Владимир Семибратов

Окончание Нюрнбергского процесса, или Как осудили Адольфа Гитлера

Рассказ-версия

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Владимир Семибратов, 2018

Футурологическое произведение о развитии такой области науки, как регенеративная медицина, и её применении в юриспруденции.

18+

ISBN 978-5-4493-0447-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Окончание Нюрнбергского процесса, или Как осудили Адольфа Гитлера

Данный рассказ не является фантастическим, он футо­рологический

В нем рассказывается о перспективах развития такой области науки, как регенеративная медицина, цель ко­торой — разработка методики искусственного усиления регенеративных способностей человеческого организма настолько, чтобы это позволило отращивать у человека утраченные части тела. Первые эксперименты в этой об­ласти, поставленные на животных, уже дали положитель­ные результаты. Но это только начало. О том, что это даст в будущем и где может быть использовано, вы узнаете из этого рассказа.

Футурология — наука о прогнозировании будущего на основе анализа тенденций развития науки и техники на­стоящего времени.

Посвящается

шестидесятипятилетию

Нюрнбергского процесса

Грохот потряс стены бункера, на мгновение моргнул под потолком свет. «Бьют прямой наводкой, — подумал Адольф. — Еще немного — и русские будут здесь. Но вам меня не получить никогда, слышите никогда!!!»

Крик утонул в грохоте очередного разрыва. «Хотите взять меня живым и судить?! Нет, этого не будет. Я, как те пленные в сорок четвертом под конвоем через всю Москву не пойду. Есть одно надежное средство».

Дрожащей рукой Адольф засунул в рот ствол Вальтера. Ампула с цианидом уже холодила язык. Двойная гаран­тия. Даже если выстрел будет неудачным, сработает циа­нистый калий — Блонди и Ева тому подтверждение.

А как все-таки страшно самому. Нет-нет, не хочу, не надо!!! Курок мягко щелкнул по капсюлю. Огненная волна прошла через всю голову, из глаз полетели искры. Возник­ло ощущение падения в пустоту… И вдруг спина почув­ствовала что-то мягкое. Адольф открыл глаза и огляделся.

Он лежал в небольшой, метров десять-двенадцать, ком­нате с высоким белым потолком и голыми серыми стена­ми. Было тихо. Где это я? И что случилось? Вспомнил. Труп Евы на полу в кабинете Рейхс-канцелярии, он, Адольф Гит­лер, канцлер великой Германии, решил совершить самоу­бийство, чтобы не сдаться врагам. Он кладет в рот ампулу с ядом, затем засовывает в рот ствол пистолета и?..

Было очень страшно, но ведь он нажал на спуск. Да-да, он точно это помнит. Штурмовые орудия там, снаружи, стреля­ли не так. Но тогда почему он живой и где находится? «Плен! — как молния резанула сознание мысль. — Он не смог себя убить и выстрела не было, а ампула… Она выпала изо рта… Или его обманули, в ней не было цианида… Не важно. Плен!»

Адольф вскочил с кровати. Да, это тюремная камера, одиночка. Окно с решеткой, кровать, стол, табурет, дверь с окошком, но почему-то без глазка. Все как когда-то в Мюн­хене. Ярость и ужас ворвались в сознание одновременно. Взгляд снова упал на дверь. А дверь-то без глазка, почему? Не важно. Его не видят, а значит можно попробовать еще раз. Виском об угол стола, и все.

Подошел к столу. Взгляд машинально отметил, что в стоя­щей на столе тарелке налит суп, рядом ложка, чашка с хлебом и стакан чая. Приятного аппетита надзирателю, когда увидит, что заключенный мертв из-за его недосмотра, — разбил себе голову. Странно, ни стол, ни табурет не привинчены к полу. Это их очередная ошибка, такому, как он, терять нечего. Или русские думают, что он сломался и уже ни на что не спосо­бен? Раз не смог себя убить, так повторить духу не хватит… Нет, вы не правы, ведь он сверхчеловек. Так, виском об угол стола… Примерился и… Если бы всю силу, которую вложил в свою попытку Адольф, приложить к его голове и столу, то от такого удара разлетелся бы на куски не только его череп, но и стол. А тут… ничего не произошло. Нервный импульс ушел в пустоту. Тело даже не шевельнулось. Адольф повторял по­пытку еще и еще раз — безрезультатно. Тело его не слушалось. Попробовал перекусить вену на руке — тоже ничего. Челю­сти не сжимались. «Что, что со мной происходит?» Адольф в изнеможении присел на табурет возле стола. Как хочется есть. Руки, казалось, сами потянулись к тарелке. Ладно, поедим.

«Вот и хорошо, — подумал следователь, наблюдая на экране монитора за тем, как подследственный Адольф Гит­лер заканчивает прием пищи. — Теперь можно вызывать подследственного на допрос».

Следователь повернулся к адвокату.

— Господин адвокат, Вы готовы?

— Да, готов.

— Тогда начинаем.

«Что же это я делаю? Как я мог принять пищу от вра­гов?» — думал Адольф, глядя на пустую тарелку. Дверь ка­меры неожиданно распахнулась. Вошли двое в камуфляж­ной форме цвета хаки с дубинками на ремнях.

— Подследственный Адольф Гитлер, на допрос, — произ­нес один из вошедших.

Что? Адольф не шевельнулся.

— Я повторяю, подследственный Адольф Гитлер, на допрос, и добавил: — Со слухом и адекватным восприятием объек­тивной реальности у Вас все в порядке, есть медицинское заключение, поэтому невыполнение Вами требований кон­воя будет расцениваться как оказание сопротивления. Пра­вила внутреннего распорядка в этом случае допускают при­менение физического воздействия на арестованного.

Второй конвоир молча отстегнул от пояса дубинку и на­жал кнопку на рукоятке. По поверхности дубинки с шипе­нием и треском пробежала искра электрического разряда.

— Это контактный электро шокер, — пояснил он. — Раз­рядом убить нельзя, но боль очень сильная, так что нару­шать порядок не рекомендую. Руки за спину и на выход.

— Подследственный Адольф Гитлер для допроса достав­лен, — отдал краткий рапорт старший конвоя.

Следователь взглянул на Гитлера. Да, интересное все- таки совпадение. Вот бы прадед, штурмовавший Берлин, удивился, если бы узнал, что его правнуку придется вести уголовное дело Адольфа Гитлера. Ладно, личные впечатле­ния будем обдумывать позже, а сейчас пора работать.

— Подследственный Адольф Гитлер, садитесь, — следователь указал на стул, стоящий посреди кабинета. — Я следователь по особо важным делам Следственного комитета России Федерации, глава следственной группы по расследова­нию преступлений, совершенных руководителем Нацистской Германии Адольфом Гитлером. Сегодня будет проведен Ваш первый допрос. Допрос будет проводиться с участием назна­ченного Вам государственного адвоката. В дальнейшем Вы можете воспользоваться услугами предоставленного Вам государственного ад­воката, услугами коммерческого адвоката либо отказаться от услуг адвоката и защищать себя самолично.

Перед началом допроса в соответствии с нормами спе­циального приложения к Уголовно-процессуальному ко­дексу России я обязан Вам разъяснить Ваши права и дать краткую научно-историческую справку, касающуюся сути обстоятельств, обеспечивших возникновение возможно­сти привлечь Вас к уголовной ответственности.

В соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом Рос­сии подследственный имеет право знать, в чем его обвиняют. Не свидетельствовать против себя, не давая никаких показа­ний. Осуществлять свою защиту с помощью адвоката, либо самолично. Таковы общие права подследственных, но по­скольку в отношении Вас действует специальное приложение к Уголовно-процессуальному кодексу, то Вы приобретаете до­полнительное право на получение научно-исторической ин­формации, касающейся, как я уже говорил ранее, сути обсто­ятельств, обеспечивших возникновение возможности по при­влечению Вас к уголовной ответственности. Они следующие.

Следователь, сделав небольшую паузу, взглянул на экран компьютера, где отражались биологические пока­затели допрашиваемого. Все реакции были в пределах до­пустимой нормы. Хорошая это все-таки методика, удобно работать. Потом уже никто не заявит, что не понял вопро­са, был в шоке, — старые как мир уловки теперь не прохо­дят. Впрочем, не будем отвлекаться, надо продолжать.

— Подследственный Адольф Гитлер, сегодня 22 июня 20___ года. Вы находитесь на территории России, в Москве, след­ственный изолятор Лефортово. 30 апреля 1945 года Вы со­вершили самоубийство, выстрелив себе в голову из пистоле­та системы Вальтер. Далее Ваше полусосжонное тело было обнаружено советскими военнослужащими в воронке от снаряда и после проведения опознания кремировано, за ис­ключением частей черепа, помещенных в Гохран СССР. В пе­риод с 30 ноября 1945 года по 1 октября 1946 года в Нюрн­берге был проведен судебный процесс над живыми руково­дителями нацистского государства и вооруженных сил, на котором они были признаны виновными в совершении пре­ступления против человечности и приговорены к различ­ным видам наказания: смертной казни через повешение, по­жизненному лишению свободы и длительным срокам тю­ремного заключения. Ярмал Шахт, Ханс Фриче и Франц фон Папен были оправданы. На этом Нюрнбергский процесс был закончен. Но развитие науки во второй половине XX и начале XXI века позволило разработать медицинскую тех­нологию, дающую возможность провести реанимацию по­гибшего человека при любой степени повреждения его тела. Суть метода проста и основана на таком явлении, как реге­нерация — способности живых организмов восстанавливать утраченные либо поврежденные органы и ткани. В стандарт­ных естественных условиях эта способность у человека до­вольно слабая: отрастают волосы, ногти, зубы. Но принимая во внимание тот факт, что при зачатии способность к регене­рации столь значительна, что позволяет вырастить человече­ское тело из одной молекулы ДНК, образовавшейся в резуль­тате синтеза ДНК отца и матери, были проведены научные исследования и на их основе разработана медицинская тех­нология, благодаря которой в искусственных условиях стало возможно регенерировать тело погибшего человека из одной молекулы ДНК его тела в той возрастной стадии, в которой человек находился в момент гибели. Также эксперименты в области гипноза показали, что ДНК хранит в себе не толь­ко наследственную, но и личностную информацию, то есть в отли­чие от клона, который лишь несет в себе ДНК-донора, но не имеет его личности, поскольку рождается матерью заново и проходит все стадии возрастного развития: зародыш, плод, младенец, ребенок, взрослый человек. Ревенант, то есть воз­вращенный, так стали именовать людей, тело которых после — гибели было восстановлено посредством регенерации, явля­ется тем человеком, которым он был до получения травм, не­совместимых с жизнью. Учитывая данные научные разра­ботки Организация Объединенных Наций, учрежденная в 1945 году странами-победителями во Второй мировой войне, приняла решение о реанимации руководителей нацистского государства и иных военных преступников с целью прида­ния их суду за совершенные преступления. Исходя из этого, по ходатайству Генеральной прокуратуры России части Вашего черепа были изъяты из Гохрана и подвергнуты регене­рированию в отделении регенеративной реанимации мед части следственного изолятора Лефортово. Процесс регенера­ции был завершен сегодня, 22 июня 20… г., в 16 часов по мо­сковскому времени, после чего Вы были помещены в камеру. Остальное Вам известно.

Биологические показатели на экране компьютера рез­ко поползли вверх. Сейчас будет буря, вернее Тайфун. Так ведь он назвал решающее наступление на Москву.

— Ну что же, отобьем второй «Тайфун», как когда-то от­били первый, — подумал следователь и добавил: — Регене­ративная реанимация стоит хотя и небольших, но все же денег, которые оплачиваются из государственного бюдже­та. Поэтому, во избежание лишних травм, Вам, подслед­ственный Гитлер, ввели в сознание ограничитель поведе­ния, так что любая попытка разбить себе голову об стол или загрызться, перекусив вену, не дадут никакого резуль­тата, сами уже убедились.

С этими словами следователь повернул экран мони­тора, на котором Адольф увидел себя в камере, кусаю­щим вену на руке.

— А теперь, — продолжил следователь, — преамбула за­кончена, начнем допрос.

Это же катастрофа, да нет, это хуже, хуже, чем катастро­фа. Такого просто не может, не может, не должно было быть никогда. Его, фюрера великой Германии, которому повино­вались миллионы, не просто взяли в плен из-за случайности или подлого предательства те, кого он не считал людьми, кто должен был стать рабами расы господ, они его просто…

Теперь он целиком в их власти, и ничего, ничего нельзя сде­лать. В памяти всплыл 1944 год: 50 000 немецких пленных тог­да провели по Москве, а сзади ехали поливальные машины, которые смывали с московских улиц след фашизма. Он тогда был в ярости, кричал, что их провели как животных, и имен­но с этой мыслью спустил курок. И что теперь? Чего он до­бился? Ему просто не дали сбежать от суда. Самым невероят­ным, непостижимым способом не дали, лишив его возможности умереть, ког­да он того захочет. И что, что теперь делать? Я не буду, не буду не!

Стоп, мысль Адольфа потекла по новому руслу. Если это следователь и мне предоставили адвоката, значит, меня будут судить. Так это же шанс. Пусть прошло много лет, но суд есть суд, а он будет наверняка публичным, иначе зачем все это. Зна­чит, я могу себя защищать. Хотя, учитывая все, что было, за­щититься будет… А впрочем, если попробовать по-иному… В мире должны быть политические противоречия, как в трид­цатых в Европе, а на них можно сыграть. Вдруг я кому-нибудь окажусь нужен, и тогда, может, еще ничего не потеряно, и это начало нового пути. Астрологи, кажется, предсказали мне по­беду, а я тогда, весной сорок пятого, их просто не понял.

«Да, крепкий орешек. Психотип, очевидно, как у Геринга, — подумал следователь. — Никакого раскаяния не будет, актив­ная защита, если судить по тому, как быстро вернулись в нор­му биопоказатели. Что же, тем лучше. Подследственный не замкнется в себе, а общение с подобным индивидуумом мо­жет дать много полезной информации для криминологии и психологии, возможно, позволит узнать, как можно было со­творить такое.

— Подследственный Адольф Гитлер, Вы подозреваетесь в совершении ряда особо тяжких преступлений в частности, — следователь передал Адольфу листы бумаги, — ознакомьтесь и распишитесь в ознакомлении.

Адольф внимательно прочитал текст, расписался.

— Вы признаете себя виновным в совершении инкрими­нируемых Вам преступлений?

— Нет, не признаю, — ответил Адольф и быстро доба­вил: — Из Ваших слов, господин следователь, я понял, что могу защищаться, прибегнув к помощи адвоката, поэтому хотелось бы, если это допускается действую­щим законом, поговорить с адвокатом наедине для по­лучения более подробной информации о перспективах моего дела.

— Да, подследственный Гитлер, закон предоставляет Вам право на индивидуальное общение с адвокатом в период первого допроса на стадии ознакомления с инкриминиру­емыми Вам преступлениями. В целях обеспечения адво­катской тайны общение будет происходить в адвокатском кабинете, время общения — не более двух часов плюс еще один час по ходатайству адвоката. Конвой, сопроводите подследственного в адвокатский кабинет.

«Отлично, отлично, — думал Адольф, идя по коридору. — Это то, что мне надо. Он юрист, а я политик, цель которо­го всегда оправдывает средства. Адвоката мне предостави­ли для защиты по закону. Я из него не законы вытягивать буду, а политическую ситуацию. Как и что в современном мире, в том числе как тут у вас дело с гуманностью обсто­ит. Гуманность ведь великолепная вещь, если кругом все гуманные, а ты среди них один…

— Стоять! — последовала команда впереди идущего кон­воира. — Входите, — конвоир открыл дверь.

— Господин адвокат, скажите, а какова гарантия соблю­дения тайны общения с адвокатом? На столе у следователя я видел прибор, на котором можно было увидеть, что я де­лал в камере. Здесь такие приборы могут быть?

— Ну что я Вам могу сказать, гражданин Гитлер, тайна об­щения адвоката с клиентом гарантирована законом, за ис­полнением которого следит государство, а о том, что оно свои обязанности выполняет надлежащим образом, Вы могли уже убедиться на собственном опыте. Наша страна в развязанной Вами войне потеряла двадцать семь миллионов, причем боль­шая часть из них не солдаты, а мирное население — женщины, дети, старики. Следователь, который ведет Ваше дело, родом из Белоруссии. Вы такое название, как Хатынь, случайно не помните? А мы помним до сих пор, но, тем не менее, следова­тель на Вас даже косо не посмотрел. Да и у меня претензий к Вам немало, но я Ваш адвокат и намерен выполнять свои обя­занности, как предписывает мне закон, потому что в против­ном случае все превращается в фарс, а он ни мне, ни следова­телю, ни нашему народу, ни нашему миру не нужен, ведь себя обмануть невозможно. Такая гарантия Вас устраивает?

— Да устраивает. Скажите, господин адвокат, будучи подследственным я могу знакомиться с историческими материалами периода с 25 апреля 1945 года и по настоящее время, касающимися мировой истории, а также с закона­ми России и нормами международного права?

— Можете, можете, причем в необходимом Вам объеме.

Адвокат внимательно посмотрел на Гитлера. «Судя по тому, как он себя ведет, я ему как адвокат уже не нужен. Решил меня использовать, чтобы разузнать современное положение дел и попытаться на этом сыграть. Что же, нечто подобное от него и следовало ожидать. Ладно, пусть пробует, тем хуже будет для него, когда поймет, что никто и ничего не забыл и такие, как он, не нужны в этом мире никому». И добавил:

— Информацию Вы можете получить, оформив через меня соответствующий запрос. Либо, если сочтете нуж­ным защищать себя сами, запрос оформляется через над­зирателя. Бумага и письменные принадлежности Вам бу­дут выданы по возвращении в камеру, возможно вместе с обвинительным заключением для ознакомления.

— Так быстро? Адольф почувствовал неприятную дрожь. — А как же следствие? Еще ведь не закончился и первый до­прос? Как же можно было уже составить обвинительное заключение? Я еще не дал никаких показаний!

— Это легко объяснимо, гражданин Гитлер. Дело в том, что обвинительное заключение, как я предполагаю, может быть составлено следователем на основании ма­териалов Нюрнбергского процесса 1945—1946 годов. А по­скольку тактика ведения следствия находится целиком в руках следователя, то он может составить обвинитель­ное заключение тогда, когда считает, что собрал доста­точно доказательств виновности подследственного, что­бы обвинение могло выиграть дело, обеспечив обвини­тельный приговор суда.

— А Вы, господин адвокат, уверены в том, что сможете меня защитить и выиграть дело, — резко спросил Адольф и тут же подумал, что сделал это зря. Не стоит пока пор­тить отношения с адвокатом, сомневаясь в его профессио­нализме, может и обидится, а он пока ещё нужен

— Я, гражданин Гитлер, уверен в том, что буду Вас за­щищать, если Вы этого пожелаете. Что же касается выигрыша дела — что Вы понимаете под выигрышем? Если полное оправдание, то об этом не может быть и речи, а если смягчение приговора, то этого нельзя исключать. Со своей стороны я, как уже говорил ранее, приложу все усилия согласно вменяемым мне законом обязанностям.

— Да-да, конечно, я в Вас не сомневаюсь, — Адольф при­мирительно улыбнулся. — Какое наказание мне может грозить в случае неудачного исхода дела — смертная казнь через повешение?

— Нет, гражданин Гитлер, смертная казнь через повеше­ние может грозить Вам в случае удачного исхода дела. Как я полагаю, сторона обвинения будет требовать для Вас, учи­тывая все содеянное, более сурового наказания, бессроч­ного лишения свободы. Суть которого в том, что медицинскими мерами осужденному не дают умереть от старости, и каж­дые сто лет суд рассматривает вопрос о замене бессрочно­го лишения свободы пожизненным. В случае подобного ре­шения человек умирает в заключении естественной смертью.

— Но подождите, гражданин адвокат, — сказал Адольф, хо­лодея от ужаса, — моих соратников приговорили к смертной казни, и на то время это было самое суровое наказание. Так почему же ко мне могут применить более страшную кару?

— Так потому, что Вы, гражданин Гитлер, попытались сбежать от правосудия, а это отягчающее обстоятельство. И, кроме того, Вас судят не в то, а в это время, где другие законы, и принцип не назначения более тяжкого наказания при ужесточении закона в случае попытки побега от пра­восудия не действует. А что касается Ваших соратников, то повесили не всех, к примеру, не был повешен Гиммлер. Он отравился и поэтому предстанет перед судом вместе с вами.

— Генрих здесь? Я могу его увидеть? — с нескрываемой радостью спросил Адольф.

— Нет, пока не можете. Тело Гиммлера было закопано на территории Германии, и поэтому его реанимацию прово­дили в Нюрнберге. Там, куда после завершения следствия этапируют и Вас. Так что Вы увидите его только во время судебного процесса.

«Так-так, — Адольф напряженно думал. — Этого мерзав­ца тоже будут судить вместе со мной. Отлично, отлично, он предал меня тогда, пытаясь начать переговоры о сепа­ратном мире. Теперь он об этом пожалеет. Я все спишу на СС и гестапо. Это они под его руководством перегибали. Вот он и сядет навечно, а я… Лучше уж в петле болтаться, чем сидеть в клетке, да-да, так я и сделаю. А если вдруг по­везет, ведь мне же предсказывали, тогда он у меня в каби­нете в большой клетке заместо попугая сидеть будет, пре­датель. А теперь лучше поговорить с адвокатом об юриди­ческой стороне дела, а то еще заподозрит, для чего он мне действительно нужен,» — решил Адольф и спросил:

— Скажите, господин адвокат, меня будут судить судом присяжных?

— Да, — ответил адвокат, — Вас, гражданин Гитлер, будут судить судом присяжных, но будучи юристом могу ска­зать, что в Вашем случае, с учетом тяжести предъявленных Вам обвинений и особенно набора доказательств, это су­щественной роли не играет, даже может быть для Вас ми­нусом. Если рассматривать вопрос о снисхождении, при­сяжные, скорее всего, решат не в Вашу пользу.

— То есть Вы хотите сказать, что мне не на что надеять­ся? — хотел было крикнуть Адольф, но вовремя спохватил­ся и задал следующий вопрос:

— А моих соратников тогда, в 1945 году, тоже судил суд присяжных?

— Нет, их судил трибунал, в состав которого входили профессиональные судьи, и если Вам интересно, почему в Вашем отношении будет применена иная форма правосу­дия, могу пояснить.

— Да-да, господин адвокат, хочу.

Адольф весь напрягся. Возможно, это первая политиче­ская информация, которую он узнает.

— В настоящее время, гражданин Гитлер, общемиро­вой формой правосудия является суд присяжных, ис­пользование иной формы правосудия не допускается, потому что это будет означать оказание особой чести преступнику — как бы признание его высоких заслуг в области злодейства. А это недопустимо. Что же касается конкретно Вашего случая относительно шансов на смяг­чение наказания, будь то суд присяжных либо колле­гия профессиональных судий это не особо важно. Ведь присяжные реша­ют лишь вопрос виновности и наличия возможности снисхождения… Вопрос меры наказания решают судьи, которые отнюдь не обязаны прислушиваться к мнению присяжных о том, заслуживает ли подсудимый снис­хождения. Они могут иметь на этот счет свое, противо­положное, мнение и отразить его в приговоре. Что же касается вопроса непредвзятости правосудия, так Вы уже знаете, что Ярмал Шахт, Ханс Фриче и Франц фон Папен были оправданы.

— Благодарю, господин адвокат, — казал Адольф. — Ваши разъяснения мне понятны — а сам подумал: «Осеч­ка, хотел узнать про политику, а пришлось прослушать лекцию про соотношение форм правосудия. Ну, ничего, попробую еще раз». — И спросил:

— Суд будет открытым?

— Да, безусловно, открытым.

Адвокат снова внимательно посмотрел на Гитлера. Его последние сомнения развеялись. Хочет использовать суд как трибуну и играть на политических противоречиях. Пусть пробует. Очень трудно играть на том, чего в отно­шении него просто нет. Процесс будет открытым. Его пря­мая трансляция будет вестись в международной информа­ционной сети Интернет, а также по радио и телевидению.

— Присяжные для жюри, учитывая наличие в предъявля­емых Вам обвинениях такого преступления, как преступле­ние против человечности, будут выбраны с учетом принци­па международности. Выбор осуществят по жребию из чис­ла кандидатов, подавших заявку на участие в процессе в ка­честве присяжного заседателя. Судебная коллегия тоже бу­дет международной, в нее войдут судьи от стран — членов Совета Безопасности Организации Объединенных Наций. Председателя коллегии выберут по жребию. Как видите, гражданин Гитлер, все полностью демократично и откры­то. Но время идет, а мы еще не перешли к основному во­просу. Вы будете признавать себя виновным в предъявля­емых Вам обвинениях?

— Нет, господин адвокат, не буду, поскольку не считаю, что обязан отвечать за своих подчиненных, и также не ста­ну давать показаний следствию, потому что не собираюсь оправдываться за них. Кроме того, была война, которая вно­сит в жизнь свои коррективы, — уверенно и твердо ответил Адольф, начав приводить в действие свой новый политиче­ский план, и добавил: — Учитывая сложности и противоре­чия того исторического периода, я полагаю, что мне лучше будет защищать себя самому, и поэтому считаю нужным от­казаться от услуг адвоката.

— Что же, это Ваше право, гражданин Гитлер. — Я могу считать наш разговор законченным или есть еще вопросы?

— Нет. Я узнал все, что мне нужно. — Адольф старатель­но спрятал улыбку. Игра началась: или все, или ничего.

— В таком случае я вызываю конвой. Адвокат нажал кнопку.

— Итак, подследственный Гитлер, Вы побеседовали с ад­вокатом?

— Да, побеседовал. Я не признаю себя виновным ни по одному из предъявленных мне обвинений и отказываюсь от дачи показаний. Также по результатам беседы я при­шел к выводу, что оптимальным средством защиты в суде в моем случае является самозащита, и буду защищать себя сам, так как считаю, что ни один адвокат в мире не спосо­бен защитить меня лучше. Исходя из этого, от помощи ад­воката отказываюсь.

— Со своей стороны, господин следователь, я подтверж­даю решение моего подзащитного.

— Подследственный Адольф Гитлер, Ваше решение об отказе от услуг адвоката и от дачи показаний занесено в протокол допроса, распишитесь.

Адольф поставил подпись.

— Господин адвокат, Вы свободны.

Адвокат вышел.

— Продолжим. Подследственный Гитлер, поскольку Вы не признаете себя виновным ни по одному из предъяв­ленных Вам обвинений и отказались давать показания, допрос окончен. Нашей следственной группой подготов­лено обвинительное заключение, — следователь указал на лежащие на столе несколько толстых томов. — Вам надле­жит ознакомиться с ними. Ознакомление можете начать с момента Вашего возвращения в камеру. Далее ставлю Вас в известность о том, что принято решение об этапи­ровании Вас в Нюрнберг, где Вы будете содержаться до суда. Этапирование произойдет в течение сорока восьми часов. Вопросы есть?

— Нет.

— Конвой уведите, арестованного.

«Двое суток на исходе, — думал Адольф, глядя сквозь решетку окна камеры, — а я все еще здесь. Отправка за­держивается, почему? Интересно, как меня повезут в Германию по земле или воздухом? Мир, должно быть, сильно изменился за эти годы, да только окно, как на­зло, во двор выходит, из него ничего, кроме небоскре­бов вдали, не видно».

Беглое знакомство с первым томом обвинительного за­ключения оставило очень неприятный осадок. Текст есть текст, одни слова, а вот фотографии… И не просто черно­белые фото, рядом их цветные копии, да еще и объемные. Откуда они только взялись?… Почему, почему охрана кон­цлагерей не уничтожила следы? Были ведь крематории… Да одной фотографии хватит, чтобы его… А там их полно.

Адольф помотал головой, отгоняя неприятные мысли, что-ни будь придумаю, надо как-то вывернуться… Спокойней, спокойней, вон какая погода хорошая — лето, солнышко… Не нужно преждевременной паники…

Дверь камеры открылась.

— Адольф Гитлер, Вас этапируют в Нюрнберг, — сказал один из вошедших конвоиров. — На выход.

Во дворе следственного изолятора стоял автофургон. Ага, значит, часть пути меня повезут автотранспортом. В машине есть окна, следовательно, удастся посмотреть — на мир будущего вблизи, это хорошо. Только вот куда пове­зут на вокзал к поезду или в аэропорт?

— До вылета три двадцать, — услышал Адольф обрывок фразы.

Дверь кабины захлопнулась. «Все-таки по воздуху. Когда-то я уже летал над Россией, правда, не в том каче­стве», — мелькнула неприятная мысль. Автозак тронулся.

Машина шла по широким улицам, часто ныряя в тонне­ли и проходя виадуки. Высокие дома, зеленые газоны, пар­ки, много деревьев и цветов. Адольф с интересом наблю­дал проносящийся мимо пейзаж. «Дома какие высокие, этажей под пятьдесят будут, а дороги кое-где двухуровне­вые. Оно и понятно: людей стало много, вот вверх и лезут. Войны, видать, очень давно не было, вот и расплодились бесконтрольно представители низших неполноценных рас. Интересно, а как выглядят сейчас Нюрнберг и Бер­лин? Ничего, скоро увижу, во всяком случае, Нюрнберг».

Автозак затормозил возле самолета. Щелкнул замок, дверь кабины открылась. Адольф вслед за конвоирами вы­лез на бетонку. «Россия» — трехцветными буквами шла надпись вдоль всего фюзеляжа самолета. «СУ суперджет 100ТА» было написано ниже на носовой части лайнера.

«Вот это самолет, какой большой и красивый, явно ре­активный, если судить по форме двигателей, подвешен­ных под крыльями. Да, конечно реактивный, иначе и быть не может. Ведь еще в его время появился «мессершмитт ME 269», реактивный истребитель. А адвокат, пожалуй, был не совсем прав, что к нему не будет особого отноше­ния — как к любому другому. Вон на каком самолете пове­зут. Он все-таки рейхсканцлер.

Шел пятый, завершающий, час полета. Еле слышно гу­дели двигатели. Внизу на десятикилометровой глубине простирался сплошной облачный океан. Смотреть было не на что Адольф, надувшись, сидел в кресле. Настроение снова было отвратительное. Самолет оказался грузовым, с небольшим салоном в носовой части для лиц сопровожде­ния. А он-то вообразил…

Вдруг лайнер сделал вираж, меняя курс. Дверь пилотской кабины открылась, вошла девушка в летной форме. Ее взгляд скользнул по лицу Адольфа, их глаза встретились. «Ну и взгляд, — Адольф съежился, — смотрит на меня так, как будто сама воевала на той войне, а ей лет двадцать пять, не больше».

— Что-то случилось? Мы изменили курс? — спросил стар­ший конвоир.

— Да, Нюрнберг не принимает из-за погоды, открыт Бер­лин. Свяжитесь и решите вопрос со встречей.

— Вас понял, сейчас сделаем.

Конвоир развернул кресло к терминалу связи.

— Все, вопрос решен, в Берлине нас встретят по прибытии.

— Хорошо, тогда готовьтесь, через тридцать минут посадка.

«Вот я и в Германии. Как все-таки приятно ощутить

себя дома, — Адольф крутил головой во все стороны, идя

под конвоем к поджидавшему его полицейскому авто­фургону. — Каким огромным стал аэропорт! Да и Берлин, наверное, вырос. Что там летчица говорила? В Нюрнбер­ге погода плохая, поэтому аэропорт закрыт. Тогда, воз­можно, остаток пути меня повезут на машине, до Нюрнберга не так далеко».

Подошли к фургону. Российские конвоиры, передав аре­стованного с рук на руки, своим немецким коллегам направились назад к самолету.

Адольф последний раз оглядел летное поле. Совсем низко над головой, видимо заходя на посадку, в направ­лении едва видимых вдали у горизонта зданий терми­нала аэропорта прошел огромный четырехмоторный лайнер. Да, а люди там, вдали и не догадываются о том, кто только что прибыл в Германию… «Рейхсканцлер, который приказал берлинское метро затопить вме­сте с людьми…» — словно издеваясь, возникла в голове мысль. «Так я же хотел…»

— В машину! — последовала команда, помешав приду­мать оправдание для самого себя.

«Все-таки мне везет, поедем через Берлин, а не по окруж­ным дорогам…» — о маршруте следования Адольф узнал случайно.

Рядом сидящий конвоир почесал ухо в момент об­мена информацией с водителем, и неплотно прилегаю­щая к уху гарнитура связи позволила услышать о проб­ке на дороге и оптимальном маршруте следования через центр города.

«По-видимому, современные города все очень похожи между собой», — сделал вывод Адольф, наблюдая из окна проносящиеся мимо городские кварталы, — во всяком случае, новые районы». А вот въехали в старую часть Берлина. Появились знакомые очертания домов. Ули­цы кое-где вымощены брусчаткой. Когда-то вот по этим улицам он… Да, все это было.

Остановка на очередном светофоре затянулась. Ря­дом с дорогой на стене здания был установлен телеви­зионный экран. «Эх, вот бы в его время такая техника была! Езеф с его министерством пропаганды всю Герма­нию такими вот телевизорами бы увешал, и с каждого экрана круглые сутки он, фюрер, обращался бы к сво­ему народу, а тут одну рекламу крутят. Хотя тоже ин­тересно. Рекламный проспект для туристов. Достопри­мечательности Берлина. Рейхстаг, Бранденбургские во­рота, Александр-плац. Да, все-таки сильно техника впе­ред шагнула. Картинка не только цветная, но и объем­ная — как будто через окно смотришь.

На экране появилось очередное изображение. Трептов парк. Широкая центральная аллея, вдали какой-то памятник. Следующий кадр — памятник крупным пла­ном: на каменном пьедестале бронзовая фигура совет­ского солдата. В правой руке меч, разрубающий свасти­ку, а левой он держит, прижав к груди, девочку.

«Памятник воину-освободителю», — гласила надпись в верхней части экрана. У Адольфа возникло ощущение, что его облили кипятком. «Установлен 8 мая 1949 года в па­мять советским воинам, погибшим в Берлине. Отражает реальный подвиг советского солдата Николая Масалова, спасшего немецкую девочку», — следовало из титров бегу­щей строки. Если здесь стоят такие памятники, то о какой политической игре может идти речь?

Второй раз за прошедшие дни Адольф почувствовал, что находится на краю бездны, а все надежды на удачный исход дела и возможность спастись политикой — не что иное как попытка самоуспокоения. Вот почему весь остаток пути он целенаправленно глядел в пол, боясь увидеть еще что-то такое, что опять подтвердит правоту этих чувств. И только когда за его спиной захлопнулась дверь камеры Нюрнберг­ской тюрьмы, чувства уверенности и надежды на положи­тельный исход стали мало-помалу возвращаться…

Ну вот, суд, можно считать, почти выигран, да не про­сто выигран… Присяжные аплодировали его последнему слову. В вердикте можно не сомневаться. Даже конвоиры куда-то пропали. Ладно, без них обойдемся. Зачем конвой почти свободному человеку?! Заслушаю оправдательный приговор и за дело. Только галстук во время выступления вроде бы съехал. Ничего, вот зеркало — сейчас поправим.

Адольф подошел к висящему на стене зеркалу и застыл от удивления: отражения в зеркале не было… Но как же так? Этого не может быть! Так не бывает, чтобы человек не отражался в зеркале.

— Бывает-бывает, — послышался за спиной голос, — у вампиров.

— Что? — Адольф, резко обернулся.

Перед ним стояла женщина в длинном белом платье с повязкой на глазах. В левой руке весы, в правой копье.

— Ты же вампир, Адольф, вот потому и не отражаешь­ся в зеркалах.

— А ты, ты кто такая? — попятившись, спросил Адольф.

— Я, — женщина улыбнулась, — Фемида, богиня правосу­дия, неужели не узнал?

— Но тогда почему у тебя вместо меча копье? — Адольф почувствовал, что его ноги приросли к полу, и он не может больше сделать назад ни шагу.

— Потому что меч — для людей, а для вампиров — кол, — от­ветила Фемида и с этими словами ударом копья пригвоздила Адольфа к стене. Тело выгнулось в смертельной конвульсии. Адольф проснулся.

Плохой, плохой сон, а сегодня начнется суд. Неужели это знак? Нет-нет, не может этого быть.

Прозвенел звонок, скоро явится конвой, чтобы отве­сти его на суд, который решит его судьбу. Что же, он сло­мает судьбу, во всяком случае, попытается. Пусть попыт­ка играть на политических противоречиях провалилась, но, выход должен быть. И он его найдет, найдет во время суда… Всегда находил и теперь найдет.

Дверь камеры открылась, вошли конвоиры. Ну что же, пора.

Снова зал суда. Сегодня самый важный день все­го процесса — речь обвинителя. Нужно быть особенно внимательным. Любое несоответствие, любое противо­речие можно обернуть себе на пользу. Адольф весь пре­вратился в слух. А то, что произошло потом, поверг­ло его в шок. Все надежды хоть как-то ответить на об­винения рухнули как карточный домик. На огромном экране, установленном в зале суда, сменяя друг друга, сплошной чередой шли и шли фотографии. Фото обви­нения фашизму. И на них Адольф увидел себя — инспек­ционные поездки в концлагеря. И как теперь сказать, что он ничего не знал о том, что там творилось, и не подписывал никаких документов?! Они тоже здесь, на экране, в виде фотокопий, и на них его подпись. Отри­цать что-либо бесполезно. Вот почему, когда ему предо­ставили слово для защиты, а потом и последнее слово он промолчал — сказать было нечего.

Вердикт присяжных был единодушен: виновен, снис­хождения не заслуживает. Рекомендация суду: бессрочное лишение свободы. Суд с мнением присяжных согласил­ся, приговорив Адольфа Гитлера к бессрочному лишению свободы с публичным режимом содержания, определив местом отбытия наказания Россию — как страну, наибо­лее пострадавшую от его преступлений.

Эпилог

— Дедушка, дедушка пойдем на лебедей посмотрим, — ма­ленькая девочка тянула за руку пожилого мужчину, иду­щего вместе с ней по аллее Московского зоопарка.

— Хорошо, пойдем, можешь даже их покормить, если хо­чешь, но только немножко, а то они станут толстыми и ле­тать не смогут.

— Я всего один кусочек, — ответила девочка, доставая из кармана скатанный хлебный шарик.

Медленно, грациозно изогнув шеи, скользили по во­дной глади лебеди.

— А он его съел, съел, — захлопала в ладоши девочка, уви­дев, как лебедь поймал на лету брошенный ей кусочек хлеба.

— А можно еще? Тут ведь лебедей много…

Мужчина покопался в карманах.

— У меня ничего с собой нет. Надо у кого-нибудь попросить.

Девочка посмотрела по сторонам.

— Дедушка, смотри, какая красивая тетя, можно я у нее попрошу?

У перил пруда стояла девушка в военной форме вре­мен Великой Отечественной войны с синими петлицами лейтенанта ВВС и целым созвездием орденов на груди. Мужчина улыбнулся, взглянув на девушку.

— Она, моя хорошая, идет сегодня к Большому театру, поэтому такая красивая.

— Да, малышка, твой дедушка прав, — девушка улыбну­лась в ответ. — Сегодня мы встречаемся у Большого театра, а пока у меня есть немного времени, я кормлю птичек. Вот, возьми, у меня последний кусочек остался.

Лебедь, пытаясь поймать корм на лету, захлопал кры­льями и приподнялся над поверхностью воды.

— Ой, лебедь летит, — девочка опять захлопала в ладо­ши. — Я тоже хочу летать как птичка. — Ну что же, если хочешь летать, приходи к нам в аэроклуб, я тебя на моей «ласточке» покатаю.

— А «ласточка» это что за самолет? Я что-то про такой не слышал, — задал вопрос мужчина.

— «Ласточка» — это мой ПО-2, — объяснила девушка.

Его недавно восстановили. Нас вместе с ним из бо­лота вытащили, с сорок третьего года там пролежали. Многое, конечно, пришлось заменить, но после