Оглавление

Глава 1. Осторожно, Катарина!

Как гласит одна древняя шутка, рассказанная самим Локи на пиру у Одина: «Лучший способ победить дракона — это пощекотать ему пятки».

Там, где-то в неопределённой точке мира, в маленьком тихом городке, который ютился неподалеку от многомиллиардного кричащего гиганта, жила-была девочка-женщина Катарина. И была Катарина самой настоящей ведьмой: древней, удивительно красивой и до неприличия остроумной.

Примечание: не стоит полагать, что лишь субъективность суждений автора явилась источником этих и всех последующих умозаключений: каждая деталь, каждое наблюдение могут быть подтверждены практически любым существом из окружения Катарины, будь то существо тёмного мира или небожитель, продвинутый долгожитель или дервишеский странник, Аркан-Дурак или сама Геката.

— Ну да, ну да, — шутливым тоном могла бы на это сказать Катарина, слегка улыбнувшись. Представьте её сидящей на баклажанового цвета диване, что живёт в её квартире, скрестившей свои умопомрачительные босые ноги и элегантно выпускающей пар из своего любимого чёрного вапорайзера, на ней элегантное темное платье. — Интересно у вас получается: как только из ряда вон — сразу мистика начинается. Вот сказали бы, например, ведающая, в устройство тонких миров посвящённая женская сущность с прекрасным чувством юмора, добрым сердцем и сногсшибательной внешностью. Ясно, ёмко, точно, согласитесь?

Да… Что-что, а на язык Катарина была остра и безкомпромисна.

Выглядела Катарина лет на тридцать пять, но на сколько древней на самом деле была женская сущность, владеющая этим роскошным и неувядающим телом — с уверенностью не могла бы сказать даже она сама. Да и паспорт, разумеется, цинично врал.

— Ах, года… — произнесла бы она со своей самой невинной улыбкой. — Некоторые так забавно пытаются поймать их в силки своих календарей… А они — лишь стая мотыльков, летящих на огонь, которого, увы, нет. И всё летят, и летят… В каком-то неизвестном направлении…

После чего она обычно заходилась звонким смехом, от которого мир становился на минуту уютным и радостным местом.

А потом бы непременно добавила, одарив вас одной из своих самых очаровательных улыбок, той самой, от которой у ангелов сводило зубы:

— Согласитесь, глупо пытаться сосчитать песчинки во время бури: я же знаю, что это невозможно.

Да, время не трогало Катарину, словно боясь навредить этому чуду природы, а мудрость, светящаяся в её глазах, не могла быть соизмерена ни с каким известным нам, людям, летоисчислением. Злые языки даже поговаривали, что она была на короткой ноге с самим Хроносом. Ох уж эти люди, и чего они только не выдумают, ведь так? Нам ли с вами не знать об этом.

Что ж, добавим-ка мы теперь большей глубины портрету этого удивительно существа. Катарина была ослепительно, неординарно красива, как богиня своенравна и как тигрица уверена в себе. Её красота была неприличной, дерзкой, тёмной и антисоциальной. Внешность этой женщины настолько не вписывалась в окружающий мир, что когда она появлялась в обществе, многие её не замечали вовсе, а те, кто всё-таки осмеливался увидеть её, не верили своим глазам и впадали в необычное для них состояние: мужчины испытывали предательскую слабость в теле, теряли способность связно мыслить и ориентироваться на местности, а женщины вдруг начинали шипеть, как дикие кошки в момент опасности. А теперь добавьте к этому отважное и доброе сердце, острый как кинжал сарацина ум, витиеватую речь и прекрасное чувство юмора, и тогда, возможно, но лишь только возможно, вы получите хоть сколько нибудь годный портрет этой Грации во плоти, или девочки-женщины-ведьмы.

— А вот это мне по сердцу. Истинная красота и сила видны даже слепцу, если он осмелится поднять голову, — ухмыльнулась бы на это Катарина, обнажая ещё одну важную характерную черту своей личности: в этой своенравной и уверенной в своей силе и красоте натуре не нашли себе приют ни лицемерная госпожа Ложная Скромность, ни трусливая госпожа Застенчивость. Их просто не пригласили на обед.

— Истину, как и солнце, не скрыть под ладонью, — не стала бы отрицать и это Катарина, задумчиво разглядывая дымок от своего вапорайзера. — Река не спрашивает у камней, красива ли она, прежде чем проложить себе путь. Она просто течёт. Моя природа — течь, где мне вздумается. Ведь мудрый не спросит у бури, почему она сильна, и у звезды, почему она ярка? Они просто есть. Быть собой — единственная сила, которая имеет значение.

Что ж, сказано так сказано: не в бровь, а в глаз.

Ах, Катарина, прекрасная и удивительная!

Описать внешность Катарины пробовали многие поэты и художники, но до сих пор вряд ли найдется хоть одна словесная или изобразительная копия, или даже фотография, которые хотя бы приблизительно передавали сложность и многомерность её натуры и её неуловимого образа.

Здесь поэтому мы остановимся, и попросим её саму сделать это за нас.

— Ты хочешь, чтобы я, словно заезжий художник, набросала тебе свой словесный портрет? (Катарина смеется тихим, переливчатым смехом) Ну что ж, изволь! Попробую облечь в слова то, что обычно заставляет смертных терять дар речи… или, по крайней мере, сильно запинаться. (подмигивает).

Представь себе… (она медленно обводит себя взглядом, словно оценивая произведение искусства) …ночь, но не тихую и безмятежную, а ту, что полна предчувствий, грозы и магии. Вот такого цвета мои волосы — как вороново крыло под лунным светом, густые и непокорные, хранящие тайны древних заклинаний и запах лесных трав.

Глаза? О, глаза — это отдельная история! (она наклоняется чуть ближе, и ты видишь в них пляшущие искорки). Говорят, они как два темных озера, но это скучно. Скажем так: это два изумрудного цвета омута, где на дне спят древние силы, а на поверхности пляшут чертенята веселья и озорства. Иногда в них можно увидеть отблеск мудрости тысячелетий, а иногда — просто желание подшутить над незадачливым путником (хихикает). И говорят иные, что в глубине их затонули не один вражеский флот, пара-тройка небольших галактик и тьма тьмущая существ с разным вероисповеданием. Так что… милый мой, будь осторожен, когда смотришь в глаза женщины, особенно, если эта женщина — ведьма (её смех рассыпается по комнате, а в глазах, о, ты готов поклясться, на мгновение проносятся все эти затонувшие корабли, падшие звёзды и лица существ, по своей неосмотрительности заглянувших слишком уж глубоко!).

Фигура? Ну, скажем так, достаточно хороша, чтобы музы вдохновлялись, а богини… слегка завидовали. (она кокетливо пожимает плечом). Гибкая, как ивовая ветвь, сильная, как молодая волчица. Люблю наряды, что подчёркивают… достоинства, но главное украшение — это уверенность и та искра жизни, что горит во мне ярче любого самоцвета.

А улыбка… улыбка — моё любимое оружие и мой лучший аксессуар. Она может быть ласковой, как летний ветер, а может — острой, как ведьмин кинжал. Обещающей неземное блаженство… или просто очередную веселую проказу за твой счет.

Как шепчут зеркала в старых, пыльных замках: «Истинная суть не в отражении, а в свете, что идет изнутри… и в умении этим светом ослепить, когда нужно!»

Так описала бы себя эта удивительная женщина, к чему, вероятно, добавила бы следующее:

— Впрочем, зеркала лгут. Они показывают лишь то, что может выдержать взгляд смотрящего. Истинную же суть вещей может выдержать не каждый, мои миленькие. Поэтому я так добра и позволяю вам, людям, любоваться лишь отражением. Но как гласит один древний парадокс, выцарапанный на песке времени: «Иногда отражение появляется раньше, чем сам предмет, особенно если замешана ведающая».

Здесь наше перо в восхищении замирает, ибо не в его силах и таланте соперничать с изяществом слога и глубиной художественного наблюдения, с которыми изобразила себя эта одаренная богами женщина. Помолчим немного, дабы улеглась мудрость её слов в нашем сознании, и лишь после добавим: Катарина обладала той редкой красотой, которая есть в каждой женщине, но которую большинство из них, увы, предпочитает держать взаперти, как спящую богиню или опасного зверя, словно опасаясь не совладать с этой силой, если она вдруг проснётся к жизни.

А ведь скажут одни, что женская красота — страшная сила, впрочем, так говорят те, кто судит о море лишь по пене на гребне волны. Истина же сокрыта от взора поверхностного наблюдателя глубоко в пучине морской: женская красота — сила созидающая и вдохновляющая, первородный элемент, без которого ткань бытия истлела бы от скуки и серости. Ведь говорили мудрецы: не в острие кинжала, но в изгибе ресниц сокрыта власть, что рушит тиранов и возводит города.

*****

Итак, Катарина была ведьмой, но не из тех, которых рисует пылкое воображение иных знатоков мифов и легенд, основываясь зачастую только на весьма и весьма сомнительных источниках информации, а ведьмой в обычном понимании совсем необычной.

В её просторной и очень светлой квартире с чудесной мансардой ничего не булькало и не варилось, и никогда из трубы и окон её дома не валил зелёный с тёмно-фиолетовыми оттенками дым. Катарина не летала на метле, искренне считая это неуместным позёрством, и она не любила домашних животных.

— Терпеть не могу домашних животных, — говорила Катарина, пожимая плечами, как-бы говоря собеседнику, что вот такая она, необычная ведьма.

Себя же Катарина ведьмой называла лишь в шутку, отмечая при этом:

— Женская магия — это не ведьмы и заклинания. Это интуиция, грация, ум и умение делать невозможное возможным без суеты.

А вот что Катарина любила больше всего на свете, так это веселье и шутки, правда, здесь следует отметить, что чувство юмора у неё было очень и очень своеобразным. Катарина, знаете ли, зачастую выражала свои мысли в парадоксально-лирическом формате, который мог поставить в тупик не только смертных интеллектуалов, но и продвинутых долгожителей, как то демонов или даже самих богов.

К примеру, вот что Катарина ответила однажды на приветствие одного серого гражданина:

— Не удовольствием земным измерить то трепетное чудо нашей встречи — она в иных мирах уже сияет, где высшее блаженство лишь порог у вечности.

Каково? Не удивительно, что после такого приветствия обозначенный выше гражданин впадал в туповатую задумчивость, пытаясь обнять то необъятное, что уместилось в коротком приветствии прекрасной женщины, сопровождаемом самой невинной улыбкой.

В заключении добавим, что по мнению многих сущностей, повстречавших Катарину на своем пути, бытие отдельно взятого индивидуума, будь-то простой человек, небожитель или обитатель тёмного мира, можно разделить на два диаметрально противоположных этапа: до встречи с Катариной и после, и вы, уважаемый читатель, только что с ней повстречались.

Глава 2. Утро цвета Мокко и Никотинговых Облаков

Утро просачивалось в высокое, чуть пыльное окно мансарды неохотно, словно ленивый кот, не желающий покидать тёплую лежанку. Оно золотило верхушки старых фолиантов на полках, искрилось в гранях забытого хрустального бокала и робко ласкало ту, что была воплощением сумрачной, но неотразимой прелести.

Катарина возлежала на своем любимом диване — плюшевом монстре неопределённо-баклажанного цвета, повидавшем на своем веку больше тайн, чем исповедник средней руки. Разметавшись по бархату с хищной грацией ночной пантеры, что только что сытно позавтракала заблудшим сновидением, она была великолепна. Спутанные пряди волос цвета воронова крыла обрамляли лицо, где следы сна еще боролись с просыпающейся иронией. Тонкая шёлковая сорочка цвета грозового неба не скрывала, а скорее подчеркивала изгибы, способные смутить и святого отшельника, и опытного беса.

В одной руке она держала фарфоровую чашку, из которой пила обжигающий черный кофе — напиток столь же крепкий и бескомпромиссный, как и она сама. Аромат его смешивался с другим, более эфирным запахом — сладковатым, с нотками тёмных ягод и чего-то неуловимо-колдовского. Это был пар из изящного вапорайзера, зажатого в пальцах другой руки. Катарина томно затягивалась, выпуская в воздух призрачные клубы ароматного дымка, которые лениво танцевали в лучах утреннего света, словно духи, не решившие, куда им отправиться — в мир иной или обратно во флакончик с жидкостью.

О чём думает ведьма в такие благословенные минуты покоя? О судьбах мира? О котировках на рынке магических ингредиентов? О великой битве Света и Тьмы (или, в её случае, Хаоса и Уныния)?

О, нет. Мысли её текли лениво, как патока в лунную ночь.

— Чем бы себя сегодня занять, суеверных погонять? — на распев сказала Катарина. Уголки её губ при этом дрогнули в едва уловимой улыбке, словно пронеслись в её памяти её прошлые проказы.

— Как же хорошо, — с истомой в голосе произнесла Катарина.

Она присела на своем баклажанном чуде и грациозно потянулась, картина, узрев которую мириады демонов, богов да и просто людей теряли головы и отправлялись за звездой на небе, бросая своё бренное существование к ногам красавицы.

Ей было хорошо. То самое редкое, почти физически ощутимое «хорошо», когда мир за окном кажется не более чем назойливой мухой, от которой можно отмахнуться лёгким движением мысли.

«Так-с…» — пронеслось в её голове, окрашенное лёгкой зевотой. «Чем бы уязвить этот пресный, предсказуемый мир сегодня? Наслать на того назойливого адепта Белого Братства, что вчера проповедовал под окнами, лёгкую форму словесного недержания? Или, быть может, заставить статую Фемиды у здания суда подмигивать прокурору? Банально… Скучно…»

Она сделала ещё одну затяжку, прикрыв глаза.

«Может, устроить спонтанный дождь из лягушек над ратушей? Классика, конечно, но всегда эффектно. Или… перекрасить луну в цвет индиго? Нет, Пётр Афанасиевич потом будет ворчать, что это нарушает какие-то там межпространственные фэн-шуи…»

Уголок её губ дрогнул в предвкушении улыбки, неизменно озарявшей её лицо, лишь только вспоминала она о своем друге.

«А может… ну его всё? Просто поваляться здесь ещё часок-другой? Да. Пожалуй, это самый дерзкий и анархичный план на сегодня».

И она отпила еще глоток кофе, погружаясь в это редкое мгновение чистого, незамутнённого гедонизма, пока аромат ванили и греха (или что там было в ее вапорайзере?) смешивался с запахом крепкого кофе и пыльных книг. Мир подождёт. По крайней мере, до следующей чашки.

Именно в тот момент, когда блаженство достигло своего апогея, грозя растечься карамельной лужицей по баклажановому плюшу, воздух взорвался. Не громом небесным, не воплем банши — о нет, куда изощрённее! Заиграла симфония Шнитке. Тревожная, диссонирующая, рвущая ткань утренней неги на тысячу хаотичных лоскутов — идеальный звуковой сигнал для телефона ведьмы, не терпящей посредственности.

Катарина поморщилась, словно от зубной боли. Её вапорайзер замер на полпути ко рту. «Ну вот, началось,» — промелькнуло в голове. — «Не дают и пяти минут побыть приличным сибаритом». На дисплее высветилось: «Пётр Афанасиевич (Межмировой Роуминг Активен)».

Она лениво ткнула пальцем в экран, поднося трубку к уху.

— Приветствую тебя, мой межгалактический обормот, вестник хаоса и нарушитель утреннего кофепития, — промурлыкала она в трубку, выпуская облачко ароматного пара. — Надеюсь, причина твоего вторжения в мою персональную нирвану как минимум апокалиптических масштабов? Иначе пеняй на себя — превращу твой любимый портальный компас в кухонную терку.

— Божественный свет мой, что манит и зовёт сквозь туман измерений! — загремел в трубке бодрый голос Петра Афанасиевича, в котором, однако, слышались нотки… нет, не паники, скорее, азартного недоумения. — Апокалипсис пока откладывается, хотя предпосылки, знаешь ли, имеются! У нас тут ЧП локального, но весьма интригующего характера!

— Интригующего? Пётр Афанасиевич, уволь меня от своих ребусов до полудня, — вздохнула Катарина, делая глоток остывающего кофе. — У меня сегодня по плану — горизонтальное положение и размышления о тщете всего сущего.

— Тщета подождет! Тут Малыш наш… того… испарился!

Катарина чуть приподняла бровь.

— Испарился? Как — испарился? Его утащили серые люди из Комитета По Контролю За Аномальными Детьми? Или он сам решил прогуляться по Лимбу?

— Вот в том-то и фокус, о несравненная! Тело-то на месте! Опекуны его звонили — лежит себе на диване, тёпленький, дышит ровно, пульс как у космонавта перед стартом. А вот самого Малыша — не сыскать! Пусто! Как будто душу вынули, а оболочку оставили на вешалке проветриться!

Катарина села на диване, её утренняя леность начала испаряться быстрее никотинового пара. Это было уже не банальное похищение. Это было… интересно.

— Я уж тут метнулся по соседним реальностям, — продолжал тараторить Пётр Афанасьевич, — заглянул в Зеркальный Лабиринт, проверил Астральную Библиотеку, даже в Карманное Измерение Старых Носков сунулся — пусто! Ни следа его сознания! Будто… стёрли. Или увели куда-то, куда мои пропуска не действуют.

Он сделал паузу, и голос его стал чуть серьёзнее.

— В общем, божественная, тут без твоих тонких настроек не обойтись. Нужен твой… э-э-э… прямой канал связи с бренным телом. Понимаешь? Прощупать его изнутри, через физическую оболочку. Узнать, куда его астральную сущность умыкнули или куда она сама изволила отбыть на прогулку. Ты ведь у нас… ну, Изида и Фрейя в одном флаконе, мастер по этим… душевным эманациям и прочим эктоплазменным загогулинам. Включайся, а? А с меня — бутылочка нектарчика с Ганимеда, того самого, что вызывает трёхдневный приступ гениальности и лёгкую левитацию.

Катарина помолчала лишь мгновение, глядя на танцующие в солнечном луче пылинки. Её диван всё ещё манил, но зов приключений и необходимость защитить их Малыша был сильнее.

Она усмехнулась — той самой своей тёмной, обещающей улыбкой.

— Хм. Оставить Малыша… вернее, его бренные останки… без присмотра в такой ситуации? Это было бы верхом легкомыслия даже для нас, не находишь, Пётр Афанасиевич? — Её голос сочился иронией, но в нём уже звенела сталь. — Я выдвигаюсь. Не мельтиши под ногами, милый, пока я буду… настраивать канал. И да, нектар твой с Ганимеда оставь себе — от него потом три дня всё фиолетовым кажется. Просто обеспечь тишину в эфире, ладно? Твой энтузиазм и эти твои… божественные комплименты иногда создают помехи на тонких планах.

Она решительно нажала отбой, не дожидаясь ответа. Встала с дивана — гибкая, внезапно собранная, как пружина перед выстрелом. Утренняя нега улетучилась без следа, сменившись азартом охотницы, учуявшей необычную дичь: впереди маячило нечто куда более занимательное, чем дождь из лягушек или перекрашенная луна. Игра началась. И Катарина собиралась играть по своим правилам.

Глава 3. Малыш

Здесь не было утра. И вечера. И времени во