Алексей Волков

МАЙОР ГРОМ

Пролог.
Выбор

Когда он уходил, ты уже всё понял.

Ликвидация подпольного казино, целый чемодан денег в качестве вещдока, который он не разрешил тебе самому отвезти в Следственный комитет, загранпаспорт в конверте.

Он преступник. Он украл эти деньги и теперь собирается скрыться с ними.

Ты бросился за ним. Поймал машину, сунул последние пять тысяч водителю.

Потом вокзал, поезд «Санкт-Петербург — Хельсинки». Тут уже ксива помогла. Нашёл его в вагоне. Помнишь, что он предлагал? Половину тебе. Новые документы. Новую жизнь.

Он в системе уже двадцать лет. Все инициативы задавлены. Перспектив никаких. Ты его лучший ученик. Он тебе поможет. Если ты поедешь с ним.

Ты отказался.

Драка. Он убегает. Твой начальник. Твой друг.

Присвоил деньги, изъятые в ходе следственных мероприятий.

Крыша поезда.

Зима. Тридцать первое декабря. Скоро Новый год.

Холодно. Так и простудиться недолго. Ты слишком легко одет. Сейчас бы шарф не помешал. Продует. Обещаешь себе купить шарф на праздниках. Хороший, из настоящей шерсти, тёплый.

Снова драка. Ты сильнее. Он знает.

Скользко. Он упал, уцепился за край. Ты схватил его, помог залезть обратно. Потянулся за наручниками.

А он выстрелил. Тебе в живот. Почти в упор.

Ты упал.

Ты помнишь боль? Когда-нибудь было больнее?

А он не заметил жёсткую поперечину, которая почему-то оказалась куда ниже, чем надо. Авария, наверное.

Он погиб. Ты остался жив. Но надолго ли?

Жар внутри. Холод снаружи.

Скоро холод будет внутри.

Растечётся изнутри. И всё.

Почему ты не взял деньги? Ехал бы сейчас с ним — там, где тепло. Он был бы жив. И ты.

Он преступник. Твой начальник. Твой друг.

Бывший начальник. Бывший друг.

Преступление должно быть раскрыто.

Преступник должен понести наказание.

Нельзя спать.

Колёса стучат.

Тебя предали. Он погиб. Ты выживешь.

Преступление должно быть раскрыто. Любой ценой.

Ты давал присягу. Он тоже. Он её нарушил.Ты — нет.

Крики где-то там, внизу, в невообразимой дали. Там, где стук колёс. Там, где тепло. Там, где нет боли, где люди едут на новогодние праздники в Хельсинки.

Холодно. Лежишь на холодном. Простудишься.

Если горло застудишь — надо пить горячий чай с мёдом.

Визг. Кто-то дёрнул стоп-кран?

В поезде же есть врачи. Да? У них есть горячий чай с мёдом?

Помнишь, чему тебя учили? Сколько с такой раной можно протянуть? Минут сорок?

Сорок минут. Никаких картин прошлой жизни. Обида только. Горькая, злая. Почему он так поступил? А ты почему?

Холодно. Темно. И всё темнее.

Надо шарф купить…

Глава 1.
Отмеченный смертью

«Этот город болен.

Его жители тонут в зловонной жиже беззакония, грязи и страха. Нечистоты переполняют улицы города, гной — в каждой его поре, в каждой его клетке. Отравленный воздух, отравленная вода, отрава, которую они скармливают вам каждый день, каждый час, каждую минуту, а вы не можете отказаться. Ведь это всё, что они вам дают.

Настало время положить этому конец… Скоро.

Очень скоро я вылечу этот город. Избавлю его от всех паразитов, качающих жизненные соки.

Они исчезнут в очистительном пламени.

Одна из язв общества уже вскрыта. Но впереди ещё долгий путь к очищению.

Никто не встанет на моём пути.

Никто».

Запись в сообществе «ГРАЖДАНИН» в социальной сети Vmeste.
Из материалов уголовного дела.

Крохотное футбольное поле ребята нарисовали прямо на асфальте ещё весной. Лёшка, по праву сына инженера-конструктора, бегал с рулеткой, Ильяс притащил баллончик с краской. Хотели ворота поставить, даже разработали план, где достать сетку, но плюнули в итоге и играли прямо так. Раньше в футбол гоняли за домом, на настоящем, сохранившемся ещё с советских времён поле, хоть ворота там и были облезлые. Когда-то на том поле их старшие братья и отцы играли, но землю выкупил Бехтиев, чтобы возвести там очередную элитную новостройку.

В теории можно было пойти и на школьный двор, но на практике вечерами там легче лёгкого отхватить от старшаков, которые отстёгивали на бутылку охраннику, за что он и закрывал глаза на все их тусовки на спортивной площадке с пивом, куревом и громкой музыкой из портативной колонки.

Здесь, в типичном питерском «колодце», не было машин — можно и развернуться, но всегда оставался шанс засветить мячом в окно, поэтому старались играть аккуратно. Ну, хотя бы первые пятнадцать минут. Потом, конечно, входили в раж и лупили со всей дури.

Прямо как сейчас. Каникулы закончатся совсем скоро, всего пара дней осталась. Все уже были в сборе — приехали из летних лагерей да от бабушек из деревни.

Ребята без толку носились и толкались уже полчаса, пока наконец не вышел из дома Колька Сычёв, глав-ный бомбардир двора, и тут же не завладел мячом.

— Колян, пасуй! — отчаянно замахал руками Лёшка.

— Ну, давай уже, — вторил ему Ильяс.

Колька ударил со всей дури, мяч улетел между домами.

— Блин, — протянул Виталик Гущин, который и выносил мячик по вечерам.

Остальные его не очень любили, скорее терпели. Виталик был из дома через дорогу, из богатенькой, по меркам двора, семьи, и у него легко появлялись такие вещи, ради которых остальным по полгода приходилось клянчить, ныть и изобретать всяческие хитроумные схемы экономии на школьных обедах. Впрочем, в богатые компании Виталик, конечно же, тоже особо не вписывался, потому и тусовался с ребятами из соседних домов, которые не только считались, но и действительно были победнее.

За мячом в итоге побежал Витька Зубов, который за глаза сам называл Виталика не иначе как «белобрысый мажорчик», но в его рыжей башке нежелание потерять мяч было куда сильнее страха прослыть «шестёркой».

Витька бежал — мяч укатился достаточно далеко, почти к дороге, — как вдруг жахнуло. Зимой они с пацанами покупали петарды, и к взрывам он был привычным, а тут даже не очень громко-то и было, зато ярко — языки пламени взметнулись этажа до четвёртого. Мячик был тут же забыт, но в ту же долю секунды пылающую машину — а Витька разглядел, что загорелась именно машина — заслонила высокая фигура.

За спиной Витька слышал недовольные голоса пацанов, в ноздри била бензиновая вонь, обдавало жаром от бушевавшего неподалёку огня, но глаза мальчика были прикованы к прошедшему мимо него незнакомцу.

Время словно остановилось.

Витька чувствовал себя живым фотоаппаратом, который бесстрастно фиксирует происходящее.

Страх будет потом.

Витька вообще ничего не пугался — ни ужастиков, ни скримеров. Были моменты, когда ему было так, страшновато. Когда ногу сломал два года назад, или когда труп соседского алкаша в парадной увидел, или когда у двоюродной тётки в деревне его, Витьку, гадюка ужалила.

Но то, что он видел сейчас, было сразу и как перелом, и как синюшная рожа мертвеца, и как укус змеи, но в сто раз хуже. Потому что это-то всё было в прошлом, а незнакомец был здесь и сейчас.

Тот был одет в приталенное пальто — ничего необычного, но как-то не по погоде. В одной руке он держал листки бумаги, другую поднёс к лицу… и вот лицо-то и было тем, что заставило Витьку, одного из самых бесстрашных пацанов двора, оцепенеть как кролика под гипнотическим взглядом удава: под рыжими взбитыми лохмами — того же цвета, что и у Витьки, — напоминавшими огонь за спиной незнакомца, было вовсе не лицо. Нет, то была жуткая птичья морда с длинным клювом и горящими глазами — самое настоящее чудище. Указательный палец незнакомца коснулся клюва, словно призывая Витьку сохранять тишину.

А потом чудище протянуло Витьке один из своих листков, как это делали промоутеры с флаерами у метро. В ушах сам собой возник голос матери: «Никогда ничего у незнакомых людей не бери!» — Витька согласно кивнул, соглашаясь с мудрым родительским советом, но рука сама собой взяла листок.

Когда мальчик нашёл в себе силы моргнуть, человека с лицом птицы уже и след простыл. Мелькнула приятная мысль, что это только померещилось, что такого быть не может, но пальцы чувствовали листок, поэтому обольщаться было бессмысленно.

Витька Зубов видел саму Смерть, и она его отметила.

— Вить, Вить, ты чё так долго? — совсем близко услышал он голос Лёшки. — Ты чё, уснул там, что ли?! Вить?!

Витька повернулся, с удивлением разглядывая Лёшку, соседского пацана в обычных человеческих джинсах, в обычном человеческом худи. С обычным человеческим лицом.

— Витёк, достал уже! — это уже бежал к ним Виталик Гущин.

Полицейским они потом будут говорить, что Виталик выпалил: «Нихрена себе!», когда увидел горящую машину. На самом деле, конечно, он матерно выругался, но если бы об этом узнал его отец, то никакого мячика они бы больше не увидели. Отец Виталика, будучи мелким бизнесменом, обожал «тюремную романтику», хотя сам даже в обезьяннике никогда не оказывался, но матерщины сыну не разрешал ни в каком виде.

Ребята глазели на пожар, как всегда и во все времена глазели на пожары мальчишки. Вокруг хлопали двери, сбегались соседи, выла сирена.

Витька Зубов попытался посмотреть на листок в своей руке, который держал, словно не веря в его существование, но буквы путались, как во сне, а потом вдруг перехватило дыхание, весь мир с его пожарами, незнакомцами, мертвецами, гадюками и бумажками улетел куда-то вверх, а сам Витька рухнул на пыльный асфальт.

***

— Майор Гром, старший следователь! Шутки по поводу фамилии оставьте при себе.

Дима Дубин обернулся.

Под сигнальную ленту, которой огородили место преступления, пролез крепкий тип — рост чуть выше среднего, в джинсах и кожаной куртке поверх светлой рубашки. На голове у него красовалась серая кепка с жёстким козырьком, низко надвинутая на глаза, а на шее болтался длиннющий шарф. День выдался тёплый — последние дары августа; сам Дима вышел сегодня в одной рубашке, предусмотрительно даже закатав рукава, поэтому наряд Грома его удивил.

Почему-то Дима мысленно сравнил себя с ним — вот он весь такой активный, мужественный, а сам Дима — невысокий, в очках, одет аккуратно, с иголочки... Вот этот майор Гром — сыщик, сразу видно, а ты, Дубин, — ботаник. Волосы, что ли, взъерошить для виду?

Как бы завершая образ, в левой руке Гром держал надкусанную шаверму в серебристой фольге.

— Доброе утро, господа полицейские.

Гром смачно откусил кусок шавермы и, не успев ещё дожевать, добавил:

— На вефтдок, повавуйста, не обаокачивайтеф.

Тщательно прожевав, замер, проглотил, а затем повторил:

— На вещдок, говорю, не облокачивайтесь. Пожалуйста. Будьте так любезны.

Гром Вразвалочку подошёл к старшему лейтенанту, с которым Дима приехал.

— Давайте ближе к делу. У нас тут что?

Старлей кашлянул:

— Убийство, товарищ майор. Труп. Один. Обгоревший. Но уже опознали. Кирилл Гречкин, — полицейский показал пальцем на небо, намекая на почти божественное, по его меркам, происхождение погибшего. — Того самого Гречкина сынок. Прокурора! Убийца предположительно сжёг его в его же собственной...

— Хм, как интересно…

Гром наклонился, осматривая машину:

— Кирилл Гречкин, если вы, товарищ старший лейтенант, не в курсе, задавил двух пешеходов. На этом же самом месте. Примерно год назад.

Гром поддел носком ботинка листовки, которыми был усеян асфальт вокруг машины, затем резко вскинул голову и показал рукой на знак ограничения скорости, к которому ножом была пришпилена одна из листовок. Дима уже успел ознакомиться с её содержанием: распечатка новости годичной давности с какого-то сайта («Сын прокурора сбил студентов на 130 км/ч»), фотография самого Гречкина — угрюмого типа с волосами по плечи, одетого в олимпийку, и приписанный дурацкий стишок:

«Пляска смерти началась,
Ждите приговор.
Трепещите, жулики,
Ибо грядёт мор!»

— А это у вас что? — спросил Гром.

— Свидетели утверждают, что их разбросал сам убийца. Одну вон туда пришпилил, ну, куда вы смотрите, — подал голос старший лейтенант.

— Занятно, — протянул Гром. — Значит, у нас есть свидетели?

— Есть. Один.

— Труп один, свидетель один. Что-то у вас тут всё негусто.

— Пацан местный. Ну, свидетель. До сих пор заикается, — показал старлей куда-то себе за спину.

— Так, а чего испугался? Смерть с косой увидел?

— Хуже, — старлей протянул Грому Димин рисунок.

— Твою мать…

Дима нарисовал всё, как рассказывал тот заикавшийся мальчишка, Витя Зубов. Предполагаемый убийца по его версии выглядел весьма живописно: торчащие во все стороны волосы, высокий воротник пальто, а главное — птичий череп вместо лица.

— Это фоторобот подозреваемого, товарищ майор.

— Карандашом… фоторобот?

— Ну, а как ещё назвать-то?.. — замялся старлей. — Опер новенький вон нарисовал. Из Москвы недавно перевёлся.

И добавил шёпотом:

— Он у нас того. Первый раз на выезде со жмуром.

Гром широко улыбнулся и махнул Диме, который изо всех сил старался на него не пялиться.

— Первый раз, говоришь… Эй, новенький, иди сюда. Меня Игорь зовут.

Дима пожал ему руку:

— Дима. Дубин. Оперуполномоченный…

— Москвич, значит?

— Нет, из Кирова.

Но Гром уже отпустил его ладонь и сам (сам же!) облокотился о машину:

— Ну, значит, с тобой мы познакомились, а теперь шагай сюда. С трупом будем знакомиться.

— А можно я издалека с ним познакомлюсь? — Дима попытался отшутиться, но вышло не очень.

— Да иди сюда, — махнул ему Гром, заглядывая в окно машины. — Чего ты мнёшься! Не бойся, не укусит.

Дима снял очки, вроде как протереть, но на са-мом деле от одного вида обугленного Гречкина («Экс-Гречкина», — попытался он было снова пошутить, но уже про себя) ноги становились ватными, а к горлу подступал ком, поэтому таким манёвром Дима попытался хоть немного сгладить травмирующий эффект.

Но, несмотря ни на что, два шага к машине Дима всё-таки сделал. Ну, небольших таких два шага.

— Знаешь, что такое криминалистическая одорология? — поинтересовался Гром.

— Система знаний о запахах, применяемая в уголовном судопроизводстве, — скороговоркой выпалил Дима. В колледже их драли будь здоров, ночью разбуди — до сих пор от зубов всё отскакивает

— Молодец, теорию знаешь на «пятёрку», — Гром растопырил пальцы, показывая оценку (а других у Димы не было в принципе). — А как у нас с практикой? Принюхайся! Знаешь, что за запах?

Резкие запахи.

Бензин.

Жжёная краска. Палёные покрышки.

Горелое мясо.

Безумие.

Ужас.

Отчаяние.

Смерть.

Дима всё вдыхал и вдыхал и не мог остановиться, как вдруг в этот жуткий букет ароматов резко вмешались другие, чужеродные, — лук, курица, помидоры, что-то с майонезом…

— Кстати, будешь? — это Гром сунул шаверму ему прямо под нос.

Дубин отвернулся, изо всех подавляя рвоту, рука сама собой потянулась прикрыть рот. Парень жадно глотал воздух, боясь снова вдыхать носом.

— Ладно, ладно, всё бывает в первый раз!

Произнеся это, Гром снова обратился к старлею:

— Так. А журналисты уже были?

— Нет ещё.

Дима наконец собрал всю волю в кулак, повернулся к Грому, надел на вспотевший нос очки.

— Рисунок твой, Дима, я оценил. Молодец, — похвалил его Гром. — Ты сам-то в курсе, кто это?

Дима понял, что если ответит, то его всё-таки вывернет, поэтому просто отрицательно замотал головой.

— Попугай? — подал голос старлей.

— Это, товарищ старший лейтенант, — Гром показал ему рисунок, — маска чумного доктора. В Средние века такие вот товарищи с клювами ходили по городам и сёлам и усиленно лечили чуму. Ну, как лечили. Как тогда умели. А умели тогда, я вам прямо скажу, — не очень. Если пациент умирал — а он, как правило, умирал — то его сжигали. Чтобы чума не распространялась.

— Ааа, — протянул старлей. — А Гречкин, это, чумой болел?!

— Иносказание это, товарищ старший лейтенант. Ме-та-фо-ра, — проговорил Гром по слогам. — Запомните, а лучше зафиксируйте в своём блокнотике это красивое слово. Наш убийца вот этой своей маской и своими хреновыми стишками как бы пытается нам сказать, художественно выразить свою мысль о том, что беззаконие — это чума, а он пришёл её лечить. Гречкин среди бела дня сбил двоих, при свидетелях, между прочим, а на него даже дело толком не завели…

Старлей захлопал глазами, переваривая информацию. Дима всё ещё молчал, стараясь незаметно дышать ртом.

— Но я бы этот ваш «фоторобот» особо никому не показывал, — протянул Гром.

— Почему? — удивился старлей.

— По кочану. Про «Фишера» в курсе? Был такой маньяк лет тридцать назад, по фамилии Головкин. Детей похищал и в расход пускал. Один из детей, тоже вроде как свидетель, напел милиционерам, что убийцу видел и у того на руке наколка со словом «Фишер» была. Особая примета, ага. По татуировке и искали. Только вот у Головкина, которого в итоге поймали, никаких наколок и в помине не было — фантазия у малолетнего свидетеля разыгралась.

Гром ещё раз окинул взглядом место преступления и вздохнул:

— Значит так, бойцы, вам вот что нужно сделать. Обзвонить ночные клубы — видели ли тачку, с кем общался владелец и далее по списку. Опросить жильцов, они тут наверняка сбежались на это фаер-шоу. Проверить родственников убитых Гречкиным на причастность…

Старлей старательно строчил в блокноте.

— А ещё убрать листовки — поднял одну из них Гром. — Лишняя шумиха нам ни к чему.

Через секунду листовка оказалась уже в Диминых руках. Он смотрел в удаляющуюся спину Грома, а в ушах всё ещё звучал его голос: «Я бумажками займусь и информаторов опрошу. А ты, Дима, достань мне адрес убиенного Гречкина, чтобы уже через два часа мы с тобой стояли около его дома».

Старлей возник справа от Димы:

— Ну что, Дубин, поздравляю. С самим Громом будешь работать. Он тут, можно сказать, легенда.

Дима ответил хрипло:

— Спасибо. Только как я его найду?

— Адрес-то? По базе пробей, чего ты…

— Не, не адрес. Грома.

— А чего его искать? Он тебя сам найдёт. У него работа такая — кого надо, находить.

Глава 2.
Воры на мотоциклах

— Полиция пока не даёт никаких комментариев относительно личности погибшего, однако нашим корреспондентам удалось выяснить, что сгоревший автомобиль принадлежал печально известному Кириллу Гречкину, сыну прокурора. Именно на этой машине Кирилл сбил двух пешеходов около года назад, тем не менее до суда дело не дошло: по неизвестным причинам видеозаписи с камер наблюдения пропали, а все свидетели происшествия отказались давать показания…

Гром поставил новости в приложении на паузу. Рядом храпел какой-то парень, перебивая даже грохот поезда метро. Гром покосился на него, а потом снова на застывшую на экране ведущую новостей Анну Теребкину.

Времени нормально подумать ещё не было. С момента осмотра места преступления прошёл час, а Гром уже сделал массу дел: забежал в отдел, успешно скрылся от зорких глаз полковника Прокопенко, сделал распечатку по Гречкину (забыл на столе), выдул кофе (опять спал на работе), раздобыл номер опера Дубина (тот продиктовал адрес Гречкина), прихватил планшет. Теперь вот сел в метро.

Гром пытался привести в порядок мысли. Чего-то не хватало.

Гречкин оказывается в своей машине на месте им же совершённого преступления. И в этой же самой машине его сжигают. Дорогущий автомобиль сгорел за несколько минут. Но как он там оказался? И почему Гречкин не успел вылезти? Это вопросы по сути. На месте преступления полно разводов от бензина — убийца явно торопился. Да ещё эти листовки. Убийца устроил индивидуальный политический террор? Тогда это ФСБ себе заберёт. А если псих-одиночка? Сложноватая постановка, конечно, для сумасшедшего, но чем чёрт не шутит. К дорожному знаку листовку пришпилил — тут и сила нужна, и время выгадал...

Гром снова нажал на воcпроизведение, и «ожившая» Теребкина продолжила:

— На месте преступления были разбросаны листовки с обещанием, что это убийство по справедливости — не последнее. Мы будем держать вас в курсе событий, оставайтесь с нами!

Листовки так и не убрали. Вот теперь весело будет.

Гром переключил на новостной ролик другого канала:

— Санкт-Петербург шокирован ужасным убийством!

Снова переключил, на этот раз планшет подвис. Модель дешёвая, но дарёному коню, как говорится, в зубы не смотрят. На него коллеги скинулись, вручили, когда он в больнице лежал. Гром уже успел выйти из метро, взять кофе в пластиковом стаканчике — энергетиков он не признавал — и выпить почти половину, когда планшет вдруг ожил:

— Мы попытались связаться с Кириллом, но его мобильный телефон оказался заблокирован.

Интересная игра у них, конечно. Позвонить убитому на сгоревший телефон.

Гром почему-то вспомнил, как отец рассказывал про братков из «девяностых». Тем из них, кому не повезло «склеить ласты» («отдать концы», «поймать пулю» и прочие цветистые аналоги банального «быть убитым в разборке»), в гроб клали их дорогущие громоздкие «мобилы», и скорбящая братва звонила им на сорок дней, вроде как на тот свет. Дикий обычай, какие-то флюиды Древнего Египта в современном Петербурге. Впрочем, чему удивляться в городе, в котором столько каменных сфинксов.

Чего-то по-прежнему не хватало. Что-то он забыл.

Голос ведущей заглушил рёв мотоциклетного мотора. Гром оторвался от планшета и своих мыслей как раз в тот момент, когда прямо на него едва не наехал мотоцикл, на котором сидело два типа в чёрных шлемах.

— Куда прёшь на красный?! — крикнул Гром. — Пешеходный переход видел?!

Весь обтянутый в кожу пассажир повернулся корпусом в сторону Громаи медленно вытянул средний палец в неприличном жесте. В тот же момент водила газанул. Номеров на мотоцикле не было.

— Оскорбление сотрудника полиции! — взревел Гром. — Езда без номеров!

Он помчался за мотоциклом, но на перекрёстке тот вдруг тормознул. В следующую секунду пассажир резко выхватил сумочку у шедшей по тротуару девушки.

«Дилетанты, — подумал Гром. — Профи такое делают на полном ходу».

И если ровно три секунды назад у него возникла было мысль о том, что он просто нарвался на каких-то идиотов, то теперь всё было предельно понятно и никаких сомнений (Бежать за ними или не бежать — вот в чём вопрос?) не осталось. Совершено преступление, и майор полиции Игорь Константинович Гром не может остаться в стороне.

Так быстро сократить расстояние, отделявшее его кулаки от негодяев, Гром, разумеется, не мог, а поэтому не придумал ничего лучше, чем швырнуть планшет в пассажира прямо на бегу. Метко пущенный девайс ударился о чёрный шлем и отлетел в сторону— пассажира повело вперёд, и он неловко ткнулся в водителя, а потом развернулся, вращая башкой по сторонам, пытаясь понять, что же его ударило. Не заметить бегущего к нему Грома он просто не мог.

В два прыжка Гром оказался рядом и со всей силы рванул пассажира на себя. Бросок через бедро: незадачливый вор — на асфальте, а его добыча — уже в руках у Грома. Водила успел рвануть вперёд, но найти его — дело второстепенное.

— Парень, ты за одну минуту умудрился нарушить две статьи из уголовного кодекса и две из административного. Да у тебя прям талант! И я знаю отли… — Гром не успел договорить, как пассажир резко прыгнул на него, нанося удар шлемом в корпус… Говоря проще — влетел ему головой в живот. От удара с Грома слетела кепка, но ему было уже не до этого — Гром резко двинул нападавшему с правой. Вор снова оказался на асфальте, а Гром врезал ему ещё раз.

Замахнулся для третьего удара:

— Нападение! На! Сотрудника! Полиции! При! Исполнении! Три статьи! На рекорд…

Сзади зарычал мотор и что-то свистело. Гром обернулся, не отпуская прижатого к мостовой преступника, и увидел, что его подельник мчит к ним, размахивая цепью.

— Гнида! — крикнул водила, пытаясь цепью достать Грома, но тот уже успел отскочить в сторону.

Пара ссадин на коленях и руках, грязные брюки — это в плюс к потерянной кепке и разбитому планшету.

Забыв про цепь, водила начал разворачиваться — решил, по всей видимости, просто-напросто сбить обидчика. Гром быстро шарил взглядом вокруг в поисках подходящего оружия.

Вариантов было немного: дождаться, пока мотоциклист подъедет вплотную, и отпрыгнуть (И прыгнуть сзади? — слишком сложно), достать табельное (А толку-то, пистолет всё равно незаряженный) или совершить какую-нибудь травмоопасную и глупую вещь. Гром выбрал, пожалуй, самую глупую из всех возможных: он схватил канализационный люк— адреналин в крови бурлил, гад такой, веселился, давал неимоверную силу — и швырнул его в мчащийся прямо на него мотоцикл. Громко, конечно, сказано, «швырнул», но уж как мог. Мотоциклист дёрнулся в сторону и слетел со своего отчаянно ревущего транспортного средства, вписавшись прямо в стеклянную витрину справа. Железного коня же снесло в бок, где он лежал теперь и уныло дорыкивал, по инерции вращая колёсами.

— Так, один готов, — шепнул Гром, краем глаза уже заметив, как пассажир улепётывает с украденной сумочкой.

— А ну, стой! — крикнул ему Гром. — Стрелять буду!

Пассажир нырнул за угол, в глухую подворотню. Гром вытащил на всякий случай табельное из кобуры. Может, получится напугать, а может — по шлему рукоятью отоварить. Оба варианта, если сработают, неплохие.

Гром осторожно заглянул за угол — и, лишь чудом не задев его лицо, воздух прямо перед Громом рассекло лезвие ножа. Мысленно прибавив к списку правонарушений, совершённых мотоциклистами, незаконное ношение холодного оружия, майор Гром ринулся на пассажира. Схватка была короткой и стремительной: лезвие получилось заблокировать пистолетом, а самому пассажиру заехать в грудь ногой. У Грома появилась секунда на передышку, а вместе с