…Какой только гений из преисподней бездны искусил меня, понудив закрыть глаза на последствия? Воистину, когда я попросил для себя и Белторис час прошлой осени вместе со всем, что ему сопутствовало, тот же час повторился и для всей планеты Хестан, и для четырех солнц Хестана. Все жители перенеслись из середины весны в осень, сохранив воспоминания лишь о том, что было до того часа, и ничего не зная о будущем. Но, вернувшись в настоящее, они с удивлением вспомнили о противоестественном событии; страх и замешательство охватили их, и никто не мог понять, что произошло.
На краткий час вновь ожили мертвые, опавшая листва вернулась на ветви, небесные тела возвратились к давно покинутым координатам, цветы вновь обернулись семенами, растения – корнями. А потом время восстановило свой прежний ход – но уже ничто не было в точности таким, как прежде.
Никакое движение космических тел, ни один год или мгновение в будущем никогда больше не окажутся такими, какими им следовало быть. Ошибки и несоответствия принесут бесчисленные плоды. Солнца окажутся не там, где нужно; планеты и атомы навеки отклонятся от назначенных им путей.
Утром 2 апреля 1933 года немолодую экономку Милуорпа удивил яркий свет из-за приоткрытой двери в его кабинет. Казалось, будто вся комната охвачена пламенем. Войдя, испуганная женщина обнаружила, что хозяин дома сидит в кресле за столом, одетый в роскошную темную мантию из китайской парчи, которую он использовал в качестве домашнего халата. Он сидел, напряженно выпрямившись, с застывшим в пальцах пером над раскрытыми страницами рукописи. Над ним, точно нимб, светилось и мерцало странное сияние, и единственное, что пришло экономке в голову, – что на нем горит одежда.
Она с криком бросилась к нему, и в то же самое мгновение странный нимб вспыхнул с невыносимой яркостью, затмив свет раннего утра и электрических ламп, что еще горели после ночной работы. Экономке показалось, будто что-то случилось с самой комнатой: стены и стол исчезли, и разверзлась гигантская светящаяся бездна, на краю которой, уже не в мягком кресле, но на огромном сиденье из грубого камня, женщина увидела неподвижно застывшего хозяина. Его парчовые одежды исчезли тоже; с головы до ног он был оплетен ослепительно-белыми огненными кольцами в виде скрученных цепей. Не в силах вынести яркого света, исходящего от этих цепей, экономка попятилась, прикрыв рукой глаза. Когда она снова осмелилась взглянуть, сияние погасло и комната снова выглядела как прежде, а за столом все в той же позе неподвижно сидел Милуорп.
Потрясенная и напуганная до глубины души женщина все же нашла в себе смелость подойти к хозяину. Из-под его одежд исходил чудовищный запах горелой плоти, хотя сами они выглядели нетронутыми. Он был мертв; пальцы его сжимали перо, а на лице застыла мучительная гримаса агонии. Шею и запястья покрывали страшные глубокие ожоги, плоть обуглилась. Коронер обнаружил в ходе осмотра, что ожоги эти, сохранившие очертания тяжелых звеньев цепи, продолжаются длинной непрерывной спиралью вокруг ног, рук и туловища. Вероятно, именно эти ожоги и стали причиной смерти Милуорпа, – казалось, будто его обмотали раскаленными добела железными цепями.
Прекрасные гиперборейские гавани, кишевшие жизнью, после пришествия Рлима Шайкортха погружались в молчание. Улицы и пристани пустели, судоходство замирало. Далеко вглубь материка проникали лучи, неся полям и садам гниль трансарктической зимы; леса вымерзали, звери лесные обращались в мрамор, и спустя какое-то время люди находили лосей, медведей и мамонтов в тех же позах, в которых зверей настигла смерть.
День за днем рыбаки в середине лета выходили в море на лодках из лосиных шкур и ивовых прутьев, чтобы забросить неводы. И неводы вытаскивали мертвых, словно обожженных огнем или морозом рыб, и живых чудищ, каких не видали самые опытные капитаны: ужасных трехголовых существ с хвостами и плавниками и черных бесформенных тварей, что на глазах становились жидкой мерзостью и ускользали между ячеек; безголовых монстров, похожих на раздутые луны, ощетинившиеся зелеными сосульками, и чешуйчатоглазых, с бородами застывшей слизи.
Маал-Двеб отчетливо различал получеловеческие черты вампирш, склонявшихся к нему в причудливых зазывных позах. Эти экзотические раскосые глаза, похожие на смертоносные продолговатые опалы чистейшей воды, змеящиеся локоны бронзово-зеленых волос, губительный яркий кармин губ, плотоядно шевелившихся даже во время пения, внезапно пробудили в нем ощущение угрозы. Слишком поздно он попытался воспротивиться искусно наведенным чарам. Распрямившись движением мгновенным, как солнечный луч, длинное бледное щупальце одной из чаровниц обвилось вокруг него, и колдун, несмотря на тщетные попытки отбиваться, в мгновение ока очутился на ее ложе.
Сестры ее немедленно прекратили пение и разразились ликующими вскриками, шипящими и пронзительными. Те, что располагались по соседству от поимщицы, в предвкушении залопотали, надеясь, видимо, что та поделится с ними добычей.
Маал-Двеб, однако, смог теперь пустить в ход свои колдовские способности. Не выказывая ни страха, ни беспокойства, он пристально разглядывал прелестное чудовище, которое затянуло его на край своего бархатного ложа и теперь ласкало плотоядным взглядом.
Применив элементарные основы ясновидения, он получил кое-какие сведения относительно пленившего его создания. Узнав ее истинное, тайное имя, которым назывались и ее сестры, он произнес его вслух твердым, но нежным тоном и, таким образом при помощи первичных законов магии получив власть над своей захватчицей и над всем ее племенем, в мгновение ока освободился от пут. Женщина-цветок, в чьих странных глазах промелькнули страх и изумление, отшатнулась от него, точно испуганная ламия, но Маал-Двеб принялся успокаивать и утешать ее на полубессвязном языке этого племени. Вскоре он завоевал расположение всех остальных сестер. Эти простые и наивные существа мгновенно позабыли свои кровожадные намерения и свое изумленное замешательство и, казалось, приняли чародея так же, как принимали три солнца и погодные условия планеты Вотальп.
Разговорившись с ними, волшебник убедился в правильности сведений, которые получил, разглядывая крошечный шарик в своем планетарии. Поскольку по природе своей женщины-цветы были ближе скорее к растениям и животным, нежели к людям, их мысли и эмоции были мимолетными, но потеря одной за другой пяти сестер, по одной каждое утро, наполнила их горем и ужасом, которые они были не в состоянии забыть.
Спустившись с холма в долину, волшебник услышал жуткое заунывное пение, словно сирены оплакивали какое-то непоправимое горе. Пела группа необычных существ, наполовину женщин, наполовину цветов, росших в низине у сонной пурпурной реки. Маал-Двеб насчитал несколько десятков этих прелестных чудовищ, чьи жемчужно-розовые женственные тела распростерлись на алых бархатных ложах трепещущих лепестков, к которым они крепились. Лепестки эти держались на толстых, напоминающих матрасы, листьях и массивных коротких стеблях с цепкими корнями. Цветы росли неровными кругами, густо теснясь в центре и зияя прорехами в своих рядах по краям.
Маал-Двеб приблизился к женщинам-цветам с некоторой опаской, поскольку знал, что они вампирши. Руки их плавно переходили в щупальца, длинные и бледные, как слоновая кость, стремительнее и гибче змеи в броске; этими щупальцами они обыкновенно опутывали опрометчивых путников, привлеченных их колдовским пением. Конечно, хорошо зная неумолимые законы природы, Маал-Двеб в своей мудрости не порицал такой вампиризм, но при этом отнюдь не жаждал оказаться его жертвой.
И снова Гротара видел, как шар непристойно раздувается, будто наливающаяся кровью луна, высасывая соки из тела старого воина. И снова, полуослепнув, любовался тем, как ткется нечистая радужная паутина, смертоносным узором заплетая разрушенные склепы странными иллюзиями. И снова, как умирающий жук, запутался в ее хладных неземных нитях, и цветы, порождения некромантии, распускались и увядали, заплетая пустоту над ним. Но прежде, чем Ткач втянул свою паутину, на Гротару опустилось забвение, принесшее тьму, населенную демонами; и Ткач завершил свои труды и вернулся в пропасть никем не замеченный.
Опрокинутые треножники из позеленевшей меди, столы и таганы из расщепленного черного дерева, яркие осколки фарфора мешались с обломками фундамента, пилястров и перекрытий; на руинах помоста из зеленого с кровавыми прожилками гелиотропа, среди изуродованных яшмовых сфинксов, что навечно застыли в карауле, кренился царский трон из потускневшего серебра.
Сад состоял из странных растений и цветов, зачастую экзотичных для Марса, – вероятно, их завезли из чужой солнечной системы, откуда был родом Вултум. Некоторые цветы походили на ковры из лепестков, словно сотни орхидей соединили в единое соцветие. Одни деревья напоминали кресты с невероятно длинными и пестрыми листьями вроде геральдических вымпелов или свитков с загадочными письменами, с ветвей других свисали диковинные плоды.
Свет за массивными башнями и пагодообразными пирамидами Игнар-Лутха на глазах угасал, бросая медный отсвет на матовую эмаль медленных вод канала. Холод наступающей ночи уже заполнял тени гномонов, которые во множестве выстроились вдоль берега. Жалобный звон гонгов в Игнар-Ватхе внезапно стих, оставив после себя тишину, наполненную странными шепотами. Странные здания древнего города с немигающими огнями цвета шафрана громоздились на фоне темнеющего изумрудного неба, усеянного ледяными звездами.
