Какой это день недели, он не знает.

Но явно выходной. Хотя на часах уже больше девяти, он по-прежнему в пижаме.

Вся семья дома. Из гостиной доносятся звуки мультсериала «Губка Боб Квадратные Штаны».

Мама ставит перед ним тарелку с йогуртом и спрашивает, помыл ли он после туалета руки. Он кивает. Дать ли ему бутерброд? Он отрицательно мотает головой. Йогурта хватит. «Ванильно-банановый». Ему, конечно, больше хотелось бы хлопья «Фростис», но остатки забрал Фред, поэтому придется довольствоваться овсяными подушечками. Но раз уж последние вкусные хлопья достались Фреду, то он имеет полное право прямо после завтрака взять DVD-плейер. И посмотреть «Трансформеров» – «Темную сторону Луны».

В очередной раз.

Раздается звонок в дверь.

– Кто это может быть в такую рань? – удивляется мама и идет к входной двери. Он даже не обращает внимания на хорошо знакомые звуки, когда она берется за ручку и открывает.

Тут раздается громкий хлопок, и кажется, будто в прихожей кто-то падает.

Он подскакивает так, что йогурт выливается на стол, но он даже не замечает этого. Из спальни на втором этаже что-то взволнованно кричит папа. Он еще не вставал, но сейчас слышны его быстрые шаги.

Потом в дверях кухни возникает какой-то человек.

С ружьем.

Теперь их было две.

Ее было две.

Одна снаружи, другая внутри.

Снаружи она продолжает двигаться.

Наперекор, но целеустремленно. Усвоенный в школе урок – если ты заблудился, надо оставаться на месте – противоречил инстинктивному желанию бежать.

Разве она заблудилась?

Где находится, она толком не понимала, но знала, куда направляется. Она не углублялась в лес настолько, чтобы не слышать проезжавших по дороге машин. Иногда выходила на дорогу. Шла вдоль нее. Пряталась, если кто-нибудь появлялся. Шла, пока не показывался указатель, проверяла, что она по-прежнему на правильном пути, после чего снова скрывалась в лесу. Значит, она не заблудилась. Причин оставаться на месте нет. Вдобавок было холодно. Влажный холод подгонял ее вперед. От движения становилось теплее, не так голодно. Поэтому она шла дальше.

Внутри она застыла.

Поначалу она бежала. И внутри, и снаружи. Мчалась вслепую. Теперь она не могла толком припомнить, от чего убегала, или узнать, где оказалась. Вроде бы не место, не пространство, больше похоже на… пожалуй, на какое-то ощущение…

Она не знала. Но она была там, и там было пусто, она замерла.

Она была пуста, все замерло.

Полная тишина.

Это было главное. Пока тишина сохранялась, она ощущала уверенность. В небывалом месте, где светло без света. Где никакие цвета не напоминают те краски внешнего мира, которые все-таки продолжают улавливать ее распахнутые глаза. Где открыто, но закрыто наглухо. Там царит чувство безопасности, которое исчезнет, если исчезнет тишина. Это она инстинктивно чувствовала. Слова выдадут ее. Слова разрушат невидимые ей стены и вернут ее в реальность. Впустят внутрь творящийся снаружи кошмар.

Хлопки, крики, ярко-алые волны и страх.

Ее страх, страх вокруг нее.

Внутри она сидела молча и неподвижно.

Снаружи ей было необходимо идти дальше.

Идти туда, где никто не сможет ее найти. Где никто не попытается с ней заговорить. Внешнему «я» приходилось защищать внутреннее.

Она знала, куда ей надо.

Ей рассказывали об одном месте. Предостерегали от него. От места, где тебя никогда не найдут, если ты туда зайдешь. Вообще никогда. Именно так они и сказали. Ее никто не найдет.

Снаружи она плотнее завернулась в слишком тонкую курточку и ускорила шаг.

Внутри она постепенно съеживалась, становилась все меньше и меньше, надеясь, что совершенно исчезнет.

Анна Эрикссон сидела в машине перед светло-желтым многоквартирным домом и ждала.

Ванья опаздывала. Это ей не свойственно. Анна предположила, что для дочери это еще один способ продемонстрировать свое негодование.

Хуже всего было то, что дочь полностью прекратила им звонить.

Сама Анна с этим жить могла. Она понимала причину. Могла даже в глубине души признать, что заслужила это. Кроме того, по правде говоря, у них никогда не было отношений, подразумевавших долгие телефонные разговоры между матерью и дочерью.

Вальдемару приходилось хуже. Он переживал отдаление Ваньи невероятно тяжело, оно в большей степени, чем болезнь, способствовало его превращению в осколок своего прежнего «я». Он непрерывно говорил о дочери и о правде, которую им ни за что не следовало от той скрывать. Едва обманув смерть, он обнаружил, что жизнь полна угрызений совести и отчаяния. Анне вся эта ситуация, разумеется, тоже причиняла боль, но она справлялась с ней лучше. Она всегда была сильнее мужа.

Он выписался из больницы домой уже более месяца назад, но Анне с тех пор так и не удалось заставить его даже выйти из квартиры. Его организм, похоже, полностью принял новую почку, но Вальдемар не мог принять свой новый мир. Мир без Ваньи. Он отталкивал всех и вся.

Анну. Немногочисленных коллег, проявлявших к нему внимание, несмотря на то, что он совершил. Еще более немногочисленных друзей, звонивших все реже.

Даже по-прежнему ведущееся против него предварительное следствие его, казалось, больше не волновало. Подозрения в уклонении от уплаты налогов и фальсификации бухгалтерской отчетности были серьезными, но их полностью заслоняло предательство, совершенное им по отношению к Ванье.

Она набросилась на него с яростью. Это было ужасно. Крики, скандалы, слезы. Никто из них такой Ванью прежде никогда не видел.

Такой рассерженной.

Так глубоко уязвленной.

Постоянно повторялись те же обвинения. Как они могли? Какие мать и отец так поступают? Что они на самом деле за люди?

Анна понимала. Будь она на месте Ваньи, она задалась бы теми же вопросами. Да, вопросы были правомерными и понятными. Не нравился ей только ответ.

Она. Она – мать, которая смогла так поступить.

Несколько раз во время самых жутких ссор Анна была близка к тому, чтобы сказать:

«Хочешь знать, кто твой отец? Действительно хочешь?»

Но она стискивала зубы. Отказывалась рассказывать. Говорила, что это не имеет значения.

Не потому, что хотела защитить Себастиана Бергмана. Она понимала, чего ему хочется. Как он пытается подобраться поближе. Отстоять право, которого у него нет, как человек, пытающийся взыскать деньги, которые ему никто не должен.

Себастиан никогда не был Ванье отцом. Им был Вальдемар. Все время, целиком и полностью. Что бы там ни значилось в больничной карте, размахивая которой к ним ворвалась Ванья. Единственным утешением был тот факт, что Себастиан не мог обратить возникшую ситуацию в свою пользу. Он так же, как и она, запутан в массе лжи. Скажи он Ванье, что давно знал правду и молчал, получится, что он предал ее в точности так же, как они.

Будет так же ненавистен ей.

Так же отвергнут ею.

Себастиан знал это. В последние недели он несколько раз звонил Анне и буквально на коленях умолял ее помочь ему найти способ рассказать правду. Анна отказалась. Она никогда не поможет ему отобрать Ванью у Вальдемара. Никогда. Это она знала твердо. Все остальное представлялось сплошной неразберихой.

Впрочем, сегодня она начнет возвращать себе контроль над ситуацией.

Сегодня она предпримет первый шаг к тому, чтобы расставить все по своим местам.

У нее имелся план.

Входная дверь открылась, и, наконец, появилась Ванья. Руки глубоко засунуты в карманы куртки, плечи подняты. Под глазами синяки, вид больной и изнуренный, будто она за последние месяцы постарела на несколько лет. Переходя улицу и направляясь к машине, она отвела рукой безжизненные немытые волосы. Анна собралась с мыслями, сделала глубокий вдох и вышла из машины.

– Привет, как хорошо, что ты смогла выбраться, – сказала она, пытаясь придать голосу максимум оптимизма.

– Что тебе надо? – донеслось в ответ. – У меня масса дел.

С их последнего разговора прошло три недели, и Анне показалось, что голос дочери звучит менее резко. Возможно, ей просто хотелось так думать.

– Я хочу тебе кое-что показать, – осторожно начала Анна.

– Что же?

– Может быть, мы поедем, и я расскажу в машине?

Ванья смотрела на нее с подозрением. Анна знала, что чем дольше они стоят молча, тем более вероятно, что Ванья согласится. Это она усвоила по их многочисленным ссорам. Добиваясь своего, Ванью нельзя атаковать и загонять в угол. Согласиться поехать она может только без конфронтации и на собственных условиях.

– Ты увидишь, что оно того стоило, – осторожно продолжила Анна. – Я знаю.

В конце концов Ванья кивнула и подошла к дверце машины. Открыла ее и села. Молча.

Анна завела машину, и они поехали. Неподалеку от бензоколонки возле гавани Фрихамнен она нарушила молчание и совершила первую ошибку.

– Вальдемар передавал привет. Ему тебя очень не хватает.

– Мне тоже очень не хватает отца. Моего настоящего отца, – молниеносно парировала Ванья.

– Я за него немного беспокоюсь.

– Вините сами себя, – перебила ее Ванья. – Это не я всю жизнь врала.

Анна почувствовала, как они близки к тому, чтобы опять начать ссориться. Как легко можно сорваться. Да, злость Ваньи понятна, но Анне все-таки хотелось заставить ее понять, как сильно она ранит тех, кто ее действительно любит. Тех, кто на протяжении всей ее жизни поддерживал ее. Они лгали из желания пощадить ее, а не навредить ей. Но Ванья только и ждала повода, чтобы взорваться, поэтому Анна попыталась разрядить обстановку.

– Я знаю, знаю. Прости, я правда не хочу ссориться. Сегодня…

Ванья, похоже, согласилась на временное перемирие. Они поехали дальше в молчании. По улице Вальхаллавэген, в западном направлении.

– Куда мы едем? – спросила Ванья, когда они проехали мимо гостиницы «Сталльместаргорден».

– Я тебе кое-что покажу.

– Что именно?

Анна ответила не сразу. Ванья повернулась к ней.

– Ты сказала, что расскажешь в машине, так рассказывай.

Анна глубоко вдохнула, не отрывая внимания от дороги и впередиидущего транспорта.

– Я собираюсь отвезти тебя к твоему отцу.

– Можете заходить.

Эрик Флудин повернулся к большому белому двухэтажному дому, на террасе которого стоял и призывно махал рукой приехавший с ним из Карлстада криминалист Фабиан Хельстрем.

– Мы уже почти закончили.

Эрик поднял руку в знак того, что услышал, после чего опять перевел взгляд на простиравшийся перед ним открытый ландшафт.

Здесь красиво.

До каменной стены тянется покрытый свежей зеленью газон. За ней – пашня, ожидающая, пока весна чуть больше вступит в свои права, и переходящая в темную зелень от хвойных деревьев, которая совсем недавно обрела конкурента в виде нежного светлого весеннего наряда деревьев лиственных. Над открытым полем парит канюк, нарушая тишину мяукающим жалобным звуком.

Эрик раздумывал, не позвонить ли Пийе перед тем как войти. Она все равно узнает о случившемся и придет в отчаяние. Это отразится на всем муниципалитете.

На ее муниципалитете.

Но если позвонить, она начнет задавать вопросы.

Захочет узнать больше.

Захочет узнать все.

Он сам знал не больше того, что услышал от коллег, уже находившихся на месте, когда он приехал.

Тогда какой смысл?

Никакого.

Пусть Пийя подождет, решил он. Он бросил последний взгляд на находившуюся справа от него песочницу. Следы от лившего все выходные дождя в кузове желтого пластикового грузовичка. Лопатка, перепачканный в песке трансформер и два динозавра.

Эрик вздохнул и направился к дому и трупам.

Стоявшая возле патрульной машины Фредрика Франссон молча присоединилась к нему на последних шагах. Она оказалась на месте первой и, когда Эрик приехал, кратко проинформировала его о том, что ей известно. Он знал ее давно. Они вместе работали до того, как его произвели в комиссары уголовной полиции с расширенными полномочиями и отправили работать в Карлстад. Хороший полицейский. Дотошный и увлеченный. Почти на двадцать сантиметров ниже Эрика, чей рост был метр восемьдесят пять, и наверняка килограммов на десять тяжелее его семидесяти восьми. Легче перепрыгнуть, чем обежать вокруг, – поговаривали о ней язвительные коллеги. Сама она о своем лишнем весе никогда не упоминала. Да и о чем-либо другом тоже. Разговорчивостью Фредрика не отличалась.

Когда Эрик поднялся на террасу и увидел первую жертву, ему показалось, что он ощущает запах пороха. Он знал, что это обманчивое ощущение. Судмедэксперт после беглого осмотра убитых назвал ему предварительное время наступления смерти. Около суток назад. Даже если бы входная дверь была закрыта – а она явно оказалась открытой, когда пришла девятилетняя дочка соседа в поисках компании для игр, – прошло слишком много времени для того, чтобы сохранились какие-либо остатки запаха.

Прежде чем войти в дом, Эрик надел бахилы и белые пластиковые перчатки. Он отодвинул горшок с пасхальными веточками и присел около женщины, которая лежала на спине, на грубом каменном полу. Очевидно, первая из четырех жертв.

Четверо убитых.

Двое детей.

Семья.

Их личности еще не установили, но домом владели и проживали в нем Карин и Эмиль Карлстены с сыновьями Георгом и Фредом, поэтому Эрика очень бы удивило, если бы перед ним лежала не Карин Карлстен. Разговаривая с ним, коллеги из Стокгольма, Гетеборга и даже из Карлстада иногда изумлялись тому, что он не знает всех жителей Турсбю. Ведь он оттуда родом. Разве это не просто глухое захолустье? Эрик в ответ обычно устало вздыхал. На территории муниципалитета проживает почти 12000 человек. В административном центре – немногим более 4000. Кто в Стокгольме знает 4000 человек? Никто.

Нет, с Карлстенами он никогда не встречался, правда, он о них, пожалуй, слышал. В связи с каким-то недавним полицейским расследованием…

– Ты знаешь Карлстенов? – Эрик поднял взгляд на Фредрику, которая с определенным трудом натягивала на веранде бахилы.

– Нет.

– Мне помнится, что мы зимой с ними разбирались.

– Возможно.

– Ты можешь это проверить?

Фредрика кивнула, стянула с трудом нацепленную на одну ногу голубую бахилу, развернулась и двинулась в направлении машины. Эрик вновь переключил внимание на тело шатенки лет тридцати пяти.

Отверстие в груди. Большое, почти в десяток сантиметров. Слишком большое для нарезного оружия, типа пистолета или ружья. Скорее похоже на двуствольный дробовик. Обилие крови на полу свидетельствовало о солидном выходном отверстии. Стреляли, приставив дуло прямо к телу. Пороховые газы скопились между кожей и грудиной, от высокого давления кожу прорвало, и образовались ожоги, а также почернение на белом вязаном свитере женщины вокруг отверстия. Смерть, видимо, наступила мгновенно.

Эрик бросил взгляд на входную дверь. Женщина лежит буквально в метре от порога. Будто она открыла, и, прежде чем успела среагировать, кто-то приставил ей к груди ружье и нажал на курок. Силой выстрела ее отбросило назад.

Кто бы там ни стрелял, он должен был потом перешагнуть через нее и пройти в дом.

Эрик выпрямился и проделал то же самое.

Сразу за прихожей находилась большая кухня. «Типичная деревенская кухня» – так наверняка описал бы ее маклер, получи он задание продать дом. В одном углу – встроенный камин с вытяжкой. Основательный сосновый пол. Такие же широкие доски потолка. Над деревянным диваном висят лопата для выпечки хлеба и еще какое-то кухонное орудие, название которого Эрик не знал. В одном ряду с современной бытовой техникой старая черная дровяная плита.

На большом сосновом столе по-прежнему стоят остатки завтрака. На одном конце – тарелка с чем-то похожим на йогурт и овсяные подушечки. Стул перед ними перевернут. На полу – мальчик лет восьми или девяти. По-прежнему в пижаме.

Шли пасхальные каникулы.

Детям не требовалось рано идти в школу. «К сожалению», – подумал Эрик.

Присмотревшись к мальчику, он, казалось, получил подтверждение своей теории относительно дробовика. Одна рука практически оторвана у плеча. На шее и на одной щеке небольшие отверстия. Разлетевшаяся картечь. Каким было расстояние, если убийца стрелял от двери? Два метра? Три? Достаточно для того, чтобы смертоносные снаряды успели немного разлететься. Возможно, мгновенную смерть они не повлекли, но мальчик, по всей видимости, истек кровью буквально за минуту.

Что дальше?

Кто-то пробежал через комнату. После того как мальчика застрелили. Ребенок. Вокруг стула на крови следы маленьких ног. Эрик посмотрел на примыкающую к кухне комнату. Небольшая гостиная. Телевизор и DVD. Может, второй сын сидел и смотрел телевизор? Услышал выстрелы. Возможно, встал при первом. Стоял в дверях и видел, как застрелили брата. Побежал. Куда? Следы ведут к лестнице на второй этаж.

Почему его тоже не убили на кухне? Стрелок перезаряжал оружие? Эрик оглядел пол. Никаких гильз от патронов не увидел. Напомнил себе, что надо будет спросить Фабиана, не подобрал ли он их.

– Ян Седер.

Эрик с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть. Фредрика возникла у него за спиной совершенно беззвучно.

– Карлстены в декабре подали на него заявление в полицию, – продолжила Фредрика, не отрывая взгляда от мертвого мальчика на полу.

– За что?

– За нарушение правил охоты.

– Какого рода? – терпеливо спросил Эрик.

– Они сняли и предоставили фильм, где у Седера на участке лежал убитый волк.

– Значит, его осудили.

Скорее констатация факта, чем вопрос.

– Штраф, – подтвердила Фредрика.

Эрик мысленно кивнул.

Охотник.

Дробовик.

Разумеется, ничего не доказывает, в округе полно охотничьих лицензий и ружей, но хотя бы начало.

– Он им во вторник угрожал.

Эрик резко прервал размышления. Правильно ли он понял? Иногда понять было трудно, поскольку Фредрика выдавала только самую необходимую информацию, а периодически не выдавала даже ее.

– Седер? – на всякий случай уточнил Эрик. – Ян Седер во вторник угрожал Карлстенам?

Фредрика кивнула и впервые с тех пор, как вошла на кухню, повернулась к Эрику.

– Перед бассейном. Несколько свидетелей.

Эрик быстро переварил информацию. Неужели все так просто? Неужели кто-то мог действовать столь тупо? Ответ на оба вопроса был «да». Жестокость и дикость не обязательно подразумевают сложность и продуманность. Даже напротив.

– Я хочу с ним поговорить, – сказал он Фредрике. – Привези его в отделение.

Фредрика развернулась и покинула кухню. Продвигаясь за маленькими кровавыми следами к лестнице, Эрик поспешно обдумывал свое решение.

Угроза.

Охотник.

Дробовик.

Эрику очень хотелось, чтобы дело обстояло именно так. Он возглавил отдел по борьбе с насилием в полиции Вермланда всего около двух месяцев назад, и вовсе не хотел, чтобы это расследование затянулось. Пийя тоже. Она потребует, чтобы дело раскрыли быстро. Чтобы муниципалитет смог поскорее забыть об этом. Идти дальше.

Следы становились все слабее и слабее и в нескольких метрах от лестницы вообще исчезли. Эрик взялся за выкрашенные в белый цвет перила и поднялся наверх.

На втором этаже лестница завершалась длинным узким, похожим на коридор, холлом с тремя дверьми. Две стояли открытыми. Эрик быстро заглянул в дверь налево. Двухъярусная кровать и разбросанные игрушки говорили о том, что это комната мальчиков. Он прошел до конца коридора и опять остановился. Там, прислонясь, как предположил Эрик, к закрытой двери в ванную, полусидел Эмиль. На вид на несколько лет старше Карин. Или же возраста ему добавляли седые волосы. В любом случае, он был мертв. На этот раз точно картечь. Прямо в грудь. Эрик представил себе, как мужчина выбежал из спальни, а стрелок уже стоял на вершине лестницы.

Эрик огляделся. Никакого орудия мужчина с собой, похоже, не взял. Он, вероятно, услышал, что происходит внизу, но все равно никак не попытался себя защитить и выбежал как есть.

Наверное, думать трезво было невозможно. Эрик даже представить себе не мог, как среагировал бы, разыграйся такое у него дома. У них. Если бы на первом этаже находились Пийя и их дочь.

Перешагнув через ноги мужчины, он вошел в спальню. Доминировала здесь двуспальная кровать. Минимум два метра на два. С расчетом на детей, если им приснится кошмар и они захотят спать с родителями. Покрывало и декоративные подушки аккуратно разложены. Два ночных столика, возле одной короткой стены – комод с зеркалом. Вторая полностью скрыта гардеробом. Дверцы в центре открыты.

Вещи Карин.

На вешалках платья, блузки и юбки.

Между туфлями на полу торчали две маленькие голые ноги. Эрик подошел.

В глубине сидел второй сын, залезший максимально глубоко. На коленях одеяло. Будто пытался спрятаться. Может, поэтому Эмиль не прошел дальше? Столкнулся с бежавшим наверх сыном и попытался его спрятать?

Спасти.

Не удалось.

Стрелок нашел его. Вероятно, он стоял там, где сейчас стоит Эрик. Примерно в метре от мальчика. Дуло ружья еще ближе. Выстрел в шею почти снес мальчику голову.

Эрик был вынужден отвернуться. Ему доводилось видеть многое из того, что люди в состоянии сотворить друг с другом, но это…

Дети. Пижама. Маленькие голые ноги.

Эрик сел на застеленную кровать и стал глубоко дышать, чтобы не расплакаться. На большой двуспальной кровати, со жгущими веки слезами, он пообещал себе, что поймает того, кто это сделал. Подобных обещаний он припомнить не мог. Во всяком случае, никогда еще так отчетливо он себе этого не говорил. Но того, кто это сделал, он поймает.

Любой ценой.

Себастиан, как обычно, дошел до работы на острове Кунгсхольмен пешком.

Это стало его новой привычкой. Времени уходило больше, но чем дольше он пребывал за пределами квартиры, тем лучше. Он всерьез подумывал сменить место жительства. Все равно бо́льшую часть времени он проводил вне дома. В те редкие периоды, когда он там находился, он чаще всего просто расхаживал взад и вперед. Уставая, пытался читать книги, которые, как говорил, уже читал. Однако ему никак не удавалось обрести покой, и он начинал новую книгу, еще не дочитав предыдущую. Одна глава отсюда, одна оттуда, но он постоянно обнаруживал, что мысли расплываются в разные стороны.

Даже женщины ему наскучили. Флиртовать он продолжал, это давало ему известный отдых, но сам удивлялся тому, насколько редко он в последнее время шел до конца. Для него это было необычно.

Но образ Урсулы на полу…

Он не шел у Себастиана из головы.

Из правого глаза, словно из лопнувшего пакета, вытекает кровь и расползается по полу, волосы слиплись и окрасились в алый… Ему казалось, что в прихожей по-прежнему стоит сладковатый запах крови, невзирая на все моющие средства, которыми он оттирал пол.

Он ежедневно ходил в офис. Нуждался в работе. В расследовании, желательно сложном и захватывающем, которое потребовало бы от него полной концентрации.

Однако задания блистали своим отсутствием. Ни один из полицейских округов не обращался к Госкомиссии по расследованию убийств за помощью, и команда, как всегда, активно брала отгулы за накопившиеся переработки. Билли, обычно всегда сидевший на месте, независимо от того, вели они расследование или нет, появлялся периодически, чтобы читать электронную почту, но не более того.

С Торкелем Себастиан встречался еще реже. Возможно, к лучшему.

Торкель любил Урсулу, а изувечивший ее выстрел настиг ее у Себастиана. Ее безжизненное тело оказалось в его прихожей. Себастиану казалось, что Торкель всегда будет винить в случившемся его, хотя при редких встречах они с успехом избегали этой темы.

Любил ли Урсулу Себастиан? Когда-то давно – пожалуй. Но первая его мысль, когда он услышал выстрел и увидел, что она лежит в прихожей, была ужасной. Лишенной паники. Ясной и отчетливой, не имеющей ничего общего с любовью.

Черт, как неприятно.

Женщина, которую он знал много лет. Женщина, с которой он сблизился и решался разговаривать более откровенно, чем с кем-либо другим, лежала у него на полу при смерти, а его первой реакцией было: «Черт, как неприятно».

Эта мысль была ему хорошо знакома.

Она обычно возникала у него по поводу большинства вещей: конфликтов, навязчивых женщин, скучных рабочих заданий, общения с людьми. В этих ситуациях она была естественной. Даже правильной.

Но там и тогда…

В его прихожей, после выстрела.

Радовало его лишь то, что на работе периодически оказывалась Ванья. Она была истинной причиной того, почему он по-прежнему ходил в офис.

Их отношения в последнее время немного улучшились. Шок от известия, что Вальдемар ей не родной отец, полностью перевернул ее жизнь. Она почти перестала подозревать, что ее лишили стажировки в ФБР из-за Себастьяна. Казалось, будто она больше не в силах по-настоящему обдумать эту идею.

Это по-человечески понятно: мало кто способен воевать со всеми одновременно. Сражаться на несколько фронтов. Тогда уж лучше заключить с кем-нибудь хрупкий мир.

Кроме того, Себастиан твердо стоял на том, что он никоим образом не замешан в этом деле. Он дважды взывал к отбиравшей кандидатов комиссии, объясняя, насколько неверное решение они приняли. Разумеется, он оба раза проследил за тем, чтобы Ванья окольными путями узнала о его героических попытках. Комиссия не изменила своего решения: Ванья Литнер может подавать документы в следующий раз, когда на базе Куантико вновь появится место. Правда, борьба Себастиана все равно окупилась.

Через несколько дней после последней попытки он столкнулся с Ваньей в коридоре. Она вроде немного смягчилась. Казалась усталой, не настолько воинственной, не настолько готовой при первой возможности наброситься на него. Даже поздоровалась. Сказала, что слышала о его заступничестве перед комиссией, и потом рассказала, что ее отец ей больше не отец.

Они стали ближе друг к другу. Не настолько близки, как раньше. Но тем не менее. Это – начало, и после той встречи мысли об Урсуле немного отошли на задний план.

Ему снова есть на чем сосредоточиться.

Ванья даже не стала раздумывать над тем, садиться ли опять к Анне в машину.

Ей требовалось держать дистанцию между собой и женщиной, приходившейся ей матерью, но ведущей себя совершенно не как мать. Это было ясно.

За окнами такси весна продвинулась довольно далеко, хотя был еще только апрель. Тепло держалось уже больше недели, и чувствовался привкус начала лета. Несмотря на это, Ванья ощущала себя заледеневшей изнутри. Брошенной. Отец ей больше не отец. Как относиться к матери, вообще непонятно.

Кто же у нее остался?

Билли – нет. Уже нет. Они были как брат и сестра, которых разнесло в разные стороны. Он полностью погрузился в отношения со своей невестой Мю, с которой Ванья, хотя они вместе уже год, виделась только мельком. А теперь они собираются пожениться. Ванья даже не знала, пригласят ли ее.

С Торкелем, своим шефом и ментором, она тоже общалась не так много. После того, что произошло с Урсулой, он появлялся в офисе не слишком часто. Ванья задавалась вопросом, не собирается ли он уйти с работы. В те краткие моменты, когда они все-таки встречались, у нее иногда возникало такое ощущение.

Кто еще из близких у нее есть?

Список получился коротким.

Смехотворно коротким.

Юнатан – ее бывший молодой человек, который иногда звонил в надежде, что они опять начнут отношения или хотя бы иногда будут заниматься сексом.

Возможно, несколько коллег, с которыми она училась в Полицейской академии и с которыми периодически встречалась, но они усиленно занимались созданием семей.

И еще Себастиан Бергман.

Если бы тогда, когда они впервые вместе работали в Вестеросе, кто-нибудь сказал, как много они будут видеться в дальнейшем, она бы громко рассмеялась. Утверждение показалось бы слишком абсурдным, чтобы удостаивать его ответом. Себастиан то приводил ее в ярость, то вгонял в уныние. Однако теперь она иногда ловила себя на том, что даже скучает по нему. Как так могло получиться? Как в ее смехотворно короткий список попал злоупотребляющий сексом, самовлюбленный криминальный психолог?

Поместил его туда не только недостаток других, хотя имей она в жизни кого-нибудь действительно близкого, исключить его было бы проще.

Существовала иная причина.

Ей нравилось с ним разговаривать. Невозможный, бесцеремонный и высокомерный по отношению к другим, с ней он был внимательным и интересным собеседником. Если за другими женщинами он гонялся, как за трофеями, не считаясь с их чувствами, то о ней он заботился. Она не понимала почему, но заботился. По-настоящему. И не мог этого скрыть.

Но можно ли на него полагаться? Он часто оказывался слишком близко, когда происходила какая-нибудь гадость.

Слишком близко к доказательствам, засадившим Вальдемара в тюрьму.

Слишком близко к Перссону Риддарстольпе и характеристике, положившей конец ее надеждам на учебу в ФБР.

Но как ни крути, она не могла найти ни единой причины, зачем бы Себастиану хотеть ей вредить. Возможно, дело обстояло так, как он упорно утверждал: чистые случайности. Проблема заключалась лишь в том, что, если работа чему-то научила Ванью, так тому, что случайности происходят крайне редко. Если их становится слишком много, то они превращаются в косвенные доказательства. Возможное становится неправдоподобным.

Случайности вокруг Себастиана подошли к этому вплотную. Впрочем, возможно, еще не перешли границы.

Она нуждалась в нем.

Она чувствовала себя такой одинокой.

Эрик Флудин припарковал машину перед низким, плоским и, по правде говоря, уродливым и унылым зданием на Бергебювэген, 22, которое вплоть до февраля было его рабочим местом, заглушил мотор, вышел из машины и направился к входу. Завидев его, три человека, ожидавшие на деревянных скамейках перед зданием полиции, встали. Он знал их всех. Двое из газеты «Вермландс фолькблад», а третий – из местной редакции «Нюа Вермландс-тиднинген».

Ответив «вообще ничего» на вопрос о том, что он может рассказать об убийствах, Эрик открыл дверь в вестибюль. Он кивнул сидевшим за стойкой рецепции Кристине и Деннису и достал карточку-ключ, но тут у него зазвонил телефон. Проводя карточкой по считывающему устройству и набирая четырехзначный код, который впустил его во внутреннюю часть отделения полиции, он ответил на звонок Пийи.

– Это правда? – донеслось вместо приветствия. Эрику показалось, что он слышит призвук упрека за то, что она узнала об этом от кого-то другого, а не от него. – Семья? Застрелили целую семью?

– Да.

– Где? Кого?

– Неподалеку от Стурбротен, их фамилия Карлстен.

– Вы знаете, кто это сделал?

– У нас есть один, не подозреваемый, но… у нас есть человек, угрожавший этой семье.

– Кто?

Эрик не задумался ни на секунду. Он обычно рассказывал жене большинство деталей ведущихся расследований, и до сих пор ничто не просочилось наружу.

– Ян Седер.

– Я не знаю, кто это.

– Нам уже доводилось иметь с ним дело, я сейчас буду с ним разговаривать.

Пийя глубоко вздохнула, и Эрик живо представил себе, как она стоит у окна своего кабинета на втором этаже здания муниципалитета и смотрит в окно на рябины перед магазином на Тингсхусгатан.

– Начнется писанина, – еще раз озабоченно вздохнув, проговорила она.

– Совсем не обязательно, здесь пока только «Вермландс фолькблад» и «Нюа Вермландс». – Он сказал так, думая, что ей хотелось услышать именно это, не потому, что это было правдой.

Естественно, писать будут.

В самое ближайшее время к тем троим перед отделением присоединятся коллеги из Карлстада и конкуренты из больших стокгольмских газет. Телевидение, вероятно, тоже. Возможно, даже из Норвегии.

– Ты помнишь Омселе? – сухо спросила Пийя, мгновенно давая ему понять, что разгадала его попытку утешения. Эрик слегка вздохнул про себя. Конечно, он помнит Омселе. Тройное убийство семьи на кладбище и неподалеку. Убиты за украденный велосипед. Эрик тогда первый год учился в Полицейской академии. Они все следили по газетам, радио и телевидению за погоней по Швеции за Юхой Вальяккала и его подружкой Маритой. – Больше двадцати пяти лет назад, – продолжила ему в ухо Пийя. – Омселе по-прежнему связывают с этим. Мы хотим, чтобы люди приезжали сюда, а не бежали отсюда в страхе.

Эрик остановился в маленькой кухне, взял кофейную чашку, поставил ее на решетку автомата и нажал на кнопку с надписью «Капучино». Его внезапно охватила усталость. Терпение по отношению к Пийе лопнуло. Она не была там. В доме. Не видела в глубине гардероба маленького мальчика, которому предстояло осенью пойти в школу. Его брата в пижаме, убитого посреди завтрака.

Она не видела их.

Не видела кровь.

Безысходность.

– Я понимаю, что это плохо, – проговорил он, изо всех сил стараясь не выдать голосом раздражения. – Но погибло четыре человека. Двое детей. Как это повлияет или не повлияет на приток жителей, возможно, все-таки не самое главное, как тебе кажется?

Он наткнулся на тишину. Автомат закончил работу, поэтому Эрик взял чашку. Немного отпил, к сожалению, не особенно горячего напитка. В Карлстаде кофе был лучше.

– Ты прав, – донеслось от нее. – Прости, я сожалею, что говорила ужасно эгоцентрично.

– Ты говорила с позиций дела, которым увлечена, – ответил он. Как всегда, стоило ей уступить и попросить прощения, раздражение уходило и сменялось уколом угрызения совести. – Как всегда, – добавил он.

– Вы кого-нибудь пригласите? – спросила она с присущей ей рациональностью.

– Что ты имеешь в виду?

– Помощь. Извне.

– Нет, я не собирался, во всяком случае, пока.

В конце коридора высунулась голова Фредрики. Увидев Эрика, Фредрика устремила на него взгляд, четко показывавший, что, по ее мнению, ему следует попрощаться, с кем бы он там ни разговаривал, и зайти к ней. Эрик подчинился ее взгляду.

– Мне надо идти, поговорим обо всем вечером. Целую.

Он положил телефон в карман, отставил по-прежнему почти полную чашку и быстрым шагом направился к кабинету Фредрики за новой информацией.

Услышав, что к стеклянной двери кто-то подошел, Себастиан опустил книгу с длинным научным названием «The Psychopathology of Crime: Criminal Behavior as a Clinical Disorder»[1] и поднял взгляд. Ванья. Она выглядела бледной и утомленной. Достав карточку, она открыла дверь, показавшуюся тяжелее обычного. Что-то произошло. Себастиан встал и двинулся через стерильное офисное пространство. Он попытался приветственно улыбнуться, но Ванья его поначалу не увидела. Она обратила на него внимание, только когда он уже почти подошел.

– Привет, что-нибудь случилось? – спросил он и, от беспокойства за нее, преодолел последние метры быстрее обычного.

Поначалу казалось, что она не собирается отвечать. Она стояла молча и всматривалась в него. Ее красивые голубые глаза выглядели выразительнее остального лица. Складывалось впечатление, будто она сосредоточила в них всю силу, поскольку выскользнувшие под конец слова прозвучали слабо и надтреснуто, словно они разламывались где-то по пути.

– Мама… рассказала, кто был моим отцом, – в конце концов выговорила она.

У Себастиана внутри все похолодело. К этому он был не готов.

Невозможное мгновение.

Мысли завертелись со страшной скоростью.

Не могла же Анна рассказать правду? Раньше она отказывалась ему помочь. Неужели она действительно решилась?

– Кто это? – произнес он, немного восхитившись тем, что голос у него, невзирая ни на что, звучал ровно и с естественным любопытством.

– Знаешь, что она мне показала? – продолжила Ванья так, будто не слышала вопроса, но с чуть большей силой в голосе.

– Представления не имею, – сумел выдавить он, чувствуя, что самая страшная паника отступает. Видимо, на этот раз он выкрутился. Если бы Анна открыла правду, Ванья не стала бы с ним так разговаривать. Он ее знает достаточно хорошо. В отличие от него, она врать не умеет.

– Могилу. Она показала мне могилу.

– Могилу?

– Угу. Он мертв. Умер в тысяча девятьсот восемьдесят первом году. Его звали Ханс Оке Андерссон.

– Ханс Оке Андерссон?

Себастиан пытался приспособиться к новой ситуации, слегка восхищаясь Анной. Она сумела дать Ванье отца и сразу объявить его покойником. Креативно. Ванья совершенно очевидно аналогичного восхищения не испытывала.

– Судя по всему, она с ним просто встречалась, а когда она забеременела мной, он не захотел брать на себя никакой ответственности, – продолжила Ванья, покачивая головой. – Когда появился Вальдемар, они решили о нем не рассказывать.

– Вообще?

– Да. Она утверждает, что не хотела меня травмировать. Тем более что Ханс Оке Андерссон умер через восемь месяцев после моего рождения и у него не осталось родственников.

У Ваньи вдруг сделался сердитый вид. К ней вернулась сила, и уже не только глаза были полны энергии. Теперь он узнавал ее.

– Она, вероятно, считает меня дурочкой. Через несколько месяцев она вдруг извлекает имя кого-то, кто чрезвычайно удачно оказывается умершим. Неужели она действительно думает, что я на это поведусь?

Себастиан предположил, что вопрос риторический, и промолчал. Ванья все равно не ждет от него ответа. Слова лились из нее потоком, выплескивая сдерживаемое возмущение, только и ждавшее возможности вырваться наружу.

– Почему она в таком случае не могла показать эту чертову могилу раньше? Почему выжидала несколько месяцев?

– Не знаю, – честно ответил Себастиан.

– А я знаю. Потому что это гнусная ложь. Она просто пытается… закрыть дверь. Заставить меня заключить с ними мир.

Себастиан стоял молча. Он толком не знал, какую избрать стратегию. Защищать Анну? Помочь ей заставить Ванью поверить в ложь и идти дальше или поддержать скепсис Ваньи? Вбить еще один клин в их отношения. Что принесет ему в перспективе больше пользы? Положение сложное, но нужно выбирать. Ванья покачала головой и сделала глубокий, успокаивающий вдох.

– Единственное, что может заставить меня хотя бы задуматься о прощении, это полная откровенность с их стороны. Они должны перестать врать. Понимаешь?

Себастиан решил поддерживать Ванью. Так показалось лучше. Это давало выигрыш во времени. И прежде всего близость.

– Я понимаю. Тебе, должно быть, пришлось очень тяжело, – сочувственно произнес он.

– У меня нет сил продолжать с тобой ссориться, – тихо проговорила Ванья, честно глядя на него увлажнившимися глазами. – Я не в силах сражаться со всем миром. Это невозможно.

– Со мной тебе незачем сражаться, – ответил он с максимальной осторожностью.

Ванья слабо кивнула и посмотрела на него с откровенной мольбой.

– Тогда ты должен рассказать: был ли ты каким-либо образом причастен к тому, что Риддарстольпе не рекомендовал меня в ФБР? Это из-за тебя меня прокатили?

Себастиану пришлось напрячься, чтобы не выдать удивления. Как они опять угодили в этот разговор?

– Я ведь уже говорил, – сказал он, чтобы выиграть немного времени и собраться с мыслями.

– Повтори, – попросила Ванья, не спуская с него глаз. – Честно. Мне было бы легче смириться с этим, если дело действительно обстоит так, чем с тем, что люди, которые мне небезразличны, продолжают мне лгать.

Себастиан посмотрел на нее с максимально возможной искренностью и постарался принять вид, не уступавший в откровенности ее горю. При том, сколько было поставлено на карту, это показалось легко.

– Нет, – солгал он, обнаружив, к своей радости, что голос у него немного дрогнул от серьезности момента. – Честное слово, я не имел к этому никакого отношения.

Он заметил, как она выдохнула, как ее плечи опустились от облегчения, и у него потеплело на душе от гордости. При правильной концентрации он потрясающе хорошо умеет лгать. Он, наверное, смог бы заставить ее поверить в то, что Земля плоская.

– Одно то, что ты допускаешь мысль… – начал он с печалью в голосе, чтобы как следует закрепить ложь, но она подняла руку и прервала его.

– Не надо больше ничего говорить. Я предпочитаю тебе верить.

Себастиан быстро отключился от только что возникшего самодовольства. Что она сказала? Она предпочитает ему верить.

– Что это означает? – с искренним любопытством спросил он.

– Именно то, что я сказала. Я предпочитаю тебе верить, потому что мне это необходимо.

Себастиан смотрел на дочь, которая, казалось, вновь была близка к тому, чтобы расплакаться. В сложившейся ситуации ей действительно необходим хоть кто-то, и она выбрала его. Предпочесть верить ему – не то же самое, что полагаться на него. Но на большее она сейчас неспособна, предположил Себастиан. Теперь в его власти доказать ей, что она приняла верное решение.

– Я не собираюсь тебя разочаровывать, – сказал он.

– Ну и хорошо. – Она расплылась в улыбке, шагнула вперед и обняла его.

Она обнимала его крепче и дольше, чем он когда-либо смел надеяться.

Эрику доложили, что Ян Седер сидит в одной из двух допросных, в конце коридора. Эти комнаты носили такое название, но Эрик знал, что допросы в них проводятся не слишком часто. В основном комнаты использовались для развивающих бесед, телефонных разговоров, небольших совещаний и иногда для того, чтобы немного вздремнуть.

Фредрика сообщила, что Седер, похоже, не удивился, когда они приехали его забирать. Не рассердился и не упрямился. Поехал с ними в высшей степени добровольно. Они не сказали, почему хотят поговорить с ним, хотя он неоднократно об этом спрашивал. Просто сослались на события, в которые хотят внести немного ясности, а в детали не вдавались. Имевшийся у них на него материал Фредрика собрала в папку. Копия для Эрика лежит на столе. Под конец Фредрика сообщила, что связывалась с Малин Окерблад – руководителем предварительного следствия и прокурором, и получила санкцию на обыск дома. Она уже отправила туда коллег.

Эрик с некоторым восхищением кивнул и попросил несколько минут на то, чтобы прочесть материал. Нет ли возможности тем временем раздобыть кофе чуть более высокой температуры, чем комнатная? Ему сообщили, что нет. У них в здании. Аппарату в выходные предстоит сервисное обслуживание.

Поэтому он уселся без кофе и открыл тонкую папку.

Ян Седер, 1961 года рождения. На пять лет старше Эрика. Проживает в небольшом родительском доме, в нескольких километрах от Карлстенов. Пенсия по болезни с 2001 года. Дважды женат и разведен. Обе жены были уроженками Тайланда. В настоящий момент живет один, с тех пор как русская женщина – которую он сам, видимо, называл «эта, которую ему привезли» – покинула его в прошлое Рождество после ссоры, завершившейся заявлением о побоях, которое позже забрала.

Эрик пролистал выписку из реестра правонарушений.

Неоднократное незаконное вождение автомобиля, вождение в состоянии алкогольного опьянения, лишение водительских прав, два задержания в соответствии с законом о задержании лиц в состоянии алкогольного опьянения, нарушение закона о производстве и распространении алкогольных напитков, самогоноварение и незаконная продажа алкоголя, угрозы и насильственные действия по отношению к лицам при исполнении, нарушения закона об охоте и еще одно заявление о побоях от одной из жен, которое тоже впоследствии забрали.

Эрик закрыл папку.

Алкоголь и недостаток самоконтроля.

Несомненно, пора поговорить с Яном Седером.

Он, съежившись, сидел у стола в простой белой футболке и потертых джинсах. Из-за небритых ввалившихся щек, рыжих волос, нуждавшихся в шампуне и парикмахере, и хорошо просматривавшихся под сухой кожей тонких кровеносных сосудов возле носа с небольшой горбинкой он выглядел, на взгляд Эрика, старше своих пятидесяти. Слегка налитые кровью глаза проследили за вышедшим из комнаты полицейским в форме. Эрик и Фредрика сели. Фредрика включила стоявший на столе магнитофон. Начала с сегодняшней даты, сказала, что проводится допрос Яна Седера и закончила тем, что в помещении присутствует также комиссар уголовной полиции Эрик Флудин. На этом Фредрика замолчала. Эрик слегка откашлялся и посмотрел в несколько усталые глаза Седера.

– Мы хотим немного поговорить о семье Карлстен.

Ян издал глубокий и откровенно усталый вздох.

– В чем теперь они меня обвиняют?

– Что вы сделали?

– Ничего, но сюда заходил парень, который взял, как это называется… – Он вытянул вперед слегка подрагивающую руку. – Он взял пробы с моих рук и попросил у меня куртку, рубашку и ботинки. В чем, собственно, дело?

Эрик предпочел не отвечать на вопрос. Пока.

– Вы позавчера угрожали Эмилю и Фреду Карлстенам перед бассейном после занятий в плавательной школе, – продолжил он, не спуская с Седера глаз.

– Я им не угрожал.

Эрик повернулся к Фредрике, которая открыла лежавшую перед ней на столе папку.

– Им следовало… – полистав тонкую пачку бумаг, Фредрика начала зачитывать оттуда: – чертовски хорошо остерегаться, чтобы под следующую пулю не угодил кто-нибудь из них.

– Это звучит как угроза, – вставил Эрик.

Ян Седер перевел взгляд с Фредрики обратно на Эрика и пожал плечами.

– Я тогда немного выпил.

– И все равно это угроза.

– Я был пьян.

– Знаете, что я думаю, когда такие люди, как вы, оправдывают свои глупости тем, что были пьяны?

В комнате повисла тишина. Седер, вероятно, предполагал, что Эрик собирается продолжить, не дожидаясь от него ответа. После нескольких секунд молчания он понял, что тот продолжать не собирается.

– Нет, я не знаю, что вы думаете.

– Я думаю: неужели они считают меня идиотом? – Эрик наклонился над столом. Не сильно, но достаточно для того, чтобы Седер слегка отпрянул. – Алкоголь не генерирует новые мысли, он заставляет человека озвучивать то, что уже присутствует у него в голове, но о чем ему хватает ума помалкивать, пока он трезв. Вы угрожали их жизни.

Ян кашлянул и явно забеспокоился. Он провел ладонью по седой щетине.

– Раз так, я могу попросить у них прощения. Если я напугал парня или вроде того.

Прежде чем Эрик успел ответить, у Фредрики завибрировал лежащий на столе мобильный телефон. Эрик бросил на нее неодобрительный взгляд, который она благополучно проигнорировала, посмотрела на дисплей и, к большому удивлению Эрика, ответила на звонок. В комнате наступило молчание, пока мужчины ждали окончания разговора. Слышались только поддакивание и односложные вопросы Фредрики.

– У вас не найдется немного кофе? – еще раз откашлявшись, спросил Седер.

– Горячего нет, – ответил Эрик в тот момент, когда Фредрика закончила разговор. Эрик уже собирался отпустить язвительный комментарий и продолжить допрос, но она наклонилась к нему и зашептала ему на ухо.

Прошептала она не много, максимум три предложения, прикинул Седер, но когда Эрик вновь переключил внимание на него, казалось, будто именно эти предложения придали ему новой энергии.

– У вас есть лицензия на два нарезных ствола и дробовик, – начал он, открывая принесенную с собой маленькую папку. – Дробовик… – Эрик посмотрел в лежавшие перед ним бумаги. – Benelli Supernova, двенадцатого калибра. Это соответствует действительности?

Седер кивнул.

– Пожалуйста, отвечайте словами, – быстро вставил Эрик. – Для записи, – пояснил он, кивая на магнитофон.

– Да, – излишне громко и отчетливо сказал Седер. – У меня есть Benelli Supernova, двенадцатого калибра.

– Сейчас звонили коллеги, которые проводят у вас дома обыск. – Эрик сделал маленькую паузу и опять наклонился вперед. На этот раз еще ближе к собеседнику. С жадным нетерпением. – Они не могут найти это оружие. Вы можете сказать, где оно?

– Его украли.

Ответ прозвучал быстро и естественно. Был ли это честный спонтанный ответ или заранее отрепетированный, Эрик определить не мог. Но у него есть четверо убитых, расстрелянных из дробовика, а Ян Седер не знает, где его дробовик.

Какое совпадение.

Он не собирался сразу отбрасывать эту линию.

– Когда его украли?

– Вроде несколько месяцев назад. Где-то перед Рождеством.

– Я не вижу никакого заявления по этому поводу, – сказал Эрик, показывая на лежащую на столе папку.

– Я не заявлял.

– Почему?

Губы Яна Седера растянулись в едва заметной улыбке, впервые с тех пор, как Фредрика и Эрик зашли в комнату. «После посещения парикмахерской ему следует сходить к зубному врачу», – подумал Эрик.

– А зачем? Вы ведь за последние десять лет не раскрыли ни единой квартирной кражи.

Эрик подумал, что процент раскрытия квартирных краж действительно постыдно низок, но большинство законопослушных граждан все равно подают заявления о кражах. Особенно оружия. А Седер нет. Значит, он еще и не отличается законопослушностью.

– Такое ружье стоит, наверное, около десяти тысяч крон. – Эрик немного отодвинулся обратно, и его голос приобрел такой тон, будто он просто ведет непринужденную беседу.

– Около того, – Седер слегка пожал плечами, словно желая подчеркнуть, что не знает, сколько сейчас стоит Benelli Supernova двенадцатого калибра.

– Довольно большие деньги. Неужели вам не хотелось получить их по страховке? Для получения страховки необходимо подать заявление в полицию.

– У меня нет никаких страховок.

– Вообще никаких? – не смогла сдержаться Фредрика. Седер повернулся к ней.

– Разве это предписано законом?

– Нет, это немного глупо, но не противозаконно.

Седер опять пожал плечами. Затем почесал нос и скрестил руки на груди. Его поза явно давала понять, что он считает эту тему исчерпанной. Эрик был склонен с ним согласиться. Дальше им не продвинуться. Пора снова приближаться к Карлстенам.

– Где вы были вчера? – спросил он опять таким тоном, будто они просто пьют вместе кофе.

Эрик Флудин ударил по бесполезному кофейному автомату. Он сильно нервничал. Допрос пришлось прервать, когда Седер потребовал адвоката. Сам он, естественно, никого предложить не мог, поэтому теперь они ждали, пока до Турсбю доберется общественный защитник. Уехавшая в родительский дом Седера Фредрика только что позвонила и сказала, что пока ни одна из находок не позволяет привязать Седера к преступлению в нескольких километрах от дома. Зато один из криминалистов обнаружил в сарае на окраине его владений шкуру волка. Недавно убитого, поскольку шкура была обработана и натянута на просушке. Фредрика сухо констатировала, что они, наверное, смогут привлечь Седера к судебной ответственности за еще одно нарушение правил охоты, если им не удастся найти что-нибудь другое, после чего она положила трубку. Да еще и кофе нет.

Они не сдвинулись с места. У них есть угроза со стороны Седера и только. Если им не удастся к чему-нибудь его привязать, то придется, в принципе, начинать все по новой. Для Эрика это было первое крупное расследование после назначения. Потерпеть неудачу нельзя, а время идет. Убийца имеет уже около полутора суток преимущества, самые важные двадцать четыре часа миновали с лихвой.

Вероятно, им потребуется помощь.

Ему требуется помощь.

Он мало к кому мог обратиться. Ханса Уландера, начальника полиции Карлстада, он отбросил сразу. Уландер открыто поддерживал конкурента Эрика, Пера Карлссона, когда оба претендовали на должность комиссара уголовной полиции с расширенными полномочиями.

Когда вопрос с назначением решился, первыми словами Уландера, обращенными к Эрику, были: «Посмотрим, что из этого получится». Просить его о помощи всего два месяца спустя нельзя. Кроме того, Уландер в телефонном разговоре уже намекнул на то, что с удовольствием возьмет расследование себе, поскольку сложность требует, как он выразился, «старшинства». Ответственность за расследование осталась за Эриком только благодаря тому, что Анна Бредхольм, начальница полицейского управления лена, ему доверяла – во всяком случае, на тот момент. Но Анна была близкой подругой Пийи, и звонить ей с просьбой о помощи он не хотел. Получилось бы, что он делает карьеру, используя контакты жены. Подобные недоброжелательные слухи уже ходили, и ему никоим образом не хотелось их раздувать. Нет, ему требовался кто-то, никак не замешанный в политических играх Вермланда.

«Не справляться со всем самому вовсе не стыдно», – частенько говорила ему мать. Это, естественно, правда, но какое он создаст о себе впечатление, если при первом же крупном расследовании уже на вторые сутки пригласит кого-нибудь извне? Чтобы догадаться, что подумает Уландер, не требуется быть гением, но вот остальные… Он подорвет собственный авторитет, усложнит себе жизнь. Будет выглядеть слабым.

«Все едино», – подумал он. Если убийства Карлстенов останутся нераскрытыми, он будет выглядеть некомпетентным. Это еще хуже.

Он внутренним зрением увидел маленького мальчика, застреленного в гардеробе.

Пора вызывать на помощь самых лучших.

Ему никогда не бывало трудно смотреть на нее.

Напротив, он обычно любил скользить взглядом по ее губам, носу и щекам, чтобы в итоге остановиться на глазах. Иногда он потихоньку наблюдал за ней в офисе. В том, чтобы стоять и смотреть на нее, когда она этого не осознает, таилось нечто особенное. Чаще всего она, разумеется, чувствовала, что за ней наблюдают, и тогда он поспешно отводил взгляд и пытался изобразить непринужденный вид, но когда он потом смотрел в ее сторону, то замечал, что она улыбается.

Правда, в последнее время перед несчастьем он, к сожалению, ловил в основном ее озадаченный взгляд.

Вот такое развитие претерпели их отношения. В неправильную сторону. Как это получилось, он не знал.

Она собиралась разводиться с Микке, и Торкель надеялся сменить статус любовника на роль спутника жизни. Но этого не случилось. Отнюдь. Они виделись все реже. Она его избегала. Он скучал по ней.

Ему было трудно смириться с тем, что она видела в нем только любовника. Однако теперь он оказался перед еще более трудным испытанием, чем разочарование: ему предпочли другого.

Он больше не мог смотреть на ее лицо.

Вот как сейчас, когда она лежит на диване в гостиной, покрытая шерстяным одеялом в красную крапинку. Как он ни пытается, он видит только белую повязку, закрывающую ее правый глаз и затмевающую любимое лицо. Он знает, что надо встретиться с ней взглядом, но почему-то не может себя заставить. Выпущенная из пистолета пуля разорвала на части ее правое глазное яблоко и зрительный нерв, но, к счастью, прошла настолько косо, что вышла через висок, по словам врачей, не нанеся слишком большой травмы. Однако правый глаз оказался утерян навсегда.

Он встал, чтобы ненадолго отвлечься от повязки. Направился в сторону кухни.

– Хочешь еще кофе?

– Налей себе, – ответила Урсула. – У меня еще есть.

Торкель посмотрел на чашку в руке и почувствовал себя глупо – он почти не прикоснулся к своему кофе. Очевидно ли, что он сбегает? Но повернуть обратно уже нельзя, поэтому он все-таки пошел на кухню.

– Я немного долью, – сказал он, в основном себе.

Голос Урсулы последовал за ним.

– Как себя чувствует Ванья?

Торкель остановился возле стоящей рядом с плитой кофеварки.

На самом деле он не имел представления. В последнее время он не думал ни о ком, кроме Урсулы. Почти не бывал в офисе и, собственно, надеялся, что его команда еще долго не потребуется для каких-либо заданий. Ему хотелось сосредоточиться на Урсуле.

– Думаю, хорошо, – в конце концов ответил он.

– Ты уверен? – в голосе Урсулы чувствовалось сомнение. – Она позавчера заходила. Тогда она казалась довольно подавленной.

Слушая ее слова, Торкель якобы добавлял в чашку несколько капель свежего кофе.

– Мы с ней довольно мало виделись, – признался он. – Я слышал, что у нее какие-то проблемы дома. Но, честно говоря, не знаю.

Ему хотелось сказать: «Я думал в основном о тебе». Он повернул обратно в гостиную и снова сел.

– Да, ты много времени проводил со мной, – сказала Урсула и впервые за долгое время улыбнулась ему. – Я тебе за это очень благодарна, – продолжила она.

Она медленно потянулась и взяла его за руку. Ее рука была теплее обычного. Но такой же мягкой. Он почувствовал, как ему не хватало этого – прикосновения.

Как, оказывается, до смешного мало требовалось. Он постарался сосредоточиться на уцелевшем глазу. Серо-голубая радужная оболочка. Глаз выглядит усталым. Но все равно это она. Там, внутри. На секунду ему удалось забыть о проклятой повязке.

– Ты каждый день навещал меня в больнице и постоянно приходишь сюда. Я очень ценю это, но в то же время… – Урсула засомневалась. – …У меня немного странное чувство.

– Тебе это неприятно?

– Сказать честно?

Она осторожно выпустила его руку и отвернулась от него. Другого ответа Торкелю не требовалось. Но она продолжила, хотя уже все сказала.

– У меня двоякое чувство. Трудность в том, что ты хочешь больше, чем я. Ты заботишься обо мне, а я тебя только разочаровываю.

– Ты меня не разочаровываешь.

– Уже разочаровала. Разве не так?

Торкель кивнул. Она права. Притворяться не имеет смысла. У него так много вопросов. Но один заслоняет все остальные.

Что она делала дома у Себастиана?

То была не просто случайность. В этом он не сомневался.

Он тщательно изучил все протоколы допросов Эллинор Бергквист и Себастиана из полицейского расследования. Они представляли собой 149 плотно исписанных страниц. Из допроса в допрос Эллинор утверждала, что долгое время состояла с Себастианом в интимных любовных отношениях. Они полюбили др