Горе от ума» написал Грибоедов, – не шевелясь и не глядя ни на кого, тусклым голосом произнес лейтенант Костяев. – В Шепетовке родился Николай Островский, и написал он замечательную книгу «Как закалялась сталь». – Благодарствую! – приложил руку к сердцу Ланцов. – Что за
Больно ему было от раны, ело глаза окисью взрывчатки, но страдания в сердце не было. Привык. Ко всему привык. Притерпелся. Только там, в выветренном, почти уже пустом нутре, поднялось что-то, толкнулось в грудь и оборвалось в устоявшуюся боль, дополнило ее свинцовой каплей.
Солдаты шумно изумлялись – им, оказывается, идет жалованье. Расписались сразу за все прошедшие зимние месяцы, жертвуя деньги в фонд обороны. После этого капитан прочитал краткую лекцию о пользе щавеля, содержании витаминов в клевере, в крапиве, так как последнее время с кухни доставляли зеленую похлебку, поименованную бойцами дристухой. Солдаты грозились заложить гранату в топку кухни. Лекцию насчет пользы витаминов капитан провел как бы в шутку и как бы всерьез, на вопросы отвечал шуткою, но построжел, когда его спросили: не с клевера ли у него брюшко? От больного
…Матери, матери! Зачем вы покорились дикой человеческой памяти и примирились с насилием и смертью? Ведь больше всех, мужественнее всех страдаете вы в своем первобытном одиночестве, в своей священной, звериной тоске по детям. Нельзя же тысячи лет очищаться страданиями и надеяться на чудо. Бога нет! Веры нет! Над миром властвует смерть. На что нам надеяться, матери?
Матери, матери! Зачем вы покорились дикой человеческой памяти и примирились с насилием и смертью? Ведь больше всех, мужественнее всех страдаете вы в своем первобытном одиночестве, в своей священной, звериной тоске по детям. Нельзя же тысячи лет очищаться страданиями и надеяться на чудо. Бога нет! Веры нет! Над миром властвует смерть. На что нам надеяться, матери?
Одна девушка выпорола глаз вальяжному фрицу, за парижскую-то любовь… Один только успела. Собака загрызла девушку… – Люся сдавила лицо руками так, что из-под пальцев покатилась бледность, – на человека, видать, притравленная… Перекусила ей горло разом, как птичке, облизнулась и легла к окну… там!.. Там!.. – показывала Люся одной рукой, другой все сжимала глаза. Чувствуя, как холодеют у него спина и темя, понимая, что Люся видит что-то страшное, Борис приглушенно спросил:
Мы рождены друг для друга, как писалось в старинных романах, – не сразу отозвалась Люся. – Если тебе хочется, я расскажу о себе. Потом. А сейчас мне хорошо. Я слышу твою музыку. Между прочим, я училась в музыкальном училище. Да-да. – Она тронула пальцем удивленно открывшийся рот Бориса. – Я уж и сама этому мало верю. Да и какое это имеет значение, – дремотно приваливаясь к нему, тихо вздохнула она. – Я слышу тебя…
– Я думала, ты на меня сердишься, – чутко откликнулась Люся на ласку и обняла его за шею уже уверенно. – Не надо сердиться. Нет у нас на это времени…
В какой-то миг они потеряли стыдливость. Жарко дышали раскрытые губы Люси, грешно темнели гнездышки грудей, опали, спутались вокруг шеи ее длинные волосы. Опустошенная, она устало ткнулась лицом в его плечо и, задремывая, говорила:
– Ты все-таки уснул бы, уснул бы…
«Не спи. Побудь еще со мной! Не спи!..» – слышалось ему, и, чтобы угодить ей, а угождать ей было приятно, он просунул руку под ее голову, заговорил:
