Наверное, я мещанин, – думал Димка, шагая по лужам. – Для меня лужайка и чисто выметенная улица гораздо важнее, чем то, что по рождению я гражданин великой страны. Я не понимаю ее величия, когда в подъезде воняет мочой, а мешки с помойкой бросают прямо под окна, и они гниют, воняют, распадаются на части, как внутренности трупа. Я ненавижу бедность, грязь, вывернутые лампочки, нытье, алкоголиков, хамство, лужи по колено… И еще то, что врач не может купить своему ребенку йогурт».
Как хорошо, что есть подруги, которые знают, когда можно спрашивать, а когда лучше жевать картошку и молчать. Раз есть такие подруги, и жареная картошка, и мясо, и тортик – значит, наплевать на Ивана Александровича и его машину и на его болтуна-шофера, вот только денег жалко, и паспорт…
Он женится на ней, увезет в штат Канзас – нет, Техас, на самом деле Таня отлично помнила, что Техас, – и они заживут в доме с зеленой лужайкой и белым забором и станут присылать Тане глупые сувениры и ничего не значащие подарки.
Это было так обидно – еще обиднее, чем Карловы Вары и триста долларов!
– Она в самом низу, в пакете. Открывай и тащи. Зеленый пакет. Нашла?
Куртка была серо-желтая, огромная, невесомая, многочисленные завязки болтались и приятно позвякивали латунными замочками, «молнии» были широкими и солидными.
У Варвары никогда не было таких вещей. Вообще курток у нее не было, она считала себя слишком толстой для курток, имея странный гибрид куртки и пальто, и он ужасно ей не шел, зато был очень практичен.
– Димка, – пробормотала Варвара, таращась на себя в зеркало, – спасибо тебе. Я тебе клянусь, что все верну в целости и сохранности, чистое и новое.
– Ты вся в ценниках, – сказала Таня, – повернись, я отрежу.
Варвара оборотилась к зеркалу спиной и пыталась рассмотреть свой зад. С ее точки зрения, зад выглядел неплохо. Куртка все скрывала.
– Да не вертись ты!
– Тань, ты поаккуратней, смотри лишнего не отрежь.
– Язык тебе отрежу.
– Господи, какая куртка!.. Сказка, а не куртка! А, Тань?
– Куртка как куртка. И пошли, пошли, я спать хочу, а мне еще ковбоя на ночь устраивать.
– Я не ковбой, а физик, – пробормотал Димка упрямо.
Когда они вывалились на темную улицу, к Таниным «Жигулям» первой модели, пошел снег. Он был мартовский, мелкий, жесткий, как будто сморщенный от старости и такой же старчески колючий.
– Здесь нельзя оставаться, – резко сказала Таня, – ну, скотовод-то у нас человек приезжий, а ты что? Квартира, считай, открыта. Скотовод самостоятельно даже до сортира не дойдет, не то что до плиты.
– Я не скотовод, – твердо поправил ее Димка.
Таня махнула рукой.
– Какая разница!
– Тань, возьми его к себе, – попросила Варвара, – до моего приезда. То есть почти только на выходные. Я вернусь во вторник и заберу его.
– Не надо меня брать, – перепугался Димка, – я не хочу. Я не пойду. Я лучше здесь как-нибудь!
– А если он вернется? – спросила Варвара. – Тот, который тебя огрел? Зачем он приходил? Танька думает, что за Рембрандтом, а я думаю, что за шваброй! Откуда
«Наверное, я мещанин, – думал Димка, шагая по лужам. – Для меня лужайка и чисто выметенная улица гораздо важнее, чем то, что по рождению я гражданин великой страны. Я не понимаю ее величия, когда в подъезде воняет мочой, а мешки с помойкой бросают прямо под окна, и они гниют, воняют, распадаются на части, как внутренности трупа. Я ненавижу бедность, грязь, вывернутые лампочки, нытье, алкоголиков, хамство, лужи по колено… И еще то, что врач не может купить своему ребенку йогурт».
Конечно, может статься, шеф решил избавиться от надоевшей секретарши навсегда. Тогда завтра на таможне в сумке у нее найдут три килограмма героина общей стоимостью двести тысяч долларов, а в кармане управляемый фугас с отпечатками пальцев Бен Ладена, и остаток жизни она проведет в тюрьме, и больше не будет отравлять шефу жизнь своим гнусным видом.