и Николя, Джиан и я объединились в неразрывный квартет, регулярно обитающий возле лежащей в своей кровати матушки Анны. Ранее мы не часто виделись с Николя, и предпочитали друг друга не встречать в повседневной жизни. О состоянии матери заботились больше сего я и Николя. Джиан и Николь почему-то старались держать на дистанции от неё, и это не могло не казаться странным.

За некоторое время до своей кончины Анна позвала к себе меня.

— Дженни, я хочу тебе о чём-то сказать, — её ослабевший голос доносился до меня, вызывая слёзы на моих глазах, — порой в нашей жизни должны происходить перемены. Новое приходит на смену старому, что-то должно уходить из наших жизней. Я думаю, ты меня понимаешь, Дженни. Дорогая моя, не печалься об этом, тебя ждёт ещё слишком много изменений в твоей жизни, так же как и в жизни… Николя.

В тот момент я словно выпала на минуту из жизни. Я сидела возле кровати Анны, её речь шла своим ходом, я слышала её, но лишь фоном. Потому как в голове был один лишь вопрос: «почему она сказала именно про Николя? Почему именно Николя, а не её сын Джиан? Или её дочь Николь? И какие изменения ждут его и меня?»

— Дженни, я думаю, ты сейчас задумалась над моими словами по поводу Николя? Не стоит волноваться, всё идёт своим чередом. Однажды момент настанет, и ты всё поймёшь.

Через минуту она добавила, уже закрывая глаза:

— Я хочу тебе сказать, дорогая моя Дженни, что ты стала для меня совсем родной за это недолгое время. Я не ошибалась тогда, когда сказала тебе, что ты словно с другой планеты, в тебе есть грусть, твои глаза живы и наполнены этой грустью. Ты живой человек, в котором есть тоска. Но ты должна понимать, Дженни, по чему твоя тоска. Твоя тоска по…

— По Николя? — не выдержала я.

— Ты знаешь это лучше, чем знаю я, Дженни. Иногда нам приходится терять в этой жизни, и мы не может препятствовать этим потерям. Они необходимы, хотя и болезненны. Сейчас ухожу и я, и для тебя, и для Николя это потеря. Но, знаешь, что сложнее всего терять?

Настала напряжённая пауза, по ощущениям длившаяся целый час. Анна посмотрела на меня с заботливой строгостью и продолжила.

— Иллюзии.

Комната стала шире вдвое. Стало душно.

— Иногда нужно походить по соседним домам, посмотреть, как выглядят чужие плафоны, чтобы познать ценность своих. Они ведь бывают разными: тусклые, яркие, запылённые, чистые, большие и маленькие. Ты часто сетуешь на свои плафоны, считаешь их грязными. Но у тебя есть много способов, как исправить положение. Конечно, ты можешь их выбросить и купить новые. А еще, дорогая моя Дженни, ты можешь переехать из того дома, где были эти напрягающие твоё сознание плафоны. Переехать туда, где они ещё чистые. Как вы с Николя и сделали, верно?

Я приподнялась на мгновение, но затем снова села. Огорошенная словами матушки Анны, я продолжала молча смотреть на неё. Необыкновенная женщина. Вероятно, тоже с другой планеты. Она слишком многое знала обо мне всё это время. Но ни разу не поговорила об этом со мной.

— Но я хочу сказать тебе, Дженни, что любые плафоны однажды смогут запылиться и загрязниться, если за ними не ухаживать. Любые плафоны перестанут по-прежнему так ясно пропускать свет, как это делают новые, ещё совсем свежие плафоны. Но свет при всём этом раскладе не становится хуже, он по-прежнему светит с той же силой. И лишь запылённость плафонов создаёт иллюзию того, что свет стал тусклее. Это иллюзия, Дженни. И я очень хочу, чтобы ты это понимала.

Мать ослабела ещё больше, я позвала на помощь. В комнату вошли три человека. Николя, Николь и Джиан. Времени оставалось мало.

— Нужно что-то делать, помогите мне, — позвала на помощь и так уже подошедших людей.

Откликнулся на мой зов лишь Николя. Джиан и Николь стояли, молчаливо опустив глаза в пол.

— Почему вы бездействуете? — обратилась я к ним.

Оба посмотрели на меня пустыми глазами.

— Дженни, ей уже не помочь, — ответил меланхолично Джиан, — это есть жизнь.

Он ответил, а у меня потемнело в глазах. А дальше, как во сне. Суетились лишь мы с Николя, пытались хотя бы как-то привести в чувства мать Анну. А дальше — полиция, сирена, больница, салон ритуальных услуг. А на фоне — две безмолвные и безэмоциональные статуи — Николь и Джиан, как два заблудившихся призрака, отирающихся рядом, отрешённые от всего мира, смотрящие на нас с Николя, как на умалишённых.

Спустя три дня мы по-прежнему были сами не свои. Каждую ночь, как только мне удавалось уснуть, мне снилась она — старая женщина, привыкшая ко мне за небольшой срок, считавшая меня чуть ли не дочерью, подходила ко мне и указывала на кольцо. Она что-то говорила мне, но мне не запоминалось ровным счётом ничего. Я вспоминала все её слова, я скучала по её советам. Мне так хотелось, чтобы в этот трудный час, когда я оплакиваю её потерю, она же и пришла ко мне, коснулась плеча и сказала бы что-то такое же мудрое, как и раньше. Но я знала, что она и так всегда рядом — в моём сердце. Когда погребальная церемония подошла к концу, когда все разошлись по своим делам, возле могилы остались ещё постоять мы вчетвером. Я, Николя, Николь и Джиан. Джиан подошел ко мне. Всё такой же меланхоличный. За все эти дни он не пролил ни одной слезы, не помог мне ни в чём, не притронулся ко мне, не утешил и сам не просил утешения. Это казалось странным, но в эти дни я не могла думать ни о чём другом, кроме случившегося с матерью Анной.

— Дженни, — обратился ко мне Джиан, — когда-то я тебе говорил о том, что что бы ни происходило, пусть происходит так, как нужно. Ты помнишь это?

— Да, я помню, но твоя мама…

— Я понимаю, но я сейчас не только об этом, — прервал он мою реплику.

— А о чём? — настороженно, едва дыша, спросила я.

Я смотрела ему прямо в глаза и ждала объяснений.

— У тебя впереди хорошая жизнь, Дженни, я не хочу тебе мешать. У тебя осталось ещё много десятилетий впереди, а от меня не останется скоро почти ничего.

— Как это всё понимать? — сходя с ума от всего происходящего спросила я, — Что всё это означает?

Я приблизилась к нему, а он отдалился. От него веяло холодом.

— Я боюсь, что я лишь иллюзия в твоей жизни. Иллюзия, которая должна исчезнуть сегодня же, выполнив все свои обязанности, — сказал он мне и голос его затихал с каждым мгновением.

— Что ты такое говоришь? Вот же ты, из крови и плоти, никуда ты не исчезнешь!

Я попыталась схватить его за руки, но прошла сквозь него. Он исчезал. Та же картина была и с Николь. Иллюзии уходили. Они были идеальными людьми, они были теми, кто пришёл ненадолго, чтобы провести нам встряску. Но они должны исчезнуть, а мы не должны им мешать.

— Постойте! — окрикнул уходящие фигуры Николя, — Куда вы?

Фигуры ещё немного посмотрели на нас, затем аккуратно повернулись спиной и, растворяясь в пространстве, ушли куда-то по направлению к памятникам и оградкам. Каждый, казалось, к своим. Каждый из них выполнил свою миссию в наших жизнях. В их глазах была благодарность. Наверное, и мы за это короткое время смогли хотя бы немного осчастливить их. Привнести каплю радости этим заплутавшим душам, наконец, нашедшим своё успокоение. Еле дыша, не проронив ни слова, словно всё это был жуткий сон, мы добрались до машины Николя.

— Наверное, мы сейчас проснёмся, — попытался пошутить он. — Надеюсь.

Но вместо этого мы наоборот погрузились в сон. Уставшие и изнеможённые.

— Дженни, откуда это у тебя? — Николя пытался меня разбудить.

— Ты о чём?

— Об этом, — он указал на кольцо.

— Я думала, ты уже обращал внимание. Это кольцо подарила мне мать Анна. Еще в…

— В первый день, да? В первый день подарила?

— Да. А откуда ты об этом знаешь?

Он молча достал из заднего кармана сумки золотое изделие, похожее на моё. По всей видимости, я была не одна, кому подарили похожее кольцо. Загадочность происходящих событий не давала нам успокоиться. Я принялась читать надпись на его кольце. Начало было стёрто.

«…И, как цветок, ты вмиг увянешь, И жизнь за вас свою отдашь.»

— На моём написано вот это, — перенесла я свой взгляд на своё кольцо.

«И не уйдёшь, и не обманешь, И не отступишь, и не предашь…»

— Всё сходится. Читай всё вместе.

«И не уйдёшь, и не обманешь,

И не отступишь, и не предашь,

И, как цветок, ты вмиг увянешь,

И жизнь за вас свою отдашь.»

Дальше не было смысла что-либо говорить друг другу. Момент настал. Я всё поняла, матушка Анна. После этого мы отправились возвращать всё на прежние места. Главное, нам необходимо было почистить наши плафоны.

Через месяц мы вернулись на прежнюю жилплощадь, откуда и началась вся эта история. Мы по-новому взглянули на привычные и надоевшие вещи, переосмыслили всё, что нам когда-то опостылело. Мы были заняты круглосуточно: половину времени работой, половину времени — диалогами. Мы общались столько, сколько не общались уже целый век. Мы чистили свои плафоны, и свет становился всё ярче и ярче.

В скором времени, когда мы вернули себе всё, что потеряли за это время, решили посетить дом, где жила совсем недавно Анна. Признаюсь честно, я безумно тосковала по ней. И её дом, хотя вход для нас и был уже закрыт, придал бы мне хотя бы каплю успокоения. Я грезила добраться туда вместе с Николя, постоять и хотя бы недолго повспоминать все события, которые произошли в этом доме. Как много связано с ним, как много мудрости мы набрались в нём, как много переосмыслили.

Каково было наше удивление, когда место, где ранее возвышался прекрасный дом, оказалось пустырём. Пустырём, на котором никогда не бывало никаких построек. Чистое, пустое место. Спустя некоторое время, когда мы покидали эту, ставшую уже родной, территорию, нас не так волновало исчезновение дома. Не так волновало и таинственное исчезновение могилы матери Анны, когда мы приехали навестить её на кладбище. Мы даже с улыбкой отнеслись ко всему тому, что нам пришлось лицезреть. Нет, не только с улыбкой. С благодарностью. С благодарностью за встряску.

— Джиан… О, Джиан, мой голубоглазый любитель французских булок, которые я готовила по воскресеньям, прежде, чем приехать к тебе, чтобы снова насладиться нашими невинными прогулками в загородных садах, — говорила я, и улыбка захватывала всё большую площадь моего лица, — спасибо тебе, Джиан. Спасибо!

— И тебе, Николь, спасибо, — чёрство, но с настоящей благодарностью повторил Николя, — спасибо вам, дорогие иллюзии. — Спасибо за то, что мы исчезли? — два голоса из ниоткуда донеслись до нас с ветром, холодным и влажным, как слёзы счастья на наших глазах.

Улыбаясь, мы держали путь домой. Иногда, действительно, необходимо чистить свои плафоны, чтобы свет не переставал вас радовать. Нужно уметь ценить чудо каждого светильника, и беречь его.

Момент настал, я всё поняла, матушка Анна.

5 февраля 2018 г.

Незабудки

До конца существования оставалось четыре часа.

В подъезде послышались шаги. Они приближались с каждой секундой. Через минуту, когда последний шаг прозвучал аккурат возле порога квартиры, шум затих. Спустя секундное царствование тишины, раздался робкий стук в дверь.

Ева больше не ждала никого ни вчера, ни, уж тем более, сегодня. Тем не менее она подошла к двери и открыла ее.

— Ты даже не спросила, кто там, — с кривой улыбкой сказал Ян.
Ева отошла в сторону, освобождая проход в квартиру, слегка махнув левой рукой. Она как бы сказала «проходи».

— Нет смысла спрашивать, ты же знаешь, — сухо ответила Ева, — пройдешь?

Ян хитро опустил глаза, словно прямо сейчас, прямо здесь — на пороге, ровно в восемь вечера, он поспешно придумывал у себя в голове веселую реплику, чтобы впечатлить свою давнюю подругу, с которой вот уже два года, как он не поддерживал связь. Вместо слов, он просто протянул к Еве букет незабудок.

Та слегка растерялась. Для кого-то это были бы обычные незабудки, но не для них.

— Ты не разувайся, проходи так, — она теребила цветы в руках, словно девочка-подросток на первом свидании.

Он прошел на кухню и присел за обеденный столик, осмотрелся вокруг и понял — здесь ровно ничего не изменилось; все осталось таким же, как и два года назад. Маленькое окно, на нем тонкая розовая занавеска, колыхавшаяся от сквозняка, декоративные бабочки, приклеенные к откосам, разных размеров и цветов обложенные известью горшочки с фиалками и орхидеями, полупрозрачная скатерть, свисающая над подоконным радиатором, жалкий смеситель, словно метроном, отсчитывающий секунды ударами капель по дну раковины. Все те же тусклые обои, рыхлые плинтуса и осыпавшиеся потолки. Квартира старых времен, стены которой слыхали множество слов, сказанных и в горе, и в радости, крики счастья, боль утрат, песни под гитару пьяных вечерних посиделок бывших жильцов.

Ева набрала в стеклянную вазочку воду и окунула в нее концы стебельков незабудок.

— А воду зачем? — усмехнулся Ян.
Она на секунду замерла, словно осознав бессмысленность своих действий.

— Думаешь, цветам не хотелось бы напоследок испить воды?

Как всегда она была права. Холодная, непробиваемая, упрямая. С ней невозможно было спорить или убеждать.

— Это все равно не поможет ни им, ни нам, — сказал он.

— Но осчастливит их перед неизбежным увяданием.

Она поставила вазу посреди стола и присела напротив Яна, скрестила руки, положив их на поверхность скатерти. Было видно, что она едва сдерживает свое нервное напряжение. Глаза ее холодно смотрели куда-то вдаль, сквозь железобетонный слой вертикальных преград, сквозь подъезды и лестничные пролеты, дворовые парки и площадки. Во взгляде ее читались усталость и опустошенность души. В них больше не было ровным счетом ничего.

Ян тяжело вдохнул воздух и точно так же тяжело его выдохнул. Он понимал: случится неизбежное, непоправимое. Оно несется прямо на них, всеми своими сверкающими в ночной тиши огоньками, скрипя металлом, распространяя по атмосфере вражеский аромат пороха, и несет за собой неминуемую гибель всего живого. И не остановить рукой синие огоньки этого безумия, не прикрыть плечом дорогих тебе людей, и не убежать никуда.

— С тех пор, как я ушел, у тебя не было никого, как вижу?, — Ян кивнул головой на бардак, незаконченный ремонт, отслаивающиеся плитки от стены над раковиной, отсутствующий плафон на потолочной лампочке, синей резиновой лентой покрытые провода, торчащие в разные стороны, как стрелки сломанных часов.

— Не было, — насупившись ответила Ева, как обычно, отвечают дети, когда их отчитывают за провинность, — мне было не до этого.

— Два года прошло как-никак.

— Да хоть сто… Толку-то? Мне все это было не нужно.

— Ева, скажи, это моя вина? — он даже слегка наклонился, чтобы заглянуть в погасшие глаза подруги.

Та неискренне усмехнулась.

— Нет, ты не виноват. Даже в голову не бери. Видишь ли, в жизни каждого человека наступает рано или поздно такой период, когда он понимает, что просто необходимо перестать делить себя с кем-то. Само сердце просит этого. И если ты ослушаешься его просьб, оно жестоко накажет. Неужели для сердца отдых — непозволительная роскошь?

— Чувствую себя подлецом, ты понимаешь меня? Бросил тебя в такой трудный период жизни.

В головах двух людей, сидящих на кухне, пронеслись страшные картины прошлого, которое было два года назад, но запомнилось навсегда, и если бы была возможность, этот ужас передавался бы через кровь из поколения в поколение, от детей к внукам, от внуков к правнукам. Пожар, заставший целую семью на церемонии помолвки, крики отчаяния, не выжил никто, кроме них — Ева и Ян — без тридцати дней молодожены. В этот роковой день они потеряли всех своих близких и родных людей. Дальше — переезд в эту квартиру, где до сих пор царит то мрачное послевкусие потерь и страха, где каждую ночь приходят сновидения, и призраки прошлого заглядывают в окна, качают клены за окном и ветвями их стучат по окнам, где скрипят полы и каждое зеркало своей леденящей душу гладью отражает лица покинувших этот мир родных.

— Нам давно пора забыть все это, словно страшный сон, — сказала, не глядя в глаза Яну, Ева, — все уже в прошлом, все хорошее, все плохое. Это то, что сделало нас нами, не более того. Случается всякое, ты не виноват.

— Я виноват в том, что испугался проблем, свалившихся на наши головы.

— А кто бы их не испугался, Ян? — глаза ее слегка заблестели, и она наконец-то посмотрела на него.

Нависла тяжелая пауза. Та пауза, когда ни один из собеседников не знает, что сказать. Та пауза, которая сказала все за них сама.

— Ну так ты меня прощаешь?

До конца существования оставалось три часа.

Аромат наступающего лета, пропитанный свежескошенной травой, проникал сквозь даже самые тонкие щели в деревянных окнах квартир. Мир погружался во тьму ночи, часы тикали и напоминали о том, что ничто не вечно, о том, что оставалось совсем чуть-чуть.

— Незабудок тогда было много, — промычала Ева едва слышно, сквозь кулак, лениво прислоненный к губам, — помнишь еще, да?

— Помню. Он слегка прищурил глаза, посмотрев куда-то влево.

— Помню, их было очень много. Они были на каждом углу: в залах, на веранде, на балконах, на дорожках и столах во дворе, на каждом дереве, в волосах девочек. Да что там, все, кто пришел, были одеты в костюмы и платья незабудкового цвета, разве не прелесть? Я помню Стива и Эли, и их двух близнецов, и наших родителей, и кузину Инну, и дядюшку Ника, и много-много кого, и все они, как один, в голубых и синих одеяниях.

— Голубое сияние, — улыбнулась Ева, — словно сама чистота блистала на этом торжестве. А люди, как сотни синих огоньков, кружились в праздничной суете…

Лицо ее резко изменилось. Словно оно постарело за долю секунды.

— А после, это все уже на самом деле обернулось огнем, — добавила она.

Ян положил свою руку на ее плечо.

— Ты права, нам стоит забыть о том, что было дальше.

Ева слегка подвинулась, чтобы рука друга не доставала до нее.
Он все понял.

— Я слышала, что за эти два года ты уже успел жениться?

— Верно.

— Очень жаль, что вам пришлось разойтись.

— А никто и не расставался.

Ева выпрямила спину, приподняла плечи и нахмурила брови.

— Тогда, что ты тут делаешь? Почему ты не с семьей? Осталось совсем немного времени, а ты тут — со мной.

— Потому что ты со мной. Мы договорились последние часы нашей жизни провести там, где душа желает. И каждый из нас не пожелал оставаться дома. Когда-то давно я обещал тебе, что буду рядом в самый ужасный наш час. Однажды я совершил ошибку и не сдержал обещанного. Но теперь — я тут. Жаль, пришел не сразу. Сначала я бродил по тем местам, где был когда-то счастлив, я ходил по улицам, я вдыхал запах наступающего лета, которому не суждено наступить, я смотрел ввысь, туда, где последний раз видны проблески звезд, и уже в полночь этот кристальный купол будет затуманен пылью и сожжен дотла, где изредка будут сновать туда-сюда синие огоньки, — он задумался на мгновение, а после добавил, — как незабудки.

— Надо же, какое совпадение, — заметила Ева.

— Именно. Словно они все знали. Словно они хотели этим сказать, что…

— Что мы их никогда не забудем.

Нависла все та же тяжелая пауза.

— Теперь ты тут. Значит тебе тут хорошо и душа твоя этого желает? — спросила Ева.

— Я зашел разве лишь для, — замялся Ян, отводя взгляд подальше от глаз подруги.

— Говори. У нас совсем нет времени на глупости, вроде страхов или стеснений.

— Я пришел лишь попросить прощения за тот свой поступок, — его лицо выражало глубокую эмоциональную деятельность, — я не должен был тебя оставить наедине с нашей проблемой.

— Ян, каждый из нас переживает горе по-разному. Для кого-то требуется год, чтобы прийти в себя, для кого-то месяц, для кого-то день. Не собираюсь тебя оправдывать, но ты поступил ровно так, как ты должен был поступить. Это был лишь твой выбор. Выбор не смотреть на мою усталость, на мою боль и страдание, — она говорила это с таким холодом, с каким никогда бы этого не говорила, не будь впереди последние пару часов жизни на этой планете, — а мне бы не следовало тебя держать, заставляя каждый день все это терпеть. Но, если тебе так хочется услышать это, то хорошо — я тебя простила.

И в тот момент, когда она договорила последнее слово, часы подсказали, что осталось два часа. Пожалуй, окончательно женщина может простить такую подлость только в том случае, когда до конца света остаются считанные часы.

— Спасибо, — кротко ответил Ян.

Осознание того, что остается все меньше времени, убавило в нем желание как-то сопротивляться отчаянию.

— Может, всего еще можно избежать, как думаешь? — с легкой улыбкой спросила Ева, кивнув куда-то в небо, словно незабудковое шоу из синих огоньков уже началось.

— На этот раз точно нет. Нас уже и так слишком много обманывали. Думаю, в этот раз нам не избежать ничего. Железные громадины с блистающими синими огоньками уже в пути, и я наблюдал за ними. Они не сойдут с пути. Каждый день они приближались к нашей планете, и вот сегодня они сделают свое дело.

Она подошла к окну и посмотрела вниз. Город жил. Был обычный весенний вечер.

— Удивительно.

— Что удивительного? — поинтересовался он.

— Удивительно то, как люди паникуют, когда им говорят неправду. И как спокойны, когда новость не является обманом.

— Может, оно и к лучшему. Нет паники, человечество занимается своими делами, дети сладко спят, убаюканные добрыми сказками, которые им рассказали такие же спокойные родители, кто-то сейчас отдыхает на природе или выпивает свой последний бокал пива в баре. И каждый из них наслаждается. И это лучший исход даже для тех, кто болен ибо для них это последние два часа мучений.

Ева сначала посмотрела на него, как на сумасшедшего, а потом поняла — он чертовски прав. Правда, она еще никогда его не видела таким. Видимо, правы, кто говорил, что знакомство никогда не кончается. Ты изучаешь человека каждую минуту, и жизни всей не хватит, чтобы изучить его. Ранее трусливый и неуверенный, а теперь вот — спокойный и безмятежный, как стадо африканских слонов в сезон дождей. И сама она не паникует, и он абсолютно спокоен. В чем же дело? Неужели теперь не страшно все терять. Где мы будем после? Как свяжемся друг с другом? Где после всего этого нам искать друг друга? Каков будет исход? Когда мы, черт побери, еще раз сможем встретиться? Кому мы потом взахлеб расскажем «представляете, что мы пережили, не поверите!». Ответь ей, Ян, она все еще смотрит на тебя и еще ощущает что-то щекочущее ее тело изнутри где-то в районе диафрагмы.

— У тебя не появился ни один ребенок за это время? — Ева никогда бы не задала этот вопрос ему напрямую, но сегодняшние обстоятельства меняли все.

— Нет, и слава всевышнему, — уверенно ответил он.

Она явно не ожидала от него столь быстрый ответ на такой неудобный вопрос, и он это понял.

— Ну а что тут удивительного в моем ответе? И хорошо, что их сейчас нет. Они не застанут весь этот ужас, что случится с нами через, — он задумчиво посмотрел на часы.

До конца существования оставался один час.

— Сколько? — спросила Ева, — сколько осталось?

С каждой минутой инстинкты самосохранения все-таки давали о себе знать, появлялся страх, руки дрожали и холодели.

— Еще есть время. Пойдем, — Ян схватил Еву за руку и ринулся к выходу.

— Стой! Куда ты меня ведешь?

— Неужели последний ч… — он на мгновение запнулся и решил, что будет лучше, если она не будет знать о том, сколько точно им осталось, — я хотел сказать, последнее время ты хочешь провести взаперти, в душной комнате или кухне, где обитает что-то вроде тьмы и страха, убивающие тебя на протяжении вот уже двух лет?

— Час? Нам остался только час? — восклицала Ева, — неужели так быстро прошло время? Почему так быстро?!

— Час пройдет еще быстрее, но мы его опередим, верно?

— В каком смысле?

Они выскользнули из квартиры, не закрыв за собой дверь, они пробежали по пыльным коридорам и лестничным площадкам, спустились к подъезду и, словно ветер, снесли со скамейки бумажные газетные листы, на которых через пять-десять минут ляжет спать местный бродяжный паренек, они промчались мимо парков, по пути отвечая на вопросы возмущенных прохожих «что случилось?» простыми словами «идите и любите, радуйтесь, пробуйте себя на прочность, осталось не так много, как вам кажется!» и направились в сторону старого холма, плавно перетекающего во что-то напоминающее овраг, рядом с которым линзой поблескивало небольшое озеро. А на его берегах — бесчисленное количество незабудок самых разных оттенков.

— С этого, именно с этого началось наше знакомство, — прошептала Ева.

— Этим оно и закончится, — едва слышно дополнил Ян.

И они наслаждались моментом, забыв о времени, обо всем, что ждет их дальше. Они разговаривали, они танцевали, они смеялись, у них больше не было обид и печалей, все это они оставили в прошлом, которое уже никогда не вернется, или отложили на будущее, которое уже никогда не наступит.

Спустя пару минут они, уставшие, свалились на траву. Лунный свет ложился голубыми дорожками на спокойное озеро, уходил немного дальше, где двое, раскинув руки, лежали и смотрели в небо, сквозь заросли травы и синие цветки.

— Подумать только, я их вижу, — прищурилась Ева, глядя куда-то вверх, — теперь у меня нет никаких сомнений, что они все-таки придут.

— Страшно?

— Страшно. Страшно уходить навсегда, ничего даже не оставив после себя. Да даже, если бы и оставили…

— По сути, Ева, мы никуда не исчезнем сегодня. То, что мы оставим после себя, будет являться неким строительным материалом для всего того, что будет в будущем, — с абсолютным спокойствием говорил Ян, — ничто не исчезает бесследно, все остается тут. И мы остаемся, и эти люди, которые сейчас беззаботно проводят время.

— Кстати, сколько его у нас осталось?

Ян посмотрел на наручные часы.

До конца существования оставалось десять минут. Огоньки в небе стали отчетливее видны, они явно приближались к планете. Уже издалека, откуда-то с юга, потянуло дымом, слышались скрежет и скобление металла о металл, или о каменную поверхность. В горле у Яна что-то набухло, ему захотелось проглотить несуществующий комок, в груди что-то то сжималось, то подпрыгивало до самого горла и, кажется, еще немного, выпрыгнуло бы наружу.

— Ева, прости меня за все, Ева, — он схватил ее за плечи, — давай только одно-единственное не будем оставлять за собой? Давай не оставим обид! Я прошу тебя, я знаю, как тебе было тяжело! Единственный человек, которого я не могу простить, это я!

— Ян, очнись! Сколько до конца, ответь?

— Какая к черту разница! Я должен сказать тебе, что все это время я помнил тебя, думал о тебе, и в минуты счастья, и в минуты отчаяния только ты была в моей голове, ты приходила ко мне во снах, я дорожил тобой, но…

— Но почему ты не пришел раньше?

— Если бы ни конец, я бы не пришел, — он взглянул ей в глаза, словно потерявшийся щенок, — я боялся тебя, боялся, что ты меня не простишь. Ева, я должен это сказать, я тебя…

— Стой, — остановила она его, — можешь не продолжать, я все знаю.

Они стояли вдвоем. Он все еще держал свои руки на ее плечах, а она на этот раз не отодвинулась в сторону. Ева кинула свой взгляд на часы, что были на руке Яна, а затем вверх, где уже вовсю блистали голубые огоньки.

До конца существования оставалось две минуты.

— Ты что-то еще хочешь мне сказать? — спросила Ева, — Осталось совсем немного.

— Давай завершим начатую церемонию?

— Как ты собираешься это сделать? Никого больше нет!

— Посмотри наверх, — сказал Ян, — чем тебе не гости? И все в голубом одеянии. Вот — Стив и Эли, вот их близнецы, разве не похоже на них? Вот девочки с незабудками в волосах. А это, ты посмотри, это разве не дядюшка Ник, а? А рядом с ним, чуть восточнее, Инна.

— А это мама и папа.

— Верно!

— Они все ближе к нам? Или…

— Или это мы ближе к ним.

— Они нас благословляют?

— Не думаю. Благословят через пару минут, возможно.

Все небо озарилось голубым светом, был отчетливо слышен скрежет металла, запахло пеплом и дымом, все вокруг было одето в голубое одеяние. Незабудковое одеяние.

Синие незабудки рассыпались по небу.

— Знаешь, почему они незабудкового цвета? Потому что мы никогда их не забудем.

И все закружилось в торжестве, и люди вокруг ликовали, и снова огонь, и снова пожар, и благословение… И синие незабудки опали где-то там, в одной из квартир, где вот уже два года каждую ночь приходят сновидения, и призраки прошлого заглядывают в окна, качают клены за окном и ветвями их стучат по окнам, где скрипят полы и каждое зеркало своей леденящей душу гладью отражает лица покинувших этот мир родных.

29 августа 2017г.

Поезд наших с тобой воспоминаний

Они почти заблудились среди всех этих похожих друг на друга домов. Знойная июльская пыль поднималась из-под колес изредка проезжавших машин, и тут же опускалась, уставшая, обратно на асфальт погреть свои бока, прежде чем по ней проедут другие колеса.

— Если моя память не спит с другим, то остановка тогда находилась где-то… там, — Мич указал неуверенной рукой туда, где Эмпи-стрит пересекалась под острым углом с бесконечной трассой.

В воздухе запахло дегтем.

— Поблизости должна быть железная дорога, относительно нее и нужно ориентироваться, — не глядя на младшего брата пробормотал Алекс.

Они шли долго, с каждой минутой обнаруживая у себя в голове все новые и новые воспоминания. Словно мозаика из миллиона разноцветных осколков стекла складывалась их ностальгическая картина.

Картина их детства. Вот — дом мистера Ханпа, старого сапожника. Помнится, у него не было ни одного зуба, но как он насвистывал… Он выводил такие мелодии, которые были не под силу ни одному соловью. Вот в голове уже зазвучали «Песни пьяных фонтанов», «Миледи, я ваш должник» и дождливая ноябрьская «Колыбельная», от которой хочется плакать и засыпать одновременно, а после, от своих же слез, заново просыпаться и слушать мистера Ханпа бесконечно, пока он, трудолюбивый и необъяснимо аккуратный мужичок, потел над чьей-то очередной бутсой или хрупкой хрустальной туфелькой. Вот — посреди площади ларек с детскими радостями. Ну же, скажи, чего желаешь? Конфет? Бери! Воздушных шаров, стремящихся вверх? Бери, пожалуйста! Широкоплечего разноцветного воздушного змея? Бери три, не пожалеешь! И не забудь про мыльные пузыри, и про радужную спиральку, которая умеет спускаться по ступенькам прямо вниз, и про розовый лизун, и про кубик Рубика, и про космические комиксы с сержантом Экспером «Марс — планета сиреневых дождей». Вот — домик миссис Нетли и ее дочери Фелины. Две весенние душки, романтические и веселые, по-своему загадочные и невероятно обаятельные красотки. Помнится, что у них было шестеро кошек, причем одинаковых — трехцветных. Подумать только — шесть кошек, шесть источников вечернего мурлыканья, мартовских рулад под окнами, шесть бездонных желудков, которые еще не познали чувства насыщения, шесть источников бесплатной шерсти, используя которую с легкостью можно связать пару свитеров и дюжину рукавиц. Но любовь миссис Нетли к этим чудным комочкам нежности закрывала ей глаза на все нюансы содержания под одной крышей шестерых кошек.

Вот — уже ничего и не осталось из всего упомянутого. Нет уже ни сапожника Ханпа, ни ларька с воздушными змеями, ни уютного дворика миссис Нетли.

— Алекс, вижу железную дорогу, — с какой-то тоской, но громко, словно сам не ожидал услышать свой голос, сказал Мич.

Это была старая-старая дорога, по которой раз-два в день проезжал товарный поезд, состоящий из всего-то четырех, а в особых случаях из семи вагонов. Рельсы тянулись далеко, уходя за пределы взора, за холмы, где уже с десяток лет одинокие фермы и пастбища ждут возвращения хотя бы одного комбайнера, хотя бы одну румяную доярку, хотя бы одного товарного поезда, чтобы снова услышать этот гул, этот шум трения колес по рельсам. Но все, что осталось на память о тех днях, когда все было на своих местах, это горячий запах разогретого солнцем железа, который исходил от заросших одуванчиками и вьюнками рельсов.

— Вот, — протянул на выдохе Алекс, — теперь отсюда мы должны идти вправо, вдоль трассы и через полкилометра будет остановка.

Мич посмотрел вдаль — мираж от жары простирался по всей дороге.

— Автобус проходит тут каждые 4 часа, начиная с семи утра, как ты говорил, а сейчас только полдень, — с холодом в голосе сказал Алекс, — получается, что ждать нам ещё около трех часов, пока нас заберут из этого богом забытого места.

— Не говори так, оно не забытое и не брошенное. Наверняка еще кто-то остался тут в одном из домов. Мы обошли далеко не все улицы. К тому же сегодня мы видели пару машин, и…

— И они проезжали мимо. Да-да, Мич, мимо. Послушай, брат, — Алекс остановился и, взяв за плечи Мича, развернул его к себе, — никто сюда больше не возвращался, будь уверен. Черт подери, тебе уже двадцать пять лет, должен же ты открыть свои повзрослевшие глаза на истину, должен же ты понимать, что ушли они! Ушли. И нам туда дорога, уходить. И они не вернутся, и нам сюда незачем было возвращаться. У каждого из тех, кто еще жив, уже давно своя жизнь где-то в других городах, или по крайней мере других районах, далеких отсюда. Зря мы сюда приехали, зря. Какой черт меня дернул с тобой попереться?!

Алекс впервые в жизни показал свою встревоженность, но очень быстро взял себя в руки и снова превратился в холодный камень.

— Все здесь есть, просто, — Мич задержал дыхание на вдохе и отвел глаза от брата, — просто не так, как было. Понимаешь? Все не так, но все здесь есть. Вот, посмотри, там домик миссис Демли, старой барахольщицы, а вон, видишь, вон он — древний дом культуры «Грезы».

Призрачные голоса стариков, когда-то здесь живших, доносились из прошлого в миллион веков.

— Мне уже начинает казаться, что и поезда раньше никакого не было, раз его нет сейчас. И всех этих людей.

— Были, конечно же были, Алекс.

Они шли дальше по пыльной обочине, их обгонял жгучий июльский ветер, их тени, почти невидимые от полуденного солнца, сливались в одно серое пятнышко, словно ни Мича, ни Алекса уже и самих давным-давно не было, словно два оседлых призрака беззвучно осматривают окрестности своих владений, и ищут здесь заросшие могилы, своих родных, бороздят просторы вишневых садов, переулки обвисших виноградников, проходят и оценивающим взглядом наблюдают, как новые эпохи приходят на смену старым, обходя стороной это безлюдное место, как навсегда покидают птенцы свои родные гнезда и улетают безвозвратно навстречу жизни куда-то в рассвет.

— Неужели ты даже не скучаешь по всему этому? — ненавязчиво поинтересовался Мич у своего брата.

Алекс тяжело вздохнул, словно воздух в этот момент стал плотнее. Ему всегда с трудом удалось отвечать на такие вопросы, поэтому Мич на секунду даже пожалел, что вообще спросил у него об этом.

— Нет, Мич, давай не будем. Единственное, чего я сейчас хочу, это как можно быстрее сесть в автобус, и с закрытыми глазами добраться домой. И нет, я не скучаю.

«Так я и знал» — подумал Мич. Через пару минут они дошли до того места, где десять лет назад была комфортная остановка, где ровно десять лет назад можно было, ожидая автобуса, присесть на скамейку в тени железной крыши дорожного «мини-вокзала», потягивая прохладную лимонную или апельсиновую газировку. Все эти комфортные условия безжалостно съело время: от скамейки остались лишь два бетонных пенька, что ранее подпирали ее с двух сторон, крышу снесло ветрами, от прежнего вида остались лишь воспоминания да одинокая (и то, почти разрушенная) задняя стенка.

Они встали молча прямо на обочине напротив остановки. Один из них посмотрел на часы, что находились на его руке.

— Еще не скоро, — в никуда сказал Алекс.

— Да, еще не скоро, — бодро повторил Мич.

Они стояли на расстоянии двух метров друг от друга. Через минуту это расстояние на метр увеличил Алекс.

— Ты, конечно, как хочешь, но мне надоест ждать столько времени в вертикальном положении, поэтому я прилягу, — сказал Мич, сняв с себя футболку и положив ее на лужайку за остановкой, куда через минуту лег, подперев свою голову руками, сцепленными в замок.

Алекс как бы невзначай повернулся, чтобы посмотреть на Мича. Тот в свою очередь подглядывал за Алексом через прищуренные глаза. Долго он так не продержится, подумал Мич.

Через пять минут Алекс все-таки решил прилечь, но сделал это так, словно сам до этого догадался. Он снял с себя рубашку и накинул ее себе на голову, чтобы не напекло.

Мич довольно улыбнулся.

— Ты напоминаешь мне отца, — с закрытыми глазами сказал Мич.

— Да? Это чем же? — не на шутку заинтересовался Алекс.

— Своей сухостью и гордостью. Я же знаю, что ты тоже все это время скучал по этим местам. Я же знаю тебя, ты меня не обманешь. Просто тебе очень нелегко об этом говорит, да? Конечно, я понимаю. Если бы и я пошел в отца, мне было бы тоже неуютно от таких разговоров.

— Я не гордый.

— Ты очень гордый. Еще немного и ты превзойдешь отца. А еще ты холодный такой… Того и гляди, сейчас из-за такой жары таять начнешь, или конденсат польется.

Алекс ничего не ответил. Он закрыл глаза и сжал кулаки. Это означало только одно — он рассержен. Конечно, вины Мича тут нет. Тут если кто и виноват был, то только он сам, но ничего поделать с собой он не мог. Он убрал с нижней части своего лица рубашку, чтобы свободнее дышалось. Наступила кратковременная тишина.

— Посмотри в небо, Алекс.

— Зачем?

— Посмотри и скажи, тебя тоже укачивает?

— Что? Как это?

— Ну, как… Небо, как огромный голубой купол, и когда этот купол чистый, без облаков и дождевых туч, и ты лежишь вот так, что земли почти не видишь, то в какой-то момент перестаешь понимать — лежишь ты или паришь в воздухе… а может, падаешь? Падаешь прямо туда, вглубь купола, в голубую бездну летишь и ничего не можешь с этим поделать, даже зацепиться не за что. И никогда не знаешь, де оно там, это дно, когда оно тебя расплющит.

— Ты перегрелся на солнце, это очевидно. Обмотай голову одеждой, как я, тени мы все равно еще не найдем.

— Даже тень от стенки не спасет.

Еще немного и их сморила дрема. Каждому в своей голове представлялись личные картинки и сюжеты. Вот Алекс, вот его отец, совсем еще молодой, живой, энергичный. Да, Мич был прав, когда заговорил о сухости и гордости. Молчаливой любовь тоже бывает. Отец, конечно, любил их, хотя никогда этого не показывал. Но, случись что-то с ребятами, он, словно лев, защитил бы их и наказал обидчика. Отец очень любил, но любил молча. Молчаливая любовь очень часто самая сильная.

Мичу в грезах виделся поезд. Тот самый товарный поезд, который изредка проезжал по железной дороге, что проходила неподалеку. Будучи еще мелкими мальчишками они летом поутру с корзинками, полными бутербродами с ветчиной и сыром, отправлялись на поле, где как раз располагались рельсы, чтобы проводить взглядом, ликуя всем сердцем, торопящийся по своим делам вагонный мини-состав. А после, по разогретым рельсам босиком, балансируя, пробежаться наперегонки по рельсам с каким-нибудь мальчишкой с соседней улицы. Не может быть такого, что этого поезда больше нет. Страшно было осознавать, что его можно уже никогда больше не увидеть.

Голоса минувших лет пронзили грезы братьев, которые вот уже четверть часа лежали здесь, на знойной земле, словно их тела выбросила волна на морской берег. Вот они — два брата: один высокий, худой, темноволосый, гордый и молчаливый; второй низкорослый, открытый, чуткий оптимист, не имеющий ни капли гордости.

— Алекс, поезд! Я слышал поезд!, — вскочил, крича, Мич.

— С ума сошел?

— Нет, ты послушай!

Алекс облокотился на согнутую руку и лениво прислушался.
Было слышно, как деревья шепчут листьями летнюю балладу о зное, как легкий ветерок играет с травой подле остановки.

Но звуков проезжающего поезда слышно не было.

— Не слышно.

— Слышно. Прислушайся.

— Мич, ты все-таки перегрелся, тебе мерещится. Вот тень от стены стала больше, иди отдышись там, остынь.

— Мне не мерещится, — раздраженно и упрямо ответил Мич, — где-то там едет поезд, и я его ясно слышу, а ты не веришь? Да что я с тобой говорю, я пойду сам лично и посмотрю, у нас еще есть время.

— Куда ты собрался? Да, у нас еще есть пару часов, но автобус может подойти и раньше.

— Черт подери, автобус