Только что лежала, беспомощная и прикованная к постели, и вот уже гонят маршировать по палате — в темпе, раз-два-три.
Ей, конечно, скрывать обычно нечего, но приятно же иметь такую возможность.
Неужели это и есть любовь — этот жуткий страх, что они умрут?
Увы, готовность к самопожертвованию легко угасает, если с самого начала это дается с трудом. Может исчезнуть внезапно и в одночасье, как с обрыва падают: забочусь, забочусь, забочусь, ой, устал, долго ты там еще планируешь болеть?
Приятно ради разнообразия не чувствовать себя заложницей собственного организма и неконтролируемых процессов, которые в нем происходят.
Неужто из этого и состоит любовь — из чувства вины, чувства потери? Быть не может.
И Лорен закуталась в его слова как в одеяло, притворившись, что они могут быть правдой.
Образ молодого Патрика треснул, рассыпался. Нелепая затея — пытаться вызвать к жизни мираж десятилетней давности. Все продлилось каких-то шесть дней, но зато следующие десять лет об этом слагались легенды, почище, чем о короле Артуре: «Ой, кстати, Лорен, помнишь, как ты отравилась и заблевала мне всю квартиру, а я все это убирал? Я, конечно, святой человек, ни разу не пожаловался. Ох и повезло же тебе выйти за такого замуж».
Она чувствовала себя бесформенной, бессильной, раздавленной — неодушевленный сгусток боли, страдания и шока.
Неужто из этого и состоит любовь — из чувства вины, чувства потери? Быть не может.